Ганина Майя. Тяпкин и Леша

   - Сейчас чай вскипячу, потом посмотрим,- сказал дед, разжег керосинку и поставил на нее чайник. У него круглые сутки на керосинке кипел чайник, беда просто, сколько он керосину тратил, а ходить за ним было далеко.
   - Будем чай пить? - дипломатично спросил Леша.
   - А ты чай любишь? - обрадовался дед, решив, что нашел себе сочашника.Крепкий чай, брат, я тебе скажу,- незаменимое дело.
   Леша гмыкнул что-то неопределенное, но Тяпкин жестоко сказал:
   - Никакой он не чай любит! Он и кисель тоже не любит и компот. Он твердое любит - конфеты!
   - Я люблю и мягкие конфеты,- скромно возразил Леша.- Такие шоколадные...
   - Ну, хорошо.- Дед, как ребенок, которому дали новую игрушку, снова взял книжку и сел на крыльце рядом с Лешей.- Чай закипит скоро, а пока посмотри сюда: это какая буква?
   - "А",- без особого труда узнал Леша.- И вот "А", а вот "О", а вот эта, как домик...
   - Не домик, а "Д",- ревниво сказал Тяпкин и подвинулся так, чтобы Леше не было видно книжку на коленях у деда.
   - Дедуш, я тоже хочу смотреть.
   - Подожди,- отмахнулся дед и, потеснив Тяпкина, вывернул книжку так, чтобы видел ее только Леша.- А где еще "Д"? А вот рядом "О", а вот "М". Что вместе вышло?
   - Дом! - торопливо выдохнул Тяпкин, ожидая, что дед его похвалит, но дед сердито сказал:
   - Не мешай, Люба! Я же не тебя спрашиваю! Я знаю, что ты знаешь.
   - А я не знаю,- проворчал Тяпкин.- Я все давно позабыла про твои книжки. Ну и пожалуйста, я уйду.
   Тяпкин сполз со ступенек, медленно хлопаясь задом на каждую, ожидая, что дед его поругает, чтобы он не рвал и не пачкал штанишки, но дед занялся своим Лешенькой и на Тяпкина внимания не обращал.
   Тогда Тяпкин пошел по дорожке вниз до калитки, потом постоял у калитки. Никто его не позвал. Тогда он побрел тропкой вдоль ручья по оврагу, увидс беленького козленочка и встал на четвереньки, чтобы его потпхать. У козленочка уже выросли маленькие рожки, ноги тоже стали подлиннее, вообще он был уже вовсе не такой мягонький и шерстяной, как прежде, когда его нюхал Леша. Тяпкин все же потянулся к козленку носом, тот тоже потянулся, потом вдруг встал на дыбки и нагнул голову.
   "Ка-ак боднет! - подумал угрюмо Тяпкин и отполз в сторону, куда у козленка веревки уже не хватало.- А Лешка там сидит, конфеты ест!" - подумал он дальше, поднялся и пошел домой.
   И точно. Чай уже закипел, дедушка заварил маленький чайничек, налил себе в стакан черного чаю, сидел и пил, изредка приговаривая: "А-ах, а-ах!.." Лешка сидел и грыз сразу две конфеты: одну - соевый батончик, вторую - мятную.
   - Ну, где ты ходишь? - добродушно спросил дед и опять сказал: - А-ах! Давай я тебе чаю налью.
   - Не хочу я твоего чаю! - сказал сердито Тяпкин и посмотрел с завистью на Лешу.
   - Ну тогда возьми себе конфетку на столе,- согласился дед и снова налил себе полный стакан чаю.
   - Ты постуди,- посоветовал Леша,- постуди, и он остынет.
   - Зачем? - удивился дед.- Я люблю горячий чай.
   - А тебе больно, когда ты пьешь?
   - Нет. С чего ты взял?
   - А ты плачешь.
   - Это он не плачет,- объяснил Тяпкин.- Это ему вкусно...
   - А я твоего козленка нюхал,- сказал он погодя.- Противный такой, бодаться хотел...
   - Вырос уже,- равнодушно сказал Леша.- Большие, они всегда бодаются. Дедуш, давай читать,- заторопил он деда.
