— Ты чертовски прав: очень больно.
— А как насчет прошлого Надин? Ты говорил, что получил об этом что-то секретное.
— Вся эта история, — сказал Дрейк, — уходит корнями лет на двадцать пять назад, ко времени, когда мать Надин Фарр работала у Мошера Хигли в качестве личной секретарши.
— Господи, — воскликнула Делла Стрит, — ты думаешь, что Надин Фарр могла быть дочерью Мошера Хигли?
— Не торопись, — предостерег ее Дрейк. — Ты хочешь поставить впереди лошади пару телег, да еще впрягаешь в упряжь больную лошадь.
— Рассказывай как знаешь, Пол, — ухмыльнулся Мейсон, — только давай-ка поживее.
— Мошер Хигли и человек по имени Уэсли Мэнн Дженнингс, — сказал Дрейк, — были партнерами в пи строительной компании. А Роза Фарр была личным секретарем и управляющей конторой. Она держала в голове столько данных, что целой бухгалтерии ушло бы полчаса на то, чтобы раскопать это. Она отвечала на телефонные звонки, принимала решения, передавала сообщения и вообще улаживала дела в какие-то секунды, зная об этом бизнесе больше, чем кто-либо другой, занимающийся им.
— Не углубляйся в эту часть дела, Пол, — сказала Делла Стрит. — Мне нравится слушать, как ты детально описываешь образе секретарского мастерства. Я нахожу, что секретарш просто хронически недооценивают.
— Ну эту-то вполне оценивали, — сказал Дрейк. — И Хигли, и Дженнингс высоко ценили ее. Я думаю, что они оба были влюблены в нее. Хигли был ловкачом, а Уэсли Дженнингс был женат. Роза Фарр любила Уэсли, но кто-то донес об этом его жене. А та использовала это как повод для того, чтобы заграбастать себе всю собственность Дженнингса, заставив продать часть вкладов в этой компании. Ну, вы знаете, как развиваются подобные ситуации. Когда распадается брак и муж пытается рассказать о случившемся, то это звучит весьма тускло, потому что он не может припомнить всех мелочей, которые возникают в повседневной семейной жизни. Но женщина вспоминает каждый случай, когда муж нашел пуговицу, оторвавшуюся от его рубашки, и в знак протеста загнал ее ногой под туалетный столик.
— Ты можешь углубиться в эту сторону дела, Пол, — с улыбкой сказала Делла Стрит.
— Черт подери, это же правда, — сказал Дрейк. — Любая женщина может взять пару месяцев обыденной семейной жизни и с помощью записной книжки и легкого приукрашивания вещей изобразить мужчину грубым животным. Жена Уэсли Дженнингса оказалась просто сукой, которая хотела много денег и роспуска компании, чтобы Дженнингс ликвидировал все, чтобы получить это в виде наличных. Поэтому Дженнингс задерживал это дело, как только мог, и они с Розой Фарр работали вместе, стараясь спрятать в некий секретный фонд как можно больше наличных, чтобы предложить жене заманчивый денежный куш. Роза Фарр, знавшая бизнес, помогала Уэсли Дженнингсу во всем. Они хотели пожениться, как только миссис Дженнингс заключит соглашение о праве собственности и даст ему развод. Это был еще один рычаг, который использовала миссис Дженнингс, чтобы получить деньги.
— Что же произошло? — сказал Мейсон. — Имея в виду тот факт, что Надин носит имя своей матери, я предполагаю…
— Ты верно предполагаешь, — сказал Дрейк. — Уэсли Дженнингс застрелился, а спустя семь с половиной месяцев у Розы родилась Надин.
— Так какого же черта он покончил с собой и оставил Розу Фарр в такой ситуации? — спросила Делла Стрит.
— Ну, если посмотреть на это односторонне, — сказал Дрейк, — то это разумно. Когда Роза Фарр обнаружила, что у нее будет ребенок, Уэсли Дженнингс понял, что он побежден. Его жена как раз искала повода, что дало бы возможность сделать обвинение в супружеской измене для завершения продуманной жестокости.
— И что случилось после? — спросила Делла Стрит.
— Роза Фарр ушла из бизнеса. Она родила ребенка и спустя несколько месяцев умерла. Теперь слушай главное, Перри. Роза Фарр написала письмо, которое оставила в банке для вручения Надин в день восемнадцатилетия. Никто не знает, что в нем. По всей вероятности, Роза Фарр воспользовалась такой возможностью, чтобы рассказать Надин, что она незаконнорожденная, да еще такие вещи, которые заставили бы Надин подумать о многом. Спустя месяц после того, как Надин было передано это письмо, она приехала к Мошеру Хигли и стала жить у него. Он решил дать ей образование. Между ними не было привязанности. Хигли ненавидел и побаивался ее.
— Иными словами, — сказал Мейсон, — в этом письме была рассказана правдивая история, которая изменила всю картину.
— Наверное, так, — кивнул Дрейк.
Мейсон стад говорить, как бы размышляя вслух:
— Могло быть так, что Хигли мошеннически завладел имением своего компаньона при ликвидации компании или в смерти Уэсли Дженнингса было что-то подозрительное. Может быть, это не было самоубийством, а Хигли мог спустить курок и сделать так, что это выглядело как самоубийство. Брось это, Пол, мне придется выяснить, что было в этом письме.
— Тебе и окружному прокурору, — заметил Пол.
— Это тот случай, когда мы не можем позволить себе никаких ошибок, Пол. Это письмо не может быть использовано как улика, чтобы доказать факты, которые мы хотим утаить. Но его могут использовать против Надин, чтобы установить причину. Взглянем на эту ситуацию с точки зрения окружного прокурора. Имеется незаконнорожденный ребенок, плод внебрачной связи. Девочке исполняется восемнадцать лет. Она вскрывает письмо от своей матери, которое содержит информацию, что дает ей возможность поехать к Мошеру Хигли и шантажировать его. Если бы Мошер Хигли был жив, мы могли бы, по крайней мере, попытаться доказать правдивость тех или иных фактов, изложенных в письме. Но теперь мы не можем расследовать их. Однако письмо поможет установить мотивировку.
