Ганн Джеймс. Осада Лондона

как поднимается занавес.
Литлмор переждал три дня, прежде чем навестить миссис Хедуэй в отеле
"Мерис", и мы можем заполнить этот промежуток, добавив еще несколько слов
к той истории, которую услышали из его уст. Пребывание Джорджа Литлмора на
Дальнем Западе было вызвано довольно обычным обстоятельством - он
отправился туда попытать счастья и вновь наполнить карманы, опорожненные
юношеским мотовством. Вначале попытки эти не имели успеха: с каждым годом
все труднее было сколотить состояние даже такому человеку, как Литлмор,
хотя он, вероятно, отчасти унаследовал от своего почтенного батюшки,
незадолго до того почившего вечным сном, те дарования, посвященные в
основном ввозу чая, благодаря которым Литлмор-старший сумел прилично
обеспечить своего сына. Литлмор-младший пустил по ветру наследство и не
спешил проявить свои таланты, состоявшие пока главным образом в
неограниченной способности курить и объезжать лошадей, что вряд ли могло
привести его к овладению какой-либо, пусть даже свободной, профессией.
Отец послал сына в Гарвард, чтобы там возделали его природные склонности,
но они расцвели таким пышным цветом, что потребовалось не столько
культивировать их, сколько время от времени заглушать, из-за чего
Литлмор-сын был вынужден несколько раз сменять университет на одну из
живописных деревень коннектикутской долины. Это временное удаление из-под
ученого крова под сень дубрав, возможно, спасло его в том смысле, что
отторгло от вредоносной почвы и подсекло под корень его сумасбродства. К
тридцати годам Литлмор не овладел ни одной из наук, если не считать
великой науки равнодушия. Пробудился он от равнодушия благодаря
счастливому случаю. Чтобы помочь приятелю, еще настоятельнее нуждавшемуся
в наличности, нежели он, Литлмор приобрел у него за скромную сумму
(выигранную в покер) пай в серебряных копях, где - по искреннему и
неожиданному признанию того, кто сбыл ему акции, - не было серебра.
Литлмор поехал взглянуть на копи и убедился в истинности этого
утверждения, однако ж, оно было опровергнуто несколько лет спустя в
результате внезапного интереса к копям, вспыхнувшего в одном из
акционеров. Этот джентльмен, убежденный, что серебряные копи без серебра
встречаются столь же редко, как следствие без причины, докопался до
благородного металла, руководствуясь логикой вещей. Это пришлось Литлмору
как нельзя более кстати и положило начало богатству, которое не раз
ускользало от него за все эти безрадостные годы, проведенные в самых
суровых местах, и которого человек, не столь уж упорно стремящийся к цели,
пожалуй, и не заслужил. С дамой, поселившейся сейчас в отеле "Мерис", он
познакомился еще до того, как добился успеха. Теперь ему принадлежал самый
большой пай в копях, которые, вопреки всем предсказаниям, продолжали
давать серебро и позволили ему купить в числе прочего ранчо в Монтане куда
более внушительных размеров, чем несколько акров сухой земли в
окрестностях Сан-Диего. Ранчо и копи рождают чувство надежности, и
сознание, что ему не нужно слишком пристально следить за источниками
своего дохода (обязанность, способная испортить все для человека такого
склада, как Литлмор) еще более способствовало обычной невозмутимости
нашего джентльмена. И нельзя сказать, что невозмутимость эта не
подвергалась испытаниям. Приведем хотя бы один - самый наглядный - пример:
года за три до того, как мы с ним познакомились, он потерял жену, прожив с
ней всего лишь год. Ему было сорок, когда он встретил и полюбил
двадцатитрехлетнюю девушку, которая, подобно ему, искала путей устроить
счастливо дальнейшую судьбу. Она оставила ему маленькую дочь, которую он
вверил заботам единственной своей сестры, владелицы английского сквайра и
унылого поместья в Хэмпшире. Дама эта, по имени миссис Долфин, пленила
своего сквайра во время его вояжа по Соединенным Штатам, предпринятого с