   Дед, отставив в сторону свой любимый чай, разложил снова перед Лешей книжку и стал его спрашивать, где какая буква. А Лешка отвечал все правильно, и дед радовался. Потом Леша прочитал одну подпись под картинкой, потом другую, и дед, очень довольный, сказал Тяпкину:
   - Видишь, как мальчик старается? Если бы ты так старалась, давно бы научилась читать и матери не мешала.
   - Я и не хочу стараться.
   - Не можешь, потому и не хочешь. Книжки - это целый мир. Без книжек будешь дура дурой, на кухне с кастрюльками.- Как всегда, дед забывал, что его собеседнице три года и два с половиной месяца. Спорил он с ней на равных и на равных обижался на Тяпкина, а мне приходилось их мирить.
   Чай сбежал на керосинку, дед пошел, снова заварил, долил остатки воды из ведра в чайник и сказал Тяпкину:
   - Ладно, пойдем за водой.
   По-моему, это было любимое занятие деда - ходить за водой. "Я сегодня восемь раз за водой ходил!" - говорил он мне, когда я спрашивала его, отчего он так устал. "Зачем же именно восемь раз?" - "Ты .знаешь, я без чаю не могу!" - "Но тебе с твоим сердцем вредно выпивать за день восемь ведер чаю",- ехидно говорила я, и дед, поняв, что он попал впросак, оправдывался: "Ну, посуду мыли... Ты знаешь, я не могу без воды".
   Просто у него чайник за чайником выкипал на керосинке, и если я утром наливала керосинку полную, то вечером находила ее совершенно пустой.
   - Пошли,- обрадовался Тяпкин и взял свое маленькое ведерко.
   Колодец был на той стороне оврага, за линией железной дороги, шли они до него довольно долго, гремели ведрами. Тяпкин тоже весело грохал своим ведерком, а Леша прыгал впереди.
   Наконец они дошли до колодца, а Леша вдруг сказал:
   - Дедуш, а я могу написать "Леша".
   И написал на песке своей широкой ладошкой: "Леша". Дедушка похвалил его, назидательно взглянув на Тяпкина. Тяпкин засопел ревниво, а когда Леша залез на сруб колодца и нагнулся, чтобы посмотреть в воду - он очень любил смотреть в воду и не боялся ее, не то что старички, которые опасались, что сгниют,- Тяпкин тихонько толкнул Лешу в спину, и тот упал в колодец.
   Тяпкин испугался и заревел. Дед тоже испугался и долго вычерпывал лешонка из колодца. Тот плавал сверху, но дед никак не мог его подцепить ведром, потом достал, посадил на солнышко греться: Леша очень замерз.
   Дед сказал Тяпкину:
   - Дрянь ты все-таки девочка! - Это у него было самое сильное ругательство.
   Тяпкин огорчился и пошел домой один, с пустым ведерком. Шел и ревел. И через линию переходил, не смотрел на поезд - пусть его нарочно задавит, но поезда тут ходили очень редко.
   Хорошо, что я вернулась вечером, не стала ночевать в городе. Дед читал в комнате, Леши не было, а Тяпкин сидел на крылечке в одном платье, весь замерзший и все еще ревел. Он весь распух от слез.
   Не стала я разбираться, кто прав, кто виноват, сходила за молоком, напоила насильно Тяпкина и уложила спать, побежала покормить старичков, но старички либо не дождались, либо вовсе сегодня не приходили. Вот тебе и съездила за продуктами!.. Мисочку с молоком я, однако, оставила в лесу, утром она была сухой.
   7
   Дед ушел утром совсем рано, даже не попрощавшись с нами. По правде говоря, хотя мне было очень неприятно, что все так получилось, но при чем тут я? И к тому же дед в таких ситуациях каждый раз забывал, что Тяпкин еще совсем маленький. Часто и я забывала об этом, спрашивала с него, как со взрослого.
   Тяпкин проснулся, но долго лежал, притворяясь, что еще спит, потом я сказала ему:
   - Вставай, вставай, я уже завтрак приготовила, все равно не спишь!