С точки зрения окружного прокурора, ни у Мошера Хигли, ни у Надин не было никакой привязанности друг к другу. Она узнала информацию, которая дала ей возможность поселиться в его доме и заставила его взять на себя ее обучение в школе и в колледже. Джон Локк влюбился в Надин. Мошер Хигли был другом семьи Локков. Он не хотел, чтобы Джон Локк попался на удочку шантажистки. Он пытался оставаться джентльменом, но не отправился к Локкам и не рассказал им эту историю, а велел Надин, чтобы она убиралась. И спустя несколько дней Мошер Хигли получает в шоколаде цианистый калий, а Надин признается доктору, что это было страшной ошибкой.
— И как, черт подери, ты сможешь противостоять этому, Перри?
Мейсон покачал головой.
— Если бы я мог придумать ответ на это, Пол, я бы был больше чем адвокат. Я бы тогда был колдуном.
— А сможет ли полиция найти такую же информацию?
— Так ты же нашел.
— Я думаю, что они воспользуются теми же источниками. Но у тебя, — сказал Дрейк, — есть одно преимущество: ты можешь добиться, чтобы Надин рассказала тебе содержание письма.
— Это может сделать и полиция, Пол.
— Но как?
Мейсон сделал жест, как если бы выжимал мокрую тряпку.
Глава 14
Глава 15
— А как насчет прошлого Надин? Ты говорил, что получил об этом что-то секретное.
— Вся эта история, — сказал Дрейк, — уходит корнями лет на двадцать пять назад, ко времени, когда мать Надин Фарр работала у Мошера Хигли в качестве личной секретарши.
— Господи, — воскликнула Делла Стрит, — ты думаешь, что Надин Фарр могла быть дочерью Мошера Хигли?
— Не торопись, — предостерег ее Дрейк. — Ты хочешь поставить впереди лошади пару телег, да еще впрягаешь в упряжь больную лошадь.
— Рассказывай как знаешь, Пол, — ухмыльнулся Мейсон, — только давай-ка поживее.
— Мошер Хигли и человек по имени Уэсли Мэнн Дженнингс, — сказал Дрейк, — были партнерами в пи строительной компании. А Роза Фарр была личным секретарем и управляющей конторой. Она держала в голове столько данных, что целой бухгалтерии ушло бы полчаса на то, чтобы раскопать это. Она отвечала на телефонные звонки, принимала решения, передавала сообщения и вообще улаживала дела в какие-то секунды, зная об этом бизнесе больше, чем кто-либо другой, занимающийся им.
— Не углубляйся в эту часть дела, Пол, — сказала Делла Стрит. — Мне нравится слушать, как ты детально описываешь образе секретарского мастерства. Я нахожу, что секретарш просто хронически недооценивают.
— Ну эту-то вполне оценивали, — сказал Дрейк. — И Хигли, и Дженнингс высоко ценили ее. Я думаю, что они оба были влюблены в нее. Хигли был ловкачом, а Уэсли Дженнингс был женат. Роза Фарр любила Уэсли, но кто-то донес об этом его жене. А та использовала это как повод для того, чтобы заграбастать себе всю собственность Дженнингса, заставив продать часть вкладов в этой компании. Ну, вы знаете, как развиваются подобные ситуации. Когда распадается брак и муж пытается рассказать о случившемся, то это звучит весьма тускло, потому что он не может припомнить всех мелочей, которые возникают в повседневной семейной жизни. Но женщина вспоминает каждый случай, когда муж нашел пуговицу, оторвавшуюся от его рубашки, и в знак протеста загнал ее ногой под туалетный столик.
— Ты можешь углубиться в эту сторону дела, Пол, — с улыбкой сказала Делла Стрит.
— Черт подери, это же правда, — сказал Дрейк. — Любая женщина может взять пару месяцев обыденной семейной жизни и с помощью записной книжки и легкого приукрашивания вещей изобразить мужчину грубым животным. Жена Уэсли Дженнингса оказалась просто сукой, которая хотела много денег и роспуска компании, чтобы Дженнингс ликвидировал все, чтобы получить это в виде наличных. Поэтому Дженнингс задерживал это дело, как только мог, и они с Розой Фарр работали вместе, стараясь спрятать в некий секретный фонд как можно больше наличных, чтобы предложить жене заманчивый денежный куш. Роза Фарр, знавшая бизнес, помогала Уэсли Дженнингсу во всем. Они хотели пожениться, как только миссис Дженнингс заключит соглашение о праве собственности и даст ему развод. Это был еще один рычаг, который использовала миссис Дженнингс, чтобы получить деньги.
— Что же произошло? — сказал Мейсон. — Имея в виду тот факт, что Надин носит имя своей матери, я предполагаю…
— Ты верно предполагаешь, — сказал Дрейк. — Уэсли Дженнингс застрелился, а спустя семь с половиной месяцев у Розы родилась Надин.
— Так какого же черта он покончил с собой и оставил Розу Фарр в такой ситуации? — спросила Делла Стрит.
— Ну, если посмотреть на это односторонне, — сказал Дрейк, — то это разумно. Когда Роза Фарр обнаружила, что у нее будет ребенок, Уэсли Дженнингс понял, что он побежден. Его жена как раз искала повода, что дало бы возможность сделать обвинение в супружеской измене для завершения продуманной жестокости.
— И что случилось после? — спросила Делла Стрит.
