Джеймс Алан Гарднер
Час Предназначения
Линде: если меня собьет вдруг автобус, тебе не придется дочитывать эту книгу
Спасибо все той же группе писателей (Линде Карсон, Джону Макмалину, Дейву Тиллу) за те первые отзывы, которые я получил, как только еще теплые страницы начальных глав появились из принтера. И Роберту Дж. Сойеру, Ричарду Кёртису и Дженифер Брехл, которые прочитали весь роман целиком. И Шелли Гетц, которая сообщила мне, как называется эта маленькая выпуклость на позвоночнике (пока она делала мне УЗИ сломанной ноги… но это уже совсем другая история).
В заключение я благодарю Криса Блайта, Эрика Бристова, Дункана Бристоу и Ларри Хэкмана, которые первыми прошли со мной путь от Тобер-Коува до Кипарисовой топи.
И да сгинут навеки дикобразы!
Глава 1
СЕТКА ДЛЯ УТКИ
В ночь перед Предназначением я сидел на покрытом засохшей грязью бревне посреди болота в обществе лягушек и рыб, ожидая, когда боги пошлют мне утку. В детстве я провел здесь немало времени, упражняясь в игре на скрипке. Возможно, старики-москиты до сих пор рассказывают своим личинкам про человеческого детеныша, который был настолько увлечен извлечением всевозможных нотных сочетаний из струн своего инструмента, что ему даже некогда было прихлопнуть назойливое насекомое. По словам нашей целительницы, она трудилась от рассвета до заката, собирая травы и приготовляя из них снадобья, которыми приходилось смазывать мою кожу каждый раз, когда я вечером возвращался домой.
В то время Кипарисовая топь была единственным местом, где старейшины Тобер-Коува разрешали мне играть, утверждая, будто от звуков моей скрипки у коров сворачивается молоко. Теперь, когда мне исполнилось двадцать, на мою музыку давно уже никто не жаловался, более того, я стал приносить поселку немалый доход: меня посылали в глубь полуострова на свадьбы, праздники урожая и весенние торжества, где удавалось зарабатывать впятеро больше любого рыбака или фермера. Мой приемный отец рассказывал, что старейшины время от времени спорили о том, кому из них я больше всего обязан своими успехами; но на самом деле больше всего следовало благодарить стрекоз, быстро обнаруживших, что там, где играет скрипка, всегда носятся полчища москитов, которыми можно наесться до отвала. Можно сказать, они спасали меня от этих кровососов… и даже сейчас стрекозы Кипарисовой топи прилетали на звук скрипки, словно дети, услышавшие зовущий к обеду колокольчик.
Сидя на бревне, я подумал о том, не взять ли смычок и не сыграть ли в честь стрекоз благодарственную серенаду. Естественно, скрипка была со мной – я никогда не покидал дом без нее, даже отправляясь выбирать рыболовные сети, что являлось моей ежедневной работой. Скрипка значительно облегчала мне жизнь: как правило, в середине дня кто-нибудь обязательно говорил: «Фуллин, сыграй, чтоб стало веселее». И следующие часа два я наигрывал мелодию «Девушка и голодный свинопас», пока остальные гнули спины. Все считали, что это вполне честная сделка.
Взяв скрипку, я начал мягко водить смычком по струнам, как вдруг с дальнего конца болота до меня донеслась песня:
Подобный вариант я просто не рассматривал. Впрочем, говорить об этом казалось мне жестоким, но желание раз и навсегда объясниться возникало, едва лишь она спрашивала, насколько сильно я ее люблю, причем данный вопрос задавался неоднократно.
Я давно перерос Каппи. Меня знали на всем полуострове Бруйс и хорошо платили за музыку – коза за вечер, овца за день, корова за праздник. И мне не хотелось, чтобы нас видели вместе. Ее любовные песни и попытки соблазнения не вызывали никаких чувств, кроме жалости, какую испытываешь к старому покалеченному псу, все еще пытающемуся гоняться за кроликами.
Ко всему прочему, сегодня был канун Дня Предназначения, и до рассвета нам было запрещено видеться с другими людьми. Каппи могла и пренебречь законом, если он ее не устраивал, но я хотел, чтобы все было как положено. Сейчас она наверняка затаилась где-нибудь в темноте, ожидая моего ответа. Спеть мне не хватало духу, но почему бы не сыграть на скрипке – и тогда не пришлось бы беспокоиться о том, что Каппи не услышит в моем голосе особого восторга. Вполне хватило бы простой мелодии, и мне пришла в голову песня «Звезды на черном небе», мечтательная и романтичная, хотя в ней ни разу не упоминалось слово «любовь». Кроме того, она была как раз к месту – звезды в изобилии рассыпались по летнему небу, словно жемчужины, брошенные Госпожой Ночью. Я поднял смычок, глубоко вздохнул и…
… услышал другую скрипку, игравшую где-то далеко на болоте.
Скрипач, вне всякого сомнения, был хорошим музыкантом. От удивления я даже выронил смычок, который с легким звоном задел струны и упал в грязь у моих ног. Я поспешно поднял его.
Скрипка – инструмент с Юга. Мне она досталась от покойной матери, которая, в свою очередь, унаследовала ее после смерти отца… и так далее в течение семи поколений. Ни у кого на полуострове больше не было скрипки, не говоря уже о том, чтобы кто-либо умел с таким совершенством на ней играть. «Возможно, – подумал я, – это какой-нибудь заблудившийся южанин, странствующий музыкант, который сбился с дороги и расположился на ночь на болоте». Но мелодия была местная – популярная в Тобер-Коуве баллада о вероломном любовнике под названием «Не заставляй меня выбирать». Откуда она известна чужестранцу?
Я громко выругался, спугнув несколько лягушек, поспешно попрыгавших в воду. Ни одна мелодия в мире не могла бы заставить Каппи бежать быстрее. И помчалась бы она прямо ко мне, а не в другую сторону – она прекрасно знала, где я нахожусь, и ей бы и в голову никогда не пришло, что в ночи играет еще один скрипач. Нужно было сматываться, пока она не появилась. Собственно говоря, следовало найти этого южанина – как доказательство того, что я не единственный, кто мог играть ту мелодию.