   Он мрачно встал, натянул пижаму, умылся и сел завтракать, положив подбородок на край стола, чтобы не видеть никого. Я думаю, он не знал, здесь дед еще или уехал, и боялся, что тот опять начнет его ругать. Съел все, что я ему положила, выпил чашку молока и ушел в сад. Не остался на крыльце, как обычно, а пошел в уголок сада, примостился на пенечке, положив ладони на колени, и сидел так, смирный и подавленный. Мне было видно его из окна, когда я отрывала глаза от работы.
   Я нарочно не говорила с ним про Лешу, ждала, пока он сам заговорит. И потом, на свежую голову мне всегда казалось, что никакого Леши нет и не было.
   Посидев, Тяпкин начал расхаживать по саду, заложив руки за спину. Варвара Георгиевна, поднимавшаяся по тропке с ведрами, спросила, почему он такой мрачный. Тяпкин сначала не отвечал, потом сказал:
   - Потому что у меня плохое настроение. И никого об этом не спрашивают!
   Я сделала вид, что не слышала разговора, не хотелось мне его ругать. Наконец где-то перед самым обедом он пришел ко мне, встал молча возле стола, заложив руки за спину, нагнув голову и выпятив живот,- в своей любимой позе. Потом освободил одну руку и потер ладошкой стол возле моего локтя. Я подняла голову.
   - Мам,- сказал Тяпкин.
   - Да?
   - Я не хотела утопить Лешку.
   - Ты нечаянно его толкнула?
   Тяпкин помолчал, соображая, не лучше ли сказать "нечаянно", потом, однако, произнес:
   - Чаянно... Только Лешка сам мне говорил, что не утонет. Он нарочно в ручей прыгал. Он легкий.
   - Ты забыла, что в ручье водичка теплая, а в колодце ледяная.
   - Я забыла. Забыла, да! - обрадовался Тяпкин, но я не поддержала его.
   - Нет, ты это прекрасно помнила. В колодце можно от одного холода умереть, а уж заболеть-то непременно. Наверное, Леша заболел.
   - А где заболел? - Глаза у Тяпкина налились слезами.
   - Я не знаю. Может, домой пошел, а может быть, лежит где-то под кустом и у него температура.
   - Пойдем его поищем, мама, пойдем! - заревел Тяпкин.- Я больше никогда не буду толкать его в колодец! Мне его жалко-о-о!..
   Рев стоял оглушительный, но я Тяпкина не утешала и не жалела, потому что, конечно, поступок был свинский. Подождав, пока он наревелся вдоволь, я сказала:
   - Ладно, давай пойдем поищем.
   Мы лазили по оврагу часа два до самого обеда, но никого не нашли. После обеда Тяпкин спал, я работала, а потом мы попили молока и отправились в гости к Галине Ивановне. Однако долго мы здесь не засиделись, потому что, пока я разговаривала с Галиной Ивановной и ее мужем, Тяпкин запустил в Володю камнем за то, что тот его дразнил, а Володя довольно сильно ударил Тяпкина ногой. Галина Ивановна Володю отругала, но синяк у Тяпкина на бедре повыше колена все равно был здоровенный.
   Володя вполголоса продолжал дразнить чем-то Тяпкина, тот молча сопел, потом сказал:
   - А зато Петр Яколич говорит, что у твоей мамы голос очень противный. А у тебя еще противней! Вот!
   Мы с Галиной Ивановной сделали вид, что ничего не слышали, но через некоторое время я поднялась, взяла Тяпкина за руку, и мы пошли домой. А что делать?
   У Галины Ивановны было лирическое сопрано, и она который год пыталась поступить в труппу Большого театра. Консерваторию она из-за детей не окончила: дочка родилась, когда Галина Ивановна училась на втором курсе, потом родился сын, потом второй сын. Короче говоря, только сейчас, когда все дети подросли, она снова возобновила занятия пением. На мой тогдашний взгляд, думать об этом было поздно: Галине Ивановне уже исполнилось двадцать девять лет, мне она казалась женщиной пожилой, тем более что и на самом деле у нее в волосах мелькала седина, веки одрябли и фигура сделалась довольно грузной.
   Наш старик хозяин сам до выхода на пенсию играл в оркестре Большого театра и через многочисленных знакомых своих пытался как-то помочь соседке. Но, с другой стороны, я собственными ушами слышала, как он говорил Варваре Георгиевне, что у Галины Ивановны голос сильный, но противный... Что мне было делать с Тяпкиным? Отругать? Но ведь он сказал правду...
