Гарднер Джеймс Алан. Час Предназначения

   Настроив скрипку, Стек подошла к креслу-качалке, придвинула его ближе к моему отцу, так что их колени почти соприкасались, и начала играть. Она не прикладывала инструмент к подбородку, вместо этого держа его как гитару, положив на мягкую округлость своего живота. На мгновение взгляды Стек и Зефрама встретились, затем она наклонила голову и мягко тронула струны.
   Она играла мелодию «Одиноко висят облака», песню, которую я сам хорошо знал. Где бы я ни оказывался, всегда можно было рассчитывать, что эту песню попросят исполнить по крайней мере однажды за вечер – отчасти из-за мечтательно-красивой мелодии, отчасти потому, что она задевала чувствительные струны в душе многих слушателей. Первая половина каждого куплета описывала, как певица «жила с пустыми руками» и не раз «разговаривала с холодными голыми стенами», вторая же являлась удивительным и благодарным признанием того, что все изменилось – предположительно потому, что она нашла свою любовь, хотя об этом нигде не говорилось прямо.

 
Одиноко висят облака,
Но теперь в них появился просвет…
 

   Я мог представить себе, как Зефрам слушает ту же мелодию в тишине дома, каждую ноту, извлекаемую из струн столь тихо, что звук ее едва преодолевает небольшое расстояние между ним и Стек.
   Весь мир сузился до двоих, мужчины и женщины, соприкасавшихся коленями в свете очага.
   Дальнейшее продолжение истории можно было не слушать – я мог догадаться, как разворачивались события. В ту ночь ничего не случилось, так как Стек была беременна, а Зефрам – слишком обременен воспоминаниями об Анне. Через два месяца родился ребенок Стек. Через те же два месяца рана на сердце Зефрама зажила в достаточной степени, чтобы оно снова могло забиться сильнее. Они стали любовниками еще до прихода весны – и оставались вместе до летнего солнцеворота.
   Когда Стек выбрала себе Предназначение нейт.
   Когда ее изгнали из поселка.
   Когда у Зефрама не оставалось иного выбора, кроме как усыновить новорожденного ребенка Стек.
   – Этим ребенком был я. Ребенком Стек, верно? И именно поэтому ты мне все это рассказываешь?
   – Конечно, – ответил Зефрам. – Конечно.

Глава 10
СОБРАНИЕ ДЛЯ ОТЦА ПРАХА И МАТЕРИ ПЫЛИ

   – Моя мать – нейт? – с трудом выдавил я.
   – Твоя мать была женщиной, – ответил Зефрам. – Заботливой женщиной с любящим сердцем. Никто не догадывался, насколько она уязвима, кроме меня и Литы. Стек была слишком независимой для Тобер-Коува, чтобы найти понимание у других. Именно поэтому она жила одна в бревенчатой хижине – из тех, что обычно предназначаются для пар. Я надеялся, что на Юге ей будет легче.
   Я вспомнил полные горечи слова Стек, сказанные ею возле костра Литы: «Нас гонят в глубь полуострова, в непонятные нам города, где нас презирают и считают уродами. Нас избегают друзья, нас разлучают с нашими любимыми и детьми…» Нет, нейт вовсе не было легче, тем более столь «независимой», – никаких шансов на проявление гостеприимства со стороны чужих.
   – А когда Стек ушла, – спросил я, – она не взяла меня с собой?
   – Она пыталась, – ответил Зефрам, – но за ней по пятам гналась толпа. Они вырвали тебя из ее рук, а потом… Гильдия воинов преследовала ее по лесу, а затем на его границе поставили стражу, чтобы не дать ей вернуться. Однажды она попыталась – и получила копьем в живот; воины не говорили, убили ее или нет, и это означало, что ей удалось уйти. Если бы ее и в самом деле убили, то голову торжественно пронесли бы через весь поселок. Но с тех пор Стек больше никто не видел.
   – И ты никогда не пытался ее найти?