целью осмотра всех достопримечательностей этой страны. Из всего, что он
там увидел, наиболее примечательным, по его словам, оказались хорошенькие
девушки больших городов, и года два спустя он вернулся в Нью-Йорк, чтобы
жениться на мисс Литлмор, не растратившей, в отличие от брата, своей доли
наследства. Ее золовка, выйдя замуж много позднее и приехав по этому
случаю в Европу, где, как она тешила себя надеждой, были непогрешимые
врачи, умерла в Лондоне через неделю после рождения дочери, а бедный
Литлмор, хотя и отказался временно от родительских прав и обязанностей,
оставался в этих обманувших его чаяния краях, чтобы быть поближе к
хэмпширской детской. Он был весьма видный мужчина, особенно с тех пор как
поседел. Высокий, сильный, с хорошей фигурой и скверной осанкой, он
производил впечатление человека одаренного, но ленивого; ему обычно
приписывали большой вес в обществе, о чем он даже не подозревал. Взгляд у
него был спокойный и проницательный, улыбка, медленно и не очень ярко
освещавшая лицо, привлекала своей искренностью. Основным его делом было
теперь ничегонеделание, и он довел это занятие до высокого совершенства.
Эта способность Литлмора вызывала жгучую зависть у Руперта Уотервила,
который был на десять лет его моложе и слишком отягощен честолюбивыми
помыслами и заботами - не очень тяжелыми порознь, но составлявшими вкупе
ощутимое бремя, - чтобы спокойно ждать, когда его осенит. Уотервил полагал
это большим талантом и надеялся когда-нибудь тоже им овладеть; это
помогало обрести независимость, не нуждаться ни в ком, кроме самого себя.
Литлмор мог молча и неподвижно просидеть весь вечер, покуривая сигару и
разглядывая ногти. Поскольку все знали, что он славный малый, к тому же
сам нажил себе состояние, никто не приписывал такое его скучное
времяпрепровождение глупости или угрюмости. Это говорило скорее о большом
жизненном опыте, о таком запасе воспоминаний, что перебирать их в памяти
хватит до конца дней. Уотервил чувствовал, что если с пользой употребить
ближайшие годы, быть начеку и ничего не упустить, то он накопит
достаточный опыт и, возможно, лет в сорок пять у него тоже достанет
времени разглядывать свои ногти. Ему представлялось, что так погружаться в
созерцание - не буквально, разумеется, а символически - может только
светский человек. Ему представлялось также - возможно, без достаточных на
то оснований, ибо он не ведал, каково на этот счет мнение государственного
департамента, - что сам он вступил на дипломатическую стезю. Он был
младшим из двух секретарей, наличие которых делает personnel [личный
состав (фр.)] американской миссии в Лондоне столь многочисленным, и в
настоящее время проводил в Париже свой ежегодный отпуск. Дипломату
пристало быть непроницаемым, и, хотя в целом Уотервил вовсе не брал
Литлмора за образец - можно было найти куда лучшие образцы в американском
дипломатическом корпусе в Лондоне, - он полагал, что выглядит достаточно
непроницаемо, когда вечерами в Париже в ответ на вопрос, чем бы он
предпочел заняться, отвечал: ничем, и просиживал весь вечер перед "Гран
кафе" на бульваре Мадлен (он был очень привержен в кофе), заказывая одну
за другой demi-tasses [полчашечки (фр.)]. Литлмор даже в театр ходил
редко, и описанное нами посещение Комеди Франсез было предпринято по
настоянию Уотервила. За несколько вечеров до того тот смотрел "Le
Demi-Monde" ["Полусвет" (фр.)], и ему сказали, что в "L'Aventuriere" он
увидит обстоятельную трактовку того же сюжета - как воздают по заслугам
женщинам, которые любыми средствами готовы втереться в почтенную семью. Он
счел, что в обоих случаях дамы заслужили свою участь, но предпочел бы,
чтобы поборникам чести не приходилось так много лгать. Они с Литлмором
были в хороших, дружеских, хотя и не очень близких отношениях и много
времени проводили вместе. На этот раз Литлмор не сожалел, что пошел в
театр, ибо его весьма заинтриговала новая ипостась Нэнси Бек.

