— Вонючий лицемер! Не пытайся обмануть меня своей мнимой невинностью. Знаю я ваши монастыри! «Чистота»! «Безбрачие»!
Из его горла вырвался странный звук. Силлер потряс пистолетом, сломанная рука дрогнула, и он побледнел.
Ослепленный гневом, я в отчаянии швырнул в него пистолет, зная, что для меня не осталось никакой надежды. Падая на пол, я услышал тихий хлопок, шипение возле своей головы и металлический звук падения пистолета… пистолета Силлера! В три прыжка я оказался рядом с ним, увидел оружие и бросился на него.
Его глаза быстро прикинули расстояние между мной и оружием. Он не успел бы поднять его, прежде чем я нанесу удар, и оба мы знали об этом. Мой локоть попал ему в живот. Это должно было размазать его по стене, но он лишь отступил и подался в сторону, по-прежнему оставаясь на ногах.
Восстановив равновесие, я вновь бросился на него. Двадцать сантиметров стали блестело в руке Силлера, и я должен был схватить его, прежде чем он встанет в стойку, повернет нож и проткнет меня.
Стараясь удержаться на ногах, он приготовил нож к особому смертельному удару, который выпускает из человека кишки еще до того, как тот осознает, что его прикончили. Так говорил Силлер, и я ответил, как он меня учил, — сплел руки, образовав букву «V», и думая лишь о том, чтобы поймать его запястье в угол этого «V».
— Умри! — прохрипел Силлер и ударил, но он все еще нетвердо стоял на ногах, и мои руки сомкнулись на его запястье.
Я думал только о ноже, сверкавшем сейчас всего в нескольких сантиметрах от моего живота. Я хотел заставить Силлера выпустить нож, забыв, что и в моем рукаве есть такой же.
Его сила и ловкость были удивительны. С одной здоровой рукой он вырывался, отскакивал и прыгал. Но я держал его запястье, сжимал все сильнее и думал только об этом. И это было ошибкой.
Его рука стала скользкой. Это мог быть пот, но оказалась кровь. Нож рассек мне руку, когда я схватил его запястье. Я удвоил усилие, чтобы обездвижить ее, и кость захрустела.
Резким движением Силлер рванулся назад, а когда я удержал его, бросился вперед. Нож был все ближе, а коленом он целил мне в пах. «Отодвинься!» — крикнуло что-то в моей голове, и я упал назад, одновременно перевернувшись и продолжая сжимать его руку.
Он упал вместе со мной, рука его была вывернута. Что-то щелкнуло. Силлер несколько раз дернулся, хватая воздух ртом, потом замер.
Я осторожно встал, прикидывая, потерял он сознание от боли или пытается меня обмануть. Силлер лежал неподвижно, лицом вниз. Я долго смотрел на него, переводя дух, потом присел и потряс его за плечо. Он не реагировал, и я перевернул его на спину.
Левая рука превратилась в бесформенную массу, правая свисала под неестественным углом. Однако я смотрел не на них. Я смотрел на глаза, их голубизна, слишком яркая прежде, стала теперь матовой. Невидящие глаза, видевшие слишком многое.
А когда моя голова тяжело опустилась, я заметил цветок, распустившийся на его груди, черный цветок смерти на расплывающемся красном поле.
7
8
Из его горла вырвался странный звук. Силлер потряс пистолетом, сломанная рука дрогнула, и он побледнел.
Ослепленный гневом, я в отчаянии швырнул в него пистолет, зная, что для меня не осталось никакой надежды. Падая на пол, я услышал тихий хлопок, шипение возле своей головы и металлический звук падения пистолета… пистолета Силлера! В три прыжка я оказался рядом с ним, увидел оружие и бросился на него.
Его глаза быстро прикинули расстояние между мной и оружием. Он не успел бы поднять его, прежде чем я нанесу удар, и оба мы знали об этом. Мой локоть попал ему в живот. Это должно было размазать его по стене, но он лишь отступил и подался в сторону, по-прежнему оставаясь на ногах.
Восстановив равновесие, я вновь бросился на него. Двадцать сантиметров стали блестело в руке Силлера, и я должен был схватить его, прежде чем он встанет в стойку, повернет нож и проткнет меня.
Стараясь удержаться на ногах, он приготовил нож к особому смертельному удару, который выпускает из человека кишки еще до того, как тот осознает, что его прикончили. Так говорил Силлер, и я ответил, как он меня учил, — сплел руки, образовав букву «V», и думая лишь о том, чтобы поймать его запястье в угол этого «V».
— Умри! — прохрипел Силлер и ударил, но он все еще нетвердо стоял на ногах, и мои руки сомкнулись на его запястье.
Я думал только о ноже, сверкавшем сейчас всего в нескольких сантиметрах от моего живота. Я хотел заставить Силлера выпустить нож, забыв, что и в моем рукаве есть такой же.
Его сила и ловкость были удивительны. С одной здоровой рукой он вырывался, отскакивал и прыгал. Но я держал его запястье, сжимал все сильнее и думал только об этом. И это было ошибкой.
Его рука стала скользкой. Это мог быть пот, но оказалась кровь. Нож рассек мне руку, когда я схватил его запястье. Я удвоил усилие, чтобы обездвижить ее, и кость захрустела.
Резким движением Силлер рванулся назад, а когда я удержал его, бросился вперед. Нож был все ближе, а коленом он целил мне в пах. «Отодвинься!» — крикнуло что-то в моей голове, и я упал назад, одновременно перевернувшись и продолжая сжимать его руку.
Он упал вместе со мной, рука его была вывернута. Что-то щелкнуло. Силлер несколько раз дернулся, хватая воздух ртом, потом замер.
Я осторожно встал, прикидывая, потерял он сознание от боли или пытается меня обмануть. Силлер лежал неподвижно, лицом вниз. Я долго смотрел на него, переводя дух, потом присел и потряс его за плечо. Он не реагировал, и я перевернул его на спину.
Левая рука превратилась в бесформенную массу, правая свисала под неестественным углом. Однако я смотрел не на них. Я смотрел на глаза, их голубизна, слишком яркая прежде, стала теперь матовой. Невидящие глаза, видевшие слишком многое.
А когда моя голова тяжело опустилась, я заметил цветок, распустившийся на его груди, черный цветок смерти на расплывающемся красном поле.
7
Я поднялся с колен. Меня шатало от усталости и угрызений совести. Кем бы он ни был и каковы бы ни были его мотивы, Силлер был мне другом. Он дал мне убежище, когда я нуждался в нем, лечил мои раны. Он научил меня тому, что позволило мне сохранить жизнь, а ему принесло смерть.