   Зефрам покачал головой.
   – Мне нужно было заботиться о тебе. Так решил Хакур – да, мне позволят остаться и усыновить тебя, но только если я поклянусь никогда не забирать тебя из поселка. Ты тобер, Фуллин, дитя Господина Ворона; Хакур не пожелал, чтобы ты когда-либо познал «материалистическую заразу» Юга. Старый ублюдок заставил меня выбирать между тобой и Стек, и я знал, чего хотела бы она. Ее собственных родителей не было в живых. Если бы я не забрал тебя, ты бы попал прямо в руки тех, кто ее изгнал.
   – И никто никогда не сказал мне правду!
   – Люди считали, что так будет лучше для тебя. Они старались быть добры к тебе, после того как вся эта истерия сошла на нет. После того как изгнали «злобную нейт», все задумались о том, каким же они на самом деле были дерьмом. Перед тобой готовы были чуть ли не на коленях ползать, так что в конце концов я сказал им, что то, что они сделали, было на самом деле не так уж и плохо. – Зефрам вздохнул. – Я не из тех, кто может долго держать в своем сердце ненависть, Фуллин. Да, я пытался, ради Стек, но я не мог постоянно злиться на них, по крайней мере, так долго, как следовало бы. Так что я позволил себе согласиться с ложью.
   Он крепко зажмурился, словно пытаясь подавить в себе какое-то чувство. Вины? Злобы? Мгновение спустя он быстро заговорил:
   – Итак, Стек не стало, и весь поселок решил сказать тебе, что твоя мать была образцом добродетели – она просто случайно утонула, и ничего больше.
   «Знает ли об этом Каппи?» Почему меня вообще интересует то, что она может подумать, но тем не менее я озвучил свой вопрос.
   – Вряд ли, – ответил Зефрам. – Насколько мне известно, всем детям рассказывали одну и ту же историю – иначе они могли бы тебе проговориться. Возможно, родители ей и рассказали, когда она стала достаточно взрослой, чтобы уметь хранить тайну, – но зачем? В поселке всем хотелось поскорее забыть эту историю.
   Он отодвинул стул от стола, хотя за все время едва дотронулся до завтрака.
   – Полагаю, – сказал он, не глядя на меня, – Лита решила сказать тебе о Стек, потому что сегодня День Предназначения. Она всегда жалела о том, что не смогла защитить свою ученицу. Лита упомянула имя Стек, но не сказала тебе правду?
   – Нет.
   – Видимо, не хватило смелости – она хотела рассказать тебе обо всем до твоего Предназначения, а потом не смогла. Это ей свойственно – Лита считает, будто Смеющаяся жрица должна быть воплощением отваги, но ей ее просто не хватает.
   Я чувствовал, что Зефрам хочет сейчас быть воплощением праведного гнева, но у него это не получалось.
   – Возможно, после того, как ты выберешь свое Предназначение, – продолжал он, – мы вместе отправимся на Юг и попробуем ее найти. Стек была хорошей женщиной, Фуллин, действительно хорошей. Все в поселке ее боялись – даже еще до того, как она выбрала Предназначение, – но Стек была доброй и нежной женщиной.
   Добрая нежная женщина, которая пыталась убить Каппи и меня. Конечно, прежде чем напасть, она спросила, не зовут ли кого-то из нас Фуллин… И что случилось бы, если бы я ответил правду? Бросилась бы ко мне на шею, осыпая слюнявыми поцелуями? «О дитя мое, я вернулась, чтобы увидеть твое Предназначение!»
   Это вполне могло быть причиной ее появления в поселке в канун Предназначения. Она наверняка считала годы и знала, что пришло мое время. Я мог представить, как она строила планы возвращения именно в этот день. А чтобы обрести защиту, Стек связалась с Лучезарным, убедила его прийти в поселок, чтобы наблюдать за церемонией Предназначения. Знал ли вообще Рашид, почему бозель притащила его сюда? Или она манипулировала им до такой степени, что Лучезарный считал, будто это его собственная идея?