2

Однако с визитом Литлмор решил повременить; оснований тому было более
чем достаточно, и не обо всех из них стоит упоминать. Когда он наконец
собрался, то застал миссис Хедуэй дома и не удивился, увидев в гостиной
сэра Артура Димейна. Что-то неуловимое в атмосфере свидетельствовало о
том, что визит этого джентльмена сильно затянулся. Литлмор предполагал,
что при данных обстоятельствах тот поспешит откланяться - ведь хозяйка,
должно быть, осведомила его о давней и близкой дружбе, связывающей ее с
Литлмором. Возможно, у баронета есть на нее определенные права - судя по
его виду, это именно так, - но чем они определеннее, тем скорее он может
позволить себе проявить деликатность и временно отказаться от них. Так
раздумывал Литлмор, в то время как сэр Артур сидел, не сводя с него глаз и
ничем не выказывая желания отбыть. Миссис Хедуэй была сама любезность -
она и всегда держалась так, словно знает вас тысячу лет, - горячее, чем
того требовал случай, попеняла ему за то, что он не собрался раньше ее
навестить, но и самые ее укоры тоже были проявлением любезности. При
дневном свете миссис Хедуэй выглядела несколько поблекшей, но выражение ее
лица было не подвластно времени. Она занимала лучшие апартаменты в отеле
и, судя по роскоши обстановки и туалетов, была чрезвычайно богата; в
передней, за дверью, сидел ее фактотум (*6); она, несомненно, умела жить.
Миссис Хедуэй попыталась вовлечь сэра Артура в общий разговор, но тот,
хотя упорно продолжал сидеть, вовлекаться не пожелал и лишь улыбался, не
говоря ни слова, - ему было явно не по себе. Поэтому беседа их носила
светский характер - качество, в прежние дни меньше всего присущее беседам
миссис Хедуэй с ее друзьями. Англичанин глядел на Литлмора странным
упорным взглядом, что тот, посмеявшись про себя, сперва приписал
обыкновенной ревности.
- Дорогой сэр Артур, мне бы очень хотелось, чтобы вы ушли, - обратилась
к молодому человеку миссис Хедуэй минут через пятнадцать.
Сэр Артур поднялся и взял шляпу.
- Я думал, что окажу вам услугу, если останусь.
- Чтобы защитить меня от мистера Литлмора? Я знаю его с детства... я
знаю худшее, на что он способен, - она послала свою прелестную улыбку
вслед уходящему гостю и неожиданно добавила: - Я хочу поговорить с ним о
прошлом.
- Это как раз то, о чем я хотел бы услышать, - сказал сэр Артур,
останавливаясь на пороге.
- Мы будем болтать по-американски, вы нас не поймете... Он говорит на
английский манер, - объяснила она, как всегда, исчерпывающе и кратко,
когда баронет, заявив, что вечером он в любом случае придет, закрыл за
собой дверь.
- Ему не известно ваше прошлое? - спросил Литлмор, стараясь, чтобы его
вопрос не прозвучал слишком дерзко.
- Ах, я все ему рассказала, но он не понимает. Эти англичане такие
странные; боюсь, они не очень умны. Он никогда не слышал, чтобы женщины...
- миссис Хедуэй не договорила, и Литлмор заполнил паузу смехом.
- Ну, что тут смешного? А впрочем, неважно, - продолжала она. - На
свете есть много такого, о чем они не слышали. Все равно англичане мне
нравятся - во всяком случае, он. Он настоящий джентльмен - вы понимаете,
что я хочу сказать? Только он слишком засиживается у меня, и с ним немного
скучно. Я очень рада для разнообразия видеть вас.
- Вы хотите сказать, что я не джентльмен? - спросил Литлмор.