Я подумал, что сам сделался смертью. Все, чего я касался и на что смотрел, распадалось. Я был заражен и, сам не тронутый этой болезнью, носил ее в себе. Не умирая сам, я заражал других. Смерть всегда была рядом со мной, но не для меня. И даже если бы я захотел лежать мертвым на полу, как он сейчас, мое желание не могло исполниться. Когда смерть протягивала ко мне руку, я думал только о том, как уцелеть.
Уцелеть? А зачем? Для чего живет человек? Если жизнь всего лишь тоска, мука и медленная смерть, зачем человеку заботиться о ней, выцеживать до последней горькой капли? Если жизнь не имеет ни цели, ни смысла, почему тогда человек судорожно цепляется за нее, стараясь понять ее значение? Единственный конец и цель — это смерть. Однако что-то во мне говорило: «Жить!», и я убивал, потому что не мог этому противостоять.
Я оставил его там, оставил прямо на полу. Мне хотелось бы где-то его похоронить, закрыть ему глаза, но я не смог заставить себя снова коснуться его.
Подняв свой фламмер, я сунул батарею в рукоятку и выжег замок в двери, чтобы не искать ключей в одежде Силлера. У меня еще мелькнула мысль, что я мог бы здесь остаться сколько захочу, пока хватит обильных запасов продуктов, но я тут же ее отбросил. Мне хотелось бежать от того, что лежало на ковре в этой великолепной комнате. Я хотел бежать. Хотел бежать, пока не забуду, пока не окажусь так далеко, что уже не найду дороги назад.
Но некоторые вещи просто невозможны.
Я шел по замусоренному коридору, чувствуя запах гари, оставшийся от давнего пожара. Какое-то время свет из открытой двери за моей спиной падал на разбросанный мусор, но потом он начал слабеть, а темнота подступала все ближе и наконец окутала меня черной бархатной пеленой. Я боролся с ней, ощупывая стены, спотыкаясь, кашляя от пыли, пока наконец не остановился во мраке и тишине, сообразив, что могу блуждать так до конца жизни и никогда не найти выхода.
Долго стоял я так, потом присел и начал шарить среди мусора. Мне попалось несколько кусков пластика, и я отбросил их в сторону. Что-то небольшое, волосатое и многоногое пробежало по моей руке и удрало. Я вскрикнул и вскочил, с омерзением вытирая ладонь о куртку, но потом заставил себя вновь присесть и сунуть руку в пыль и мусор.
Наконец я нашел то, что искал, — деревяшку, толстую и совершенно сухую. Прижав ствол пистолета к одному ее концу, я нажал на спуск. После голубой вспышки появилось пламя, маленькие огоньки запрыгали и по полу, но я затоптал их.
С мерцающим факелом над головой я пошел быстрее.
Вскоре я миновал место, где Силлер замаскировал заднюю дверь книжного магазина. Он был прав — огонь погасили, прежде чем он дошел до стены. Однако выйти здесь было невозможно — запломбированная дверь оказалась нетронута. Где-то был другой выход, ведь Силлер как-то выходил наружу.
Возможно, я шел не туда, но все-таки решил осмотреть коридор до конца. Еще через несколько десятков шагов он кончился.
Свет факела отражался от гладкой пластиковой стены. Пламя мерцало и должно было скоро погаснуть. Тогда мне придется вернуться тем же путем мимо освещенной двери; я не смогу удержаться, чтобы не заглянуть внутрь, и увижу на полу мертвое тело.
И тут я заметил, что стены по обе стороны коридора были из досок. Соединявшая их пластиковая стена казалась не на месте.
Факел погас, и я бросил его на пол. Свет уже не имел значения, а мне нужны были обе руки. Я старательно ощупал стену, но не нашел ничего похожего на замок, никакого выступа или углубления. Я толкнул стену плечом. Ничего. Попытался сдвинуть ее вбок, но она даже не дрогнула. Тогда я перебрался на другую сторону, толкнул еще раз и едва не вывалился на улицу. Плита не сдвигалась, а наклонялась наружу.
Я не заметил, когда выцветшая плита тихо закрылась за мной. Через улицу передо мной была задняя стена Собора.
В Королевском Городе не один собор, и я хотел убедить себя, что это какой-то другой, но никак не мог в это поверить. Слишком хорошо я знал Собор Невольников, его размеры, форму и стиль. За углом должен был находиться вход — золотистый полупрозрачный Барьер. Недалеко от него лежал кристалл яйцевидной формы, но меньше куриного яйца, загадочный, ничего не значащий и на первый взгляд невинный. «Ему бы надо быть красным, — подумал я тогда, — кроваво-красным». Напротив Собора должен был стоять покосившийся переполненный жилой дом, заброшенный разваливающийся склад и книжный магазин, у которого до недавнего времени был почти новый фасад. Сейчас он, вероятно, выглядел, как обожженная скорлупа.
Силлер обманул меня, он нашел меня не на улице. Выбравшись из Собора, я упал прямо перед его дверью, ударился головой и потерял сознание. Он просто втащил меня внутрь, а потом солгал мне.
Но зачем? Только потому, что был хитрым и изворотливым пройдохой. Зачем говорить правду, если достаточно лжи, которая может принести неожиданную выгоду? Он хотел, чтобы я чувствовал себя в опасности и зависел от него. Может, он считал, что близость Собора даст мне веру в себя. Может, так оно и было бы, но сейчас осознание этого отняло все мои силы, и я устало прислонился к стене.
Чего хотел Силлер? Прежде всего кристалл. Он хотел получить этот камень, а теперь лежал мертвым, погиб так же, как раньше погибли Агенты. На мгновение я пожалел, что не дал кристалл ему, но тут же вспомнил, насколько он был жесток и жаден. Силлер хотел камень для себя, он использовал бы его в собственных целях, если бы только смог. Граждане, если они и вправду были его хозяевами, получили бы камень только в том случае, если бы он оказался непригоден для целей Силлера.
Кристалл носил на себе пятно смерти, он убил уже пятерых людей. И это только те, о которых я знал. Если Силлер говорил правду, камень унес гораздо больше жизней, прежде чем попал к девушке. Я закрыл глаза. Камень останется там, куда я его положил. Хватит убийств.
Открыв глаза, я отодвинулся от стены. Оставаться здесь было нельзя, самая большая опасность подстерегала меня возле Собора. Следовало найти место, где я мог бы отдохнуть и поспать. Мне здорово повезло, что на улице была ночь.