   Внезапно у меня возникло непреодолимое желание взять на руки Ваггерта. Мой сын! Он инстинктивно прижался к моей груди, не потому, что во мне нуждался – просто ощущал родное тепло и уют. Еще несколько минут назад я решил не предаваться особым нежностям, но не мог ничего с собой поделать. Мне хотелось защитить его. От Стек, вернувшейся в поселок словно призрак жертвы убийства, ищущий мести… или от того, что случилось двадцать лет назад, когда ребенок был вырван из рук матери и оба потеряли друг друга.
   Стараясь не слишком крепко обнимать малыша, я ткнулся носом в его сладко пахнущие волосы. Сын не обращал на меня никакого внимания, словно считая, будто в его жизни всегда будет столько поцелуев, что нет никакой необходимости реагировать на каждый из них.
 
   На башне Совета зазвонил колокол. И Зефрам, и я посмотрели на висевшие над камином часы, украшенные серебряной чеканкой с черными металлическими стрелками в форме вороньих перьев. Зефрам заказал их когда-то у часовщика на Юге, в честь Господина Ворона. Хакур некоторое время косо поглядывал на эти часы, утверждая, что это почти богохульство, но потом смирился, поняв в конце концов глупость своих претензий.
   Было всего лишь семь часов утра, еще слишком рано для обычных в День Предназначения празднеств. И тем не менее колокол продолжал звонить – спокойно и размеренно, а не так, как обычно предупреждали о грозящей опасности, – из чего можно было сделать вывод, что мэр созывает жителей поселка на собрание.
   – Что случилось? – спросил Зефрам. Ответа он не ждал, так что я промолчал. Призыв мэра мог иметь отношение только к Стек и лорду Рашиду – зачем еще Теггери мог нарушить заведенный распорядок Дня Предназначения?
   – Лучше сходи к Совету и узнай, что происходит, – сказал я Зефраму. – А я закончу дела здесь.
   Он удивленно посмотрел на меня.
   – Какие еще дела?
   – Ну, знаешь, уборка и все такое… – Я неопределенно махнул рукой.
   – Ты никогда в жизни добровольно не занимался уборкой, – заметил он. – Разве что если пытался избежать чего-нибудь похуже. Тебе что-то известно про это собрание?
   – Нет.
   – И тебе неинтересно?
   – Конечно, интересно. – Я попытался придумать какое-нибудь оправдание, чтобы мое поведение не выглядело чересчур подозрительным. «Если честно, папа, то моя мать-нейт сейчас здесь, и я не хочу с ней встречаться». – Просто…
   Я замолчал.
   Зефрам закатил глаза.
   – Просто ты хочешь остаться в доме один, чтобы найти подарки к Дню Предназначения, которые я тебе купил. Верно?
   Я тут же изобразил крайнее смущение, словно отец попал в самую точку. Он рассмеялся и шутя хлопнул меня по спине.
   – До полудня ты ничего не найдешь, парень. А теперь пойдем узнаем, что случилось.
   Признав свое поражение, я направился к двери, пытаясь поудобнее взять Ваггерта на руки, и тут же остановился. Если я приду на площадь с малышом, Стек его увидит. Стек должна была знать, что у меня есть ребенок – как и у всех тоберов, достигших своего Дня Предназначения. Хотелось ли мне, чтобы нейт прикасалась к моему мальчику? Вдруг у Стек возникнет какой-нибудь безумный план похищения внука? Кто знает, какие идеи могут бродить в голове нейт…
   – Послушай, – сказал я Зефраму, – почему бы тебе не подержать Ваггерта?
   – Это уже больше похоже на тебя, – сказал он и, улыбнувшись, взял у меня сына.
   Мальчик тут же обнял его за шею. Испытывая легкую ревность, я едва не попросил его вернуть ребенка мне. Но для Ваггерта будет лучше, если Стек не узнает, что этот малыш – мой.