Несколько мгновений я размышлял, брать ли скрипку с собой. Мне не хотелось ее оставлять, но, если бы я поскользнулся, пробираясь в темноте по болоту, или упал в грязную лужу, инструмент мог серьезно пострадать. Поспешно убрав скрипку в футляр, я спрятал его в дупло на бревне, на котором сидел.
Вместо скрипки я взял с собой копье. Тобер-Коув не нуждался в других скрипачах, что я и намеревался как можно яснее объяснить незнакомцу.
С детства я проводил много времени на болоте, поэтому знал все самые короткие пути и самые надежные тропы, но все же несколько раз поскользнулся и намочил штаны по колено. Впрочем, это меня не особо беспокоило, однако меньше всего хотелось случайно наступить на камень, который на самом деле окажется каймановой черепахой, зарывшейся в грязь, чтобы отложить яйца. Вот почему я, приближаясь к каждому встречавшемуся у меня на пути булыжнику, начинал с того, что осторожно постукивал по его верхушке тупым концом копья, проверяя, не появится ли злобная маленькая головка, готовая отгрызть кусок древка.
Музыка продолжала играть – отчетливо и громко. «Не заставляй меня выбирать» – песня длинная, на дюжину куплетов, в которых описываются добродетели двух мужчин, пожелавших разделить постель со взбалмошной двадцатилетней особой. Близится день, когда она должна будет навсегда выбрать свой пол и в результате закроет дверь перед одним из них и соединится с другим – вот только кто из них предпочтет остаться мужчиной? Подобная дилемма часто возникает в Тобер-Коуве, и потому песня пользуется популярностью среди его жителей, хотя Каппи принимает ее слишком близко к сердцу.
Вскоре я понял, что музыка доносится с середины болота, судя по всему, с небольшого островка, известного как Утиная отмель. Несмотря на название, уток там можно встретить редко – они избегают этих мест, потому что, согласно традиции, каждый год в канун Предназначения молодые люди ставят на отмели силки. Если богам угодно, чтобы вы выбрали конкретный пол, они пошлют вам утку соответствующего пола. Если же у богов нет в вашем отношении определенных планов, сетка останется пустой и вы можете выбрать тот пол, какой вам нравится. Прошло двадцать лет с тех пор, как в сетке последний раз запуталась посланная богами утка. Смеющаяся жрица приписала этот факт возросшей сообразительности уток. Впрочем, говорить подобное – ее работа.
Уже у самой Утиной отмели я вдруг сообразил, что готов нарушить правило, требующее полного уединения. Мне не положено было видеть других людей до восхода солнца, а неизвестный южанин, скорее всего, считался человеком, даже если Патриарший Закон не давал на этот вопрос прямого ответа.
Каким будет наказание за подобный проступок? Я не мог этого вспомнить, но старейшины постоянно искали повод, чтобы наложить лапу на большую часть моих доходов от музыки. Еще сегодня служитель Патриарха оштрафовал меня за то, что я предложил построить в нашем поселке крытый танцевальный павильон, такой же, как в Вайртауне. Можно подумать, я – единственный тобер, который считал, что нет ничего зазорного в заимствовании идей с материковой части полуострова. И все-таки я оказался единственным тобером, кто был наказан за подобное, – поэтому сейчас должен тщательно соблюдать любые, даже самые незначительные правила, в том числе и то, согласно которому запрещалось видеть кого-либо в канун Предназначения. Поэтому вместо того, чтобы прямо подойти к чужаку, я приблизился к нему так, что нас разделяли лишь заросли камыша, и крикнул:
– Эй!
Музыка прекратилась.
– Это земля тоберов, – сказал я. А дальше, надеясь, что это придаст мне уверенности, решил воспользоваться словами Патриарха, который с их помощью изгнал язычников, и процитировал: – «Очисти ее от своего присутствия и изыди в бездну вселенского зла. Будь ты проклят и знай, что даже твой запах меня оскорбляет».
– Что ж, более любезного приветствия я и не ожидал, – послышался насмешливый голос. – Спасибо.
Я не мог понять, мужчина со мной разговаривает или женщина, к тому же без малейших признаков гортанного южного акцента.
– Кто ты? – спросил я.
Единственным ответом был громкий шорох тростника. Я быстро прикрыл глаза рукой, ожидая, что сейчас кто-то появится из стены камышей, но шум удалялся в противоположном направлении. Я затаил дыхание, прислушиваясь. Шорох становился все тише.
И снова наступила ночная тишина – если не считать стрекотания сверчков, кваканья лягушек и жужжания сотен стрекоз, летающих над отмелью. Я осторожно раздвинул камыши, готовый сразу же отвести взгляд, если чужак вернулся.
Посреди отмели на илистой земле горел костер. В его свете отчетливо было видно множество следов сапог, оставлявших четкие отпечатки, – городская обувь, ничем не похожая на мокасины, которые носили местные. Судя по всему, неизвестный скрипач провел здесь немало часов, но ничто не говорило о том, что он намеревался остаться здесь на ночь. Не было ни палатки, ни снаряжения, ничего, кроме костра, – словно чужак готов был сорваться с места и бежать, как только появится кто-то, заинтересовавшийся источником музыки.
– Я не собираюсь играть в прятки! – крикнул я в темноту.
И тут же пожалел об этом – меня могла услышать Каппи! Если она была достаточно близко, то могла догадаться, где я нахожусь, а, вообще говоря, мое присутствие здесь являлось очередным нарушением правил. Поставив ловушки, следовало держаться поодаль, пока…
Так-так…
Немного подумав, я подошел поближе – не для того, чтобы нарушить правила, проверяя ловушку до рассвета, но желая просто посмотреть, есть ли рядом с ней следы. И действительно, следы имелись, в большом количестве, а моя ловушка не была пуста!
В сетке неподвижно лежала запутавшаяся в ней утка. Меня охватило радостное возбуждение – я оказался первым человеком за двадцать лет, до которого снизошли боги!