Любопытство заставило меня подойти к Собору. Я хотел в последний раз взглянуть на место, которое всю жизнь считал своим домом. Может, я никогда больше не увижу его. Быстрыми шагами я направился к перекрестку.
Это была ошибка. В боковой улочке царила темнота, но на перекрестке было светло от фонарей Собора. Я вышел на улицу, прежде чем заметил в темноте на другой стороне улицы огонек, висевший на уровне лица мужчины в черном.
Потом хриплый голос приказал:
— Спрячься в тень, идиот!
Разум мой застыл от ужаса, но тело среагировало само. Кивнув, я вошел во мрак.
И тут же кто-то воскликнул:
— Ты не из Группы!
— Конечно, нет, — сказал чей-то голос так близко, что я почувствовал на затылке дыхание. Что-то твердое коснулось моей спины.
Мне показалось, что я услышал приказ Силлера: «Не подходи так близко! Держись подальше!» Едва почувствовав прикосновение оружия, я повернулся на пятке и левой ударил по руке с пистолетом. Темнота осветилась голубой вспышкой. Мой правый кулак двигался медленно, казалось, даже очень медленно, но голова мужчины оказалась еще медлительнее, и кулак встретил плоть и кость. Мужчина охнул и упал. Я не стал ждать и побежал.
Я был уже в двадцати шагах, когда первый разряд с электрическим треском пролетел мимо моей головы, и волосы встали дыбом. Позади раздавались крики и топот.
— Вызовите Сабатини!.. Целить в ноги!.. Перехватите его!..
Гнаться за ним, попасть в него, поймать его и выбить из него, где камень! Бегите, ноги, бегите. Это вас они хотят заполучить. Бегите, ноги, или вас отсекут, как множество других. Бегите, пока можете, или вам никогда больше не бегать. Бегите!
Я бежал по темным пустым улицам, и мне казалось, что я уже никогда не остановлюсь. Я бежал быстро, погоня осталась позади, но едва я замедлил бег, чтобы отдышаться, как топот стал громче. Темные здания так и мелькали мимо.
Мчась прямо вперед, я не мог от них оторваться, но и они не могли меня достать, пока я бежал. Они не могли забежать вперед и преградить мне путь. Я опасался узких и темных незнакомых улочек. Агентам они были известны, Агенты знали, как они проходят, какие из них кончаются тупиками, ловушками для глупцов. В конце концов они схватили бы меня, продолжай я просто убегать.
Повернув, я остановился, тяжело дыша и держа в руке пистолет. Они были совсем рядом, и я залил улицу серией разрядов. Погоня остановилась, теперь они шли осторожно. Я двинулся дальше.
Мне удалось проскочить два дома, прежде чем они вновь подняли крик. Мое дыхание стало ровнее, сердце билось чуть медленнее. Но с остальным было плохо, и я понял, насколько близок к концу.
Я бежал и бежал; тело мое могло скоро отказать, но разум работал на удивление холодно и спокойно. «У-бежи-ще, у-бе-жи-ще» — вот какой ритм был у моего бега, неровный, безнадежный ритм. «Силлер знал бы, где спрятаться». Здания по обе стороны были уже не так разрушены, улица казалась более светлой, то и дело мерцали огни оживленного района. «Если меня схватят, не будет ни малейшего шанса, ни малейшего».
Я наугад бросился в какую-то аллею, словно нырнул в темный бассейн. Как сквозь туман сзади донесся голос: «Он побежал вон туда! Разделиться! Окружить его…» Голос затих вдали.
Я ударился обо что-то ногой, оно зазвенело и покатилось. Чувствуя, как предмет движется в темноте, я прыгнул, и руки наткнулись на округлую металлическую коробку. Упав, я несколько раз перевернулся, сжимая в руках пустую банку.
Тихо поставив ее на землю, я двинулся вперед, вытянув руки, и через несколько метров наткнулся на стену. Двигаясь вдоль нее, я вскоре понял, что на этот раз мне не повезло. Прохода не было. Стена с обеих сторон касалась зданий. Я зашел в тупик.
Посмотрев вверх, я почувствовал, как дыхание жжет мне горло. В нескольких метрах над моей головой густая темнота стены переходила в светлую темноту неба. Передо мной была не задняя стена здания, а просто ограда.
Я прыгнул. Пальцы скользнули по краю стены, и я упал на землю. Еще один отчаянный прыжок. — На этот раз мои пальцы зацепились за край и уже не отпускали. Долго я висел так, не имея сил шевельнуться и чувствуя, как слабею с каждой минутой. Потом медленно я подтянулся и ухватился по-хорошему.
Чуть отдохнув, я осторожно перекинул тело через стену и скатился в глубокую черную бездну.
Открыв глаза, я увидел над собой небо, по-прежнему темное. Странный слабый звук донесся до моих ушей. Очень далекий или очень тихий. Поначалу я не понял, что это такое, потом сообразил все: что это, где и почему. Звук был близко, это был шорох башмаков по тротуару. Кто-то крался по другую сторону стены.
Я встал, чувствуя себя на удивление отдохнувшим, и вгляделся в темноту. Похоже, я оказался на каком-то закрытом плацу. Он был выложен плитами и находился выше, чем улица по ту сторону стены. Стена доходила мне только до плеча.
Башмаки подходили все ближе; всего два. Наконец ноги остановились, и до меня донесся тихий шелест ладоней, ощупывающих стену. Я не мог решить, бежать ли мне к другой стороне плаца, колебался, опасаясь шума, и пока я так рассуждал, решение приняли за меня.
По другую сторону стены послышалось шарканье башмаков, удар, царапанье башмаком о стену и тихий вздох. На фоне сероватой черноты неба появилась черная голова. Я смотрел, как он наклоняется и морщится, пытаясь пронзить взглядом ночь.
Правой рукой я схватил его за горло, чтобы он не мог предупредить остальных. Мужчина висел над стеной, извиваясь в моей хватке, и я чувствовал его нерешительность. Отпустив стену, он всем весом повис бы на руке, сжимающей его горло.
Инстинкт все-таки победил. Когда я сжал руку, он отпустил стену, потянувшись к моей ладони, но удушье успело его ослабить, а отчаяние отшибло навыки. Мужчина дергал мою руку, и, чтобы удержать тяжесть, я левой рукой схватил его за запястье. Он извивался, жилы на его шее вздулись. Я видел, как глаза его вылезают из орбит, а лицо наливается дурной кровью. Рука его дернулась в последний раз, а я откинулся назад и потянул на себя. Он перестал бороться, и мягкое тело упало к моим ногам.