- Ну что вы! Вы были джентльменом в Нью-Мексико. Я думаю, вы были там
единственным джентльменом; надеюсь, вы им и остались. Поэтому я
поздоровалась с вами в театре. Я ведь могла сделать вид, что знать вас не
знаю.
- Как вам угодно. Еще и сейчас не поздно.
- Но я вовсе этого не хочу. Я хочу, чтобы вы мне помогли.
- Помог?
- Как вы думаете, он все еще здесь?
- Кто? Ваш бедный баронет?
- Нет, Макс, мой фактотум, - не без важности произнесла миссис Хедуэй.
- Понятия не имею. Хотите, посмотрю?
- Нет, тогда мне придется дать ему поручение, а я, хоть убей, не знаю,
что бы такое придумать. Он часами сидит в передней; привычки мои просты, и
ему нечего делать. Прямо беда, нет у меня никакого воображения.
- Бремя роскошной жизни, - сказал Литлмор.
- О да, я живу роскошно. И в общем-то, мне это по вкусу. Боюсь только,
как бы он меня не услышал. Я так громко говорю - еще одна привычка, от
которой я стараюсь избавиться.
- Почему вы хотите стать другой?
- Потому что все стало другим, - с легким вздохом ответила миссис
Хедуэй. - Вы слышали, что я потеряла мужа? - спросила она внезапно.
- Вы имеете в виду мистера... э-э... мистера?.. - Литлмор
приостановился, но она, по-видимому, не поняла почему.
- Я имею в виду мистера Хедуэя, - с достоинством сказала она. - Мне
немало выпало на долю, с тех пор как мы с вами виделись в последний раз:
замужество, смерть мужа, неприятности - всего не перечесть.
- Ну, мужей на вашу долю выпало немало и до того, - осмелился заметить
Литлмор.
Она остановила на нем кроткий, ясный взгляд; лицо ее не залилось
бледностью, не зарделось румянцем.
- Не так много... не так много...
- Не так много, как могло бы показаться?
- Не так много, как болтали досужие языки. Не помню - была я тогда
замужем?
- Болтали, что да, - сказал Литлмор, - но я никогда не встречался с
мистером Беком.
- Вы ничего не потеряли, он был форменный негодяй! Я совершала в жизни
поступки, которые сама не могу понять. Что же удивляться, если другие не
могут понять их. Но со всем этим покончено... Вы уверены, что Макс не
слышит? - быстро спросила она.
- Нет, не уверен. Но если вы подозреваете, что он подслушивает у
замочной скважины, прогоните его.
- Нет, этого я не думаю... я тысячу раз распахивала дверь.
- Ну, значит, он ничего не слышит. Я не знал, что у вас столько
секретов. Когда мы с вами расстались, мистер Хедуэй был еще в будущем.
- Теперь он в прошлом. Он был милый... Этот свой поступок я вполне могу
понять. Но он прожил всего год, у него было больное сердце, он очень
хорошо меня обеспечил, - все эти разнообразные сведения были сообщены
единым духом, словно это были вещи одного порядка.
- Рад за вас. У вас всегда были разорительные вкусы.
- У меня куча денег, - продолжала миссис Хедуэй. - У мистера Хедуэя
была земельная собственность в Денвере. Она очень поднялась в цене. После
его смерти я пробовала жить в Нью-Йорке. Мне не понравился Нью-Йорк.
Тон, каким хозяйка дома произнесла эту фразу, являлся как бы resume
[итогом (фр.)] светского эпизода.
- Я собираюсь жить в Европе... мне нравится Европа, - продолжала она.
Если в ее предыдущих словах слышался отголосок истории, последнее
заявление прозвучало пророчески.
Миссис Хедуэй немало удивила, более того - позабавила Литлмора.
- Вы путешествуете вместе с молодым баронетом? - спросил он с
невозмутимостью человека, желающего продлить забаву, насколько это
возможно.
Миссис Хедуэй скрестила руки на груди и откинулась на спинку кресла.
