друзей поважнее нее! Но она - единственная женщина, которая _знает_, и
людям известно, что она знает. _Ему_ известно, что она знает, известно и
то, что она ни разу не нанесла мне визита. Она меня губит... губит! Я так
хорошо понимаю, чего ему нужно... я сделаю все, я наизнанку вывернусь, я
буду ему идеальной женой. Старуха станет меня обожать, когда познакомится
со мной поближе... так глупо, что она этого не видит. Все, что было у меня
в прошлом, осталось позади, отвалилось, как шелуха. Это жизнь другой
женщины. Я нашла здесь то, что искала, я была уверена, что найду это
когда-нибудь. Что мне еще оставалось делать во всех тех ужасных местах?
Мне приходилось брать то, что я могла. Но теперь, наконец, я попала в
страну, которая мне по сердцу. Я хочу, чтобы вы были ко мне справедливы,
вы никогда не были справедливы ко мне. Для этого я сегодня и послала за
вами.
Литлмор внезапно перестал скучать, и вместо одного чувства - скуки - на
него нахлынуло множество самых разнообразных чувств. Он был невольно
тронут; она искренне верила в то, что говорила. Мы не можем изменить своей
природы, но наши цели, идеалы, пути их достижения меняются на протяжении
жизни. Эта пылкая и бессвязная речь служила заверением того, что миссис
Хедуэй мечтает пользоваться уважением света. Но что бы она ни делала,
бедняжка была осуждена, как сказал Литлмор Уотервилу в Париже, быть лишь
полуреспектабельной. Столь бурное проявление чувств - пусть даже ею
двигали страх и эгоизм - вызвало краску на щеках Литлмора. Она не очень-то
хорошо распорядилась прежними годами своей жизни, но падать перед ним на
колени ей не было нужды.
- Мне очень тяжело это слышать, - сказал он. - Вы вовсе не обязаны все
это мне говорить. У вас совершенно неправильное представление о моем
отношений к вам... о моем влиянии.
- Ах, вы увиливаете... вы хотите лишь одного - увильнуть! - воскликнула
она, яростно отшвыривая в сторону диванную подушку, на которую она
облокачивалась.
- Выходите за кого вам угодно! - чуть не в голос закричал Литлмор,
вскакивая на ноги.
Не успел он договорить этих слов, как дверь распахнулась, и слуга
доложил о приходе сэра Артура Димейна. Баронет проворным шагом вошел в
комнату, но, увидев, что миссис Хедуэй не одна, остановился как вкопанный.
Однако тут же, узнав в ее посетителе Литлмора, издал негромкое
восклицание, могущее сойти за приветствие. Миссис Хедуэй поднялась с
места, когда он вошел, и с необычайной серьезностью глядела поочередно на
своих гостей, затем, словно на нее вдруг снизошло наитие, стиснула руки и
вскричала:
- Я так рада, что вы встретились! Если бы я захотела подстроить это
свидание, мне бы это так хорошо не удалось.
- Подстроить? - переспросил сэр Артур, слегка наморщив высокий белый
лоб; а у Литлмора тут же мелькнула мысль, что, вне сомнения, она и
подстроила их встречу.
- Я сейчас сделаю очень странную вещь, - продолжала миссис Хедуэй, и
блеск ее глаз подтверждал ее слова.
- Вы возбуждены, боюсь, вы не совсем здоровы, - сэр Артур стоял со
шляпой и тростью в руках; было видно, что он раздосадован.
- Это такой удобный случай, лучше не придумаешь, вы должны простить
меня, если я воспользуюсь им, - и она кинула на баронета нежный, умоляющий
взгляд. - Я давно этого хочу... вы, возможно, и сами это видели. Мистер
Литлмор знает меня уже много лет, он мой старый-престарый друг. Я говорила
вам об этом в Париже, помните? К тому же здесь он - мой единственный друг,
и я хочу, чтобы он замолвил за меня словечко.
Теперь ее глаза были обращены к Литлмору; она смотрела на него с
обвораживающей улыбкой, делающей ее поступок еще более дерзким. Да, она
уже снова улыбалась, хотя было видно, что она дрожит.
- Он - мой единственный друг, - повторила она. - Очень жаль, что я не
могу познакомить вас с остальными. Но я здесь одинока. Я вынуждена
обратиться за помощью к тому, кто у меня есть. Мне так хочется, чтобы
кто-нибудь замолвил словечко за меня. Обычно с просьбой о такой услуге
обращаются к родным или к другой женщине. К сожалению, мне некого об этом
попросить, но это моя беда, а не моя вина. Здесь нет никого из моих
родных, я ужасно здесь одинока. Мистер Литлмор все вам расскажет, ведь он
знает меня много лет. Он скажет, есть ли какие-нибудь основания...