Присев рядом, я коснулся его сердца — бьется. Я облегченно вздохнул — хватит уже убийств. Сняв с него куртку и тонкую шелковую рубашку, я без труда разорвал ее, а затем сделал из одного рукава кляп. Вторым я связал ему руки, а широким куском — ноги.
Нельзя было терять ни минуты. Забравшись на стену, я бесшумно спустился в аллею и вышел из нее тихо и осторожно. Ближе к улице было чуть светлее, и я стоял в тени, оглядываясь, но так, чтобы оставаться невидимым самому. Улица выглядела пустой. Я заколебался на секунду, потом пожал плечами — время было важнее, чем осторожность.
Ничьи крики не приветствовали меня, когда я вышел из аллеи. Выстрелов тоже не было. Я шел под стенами домов, тяжело дыша и вдыхая не обычный воздух, а нектар безопасности. Я шел в сторону света, который уже не означал гибели. Там были люди, которые меня не знали, свет, смех, жизнь. Я уже устал прятаться во тьме, ненависть и игра в прятки надоели мне. Но больше всего мне надоела смерть.
За несколько минут я добрался до границы света. Позади все было тихо. Убогие дома постепенно сменялись большими, роскошными и современными. Потом появились небольшие магазины. Свет шел от крупных зданий, расположенных еще дальше. Они сверкали неоном и разноцветными чарующими рекламами. Из открытых дверей на улицу вырывались полосы света.
Я не ошибся — именно отсюда доносился громкий смех, беззаботный и неудержимый, звон бокалов и шум голосов. Я остановился и осмотрелся. Прохожих на улице было немного, некоторые выходили из одной двери и входили в другую, другие торопились куда-то по своим делам.
Наемник в расстегнутом мундире пурпурно-золотистых тонов, впечатляющем, несмотря на беспорядок, вышел на порог и окинул меня взглядом. Заметив мою черную форму, он повернулся и удалился. Какой-то корабль, мерцая в темноте, медленно опускался на землю.
Я смотрел, и все казалось мне странным, волшебным и чудесным. Только я был здесь чужим и незваным.
Медленно направился я к небольшому бару. Он был не так заполнен, как остальные, а музыка в нем звучала спокойнее. Остановившись на пороге, я сощурился от яркого света. Внутри все было здорово накурено. Я слышал бренчание какого-то струнного инструмента и сладкий голос:
Я двинулся к ней. На мгновение мне показалось, что… Однако у девушки, которую Силлер назвал Фридой, были светлые волосы. Эта была поменьше и не так красива… но разве я искал красоту? Она выглядела весьма привлекательно с каскадом темно-каштановых волос, падающих на плечи, и дугами черных бровей — чуточку приподнятыми и словно нахмуренными — над удивительно голубыми глазами, прямым маленьким носиком, полными красными губами, гладкими щеками и шеей, переходящей в точеные белые плечи, выступающие из светло-желтой туники…
Нет, это была не Фрида, не было даже тени сходства, если не считать того, что она не подходила к этому бару так же, как Фрида не подходила к Собору. Тогда я сразу понял, что Фрида принадлежит к аристократии, сейчас же не был в этом уверен. Но в этой девушке было что-то необычайно живое, что-то в ее позе, в маленькой, белой ладони, легонько касающейся струн, в лице и глазах. Она жила! И это чувствовалось, как тепло огня. Она лучилась жизнью, и, может, потому ее окружали мужчины, сидящие на стульях и на полу.
Девушка внимательно следила за мной, сосредоточенно щурясь. Потом широко раскрыла глаза, оглядела зал, тронула струны и улыбнулась, когда прозвучал глубокий, чистый звук.
Я подумал, что сам сделался смертью. Все, чего я касался и на что смотрел, распадалось. Я был заражен и, сам не тронутый этой болезнью, носил ее в себе. Не умирая сам, я заражал других. Смерть всегда была рядом со мной, но не для меня. И даже если бы я захотел лежать мертвым на полу, как он сейчас, мое желание не могло исполниться. Когда смерть протягивала ко мне руку, я думал только о том, как уцелеть.
Уцелеть? А зачем? Для чего живет человек? Если жизнь всего лишь тоска, мука и медленная смерть, зачем человеку заботиться о ней, выцеживать до последней горькой капли? Если жизнь не имеет ни цели, ни смысла, почему тогда человек судорожно цепляется за нее, стараясь понять ее значение? Единственный конец и цель — это смерть. Однако что-то во мне говорило: «Жить!», и я убивал, потому что не мог этому противостоять.
Я оставил его там, оставил прямо на полу. Мне хотелось бы где-то его похоронить, закрыть ему глаза, но я не смог заставить себя снова коснуться его.
Подняв свой фламмер, я сунул батарею в рукоятку и выжег замок в двери, чтобы не искать ключей в одежде Силлера. У меня еще мелькнула мысль, что я мог бы здесь остаться сколько захочу, пока хватит обильных запасов продуктов, но я тут же ее отбросил. Мне хотелось бежать от того, что лежало на ковре в этой великолепной комнате. Я хотел бежать. Хотел бежать, пока не забуду, пока не окажусь так далеко, что уже не найду дороги назад.
Но некоторые вещи просто невозможны.
Я шел по замусоренному коридору, чувствуя запах гари, оставшийся от давнего пожара. Какое-то время свет из открытой двери за моей спиной падал на разбросанный мусор, но потом он начал слабеть, а темнота подступала все ближе и наконец окутала меня черной бархатной пеленой. Я боролся с ней, ощупывая стены, спотыкаясь, кашляя от пыли, пока наконец не остановился во мраке и тишине, сообразив, что могу блуждать так до конца жизни и никогда не найти выхода.
Долго стоял я так, потом присел и начал шарить среди мусора. Мне попалось несколько кусков пластика, и я отбросил их в сторону. Что-то небольшое, волосатое и многоногое пробежало по моей руке и удрало. Я вскрикнул и вскочил, с омерзением вытирая ладонь о куртку, но потом заставил себя вновь присесть и сунуть руку в пыль и мусор.
Наконец я нашел то, что искал, — деревяшку, толстую и совершенно сухую. Прижав ствол пистолета к одному ее концу, я нажал на спуск. После голубой вспышки появилось пламя, маленькие огоньки запрыгали и по полу, но я затоптал их.
С мерцающим факелом над головой я пошел быстрее.
Вскоре я миновал место, где Силлер замаскировал заднюю дверь книжного магазина. Он был прав — огонь погасили, прежде чем он дошел до стены. Однако выйти здесь было невозможно — запломбированная дверь оказалась нетронута. Где-то был другой выход, ведь Силлер как-то выходил наружу.