   Мы молча и грустно шли с ним по тропке над оврагом, смотрели, как садится солнышко.
   - Не надо тебе было так говорить,- сказала я, вздохнув.- Галине Ивановне ведь обидно. Она старается-старается петь...
   - Сама знаю...- пробурчал Тяпкин и добавил: - Пускай не бьется своей ногой паршивой.
   - Так ведь это Володя тебя ударил, а не Галина Ивановна...
   Тяпкин замолчал и долго шел молча. Когда мы дошли до нашей калитки, то оба посмотрели с надеждой вокруг, но никого не было. Войдя на участок, мы поглядели на то место, где стояла миска. Возле нее тоже никого не было. Тогда мы пошли домой.
   Честно говоря, мне тоже не хватало Леши. Как-то я за последнее время привыкла к нему.
   - Мам!..- сказал вдруг Тяпкин.- Погляди, кто там есть.
   Я остановилась. Снизу от оврага к нашей миске неторопливо направлялись два ежа. Шли они с разных сторон и независимо друг от друга; один был совсем еще малыш, его почти не видно в сумерках в траве, второй побольше, но тоже небольшой. Они шли, торопливо переваливаясь, под худенькой шкуркой у обоих так и ходили лопатки. То один, то другой останавливался, высовывал из травы мордочку с черным, загнутым на конце носом, глядел направо, потом налево, потом, покивав головой, опять скрывался в траве.
   - Там нет молочка! - прошептал сокрушенно Тяпкин.- Давай дадим ежикам молока!
   - Надо бы...- согласилась я,- Только пока мы за ним сходим, ежики уйдут.
   Я шагнула с тропы-оба ежика замерли и полусвернулись. Тогда я подняла маленького; он свернулся совсем тугим комочком, но меня иголки даже больших ежей не кололи, не то что такого крохи. Какой тут был секрет - не знаю, все дело, наверное, в том, как относиться к тому, что ты держишь в руках - моток колючей проволоки или такую вот чудаш-ную зверюгу.
   - Ты его взяла? - восхищенно сказал Тяпкин.- А тебе не больно? Он колючий? Дай, я его потрогаю.
   - Подожди.- Я знала еще один фокус и решила порадовать им своего ребенка.- Смотри.
   Я положила ежонка на ладонь и стала поглаживать его по встопорщенным колючкам. Через мгновение иголки обмякли, ежонок шевельнулся, я почувствовала ладонью его мягкий горячий живот. Высунулся черный нос ичерная, с длинными крепкими когтями лапка.
   - Ой, ма-а-мочка...- Не часто мое чадо называло меня мамочкой.
   Мы пришли домой, положили пока ежонка в хозяйственную сумку на молнии, чтобы он никуда не делся, сходили за молоком, налили мисочку в овраге, а потом дома налили молока в блюдце и вынули ежонка. Я макнула его носом в молоко, однако пить он не стал, чихнул два раза и замер, полусвернувшись возле блюдца.
   - Пей, дурачок! Тебя никто не трогает! - сказал Тяпкин покровительственно-заискивающим басом и подтолкнул ежонка к блюдцу. Тот, смешно свесившись всеми иголками набок, фукнул, поддал руку Тяпкина и снова замер.
   - Он еще не привык, Тяпик,- сказала я.- И есть при нас не станет. Давай спать, а завтра поиграем с ним. Молочко он ночью съест.
   В комнате было душно, так что спали мы с Тяпкиным на терраске, прямо на матрасе. Я вообще люблю спать на полу, так мне удобнее. Тяпкин тоже любит спать на полу. И потом, еще я люблю спать с Тяпкиным: он маленький, мягкий, пахнет парным молоком и спинка у него горячая.
   Тяпкин долго не мог заснуть, хотя лежал смирно и не вертелся. Я чувствовала, что он не спит, потому что он был весь напряжен. Вдруг в комнате раздалось какое-то громыхание, затем громыхание повторилось, потом послышался невнятный писк.
   - В мои игрушки играет! - сказал Тяпкин восторженно-испуганным голосом.- Тузика нажимает. Мамочка, пусть! Не отнимай! - прошипел он, видя, что я встаю.
