Гарднер Джеймс Алан. Час Предназначения

   – Ты на нее смотришь, – ответила Каппи, показывая на тело.
   – О… верно. Что ж, это развязывает мне руки, не так ли? Ты, – он показал на Каппи, – приведи мне вашего местного целителя. Специалиста по медицине. – В его голосе прозвучала легкая ирония, будто он полагал, что наш целитель – какая-нибудь деревенщина, неспособная отличить лодыжку от гланд. – А ты, – показал он на меня, – найди Стек. Я не хочу, чтобы она где-то шаталась, пока убийца на свободе.
   Мы с Каппи обменялись взглядами, но приказ Лучезарного нужно было выполнять. Она направилась в поселок за доктором Горалин. Я пошел в другую сторону, втайне надеясь, что Стек нет в доме Зефрама, но был почти уверен в том, что встречу ее там.
 
   Стек сидела, держа на коленях моего сына. Зефрама нигде не было видно.
   – Где мой отец? – спросил я.
   – Занят, – ответила она. – Так что придется тебе обойтись матерью.
   Рванувшись к ней, я выхватил Ваггерта из ее объятий. Она не сопротивлялась. Ваггерт удивленно ойкнул, но решил, что пугаться не стоит. Я прижал его к груди, и он уютно засопел.
   – Хороший малыш, – заметила Стек.
   – Что тебе здесь нужно? – спросил я.
   – «Чти отца своего и мать свою» – ты же знаешь Патриарший закон, Фуллин.
   Она продолжала сидеть как ни в чем не бывало на моем стуле – я сидел на нем еще до того, как мои ноги стали доставать до пола.
   – Как я могу чтить свою мать, если она выбрала Предназначение нейт?
   – Это ведь можно считать и смелым поступком, а вовсе не глупым, не так ли?
   – Это более чем глупость, это богохульство.
   – Тогда почему боги предусмотрели такую возможность? – спокойным тоном спросила она. – Для тебя еще не наступил Час Предназначения, Фуллин, и ты еще не слышал голос, задающий вопрос: «Мужчина, женщина или и то и другое?» И в этих словах нет ни капли насмешки. Не стоит предполагать, что боги считают, будто «и то и другое» – вариант лишь для еретиков. Люди могут ненавидеть нейтов, но боги относятся к ним куда более терпимо.
   – Патриарх говорил…
   – Плевать мне на Патриарха, – прервала меня Стек. – Этот старый развратный фанатик извратил все то, что символизировало собой Гнездовье. До него в поселке было много таких, как я, веривших, что «и то и другое» может быть наиболее желанным для богов ответом, потому что устаревшие стереотипы мужского и женского начал слишком глубоко укоренились в мозгу, и единственный выход – стать чем-то новым. Но Патриарх оказался настолько завистлив, что не мог позволить нам выбрать лучший из обоих миров. Он не только предал анафеме тех, кто отказывался ограничивать себя, но и распределил мужские и женские роли в обществе намного жестче, чем можно наблюдать на Юге.
   – Южане не могут выбирать, – уточнил я. – А вот мы – можем. Если мы выбираем мужской пол – значит, мы выбираем мужскую роль, то же самое касается женщин. Было бы странно, если бы мы выбирали себе мужское Предназначение, а потом продолжали вести себя по-женски.
   – Что значит – вести себя по-женски? И мужчины, и женщины едят, спят, потеют на жаре. Впрочем, вряд ли мне стоит объяснять тебе, насколько они схожи. Фуллин, ты ведь был и тем и другим. Ты ощущал себя и мужчиной, и женщиной. Неужели разница была настолько велика? Нет. Никакой разницы, за исключением того, как к тебе относились люди и какую работу от тебя требовалось выполнять.
   – Ты ничего не понимаешь! Наверное, потому ты и нейт. Какой смысл дальше об этом спорить?
   – Так это, значит, был спор? – Она искоса посмотрела на меня. – А я уж думала, мы вообще подеремся… Хотя, честно говоря, я рада, что успела еще увидеть тебя бунтарем-подростком.