Но избраннику богов следовало вести себя с подобающим случаю достоинством. Я осторожно поднял сетку за свисающий край, ожидая, что птица сейчас начнет отчаянно биться. Однако утка не шевелилась, а с ее тела на болотную грязь упала тяжелая капля.
Я медленно высвободил птицу из влажной сетки, хотя ставил ловушку на сухой земле, в двух шагах от воды. При свете звезд мои руки показались мне черными. Поднеся пальцы к носу, я почувствовал запах крови. Тело утки было холодным.
Оставив сетку на земле, я подошел со своей добычей к костру чужака. Огонь почти погас; я отломил несколько сухих камышинок и бросил их на? угли. Они с шипением вспыхнули, и в желтом свете пламени я смог внимательнее разглядеть утку.
Судя по окраске оперения, это был селезень. Однако под его хвостом не оказалось ничего, кроме окровавленных кишок, свисавших там, где ножом вырезали кусок плоти.
Итак, это был не самец. Больше не самец.
Схватив птицу за шею, я дважды раскрутил ее над головой и со всей силы зашвырнул прочь. Кувыркаясь в воздухе, тушка перелетела через заросли тростника и шлепнулась в воду. Несколько мгновений я стоял, тяжело дыша, затем пнул костер, который рассыпался множеством искр; некоторые из них зашипели, попав в воду. Я прошелся по отмели, методично втаптывая остатки костра в грязь.
Чужак кастрировал мою утку. Утку, посланную мне богами, чтобы я, следуя их воле, избрал пол.
Нелюдь. Нейт. Существо среднего рода. Не мужчина, не женщина.
Это чудовище я видел лишь однажды, в детстве. Ужасные воспоминания: бледное лицо, жирное и опухшее, так близко; руки, поднимающие меня над землей, и собственный крик – вот-вот эта тварь сейчас расправится со мной! Потом кто-то отнимает меня у этого монстра, появились другие люди, которые бросали в него камнями и тыкали тупыми концами копий. Когда в лоб нейта попал острый камень, до крови рассекший кожу, он, точнее, она взвыла, бросила на меня голодный взгляд и убежала.
Именно так мы, тоберы, всегда относились к нейтам: немедленное изгнание и смерть, если монстр попытается вернуться. Нейты были отступниками, мятежниками, еретиками. В течение многих поколений каждый представитель нашего народа выбирал себе пол на всю жизнь в свой Час Предназначения, добровольно отказываясь от другой, мужской или женской ипостаси. Однако нейты заявляли, что незачем отвергать половину своей сути, а жить следует в согласии и с женским, и с мужским естеством. И потому в Тобер-Коуве ненавидели нейтов так же, как можно ненавидеть любого, кто заявит, что все твои проблемы надуманны и ты создал их себе сам.
От самой мысли о том, что я должен стать нейтом, что именно этого пожелали боги, мне стало не по себе. Отвращение было столь сильным, что мой разум с трудом мог его вынести.
– Фуллин? – послышался голос Каппи, совсем близко, по другую сторону тростниковых зарослей, недалеко от того места, откуда я обратился к чужаку. Возможно, ее привело сюда пламя костра. – Что ты делаешь на отмели? – с неподдельным гневом спросила она.
– Здесь неподалеку кто-то скрывается, – ответил я настолько спокойно, насколько мог. – Кто-то опасный. Не шуми.
– Как тут может быть кто-то еще? – спросила она чуть тише.
– Я не знаю, что происходит, знаю только, что могут быть неприятности, ясно? Иди куда-нибудь в безопасное место и оставайся там.
– Не говори со мной так!
– Каппи, прошу тебя…
Но тростники раздвинулись, и она вышла ко мне. Я вздохнул. Конец уединению.
К моему удивлению, на ней были штаны из отбеленного полотна. Возможно, этому не стоило придавать особого значения – ночью на кишащем москитами болоте штаны куда удобнее юбки, – но я никогда прежде не видел ее в штанах в те годы, когда она была женщиной. Видимо, Каппи стащила одежду из отцовского шкафа – та была слишком велика для ее стройной фигуры. Удерживаемые на поясе подтяжками и плотно заправленные в носки штаны болтались на ней, словно парус. Рубашка тоже развевалась на ветру, мужская рубашка, слишком большая и свободная, так что очертания ее маленьких грудей лишь угадывались под тканью. И ее волосы… что и говорить, развеваться уже было нечему. Прекрасных длинных черных волос просто не стало. Еще несколько часов назад, когда за ужином Каппи кормила грудью свою дочь Пону, они свободно падали на ее обнаженные плечи – но теперь они были коротко и неровно подстрижены. Каппи-женщина оделась и подстриглась как мужчина. Возможно, подумал я, это лишь новое ухищрение, попытка вызвать мой интерес. Если так, то она не удалась – во внешности Каппи чувствовалось нечто тревожащее и неестественное. Традиция Дня Предназначения позволяла кандидатам одеваться как угодно, но поселок все равно будет шокирован подобным зрелищем.
– Что ты с собой сотворила? – пробормотал я.
– Ничего, – последовал ответ. – Так что ты здесь делаешь?
В обычных обстоятельствах я бы солгал или просто отмахнулся от нее – по привычке, выработанной за прошедшие месяцы. Еще с зимы у меня пропало всякое желание чем-либо с ней делиться, и уж тем более – неприятными событиями. Однако сейчас она была настолько непохожа на себя, что я рассказал ей обо всем, то и дело украдкой бросая взгляд то на ее волосы, то на одежду. Она недоверчиво фыркнула, когда я поклялся, что тут был второй скрипач, но, думаю, вполне могла сообразить, что музыка доносилась с Утиной отмели, и видела, что моего инструмента при мне нет.
Когда я закончил свой рассказ, она тотчас же направилась к своей ловушке для уток. Не знаю, что меня испугало, но за ней я не пошел. Мгновение спустя я услышал ругательство, которого никогда не произнесла бы ни одна приличная женщина, и звук чего-то тяжелого, упавшего в воду.
Каппи медленно вернулась назад. В темноте я не мог различить выражения ее лица.