- Послушайте-ка, мистер Литлмор, - проговорила она. - Нрав у меня все
такой же незлобивый, но знаю я теперь куда больше. Уж надо думать, я
путешествую не вместе с баронетом; он всего-навсего друг.
- А не любовник? - безжалостно спросил Литлмор.
- Ну, кто же путешествует со своим любовником? Не нужно смеяться надо
мной. Нужно мне помочь. - И она посмотрела на него с нежной укоризной,
которая должна была бы растрогать его: у нее был такой кроткий и
рассудительный вид. - Говорю вам, мне пришлась по вкусу Европа, я бы навек
осталась здесь. Я бы только хотела побольше узнать об их жизни. Думаю, она
по мне... лишь бы мне помогли, для начала. Мистер Литлмор, - добавила она,
помолчав, - с вами я могу говорить без утайки, тут нет ничего зазорного. Я
хочу попасть в светское общество. Вот куда я мечу.
Литлмор уселся поплотнее в кресле: так человек, которому предстоит
поднять тяжкий груз, старается найти точку опоры. Однако голос его звучал
шутливо, чуть ли не поощрительно, когда он повторил вслед за ней:
- В светское общество? Мне кажется, вы уже там, раз у ваших ног
баронет.
- Это я и хотела бы узнать! - нетерпеливо воскликнула она. - Баронет -
это много?
- Принято считать, что да. Но я тут не судья.
- Разве вы не бываете в обществе?
- Я? Разумеется, нет. С чего вы это взяли? Великосветское общество
интересует меня не больше, чем вчерашний номер "Фигаро" (*7).
На лице миссис Хедуэй отразилось крайнее разочарование, и Литлмор
догадался: прослышав о его серебряных копях и ранчо и о постоянном
пребывании в Европе, она надеялась, что он вращается в высшем свете... Но
она тут же овладела собой:
- Не верю ни одному вашему слову. Вы сами знаете, что вы джентльмен.
Тут уж ничего не попишешь.
- Возможно, я и джентльмен, но привычки у меня не джентльменские. -
Литлмор запнулся на миг и добавил: - Я слишком долго прожил на славном
Юго-Западе.
Щеки ее вспыхнули; она сразу все поняла... поняла даже больше того, что
он хотел вложить в эти слова. Но Литлмор был ей нужен, и миссис Хедуэй
выгоднее было проявить терпимость - тем более что это входило в число ее
счастливых свойств, - нежели наказывать его за злой намек. Все же она не
отказала себе в легкой насмешке:
- Что с того? Джентльмен - всегда джентльмен.
- Не всегда, - со смехом возразил Литлмор.
- При такой сестре и не иметь знакомств в европейском обществе? Быть
того не может!
При упоминании о миссис Долфин, сделанном с нарочитой небрежностью,
однако ж не ускользнувшей от него, Литлмор невольно вздрогнул. "При чем
тут моя сестра?" - хотелось ему сказать. Намек на эту даму неприятно
поразил его, она была связана для него с совсем иным кругом представлений;
не могло быть и речи о том, чтобы миссис Хедуэй познакомилась с ней, если,
как выразилась бы сама миссис Хедуэй, она на это "метила". Но он предпочел
отвести разговор в сторону.
- Европейское общество? Что вы под этим разумеете? Это очень
неопределенное понятие. Надо представлять, о чем идет речь.
- Речь идет об английском обществе... о том обществе, куда вхожа ваша
сестра... вот о чем, - сказала миссис Хедуэй, не любившая обиняков. - О
людях, которых я видела в Лондоне, когда была там в прошлом году... видела
в опере и в парках... о людях, которые бывают на приемах у королевы.
Остановилась я в гостинице на углу Пиккадилли... (*8) в той, что выходит
на Сент-Джеймс-стрит. Я часами сидела у окна, глядела на людей в каретах.