 
   Когда мы пришли на площадь, там уже собралась половина поселка – в основном мужчины и дети, те, кто мог прийти сразу же, как только прозвонил колокол. Женщины пришли позже, после того как вынули пироги из печи и проутюжили еще несколько складок. Несколько старух вообще не появились: то ли до сих пор были заняты последними приготовлениями, то ли просто считали, что заняты – в Тобер-Коуве было некоторое количество людей, постоянно чем-то себя занимавших, независимо от того, насколько в действительности серьезными были их дела.
   Внутри здания Совета было достаточно просторно, чтобы вместить все взрослое население поселка, но в хорошую погоду собрания проводились снаружи, так что людям не приходилось тесниться. Выступавшие стояли на ступенях, откуда их всем было хорошо видно, остальная толпа заполняла площадь; люди прислонились к забору или сидели на траве в тени дерева, которое мы называли Маленьким дубом. Дерево получило свое имя почти двести лет назад, когда имелся и Большой дуб. Большой дуб рухнул от старости и был распилен на столешницы для половины домов в поселке; ствол же Маленького дуба был теперь настолько толстым, что его не могли обхватить двое, – но его до сих пор называли Маленьким дубом, и этому имени предстояло оставаться за ним на века, пока время не подкосит старое дерево.
   Это тоже кое-что говорит о Тобер-Коуве.
   Стек и Рашида не было видно. Мэр Теггери стоял на верху лестницы, дружелюбно улыбаясь толпе и ожидая, пока подтянутся опоздавшие. Рядом с ним сгорбился Хакур, бросая вокруг злобные взгляды, Лита, опираясь на перила, расположилась двумя ступенями ниже.
   Каппи рядом со жрицей не было, я поискал ее взглядом и наконец заметил ее макушку. Родственники окружили девушку, значит, она снова одета в мужское платье. Иначе сестры и братья не прилагали бы столько усилий, пытаясь заслонить ее от чужих взглядов.
   Почему она снова предпочла этот наряд? Прошлой ночью был всего лишь танец солнцеворота, но сегодня… Неужели Каппи действительно хотела шокировать всех? Это так похоже на нее. Я мог поверить, что она встала с постели, провела рукой по коротко подстриженным волосам, увидела разбросанную по комнате мужскую одежду и решила: «Почему бы и нет? Покажу, что мне плевать на все».
   А может быть, она оделась так, потому что хотела мне понравиться. Никогда нельзя было сказать, как поведет себя Каппи в следующий момент – вызывающе или же будет пытаться навязать свое общество.
   Подавив вздох, я направился к ней. Настоящий мужчина хорошо знает свою обязанность – наутро после проведенной вместе ночи следует вести достаточно неуклюжую беседу, ведь женщина так нуждается в подтверждении того, что действительно что-то было: «Ну, как дела?» – «А у тебя как дела?»
   Иногда не слишком приятно осознавать, что тебе известны типичные женские мысли по самым разным поводам.
   Сестра Каппи, Олимбарг, первой заметила мое появление. Ей было четырнадцать лет, и она терпеть меня не могла. В этом году неприязнь перешла в открытую враждебность, и стоило ей меня увидеть, как в ход шли самые отборные оскорбления. Я мирился с этим, в конце концов дети есть дети, и ее нападки раздражали меня куда меньше, чем ее поведение в прошлом году. Тогда Олимбарг был тринадцатилетним мальчиком, в то время как я – девятнадцатилетней девушкой, и этот малолетний придурок постоянно путался под ногами каждый раз, когда мы с Каппи хотели остаться наедине.
   Ничем не помогало и то, что Олимбарг принадлежала к той редкой разновидности людей, чья женская половинка была почти точной копией мужской. Сейчас, когда она начала взрослеть, различия с каждым годом увеличивались, но до сих пор, глядя на нее, я порой испытывал неприятное чувство, вспоминая Олимбарга-мальчишку.