– У тебя тоже утка? – спросил я.
– По-моему, тебе следовало бы пустить в ход копье.
– Если ты думаешь, что я стану выслеживать этого чужака, то ошибаешься. Я не собираюсь нарушать свое уединение в большей степени, чем уже успел.
– Тогда дай копье мне. – Она протянула руку.
– Не будь смешной. Ты женщина.
– Я лучше владею копьем, чем ты.
Я рассмеялся. Да, в свои мужские годы Каппи мастерски владела копьем, как при метании в цель, так и в поединках. Ей наверняка предлагали вступить в Гильдию воинов. Но в этом году она была женщиной и вряд ли в должной степени могла владеть оружием – несмотря на одежду.
– Ступай куда-нибудь в безопасное место, спрячься там, – опять предложил я. – Например, к тому мертвому дереву, где мы как-то видели сову, помнишь? Я тоже буду неподалеку от этого дерева; если чужак вернется, ты сможешь позвать на помощь, и я сразу прибегу.
Каппи подошла ко мне, и мне показалось, что она хочет меня обнять, подбодрить. Я развел руки, но тут ее кулак вонзился мне в живот и она подставила мне подножку. Я рухнул в грязь, не в силах подняться и ощущая на губах отвратительный привкус болотной жижи.
Копья в моей руке больше не было. Откуда-то сверху послышался голос Каппи:
– Иди… в безопасное место.
Несколько минут я лежал пластом, чувствуя, как отчаянно кружится голова. В конце концов мне удалось перевернуться на спину, так что я уставился на звезды, которые покачивались перед глазами, словно пьяные светлячки. Мой желудок стремился вывернуться наизнанку, и не было никаких сил сдерживать позывы рвоты. Я просто ждал, пока случится неизбежное… Но вдруг все успокоилось, звезды замерли, и в голове у меня прояснилось.
За ужином Каппи кормила грудью Пону и, следовательно, однозначно относилась к женскому полу, в этом у меня не было никаких сомнений. Мы избегали встречаться друг с другом взглядами, но подобная напряженность в отношениях давно уже стала привычной. Потом мы разошлись, чтобы подготовиться к церемонии: она к своим родителям, а я к своему приемному отцу.
Похоже, вскоре после того, как мы расстались, в нее вселился дьявол. Или целый легион дьяволов. Когда дьяволы вселяются в женщину, они часто вынуждают ее думать, будто она мужчина. Хакур, служитель Патриарха, утверждал, что канун Предназначения – слишком священное время для того, чтобы дьяволы вылезали из своих нор, но Смеющаяся жрица говорила, будто для них это самая любимая ночь в году – воздух насыщен жизненной силой, которую они впитывают всей своей кожей.
Похоже, Смеющаяся жрица все-таки была права.
С трудом поднявшись на ноги, я огляделся по сторонам. Каппи не было, копья тоже, только я один посреди тьмы.
Где-то далеко, возле того места, где Кипарисовый ручей впадал в Ершовый водопад, скрипка снова заиграла мелодию «Не заставляй меня выбирать». Чужак явно пытался привлечь наше внимание. Глубоко вздохнув, я направился в ту сторону, откуда доносились знакомые звуки.
Я хорошо знал все тропинки на болотах – в детстве исходил их множество раз, со скрипкой у подбородка, воображая себя странствующим трубадуром. Благодаря этим прогулкам я узнал, какой силой обладает музыка – моя игра заставляла всю живность разбегаться в разные стороны. Многие из приметных мест на болоте я назвал в честь спугнутых там животных. Поросший крапивой клочок земли я окрестил Черепашьим ужасом, полоска засохшей грязи стала Журавлиным страхом, а старая самоходная повозка, наполовину утонувшая в трясине, – Лягушачьим пугалом.
Старая машина казалась теперь не более чем кочкой посреди топи. Четыре столетия назад, до упадка цивилизации Древних, вероятно, через болото вела дорога, но теперь она исчезла, поглощенная трясиной и временем, так же как и все прочее, существовавшее на Земле в двадцатом веке. Когда я был маленьким, мне иногда нравилось воображать себе скелет водителя внутри завязшей в болоте машины, вцепившийся костяшками в рулевое колесо, с костлявыми ступнями на педалях. Впрочем, скорее всего, водитель успел выбраться из машины и крикнуть в небо: «Заберите меня отсюда!» И его забрал к звездам так называемый Союз народов – как и всех остальных изменников, покинувших планету в годы Великого Опустошения.
Скатертью дорога.
Когда я забрался на радиатор машины, слышавшаяся впереди музыка оборвалась на половине фразы. Я прислушался. Тишина… а затем крик, за которым последовал тяжелый всплеск. Я бросился вперед, петляя среди высоких камышей, пока не выскочил на открытое место на берегу Кипарисового ручья.
Каппи стояла по пояс в воде, держа над головой копье, которое она явно была готова метнуть вниз, словно собираясь насадить на него рыбу. Я не видел, куда она целится, вокруг нее лишь плескалась черная вода. Она явно чего-то ждала, затаив дыхание и глядя в ручей перед собой.
На берегу у моих ног лежал смычок, а в нескольких шагах от него – сама скрипка, верхней стороной в грязи. Я поспешно поднял ее. Прекрасный инструмент, более легкий, чем мой, с более изящно отделанными колками. Струны были сделаны не из кишок, а из металлической проволоки. И где это незнакомец умудрился их раздобыть?
В то время Кипарисовая топь была единственным местом, где старейшины Тобер-Коува разрешали мне играть, утверждая, будто от звуков моей скрипки у коров сворачивается молоко. Теперь, когда мне исполнилось двадцать, на мою музыку давно уже никто не жаловался, более того, я стал приносить поселку немалый доход: меня посылали в глубь полуострова на свадьбы, праздники урожая и весенние торжества, где удавалось зарабатывать впятеро больше любого рыбака или фермера. Мой приемный отец рассказывал, что старейшины время от времени спорили о том, кому из них я больше всего обязан своими успехами; но на самом деле больше всего следовало благодарить стрекоз, быстро обнаруживших, что там, где играет скрипка, всегда носятся полчища москитов, которыми можно наесться до отвала. Можно сказать, они спасали меня от этих кровососов… и даже сейчас стрекозы Кипарисовой топи прилетали на звук скрипки, словно дети, услышавшие зовущий к обеду колокольчик.