   - Ночью надо спать,- сказала я, пошла в комнату и зажгла свет. Наш маленький гость сидел у стены и. поддавал иголками Тузика - резиновую собачку с пищалкой. Не думаю, чтобы он принял ее за лягушонка: ведь лягушонок не пахнет резиной. Он в самом деле играл. Так я и сказала Тяпкину, который пришлепал следом за мной поглядеть, что тут происходит.
   Молоко было выпито досуха, игрушки, которые Тяпкин перед сном аккуратно складывал в углу, разбросаны, железный грузовичок валялся посреди комнаты.
   - Ну знаешь! - Я все-таки возмутилась.- Нашел время поиграться! Поймала ежонка, улепетывавшего под стол, и снова засунула его в хозяйственную сумку, бросив туда старенькое полотенце и газеты, чтобы он мог сделать себе постель.
   После этого мы легли спать и сразу заснули: было уже поздно. Утром, когда мы встали, ежонок, видно, еще спал: в сумке было тихо. Я раскрыла сумку. Малыш спал на боку, полусвернувшись, сопел черным носом, нежным колечком белел подшерсток. Совсем он был еще кроха и ребенок, не напугался, когда Тяпкин сунул палец в середину этого теплого живого комка и почесал ему живот. Он только свернулся чуть крепче и продолжал спать.
   - Ничего, разбуди его, пусть позавтракает с нами,- сказала я.- А то он опять нам ночью спать не даст.
   После завтрака Тяпкин, вспомнив, наверное, свое давнее житье с котенком, привязал бумажку на веревку и, покрутив ею перед носом ежа, тихонько поволок. Я думала, что тот не станет реагировать на ничем не пахнущий движущийся комок, но ежонок напрягся, следя за шевелящейся бумажкой, и вдруг стремительно побежал, за ней. Тяпкин дернул ее сильнее вбок - ежонок не успел сменить направление, проехался по доскам пола мимо, развернулся, побежал снова. Тут Тяпкин зазевался, и ежонок цапнул бумажку мертвой хваткой. Тяпкин потянул веревку - ежонок, не выпуская добычи, повис, поджав к животу худые мохнатые лапки с длинными когтями.
   Какая уж тут была работа! Мы провозились с ежонком целое утро, потом я стала готовить обед, а Тяпкин пошел к Варваре Георгиевне попросить спичек, чтобы разжечь керосинку: все время забываешь их купить. Я топталась у стола, чистила и резала овощи, а наш малыш, видимо войдя во вкус игры, вдруг набросился и довольно больно цапнул меня за большой палец босой ноги. Наверное, он принял шевелящиеся пальцы за что-то живое и съедобное, а может, просто соскучился и решил продолжать игру. Я тряхнула от неожиданности ногой - нападавший шмякнулся о стенку.
   Когда Тяпкин пришел со спичками, я, конечно, рассказала ему, как малыш принял мой палец за лягушонка. Тяпкин повосхищался, похохотал, потом, посчитав, что я не смотрю, снял сандалии и, подступая к обиженному ежонку, стал тихонько шевелить перед его носом босыми пальцами:
   - Ну что ты? На, ешь, на, ешь!..
   Не выдержав искуса, ежонок хватанул-таки палец. Тяп-кин заревел, тряхнул ногой, ежонок снова отлетел к стенке. Впрочем, реветь человек сразу перестал, а я сделала вид, что ничего не заметила.
   После обеда Тяпкин и ежонок легли спать, а я села работать.
   Так мы прожили неделю. Тяпкин вроде бы не поминал Лешу, забавляясь с новым жильцом, а Леша не появлялся. Однако пора было отпустить маленького в овраг, чтобы он снова привык к жизни на воле и, когда придет время, начал бы готовиться к зимовке. К тому же Тяпкин все-таки его мучил. Хоть и не велено было ему брать зверюшку в руки, но, едва я отворачивалась, Тяпкин в избытке нежности хватал ежонка поперек живота, таскал по комнате, приговаривая: "Малы-ыш, малы-ыш, кто тебя обижает!.." И самое удивительное, что ежонок покорно сносил такое обращение, пожалуй, оно ему даже нравилось. За неделю он сделался совсем ручным, и я боялась, что излишнее доверие к людям не пойдет ему на пользу в будущем.