известно ли ему что-нибудь плохое обо мне. Он давно хотел это сделать, но
ему не представлялся случай; он считал, что не может первый с вами об этом
заговорить. Вы видите, я отношусь к вам как к старому другу, дорогой
мистер Литлмор. Я оставляю вас с сэром Артуром. Разрешите мне покинуть
вас.
Лицо ее, обращенное к Литлмору, в то время как она произносила эту
странную речь, было сосредоточено, как у чародея, творящего магические
заклинания. Она снова улыбнулась, теперь сэру Артуру, и величественно
вышла из комнаты.
Ни один из мужчин не тронулся с места, чтобы открыть ей дверь, - она
поставила их обоих в немыслимое положение. После ее ухода в комнате
повисла глубокая, зловещая тишина. Сэр Артур Димейн, очень бледный, вперил
взгляд в ковер.
- Это совершенно невозможная ситуация, - произнес наконец Литлмор, - я
думаю, для вас она столь же неприемлема, как и для меня.
Баронет ничего не ответил, он по-прежнему смотрел на пол. Литлмора
захлестнуло внезапной волной жалости. Конечно, ситуация эта была
неприемлема и для сэра Артура, и при всем том баронета томило страстное
желание услышать, как этот загадочный для него американец, столь же
необходимый ему, сколь и лишний, столь же знакомый, сколь непроницаемый,
ответит на вызов миссис Хедуэй.
- У вас есть ко мне вопросы? - продолжал Литлмор.
Сэр Артур поднял глаза. Литлмор уже видел однажды этот взгляд; он
описал его Уотервилу после того, как баронет навестил его в Париже. Но
теперь сюда примешивалось еще кое-что: стыд, раздражение, гордость; однако
надо всем этим преобладало главное - неудержимое стремление _знать_.
"О, господи, как мне сказать ему?" - воскликнул про себя Литлмор.
Колебания сэра Артура продолжались, вероятно, какие-то секунды, но
Литлмор слышал, как маятник стенных часов отсчитывал их одну за другой.
- Разумеется, у меня нет к вам вопросов, - надменно ответил ему молодой
человек с холодным удивлением в голосе.
- В таком случае до свидания.
- До свидания.
И Литлмор оставил гостиную в распоряжении сэра Артура. Он ожидал, что
найдет миссис Хедуэй у подножия лестницы, но покинул дом без помехи.
На следующий день, после полудня, когда он выходил из своего особняка
на Куин-Эннз-Гейт, почтальон вручил ему письмо. Литлмор вскрыл его и
прочитал тут же, на ступенях дома; это заняло у него всего несколько
мгновений. Вот что он прочел:
"Дорогой мистер Литлмор, вам, вероятно, будет интересно узнать, что сэр
Артур Димейн сделал мне предложение и что наше бракосочетание совершится,
как только закроется сессия этого дурацкого парламента. Однако помолвка
наша еще некоторое время останется в тайне; надеюсь, что я могу положиться
на вашу осмотрительность.
Всегда ваша, Нэнси Х.
P.S. Он устроил мне за вчерашнее ужасную сцену, но вечером вернулся,
чтобы помириться со мной. Тут-то все и было решено. Он не пожелал
рассказать мне о вашем разговоре... попросил меня никогда не вспоминать о
нем. Мне все равно. Я дала себе слово, что вы с ним поговорите!"
Литлмор сунул это послание в карман и продолжал свой путь. Он вышел из
дому по делам, но теперь совершенно забыл об этом и, сам не заметив как,
очутился в Гайд-парке. Оставив поток экипажей и всадников в стороне, он
зашагал Серпентайном (*26) в Кенсингтон-парк и прошел его из конца в
конец. Литлмор не понимал, почему испытывает досаду и разочарование; он не
смог бы этого объяснить, даже если бы предпринял такую попытку. Теперь,
когда Нэнси Бек достигла цели, ее успех казался ему возмутительным, и он
был готов пожалеть, что не сказал накануне сэру Артуру: "Да, знаете, она
достаточно дурно себя вела". Но как бы там ни было, раз все решено, они по
крайней мере оставят его в покое. Быстрая ходьба одержала победу над
раздражением, и, еще прежде чем Литлмор приступил к делам, из-за которых
вышел из дому, он перестал думать о миссис Хедуэй. Он вернулся домой к
шести часам, и слуга, открывший ему, сообщил, что миссис Долфин просила
ему передать, когда он придет, что она ждет его в гостиной. "Еще одна
ловушка", - подумал Литлмор, но, не вняв внутреннему голосу, направился
наверх. Войдя в покой, где обычно пребывала миссис Долфин, он обнаружил,
что она не одна. Гостья - высокая пожилая женщина, - судя по всему,
собиралась уже уходить; обе дамы стояли посреди комнаты.