Сидя на бревне, я подумал о том, не взять ли смычок и не сыграть ли в честь стрекоз благодарственную серенаду. Естественно, скрипка была со мной – я никогда не покидал дом без нее, даже отправляясь выбирать рыболовные сети, что являлось моей ежедневной работой. Скрипка значительно облегчала мне жизнь: как правило, в середине дня кто-нибудь обязательно говорил: «Фуллин, сыграй, чтоб стало веселее». И следующие часа два я наигрывал мелодию «Девушка и голодный свинопас», пока остальные гнули спины. Все считали, что это вполне честная сделка.
Взяв скрипку, я начал мягко водить смычком по струнам, как вдруг с дальнего конца болота до меня донеслась песня:
Каппи, романтическая душа. В те годы, когда она была мужчиной, ее прекрасный бас, рокочущий и проникновенный, напоминал рыдания Господина Грома над погибшим сыном. Я много раз говорил, что подобный голос мог бы приносить немалые деньги, стоит лишь приложить немного усилий. Но теперь женщина-Каппи обладала отвратительным голосом – тонким, словно тростинка, готовым сорваться на следующей же ноте. К великому сожалению, именно в этом облике она полюбила петь, прежде предпочитая молча сидеть у костра, угрюмо уставившись на огонь.
Я приду к тебе зимой,
И хотя все вокруг будет лежать в снегу,
Холода мы не почувствуем…
В последнее время она пела каждый день слезливые сентиментальные песенки, причем манеру исполнения, похоже, позаимствовала у некоей особы из бродячей труппы, пару недель назад посетившей Тобер-Коув. Тогда по просьбе публики я поднялся на сцену, чтобы аккомпанировать певице, которая изо всех сил пыталась возбудить нездоровую страсть у собравшихся на площади мужчин. Вы наверняка догадываетесь, о чем идет речь, – когда певица зазывно, как ей кажется, виляет бедрами, и не поймешь, то ли она поет, то ли просто страстно стонет. Поскольку я находился на сцене рядом с ней, большая часть этих призывов была адресована мне, впрочем, я старался их попросту не замечать. Певица прижималась ко мне, а я думал лишь об одном – чтобы случайно не попасть ей смычком в глаз. Каппи, похоже, почему-то решила, что сумеет подобным образом прельстить меня, хотя, признаюсь, она мало походила на профессиональных соблазнительниц с Юга.
Я проведу с тобой всю весну,
И пусть дует влажный ветер с северо-запада,
Сырости мы не почувствуем…
Ее к тому же живо интересовало, какой пол я собираюсь выбрать себе в Предназначение. Патриарший закон строго запрещал обсуждать с кем-либо выбор, но Каппи-женщина пренебрегала любыми законами, считая их бессмысленными и бесполезными – лично для нее. «Мне нужно это знать, как ты не понимаешь! – возмущалась она. – Вдруг мы оба выберем один и тот же пол, тогда о женитьбе не может быть и речи».
Я буду танцевать с тобой все лето,
И даже если жара иссушит реки,
Зноя мы не почувствуем…
Подобный вариант я просто не рассматривал. Впрочем, говорить об этом казалось мне жестоким, но желание раз и навсегда объясниться возникало, едва лишь она спрашивала, насколько сильно я ее люблю, причем данный вопрос задавался неоднократно.
Я давно перерос Каппи. Меня знали на всем полуострове Бруйс и хорошо платили за музыку – коза за вечер, овца за день, корова за праздник. И мне не хотелось, чтобы нас видели вместе. Ее любовные песни и попытки соблазнения не вызывали никаких чувств, кроме жалости, какую испытываешь к старому покалеченному псу, все еще пытающемуся гоняться за кроликами.
Песня закончилась. Мне хотелось крикнуть: «Хватит обманывать себя и мучить других!» – но, конечно, я промолчал. Иначе Каппи сразу прибежала бы ко мне, спрашивая, что я имел в виду, или в очередной раз требуя, чтобы мы поговорили о нашем будущем, «пока еще не поздно!». И это было последним, чего бы я желал. Любая попытка завести разговор на подобную тему вынуждала меня изобретать все новые и новые способы, чтобы увильнуть от ее вопросов.
Я буду держать тебя за руку всю осень,
И когда сияние солнца потускнеет,
Наша любовь все же не оставит нас,
Наша любовь не оставит нас…
Ко всему прочему, сегодня был канун Дня Предназначения, и до рассвета нам было запрещено видеться с другими людьми. Каппи могла и пренебречь законом, если он ее не устраивал, но я хотел, чтобы все было как положено. Сейчас она наверняка затаилась где-нибудь в темноте, ожидая моего ответа. Спеть мне не хватало духу, но почему бы не сыграть на скрипке – и тогда не пришлось бы беспокоиться о том, что Каппи не услышит в моем голосе особого восторга. Вполне хватило бы простой мелодии, и мне пришла в голову песня «Звезды на черном небе», мечтательная и романтичная, хотя в ней ни разу не упоминалось слово «любовь». Кроме того, она была как раз к месту – звезды в изобилии рассыпались по летнему небу, словно жемчужины, брошенные Госпожой Ночью. Я поднял смычок, глубоко вздохнул и…
… услышал другую скрипку, игравшую где-то далеко на болоте.
Скрипач, вне всякого сомнения, был хорошим музыкантом. От удивления я даже выронил смычок, который с легким звоном задел струны и упал в грязь у моих ног. Я поспешно поднял его.
Скрипка – инструмент с Юга. Мне она досталась от покойной матери, которая, в свою очередь, унаследовала ее после смерти отца… и так далее в течение семи поколений. Ни у кого на полуострове больше не было скрипки, не говоря уже о том, чтобы кто-либо умел с таким совершенством на ней играть. «Возможно, – подумал я, – это какой-нибудь заблудившийся южанин, странствующий музыкант, который сбился с дороги и расположился на ночь на болоте». Но мелодия была местная – популярная в Тобер-Коуве баллада о вероломном любовнике под названием «Не заставляй меня выбирать». Откуда она известна чужестранцу?
Я громко выругался, спугнув несколько лягушек, поспешно попрыгавших в воду. Ни одна мелодия в мире не могла бы заставить Каппи бежать быстрее. И помчалась бы она прямо ко мне, а не в другую сторону – она прекрасно знала, где я нахожусь, и ей бы и в голову никогда не пришло, что в ночи играет еще один скрипач. Нужно было сматываться, пока она не появилась. Собственно говоря, следовало найти этого южанина – как доказательство того, что я не единственный, кто мог играть ту мелодию.
Несколько мгновений я размышлял, брать ли скрипку с собой. Мне не хотелось ее оставлять, но, если бы я поскользнулся, пробираясь в темноте по болоту, или упал в грязную лужу, инструмент мог серьезно пострадать. Поспешно убрав скрипку в футляр, я спрятал его в дупло на бревне, на котором сидел.
Вместо скрипки я взял с собой копье. Тобер-Коув не нуждался в других скрипачах, что я и намеревался как можно яснее объяснить незнакомцу.
С детства я проводил много времени на болоте, поэтому знал все самые короткие пути и самые надежные тропы, но все же несколько раз поскользнулся и намочил штаны по колено. Впрочем, это меня не особо беспокоило, однако меньше всего хотелось случайно наступить на камень, который на самом деле окажется каймановой черепахой, зарывшейся в грязь, чтобы отложить яйца. Вот почему я, приближаясь к каждому встречавшемуся у меня на пути булыжнику, начинал с того, что осторожно постукивал по его верхушке тупым концом копья, проверяя, не появится ли злобная маленькая головка, готовая отгрызть кусок древка.
Музыка продолжала играть – отчетливо и громко. «Не заставляй меня выбирать» – песня длинная, на дюжину куплетов, в которых описываются добродетели двух мужчин, пожелавших разделить постель со взбалмошной двадцатилетней особой. Близится день, когда она должна будет навсегда выбрать свой пол и в результате закроет дверь перед одним из них и соединится с другим – вот только кто из них предпочтет остаться мужчиной? Подобная дилемма часто возникает в Тобер-Коуве, и потому песня пользуется популярностью среди его жителей, хотя Каппи принимает ее слишком близко к сердцу.
Вскоре я понял, что музыка доносится с середины болота, судя по всему, с небольшого островка, известного как Утиная отмель. Несмотря на название, уток там можно встретить редко – они избегают этих мест, потому что, согласно традиции, каждый год в канун Предназначения молодые люди ставят на отмели силки. Если богам угодно, чтобы вы выбрали конкретный пол, они пошлют вам утку соответствующего пола. Если же у богов нет в вашем отношении определенных планов, сетка останется пустой и вы можете выбрать тот пол, какой вам нравится. Прошло двадцать лет с тех пор, как в сетке последний раз запуталась посланная богами утка. Смеющаяся жрица приписала этот факт возросшей сообразительности уток. Впрочем, говорить подобное – ее работа.
Уже у самой Утиной отмели я вдруг сообразил, что готов нарушить правило, требующее полного уединения. Мне не положено было видеть других людей до восхода солнца, а неизвестный южанин, скорее всего, считался человеком, даже если Патриарший Закон не давал на этот вопрос прямого ответа.
Каким будет наказание за подобный проступок? Я не мог этого вспомнить, но старейшины постоянно искали повод, чтобы наложить лапу на большую часть моих доходов от музыки. Еще сегодня служитель Патриарха оштрафовал меня за то, что я предложил построить в нашем поселке крытый танцевальный павильон, такой же, как в Вайртауне. Можно подумать, я – единственный тобер, который считал, что нет ничего зазорного в заимствовании идей с материковой части полуострова. И все-таки я оказался единственным тобером, кто был наказан за подобное, – поэтому сейчас должен тщательно соблюдать любые, даже самые незначительные правила, в том числе и то, согласно которому запрещалось видеть кого-либо в канун Предназначения. Поэтому вместо того, чтобы прямо подойти к чужаку, я приблизился к нему так, что нас разделяли лишь заросли камыша, и крикнул:
– Эй!
Музыка прекратилась.
– Это земля тоберов, – сказал я. А дальше, надеясь, что это придаст мне уверенности, решил воспользоваться словами Патриарха, который с их помощью изгнал язычников, и процитировал: – «Очисти ее от своего присутствия и изыди в бездну вселенского зла. Будь ты проклят и знай, что даже твой запах меня оскорбляет».
– Что ж, более любезного приветствия я и не ожидал, – послышался насмешливый голос. – Спасибо.
Я не мог понять, мужчина со мной разговаривает или женщина, к тому же без малейших признаков гортанного южного акцента.
– Кто ты? – спросил я.
Единственным ответом был громкий шорох тростника. Я быстро прикрыл глаза рукой, ожидая, что сейчас кто-то появится из стены камышей, но шум удалялся в противоположном направлении. Я затаил дыхание, прислушиваясь. Шорох становился все тише.
И снова наступила ночная тишина – если не считать стрекотания сверчков, кваканья лягушек и жужжания сотен стрекоз, летающих над отмелью. Я осторожно раздвинул камыши, готовый сразу же отвести взгляд, если чужак вернулся.
Посреди отмели на илистой земле горел костер. В его свете отчетливо было видно множество следов сапог, оставлявших четкие отпечатки, – городская обувь, ничем не похожая на мокасины, которые носили местные. Судя по всему, неизвестный скрипач провел здесь немало часов, но ничто не говорило о том, что он намеревался остаться здесь на ночь. Не было ни палатки, ни снаряжения, ничего, кроме костра, – словно чужак готов был сорваться с места и бежать, как только появится кто-то, заинтересовавшийся источником музыки.
– Я не собираюсь играть в прятки! – крикнул я в темноту.