— Роза Фарр ушла из бизнеса. Она родила ребенка и спустя несколько месяцев умерла. Теперь слушай главное, Перри. Роза Фарр написала письмо, которое оставила в банке для вручения Надин в день восемнадцатилетия. Никто не знает, что в нем. По всей вероятности, Роза Фарр воспользовалась такой возможностью, чтобы рассказать Надин, что она незаконнорожденная, да еще такие вещи, которые заставили бы Надин подумать о многом. Спустя месяц после того, как Надин было передано это письмо, она приехала к Мошеру Хигли и стала жить у него. Он решил дать ей образование. Между ними не было привязанности. Хигли ненавидел и побаивался ее.
— Иными словами, — сказал Мейсон, — в этом письме была рассказана правдивая история, которая изменила всю картину.
— Наверное, так, — кивнул Дрейк.
Мейсон стад говорить, как бы размышляя вслух:
— Могло быть так, что Хигли мошеннически завладел имением своего компаньона при ликвидации компании или в смерти Уэсли Дженнингса было что-то подозрительное. Может быть, это не было самоубийством, а Хигли мог спустить курок и сделать так, что это выглядело как самоубийство. Брось это, Пол, мне придется выяснить, что было в этом письме.
— Тебе и окружному прокурору, — заметил Пол.
— Это тот случай, когда мы не можем позволить себе никаких ошибок, Пол. Это письмо не может быть использовано как улика, чтобы доказать факты, которые мы хотим утаить. Но его могут использовать против Надин, чтобы установить причину. Взглянем на эту ситуацию с точки зрения окружного прокурора. Имеется незаконнорожденный ребенок, плод внебрачной связи. Девочке исполняется восемнадцать лет. Она вскрывает письмо от своей матери, которое содержит информацию, что дает ей возможность поехать к Мошеру Хигли и шантажировать его. Если бы Мошер Хигли был жив, мы могли бы, по крайней мере, попытаться доказать правдивость тех или иных фактов, изложенных в письме. Но теперь мы не можем расследовать их. Однако письмо поможет установить мотивировку.
С точки зрения окружного прокурора, ни у Мошера Хигли, ни у Надин не было никакой привязанности друг к другу. Она узнала информацию, которая дала ей возможность поселиться в его доме и заставила его взять на себя ее обучение в школе и в колледже. Джон Локк влюбился в Надин. Мошер Хигли был другом семьи Локков. Он не хотел, чтобы Джон Локк попался на удочку шантажистки. Он пытался оставаться джентльменом, но не отправился к Локкам и не рассказал им эту историю, а велел Надин, чтобы она убиралась. И спустя несколько дней Мошер Хигли получает в шоколаде цианистый калий, а Надин признается доктору, что это было страшной ошибкой.
— И как, черт подери, ты сможешь противостоять этому, Перри?
Мейсон покачал головой.
— Если бы я мог придумать ответ на это, Пол, я бы был больше чем адвокат. Я бы тогда был колдуном.
— А сможет ли полиция найти такую же информацию?
— Так ты же нашел.
— Я думаю, что они воспользуются теми же источниками. Но у тебя, — сказал Дрейк, — есть одно преимущество: ты можешь добиться, чтобы Надин рассказала тебе содержание письма.
— Это может сделать и полиция, Пол.
— Но как?
Мейсон сделал жест, как если бы выжимал мокрую тряпку.
Глава 14
Мейсон сидел в тюремной комнате для свиданий. По другую сторону проволочной перегородки с мелкими ячейками на него смотрела спокойными, задумчивыми глазами Надин Фарр, выглядевшая благодушной и прекрасной.
— Вы собираетесь посадить меня на свидетельское кресло? — спросила она.
Мейсон в задумчивости разглядывал ее.
— Давайте говорить прямо, Надин. Если я посажу вас на свидетельское место, то вам придется рассказать о письме, оставшемся вам от матери.
Она несколько секунд молчала.
— Я хочу узнать, о чем было письмо, — сказал Мейсон. Я уже говорила, что никогда и никому не расскажу.
— Я, как ваш адвокат, должен знать. Она покачала головой.
— Возможно, — продолжал Мейсон, — вы не понимаете, до какой степени безнадежна ситуация. Гамильтон Бюргер собирается заявить, что вы шантажировали Мошера Хигли, чтобы он предоставил вам кров, дал образование и сделал наследницей его остаточного имущества, включив в завещание.
— И что же потом?
— Потом присяжные будут настолько предубеждены против вас, что, если будет хотя бы малейшее свидетельство, что вы отравили Хигли, они вынесут вердикт об убийстве первой степени.
— И что же в итоге мы должны делать?
— В итоге, — терпеливо сказал Мейсон, — мы будем это оспаривать, доказывая им, что вы не шантажировали Мошера Хигли.
Она твердо встретила его взгляд.
— А вам никогда не приходило в голову, что причина, почему я не пыталась объяснить случившееся, состоит в том, что окружной прокурор прав?
Мейсон поднял брови.
— Я шантажировала его и сожалею о том, что не шантажировала еще больше.
Мейсон с тревогой посмотрел туда, где в дальнем конце комнаты стояла надзирательница.
— Не говорите так резко, — сказал он.
— Мошер Хигли был убийцей, — сказала она. — Он убил моего отца, а затем умерла моя мать.
— Где письмо, которое вам оставила мать?
— Я его сожгла.
— А что там было написано?
— Моя мать пыталась объяснить мне, почему я была рождена вне брака, рассказать о тех трудностях, которые ожидают меня в жизни. Но между строк письма я обнаружила то, над чем я принялась думать. В то время, когда мой отец покончил с собой, компания была замешана в одном скандале по поводу строительства большого школьного здания. Мошер Хигли сделал все так, что мой отец был ответственным за эту работу, а выплаты делал он. Считалось что мой отец покончил с собой, когда узнал, что моя мать беременна и что его жена собирается настоять на вызове ее в суд как свидетельницы в бракоразводном процессе. Но мой отец не убивал себя. Мошер Хигли убил его, когда мой отец показал ему доказательство того, что именно он был ответственным за нечестную сделку в строительстве школьного здания, а Хигли сделал так, что это выглядело самоубийством.