- Я очень рада, что ты вернулся, - сказала миссис Долфин, стараясь не
встретиться с ним взглядом. - Мне давно хочется познакомить тебя с леди
Димейн, я так надеялась, что ты придешь... Вам непременно надо идти? Может
быть, вы еще немного побудете? - добавила она, обращаясь к гостье, и, не
дожидаясь ответа, торопливо продолжала: - Мне надо вас на минутку
оставить... простите. Я сейчас вернусь.
Не успел Литлмор опомниться, как очутился с глазу на глаз с леди
Димейн; он понял, что, поскольку он не проявил желания ее посетить, она
решила сама сделать первый шаг. И все-таки было удивительно видеть, что
его сестра прибегла к той же уловке, что и Нэнси Бек.
"Она ужасно волнуется", - подумал он, стоя напротив леди Димейн. Она
казалась хрупкой, сдержанной, почти застенчивой, насколько так может
выглядеть высокая невозмутимая женщина с гордой посадкой головы; всем
своим обликом леди Димейн столь решительно отличалась от миссис Хедуэй,
что по контрасту с Нэнси Бек, торжествующей свою победу, Литлмору
увиделось в ней своего рода величие побежденных. Это не могло не вызвать в
нем сочувствия к ней. Леди Димейн не теряла времени и сразу приступила к
делу. По-видимому, она понимала, что в том положении, в которое она сама
себя поставила, она может выиграть при одном условии: если будет держаться
просто и деловито.
- Я так рада, что могу побыть с вами наедине. Я очень хочу попросить
вас сообщить мне то, что вам известно об одной знакомой вам особе, о
которой я писала миссис Долфин. Я имею в виду миссис Хедуэй.
- Может быть, вы присядете? - сказал Литлмор.
- Нет, благодарю, в моем распоряжении всего несколько минут.
- Могу я спросить, почему вы обращаетесь ко мне с этой просьбой?
- Конечно, я должна привести вам свои основания. Я боюсь, что мой сын
женится на ней.
Литлмор удивленно взглянул на нее, затем догадался, что ей еще не
известна новость, сообщенная ему в письме миссис Хедуэй.
- Она вам не нравится? - спросил он, невольно делая ударение на
отрицательной частице.
- Решительно нет, - сказала леди Димейн, глядя на него с улыбкой.
Улыбка была мягкой, беззлобной и показалась. Литлмору удивительно
привлекательной.
- Что вы хотите от меня услышать? - спросил он.
- Считаете ли вы ее добропорядочной женщиной?
- Что это вам даст? Как это может повлиять на ход событий?
- Это ничего мне не даст, разумеется, если вы отзоветесь о ней с
похвалой. В противном случае я смогу сказать ему, что единственный человек
в Лондоне, знающий миссис Хедуэй более полугода, считает ее дурной
женщиной.
Этот эпитет, отчетливо произнесенный устами леди Димейн, не вызвал в
душе Литлмора никакого протеста. Он внезапно ощутил потребность сказать ей
правду - ту неприкрытую правду, что он сказал Руперту Уотервилу в ответ на
его первый вопрос в Комеди Франсез.
- Я не считаю миссис Хедуэй добропорядочной, - произнес он.
- Я была уверена, что вы это скажете, - леди Димейн говорила, чуть-чуть
задыхаясь.
- Ничего больше я сказать не могу... ни единого слова. Это просто мое
мнение. Не думаю, чтобы оно вам помогло.
- А я думаю, что поможет. Мне хотелось услышать его из ваших уст. Это
совершенно пленяет дело, - возразила леди Димейн. - Я вам чрезвычайно
обязана, - и она протянула ему руку, после чего он молча проводил ее до
дверей.
Литлмор не испытывал ни неловкости, ни раскаяния в своих словах; он
испытывал лишь облегчение. Возможно, потому, что знал: они ничего не
изменят. Дело менялось лишь для него одного - в том, к чему в конечном
итоге все сводилось: правильно ли он поступил. Надо было только сказать
леди Димейн, что скорее всего миссис Хедуэй будет ее сыну превосходной
женой. Но это уж действительно ничего бы не изменило; Литлмор попросил
сестру, чрезвычайно удивленную краткостью его беседы с леди Димейн,
уволить его от расспросов, и некоторое время миссис Долфин пребывала в
приятной уверенности, что английскому обществу не грозят ужасные
американки, могущие бросить тень на ее родную страну.
Однако заблуждение ее было недолговечным. Ничто ничего не изменило;
возможно, поздно уже было что-либо менять. В первых числах июля лондонское
великосветское общество услышало не о том, что сэр Артур Димейн намерен
жениться на миссис Хедуэй, а что пара эта без особой огласки вступила в
брачный союз, которому, как можно было надеяться, на этот раз не грозило
быть расторгнутым миссис Хедуэй. О леди Димейн не было ни слуху ни духу, -
она сразу же удалилась в свое загородное имение.