Возможно, я шел не туда, но все-таки решил осмотреть коридор до конца. Еще через несколько десятков шагов он кончился.
Свет факела отражался от гладкой пластиковой стены. Пламя мерцало и должно было скоро погаснуть. Тогда мне придется вернуться тем же путем мимо освещенной двери; я не смогу удержаться, чтобы не заглянуть внутрь, и увижу на полу мертвое тело.
И тут я заметил, что стены по обе стороны коридора были из досок. Соединявшая их пластиковая стена казалась не на месте.
Факел погас, и я бросил его на пол. Свет уже не имел значения, а мне нужны были обе руки. Я старательно ощупал стену, но не нашел ничего похожего на замок, никакого выступа или углубления. Я толкнул стену плечом. Ничего. Попытался сдвинуть ее вбок, но она даже не дрогнула. Тогда я перебрался на другую сторону, толкнул еще раз и едва не вывалился на улицу. Плита не сдвигалась, а наклонялась наружу.
Я не заметил, когда выцветшая плита тихо закрылась за мной. Через улицу передо мной была задняя стена Собора.
В Королевском Городе не один собор, и я хотел убедить себя, что это какой-то другой, но никак не мог в это поверить. Слишком хорошо я знал Собор Невольников, его размеры, форму и стиль. За углом должен был находиться вход — золотистый полупрозрачный Барьер. Недалеко от него лежал кристалл яйцевидной формы, но меньше куриного яйца, загадочный, ничего не значащий и на первый взгляд невинный. «Ему бы надо быть красным, — подумал я тогда, — кроваво-красным». Напротив Собора должен был стоять покосившийся переполненный жилой дом, заброшенный разваливающийся склад и книжный магазин, у которого до недавнего времени был почти новый фасад. Сейчас он, вероятно, выглядел, как обожженная скорлупа.
Силлер обманул меня, он нашел меня не на улице. Выбравшись из Собора, я упал прямо перед его дверью, ударился головой и потерял сознание. Он просто втащил меня внутрь, а потом солгал мне.
Но зачем? Только потому, что был хитрым и изворотливым пройдохой. Зачем говорить правду, если достаточно лжи, которая может принести неожиданную выгоду? Он хотел, чтобы я чувствовал себя в опасности и зависел от него. Может, он считал, что близость Собора даст мне веру в себя. Может, так оно и было бы, но сейчас осознание этого отняло все мои силы, и я устало прислонился к стене.
Чего хотел Силлер? Прежде всего кристалл. Он хотел получить этот камень, а теперь лежал мертвым, погиб так же, как раньше погибли Агенты. На мгновение я пожалел, что не дал кристалл ему, но тут же вспомнил, насколько он был жесток и жаден. Силлер хотел камень для себя, он использовал бы его в собственных целях, если бы только смог. Граждане, если они и вправду были его хозяевами, получили бы камень только в том случае, если бы он оказался непригоден для целей Силлера.
Кристалл носил на себе пятно смерти, он убил уже пятерых людей. И это только те, о которых я знал. Если Силлер говорил правду, камень унес гораздо больше жизней, прежде чем попал к девушке. Я закрыл глаза. Камень останется там, куда я его положил. Хватит убийств.
Открыв глаза, я отодвинулся от стены. Оставаться здесь было нельзя, самая большая опасность подстерегала меня возле Собора. Следовало найти место, где я мог бы отдохнуть и поспать. Мне здорово повезло, что на улице была ночь.
Любопытство заставило меня подойти к Собору. Я хотел в последний раз взглянуть на место, которое всю жизнь считал своим домом. Может, я никогда больше не увижу его. Быстрыми шагами я направился к перекрестку.
Это была ошибка. В боковой улочке царила темнота, но на перекрестке было светло от фонарей Собора. Я вышел на улицу, прежде чем заметил в темноте на другой стороне улицы огонек, висевший на уровне лица мужчины в черном.
Потом хриплый голос приказал:
— Спрячься в тень, идиот!
Разум мой застыл от ужаса, но тело среагировало само. Кивнув, я вошел во мрак.
И тут же кто-то воскликнул:
— Ты не из Группы!
— Конечно, нет, — сказал чей-то голос так близко, что я почувствовал на затылке дыхание. Что-то твердое коснулось моей спины.
Мне показалось, что я услышал приказ Силлера: «Не подходи так близко! Держись подальше!» Едва почувствовав прикосновение оружия, я повернулся на пятке и левой ударил по руке с пистолетом. Темнота осветилась голубой вспышкой. Мой правый кулак двигался медленно, казалось, даже очень медленно, но голова мужчины оказалась еще медлительнее, и кулак встретил плоть и кость. Мужчина охнул и упал. Я не стал ждать и побежал.
Я был уже в двадцати шагах, когда первый разряд с электрическим треском пролетел мимо моей головы, и волосы встали дыбом. Позади раздавались крики и топот.
— Вызовите Сабатини!.. Целить в ноги!.. Перехватите его!..
Гнаться за ним, попасть в него, поймать его и выбить из него, где камень! Бегите, ноги, бегите. Это вас они хотят заполучить. Бегите, ноги, или вас отсекут, как множество других. Бегите, пока можете, или вам никогда больше не бегать. Бегите!
Я бежал по темным пустым улицам, и мне казалось, что я уже никогда не остановлюсь. Я бежал быстро, погоня осталась позади, но едва я замедлил бег, чтобы отдышаться, как топот стал громче. Темные здания так и мелькали мимо.
Мчась прямо вперед, я не мог от них оторваться, но и они не могли меня достать, пока я бежал. Они не могли забежать вперед и преградить мне путь. Я опасался узких и темных незнакомых улочек. Агентам они были известны, Агенты знали, как они проходят, какие из них кончаются тупиками, ловушками для глупцов. В конце концов они схватили бы меня, продолжай я просто убегать.
Повернув, я остановился, тяжело дыша и держа в руке пистолет. Они были совсем рядом, и я залил улицу серией разрядов. Погоня остановилась, теперь они шли осторожно. Я двинулся дальше.
Мне удалось проскочить два дома, прежде чем они вновь подняли крик. Мое дыхание стало ровнее, сердце билось чуть медленнее. Но с остальным было плохо, и я понял, насколько близок к концу.
Я бежал и бежал; тело мое могло скоро отказать, но разум работал на удивление холодно и спокойно. «У-бежи-ще, у-бе-жи-ще» — вот какой ритм был у моего бега, неровный, безнадежный ритм. «Силлер знал бы, где спрятаться». Здания по обе стороны были уже не так разрушены, улица казалась более светлой, то и дело мерцали огни оживленного района. «Если меня схватят, не будет ни малейшего шанса, ни малейшего».