И тут же пожалел об этом – меня могла услышать Каппи! Если она была достаточно близко, то могла догадаться, где я нахожусь, а, вообще говоря, мое присутствие здесь являлось очередным нарушением правил. Поставив ловушки, следовало держаться поодаль, пока…
Так-так…
Немного подумав, я подошел поближе – не для того, чтобы нарушить правила, проверяя ловушку до рассвета, но желая просто посмотреть, есть ли рядом с ней следы. И действительно, следы имелись, в большом количестве, а моя ловушка не была пуста!
В сетке неподвижно лежала запутавшаяся в ней утка. Меня охватило радостное возбуждение – я оказался первым человеком за двадцать лет, до которого снизошли боги!
Но избраннику богов следовало вести себя с подобающим случаю достоинством. Я осторожно поднял сетку за свисающий край, ожидая, что птица сейчас начнет отчаянно биться. Однако утка не шевелилась, а с ее тела на болотную грязь упала тяжелая капля.
Я медленно высвободил птицу из влажной сетки, хотя ставил ловушку на сухой земле, в двух шагах от воды. При свете звезд мои руки показались мне черными. Поднеся пальцы к носу, я почувствовал запах крови. Тело утки было холодным.
Оставив сетку на земле, я подошел со своей добычей к костру чужака. Огонь почти погас; я отломил несколько сухих камышинок и бросил их на? угли. Они с шипением вспыхнули, и в желтом свете пламени я смог внимательнее разглядеть утку.
Судя по окраске оперения, это был селезень. Однако под его хвостом не оказалось ничего, кроме окровавленных кишок, свисавших там, где ножом вырезали кусок плоти.
Итак, это был не самец. Больше не самец.
Схватив птицу за шею, я дважды раскрутил ее над головой и со всей силы зашвырнул прочь. Кувыркаясь в воздухе, тушка перелетела через заросли тростника и шлепнулась в воду. Несколько мгновений я стоял, тяжело дыша, затем пнул костер, который рассыпался множеством искр; некоторые из них зашипели, попав в воду. Я прошелся по отмели, методично втаптывая остатки костра в грязь.
Чужак кастрировал мою утку. Утку, посланную мне богами, чтобы я, следуя их воле, избрал пол.
Нелюдь. Нейт. Существо среднего рода. Не мужчина, не женщина.
Это чудовище я видел лишь однажды, в детстве. Ужасные воспоминания: бледное лицо, жирное и опухшее, так близко; руки, поднимающие меня над землей, и собственный крик – вот-вот эта тварь сейчас расправится со мной! Потом кто-то отнимает меня у этого монстра, появились другие люди, которые бросали в него камнями и тыкали тупыми концами копий. Когда в лоб нейта попал острый камень, до крови рассекший кожу, он, точнее, она взвыла, бросила на меня голодный взгляд и убежала.
Именно так мы, тоберы, всегда относились к нейтам: немедленное изгнание и смерть, если монстр попытается вернуться. Нейты были отступниками, мятежниками, еретиками. В течение многих поколений каждый представитель нашего народа выбирал себе пол на всю жизнь в свой Час Предназначения, добровольно отказываясь от другой, мужской или женской ипостаси. Однако нейты заявляли, что незачем отвергать половину своей сути, а жить следует в согласии и с женским, и с мужским естеством. И потому в Тобер-Коуве ненавидели нейтов так же, как можно ненавидеть любого, кто заявит, что все твои проблемы надуманны и ты создал их себе сам.
От самой мысли о том, что я должен стать нейтом, что именно этого пожелали боги, мне стало не по себе. Отвращение было столь сильным, что мой разум с трудом мог его вынести.
– Фуллин? – послышался голос Каппи, совсем близко, по другую сторону тростниковых зарослей, недалеко от того места, откуда я обратился к чужаку. Возможно, ее привело сюда пламя костра. – Что ты делаешь на отмели? – с неподдельным гневом спросила она.
– Здесь неподалеку кто-то скрывается, – ответил я настолько спокойно, насколько мог. – Кто-то опасный. Не шуми.
– Как тут может быть кто-то еще? – спросила она чуть тише.
– Я не знаю, что происходит, знаю только, что могут быть неприятности, ясно? Иди куда-нибудь в безопасное место и оставайся там.
– Не говори со мной так!
– Каппи, прошу тебя…
Но тростники раздвинулись, и она вышла ко мне. Я вздохнул. Конец уединению.
К моему удивлению, на ней были штаны из отбеленного полотна. Возможно, этому не стоило придавать особого значения – ночью на кишащем москитами болоте штаны куда удобнее юбки, – но я никогда прежде не видел ее в штанах в те годы, когда она была женщиной. Видимо, Каппи стащила одежду из отцовского шкафа – та была слишком велика для ее стройной фигуры. Удерживаемые на поясе подтяжками и плотно заправленные в носки штаны болтались на ней, словно парус. Рубашка тоже развевалась на ветру, мужская рубашка, слишком большая и свободная, так что очертания ее маленьких грудей лишь угадывались под тканью. И ее волосы… что и говорить, развеваться уже было нечему. Прекрасных длинных черных волос просто не стало. Еще несколько часов назад, когда за ужином Каппи кормила грудью свою дочь Пону, они свободно падали на ее обнаженные плечи – но теперь они были коротко и неровно подстрижены. Каппи-женщина оделась и подстриглась как мужчина. Возможно, подумал я, это лишь новое ухищрение, попытка вызвать мой интерес. Если так, то она не удалась – во внешности Каппи чувствовалось нечто тревожащее и неестественное. Традиция Дня Предназначения позволяла кандидатам одеваться как угодно, но поселок все равно будет шокирован подобным зрелищем.
– Что ты с собой сотворила? – пробормотал я.
– Ничего, – последовал ответ. – Так что ты здесь делаешь?
В обычных обстоятельствах я бы солгал или просто отмахнулся от нее – по привычке, выработанной за прошедшие месяцы. Еще с зимы у меня пропало всякое желание чем-либо с ней делиться, и уж тем более – неприятными событиями. Однако сейчас она была настолько непохожа на себя, что я рассказал ей обо всем, то и дело украдкой бросая взгляд то на ее волосы, то на одежду. Она недоверчиво фыркнула, когда я поклялся, что тут был второй скрипач, но, думаю, вполне могла сообразить, что музыка доносилась с Утиной отмели, и видела, что моего инструмента при мне нет.
Когда я закончил свой рассказ, она тотчас же направилась к своей ловушке для уток. Не знаю, что меня испугало, но за ней я не пошел. Мгновение спустя я услышал ругательство, которого никогда не произнесла бы ни одна приличная женщина, и звук чего-то тяжелого, упавшего в воду.
Каппи медленно вернулась назад. В темноте я не мог различить выражения ее лица.
– У тебя тоже утка? – спросил я.
– По-моему, тебе следовало бы пустить в ход копье.
– Если ты думаешь, что я стану выслеживать этого чужака, то ошибаешься. Я не собираюсь нарушать свое уединение в большей степени, чем уже успел.
– Тогда дай копье мне. – Она протянула руку.
– Не будь смешной. Ты женщина.
– Я лучше владею копьем, чем ты.
Я рассмеялся. Да, в свои мужские годы Каппи мастерски владела копьем, как при метании в цель, так и в поединках. Ей наверняка предлагали вступить в Гильдию воинов. Но в этом году она была женщиной и вряд ли в должной степени могла владеть оружием – несмотря на одежду.
– Ступай куда-нибудь в безопасное место, спрячься там, – опять предложил я. – Например, к тому мертвому дереву, где мы как-то видели сову, помнишь? Я тоже буду неподалеку от этого дерева; если чужак вернется, ты сможешь позвать на помощь, и я сразу прибегу.
Каппи подошла ко мне, и мне показалось, что она хочет меня обнять, подбодрить. Я развел руки, но тут ее кулак вонзился мне в живот и она подставила мне подножку. Я рухнул в грязь, не в силах подняться и ощущая на губах отвратительный привкус болотной жижи.
Копья в моей руке больше не было. Откуда-то сверху послышался голос Каппи:
– Иди… в безопасное место.
Несколько минут я лежал пластом, чувствуя, как отчаянно кружится голова. В конце концов мне удалось перевернуться на спину, так что я уставился на звезды, которые покачивались перед глазами, словно пьяные светлячки. Мой желудок стремился вывернуться наизнанку, и не было никаких сил сдерживать позывы рвоты. Я просто ждал, пока случится неизбежное… Но вдруг все успокоилось, звезды замерли, и в голове у меня прояснилось.
За ужином Каппи кормила грудью Пону и, следовательно, однозначно относилась к женскому полу, в этом у меня не было никаких сомнений. Мы избегали встречаться друг с другом взглядами, но подобная напряженность в отношениях давно уже стала привычной. Потом мы разошлись, чтобы подготовиться к церемонии: она к своим родителям, а я к своему приемному отцу.
Похоже, вскоре после того, как мы расстались, в нее вселился дьявол. Или целый легион дьяволов. Когда дьяволы вселяются в женщину, они часто вынуждают ее думать, будто она мужчина. Хакур, служитель Патриарха, утверждал, что канун Предназначения – слишком священное время для того, чтобы дьяволы вылезали из своих нор, но Смеющаяся жрица говорила, будто для них это самая любимая ночь в году – воздух насыщен жизненной силой, которую они впитывают всей своей кожей.
Похоже, Смеющаяся жрица все-таки была права.
С трудом поднявшись на ноги, я огляделся по сторонам. Каппи не было, копья тоже, только я один посреди тьмы.
Где-то далеко, возле того места, где Кипарисовый ручей впадал в Ершовый водопад, скрипка снова заиграла мелодию «Не заставляй меня выбирать». Чужак явно пытался привлечь наше внимание. Глубоко вздохнув, я направился в ту сторону, откуда доносились знакомые звуки.
Я хорошо знал все тропинки на болотах – в детстве исходил их множество раз, со скрипкой у подбородка, воображая себя странствующим трубадуром. Благодаря этим прогулкам я узнал, какой силой обладает музыка – моя игра заставляла всю живность разбегаться в разные стороны. Многие из приметных мест на болоте я назвал в честь спугнутых там животных. Поросший крапивой клочок земли я окрестил Черепашьим ужасом, полоска засохшей грязи стала Журавлиным страхом, а старая самоходная повозка, наполовину утонувшая в трясине, – Лягушачьим пугалом.
Старая машина казалась теперь не более чем кочкой посреди топи. Четыре столетия назад, до упадка цивилизации Древних, вероятно, через болото вела дорога, но теперь она исчезла, поглощенная трясиной и временем, так же как и все прочее, существовавшее на Земле в двадцатом веке. Когда я был маленьким, мне иногда нравилось воображать себе скелет водителя внутри завязшей в болоте машины, вцепившийся костяшками в рулевое колесо, с костлявыми ступнями на педалях. Впрочем, скорее всего, водитель успел выбраться из машины и крикнуть в небо: «Заберите меня отсюда!» И его забрал к звездам так называемый Союз народов – как и всех остальных изменников, покинувших планету в годы Великого Опустошения.
Скатертью дорога.
Когда я забрался на радиатор машины, слышавшаяся впереди музыка оборвалась на половине фразы. Я прислушался. Тишина… а затем крик, за которым последовал тяжелый всплеск. Я бросился вперед, петляя среди высоких камышей, пока не выскочил на открытое место на берегу Кипарисового ручья.
Каппи стояла по пояс в воде, держа над головой копье, которое она явно была готова метнуть вниз, словно собираясь насадить на него рыбу. Я не видел, куда она целится, вокруг нее лишь плескалась черная вода. Она явно чего-то ждала, затаив дыхание и глядя в ручей перед собой.
На берегу у моих ног лежал смычок, а в нескольких шагах от него – сама скрипка, верхней стороной в грязи. Я поспешно поднял ее. Прекрасный инструмент, более легкий, чем мой, с более изящно отделанными колками. Струны были сделаны не из кишок, а из металлической проволоки. И где это незнакомец умудрился их раздобыть?