- Полагаю, что тебе следовало поступить иначе, - сказала, побледнев,
миссис Долфин. - Конечно, теперь все выйдет наружу.
- О да, и она еще больше войдет в моду, чем раньше, - с циническим
смехом ответил ей брат. После краткой беседы со старшей леди Димейн он не
чувствовал себя вправе навестить младшую и так никогда не выяснил - да и
выяснять не хотел, - простила ли она его, достигнув наконец предела своих
мечтаний.
Уотервил - как ни странно - был скандализирован ее успехом. Он считал,
что надо было воспрепятствовать браку миссис Хедуэй с доверчивым
джентльменом, и употребил в разговоре с Литлмором те же слова, что и
миссис Долфин. Он полагал, что Литлмору следовало поступить иначе.
Уотервил говорил с таким жаром, что Литлмор пристально взглянул на
него... настолько пристально, что заставил его покраснеть.
- Вы что же, сами хотели жениться на ней? - осведомился он у своего
младшего друга. - Мой дорогой, да вы в нее влюблены! Вот в чем,
оказывается, дело!
Однако, покраснев еще пуще, Уотервил с негодованием отверг его
подозрения. Спустя некоторое время, как он узнал из письма, в Нью-Йорке
стали спрашивать: кто такая, собственно, эта миссис Хедуэй?
1. Бессмертные - ироническое прозвище членов Французской академии, куда
Ожье был избран в 1857 году.
2. Ниже говорится, что этот город расположен на территории Нью-Мексико.
Однако города с таким названием есть лишь в Калифорнии и Техасе.
Сопоставление деталей позволяет предположить, что имеется в виду техасский
Сан-Диего.
3. Речь идет о статуе сидящего Вольтера (1781) французского скульптора
Жана-Антуана Гудона (1741-1828); другой авторский экземпляр этой статуи
находится в Ленинграде, в Эрмитаже.
4. В последнем действии донья Кларинда, раскаявшись, покидает с
братом-авантюристом Падую, где происходит действие комедии.
5. Журнал "Ярмарка тщеславия. Еженедельная выставка политических,
общественных и литературных товаров" (1868-1929); при нем выходило
приложение "Альбом Ярмарки тщеславия" (1869-1912).
6. Фактотум - слуга для разных поручений.
7. "Фигаро" - одна из ведущих французских газет.
8. Пиккадилли - одна из главных улиц в фешенебельном районе Лондона.
9. Поблизости от посольств Великобритании и США. Вокруг Триумфальной
арки селились в Париже американцы.
10. Итон - старинный колледж для отпрысков аристократических семей;
находится в местечке Итон, расположенном на Темзе, западнее Лондона.
11. Здесь экспонировались работы лишь живых художников и скульпторов.
12. Речь идет о ежегодной художественной выставке в Лондоне,
устраиваемой Королевской академией художеств.
13. Канны - город и курорт на юге Франции, на берегу Средиземного моря
(соврем. Канн).
14. Одеон - драматический театр в Париже.
15. Кампанья - обширная болотистая низменность вокруг Рима.
16. Имеется в виду Рим, который был расположен первоначально на семи
холмах.
17. Фешенебельный район Лондона.
18. Рен Кристофер (1632-1723) - знаменитый английский архитектор.
19. Веста - у древних римлян божество домашнего очага; главный ее храм,
где поддерживался вечный огонь, находился на римском форуме.
20. Речь идет о церкви периода норманского завоевания; король Стефан
правил Англией в 1135-1154 годах.
21. В английских приходских церквах местный помещик (сквайр) имел
отдельную, лучшую скамью, которую он с семьей занимал во время
богослужения.
22. Мадам де Помпадур - Жанна-Антуанетта Пуассон маркиза де Помпадур
(1721-1764), фаворитка французского короля Людовика XV в 1745-1764 годах.
23. Лондонский "сезон", то есть время, когда в столице собиралось
светское общество, приходился на май-июль.
24. "Морнинг пост" - одна из ведущих лондонских ежедневных газет
(1772-1937).
25. Имеется в виду, очевидно, клуб Сент-Джеймс, который автор посещал в
течение шести месяцев в 1877-1878 годах и о котором рассказывал в письме к
сестре (29 декабря 1877) следующими словами: "...очень приятное заведение,
где бывают главным образом иностранцы (из высших слоев) и молодежь из
Corps Diplomatique (дипломатического корпуса). Здесь завсегдатаи молодые
атташе и секретари посольства".
26. Серпентайн - искусственное озеро в Гайд-парке. Этим же путем идет
персонаж повести "Урок мастера", а в очерке "Лондон" (декабрь 1888)
Джеймс, любивший Серпентайн, рекомендовал именно этот маршрут для
прогулок.