У меня тоже была карета, и когда я не сидела у окна, я каталась в парке. Я
была совсем одна. Видеть людей я видела, но никого не знала, мне и
поговорить не с кем было. Я тогда еще не была знакома с сэром Артуром... я
встретила его месяц назад в Хомбурге. Он поехал за мной в Париж... Вот
почему он теперь навещает меня, - последние слова были произнесены
спокойно, буднично, без малейшей рисовки, словно иначе и быть не могло и
миссис Хедуэй привыкла к тому, что за ней едут следом, а джентльмены,
которых встречаешь в Хомбурге, непременно едут за тобой. Тем же тоном она
добавила: - Я вызвала в Лондоне немалый интерес... это нетрудно было
заметить.
- Вы всюду будете его вызывать, где бы вы ни появились, - сказал
Литлмор и сам почувствовал, как банально прозвучали его слова.
- Я не хочу вызывать такой большой интерес, я считаю это вульгарным, -
возразила миссис Хедуэй с какой-то особой приятностью в своем благозвучном
голосе, говорящей, казалось, о том, что она находится во власти нового
понятия. Судя по всему, ее ум был широко открыт новым понятиям.
- Позавчера в театре все на вас смотрели, - продолжал Литлмор. - Вам
нечего и надеяться избежать внимания.
- Я вовсе не хочу избегать внимания... на меня всегда смотрели и,
верно, всегда будут смотреть. Но смотреть можно по-разному. Я знаю, как
мне надо, чтобы на меня смотрели. И я этого добьюсь! - воскликнула миссис
Хедуэй. Да, она говорила без обиняков.
Литлмор сидел с ней лицом к лицу и молчал. В нем боролись разнообразные
чувства; воспоминания о других местах, других часах постепенно овладевали
им. В прежние годы почти ничто не стояло между ними, - он знал ее так, как
можно знать человека только на просторах юго-западных штатов. Тогда она
нравилась ему чрезвычайно; правда, в городишке, где они жили, проявлять
слишком большую взыскательность было бы просто смешно. И все же Литлмора
не оставляло некое внутреннее ощущение, что его симпатия к Нэнси Бек
неотрывна от Юго-Запада, что самой подходящей декорацией для этого
лирического эпизода была задняя веранда в Сан-Диего. Здесь, в Париже, она
представала перед ним в новом обличье... по-видимому, хотела быть
причисленной к совсем иной категории. К чему ему брать на себя этот труд,
подумал Литлмор; он привык смотреть на нее именно так... не может же он
теперь, после стольких лет знакомства, начать смотреть на нее иначе. И не
станет ли она скучной? Миссис Хедуэй трудно было заподозрить в этом грехе,
но если она задалась целью сделаться другой, вдруг она станет
утомительной? Он даже испугался, когда она принялась толковать об
европейском обществе, о его сестре, о том, как то-то и то-то вульгарно.
Литлмор был неплохой человек и любил справедливость, во всяком случае не
меньше, чем любой его ближний, но в его душевный склад входили и лень, и
скептицизм, возможно, даже жестокость, заставлявшие его желать, чтобы
сохранилась былая простота их отношений. У него не было особого желания
видеть, как "поднимается" женщина, он не возлагал особых упований на этот
мистический процесс; он уповал, что женщинам не обязательно "падать" -
обойтись без этого и вполне возможно, и весьма желательно, - но думал, что
обществу только пойдет на пользу, если они не станут "meler les genres"
[смешивать жанры (фр.)], как говорят французы. Вообще-то он не брался
судить о том, что именно хорошо для общества, на его взгляд, общество было
в довольно плохом состоянии, но в правильности этого суждения он был
твердо убежден. Смотреть, как Нэнси Бек берет старт на большой приз, - что
ж, это зрелище может развлечь, если смотреть со стороны, но стоит из
зрителя превратиться в участника спектакля, тут же попадешь в неловкое и
затруднительное положение. Литлмор не хотел быть грубым, но миссис Хедуэй
не мешало понять, что обвести его вокруг пальца не так-то легко.