   – И что, именно за этим ты и пришла? Чтобы наверстать все те двадцать лет, когда у тебя не было возможности читать нотации своему отпрыску?
   Стек ответила не сразу, на некоторое время она глубоко задумалась.
   – Я пришла по многим причинам – в том числе надеясь, что мы просто посмотрим друг на друга, и что-то произойдет, что мы не разочаруемся друг в друге из-за нашего несходства. – Она встала, и ее глаза оказались на уровне моих – надо же, мы одинакового роста. – Как зовут твоего сына?
   Я поколебался, но все же решил продемонстрировать, что хорошо воспитан.
   – Ваггерт.
   – Забавно – Зефрам называл его так же. Мне было просто интересно, станешь ли ты мне лгать по поводу моего внука.
   – Тебя ищет Рашид, – сказал я. – Он сейчас на дороге, ведущей в поселок.
   – Наверное, нашел какую-то разновидность жука, которую не встречал раньше.
   – Не совсем.
   Она опустила глаза, затем снова устремила на меня свой взгляд.
   – Давай договоримся, Фуллин. Побудь вместе с Рашидом и со мной, пока не отправишься в Гнездовье. Сделай это, и я оставлю в покое Зефрама и Ваггерта.
   – Я не буду твоим сыном.
   – Ты мой сын – и все двадцать лет я мысленно твердила себе, что ты мне не безразличен. Я не собираюсь убеждать тебя в выборе Предназначения нейт, если именно этого ты боишься. Ты – мое дитя, и я хочу, чтобы ты свободно принимал решение о том, кем ты хочешь стать. Но сейчас мы вместе, Фуллин. И сколько бы лет ни прошло, этот день останется столь же важным для тебя, как и для меня. Даже если ты возненавидишь меня до смерти – по крайней мере, ты будешь знать. Поверь, не знать – это очень больно.
   Ненавижу, когда взрослые говорят: «Поверь мне». Дело не в том, что я думаю, будто они лгут, – просто взрослые считают меня слишком молодым, чтобы воспринять некую великую истину, которая им известна из собственного опыта. И чем болезненнее этот опыт, тем более таинственной и глубокой, по их мнению, является эта истина – хотя в большинстве случаев она не сложнее коровьей лепешки и лишь тупоголовость не позволяет это заметить.
   – Ты просто хочешь побыть со мной? – спросил я.
   – Больше ничего, – ответила Стек.
   – И ты оставишь Зефрама и Ваггерта в покое?
   – Я оставлю в покое Ваггерта и не буду искать встречи с Зефрамом. Если он сам ко мне придет – это его выбор.
   Я задумался. Мне не слишком нравилась возможность того, что мой отец сознательно пойдет на сближение с нейт, но если ему просто хотелось окончательно похоронить призраки прошлого – такое можно пережить. В конце концов, Стек пожелала, чтобы я находился рядом с ней, так что у меня имелась возможность проследить, чтобы дело не зашло чересчур далеко.
   – Ладно, – кивнул я, – договорились. Я только хотел бы побеседовать с отцом.
   – Он в спальне.
   Сам не зная почему, я задержал на ней взгляд… но все же взял Ваггерта с собой.
 
   Дверь в спальню была открыта. Зефрам сидел на кровати, тупо глядя перед собой.
   – Наверное, мне стоило предупредить тебя, что она здесь, – сказал я.
   Помолчав, он ответил:
   – Было бы неплохо.
   – Я поклялся сохранить это в тайне. На Руке Патриарха.
   – Тогда, значит… – Он не договорил.
   – Вероятно, это было для тебя потрясением.
   – Да.
   – Ты сам ее узнал или она подошла к тебе?
