Ганн Джеймс. Письма Асперна

разумным, и мы вместе направились к апартаментам мисс Бордеро. У самых
дверей, однако, я остановил свою провожатую жестом и, устремив на нее
испытующий взгляд, сказал, что я крайне обрадован и польщен столь крутым
поворотом в поведении ее тетушки, но хотел бы узнать, чем этот поворот
вызван. Ведь совсем еще недавно меня и близко подпускать не хотели. Мисс
Тину мой вопрос не смутил, у нее на все был готов неожиданный ответ, такой
простой, ясный и всегда подходящий к случаю, что казалось, она только что
его придумала; но самое удивительное заключалось в том, что она говорила
чистую правду. "Ах, тетушка переменчива, - сказала она, - у нас такая скука
- ей, верно, надоело".
- Но вы мне говорили, она все больше и больше предпочитает оставаться
одна.
Бедная мисс Тина покраснела, словно не одобряя моей настойчивости.
- Я вам сказала, что тетушка хочет видеть вас, а там уж воля ваша -
верить или не верить! Наверно, у всех очень старых людей бывают свои
капризы.
- Бы совершенно правы. Мне только хотелось бы выяснить одно: говорили
ли вы ей о том, что узнали от меня в тот вечер в саду?
- А что я узнала?
- Про Джеффри Асперна - что я собираю материалы о нем.
- Если бы я сказала ей, разве она послала бы за вами?
- Не знаю. Если ей желательно сохранить его для себя одной, она могла
послать за мной, чтобы сказать мне это.
- Не будет она вовсе о нем говорить, - сказала мисс Тина. И, уже
взявшись за ручку двери, добавила вполголоса: - Я ей ничего не сказала.
Старуха сидела на том же месте, где я ее видел в прошлый раз, в той же
позе, с тем же полным таинственности козырьком над глазами. Вместо
приветствия она повернула ко мне свое полускрытое лицо в знак того, что хоть
и молчит, но видит меня отлично. Я не сделал попытки поздороваться с нею за
руку, успев уже усвоить себе, что это исключено раз и навсегда. Особа мисс
Бордеро была священна и неприкосновенна, и никаким пошлым новшествам не
могло быть места в обращении с нею. Зеленый козырек придавал ее облику нечто
зловещее; оттого, должно быть, я вдруг перестал сомневаться, что она меня
подозревает, - хоть не следует понимать это так, будто я усумнился в
правдивости слов мисс Тины. Нет, мисс Тина меня не предавала, но старухе
пришел на помощь ее деятельный инстинкт; в долгие ничем не занятые часы она
примерялась ко мне, выворачивала меня на все стороны и наконец разгадала.
Хуже всего было то, что такая старуха в критическую минуту не задумалась бы
подобно Сарданапалу предать свое сокровище огню.
Мисс Тина пододвинула мне кресло со словами: "Вот тут вам будет
удобно". Я сел и осведомился о здоровье мисс Бордеро, выразив надежду, что
жаркая погода ей не вредит. Она отвечала, что чувствует себя недурно - да,
недурно: живет - и то уже хорошо.
- Это смотря по тому, с чем сравнивать, - улыбнулся я в ответ.
- А я не сравниваю - ничего и ни с чем не сравниваю. Иначе для меня бы
давно уже все перестало существовать.
Я пожелал усмотреть в этом тонкий намок на блаженство, которое она
испытала некогда от дружбы с Джеффри Асперном, хоть это плохо вязалось с
приписанной ей мною решимостью хранить память о нем глубоко в своей душе.
Зато отлично вязалось с моим представлением об Асперне как о человеке,
наделенном необычайным даром светского общения, и лишний раз доказывало, что
никакой другой предмет не может быть сочтен достойным разговора, если
собираются говорить о нем. Но никто о нем говорить не собирался! Мисс Тина
присела около тетушки с таким видом, будто ожидала, и не без оснований,
много интересного от нашей беседы.