людям известно, что она знает. _Ему_ известно, что она знает, известно и
то, что она ни разу не нанесла мне визита. Она меня губит... губит! Я так
хорошо понимаю, чего ему нужно... я сделаю все, я наизнанку вывернусь, я
буду ему идеальной женой. Старуха станет меня обожать, когда познакомится
со мной поближе... так глупо, что она этого не видит. Все, что было у меня
в прошлом, осталось позади, отвалилось, как шелуха. Это жизнь другой
женщины. Я нашла здесь то, что искала, я была уверена, что найду это
когда-нибудь. Что мне еще оставалось делать во всех тех ужасных местах?
Мне приходилось брать то, что я могла. Но теперь, наконец, я попала в
страну, которая мне по сердцу. Я хочу, чтобы вы были ко мне справедливы,
вы никогда не были справедливы ко мне. Для этого я сегодня и послала за
вами.
Литлмор внезапно перестал скучать, и вместо одного чувства - скуки - на
него нахлынуло множество самых разнообразных чувств. Он был невольно
тронут; она искренне верила в то, что говорила. Мы не можем изменить своей
природы, но наши цели, идеалы, пути их достижения меняются на протяжении
жизни. Эта пылкая и бессвязная речь служила заверением того, что миссис
Хедуэй мечтает пользоваться уважением света. Но что бы она ни делала,
бедняжка была осуждена, как сказал Литлмор Уотервилу в Париже, быть лишь
полуреспектабельной. Столь бурное проявление чувств - пусть даже ею
двигали страх и эгоизм - вызвало краску на щеках Литлмора. Она не очень-то
хорошо распорядилась прежними годами своей жизни, но падать перед ним на
колени ей не было нужды.
- Мне очень тяжело это слышать, - сказал он. - Вы вовсе не обязаны все
это мне говорить. У вас совершенно неправильное представление о моем
отношений к вам... о моем влиянии.
- Ах, вы увиливаете... вы хотите лишь одного - увильнуть! - воскликнула
она, яростно отшвыривая в сторону диванную подушку, на которую она
облокачивалась.
- Выходите за кого вам угодно! - чуть не в голос закричал Литлмор,
вскакивая на ноги.
Не успел он договорить этих слов, как дверь распахнулась, и слуга
доложил о приходе сэра Артура Димейна. Баронет проворным шагом вошел в
комнату, но, увидев, что миссис Хедуэй не одна, остановился как вкопанный.
Однако тут же, узнав в ее посетителе Литлмора, издал негромкое
восклицание, могущее сойти за приветствие. Миссис Хедуэй поднялась с
места, когда он вошел, и с необычайной серьезностью глядела поочередно на
своих гостей, затем, словно на нее вдруг снизошло наитие, стиснула руки и
вскричала:
- Я так рада, что вы встретились! Если бы я захотела подстроить это
свидание, мне бы это так хорошо не удалось.
- Подстроить? - переспросил сэр Артур, слегка наморщив высокий белый
лоб; а у Литлмора тут же мелькнула мысль, что, вне сомнения, она и
подстроила их встречу.
- Я сейчас сделаю очень странную вещь, - продолжала миссис Хедуэй, и
блеск ее глаз подтверждал ее слова.
- Вы возбуждены, боюсь, вы не совсем здоровы, - сэр Артур стоял со
шляпой и тростью в руках; было видно, что он раздосадован.
- Это такой удобный случай, лучше не придумаешь, вы должны простить
меня, если я воспользуюсь им, - и она кинула на баронета нежный, умоляющий
взгляд. - Я давно этого хочу... вы, возможно, и сами это видели. Мистер
Литлмор знает меня уже много лет, он мой старый-престарый друг. Я говорила
вам об этом в Париже, помните? К тому же здесь он - мой единственный друг,
и я хочу, чтобы он замолвил за меня словечко.
Теперь ее глаза были обращены к Литлмору; она смотрела на него с
обвораживающей улыбкой, делающей ее поступок еще более дерзким. Да, она
уже снова улыбалась, хотя было видно, что она дрожит.
- Он - мой единственный друг, - повторила она. - Очень жаль, что я не
могу познакомить вас с остальными. Но я здесь одинока. Я вынуждена
обратиться за помощью к тому, кто у меня есть. Мне так хочется, чтобы
кто-нибудь замолвил словечко за меня. Обычно с просьбой о такой услуге
обращаются к родным или к другой женщине. К сожалению, мне некого об этом
попросить, но это моя беда, а не моя вина. Здесь нет никого из моих
родных, я ужасно здесь одинока. Мистер Литлмор все вам расскажет, ведь он
знает меня много лет. Он скажет, есть ли какие-нибудь основания...