   – Я узнал ее, Фуллин. Даже несмотря на то, что последний раз видел это лицо двадцать лет назад… Я узнал ее. Больше не узнал никто – ни один человек даже не обратил на нее внимания. Видимо, они приложили немало усилий для того, чтобы полностью вычеркнуть ее из своих воспоминаний. Никогда не понимал, как вообще может возникнуть желание хоть что-то забыть… – Он покачал головой. – Нет, наверное, понимаю.
   – Как ты себя чувствуешь? Мне нужно, чтобы ты присмотрел за Ваггертом.
   – Ты не мог бы сам, Фуллин? Сегодня, за все время… мне вдруг впервые стало нехорошо.
   – Послушай, тебе нужно чем-то заняться, чтобы отвлечься от мыслей о Стек, – поспешно произнес я. – И она обещала, что оставит тебя и Ваггерта в покое, если я побуду с ней.
   Я посадил Ваггерта на колени Зефрама. Медленно, словно это требовало от него немалых усилий, мой отец обхватил ладонями малыша, удерживая его рядом с собой.
   – Вдвоем вам будет веселее. И ты знаешь, что делать, – ты ведь видел меня в каждый из моих Дней Предназначения.
   – Сегодня я чувствую себя страшно старым, Фуллин.
   – Дети делают людей моложе, – заметил я. – Все так говорят. Будь хорошим мальчиком, Ваггерт.
   Быстро поцеловав сына в лоб, я вышел, прежде чем Зефрам успел возразить. Честно говоря, я не мог понять, что так не понравилось старику. Ему всего лишь нужно было присматривать за вполне послушным ребенком.
 
   – Как там Зефрам? – спросила Стек, когда я вернулся в комнату.
   – Ты его совершенно выбила из колеи. Он потрясен. Хоть об этом-то ты подумала, прежде чем сюда являться?
   – Похоже, для тебя все кажется чересчур простым, да, Фуллин?
   – Нет. Просто для всех остальных все стало сложнее.
   Стек вздохнула.
   – Я надеялась, что ты вырастешь таким, как Зефрам. Вместо этого ты вырос таким, как я. Я никогда прежде не верила в наследственность, и мне это не нравится.
   Она встала, сосредоточенно поправляя юбку и блузку; похоже, прошло немало времени с тех пор, как ей доводилось носить женскую одежду. Я вдруг обнаружил, что снова смотрю на глубокий вырез, и заставил себя отвести взгляд. Еще немного, и я пытался бы заглянуть ей между ног.
   – Ты готов? – спросила она.
   – Конечно, Стек.
   – Называй меня Мария – Рашид считает, что будет лучше, если я буду пользоваться своим именем с Юга.
   – Так ты не хочешь, чтобы я называл тебя «мама»?
   Она задумчиво взглянула на меня.
   – Если ты когда-нибудь назовешь меня матерью, я буду знать, что ты по-настоящему меня ненавидишь.
   – Тогда пойдем, ма… – но закончить слово я не смог, – Мария.
   Стек слегка улыбнулась.
   – Проводи меня к Рашиду. У нас впереди еще целое утро.

Глава 12
ПОЦЕЛУЙ ДЛЯ ДОРР

   Место преступления мы увидели шагов с двадцати. Самого тела, впрочем, с этого расстояния рассмотреть не удалось, так как перед ним сидел на корточках Рашид. Подойдя ближе, я заметил, что он снял с Боннаккута окровавленную рубашку и, чуть ли не уткнувшись носом в труп, в лупу разглядывал следы ударов ножа.
   – Значит, все-таки не жук, – услышал я голос Стек.
   Я обернулся. По выражению ее лица трудно было определить – то ли она пытается скрыть неподдельное потрясение, то ли была готова к подобному зрелищу с самого начала.
   – Известно, кто это сделал? – спросила она.
   – Нет.
   – На него явно напали неожиданно, – не оборачиваясь, сообщил Лучезарный. – Нет никаких следов борьбы.
   – Каких следов? – уточнил я.
   – Например, порезов на руках при попытках защититься от ножа, – ответила Стек. – Их можно обнаружить после любого нападения с ножом, если только жертва не была мертва еще до того, как поняла, что происходит.