— Продолжайте.
— Мошер Хигли не знал содержания письма, которое оставила мать, но знал, что было какое-то письмо, которое должны были передать мне в день моего восемнадцатилетия. Я выяснила, что он отчаянно боялся того, что могло быть написано в письме. Ему было интересно, много ли знала моя мать. Я стала блефовать, сказав ему, что в письме есть улика, доказывающая, что он убил моего отца и мошеннически разорил компанию. Я угрожала нанять детективов и доказать, что он убийца и забрал себе деньги, которые по закону должны были бы принадлежать мне как дочери, даже если я и была незаконнорожденной.
— Говорите дальше, — сказал Мейсон.
— Он согласился, чтобы я приехала и жила вместе с ним, чтобы завершить образование, которое было весьма поверхностным. Поверьте мне, этот мир был ко мне достаточно суров. Я была сиротой, ублюдком, и на меня сыпались тяжелые удары. Я нуждалась в образовании. А кроме того, меня мало интересовало, что произойдет.
— Вы ненавидели Мошера Хигли?
— Я его ненавидела всеми клеточками, а он меня. Мы поддерживали только внешнюю видимость привязанности, поскольку я жила вместе с ним и у меня были обязанности главной экономки. Поверьте мне, я платила за все, что получала. Я добивалась самого лучшего соглашения, правда не того, которое было мне нужно, но это был единственный способ, которым я могла продвигаться вперед и получить образование.
— Стало быть, — сказал Мейсон, — когда окружной прокурор намекает на то, что вы шантажировали Мошера Хигли, он…
— Он говорит абсолютную правду, — сказала Надин Фарр.
— Если бы вы пришли ко мне, когда открыли письмо вашей матери и предоставили бы мне уладить дела как вашему адвокату… — простонал Мейсон.
— Вы не смогли бы сделать это лучше, чем сделала я, — перебила его она. — Вспомните, что не было ни малейшей улики, а одни лишь подозрения. Мне пришлось блефовать. Я была вольна прибегнуть к шантажу, а вы не смогли бы зайти так далеко.
Мейсон в задумчивости помолчал несколько мгновений, а потом сказал:
— Не нужен шантаж. Я бы поставил на эту работу детективов и получил бы доказательства.
— Вы не смогли бы. Он был слишком ловок и хорошо заметал следы. Но я знала, как напугать его, и я это сделала. И все было нормально на какое-то время. Потом он сообразил, что я блефую. Я не знаю, что подсказало ему это, но он понял. Поэтому когда мы с Джоном полюбили друг друга, он выкинул козырную карту, сказав, что я должна уйти из жизни Джона, и если я не исчезну сама, то он расскажет семье Джона все о моем рождении и о том, что я авантюристка и шантажистка.
Мейсон переварил эту информацию.
— Как все это может повлиять на мое дело? — спросила она.
— Это создает впечатление, что вы могли убить его.
— Вот это я и почувствовала. Вы говорите, что я не должна лгать своему адвокату. Теперь я сказала всю правду.
Мейсон отодвинул свой стул и кивнул надзирательнице.
— Хорошо, — сказала Надин Фарр, — как я понимаю, этот жест отвечает на все вопросы, которые я могу задать: велики ли шансы, что я окажусь перед судом присяжных?
Когда Мейсон покинул комнату для свиданий и находился перед репортерами, поджидавшими его в коридоре, на его лице нельзя было прочесть ничего.
— Что вы хотите узнать? — спросил Мейсон, глядя на вспышки фотоаппаратов.
— Нам нужна история Надин, — сказал один из репортеров.
Улыбка Мейсона была ледяной:
— Это будет раскрыто в суде.
— Тогда расскажите нам об этом деле. Какова ситуация? Какова будет позиция защиты?
— Позиция защиты, — медленно и осмотрительно сказал Мейсон, — состоит в том, что моя клиентка распинается на кресте случайного стечения обстоятельств. И это, джентльмены, все, что вам удастся вытянуть из меня.
— Вы собираетесь посадить меня на свидетельское кресло? — спросила она.
Мейсон в задумчивости разглядывал ее.
— Давайте говорить прямо, Надин. Если я посажу вас на свидетельское место, то вам придется рассказать о письме, оставшемся вам от матери.
Она несколько секунд молчала.
— Я хочу узнать, о чем было письмо, — сказал Мейсон. Я уже говорила, что никогда и никому не расскажу.
— Я, как ваш адвокат, должен знать. Она покачала головой.
— Возможно, — продолжал Мейсон, — вы не понимаете, до какой степени безнадежна ситуация. Гамильтон Бюргер собирается заявить, что вы шантажировали Мошера Хигли, чтобы он предоставил вам кров, дал образование и сделал наследницей его остаточного имущества, включив в завещание.
— И что же потом?
— Потом присяжные будут настолько предубеждены против вас, что, если будет хотя бы малейшее свидетельство, что вы отравили Хигли, они вынесут вердикт об убийстве первой степени.
— И что же в итоге мы должны делать?
— В итоге, — терпеливо сказал Мейсон, — мы будем это оспаривать, доказывая им, что вы не шантажировали Мошера Хигли.
Она твердо встретила его взгляд.
— А вам никогда не приходило в голову, что причина, почему я не пыталась объяснить случившееся, состоит в том, что окружной прокурор прав?
Мейсон поднял брови.
— Я шантажировала его и сожалею о том, что не шантажировала еще больше.
Мейсон с тревогой посмотрел туда, где в дальнем конце комнаты стояла надзирательница.
— Не говорите так резко, — сказал он.
— Мошер Хигли был убийцей, — сказала она. — Он убил моего отца, а затем умерла моя мать.
— Где письмо, которое вам оставила мать?
— Я его сожгла.
— А что там было написано?
— Моя мать пыталась объяснить мне, почему я была рождена вне брака, рассказать о тех трудностях, которые ожидают меня в жизни. Но между строк письма я обнаружила то, над чем я принялась думать. В то время, когда мой отец покончил с собой, компания была замешана в одном скандале по поводу строительства большого школьного здания. Мошер Хигли сделал все так, что мой отец был ответственным за эту работу, а выплаты делал он. Считалось что мой отец покончил с собой, когда узнал, что моя мать беременна и что его жена собирается настоять на вызове ее в суд как свидетельницы в бракоразводном процессе. Но мой отец не убивал себя. Мошер Хигли убил его, когда мой отец показал ему доказательство того, что именно он был ответственным за нечестную сделку в строительстве школьного здания, а Хигли сделал так, что это выглядело самоубийством.
— Продолжайте.
— Мошер Хигли не знал содержания письма, которое оставила мать, но знал, что было какое-то письмо, которое должны были передать мне в день моего восемнадцатилетия. Я выяснила, что он отчаянно боялся того, что могло быть написано в письме. Ему было интересно, много ли знала моя мать. Я стала блефовать, сказав ему, что в письме есть улика, доказывающая, что он убил моего отца и мошеннически разорил компанию. Я угрожала нанять детективов и доказать, что он убийца и забрал себе деньги, которые по закону должны были бы принадлежать мне как дочери, даже если я и была незаконнорожденной.
— Говорите дальше, — сказал Мейсон.
— Он согласился, чтобы я приехала и жила вместе с ним, чтобы завершить образование, которое было весьма поверхностным. Поверьте мне, этот мир был ко мне достаточно суров. Я была сиротой, ублюдком, и на меня сыпались тяжелые удары. Я нуждалась в образовании. А кроме того, меня мало интересовало, что произойдет.
— Вы ненавидели Мошера Хигли?
— Я его ненавидела всеми клеточками, а он меня. Мы поддерживали только внешнюю видимость привязанности, поскольку я жила вместе с ним и у меня были обязанности главной экономки. Поверьте мне, я платила за все, что получала. Я добивалась самого лучшего соглашения, правда не того, которое было мне нужно, но это был единственный способ, которым я могла продвигаться вперед и получить образование.
— Стало быть, — сказал Мейсон, — когда окружной прокурор намекает на то, что вы шантажировали Мошера Хигли, он…
— Он говорит абсолютную правду, — сказала Надин Фарр.
— Если бы вы пришли ко мне, когда открыли письмо вашей матери и предоставили бы мне уладить дела как вашему адвокату… — простонал Мейсон.
— Вы не смогли бы сделать это лучше, чем сделала я, — перебила его она. — Вспомните, что не было ни малейшей улики, а одни лишь подозрения. Мне пришлось блефовать. Я была вольна прибегнуть к шантажу, а вы не смогли бы зайти так далеко.
Мейсон в задумчивости помолчал несколько мгновений, а потом сказал:
— Не нужен шантаж. Я бы поставил на эту работу детективов и получил бы доказательства.
— Вы не смогли бы. Он был слишком ловок и хорошо заметал следы. Но я знала, как напугать его, и я это сделала. И все было нормально на какое-то время. Потом он сообразил, что я блефую. Я не знаю, что подсказало ему это, но он понял. Поэтому когда мы с Джоном полюбили друг друга, он выкинул козырную карту, сказав, что я должна уйти из жизни Джона, и если я не исчезну сама, то он расскажет семье Джона все о моем рождении и о том, что я авантюристка и шантажистка.
Мейсон переварил эту информацию.
— Как все это может повлиять на мое дело? — спросила она.
— Это создает впечатление, что вы могли убить его.
— Вот это я и почувствовала. Вы говорите, что я не должна лгать своему адвокату. Теперь я сказала всю правду.
Мейсон отодвинул свой стул и кивнул надзирательнице.
— Хорошо, — сказала Надин Фарр, — как я понимаю, этот жест отвечает на все вопросы, которые я могу задать: велики ли шансы, что я окажусь перед судом присяжных?
Когда Мейсон покинул комнату для свиданий и находился перед репортерами, поджидавшими его в коридоре, на его лице нельзя было прочесть ничего.
— Что вы хотите узнать? — спросил Мейсон, глядя на вспышки фотоаппаратов.
— Нам нужна история Надин, — сказал один из репортеров.
Улыбка Мейсона была ледяной:
— Это будет раскрыто в суде.
— Тогда расскажите нам об этом деле. Какова ситуация? Какова будет позиция защиты?
— Позиция защиты, — медленно и осмотрительно сказал Мейсон, — состоит в том, что моя клиентка распинается на кресте случайного стечения обстоятельств. И это, джентльмены, все, что вам удастся вытянуть из меня.
Глава 15
Дело «Народ штата Калифорния против Надин Фарр» было делом, которое, говоря газетным языком, «включало в себя все». Пресса в один голос расписывала обвиняемую как ослепительно прекрасную. Было известно, что мужчину, который был влюблен в нее, хотят силой заставить свидетельствовать против женщины, на которой он хотел жениться, когда ее арестовали. Окружной прокурор хочет доказать, что эта застенчивая и ослепительная обвиняемая была хладнокровной шантажисткой, которая отравила Мошера Хигли, когда тот отказался позволить ей, незаконнорожденному ребенку, шантажировавшему его, выйти замуж за сына одного из его близких друзей.
В этом деле были и захватывающие юридические моменты. Считалось общепризнанным, что Перри Мейсон, адвокат защиты, был пойман за одним из его эффектных и нестандартных трюков. Окружному прокурору придется нелегко, доказывая, что Мейсон «подбросил» бутылочку с безвредными таблетками на место цианида, который был выброшен в озеро обвиняемой. Так еще было неизвестно, можно ли записанное на магнитофонную пленку признание, сделанное врачу, когда пациент находился под воздействием наркотиков, учитывать в качестве улики.
В юридических кругах предсказывалось, что в этом деле у защиты Мейсона нет шансов устоять. Единственное, на что он мог надеяться, — это призвать на помощь разные технические формальности и с помощью юридических фокусов и изобретательности помешать исполнению правосудия. Сумеет он или нет осуществить это — было предметом споров. Шансы были один к десяти против него. По мнению представителей суда, Мейсон находился в положении дырявого кувшина, понапрасну пытающегося снова и снова черпать воду из колодца.
Гамильтон Бюргер приступал к делу, предвкушая легкую добычу. Присяжные были названы, включены в список и приведены к присяге. Гамильтон Бюргер сделал вступительное заявление, которое было шедевром саркастических обличений и завершалось таким пассажем:
— Вы, леди и джентльмены, члены суда присяжных, несомненно, прочитали заявление адвоката защиты, сделанное прессе, что его клиентку распинают на кресте случайного стечения обстоятельств. Обвинение надеется доказать, что обвиняемая обдуманно стала отравительницей, убийцей, шантажисткой и оказалась в ловушке ее собственной порочности.
Гамильтон Бюргер поклонился присяжным и, повернувшись, с громыханием сел на свое место за судейским столом, всем своим видом напоминая огромного мстительного медведя гризли, сила и свирепость которого легко могли сокрушить любое сопротивление.
— Желает ли защита сделать какое-либо заявление? — спросил судья Эшхерст.
— Пока нет, — сказал Мейсон.
— Обвинение может вызывать свидетелей, — сказал судья, повернувшись к окружному прокурору.
— Доктор Медли П. Грэнби, — объявил Гамильтон Бюргер.
Доктор Грэнби вышел вперед и принял присягу.
— Оговариваю для себя право на перекрестный допрос доктора в отношении его квалификации как врача и хирурга, — сказал Мейсон.
— Хорошо, — сказал Гамильтон Бюргер. — Доктор, ваше полное имя — Медли Проснет Грэнби, и вы тот врач, который лечил Мошера Хигли все время, включая и последнюю болезнь?
— Да.
— Вы видели Мошера Хигли в момент его смерти?
— Я прибыл туда почти сразу после того, как Мошер Хигли скончался.
— Как он внешне выглядел? Что вы заметили?
— Я заметил красноту на коже, и потом эта история о том…
— Одну минуту, — вмешался Мейсон. — Мы возражаем против любых историй на том основании, что это слухи. Насколько я понимаю, доктор, вы сейчас ссылаетесь на сказанное вам сиделками, которые там дежурили?
— Да, верно.
— Это слухи, — постановил судья Эшхерст. — Строго придерживайтесь физической внешности.
— Я заметил довольно странную красноту кожи. Этот человек пил шоколад, когда он получил роковой…
— Одну минуту, — сказал Мейсон. — Я ходатайствую, чтобы эта часть ответа была отведена как являющаяся выводом свидетеля и не соответствующая вопросу. Тот факт, что покойный, очевидно, пил шоколад, весьма определенно является выводом свидетеля.
— Этот свидетель — медицинский эксперт, — сказал Гамильтон Бюргер. — Он имеет право представить свое мнение.
— Он может делать медицинские заключения, но не может превращаться в эксперта по косвенным уликам и может говорить только о том, что сам видел.
— С позволения высокого суда, это весьма очевидная техническая формальность.
— Обвиняемая официально сообщает, — сказал Мейсон, — что с учетом обстоятельств данного дела она намерена полагаться на любую техническую формальность, которую закон предоставляет ей для ее защиты. Вещи, к которым прокурор относится как к техническим формальностям, являются гарантиями, которые закон предоставляет обвиняемой, чтобы предотвратить возможность ее несправедливого осуждения. Защита намерена настаивать на том, чтобы ни одна из таких гарантий не была проигнорирована.
— Ходатайство защиты принимается, — постановил судья Эшхерст. — Часть, касающаяся того, что покойный, очевидно, пил шоколад, должна быть опущена.
— Очень хорошо, — с раздражением сказал Гамильтон Бюргер. — Что вы действительно видели, доктор? Вы теперь понимаете суть возражения, сделанного защитой?
— Я видел Мошера Хигли, который был моим пациентом. Он был мертв. Я заметил определенную красноту кожи и осколки разбитой чашки на полу. Я видел шоколад или жидкость, которую я принял за горячий шоколад, потому что она пахла шоколадом, пролитую на полу и на ночной рубашке, которая была надета на Мошере Хигли.
— Присутствовали ли вы, когда тело Мошера Хигли, в соответствии с указанием суда, было эксгумировано? — спросил Гамильтон Бюргер.
— Да.
— Вы участвовали во вскрытии тела? Пришли ли вы к заключению по поводу причины смерти?
— Да.
Что явилось причиной смерти?
— Я решил, что Мошер Хигли умер от яда.
— Что это был за яд?
— Цианистый калий.
— Перекрестный допрос, — торжествующе сказал Бюргер.
— Доктор, в тот момент, когда вы видели Мошера Хигли, — сказал Мейсон, — заметили ли вы все эти симптомы, которые подчеркнул окружной прокурор?
— Да.
— Вы внимательно отнеслись к ним?
— Ну… нет. Я их видел. Это все, что я могу сказать.
— Значит, вы не отнеслись к ним внимательно?
— В тот момент нет.
— Почему?
— Потому что я не знал, что эти вещи будут иметь значение.
— Вы были вызваны как врач?
— Да.
— Вы знали, что этот человек умер и вам придется заверить причину его смерти?
— Да.
— Следовательно, вы осмотрели тело и все вокруг для определения причины смерти?
— И да и нет.
— Что вы хотите этим сказать?
— Я хочу сказать, что я сделал то, что я бы назвал поверхностным осмотром.
— В результате такого осмотра вы в тот момент пришли к выводу относительно причины смерти?
— Я же подписал свидетельство о смерти.
— Доктор, не уклоняйтесь от вопроса. Я спрашиваю вас, пришли ли вы в тот момент к выводу относительно причины смерти?