- Конечно, если вы захотите чего-нибудь, вы этого добьетесь, - сказал
он в ответ на ее последнее замечание. - Вы всегда добивались того, чего
хотели.
- Но я еще никогда не хотела того, чего я хочу сейчас... Ваша сестра
постоянно живет в Лондоне?
- Сударыня, ну что вам моя сестра? - спросил Литлмор. - Такие женщины,
как она, не в вашем вкусе.
Наступило короткое молчание.
- Вы не уважаете меня! - вдруг воскликнула миссис Хедуэй громким, почти
веселым голосом. Если Литлмор хотел, как я сказал, сохранить былую
простоту их отношений, она, по всей очевидности, была готова пойти ему
навстречу.
- Ах, дорогая миссис Бек!.. - вскричал он протестующе, хотя и не очень
уверенно, случайно употребив ее прежнее имя. В Сан-Диего он никогда не
задумывался над тем, уважает он ее или нет, вопрос об этом просто не
возникал.
- Вот вам и доказательство - назвать меня этим противным именем!.. Вы
разве не верите, что мистер Хедуэй был мой муж? Мне не слишком везло на
имена, - добавила она с грустной задумчивостью.
- Я чувствую себя крайне неловко, когда вы так говорите. Это дико. Моя
сестра почти круглый год живет за городом, она недалекая, скучноватая и,
пожалуй, грешит кое-какими предрассудками. А у вас живой ум, широкий
взгляд на вещи. Вот почему я думаю, что она вам не понравится.
- Как вам не стыдно так плохо отзываться о своей сестре! - воскликнула
миссис Хедуэй. - Вы как-то говорили мне в Сан-Диего, что она очень милая
женщина. Как видите, я не забыла этого. Вы сказали еще, что мы с ней одних
лет. И вам не совестно будет не познакомить меня с ней? Посмотрим, как вы
из этого выпутаетесь. - И хозяйка дома рассмеялась без всякой жалости к
Литлмору. - Меня ничуть не пугает, что она скучна. Быть скучной - так
изысканно. Во мне уж слишком много живости.
- И слава богу! Но нет ничего легче, чем познакомиться с моей сестрой,
- сказал Литлмор, прекрасно зная, что говорит неправду. И, желая отвлечь
миссис Хедуэй от этой щекотливой темы, неожиданно спросил: - Вы
собираетесь замуж за сэра Артура?
- Вам не кажется, что с меня хватит мужей?
- Возможно, но это откроет перед вами новое поприще, все будет
по-иному. Англичан у вас еще не было.
- Если я и выйду замуж, так только за европейца, - невозмутимо
произнесла миссис Хедуэй.
- У вас есть на это все шансы: сейчас многие женятся на американках.
- Но уж теперь - шалишь! Иначе как за джентльмена я замуж не пойду. У
меня и так много упущено. Вот это я и хочу узнать насчет сэра Артура, а вы
за весь вечер так ничего мне и не рассказали.
- Право же, мне нечего сказать... я даже не слышал о нем. Разве он сам
ничего вам о себе не рассказывал?
- Ни слова, он очень скромный. Он не хвастает, никого из себя не
корчит. Тем он мне и нравится. Это такой хороший тон. Мне нравится хороший
тон! - воскликнула миссис Хедуэй. - Но вы так и не сказали, - добавила
она, - что поможете мне.
- Как я могу вам помочь? Я - никто, я не имею никакого веса.
- Вы поможете мне, если не станете мешать. Обещайте не мешать мне. -
Она снова устремила на него пристальный блестящий взгляд; казалось, он
проникает в самую глубину его глаз.
- Боже милостивый, как бы я мог вам помешать?
- Не думаю, чтобы вы это смогли, но вдруг вы попытаетесь.
- Я слишком ленив, слишком глуп, - шутливо сказал Литлмор.
- Да-а, - раздумчиво протянула миссис Хедуэй, все еще глядя на него. -
Наверное, вы для этого слишком глупы. Но вы для этого и слишком добры, -
добавила она более любезно. Когда она говорила подобные вещи, перед ней