известно ли ему что-нибудь плохое обо мне. Он давно хотел это сделать, но
ему не представлялся случай; он считал, что не может первый с вами об этом
заговорить. Вы видите, я отношусь к вам как к старому другу, дорогой
мистер Литлмор. Я оставляю вас с сэром Артуром. Разрешите мне покинуть
вас.
Лицо ее, обращенное к Литлмору, в то время как она произносила эту
странную речь, было сосредоточено, как у чародея, творящего магические
заклинания. Она снова улыбнулась, теперь сэру Артуру, и величественно
вышла из комнаты.
Ни один из мужчин не тронулся с места, чтобы открыть ей дверь, - она
поставила их обоих в немыслимое положение. После ее ухода в комнате
повисла глубокая, зловещая тишина. Сэр Артур Димейн, очень бледный, вперил
взгляд в ковер.
- Это совершенно невозможная ситуация, - произнес наконец Литлмор, - я
думаю, для вас она столь же неприемлема, как и для меня.
Баронет ничего не ответил, он по-прежнему смотрел на пол. Литлмора
захлестнуло внезапной волной жалости. Конечно, ситуация эта была
неприемлема и для сэра Артура, и при всем том баронета томило страстное
желание услышать, как этот загадочный для него американец, столь же
необходимый ему, сколь и лишний, столь же знакомый, сколь непроницаемый,
ответит на вызов миссис Хедуэй.
- У вас есть ко мне вопросы? - продолжал Литлмор.
Сэр Артур поднял глаза. Литлмор уже видел однажды этот взгляд; он
описал его Уотервилу после того, как баронет навестил его в Париже. Но
теперь сюда примешивалось еще кое-что: стыд, раздражение, гордость; однако
надо всем этим преобладало главное - неудержимое стремление _знать_.
"О, господи, как мне сказать ему?" - воскликнул про себя Литлмор.
Колебания сэра Артура продолжались, вероятно, какие-то секунды, но
Литлмор слышал, как маятник стенных часов отсчитывал их одну за другой.
- Разумеется, у меня нет к вам вопросов, - надменно ответил ему молодой
человек с холодным удивлением в голосе.
- В таком случае до свидания.
- До свидания.
И Литлмор оставил гостиную в распоряжении сэра Артура. Он ожидал, что
найдет миссис Хедуэй у подножия лестницы, но покинул дом без помехи.
На следующий день, после полудня, когда он выходил из своего особняка
на Куин-Эннз-Гейт, почтальон вручил ему письмо. Литлмор вскрыл его и
прочитал тут же, на ступенях дома; это заняло у него всего несколько
мгновений. Вот что он прочел:
"Дорогой мистер Литлмор, вам, вероятно, будет интересно узнать, что сэр
Артур Димейн сделал мне предложение и что наше бракосочетание совершится,
как только закроется сессия этого дурацкого парламента. Однако помолвка
наша еще некоторое время останется в тайне; надеюсь, что я могу положиться
на вашу осмотрительность.
Всегда ваша, Нэнси Х.
P.S. Он устроил мне за вчерашнее ужасную сцену, но вечером вернулся,
чтобы помириться со мной. Тут-то все и было решено. Он не пожелал
рассказать мне о вашем разговоре... попросил меня никогда не вспоминать о
нем. Мне все равно. Я дала себе слово, что вы с ним поговорите!"
Литлмор сунул это послание в карман и продолжал свой путь. Он вышел из
дому по делам, но теперь совершенно забыл об этом и, сам не заметив как,
очутился в Гайд-парке. Оставив поток экипажей и всадников в стороне, он
зашагал Серпентайном (*26) в Кенсингтон-парк и прошел его из конца в
конец. Литлмор не понимал, почему испытывает досаду и разочарование; он не
смог бы этого объяснить, даже если бы предпринял такую попытку. Теперь,
когда Нэнси Бек достигла цели, ее успех казался ему возмутительным, и он
был готов пожалеть, что не сказал накануне сэру Артуру: "Да, знаете, она
достаточно дурно себя вела". Но как бы там ни было, раз все решено, они по
крайней мере оставят его в покое. Быстрая ходьба одержала победу над
раздражением, и, еще прежде чем Литлмор приступил к делам, из-за которых
вышел из дому, он перестал думать о миссис Хедуэй. Он вернулся домой к
шести часам, и слуга, открывший ему, сообщил, что миссис Долфин просила
ему передать, когда он придет, что она ждет его в гостиной. "Еще одна
ловушка", - подумал Литлмор, но, не вняв внутреннему голосу, направился
наверх. Войдя в покой, где обычно пребывала миссис Долфин, он обнаружил,
что она не одна. Гостья - высокая пожилая женщина, - судя по всему,
собиралась уже уходить; обе дамы стояли посреди комнаты.