- Я хотела поблагодарить вас, - сказала старуха, - за прекрасные цветы,
которые вы нам посылали. Мне бы давно следовало это сделать. Но я теперь
очень редко кого-нибудь принимаю, а писем не пишу вовсе.
Она не благодарила меня, покуда каждый день исправно получала букеты,
но стоило ей испугаться, что букетов больше не будет, и она в нарушение всех
своих правил сама послала за мной. Я мысленно отметил это; я вспомнил, с
какой алчностью она стремилась вытянуть из меня золото, и я порадовался, что
так удачно обернулось мое решение прекратить посылку цветов. Она привыкла к
этой дани и готова была пойти на уступки ради ее возобновления. Я не мог не
сделать отсюда практического вывода.
- В последнее время я, к сожалению, был не так аккуратен, но завтра же
вы снова получите очередной букет - или даже сегодня вечером.
- Ах, лучше сегодня! - воскликнула мисс Тина, словно речь шла о чем-то,
не терпящем отлагательств.
- Вам их все равно некуда девать. Не будете же вы свои комнаты
превращать в оранжерею - мужчине это не пристало.
- Превращать свои комнаты в оранжерею я не собираюсь, но я очень люблю
ухаживать за цветами, следить, как они распускаются. Ничего недостойного
мужчины в этом занятии пет, оно часто служило утехой философам,
государственным деятелям в отставке, даже великим полководцам.
- Правда, вы бы могли продавать лишние цветы, - заметила мисс Бордеро.
- Много, пожалуй, за них не выручишь, но ведь можно и поторговаться.
- О, я никогда не торгуюсь, как вы, верно, заметили сами. Мой садовник
поступает по своему усмотрению, а как, я о том не спрашиваю.
- И напрасно, я бы непременно спросила! - сказала мисс Бордеро, и тут я
впервые услышал ее смешок. Странным он был для слуха - словно тень голоса
прежней Джулианы вывела вдруг озорное коленце. Мне снова сделалось не по
себе: неужели только мысль о деньгах еще способна оживить ту, что некогда
была вдохновительницею божественной поэзии Асперна?
- Приходите почаще в сад, приходите хоть каждый день и сами рвите любые
цветы, какие понравятся. Они все предназначены для вас, - продолжал я,
обращаясь к мисс Тине и маскируя правду, заключенную в этих словах, тоном
невинной шутки. - Почему ваша племянница совсем не бывает в саду? - прибавил
я, чтобы вернуть внимание старухи.
- А вы заставьте ее бывать, заходите за ней, идучи туда, - услышал я
ошеломляющий ответ. - Это ваше нелепое сооружение в дальнем углу - отличное
для нее место.
Мне показался обидным такой отзыв о беседке, воздвигнутой по моему
замыслу, - тенистом приюте, которым я особенно гордился; впрочем, я уже при
первой нашей встрече уловил эти дерзкие нотки, проскальзывавшие порой в речи
мисс Бордеро, - слабый отголосок задорно-лукавого тона времен ее бурной
молодости, каким-то образом оказавшегося более живучим, нежели чувства и
привычки. Но я не подал виду и продолжал, обращаясь уже к ней:
- Быть может, вы и сами решились бы когда-нибудь спуститься в сад? Вам,
наверно, пошло бы на пользу посидеть там в тени, подышать свежим воздухом.
- Дорогой сэр, если уж я покину эти комнаты, то не для того, чтобы
дышать свежим воздухом, да и не думаю, чтобы он был так уж свеж там, куда я
отправлюсь! Что же до тени, то ее там будет предостаточно. Но до этого пока
далеко, - добавила мисс Бордеро с хитрецой, словно чтобы погасить надежды,
которые могла пробудить во мне столь вольно изображенная картина ее
последнего земного убежища. - Немало часов я провела в этом саду, немало
повидала на своем веку тенистых беседок. И без всякого страха жду, когда
господь призовет меня к себе.