   – Вот идет наш виртуоз! – крикнула Олимбарг, увидев меня. – Ну как, Фуллин, боги послали тебе утку? Или решили, что ты заслуживаешь скунса?
   – И тебе доброго солнцеворота, – ответил я, стараясь вести себя сдержанно, поскольку на меня устремились взгляды всей семьи Каппи.
   У ее отца, к примеру, был такой вид, словно его нервы натянуты до предела: вдруг кто-то заметит, что на Каппи его одежда? Его звали Нунс, и он мечтал о том, чтобы стать мэром, когда Теггери оставит свой пост. Впрочем, у него не было ни малейших шансов на избрание – он буквально был помешан на соблюдении внешних приличий, что порой делало его просто непредсказуемым. Даже к членам своей семьи он обращался не иначе как пронзительным шепотом: «Стой прямее!» или «Прекрати, люди смотрят!» В другой семье подобная раздражительность Нунса привела бы к тому, что дети окончательно отбились бы от рук. К счастью, мать Каппи, Джуэл, обладала настоящим талантом воспитателя. Эту высокую и крепкую светловолосую женщину отличал деловой и разумный подход ко всему, за исключением ее собственного мужа. Джуэл истово верила, что Нунс – выдающийся человек, мыслитель и философ. Не могу сказать, в чем именно заключалась его философия – он никогда ни с кем не делился своими идеями. Ходили слухи, будто Нунс пишет книгу, в которой все в мире объясняется настолько просто, что это в состоянии понять даже ребенок, – но большинство тоберов считали авторами слухов самих Нунса и Джуэл. Я бывал в их доме почти ежедневно с самого рождения и никогда не видел ничего похожего на рукопись.
   – Доброго солнцеворота, – кивнул Нунс, стараясь скрыть Каппи от посторонних глаз. – Как твое уединение?
   – Великолепно, – ответил я. – Я просто хотел узнать, как дела у Каппи.
   – Отлично, – послышался неуверенный ответ из-за спины Нунса. – А у тебя?
   – Отлично. Просто отлично.
   Я пытался придать своему голосу неопределенную интонацию, чтобы это не прозвучало как «я тебя люблю», но и не как «прости, детка, но между нами все кончено», – достаточно приятно для Каппи и достаточно бесстрастно для меня.
   Впрочем, не стоило многого ожидать от трех слов.
   Каппи выглянула из-за плеча ее отца – видимо, встала на цыпочки. Выражение лица девушки ни о чем не говорило, и я не мог понять, рада ли она или рассержена. Впрочем, ее настроение могло измениться в любую секунду, стоило лишь дать повод.
   – Ты написал в записке, что возвращаешься на болото.
   – И правильно сделал, – ответил я. – Ко мне приходил Хакур.
   – Знаю. Лита говорила.
   – Откуда ей стало известно?
   – Служитель Патриарха и жрица многое обсуждают вместе.
   Удивительно! Можно ли представить себе Хакура, обсуждающего что бы то ни было с кем бы то ни было?
   – Лита сообщила тебе, зачем я был нужен Хакуру?
   Каппи кивнула.
   – Но ты ответил ему, что не можешь, правда? Что у тебя другие планы?
   – Да, именно так, прямо и четко: «Нет», – заверил я ее, хотя на самом деле она спрашивала не совсем о том… Но я надеялся, что мой ответ хоть в какой-то степени ее устроит. – Я отказался быть чьим-либо учеником.
   – Ты должен стать учеником Литы. – Она сдвинула брови. – Если только не поведешь себя как хорек и не откажешься от того, что говорил прошлой ночью.
   – Я не хорек! – огрызнулся я.
   Оттолкнув отца в сторону, она встала прямо передо мной.
   – Посмотри мне в глаза, Фуллин, и скажи мне, что сдержишь свое обещание.