   Тяпкину наш гость скоро поднадоел. Однажды я подсмотрела такую сценку: человек в хмурой задумчивости сидел после завтрака на крылечке, ежонок выбежал на порог, покрутил носом и, спустившись до той ступеньки, где был Тяпкин,- делал он это очень лихо: просто сваливался с одной ступеньки на другую,- стал проситься на руки. Ему очень нравилось, когда его держали на коленях и, сильно нажимая, гладили по спинке: видимо, он воспринимал это как лечебный массаж. Тяпкин сердито отодвинул маленького в сторону и сказал:
   - Ну тебя! Уходи домой, я не буду больше с тобой играть! Ты все равно не разговариваешь!..
   Увы! Тяпкину необходимо было с кем-то разговаривать, а ежонок при всей его общительности этого не умел.
   Короче говоря, как-то вечером мы хорошо покормили нашего малыша, вынесли на полянку перед домом и пустили на траву. Ежонок побежал в одну сторону, потом в другую, потом выбрался на тропинку и потопал вниз к оврагу, неторопливо и деловито, словно служащий, возвращающийся домой с работы.
   Поспела земляника. Как-то после дневного сна, взяв по эмулированной кружке, мы с Тяпкиным пошли в овраг. Сначала мы собирали ягоды на одной полянке, потом Тяпкин перешел на другую, тут же, за кустиками, я все время прислушивалась, как человек пыхтит и бормочет что-то, ползая по траве. Потом вдруг бормотание смолкло; я подождала, послушала, позвала - молчание. Я побежала за кусты - никого не было. Тогда я начала метаться по оврагу, кричать, звать Тяпкина, пока не охрипла. Сбегала домой, вернулась, села на тропе и стала ждать. У меня еще оставалась слабая надежда, что он просто ушел к Леше.
   8
   Так оно и было. Тяпкин давно уже собирался пойти к Леше: пускай старички сильно поругают его, но без Леши он больше не мог жить, потому что было очень скучно. Однако убежать все не удавалось: когда он пытался добраться втихую до калитки, я выходила на крыльцо и звала его обратно. А сейчас все случилось само собой, он даже и не думал убегать, собирал землянику и вдруг увидел ту самую песчаную гору, где жил Леша, и под корнями большой сосны - дыру, через которую прошлый раз они с Лешей входили к ним домой. Долго не раздумывая, Тяпкин встал на четвереньки, взял в зубы веточку земляники - он из хитрости рассчитывал задобрить старичков, угостив их земляникой,- и полез в дыру.
   Лез он долго, было темно, страшно, и песок снова попал в глаза. Тяпкин стал тереть глаза и вдруг напугался, подумав, что, может быть, это не Лешин вход, а чей-нибудь еще, кого-нибудь ужасного; вдруг тут правда живет змея. Он уже хотел было зареветь и полезть назад, как вдруг увидел впереди знакомый синий свет, ход расширился, и Тяпкин оказался в комнате, где жили старички.
   Было не убрано все и плохо, старички сидели на стульчиках и плакали. Они долго не замечали, что Тяпкин пришел, а Тяпкин не решался окликнуть их, потом все-таки сказал:
   - Вы чего все плачете?
   Дед Хи-хи подбежал к Тяпкину, сердито крича какие-то плохие слова, но Тяпкин точно не разобрал какие, потому что напугался.
   - Я вам землянички принес,- сказал Тяпкин и лег на живот, потому что от страха коленки и руки у него стали совсем слабыми.
   - Наш Леша очень болен,- сказал старенький дедушка и вытер широкой ладошкой слезы с бороды.- Он очень болен, он от холодной воды гниет... В том колодце, в который ты его толкнула, была очень холодная вода... Он умрет, и у нас никого не останется родного.
   - Это я виновата,- проревел Тяпкин; ему стало жаль старичков.- Я никогда больше не буду толкаться...
   - Мы тебя накажем! - крикнул дед Хи-хи.
   - Мы с тобой знаешь что сделаем! - тоже очень громко закричал дед Сосун.- Ты сюда зачем пришла?
   - Я очень по Леше соскучилась! - плача и хлюпая носом, говорил Тяпкин, пытаясь все же разглядеть, где лежит Леша, и наконец увидел его.