- Я очень рада, что ты вернулся, - сказала миссис Долфин, стараясь не
встретиться с ним взглядом. - Мне давно хочется познакомить тебя с леди
Димейн, я так надеялась, что ты придешь... Вам непременно надо идти? Может
быть, вы еще немного побудете? - добавила она, обращаясь к гостье, и, не
дожидаясь ответа, торопливо продолжала: - Мне надо вас на минутку
оставить... простите. Я сейчас вернусь.
Не успел Литлмор опомниться, как очутился с глазу на глаз с леди
Димейн; он понял, что, поскольку он не проявил желания ее посетить, она
решила сама сделать первый шаг. И все-таки было удивительно видеть, что
его сестра прибегла к той же уловке, что и Нэнси Бек.
"Она ужасно волнуется", - подумал он, стоя напротив леди Димейн. Она
казалась хрупкой, сдержанной, почти застенчивой, насколько так может
выглядеть высокая невозмутимая женщина с гордой посадкой головы; всем
своим обликом леди Димейн столь решительно отличалась от миссис Хедуэй,
что по контрасту с Нэнси Бек, торжествующей свою победу, Литлмору
увиделось в ней своего рода величие побежденных. Это не могло не вызвать в
нем сочувствия к ней. Леди Димейн не теряла времени и сразу приступила к
делу. По-видимому, она понимала, что в том положении, в которое она сама
себя поставила, она может выиграть при одном условии: если будет держаться
просто и деловито.
- Я так рада, что могу побыть с вами наедине. Я очень хочу попросить
вас сообщить мне то, что вам известно об одной знакомой вам особе, о
которой я писала миссис Долфин. Я имею в виду миссис Хедуэй.
- Может быть, вы присядете? - сказал Литлмор.
- Нет, благодарю, в моем распоряжении всего несколько минут.
- Могу я спросить, почему вы обращаетесь ко мне с этой просьбой?
- Конечно, я должна привести вам свои основания. Я боюсь, что мой сын
женится на ней.
Литлмор удивленно взглянул на нее, затем догадался, что ей еще не
известна новость, сообщенная ему в письме миссис Хедуэй.
- Она вам не нравится? - спросил он, невольно делая ударение на
отрицательной частице.
- Решительно нет, - сказала леди Димейн, глядя на него с улыбкой.
Улыбка была мягкой, беззлобной и показалась. Литлмору удивительно
привлекательной.
- Что вы хотите от меня услышать? - спросил он.
- Считаете ли вы ее добропорядочной женщиной?
- Что это вам даст? Как это может повлиять на ход событий?
- Это ничего мне не даст, разумеется, если вы отзоветесь о ней с
похвалой. В противном случае я смогу сказать ему, что единственный человек
в Лондоне, знающий миссис Хедуэй более полугода, считает ее дурной
женщиной.
Этот эпитет, отчетливо произнесенный устами леди Димейн, не вызвал в
душе Литлмора никакого протеста. Он внезапно ощутил потребность сказать ей
правду - ту неприкрытую правду, что он сказал Руперту Уотервилу в ответ на
его первый вопрос в Комеди Франсез.
- Я не считаю миссис Хедуэй добропорядочной, - произнес он.
- Я была уверена, что вы это скажете, - леди Димейн говорила, чуть-чуть
задыхаясь.
- Ничего больше я сказать не могу... ни единого слова. Это просто мое
мнение. Не думаю, чтобы оно вам помогло.
- А я думаю, что поможет. Мне хотелось услышать его из ваших уст. Это
совершенно пленяет дело, - возразила леди Димейн. - Я вам чрезвычайно
обязана, - и она протянула ему руку, после чего он молча проводил ее до
дверей.
Литлмор не испытывал ни неловкости, ни раскаяния в своих словах; он
испытывал лишь облегчение. Возможно, потому, что знал: они ничего не
изменят. Дело менялось лишь для него одного - в том, к чему в конечном
итоге все сводилось: правильно ли он поступил. Надо было только сказать
леди Димейн, что скорее всего миссис Хедуэй будет ее сыну превосходной
женой. Но это уж действительно ничего бы не изменило; Литлмор попросил
сестру, чрезвычайно удивленную краткостью его беседы с леди Димейн,
уволить его от расспросов, и некоторое время миссис Долфин пребывала в
приятной уверенности, что английскому обществу не грозят ужасные
американки, могущие бросить тень на ее родную страну.
Однако заблуждение ее было недолговечным. Ничто ничего не изменило;
возможно, поздно уже было что-либо менять. В первых числах июля лондонское
великосветское общество услышало не о том, что сэр Артур Димейн намерен
жениться на миссис Хедуэй, а что пара эта без особой огласки вступила в
брачный союз, которому, как можно было надеяться, на этот раз не грозило
быть расторгнутым миссис Хедуэй. О леди Димейн не было ни слуху ни духу, -
она сразу же удалилась в свое загородное имение.