Если мисс Тина и в самом деле приготовилась к изысканной беседе, должно
быть, тетушка несколько разочаровала ее - тем более что, казалось бы, я
приглашен был с благою целью. Словно желая придать разговору оборот, который
в более благоприятном свете представил бы нашу старшую собеседницу, она
сказала мне: "Я ведь вам говорила: это по настоянию тетушки я тогда вышла в
сад. Теперь вы и сами видите, что она ничем не стесняет мою свободу!"
- Так вы жалеете ее или учите жалеть самое себя? - вмешалась мисс
Бордеро прежде, чем я успел ответить. - А ведь ей живется куда легче, чем
мне жилось в ее годы.
- Вспомните, что у меня были все основания счесть вас бесчеловечной, -
сказал я.
- Бесчеловечной? Так сотню лет назад поэты называли женщин. Но вы не
пытайтесь им подражать, где уж вам! Теперь поэзии больше нет, по крайней
мере, насколько я знаю. Но довольно этих пустых разговоров, - прервала она
себя, и я хорошо помню, как по старомодному деланно зазвучали ее слова. - С
вами я все только болтаю, болтаю, болтаю! А мне это вовсе не полезно. - Я
встал и сказал, что больше не смею отнимать у нее время, но она остановила
меня вопросом: - Вы не забыли, что, беседуя со мной в первый раз, предложили
нам пользоваться вашей гондолой? - Я поспешил подтвердить это, дивясь в то
же время упорству, с которым она стремится выжать все, что можно, из моего
пребывания в доме, и гадая, куда она теперь гнет; а она между тем
продолжала: - Вот и пригласили бы девицу покататься, показали бы ей город.
- Что это вам вздумалось, милая тетушка! - жалобно воскликнула
"девица". - Я отлично знаю город.
- В таком случае, ты сможешь давать пояснения ему, - сказала мисс
Бордеро, и в ее неиссякаемой способности на все находить ответ мне
почудилось что-то беспощадное. Прожженный старый циник, которого ничем не
тронешь и ничем не смутишь, -вот кем она показалась мне в эту минуту.
- Мы с тобой понаслышаны о том, сколько нового появилось кругом за
последнее время. Все это любопытно бы посмотреть, и в твои годы - не то
чтобы столь уже юные - нужно ловить случай, когда он представляется. Ты
достаточно взрослая, мой друг, и можешь не бояться этого джентльмена.
Полюбуйтесь вместе прославленными венецианскими закатами, - бывают еще такие
закаты в Венеции? Для меня солнце закатилось уже давно. Но для меня - это
еще не значит для всех. А я прекрасно обойдусь без тебя. Это только твое
воображение, будто ты так нужна мне. Свозите ее на Пьяццу; красивое было
когда-то место, - продолжала мисс Бордеро, обращаясь уже ко мне. - Как там
забавный старый собор, надеюсь, не обрушился? Прогуляйтесь с ней мимо
магазинов, пусть возьмет с собой денег, зайдет и купит, если что понравится.
Бедная мисс Тина тоже поднялась и теперь стояла перед теткой, жалкая и
растерявшаяся; всякому, кто взглянул бы на эту сцену со стороны, было бы
ясно, что почтенная старая дама потешается над нами обоими в полное свое
удовольствие. Мисс Тина забормотала было какие-то невнятные возражения, но я
поторопился сказать, что, пожелай она оказать мне честь проехаться со мной в
гондоле, я приложу все старания, чтобы она не соскучилась. А если ее не
прельщает мое общество, гондола с гондольером все равно к ее услугам; малый
отлично знает свое дело, и на него вполне можно положиться. Мисс Тина не
говорила ни да, ни нет, только, отвернувшись, смотрела в окно, словно
вот-вот расплачется. Но я не отступался: мол, с одобрения мисс Бордеро,
уговориться будет нетрудно. В один из ближайших дней выберем удобный для нее
час и отправимся. Прежде чем откланяться, я спросил у Джулианы, смею ли я
рассчитывать, что мне будет позволено как-нибудь еще навестить ее.
Она немного помедлила с ответом:
- А это такое большое удовольствие для вас?
- Большее, чем я бы мог выразить словами.
- Отдаю должное вашей учтивости. Но знаете ли вы, что это едва ли не
смертельно для меня?
- Трудно поверить, видя вас сегодня куда более оживленной, куда более
блестящей собеседницей, нежели при первом нашем знакомстве.
- В самом деле, тетушка, - сказала мисс Тина. - Мне кажется, вам это на
пользу.
- До чего же трогательно каждый из нас печется о благе прочих, -
усмехнулась мисс- Бордеро. - Так, по-вашему, я сегодня блестящая
собеседница? Да вы просто сами не понимаете, что говорите; должно быть, вам
никогда не приходилось бывать в приятном женском общество. Что вообще вы,
нынешние, знаете о хорошем обществе? - воскликнула она и, не дав мне
возразить, продолжала:- Не усердствуйте в комплиментах, я ими сыта по горло.
А если захотите прийти - что ж, моя дверь на запоре, но можно и постучаться
иногда.
Она кивнула мне в знак прощания, и я вышел из комнаты. Позади щелкнул
дверной замок, но мисс Тина, вопреки моим ожиданиям, осталась с тетушкой. Я
медленно прошел вдоль зала и у самой лестницы помешкал еще. На этот раз
надежда моя оправдалась, минуту спустя я увидел знакомую фигуру.
- Превосходная мысль -о прогулке на Пьяццу, - сказал я. - Когда вам
угодно будет поехать - сегодня, завтра?
Как упомянуто выше, она была смущена, но я уже замечал - и теперь снова
мог в этом убедиться, - что мисс Тина, в отличие от большинства женщин,
никогда не пыталась скрывать свое замешательство, убегать, прятаться;
напротив, она подходила ближе, словно бы в поисках сочувствия и защиты. О
чем бы она ни говорила, всегда казалось, будто она просит в чем-то помочь
ей, что-то объяснить, а между тем трудно было представить себе женщину более
далекую от актерства. К человеку, который был с ней добр, она тотчас же
проникалась неограниченным доверием, не робела больше, и ей казалось
естественной близость с таким человеком, в том невинном смысле, как она это
понимала. "Сама не знаю, - сказала она мне, - что это вдруг нашло на
тетушку, отчего она в одночасье так переменилась, видно, что-то задумала". Я
посоветовал ей доискаться, что именно тетушка задумала, и сообщить мне; мы с
ней будем есть мороженое у Флориана, и там под звуки оркестра она мне и
отрапортует.
- О, не надейтесь получить такой "рапорт" в скором времени, - сказала
она сокрушенно и прибавила, что ни сегодня, ни завтра этого, во всяком
случае, ждать нечего. Но я уже успокоился, решив, что теперь нужно только
запастись терпением; и в самом деле, недели не прошло, как в один прекрасный
вечер мисс Тина уселась в мою гондолу, для какового торжественного случая я
принанял еще одного гребца.
Спустя несколько минут мы выехали на Canale Grande, и мисс Тина ахнула
с таким неподдельным восхищением, словно была путешественницей, только что
прибывшей в Венецию. Она успела забыть, как великолепен этот водный путь и
какое чувство вольности и покоя нисходит на душу, когда скользишь между
мраморными дворцами и отражениями огней в воде. Скользили мы долго, и хотя
моя спутница молчала, я угадывал всю полноту испытываемого ею блаженства.
Она не просто радовалась, она ликовала, с нее словно спали оковы. Гондола
подвигалась вперед неторопливо, и она могла вволю насладиться этим
движением, вслушиваясь в мерный плеск весел; но вот звук стал более громким
и как будто напевно-текучим - мы свернули в один узкий боковой канал, потом
в другой; Венеция словно раскрывала нам свои тайны. На мой вопрос, давно ли
она отвыкла от подобных прогулок, мисс Тина отвечала: "Ах, не знаю, очень
давно, с тех пор как тетушка стала недомогать". И я - не первый уже раз -
почувствовал, что прожитые годы как бы сливаются для нее в тумане и стерлась
черта, отделявшая их от расцвета юности мисс Бордеро. Нам следовало
вернуться не слишком поздно, однако мы сделали еще порядочный giro [*Круг
(итал.)] прежде чем высадиться на Пьяцце. Я ни о чем не расспрашивал,
намеренно не затевал разговора о ее жизни дома, о том, что мне больше всего
хотелось узнать. Вместо этого я то подробнейшим образом рассказывал ей обо
всем, попадавшемся нам на пути, то пускался в описания Рима и Флоренции или
в общие рассуждения о пользе и прелести путешествий. Она слушала со
вниманием, откинувшись на мягкие кожаные подушки, покорно следовала взглядом
туда, куда я указывал, и лишь позднее я узнал, что о Флоренции она больше
могла бы порассказать мне, чем я ей, так как несколько лет жила там вместе с
теткой. Наконец она спросила - по-детски нетерпеливо и в то же время
застенчиво: "А когда же Пьяцца? Мне так хочется посмотреть Пьяццу!" Я тотчас
отдал распоряжение больше никуда не сворачивать, и мы замолчали, ожидая,
когда гондола прибудет к цели. Спустя короткое время, однако, мисс Тина сама
прервала молчание:
- Я уже знаю, что с тетушкой; она боится, как бы вы не уехали.
У меня захватило дух.
- С чего это ей вздумалось?
- Ей кажется, вы скучаете. Оттого-то она и переменилась к вам.
- Что же, она решила меня развлекать?
- Она не хочет, чтобы вы уезжали. Она хочет, чтобы вы оставались у нас.
- Другими словами, чтобы я продолжал платить за квартиру, - откровенно
предположил я.
Мисс Тину трудно было удивить откровенностью.
- Да, вы правы; чтобы мне больше осталось.
- Сколько же именно она хочет вам оставить? - спросил я,
развеселившись. - Пусть бы она назвала сумму, и я соответственно рассчитал
бы сроки своего пребывания.
- О, как можно! - воскликнула мисс Тина. - Вовсе я не хочу, чтобы вы
себя подобным образом связывали.
- А если мне по собственным надобностям желательно задержаться здесь
подольше?
- Тогда лучше поищите себе другую квартиру.
- А что на это скажет ваша тетушка?
- Ей это не понравится. По-моему, самое правильное будет, если вы
откажетесь от этих своих надобностей и совсем уедете из Венеции.
- Дорогая мисс Тина, - сказал я. - Не так-то просто мне от них
отказаться!
На это она ничего не ответила, но минуту спустя снова завела разговор:
- Я, кажется, знаю, какие такие ваши надобности.
- Ничего мудреного; ведь тогда в саду я почти напрямик сказал вам, что
хотел бы заручиться вашей помощью.
- Помочь вам значило бы совершить вероломство по отношению к тетушке.
- Отчего же вероломство?
- Оттого, что она никогда не согласится на то, что вам нужно. Ее уже
просили, ей уже писали об этом. Она и слышать не хочет.
- Значит, у нее есть что-то ценное! - так и подскочил я.
- Все у нее есть! - устало вздохнула мисс Тина, внезапно опечалившись.
От этих слов каждая жилка во мне взыграла - ведь они были бесценным
свидетельством. Я был слишком взволнован, чтобы говорить, да и гондола уже
приближалась к Пьяццетте. Сойдя на берег, я спросил у своей спутницы, что
она предпочитает - пройтись вокруг площади или посидеть за столиком перед
знаменитым кафе; она предоставила выбор мне, напомнив только, что у нас не
так много времени. Я, однако, заверил ее, что времени с лихвой хватит и на
то и на другое, и мы тронулись в длинный кружной путь под аркадами. От
зрелища ярких магазинных витрин мисс Тина повеселела снова; она то и дело
замедляла шаг или вовсе останавливалась, хвалила одни выставленные товары,
неодобрительно отзывалась о других, спрашивала моего мнения, рассуждала о
ценах. Я слушал ее рассеянно, давешние слова "Все у нее есть!" не шли у меня
из головы. Но вот наконец мы подошли к кафе Флориана и, с трудом отыскав
место за одним из столиков, расставленных прямо на площади, уселись. Вечер
был дивный, весь город, казалось, высыпал наружу; сами стихии
благоприятствовали возвращению мисс Тины в жизнь. Я видел, как глубоко она
затронута, хоть и не говорит об этом, как нелегко ей справиться с обилием
впечатлений. Она успела уже позабыть живую прелесть мира, и только сейчас ей
открылось, как безжалостно обескровлены были ее лучшие годы. Это не вызвало
в ней гнева, но легкая краска недоумения, смешанного с обидой, разлилась по
ее лицу, с которого еще не сошла восхищенная улыбка. Она молчала, - должно
быть, раздумывала о тех радостях жизни, что так легко ей могли достаться в
удел, а теперь были бесповоротно утрачены; воспользовавшись паузой, я
сказал:
- Верно ли я понял, что ваша тетушка, желая удержать меня в доме,
решила время от времени допускать меня к себе?
- Она думает, изредка навещать ее будет для вас развлечением. Она
готова пойти на эту уступку, лишь бы вы не уехали.
- А почему, собственно, она уверена, что ее общество представляет такой
соблазн для меня?
- Не знаю, наверно, вам интересно, - простодушно отвечала мисс Тина. -
Вы сами так говорили.
- Точно, говорил; но вряд ли многие так считают.
- Я тоже думаю, иначе многие бы этого добивались.
- Но если ее хватило на такое соображение, - продолжал я, - то могло бы
хватить и на другое: что сколь она ни интересна для меня сама по себе,
должны быть какие-то особые причины, препятствующие мне поступить, как
поступают другие - попросту махнуть на нее рукой. - Растерянный вид мисс
Тины показывал, что она не уловила смысл этой довольно сложной фразы,
поэтому я добавил:-Если вы не пересказывали ей того, о чем я вам говорил в
саду, может быть, она сама догадалась?
- Не знаю - она вообще очень подозрительна.
- Не людское ли нескромное любопытство тому виной, не пытался ли
кто-нибудь преследовать ее расспросами?
- Нет, нет, не в том дело, - сказала мисс Тина, с тревогой посмотрев на
меня. - Сама не знаю, как объяснить; было одно происшествие в ее жизни,
давным-давно - еще до того, как я родилась на свет.
- Происшествие? Что же это за происшествие такое? - спросил я так,
будто мне и в голову не могло прийти, о чем речь.
- Тетушка мне никогда о нем не рассказывала. - И я не сомневался, что
она говорит правду.
Ее крайняя искренность обезоруживала меня; я бы предпочел, в данных
обстоятельствах, иметь дело с человеком менее чистосердечным.
- Не думаете ли вы, что тут есть какая-то связь с имеющимися у нее
письмами Асперна?
- А ведь в самом деле! - воскликнула моя собеседница, словно даже
обрадованная такой догадкой. - Правда, я ни одного из них не читала.
- Ни одного? Откуда же вы знаете, что в них содержится?
- Я и не знаю, - безмятежно отвечала мисс Тина. - Я ни разу но держала
их в руках. Но видела, когда она их доставала из шкатулки.
- А часто она это делает?
- Теперь - нет. А раньше часто. Она очень любила перебирать их,
- Хоть там, возможно, есть кое-что компрометирующее?
- Компрометирующее? - Мисс Тина повторила это слово так, точно но очень
ясно представляла его значение. Я почувствовал себя чуть ли не растлителем
чистой души.
- Я хочу сказать - пробуждающее неприятные воспоминания.
- О, я уверена, что ничего неприятного там нет. - Ничего, что порочило
бы ее репутацию?
Совсем повое, особенное выражение появилось в лице племянницы мисс
Бордеро - она словно бы признавала, что не в силах противостоять мне, и
взывала к моей порядочности и моему великодушию. Я привез ее на Пьяццу,
заворожил множеством красот, выказал ей внимание, за которое она от души
благодарна, - а теперь, оказывается, это все было просто попыткой подкупить
ее, заставить в чем-то пойти против тетки. Она по натуре податлива и готова
все сделать для человека, который был так добр к ней, но я лучше всего
докажу свою доброту, если не потребую слишком многого взамен. Впоследствии я
часто думал о том, что почему-то она нимало не рассердилась на меня за не
слишком уважительное отношение к репутации мисс Бордеро - хоть сам я счел
бы, что это не по-джентльменски, не будь на карту поставлено кое-что столь
бесценное - для меня, по крайней мере. Должно быть, она просто не поняла.
- Вы предполагаете, она сделала что-то дурное? - спросила она немного
погодя.
- Упаси меня бог от таких предположений, да и не мое это дело. К тому
же, - поспешил я любезно добавить, - если и было что-либо подобное, то ведь
случилось оно в другую эпоху, в другом мире. Вот только почему она не
уничтожила эти письма?
- Что вы, она так дорожит ими.
- Даже сейчас, зная, что ее жизнь идет к концу?
- Может быть, когда она почувствует, что конец уже близок, она
уничтожит их.
- Послушайте, мисс Тина, - сказал я, - вот я бы и хотел, чтобы вы этому
помешали.
- Как же я могу помешать?
- Не могли бы вы взять у нее эти письма?
- И отдать вам?
Эти обнажающие суть дела слова нетрудно было принять за издевку, но я
уверен, что у мисс Тины и в мыслях не было ничего подобного.
- Хотя бы для того, чтобы я мог просмотреть их. Поймите, не мне лично
они нужны и я вовсе но хочу заполучить их ценою ущерба для кого-либо
другого. Просто это было бы таким подарком читателям, таким неоценимым
дополнением к биографии Джеффри Асперна.
Она, как всегда, слушала с таким видом, будто все мои
разглагольствования касались предметов, совершенно ей прежде незнакомых; и я
почувствовал себя ничем не лучше газетного репортера, норовящего пролезть в
дом, где кто-то умер. Чувство это еще усилилось, когда она сказала:
- Один господин недавно писал к ней почти теми же словами. Он тоже
хотел получить письма.
- И она ответила? - спросил я, слегка пристыженный мыслью, что Камнор
действовал куда более честно.
- Только после второго или третьего его обращения. Она очень
рассердилась.
- Что же она ему написала?
- Она его назвала чертом, - не задумываясь, ответила мисс Тина.
- Прямо так и выразилась на бумаге?
- Не на бумаге, а в разговоре со мною. А ответ писала я по ее
приказанию.
- И что же вы написали?
- Написала, что никаких писем у нее нет.
- Ах он бедняга! - сочувственно вздохнул я.
- Я знаю, что есть, но написала так, как она велела.
- Разумеется, вы и не могли поступить иначе. Но я надеюсь, что меня не
назовут чертом.
- Смотря по тому, что вам от меня понадобится, - улыбнулась моя
собеседница.
- Ох, если я от вас рискую заслужить такое название, значит, дела мои
плохи! Но я ведь не прошу вас красть ради меня, не прошу даже лгать - все
равно этого вы не умеете, разве только на бумаге. Мне важно одно - чтобы вы
не дали ей уничтожить письма.
- Но что я тут могу сделать, - возразила мисс Тина. - Ведь я ей
повинуюсь, а не она мне.
- Зато собственные руки и ноги ей не повинуются. Единственный доступный
ей способ уничтожить письма - это их сжечь. Но, чтобы сжечь, нужен огонь, а
как ей добыть огня, если вы не принесете?
- Я не смею ослушаться ее приказаний, - сетовала бедняжка. - И потом
есть ведь еще Олимпия.
Я хотел было заметить, что Олимпию нетрудно подкупить, но счел за благо
не произносить это слово и выразился более осторожно: дескать, с девчонкой