   Смотреть ей в глаза мне было нелегко по многим причинам: мужская одежда придавала ей еще больше женственности – белая рубашка подчеркивала очертания ее грудей, коротко подстриженные волосы смягчали черты лица. В это мгновение я пожалел о том, что у меня не осталось более живых воспоминаний о нашей прошлой ночи, чем вторичная память о том, что испытывало мое тело, пока им владела моя женская половинка.
   – В данный момент, – со всей возможной искренностью произнес я, – я склонен к тому, чтобы пересмотреть наш уговор. Если ты станешь мужчиной, я никогда больше не увижу тебя такой, как сейчас.
   Она посмотрела на меня оценивающим взглядом.
   – Ты что, Фуллин? Ты действительно что-то чувствуешь или просто опять хочешь?..
   – О нет! – простонала Олимбарг, бросаясь между мной и Каппи и расталкивая нас. – Никто не должен этого слышать!
   Впрочем, вся семья Каппи уже давно с живым интересом прислушивалась к нашему разговору. Ее мать ободряюще улыбалась, младшие братья и сестры хихикали, прикрывая рты ладошками, стараясь не пропустить ни слова. Даже ее отец обратил на нас внимание, на время забью о том, что хотел скрыть дочь от взглядов соседей.
   – Послушайте, – сказала Каппи, обращаясь ко всем. – Сейчас начнется собрание. Поговорим позже, ладно? Ладно, Фуллин?
   – Конечно, – ответил я. – Поговорим. Обязательно.
   Если бы сейчас меня сжимала Рука Патриарха, не знаю, восприняла бы она мои слова как правду или переломала бы мне кости за ложь. Какая-то часть меня вдруг неожиданно снова возжелала Каппи. Другая же готова была скорее поцеловать каймановую черепаху, чем вести какие-либо разговоры.
 
   – Доброе утро, друзья! – крикнул мэр Теггери с верхней площадки лестницы. – Знаю, у вас немало дел, так что не буду зря тратить вашего драгоценного времени. Позвольте мне объявить, что сегодня среди нас присутствует почетный гость – Лорд-Мудрец Рашид Лучезарный!
   В дверях появился Рашид; собравшиеся приветствовали его восхищенными вздохами, возгласами и аплодисментами. Сквозь шум я прошептал Каппи:
   – Разве он не хотел сохранить свое присутствие в тайне?
   – Мне тоже так показалось, – так же шепотом ответила она. – Наверняка он рассчитывал просто затеряться среди нас, тоберов, – если бы на нем не было этих ярко-зеленых доспехов.
   Замечание Каппи я счел вполне справедливым. Рашид держал шлем под мышкой, но не избавился от зеленых пластиковых доспехов. Блестящая броня отражала солнечные лучи, словно изумрудное зеркало, отбрасывая зайчики во все стороны. При свете дня было хорошо заметно, что его доспехи намного изящнее, чем даже у самой высокопоставленной знати на Юге. Если в Фелиссе и носили доспехи, то в лучшем случае – стальной нагрудник поверх кольчужной рубахи. Никого бы не удивило, если бы Рашид заявил, что прибыл с визитом к самому Южному герцогу, – единственными людьми в мире, кто мог облачиться в пластик Древних, были Лучезарные.
   «И Господин Недуг», – возникла вдруг в голове непрошеная мысль. Впрочем, я не испытывал ни Каппи стыда из-за своего ошибочного предположения – под воздействием слезоточивого газа вряд ли стоило ожидать от меня ясности мыслей.
   – Дамы и господа, – дружелюбным тоном начал Рашид, – мальчики и девочки – или наоборот, – я рад присутствовать здесь в ваш День Предназначения и искренне благодарен вашему Совету старейшин за приглашение.
   Каппи яростно закашлялась. Мать похлопала ее по спине и спросила, все ли в порядке у нее с горлом.
   – Ибо долг Лорда-Мудреца – узнавать как можно больше о каждом сообществе на нашей планете, – продолжал Рашид, – и, честно говоря, сообщество Тобер-Коува выглядит весьма интересным.
   Многие улыбнулись, но Каппи лишь фыркнула. Мать потрогала ее лоб и предложила ей леденец.