   – Похоже, вы оба видели немало убийств.
   – Достаточно. Когда погибает важная персона вроде губернатора или элемарха, лучше всего, если расследование проводит Лучезарный – в этом случае оно более беспристрастно.
   – И что, на Юге только тем и занимаются, что убивают губернаторов и элемархов?
   – Если под Югом не понимать только Фелисс, – сказала Стек. – Это небольшая провинция, жители которой вполне довольны существующей в ней ситуацией, и вряд ли там кто-то пойдет на убийство. Но мир не ограничивается одним Фелиссом.
   – Разумеется. Земля – планета немаленькая. Теоретически мне полагалось знать на память все двести пятьдесят шесть провинций и их столиц – в школе Тобер-Коува преподавали географию. Но даже притом что я никогда не утруждал себя заучиванием списка, я не раз слышал, как его зачитывает Каппи по требованию ее отца.
   – Ранения в живот, вероятнее всего, были нанесены уже после смерти, – неожиданно объявил Рашид, выпрямляясь и откидывая назад упавшие на глаза волосы. – Первым был удар по горлу. Без нормального оборудования я не могу быть уверен в этом на все сто процентов, но мое предположение именно таково.
   – Такое ощущение, что убийца – ненормальный, – заметила Стек. – Зачем полосовать труп?
   – Вполне возможно, – согласился Рашид, – или кто-то хочет, чтобы мы пришли именно к такому выводу. – Он повернулся ко мне. – В этом поселке читают детективы Древних?
   – Здесь все читают, – ответил я. – У нас есть библиотека.
   – В которой почти полсотни книг! – презрительно добавила Стек.
   – Там сотни книг, – возразил я. – За двадцать лет многое изменилось.
   – Столько информации извне! – восхитилась она. – Хакур, наверное, от этого звереет.
   Я не ответил, но невольно вспомнил слова старого змея насчет того, что процветание разлагает наш народ.
   А теперь еще и это убийство…
 
   Неподалеку послышались голоса, а еще через мгновение появилась наша целительница в сопровождении Каппи. Горалин была, можно сказать, женщиной из стали – серо-стального цвета волосы и глаза, прямая спина, словно вместо позвоночника – металлический стержень, а пальцы действительно казались сделанными из железа, когда она начинала ощупывать ваше тело в поисках опухолей, грыж и прочих болячек. Она выросла в Тобер-Коуве, но училась на Юге, в настоящем медицинском колледже, где на протяжении четырехсот лет сохраняли все знания Древних о человеческом теле. Плата за обучение Горалин шла за счет местных налогов, о чем она не уставала напоминать: «Твои дед с бабкой пожертвовали свои тяжко заработанные деньги ради того, чтобы я могла выяснить, здоровая ли у тебя шейка матки, и я вовсе не намерена их разочаровывать лишь потому, что ты чего-то стесняешься!» Да, кое-что из своих женских лет я помнил слишком хорошо.
   Едва увидев тело, Горалин взревела:
   – Кто это сделал?
   – Неизвестно, – ответил Рашид.
   – Это я его нашел, – сообщил я. – Потом пришла Каппи, и я привел Лорда-Мудреца.
   – Гм… – Она подошла к Боннаккуту и с размаху пнула его в бок. Увидев, что он никак не реагирует, Горалин объявила: – Труп. Таково мое официальное медицинское заключение.
   Лучезарный неудовлетворенно хмыкнул.
   – Мы надеялись на более содержательную экспертизу.
   – Думаете, я тратила время на судебную медицину, когда училась? – Целительница окинула нас презрительным взглядом. – Тобер-Коув платил мне не за то, чтобы я изучала то, что мне никогда не понадобится. Меня интересовали акушерство и педиатрия. Здесь мы заботимся о детях, а не о мертвецах.
   – Значит, ты ничего не можешь сказать о характере ранений…
   – Ранения нанесены острыми предметами. – Горалин пожала плечами. – Вроде копья этой девушки. Или мачете твоего бозеля. – Она посмотрела на меня. – У парня ничего нет в руках, но он мог воспользоваться кухонным ножом – дом его отца совсем рядом.
   Рашид возвел глаза к небу.
   – Думаю, стоит отказаться от идеи, что убийца – кто-то из нас.
   – Почему? – возразила целительница. – Кроме вас, здесь больше никого нет.
   – Как показывает опыт, – с непроницаемым видом изрекла Стек, – убийцы часто бегут с места преступления.
   – Мой опыт говорит об обратном, – прорычала Горалин. – Я живу здесь уже пятьдесят два года, не считая того времени, когда училась на Юге. Я видела три убийства, и каждый раз убийца оказывался рядом с телом. Жена, которая чересчур крепко стукнула своего мужа и рыдала, обнимая его и умоляя забрать ее с собой. Муж, который застал жену в постели с любовником, – три удара ножом, два убийства, одно самоубийство. И пьяница, который убил своего брата, – он пытался зашить рану на груди убитого шнуром для починки рыболовных сетей. Впрочем, у него это получилось неплохо, учитывая, насколько он был пьян. Из него мог бы выйти неплохой хирург… или, по крайней мере, патологоанатом.
   Она развернулась и зашагала в сторону поселка. Рашид проводил ее взглядом.
   – Видимо, опыт у нее действительно немалый.
   – О да, – хором подтвердили Каппи, Стек и я.
 
   Прошло еще несколько минут, прежде чем Рашид нарушил затянувшееся молчание:
   – Что полагается делать дальше? Сообщить родственникам?
   – Он мужчина, – ответила Каппи. – О теле позаботится служитель Патриарха. Но кто-то должен сказать матери Боннаккута и…
   Она не договорила. У первого воина была шестилетняя дочь Ивис. До конца ее жизни празднества и церемонии Дня Предназначения будут напоминать ей о гибели отца.
   – Сообщать родственникам – дело жрицы. – В напряженной тишине слова Стек прозвучали особенно отчетливо. – Если матери предстоит услышать дурную весть, она должна исходить от того, кто сможет ее утешить.
   – Ты права.
   Каппи посмотрела на нее проницательным взглядом. Стек была в шаге от того, чтобы стать жрицей, в свое время ее выбрала Лита за ум и доброту – такое вряд ли можно забыть. Я поймал взгляд Рашида – он смотрел на Стек, нежно улыбаясь, так, как это свойственно мужчинам. Мне вдруг пришло в голову, что, возможно, он рад тому, что нашелся повод одеть ее в женскую одежду.
   – Хочешь взять это на себя? – спросил лорд. – Вместе с Каппи?
   Стек несколько мгновений колебалась, затем покачала головой.
   – Матери лучше увидеть знакомые лица.
   – Я приведу Литу, – сказала Каппи.
   Она слегка улыбнулась Стек, но та лишь кивнула ей в ответ. Я понял, что для Стек было слишком тяжело отказаться от шанса исполнить обязанность жрицы.
   «Моя мать грустит, – подумал я. – Она всегда грустила». Я вспомнил рассказ Зефрама о том, как он побывал у нее во время Затишья Госпожи Метели. Из всех домов в поселке ее дом оказался последним, чей порог хоть кто-то переступил.
 
   Каппи отправилась за Литой, чтобы затем вместе с ней нанести визит матери Боннаккута, Кенне. Мне же пришлось сопровождать Рашида к Хакуру, а Стек осталась возле тела. Я ожидал возражений с ее стороны, но она промолчала. Вид у нее был подавленный, возможно, она думала о своем упущенном шансе стать утешительницей для женщин поселка – а может быть, о чем-то совсем другом. Я не умел читать мысли моей матери.
   Минуту спустя, шагая вместе с Рашидом по дорожке в сторону поселка, я вдруг сообразил, что Стек, возможно, даже рада остаться наедине с мертвецом – если она имела какое-то отношение к убийству, это был прекрасный шанс уничтожить все возможные следы своего участия в нем.
   – Ты знаешь, что она моя мать? – спросил я Лорда-Мудреца.
   – Кто?
   – Стек, Мария – ну… как бы ты ее ни называл. Она моя мать.
   – Ты шутишь!
   – Она из Тобер-Коува. Так что она в любом случае чья-то мать.
   Рашид остановился.
   – Никогда об этом не думал. Что, у вас у всех есть дети?
   – Да.
   – И никаких исключений?
   – У некоторых девушек случаются проблемы со здоровьем. Но к Стек это не относится.
   – И ты ее… – Он не договорил. – И именно поэтому она хотела убить тебя прошлой ночью?
   – Именно поэтому она отправилась на болото, чтобы меня найти, – Стек знала, что в этот год и в этот день я должен быть там. А все остальное произошло случайно.
   – Потому что ты первым попытался ее убить.
   Я пожал плечами.
   – Это Каппи все приняла чересчур близко к сердцу.
   – Для столь маленького поселка, – заметил Рашид, – Тобер-Коув выглядит что-то уж чересчур кровожадным.
   – У нас все прекрасно, когда Стек нет поблизости.
   – Не говори дурно о своей матери. – Он помолчал. – Она действительно твоя мать?
   – Разве Стек тебе не сказала?
   Лучезарный не ответил. Впрочем, ответа и не требовалось. Я никогда не встречал столь важных персон, как Рашид, но слышал множество рассказов – как официальных, в школе, так и историй, которые обычно рассказывают на закате у костра. Считалось, что у бозелей нет тайн от их хозяев. Можно было сказать, что между ними простиралось полное доверия озеро, в которое никто из них тайком не мочился – иначе в нем погибла бы вся рыба. Да-а, Каппи как-то сказала, что мне лучше избегать метафор…
   – У Стек были тайные причины для того, чтобы убедить тебя прийти к нам.
   – Чтобы увидеть, как ее ребенок выбирает свое Предназначение, – помолчав, ответил Рашид. – Это не преступление, Фуллин. Ведь это крайне важный день в твоей жизни, не так ли?
   – Самый важный.
   – Какой же она была бы матерью, если бы не захотела тебя увидеть? Вполне понятно… и вполне естественно. – Голос его звучал все громче и решительнее. – Это лишь показывает Стек с самой лучшей стороны.
   – Ты пытаешься ее оправдать, – сказал я. – Она твоя любовница?
   Откашлявшись, лорд произнес:
   – Там, откуда я родом, мальчики не задают таких вопросов о своих матерях.
   – А там, откуда родом я, – задают. Ты любишь ее?
   – Послушай, – начал он. – Как ты к ней относишься? Только что кричал: «Убейте нейт!», а мгновение спустя думаешь и говоришь о ней вполне лояльно.
   – Иногда она мне просто отвратительна, а иногда вдруг начинает казаться нормальным человеком…
   – В этом вся Стек, – согласился Лучезарный.
   Он пошел дальше, и пластиковые подошвы его сапог издавали тихие щелчки, когда он наступал на торчавшие из земли камни.
   Я двинулся следом за ним.
   – Мой отец до сих пор ее любит, – сказал я. – По крайней мере мне так кажется. Или, возможно, ему просто больно оттого, что она осталась одна.
   – Иногда подобная боль мало чем отличается от любви, – пробормотал Лорд-Мудрец.
 
   На улицах поселка начали появляться дети и их родители. Время завтрака прошло, и всем хотелось немного развлечься до появления богов. Наиболее популярным развлечением была игра в мяч – мячи были либо настоящие, резиновые, купленные на Юге, или самодельные, набитые сухим горохом. Матери бросали их прямо в руки детям, отцы же заставляли своих отпрысков немного побегать. Родители смотрели на детей блестящими от слез глазами, стараясь запомнить своих мальчиков и девочек, прежде чем те станут другими.
   Я уже упоминал о том, как неловко чувствовала себя моя женская половинка прошлой ночью в мужском теле. То же самое происходило каждый год в день солнцеворота, но в детском возрасте сбивало с толку куда больше. Руки то укорачивались, то становились длиннее, глаза оказывались на другой высоте от земли, а ступни – не на том расстоянии, к которому ты успел привыкнуть. По мере взросления становилось еще хуже: появлялась или исчезала грудь, по-другому распределялся вес тела, менялась сила и выносливость мышц – впрочем, мужская половинка далеко не всегда обладала физическим преимуществом. Я-женщина начала быстро расти в тринадцать лет, а я-мужчина не мог ее догнать до шестнадцати. В течение этих лет две мои половинки различались ростом почти на голову, из-за чего в течение нескольких недель после каждого превращения я чувствовал себя весьма неуклюже. Родителям же подобная неуклюжесть нравилась и даже казалась забавной, и именно поэтому они считали для себя правилом проверять координацию детей непосредственно перед переменой. Те же самые игры возобновлялись после того, как дети возвращались домой.
   Столь же тщательно после каждой перемены исследовали себя и сами дети. Невозможно было удержаться от того, чтобы то и дело не разглядывать себя. Прошел целый год, в течение которого ты находился в другом теле, и даже если нынешнее тело все это время просто спало в Гнездовье, оно тем не менее росло и менялось, пока твои глаза и мозг жили своей жизнью.
   Ты разглядываешь свои руки – оказывается, все родинки и веснушки, к которым ты привык, сменились другими, теми, которые ты смутно помнил по прошлому году, но теперь они стали темнее или больше, во всяком случае, более заметны, и ты думаешь о том, как другие ребята будут таращиться на эти странные пятна на твоей коже.
   О да, кожа… особенно когда ты становишься подростком. Ты постоянно дотрагиваешься до нее – до той самой кожи, о которой страстно мечтал всего несколько дней назад. Не знаю, почему на меня производила такое впечатление именно кожа – да, конечно, имелись и другие, откровенно сексуальные части тела, и многие подростки (включая и меня) неделю (или больше) после перемены пола ежедневно пытались в одиночку добиться оргазма. Однако меня больше всего возбуждала именно новая кожа.
   Будучи мужчиной в мужском теле, я порой вспоминал о том, как моя женская половинка мечтала дотронуться до мальчишеской груди или ягодиц, ощутить упругие мышцы под кожей, ее тепло… А будучи женщиной в женском теле, я помнил о том желании, которое возникало у моей мужской сущности при виде всего лишь обнаженного плеча…
   Ты просто ощущаешь себя сексуальным, вот и все. Ты разглядываешь свою кожу, свои ноги, свое тело – и понимаешь, что ты очень сексуален. Ты чувствуешь, какая страсть вспыхивает в представителях противоположного пола, стоит им только тебя увидеть. И в течение нескольких недель, пока вдруг не обнаружишь, что подобная страсть вспыхнула в тебе самом, ты кажешься желанным для всех и каждого.
   В эти несколько недель ты готов заниматься любовью с кем угодно – ведь твое тело проспало целый год и теперь стремится наверстать упущенное и приобрести новые ощущения. Ты даже не спрашиваешь себя: «Нравлюсь ли я ему? Хочет ли она меня?» Ты просто уверен в том, что обладаешь всем, о чем только может мечтать твой партнер.
   Сомнения возникают лишь позже, когда проходит первый восторг и шепот в ночи уже не сводится к одному: «Разве это не здорово?». Когда оба начинают воспринимать друг друга не только как тела, но и как людей. Когда мысль: «Конечно, он меня хочет!» сменяется мыслью: «А хочет ли он меня на самом деле?» Когда твой партнер говорит, что ему или ей нужно определенное время для более близкого знакомства, а ты предпочитаешь подумать, прежде чем принимать решение. Когда ощущение себя утрачивает сладостную новизну, и ты вновь вписываешься в нормальное течение жизни, становясь обычным человеком.