Я наугад бросился в какую-то аллею, словно нырнул в темный бассейн. Как сквозь туман сзади донесся голос: «Он побежал вон туда! Разделиться! Окружить его…» Голос затих вдали.
Я ударился обо что-то ногой, оно зазвенело и покатилось. Чувствуя, как предмет движется в темноте, я прыгнул, и руки наткнулись на округлую металлическую коробку. Упав, я несколько раз перевернулся, сжимая в руках пустую банку.
Тихо поставив ее на землю, я двинулся вперед, вытянув руки, и через несколько метров наткнулся на стену. Двигаясь вдоль нее, я вскоре понял, что на этот раз мне не повезло. Прохода не было. Стена с обеих сторон касалась зданий. Я зашел в тупик.
Посмотрев вверх, я почувствовал, как дыхание жжет мне горло. В нескольких метрах над моей головой густая темнота стены переходила в светлую темноту неба. Передо мной была не задняя стена здания, а просто ограда.
Я прыгнул. Пальцы скользнули по краю стены, и я упал на землю. Еще один отчаянный прыжок. — На этот раз мои пальцы зацепились за край и уже не отпускали. Долго я висел так, не имея сил шевельнуться и чувствуя, как слабею с каждой минутой. Потом медленно я подтянулся и ухватился по-хорошему.
Чуть отдохнув, я осторожно перекинул тело через стену и скатился в глубокую черную бездну.
Открыв глаза, я увидел над собой небо, по-прежнему темное. Странный слабый звук донесся до моих ушей. Очень далекий или очень тихий. Поначалу я не понял, что это такое, потом сообразил все: что это, где и почему. Звук был близко, это был шорох башмаков по тротуару. Кто-то крался по другую сторону стены.
Я встал, чувствуя себя на удивление отдохнувшим, и вгляделся в темноту. Похоже, я оказался на каком-то закрытом плацу. Он был выложен плитами и находился выше, чем улица по ту сторону стены. Стена доходила мне только до плеча.
Башмаки подходили все ближе; всего два. Наконец ноги остановились, и до меня донесся тихий шелест ладоней, ощупывающих стену. Я не мог решить, бежать ли мне к другой стороне плаца, колебался, опасаясь шума, и пока я так рассуждал, решение приняли за меня.
По другую сторону стены послышалось шарканье башмаков, удар, царапанье башмаком о стену и тихий вздох. На фоне сероватой черноты неба появилась черная голова. Я смотрел, как он наклоняется и морщится, пытаясь пронзить взглядом ночь.
Правой рукой я схватил его за горло, чтобы он не мог предупредить остальных. Мужчина висел над стеной, извиваясь в моей хватке, и я чувствовал его нерешительность. Отпустив стену, он всем весом повис бы на руке, сжимающей его горло.
Инстинкт все-таки победил. Когда я сжал руку, он отпустил стену, потянувшись к моей ладони, но удушье успело его ослабить, а отчаяние отшибло навыки. Мужчина дергал мою руку, и, чтобы удержать тяжесть, я левой рукой схватил его за запястье. Он извивался, жилы на его шее вздулись. Я видел, как глаза его вылезают из орбит, а лицо наливается дурной кровью. Рука его дернулась в последний раз, а я откинулся назад и потянул на себя. Он перестал бороться, и мягкое тело упало к моим ногам.
Присев рядом, я коснулся его сердца — бьется. Я облегченно вздохнул — хватит уже убийств. Сняв с него куртку и тонкую шелковую рубашку, я без труда разорвал ее, а затем сделал из одного рукава кляп. Вторым я связал ему руки, а широким куском — ноги.
Нельзя было терять ни минуты. Забравшись на стену, я бесшумно спустился в аллею и вышел из нее тихо и осторожно. Ближе к улице было чуть светлее, и я стоял в тени, оглядываясь, но так, чтобы оставаться невидимым самому. Улица выглядела пустой. Я заколебался на секунду, потом пожал плечами — время было важнее, чем осторожность.
Ничьи крики не приветствовали меня, когда я вышел из аллеи. Выстрелов тоже не было. Я шел под стенами домов, тяжело дыша и вдыхая не обычный воздух, а нектар безопасности. Я шел в сторону света, который уже не означал гибели. Там были люди, которые меня не знали, свет, смех, жизнь. Я уже устал прятаться во тьме, ненависть и игра в прятки надоели мне. Но больше всего мне надоела смерть.
За несколько минут я добрался до границы света. Позади все было тихо. Убогие дома постепенно сменялись большими, роскошными и современными. Потом появились небольшие магазины. Свет шел от крупных зданий, расположенных еще дальше. Они сверкали неоном и разноцветными чарующими рекламами. Из открытых дверей на улицу вырывались полосы света.
Я не ошибся — именно отсюда доносился громкий смех, беззаботный и неудержимый, звон бокалов и шум голосов. Я остановился и осмотрелся. Прохожих на улице было немного, некоторые выходили из одной двери и входили в другую, другие торопились куда-то по своим делам.
Наемник в расстегнутом мундире пурпурно-золотистых тонов, впечатляющем, несмотря на беспорядок, вышел на порог и окинул меня взглядом. Заметив мою черную форму, он повернулся и удалился. Какой-то корабль, мерцая в темноте, медленно опускался на землю.
Я смотрел, и все казалось мне странным, волшебным и чудесным. Только я был здесь чужим и незваным.
Медленно направился я к небольшому бару. Он был не так заполнен, как остальные, а музыка в нем звучала спокойнее. Остановившись на пороге, я сощурился от яркого света. Внутри все было здорово накурено. Я слышал бренчание какого-то струнного инструмента и сладкий голос:
Голос умолк, разговоры стихли. Когда мой взгляд привык к свету, я заметил, что люди, сидевшие поблизости, повернулись в мою сторону и смотрели без малейшего дружелюбия. Я посмотрел на девушку, сидевшую в глубине бара на столе. В руках у нее был деревянный инструмент с широким резонатором и длинным грифом, на нем было шесть струн. Когда наши глаза встретились, она провела пальцами по струнам, пробудив тихий бренчащий звук. Глаза у нее были глубокие, голубые.