- Полагаю, что тебе следовало поступить иначе, - сказала, побледнев,
миссис Долфин. - Конечно, теперь все выйдет наружу.
- О да, и она еще больше войдет в моду, чем раньше, - с циническим
смехом ответил ей брат. После краткой беседы со старшей леди Димейн он не
чувствовал себя вправе навестить младшую и так никогда не выяснил - да и
выяснять не хотел, - простила ли она его, достигнув наконец предела своих
мечтаний.
Уотервил - как ни странно - был скандализирован ее успехом. Он считал,
что надо было воспрепятствовать браку миссис Хедуэй с доверчивым
джентльменом, и употребил в разговоре с Литлмором те же слова, что и
миссис Долфин. Он полагал, что Литлмору следовало поступить иначе.
Уотервил говорил с таким жаром, что Литлмор пристально взглянул на
него... настолько пристально, что заставил его покраснеть.
- Вы что же, сами хотели жениться на ней? - осведомился он у своего
младшего друга. - Мой дорогой, да вы в нее влюблены! Вот в чем,
оказывается, дело!
Однако, покраснев еще пуще, Уотервил с негодованием отверг его
подозрения. Спустя некоторое время, как он узнал из письма, в Нью-Йорке
стали спрашивать: кто такая, собственно, эта миссис Хедуэй?
1. Бессмертные - ироническое прозвище членов Французской академии, куда
Ожье был избран в 1857 году.
2. Ниже говорится, что этот город расположен на территории Нью-Мексико.
Однако города с таким названием есть лишь в Калифорнии и Техасе.
Сопоставление деталей позволяет предположить, что имеется в виду техасский
Сан-Диего.
3. Речь идет о статуе сидящего Вольтера (1781) французского скульптора
Жана-Антуана Гудона (1741-1828); другой авторский экземпляр этой статуи
находится в Ленинграде, в Эрмитаже.
4. В последнем действии донья Кларинда, раскаявшись, покидает с
братом-авантюристом Падую, где происходит действие комедии.
5. Журнал "Ярмарка тщеславия. Еженедельная выставка политических,
общественных и литературных товаров" (1868-1929); при нем выходило
приложение "Альбом Ярмарки тщеславия" (1869-1912).
6. Фактотум - слуга для разных поручений.
7. "Фигаро" - одна из ведущих французских газет.
8. Пиккадилли - одна из главных улиц в фешенебельном районе Лондона.
9. Поблизости от посольств Великобритании и США. Вокруг Триумфальной
арки селились в Париже американцы.
10. Итон - старинный колледж для отпрысков аристократических семей;
находится в местечке Итон, расположенном на Темзе, западнее Лондона.
11. Здесь экспонировались работы лишь живых художников и скульпторов.
12. Речь идет о ежегодной художественной выставке в Лондоне,
устраиваемой Королевской академией художеств.
13. Канны - город и курорт на юге Франции, на берегу Средиземного моря
(соврем. Канн).
14. Одеон - драматический театр в Париже.
15. Кампанья - обширная болотистая низменность вокруг Рима.
16. Имеется в виду Рим, который был расположен первоначально на семи
холмах.
17. Фешенебельный район Лондона.
18. Рен Кристофер (1632-1723) - знаменитый английский архитектор.
19. Веста - у древних римлян божество домашнего очага; главный ее храм,
где поддерживался вечный огонь, находился на римском форуме.
20. Речь идет о церкви периода норманского завоевания; король Стефан
правил Англией в 1135-1154 годах.
21. В английских приходских церквах местный помещик (сквайр) имел
отдельную, лучшую скамью, которую он с семьей занимал во время
богослужения.
22. Мадам де Помпадур - Жанна-Антуанетта Пуассон маркиза де Помпадур
(1721-1764), фаворитка французского короля Людовика XV в 1745-1764 годах.
23. Лондонский "сезон", то есть время, когда в столице собиралось
светское общество, приходился на май-июль.
24. "Морнинг пост" - одна из ведущих лондонских ежедневных газет
(1772-1937).
25. Имеется в виду, очевидно, клуб Сент-Джеймс, который автор посещал в
течение шести месяцев в 1877-1878 годах и о котором рассказывал в письме к
сестре (29 декабря 1877) следующими словами: "...очень приятное заведение,
где бывают главным образом иностранцы (из высших слоев) и молодежь из
Corps Diplomatique (дипломатического корпуса). Здесь завсегдатаи молодые
атташе и секретари посольства".
26. Серпентайн - искусственное озеро в Гайд-парке. Этим же путем идет
персонаж повести "Урок мастера", а в очерке "Лондон" (декабрь 1888)
Джеймс, любивший Серпентайн, рекомендовал именно этот маршрут для
прогулок.