   Леша лежал на своей самой маленькой кроватке, закрытый тремя одеялами из сухого мха. Одеяла часто-часто поднимались и опускались - это Леша так дышал.
   - У него же температура,- сказал Тяпкин.- Ему надо молочка горячего пить с маслом. И еще горчичники...
   - Где же мы возьмем горячего молочка? - грустно сказал старенький дедушка.- У нас никогда не бывает ничего горячего...
   Тяпкин хотел было сказать, что он принесет молока, но потом подумал, что, пока дойдешь, оно остынет и все прольется, а во-вторых, вряд ли его пустят сюда. Скорее всего, нет.
   . - Можно я возьму Лешу к нам? - спросил тогда Тяпкин.- Моя мать таких больных детей всегда лечит. Она умеет. Я тоже иногда так болею.
   - Нет! - закричал дед Хи-хи.- Мы тебе его не отдадим никогда! Ты его опять станешь бросать в холодную воду!
   - Мы лучше тебя саму толкнем в холодную воду! - сказал дед Сосун.
   - Этим горю не поможешь,- серьезно возразил старенький дедушка.Мальчик очень болен и, наверное, сгниет. Сами мы не можем его спасти.- Он помолчал, подумал и решил: - Хорошо. Я знаю, что ты вообще-то незлая девочка, просто еще глупая. Возьми нашего Лешу, может быть, твоя мама сможет его вылечить. Она добрая.
   - Не всегда, однако...- возразил Тяпкин, представив, как ему влетит дома за то, что он ушел без спросу и мама волнуется.- Иногда добрая...
   Он вздохнул, взял Лешу, завернутого в одеяло, и пополз назад. Вышел на тропку, весь от макушки до пяток перемазанный в песке, подошел ко мне - я уже не чаяла увидеть его живым. И протянул мне Лешу.
   - Мама,- сказал мой ребенок басом.- Леша помирает, у него температура.
   Я даже не стала его ругать: что толку? Пришла домой, вскипятила молока и стала из ложечки поить Лешу, тот был без сознания. На ночь я ему сделала масляный компресс и завернула в свою шерстяную кофту. Раза два за ночь я поднималась посмотреть, жив ли еще Леша: очень он был плох. Дышал по-прежнему тяжело, волосы от пота намокли и прилипли ко лбу, но температура вроде бы стала спадать. Под утро я еще раз согрела ему молока и напоила с ложечки, потому что видела: во рту у него от жара пересохло. Леша молока попил и снова забылся.
   Утром, когда мы проснулись и вошли в комнату, Леша лежал с открытыми глазами, заложив руки под голову, и смотрел на нас.
   - Ну как, ты живой? - спросила я.
   - Живой... Здравствуйте,- сказал он очень слабым голосом.- Я так болел...- Он посмотрел на Тяпкина и добавил:- Я совсем ничего не помню.
   - Ладно, зато мы все помним и потом тебе обязательно расскажем,остановила я готового каяться Тяпкина.- Главное, ты пока выздоравливай. Кушать хочешь?
   - Не очень...- вяло ответил Леша, и я поняла, что опасность еще не миновала.
   Мы снова напоили Лешу теплым молоком, позавтракали сами, потом я спросила его, любит ли он вообще солнце, можно ли ему быть на солнце. Мне очень хотелось вынести его на солнышко: летом при простуде оно лучший лекарь. Но, может быть, лешатам солнце противопоказано? Они, насколько я знаю, жители темных мест и гуляют преимущественно ночью.
   - Я очень люблю солнышко,- сказал Леша.- Я скучал по нему, когда болел.
   Мы с Тяпкиным вымыли посуду, причем на этот раз мой ребенок так старался, что не разбил ни одного стакана. Потом мы все вышли на полянку. Было девять часов, солнышко еще светило низко и ласково. Я постелила на траву махровое полотенце и положила на него Лешу. Леша лежал, закрыв глаза, и улыбался, а мы с Тяпкиным разговаривали.
   Через час мы унесли Лешу в комнату и уложили спать, а когда он проснулся, услышав, что я звякаю посудой, приготовляя обед, то полежал некоторое время молча, глядя в брусчатый, освещенный солнцем потолок нашей комнаты, и, улыбаясь, робко попросил: