Ганн Джеймс. В клетке

- Ну так означенное лицо должно действовать исправно, мы должны так или
иначе это для вас наладить.
Откинув голову назад, он расхохотался; его это действительно веселило.
- Ну да, так или иначе!
- Что же, думается, каждый из нас что-то делает, не правда ли? Каждый
по-своему и в меру своих ограниченных способностей. Мне, во всяком случае,
радостно думать, что вы этому рады; уверяю вас, я делаю все, что только в
моих силах.
- Вы делаете больше, чем кто бы то ни было! - Он зажег спичку, чтобы
закурить еще одну сигарету, и пламя осветило на миг завершенную красоту
его лица, умножавшего приветливою улыбкой признательность, которую оно
излучало.
- Знаете, вы удивительно умны; вы умнее, умнее, умнее!.. - Он едва не
произнес что-то ни с чем не сообразное; но потом, пустив клубы дыма и
резким движением повернувшись на скамейке, умолк.

17

Несмотря на его недомолвку, а может быть, как раз по этой причине
девушка почувствовала, что фигура леди Бредил, имени которой он едва не
изрек, выросла вдруг перед ними, и с ее стороны было уже явным
притворством, когда, выждав немного, она спросила:
- Умнее кого?
- Знаете, если бы я только не боялся, что вы сочтете меня краснобаем, я
бы сказал - умнее всех! А если вы уйдете из вашей конторы, то где же вы
тогда будете работать? - спросил он уже более серьезным тоном.
- О, это будет так далеко, что вам меня не найти!
- Я вас найду везде.
Это было сказано настолько более решительно, чем все предыдущее, что
истолковать его слова иначе она не могла. "Я готова все для вас сделать! Я
готова все для вас сделать!" - повторяла она. Она чувствовала, что все уже
сказано, так могло ли иметь значение, добавит она что-нибудь или нет?
Поэтому достаточно было одного пустячного замечания, чтобы великодушно
избавить его от неловкости, в которую повергал этот торжественный тон его
или ее слов. - Конечно же, вам, должно быть, приятно думать, что около вас
есть люди с такими чувствами.
Он, однако, сразу не отозвался на эти слова; он только глядел куда-то в
сторону и курил.
- Но вообще-то вы ведь не собираетесь менять профессию? - спросил он
наконец. - Вы по-прежнему будете работать в одной из почтовых контор?
- Да, по-моему, у меня есть к этому способности.
- Еще бы! Кто же может с вами сравниться! - Тут он повернулся к ней
снова. - А что, переход на новое место дает вам большие преимущества?
- На окраине квартиры дешевле. Я ведь живу с матерью. Нам нужны комнаты
попросторнее; и притом есть одно определенное место, которое удобно мне по
особым соображениям.
Он задумался:
- А где же это?
- О, _вам_ это совсем не по дороге. У вас не хватит времени ехать так
далеко.
- Но я же вам сказал, что приеду куда угодно. Вы что, мне не верите?
- Да, раз-другой. А потом увидите, что вам это не подходит.
Он курил и думал; чуть потянувшись и выставив вперед ноги, постарался
устроиться поудобнее.
- Да, да, я верю всему, что вы говорите. Я все принимаю, в этом есть
что-то необыкновенное.
Ее, разумеется, поразило - и к чувству этому почти не примешивалось
никакой горечи, - что, позволив себе вести себя с ним так, как будто он
был ее давним другом, стараясь все для него уладить и оказать ему то
единственное благодеяние, какое ей было под силу, она становится в его
глазах необыкновенной.
- Не уезжайте, _не уезжайте_! - продолжал он. - Мне будет так ужасно
вас не хватать!
- Так, выходит, с вашей стороны это вполне определенная просьба? - О,
как ей хотелось, чтобы к словам ее не примешивалось никакой жесткости,
чтобы это не походило на то, что она торгуется с ним! Ей это должно было
достаться совсем легко, ибо, в сущности, что же она от всего этого
выгадывала? И прежде, чем он успел ответить, она добавила: - Уж если
говорить все до конца, то я должна вам сказать, что в работе у Кокера
кое-что особенно меня привлекает. Туда приходят все люди вашего круга. Мне
нравятся все эти ужасы.
- Ужасы?
- Те, которые вы все - вы знаете, кого я имею в виду: ваше общество -
выкладываете передо мной с такой безучастностью, как будто я не человек, а
просто почтовый ящик.
Слова эти привели его в большое волнение:
- Но ведь они же не знают!
- Не знают того, что я не дура? Ну конечно нет, откуда же им знать?
- Да, в самом деле, откуда! - сочувственно подтвердил капитан. - Но,
может быть, все-таки "ужасы" чересчур уж сильное слово?
- То, что _делаете вы_, как раз и есть это чересчур! - выпалила вдруг
девушка.
- То, что делаю _я_?
- Ваше сумасбродство, ваш эгоизм, ваша безнравственность, ваши
преступления, - продолжала она, не замечая, как он переменился в лице.
- Подумать только! - Лицо это выражало величайшее изумление.
- Говорю вам, они нравятся мне, я попросту упиваюсь ими. Только не
будем больше к этому возвращаться, - спокойно продолжала она, - ведь
единственное, что достается на мою долю, это невинное удовольствие от
того, что я что-то знаю. Знаю, знаю, знаю!.. - вкрадчиво прошептала она.
- Да, так ведь оно и было у нас с вами, - ответил он уже гораздо
свободнее и проще.
Этой простотой его она могла насладиться сполна в тишине, когда оба они
умолкли.
- Если я останусь потому, что вы этого захотели - а я, пожалуй,
способна это сделать, - есть две или три вещи, которые, по-моему, вам
следовало бы помнить. Одна - это то, что иногда я просиживаю там и дни, и
недели, а вы не появляетесь ни разу.
- Верьте, я буду приходить теперь каждый день! - воскликнул он.
В эту минуту ей хотелось положить свою руку так, как незадолго до того
положил он, но она удержала себя; было заметно, что он поразился той
умиротворенности, с какою она сказала:
- Вы же не сможете! Вы же не сможете!
И совершенно очевидно было, что ему надо только вглядеться в неуклюже
шевелившуюся вокруг них тьму, чтобы увидеть, что он и действительно бы не
смог; и в это мгновение от одного его молчания все, что они не решались
назвать своими именами, присутствие людей, вокруг которых все время
петляли их мысли, сделалось как бы частью безмолвного их общения,
утвердившейся меж ними нерасторжимой связи. Все было так, как если бы,
какие-то минуты сидя рядом, они увидели все это друг у друга в глазах,
увидели так много, что им совершенно незачем было обращать это в звучащую
речь.
- Вы в опасности, в опасности!.. - Голос ее дрожал, и ей оставалось
только снова погрузиться в молчание.
В эту минуту он опять откинулся назад, не проронив ни слова, и лицо его
приняло еще более странное выражение. Оно сделалось до того странным, что
спустя несколько мгновений девушка вскочила с места. Она стояла теперь
так, как будто разговор их уже окончен и он просто сидит и на нее смотрит.
Все было так, как будто появление третьего лица, которое они вдруг ввели,
заставляло их обоих быть теперь особенно осторожными, и единственным, что
он мог наконец вымолвить, было:
- Вот так-то!
- Вот так-то! - столь же сдержанно повторила девушка. Он сидел
неподвижно, и она добавила: - Я вас не оставлю. Прощайте.
- Прощайте? - переспросил он с какой-то мольбой, но не сделав при этом
ни одного движения.
- Я не очень-то знаю, как все будет, но я вас не оставлю, - повторила
она. - Ну что ж. Прощайте.
Он мгновенно выпрямился, швырнул в сторону сигарету. Лицо его горело.
- Послушайте... послушайте!
- Нет, не надо; я должна вас сейчас оставить, - продолжала она, как
будто не слыша его слов.
- Послушайте... послушайте - Он попытался снова взять ее за руку, не
поднимаясь, однако, с места.
Но жест его окончательно все решил: в конце концов, ведь это было не
лучше, чем если бы он пригласил ее на ужин.
- Вы не должны идти со мной. Нет, нет!
Он снова отшатнулся, совершенно пришибленный, словно она его
оттолкнула.
- А нельзя мне проводить вас до дому?
- Нет, нет. Позвольте мне уйти. - У него был такой вид, как будто она
даже его ударила, но ей это было все равно, и голос, которым она
произносила эти слова - можно было подумать, что она и на самом деле
рассержена, - звучал с такой силой, как будто она приказывала ему: "Не
смейте за мной идти!"
- Послушайте, послушайте, - невзирая на все, молил он.
- Я вас не оставлю! - вскричала она снова, на этот раз уже гневно,
после чего не ушла даже, а убежала. Пораженный, он только глядел ей вслед.

18

Последнее время мистер Мадж был так занят своими пресловутыми планами,
что на какое-то время перестал донимать ее уговорами перейти работать в
другую контору. Однако по прибытии в Борнмут, который оказался выбранным
для их совместного отдыха в результате длительных прикидок,
расположившихся, должно быть, исключительно на несчетных заполненных
цифрами страницах очень засаленной, но вполне пристойной записной книжки,
все уводившее в сторону _возможное_ было развеяно в прах, и в силу
вступила стремительная необратимая явь. Планы с каждым часом все больше
вытеснялись действительностью, и наша девушка испытывала большое
облегчение, когда, сидя на пирсе и глядя на море и на людей вокруг, она
видела, как тает их розоватый дымок, и чувствовала, что с каждой минутой
этих подсчетов становится все меньше и меньше. Стояла чудеснейшая погода,
и там, где они поселились - что было для нашей героини отчасти помехой, но
отчасти и облегчением, - ее матери удалось подружиться с хозяйкой, и
молодые люди могли поэтому располагать большей свободой. Родительница ее
на протяжении всей этой недели в Борнмуте наслаждалась пребыванием в
душной кухоньке и нескончаемой болтовней; последняя достигла уже таких
пределов, что даже сам мистер Мадж - по натуре своей обычно склонный
выведывать все тайны и, как он признавался сам, слишком пристально во все
вглядываться - иронизировал по этому поводу, сидя со своей нареченной
где-нибудь на скале или на палубе парохода, перевозившего их в виде плотно
сжатых частиц огромного предающегося радостям жизни целого на берег
Дорсета или на остров Уайт.
Сам он снимал комнату в другом доме, где быстро постиг, как это важно -
не упустить ничего из виду, и не скрывал своих подозрений касательно того,
что губительное взаимное потворство дурным страстям под кровлей, где жила
его будущая теща, проистекало скорее всего от чрезмерной ее общительности.
Наряду с этим он в полной мере понимал, что эта дама причинила бы ему
больше беспокойства, не говоря уже о больших затратах, если бы она всюду
ходила за ними по пятам, чем теперь, когда для того, чтобы удовлетворять
свои вкусы, сущность которых они неизменно обходили молчанием, она вручала
своей квартирной хозяйке какие-то суммы, как будто в уплату за чай или за
банку варенья. Таковы были возникавшие перед ними проблемы - таковы те
повседневные преимущества, которые ему теперь надо было взвесить;
нареченная же его, пока длился ее отпуск, испытывала странное и вместе с
тем приятное и почти томное ощущение какого-то спада. Она чувствовала, что
у нее совершенно нет сил что-то делать, что ей хочется раствориться в
тишине и отдаться во власть воспоминаний. Ей не хотелось ни гулять, ни
ездить на пароходе; ей достаточно было сидеть где-нибудь на скамейке и
любоваться морем, и не быть в конторе Кокера, и не видеть клерка. Она,
казалось, все еще чего-то ждала, и это что-то было сродни бесчисленным
обсуждениям, в результате которых в масштабе всего земного шара нашла себе
место эта их маленькая, проведенная в праздности неделя. Что-то в конце
концов действительно появилось, но вряд ли это могло достойным образом
увенчать с таким трудом возведенное здание.
Всякого рода приготовления и меры предосторожности были в такой степени
присущи самой натуре мистера Маджа, что стоило только одним из этих
растений увянуть, как рядом тотчас же вырастали другие. Он уж, во всяком
случае, всегда был способен обдумывать во вторник проект поехать в четверг
в Суонидж на пароходе, а в четверг - рассуждать о том, не заказать ли
рубленые почки в субботу. Помимо всего прочего, у него была еще одна
никогда не покидавшая его способность: он неукоснительно добивался
определенности насчет того, куда они пойдут и что будут делать в такой-то
день, если первоначальные планы почему-либо не осуществятся. Словом, ему
было чем себя занять, и его возлюбленной никогда еще не доводилось так
пристально все это разглядеть. Но надо сказать, что занятия его меньше
всего мешали ей сейчас жить так, как ей этого хотелось. А хотелось ей,
чтобы все осталось так, как есть, если только все вообще могло длиться.
Она готова была даже без огорчения примириться с тем, что бережливость ее
жениха доходила до того, что те гроши, которые они платили за право
находиться на пирсе, принимались в расчет при выборе других развлечений.
Постояльцы Лейдла и Траппа, те умели развлекаться _на свой лад_, а ей вот
приходилось сидеть и выслушивать, как мистер Мадж рассказывает о том, что
он мог бы сделать, если бы не пошел купаться, или о том, как бы он хорошо
искупался, если бы ему не надлежало делать чего-то еще. Он, разумеется,
всегда был теперь с ней, всегда сидел рядом; она видела его больше, чем
"ежечасно", чем когда бы то ни было, больше даже, чем это могло быть, если
бы, поддавшись его уговорам, она перешла на работу в Чок-Фарм. Она
предпочитала сидеть в самом дальнем углу, подальше от оркестра и чуть в
стороне; из-за этого у них нередко возникали размолвки: мистер Мадж
постоянно напоминал ей, что надо садиться поближе, для того чтобы лучше
оправдать затраченные на удовольствие деньги. Но убедить ее было трудно,
ибо сама она считала, что все затраты оправданы уже тем, что ей удается
видеть, как события минувшего года смыкаются и сливаются воедино, как они
преображаются от удивительной перегонки, превращающей грусть и нищету,
страсть и усилие - в знание и жизненный опыт.
Она была довольна тем, что так преодолела их (ибо она убедила себя, что
это действительно так), и самым странным было то, что она уже больше не
тосковала по проходившим перед нею картинам недавнего прошлого и ее не
тянуло к этому прошлому возвращаться. На солнце, на ветру, среди всех
морских запахов оно стало казаться ей чем-то фантастическим и далеким. А
коль скоро мистеру Маджу нравилось смотреть на проходившие мимо процессии
- и в Борнмуте, и на пирсе, совершенно так же, как в кварталах Чок-Фарм
или где бы там ни было, - то она приучила себя относиться без раздражения
к тому, что он принимался всякий раз считать их участников. Среди
последних особенно выделялись препротивные женщины, чаще всего толстые, в
белых башмаках и мужских фуражках; они неизменно привлекали его внимание,
но _ей_ это было все равно; это не были люди из высшего общества, мир
Кокера, и Лейдла, и Траппа, однако они предоставляли ему безграничные
возможности блеснуть своими способностями - памятью, глубокомыслием и
остроумием. Никогда еще она не была с ним так терпелива, никогда не
удавалось ей так легко склонить его на безудержную болтовню, меж тем как
она сама втайне от него вела в это время _свои_ разговоры. Это были
разговоры с собой; и если оба они были до чрезвычайности бережливы, то
_ее_ бережливость - искусство, которым она овладела сполна, - заключалась
в уменье затрачивать минимальное число слов, достаточное для того, чтобы
собеседник ее не спохватился и продолжал говорить - непрерывно и
невозмутимо.
Он приходил в восторг от пестрой толпы, не зная - или, во всяком
случае, ничем не выказывая, что знает, - сколь непохожи люди, проходившие
перед ее внутренним взором, на всех этих женщин в морских фуражках и
одетых в куртки приказчиков. Его наблюдения над типами людей и вообще его
отношение к этому зрелищу возвращало ее к перспективе жизни на Чок-Фарм.
Иногда ее удивляло, что, работая у Кокера, он так мало всего извлек от
соприкосновения с тем избранным обществом, которое там бывало. Но вот
однажды вечером, когда дни их безоблачного отдыха уже подходили к концу,
он предоставил ей такое доказательство своей стойкости, что она даже
устыдилась, что все еще продолжает от него что-то скрывать. Это было нечто
такое, о чем при всей своей словоохотливости он все же сумел умолчать,
выжидая, пока не будут решены другие вопросы. Он объявил ей наконец, что
готов жениться на ней, что дела его окончательно определились. Его
повысили в должности на Чок-Фарм; его принимали в участники предприятия, и
решение всех остальных пайщиков, что он обладает достаточным для этого
капиталом, было для него самым лестным признанием, какое он получал за всю
свою жизнь. Поэтому им больше уже незачем ждать, и свадьбу можно будет
назначить на самое ближайшее время. Они и назначат этот день еще до своего
отъезда отсюда, а он успел уже, между прочим, приглядеть славный домик. В
первое же воскресенье он повезет ее туда, чтобы она могла посмотреть сама.

19

То, что он до последней минуты не сообщал ей эту важную новость, что он
затаил ее в себе и не пустил в ход этот козырь тогда, когда она слушала
его болтовню и когда они вместе предавались отдыху, было одним из тех
неожиданных поступков, какими он все еще мог производить на нее
впечатление; это чем-то напоминало ей о сокрытой в нем силе, той самой, с
которой он тогда выставил вон пьяного солдата, говорило о его жизненном
опыте, сказавшемся и на его карьере. Это заставило ее немного прислушаться
к доносившейся до нее музыке; она поверила так, как, может быть, не верила
раньше, что будущее ее определилось. Ясно было, что мистер Мадж - это ее
судьба; но как раз в эту минуту она сидела, глядя куда-то в сторону, и
когда она наконец снова услышала его голос, он не увидел ее лица. Он не
заметил на глазах у нее слезинок, а ведь они-то отчасти и объясняли,
почему она все еще медлит с ответом, и он дерзнул выразить надежду, что
теперь-то она насытилась своим пребыванием у Кокера.
Тут она обернулась.
- Ну конечно. Там сейчас полное затишье. Никто не приходит, разве что
какие-нибудь американцы от Траппа, а _от этих_ нечего особенно ожидать.
Вряд ли у них вообще есть тайны.
- Тогда выходит, что той исключительной причины, которая удерживала вас
там, теперь уже нет?
Она на минуту задумалась.
- Да, той уже нет. Я все разгадала. Они все у меня в руках.
- Значит, вы можете уже перейти?
Она все еще медлила с ответом.
- Нет, пока еще рано. Остается еще одна причина, совсем другая.
Он осмотрел ее всю, с ног до головы, как будто причину эту она держала
то ли у себя во рту, то ли в перчатке, то ли под жакетом, а может быть,
даже ухитрилась на нее сесть.
- Ну так назовите же ее мне, прошу вас.
- Тут я как-то раз вечером вышла, и мы сидели в Парке с одним
господином, - сказала она наконец.
Он слушал ее с поистине безграничным доверием, и теперь она даже сама
не могла понять, почему ее это не раздражает. Оттого, что она имела
возможность открыть ему всю правду, которой никто не знал, ей становилось
легко и свободно. Теперь ей действительно захотелось все рассказать и
отнюдь не ради мистера Маджа, а только потому, что ей это было нужно
самой. Правда эта заполняла весь тот отрезок жизни, с которым она
готовилась расстаться, заливала его светом и окрашивала как некую картину,
которую она непременно сохранит в сердце и которую, какими бы словами она
ни пыталась ее описать, все равно не увидит никто другой. К тому же ей
вовсе не хотелось возбуждать в мистере Мадже ревность; это не доставило бы
ей ни малейшей радости, ибо та радость, которую она за последнее время
изведала, отвратила ее от развлечений более заурядных. Да к тому же у него
ведь и не было повода ее ревновать. Самым странным было то, что она всегда
знала, что, вообще-то говоря, чувство его уязвимо; как видно, он и тут
проявил осмотрительность: в сердце полюбившейся ему девушки не было яда.
Она сразу же поняла, что никогда не может увлечься человеком, в котором
какое-нибудь другое, более высокое чувство не пересилит ревность.
- А для чего же все это понадобилось? - спросил он с участием, которое
отнюдь не говорило в его пользу.
- Ни для чего, мне просто представился случай пообещать ему, что я его
не оставлю. Это один из моих клиентов.
- Так ведь это он должен думать о том, чтобы вас не оставить.
- Он-то меня не оставит. Но я должна продержаться там до тех пор, пока
я буду ему нужна.
- Нужна, чтобы сидеть с ним в Парке?
- Может быть, буду нужна и для этого, но я этого делать не стану. Я
была рада его повидать, но все сложилось так, что с нас хватит и одного
раза. Я могу принести ему больше пользы другим способом.
- А скажите, каким же?
- Ну, в другом месте.
- В другом месте? _Подумать только_!
Эти слова она слышала и от капитана Эверарда, но насколько же иначе они
звучали в его устах!
- Нечего вам думать. Ничего тут нет. И все же, может быть, вам следует
знать.
- Ну конечно, следует. Так что же _дальше_?
- Да как раз то самое, что я ему и сказала. Что я готова сделать для
него что угодно.
- То есть как это "что угодно"?
- Все.
Мистер Мадж ответил на это тем, что незамедлительно вытащил из кармана
пакет с какими-то сластями. Сласти были предусмотрены с самого начала
программой поездки, но только три дня спустя обрели форму и вкус
шоколадных конфет.
- Возьмите еще одну, _вот эту_, - попросил он. Она взяла конфету, но не
ту, которую он предлагал, после чего он продолжал: - Что же было потом?
- Потом?
- Что же вы сделали после того, как сказали ему, что готовы для него на
все, что угодно?
- Я просто ушла.
- Из Парка?
- Да, и оставила его там. Я не позволила ему идти за мной.
- Тогда что же вы ему позволили делать?
- Ничего не позволила.
С минуту мистер Мадж размышлял:
- Так для чего же вы тогда туда ходили?
Сказано это было даже не без некоторой укоризны.
- Я тогда сама еще точно не знала. Должно быть, для того, чтобы побыть
с ним, один раз. Ему грозит опасность, и я хотела, чтобы он знал, что я об
этом знаю. От этого наши встречи у Кокера - а именно из-за них я и не хочу
уходить оттуда - становятся более интересными.
- Все это становится до чрезвычайности интересным _для меня_, -
простодушно заявил мистер Мадж. - Так, выходит, он не пошел за вами
следом? - спросил он. - _Я бы пошел!_
- Да, конечно. Помнится, вы же с этого и начали. Вы не можете выдержать
никакого сравнения с ним.
- Никто не может выдержать сравнения с вами, моя дорогая. Вы
становитесь дерзкой! Какая же это опасность ему грозит?
- Что его выследят. Он любит одну даму, и это незаконно, и я открыла
его тайну.
- Это кое-что открывает и _для меня_! - пошутил мистер Мадж. - Так,
выходит, у этой дамы есть муж?
- Неважно, что у нее есть! Оба они в страшной опасности, но он
находится в худшем положении, потому что источником опасности для него
является и сама эта дама.
- Совсем как вы для меня, та, кого _я_ люблю? Если он так же напуган,
как и я...
- Напуган он еще больше. Он боится не одной этой дамы, он боится и
кое-чего другого.
Мистер Мадж выбрал еще одну шоколадку.
- Ну, я-то боюсь только одного! Но скажите на милость, как же это вы
можете ему помочь?
- Не знаю... может быть, и никак. Но пока есть хоть один шанс...
- Так вы не уйдете оттуда?
- Нет, вам придется меня дожидаться.
Мистер Мадж смаковал таявшую у него во рту конфету.
- Да, но что же вы тогда от него получите?
- Получу?
- Да, если вы ему поможете.
- Ничего, ровным счетом ничего.
- В таком случае что же от него _получу я_? - спросил мистер Мадж. -
Ради чего _я должен_ ждать?
Девушка на минуту задумалась; потом она встала, чтобы идти.
- Да он о вас и слыхом не слыхал, - ответила она.
- Как, вы обо мне даже не упомянули?
- Мы вообще ни о чем не упоминали. То, что я вам рассказала, я все
разузнала сама.
Сидевший на скамейке мистер Мадж поднял на нее глаза; часто бывало,
что, когда он предлагал ей пройтись, ей не хотелось двигаться с места. Но
теперь, когда ему, как видно, хотелось сидеть, у нее явилось желание идти.
- Но вы не сказали мне, что разузнал _он_.
Она посмотрела на него.
- Да он даже не знает о том, _что вы есть_, мой милый!
Продолжая сидеть, жених ее все еще хотел от нее чего-то добиться; поза
его чем-то походила на ту, в которой она последний раз оставила капитана
Эверарда, но впечатление, которое он производил, было совсем иным.
- Но тогда при чем же тут я?
- Вы совсем ни при чем. В этом-то вся прелесть!
И она повернулась, чтобы смешаться с собравшейся вокруг оркестра
толпой. Мистер Мадж тут же догнал ее и взял под руку - спокойно и крепко,
и это означало, что он уверен в своей власти над нею; уверенность эта была
так велика, что только тогда, когда они расставались на ночь возле ее
дверей, он вернулся к тому, о чем она ему рассказала.
- А вы его после этого не видали?
- После этого вечера в Парке? Нет, ни разу.
- Какой же он невежа! - заключил мистер Мадж.

20

Капитана Эверарда она увидела снова только в конце октября, и на этот
раз - единственный из всех, когда обстоятельства оказались для них
неодолимой помехой, - ей так и не удалось перекинуться с ним хотя бы двумя
словами. Даже тут, у себя в клетке, она ощущала этот чудесный купающийся в
золоте день: осенний солнечный луч неясною полосою протянулся по
блестевшему полу и, поднимаясь выше, ярко пламенел на поставленных в ряд
бутылках с красным сиропом. Работа шла вяло, и контора чаще всего
пустовала; город, как они говорили в клетке, еще не проснулся, и само
ощущение этого дня при более благоприятных обстоятельствах было бы
окружено романтическим ореолом той осенней поры, на которую приходится
день святого Мартина (*14). Клерк ушел обедать; сама она была занята
инкассированием и, поглощенная этой работой, увидела, что капитан Эверард