   – Я буду лишь наблюдать за происходящим, – разглагольствовал гость, – и не требую к себе никакого особого отношения. Во многих местах, где я бывал, люди начинали говорить так, как, по их мнению, говорят Лучезарные, – используя возвышенные слова, цитируя малоизвестных древних поэтов… Но я не сторонник подобного поведения. – Он улыбнулся. – И вам тоже незачем так себя вести. Просто делайте то, что делаете в любой другой День Предназначения, и не обращайте на меня внимания. Я знаю, что Лучезарные бывают здесь нечасто – более того, насколько мне известно, они вообще никогда вас не посещали, хотя много лет назад ваш Патриарх был у нас в гостях, – так что, возможно, кто-то из вас захочет поговорить со мной, пожать мне руку, попросить меня поцеловать ребенка, чтобы потом вы могли упомянуть об этом факте в разговоре, когда в очередной раз окажетесь в Вайртауне.
   Я слышал, как хрустит леденец на зубах Каппи – должен заметить, что сласти, которые делала Джуэл, были ненамного мягче кварца. Впрочем, Зефрам их просто обожал.
   – Не беспокойтесь. – Лорд был сама любезность. – Готов уделить каждому несколько минут. Но ведь суть Дня Предназначения вовсе не в этом, верно? Его суть не в том, чтобы угождать Лучезарным, но в том, что ваши дети должны встретиться с Господином Вороном и Госпожой Чайкой. Это ваш праздник, и я не хочу вам мешать.
   Каппи вцепилась мне в руку, демонстративно вонзив в нее ногти, – вид у нее был такой, что, казалось, еще немного, и она собственноручно прикончит Рашида. Я лишь пожал плечами. Конечно, она могла ему не доверять, но у всех остальных не имелось для этого никаких причин, да и с какой стати? Нас с рождения учили почитать Лучезарных как наших защитников, как линию обороны против коварных изменников, продавшихся демонам со звезд четыреста лет назад. Если бы мы с Каппи встретились с лордом при других обстоятельствах, например без Стек…
   Моей матери…
   Где, кстати, Стек?
   – Это все, что я хотел сказать, – закончил Лучезарный. – Желаю всем хорошего праздника и благодарю всех за оказанное мне гостеприимство.
   Мэр Теггери шагнул вперед, аплодируя высоко поднятыми над головой руками. Остальные с энтузиазмом подхватили аплодисменты – по крайней мере, большинство. Лита с равнодушно-вежливым видом наблюдала за происходящим. Хакур ограничился тремя короткими хлопками в ладоши.
   – Твое присутствие – большая честь для нас, милорд, – обратился мэр к Рашиду, когда аплодисменты стихли. – И хотя Совет старейшин уже оказал тебе радушный прием… – он не упомянул о том, что это произошло посреди ночи, – я хотел бы убедиться, что тебе в полной мере оказано то гостеприимство, которого ты заслуживаешь.
   – Он не посмеет… – выдохнула Каппи. Но мэр уже простер руки к толпе:
   – Отец Прах! Мать Пыль! Не соблаговолите ли вы подойти сюда?
   Все одобрительно закивали. Стоявшие возле лестницы расступились, давая дорогу самым старым мужчине и женщине в Тобер-Коуве. Отца Праха и Мать Пыль, худых, похожих на скелеты, вели под руки Боннаккут и другие члены Гильдии воинов. Когда-то я знал этих стариков под другими именами, но использовать их сейчас считалось проявлением крайнего неуважения. Когда умирали Мать или Отец, ее или его место занимал следующий самый старый житель поселка, лишаясь своего человеческого имени и приобретая церемониальный титул, становясь тем, кого также называли Привратником богов.
   Когда Отец Прах и Мать Пыль подошли к подножию лестницы, все опустились на колени. Даже если будучи людьми они отличались дурным характером или слабоумием, эти старики требовали беспрекословного почитания.