— Ну… Да.
— И вы решили, что этот человек умер в результате коронарного тромбоза, ведь так?
— Да.
— И вы подписали свидетельство о смерти, определяя это причиной смерти?
— Да, сэр.
— А теперь вы думаете, что ошиблись, когда подписывали свидетельство о смерти?
— Да, ошибся.
— Вы и теперь полагаете, что Мошер Хигли умер не в результате коронарного тромбоза?
— Я знаю, что он умер не в результате коронарного тромбоза.
— Вы знаете, что совершили ошибку, когда решили, что это было причиной смерти, увидев его в первый раз?
— Да, сэр, и я хотел бы привести вам свои доводы.
— В данный момент меня не интересуют ваши доводы, — сказал Мейсон. — Я вас просто спрашиваю в фактическом плане: совершили ли вы ошибку и пришли ли вы к ложному выводу? Вы можете ответить либо «да», либо «нет». Итак, пришли ли вы к ложному выводу или нет?
— Да, — сказал доктор Грэнби, губы которого дрожали от гнева.
— Можно ли коронарный тромбоз вызвать питьем шоколада?
— Разумеется, нет. Коронарный тромбоз — это закупорка коронарной артерии сгустком крови, прекращающим ее циркуляцию и приводящим к смерти.
— Ваша обычная манера не рассчитана на то, чтобы определить причину смерти?
— Разумеется, нет.
— То есть вы хотите, чтобы присяжные поняли так, что в тот момент вы использовали все лучшее в вашей профессиональной компетенции, искусстве и опыте, рассудительности для определения причины смерти.
— Я вынужден признать, что я упустил из виду красноту кожи.
— Вы хотите, чтобы присяжные поняли так, что в тот раз, исполняя свой священный профессиональный долг, вы не в полной мере использовали ваше мастерство и компетенцию?
— Я пришел к неверному выводу, и это говорит само за себя.
— Говоря по-другому, вы не сделали всего, что могли? Это верно?
— Я сделал все, что мог.
— Вы приняли во внимание все факты и обстоятельства?
— Разумеется.
— Тогда что же вы имеете в виду под заявлением, что вы не приняли во внимание красноту кожи пациента?
— В тот момент я не учел, что это имеет какое-то отношение к причине смерти.
— Но вы заметили это?
— Да, заметил.
— Вы учли это в совокупности с прочими фактами дела для определения причины смерти?
— Да.
— И решили, что это указывает на смерть от коронарного тромбоза?
— Это один из симптомов смерти от цианистого калия или от отравления окисью углерода.
— И в тот момент вы его заметили?
— Да.
— В тот момент это не указало вам на возможность смерти от цианистого калия?
— В тот момент нет.
— Почему?
— Потому что я еще не был осведомлен об определенных моментах в этой ситуации, которые позднее изменили весь аспект данного дела.
— Вы изменили свое мнение позднее, после того как вам сообщили об этих моментах?
— После того как я ассистировал при вскрытии тела после его эксгумации.
— В тот раз вы приняли во внимание значение этой красноты на коже?
— Да.
— И это явилось результатом этого дела, которое затем стало вам известно и оказалось значительным?
— В известном смысле да.
— Выходит, вы изменили ваше мнение относительно причины смерти, потому что вам что-то рассказали?
— Нет, сэр. Это не так.
— Вы изменили ваше мнение относительно красноты кожи, потому что кто-то что-то вам рассказал?
Доктор заколебался и беспомощно посмотрел на окружного прокурора:
— Я сказал это с учетом истории этого дела.
— Когда вы говорите об «истории этого дела», вы ссылаетесь на то, что кто-то вам рассказал?
— Да.
— Следовательно, вы изменили ваше мнение в результате свидетельства, основанного на слухах?
— Я этого не говорил.
— Вы изменили ваше мнение о красноте кожи из-за свидетельств, основанных на слухах?
— Ну… да. Если вам угодно выразить это так.
— Благодарю вас, — сказал Мейсон. — Это все, доктор.
— Одну минуту, — сказал Гамильтон Бюргер. — У меня есть несколько дополнительных вопросов, которые мне следует задать, хотя я надеялся, что они будут заданы в ходе перекрестного допроса. Доктор, почему вы теперь говорите, что Мошер Хигли умер в результате отравления цианистым калием?
— Одну минуту, — сказал Мейсон. — Я возражаю против этого вопроса. Об этом следует спрашивать в ходе непосредственного исследования. Совершенно очевидно, что здесь произошло. Окружному прокурору не удалось высказаться об одной из частей дела, поскольку он почувствовал, что когда я стану вести перекрестный допрос свидетеля, то самим свидетелем факты могут быть раскрыты с впечатляющим эффектом. Предприняв эту авантюру, он теперь сам же и связан.
В этом деле были и захватывающие юридические моменты. Считалось общепризнанным, что Перри Мейсон, адвокат защиты, был пойман за одним из его эффектных и нестандартных трюков. Окружному прокурору придется нелегко, доказывая, что Мейсон «подбросил» бутылочку с безвредными таблетками на место цианида, который был выброшен в озеро обвиняемой. Так еще было неизвестно, можно ли записанное на магнитофонную пленку признание, сделанное врачу, когда пациент находился под воздействием наркотиков, учитывать в качестве улики.
В юридических кругах предсказывалось, что в этом деле у защиты Мейсона нет шансов устоять. Единственное, на что он мог надеяться, — это призвать на помощь разные технические формальности и с помощью юридических фокусов и изобретательности помешать исполнению правосудия. Сумеет он или нет осуществить это — было предметом споров. Шансы были один к десяти против него. По мнению представителей суда, Мейсон находился в положении дырявого кувшина, понапрасну пытающегося снова и снова черпать воду из колодца.