Мой звездный дом
так далеко отсюда
затерян в черноте ночной…
Я двинулся к ней. На мгновение мне показалось, что… Однако у девушки, которую Силлер назвал Фридой, были светлые волосы. Эта была поменьше и не так красива… но разве я искал красоту? Она выглядела весьма привлекательно с каскадом темно-каштановых волос, падающих на плечи, и дугами черных бровей — чуточку приподнятыми и словно нахмуренными — над удивительно голубыми глазами, прямым маленьким носиком, полными красными губами, гладкими щеками и шеей, переходящей в точеные белые плечи, выступающие из светло-желтой туники…
Нет, это была не Фрида, не было даже тени сходства, если не считать того, что она не подходила к этому бару так же, как Фрида не подходила к Собору. Тогда я сразу понял, что Фрида принадлежит к аристократии, сейчас же не был в этом уверен. Но в этой девушке было что-то необычайно живое, что-то в ее позе, в маленькой, белой ладони, легонько касающейся струн, в лице и глазах. Она жила! И это чувствовалось, как тепло огня. Она лучилась жизнью, и, может, потому ее окружали мужчины, сидящие на стульях и на полу.
Девушка внимательно следила за мной, сосредоточенно щурясь. Потом широко раскрыла глаза, оглядела зал, тронула струны и улыбнулась, когда прозвучал глубокий, чистый звук.
Она протянула руки ко мне, и весь зал содрогнулся от смеха.
Звезды, звезды, тысячи звезд.
Мошек алмазных рой.
Миры, миры, миллионы миров —
Вернись, господин мой.
Вернись, вернись, господин мой,
К порогу вернись своему.
Я белые руки к тебе протяну —
И снова тебя обниму.
8
Я почувствовал, что краснею. Шутка. Я ее не понял, но другие поняли и смеялись надо мной. Интересно, почему она захотела, чтобы надо мной смеялись?
Я все-таки понял, хотя и не сразу. Только я один был одет здесь в черное, и они думали, что я Агент. Напряжение — я подсознательно чувствовал его — росло, натягивало нервы, а смех разрядил его.
Там были пилоты в черно-серебристых одеждах, наемники в разноцветных ярких мундирах, хотя преобладали королевские — голубой и оранжевый, — было несколько женщин в светлых облегающих форменках и коротких юбках, но ни одного угольно-черного Агента.
Девушка вдруг опустила руки. В ее широко открытых глазах читалась немая просьба. Она хотела, чтобы я ушел, и была права, но я не мог двинуться с места. Позади была ночь, и я не мог в нее вернуться. Печально глядя ей в глаза, я едва заметно покачал головой.
Девушка пожала плечами и повернулась к одному из мужчин, сидевших на полу. Они заговорили о чем-то, забыв обо мне.
Сзади нашелся свободный столик, и я подошел к нему, войдя в круг громких и тихих голосов, звона стаканов и музыки. Я сел, а зал уплывал все дальше, и скоро мне стало казаться, что она очень далеко, и я задумался, смогу ли снова встать.
Прислужник неохотно принес мне стакан светлого вина. Я склонился над ним, а мир вращался вокруг меня. Громкие, грубые голоса окружили меня.
— Молодой? Черт возьми, верно! Чем моложе, тем лучше, поверь мне.
— …на службе. Фу! Несколько стаканов раз в месяц и сломанный…
— …но ее старик начал ругаться, понял? Тогда я ему говорю: «Слушай, старик, ты проиграл. Ты ноль, понял? Я могу тебя пришить, понял?» Дал я ему пару раз, и он больше ничего не говорил…
— …и уехал оттуда с тысячей хроноров, полусотней колец, несколькими часами и тремя бриллиантами, причем самый маленький был с мой ноготь…
— …это был порядочный человек…
— …подписать у такого, который много ездит — чтобы не имел ничего, кроме блеска в глазах, — и вот тебе шанс на повышение, деньги, может, даже титул…
— …жаль, что ты не был в Джорнейс-Энд. Боже, что за город! Почему…
— …жалел ли я, что уезжаю с Аркадии! И жалела ли об этом она…
— …мы как раз были внутри, а Капитан…
— …класс это класс, я всегда это говорил…
— …и говорю ей: «Детка, за пять хроноров…»
— …три года, не заходя в порт. Никогда больше…
Скрип отодвигаемых стульев. Женщина вскочила с колен серебристо-черного, стоит тяжело дыша и щурясь возле красно-золотого. Серебристо-черный встает, покачиваясь и грозно размахивая руками, а красно-золотой идет на него, стиснув кулаки. Чьи-то руки хватают их за плечи и усаживают на места. Другая женщина садится на колени серебристо-черного, и он разговаривает с красно-золотым весело, дружелюбно.
Мир вокруг закружился в такт мелодии, чистому девичьему голосу и переливу струн — не сильного голоса, даже не очень хорошего голоса, но, что гораздо важнее — приятного и искреннего. Голос подходил к этим песенкам, и люди слушали его, он заставлял их смеяться и плакать, заставлял чувствовать. Время от времени он отчетливо доходил до меня, несмотря на шум и мои притупившиеся чувства…
— …ради денег, понял? Тогда я говорю: «Крошка…»
— …а навигатор ему: «Пусть меня повесят, если я знаю, где мы». А Капитан говорит…
— …ладно, Шустрый, ты выпил, а теперь убирайся и не приходи сюда больше!
Эту фразу повторили еще раз, громче, прежде чем я понял, что обращаются ко мне. Я медленно поднял голову и над огромным оранжево-голубым животом увидел большое небритое лицо, красное от вина и злости.
— Мы не любим таких, Шустрый, — сказал наемник. — Лучше уйди, пока можешь.
Он покачнулся, а может, мне только показалось. Я медленно поднялся, еще не зная, достаточно ли мне не нравится его рожа, чтобы подправить. Где-то внутри чей-то холодный и трезвый голос шептал, что я не выйду отсюда живым, если ударю его. Наконец, я решил, что мне наплевать. Мне не нравилось, как он сплевывал слова, не нравилось это лицо. Я с удовольствием заехал бы по нему.
Кто-то вдруг втиснулся между нами, оранжево-голубого бородача оттолкнули назад, а меня вернули на место.
— Оставь его в покое! — произнес чей-то голос. — Не видишь, что он болен?
— О, Лаури, — наемник жаловался, как маленький мальчик, — ты пожалела бы даже бешеную собаку. Но этот…
— Оставь его! — повторил голос. Звонкий, словно колокольчик, и одновременно злой.
Оранжево-голубой исчез. Что-то забренчало — инструмент прислонили к столу. Что-то желтовато-розовато-красно-голубое скользнуло на стул напротив меня.
— Я тебе не больной, — сказал я.
Мои слова прозвучали грубо, более того, они и были грубы. Я сосредоточил взгляд на девушке — вблизи она была красива. Лицо молодое, но голубые глаза глубокие и мудрые. «В таких глазах можно утонуть», — мелькнула у меня безумная мысль. Лаури… Мне нравилось ее имя, и я повторял его про себя.
— Ты болен, — сказала она. — Вот здесь… — Девушка постучала пальцем по голове в то место, где гладкая волна темных волос сбегала на висок. — Но я сказала это для того, чтобы унять Майка, прежде чем ты убьешь его. Он мой друг, а я не люблю, когда убивают моих друзей.
Я все-таки понял, хотя и не сразу. Только я один был одет здесь в черное, и они думали, что я Агент. Напряжение — я подсознательно чувствовал его — росло, натягивало нервы, а смех разрядил его.
Там были пилоты в черно-серебристых одеждах, наемники в разноцветных ярких мундирах, хотя преобладали королевские — голубой и оранжевый, — было несколько женщин в светлых облегающих форменках и коротких юбках, но ни одного угольно-черного Агента.
Девушка вдруг опустила руки. В ее широко открытых глазах читалась немая просьба. Она хотела, чтобы я ушел, и была права, но я не мог двинуться с места. Позади была ночь, и я не мог в нее вернуться. Печально глядя ей в глаза, я едва заметно покачал головой.
Девушка пожала плечами и повернулась к одному из мужчин, сидевших на полу. Они заговорили о чем-то, забыв обо мне.
Сзади нашелся свободный столик, и я подошел к нему, войдя в круг громких и тихих голосов, звона стаканов и музыки. Я сел, а зал уплывал все дальше, и скоро мне стало казаться, что она очень далеко, и я задумался, смогу ли снова встать.
Прислужник неохотно принес мне стакан светлого вина. Я склонился над ним, а мир вращался вокруг меня. Громкие, грубые голоса окружили меня.
— Молодой? Черт возьми, верно! Чем моложе, тем лучше, поверь мне.
— …на службе. Фу! Несколько стаканов раз в месяц и сломанный…
— …но ее старик начал ругаться, понял? Тогда я ему говорю: «Слушай, старик, ты проиграл. Ты ноль, понял? Я могу тебя пришить, понял?» Дал я ему пару раз, и он больше ничего не говорил…
— …и уехал оттуда с тысячей хроноров, полусотней колец, несколькими часами и тремя бриллиантами, причем самый маленький был с мой ноготь…
— …это был порядочный человек…
— …подписать у такого, который много ездит — чтобы не имел ничего, кроме блеска в глазах, — и вот тебе шанс на повышение, деньги, может, даже титул…
— …жаль, что ты не был в Джорнейс-Энд. Боже, что за город! Почему…
— …жалел ли я, что уезжаю с Аркадии! И жалела ли об этом она…
— …мы как раз были внутри, а Капитан…
— …класс это класс, я всегда это говорил…
— …и говорю ей: «Детка, за пять хроноров…»
— …три года, не заходя в порт. Никогда больше…
Скрип отодвигаемых стульев. Женщина вскочила с колен серебристо-черного, стоит тяжело дыша и щурясь возле красно-золотого. Серебристо-черный встает, покачиваясь и грозно размахивая руками, а красно-золотой идет на него, стиснув кулаки. Чьи-то руки хватают их за плечи и усаживают на места. Другая женщина садится на колени серебристо-черного, и он разговаривает с красно-золотым весело, дружелюбно.
Мир вокруг закружился в такт мелодии, чистому девичьему голосу и переливу струн — не сильного голоса, даже не очень хорошего голоса, но, что гораздо важнее — приятного и искреннего. Голос подходил к этим песенкам, и люди слушали его, он заставлял их смеяться и плакать, заставлял чувствовать. Время от времени он отчетливо доходил до меня, несмотря на шум и мои притупившиеся чувства…
— …вот Капитан и говорит навигатору, вредному такому типу: «Хорошо, но где мы, по-твоему…»
В Аркадии я знала одного
И троих в Бранкузи.
До чего ж они похожи,
Хоть и… не снаружи…
— …ради денег, понял? Тогда я говорю: «Крошка…»
— …а навигатор ему: «Пусть меня повесят, если я знаю, где мы». А Капитан говорит…
Я долго смотрел на бледную жидкость в своем стакане, потом поднес его ко рту и выпил. Плохое, тошнотворно-сладкое вино.
Звезды всегда свободны,
А люди вечно в неволе.
В тюрьму меня посадите…
Звезды всегда свободны.
Невольник глаза поднимет,
Свободой звезд наслаждаясь…
— …ладно, Шустрый, ты выпил, а теперь убирайся и не приходи сюда больше!
Эту фразу повторили еще раз, громче, прежде чем я понял, что обращаются ко мне. Я медленно поднял голову и над огромным оранжево-голубым животом увидел большое небритое лицо, красное от вина и злости.
— Мы не любим таких, Шустрый, — сказал наемник. — Лучше уйди, пока можешь.
Он покачнулся, а может, мне только показалось. Я медленно поднялся, еще не зная, достаточно ли мне не нравится его рожа, чтобы подправить. Где-то внутри чей-то холодный и трезвый голос шептал, что я не выйду отсюда живым, если ударю его. Наконец, я решил, что мне наплевать. Мне не нравилось, как он сплевывал слова, не нравилось это лицо. Я с удовольствием заехал бы по нему.
Кто-то вдруг втиснулся между нами, оранжево-голубого бородача оттолкнули назад, а меня вернули на место.
— Оставь его в покое! — произнес чей-то голос. — Не видишь, что он болен?
— О, Лаури, — наемник жаловался, как маленький мальчик, — ты пожалела бы даже бешеную собаку. Но этот…
— Оставь его! — повторил голос. Звонкий, словно колокольчик, и одновременно злой.
Оранжево-голубой исчез. Что-то забренчало — инструмент прислонили к столу. Что-то желтовато-розовато-красно-голубое скользнуло на стул напротив меня.
— Я тебе не больной, — сказал я.
Мои слова прозвучали грубо, более того, они и были грубы. Я сосредоточил взгляд на девушке — вблизи она была красива. Лицо молодое, но голубые глаза глубокие и мудрые. «В таких глазах можно утонуть», — мелькнула у меня безумная мысль. Лаури… Мне нравилось ее имя, и я повторял его про себя.
— Ты болен, — сказала она. — Вот здесь… — Девушка постучала пальцем по голове в то место, где гладкая волна темных волос сбегала на висок. — Но я сказала это для того, чтобы унять Майка, прежде чем ты убьешь его. Он мой друг, а я не люблю, когда убивают моих друзей.