Гамильтон Бюргер приступал к делу, предвкушая легкую добычу. Присяжные были названы, включены в список и приведены к присяге. Гамильтон Бюргер сделал вступительное заявление, которое было шедевром саркастических обличений и завершалось таким пассажем:
— Вы, леди и джентльмены, члены суда присяжных, несомненно, прочитали заявление адвоката защиты, сделанное прессе, что его клиентку распинают на кресте случайного стечения обстоятельств. Обвинение надеется доказать, что обвиняемая обдуманно стала отравительницей, убийцей, шантажисткой и оказалась в ловушке ее собственной порочности.
Гамильтон Бюргер поклонился присяжным и, повернувшись, с громыханием сел на свое место за судейским столом, всем своим видом напоминая огромного мстительного медведя гризли, сила и свирепость которого легко могли сокрушить любое сопротивление.
— Желает ли защита сделать какое-либо заявление? — спросил судья Эшхерст.
— Пока нет, — сказал Мейсон.
— Обвинение может вызывать свидетелей, — сказал судья, повернувшись к окружному прокурору.
— Доктор Медли П. Грэнби, — объявил Гамильтон Бюргер.
Доктор Грэнби вышел вперед и принял присягу.
— Оговариваю для себя право на перекрестный допрос доктора в отношении его квалификации как врача и хирурга, — сказал Мейсон.
— Хорошо, — сказал Гамильтон Бюргер. — Доктор, ваше полное имя — Медли Проснет Грэнби, и вы тот врач, который лечил Мошера Хигли все время, включая и последнюю болезнь?
— Да.
— Вы видели Мошера Хигли в момент его смерти?
— Я прибыл туда почти сразу после того, как Мошер Хигли скончался.
— Как он внешне выглядел? Что вы заметили?
— Я заметил красноту на коже, и потом эта история о том…
— Одну минуту, — вмешался Мейсон. — Мы возражаем против любых историй на том основании, что это слухи. Насколько я понимаю, доктор, вы сейчас ссылаетесь на сказанное вам сиделками, которые там дежурили?
— Да, верно.
— Это слухи, — постановил судья Эшхерст. — Строго придерживайтесь физической внешности.
— Я заметил довольно странную красноту кожи. Этот человек пил шоколад, когда он получил роковой…
— Одну минуту, — сказал Мейсон. — Я ходатайствую, чтобы эта часть ответа была отведена как являющаяся выводом свидетеля и не соответствующая вопросу. Тот факт, что покойный, очевидно, пил шоколад, весьма определенно является выводом свидетеля.
— Этот свидетель — медицинский эксперт, — сказал Гамильтон Бюргер. — Он имеет право представить свое мнение.
— Он может делать медицинские заключения, но не может превращаться в эксперта по косвенным уликам и может говорить только о том, что сам видел.
— С позволения высокого суда, это весьма очевидная техническая формальность.
— Обвиняемая официально сообщает, — сказал Мейсон, — что с учетом обстоятельств данного дела она намерена полагаться на любую техническую формальность, которую закон предоставляет ей для ее защиты. Вещи, к которым прокурор относится как к техническим формальностям, являются гарантиями, которые закон предоставляет обвиняемой, чтобы предотвратить возможность ее несправедливого осуждения. Защита намерена настаивать на том, чтобы ни одна из таких гарантий не была проигнорирована.
— Ходатайство защиты принимается, — постановил судья Эшхерст. — Часть, касающаяся того, что покойный, очевидно, пил шоколад, должна быть опущена.
— Очень хорошо, — с раздражением сказал Гамильтон Бюргер. — Что вы действительно видели, доктор? Вы теперь понимаете суть возражения, сделанного защитой?
— Я видел Мошера Хигли, который был моим пациентом. Он был мертв. Я заметил определенную красноту кожи и осколки разбитой чашки на полу. Я видел шоколад или жидкость, которую я принял за горячий шоколад, потому что она пахла шоколадом, пролитую на полу и на ночной рубашке, которая была надета на Мошере Хигли.
— Присутствовали ли вы, когда тело Мошера Хигли, в соответствии с указанием суда, было эксгумировано? — спросил Гамильтон Бюргер.
— Да.
— Вы участвовали во вскрытии тела? Пришли ли вы к заключению по поводу причины смерти?
— Да.
Что явилось причиной смерти?
— Я решил, что Мошер Хигли умер от яда.
— Что это был за яд?
— Цианистый калий.
— Перекрестный допрос, — торжествующе сказал Бюргер.
— Доктор, в тот момент, когда вы видели Мошера Хигли, — сказал Мейсон, — заметили ли вы все эти симптомы, которые подчеркнул окружной прокурор?
— Да.
— Вы внимательно отнеслись к ним?
— Ну… нет. Я их видел. Это все, что я могу сказать.
— Значит, вы не отнеслись к ним внимательно?
— В тот момент нет.
— Почему?
— Потому что я не знал, что эти вещи будут иметь значение.
— Вы были вызваны как врач?
— Да.
— Вы знали, что этот человек умер и вам придется заверить причину его смерти?
— Да.
— Следовательно, вы осмотрели тело и все вокруг для определения причины смерти?
— И да и нет.
— Что вы хотите этим сказать?
— Я хочу сказать, что я сделал то, что я бы назвал поверхностным осмотром.
— В результате такого осмотра вы в тот момент пришли к выводу относительно причины смерти?
— Я же подписал свидетельство о смерти.
— Доктор, не уклоняйтесь от вопроса. Я спрашиваю вас, пришли ли вы в тот момент к выводу относительно причины смерти?
— Ну… Да.
— И вы решили, что этот человек умер в результате коронарного тромбоза, ведь так?
— Да.
— И вы подписали свидетельство о смерти, определяя это причиной смерти?
— Да, сэр.
— А теперь вы думаете, что ошиблись, когда подписывали свидетельство о смерти?
— Да, ошибся.
— Вы и теперь полагаете, что Мошер Хигли умер не в результате коронарного тромбоза?
— Я знаю, что он умер не в результате коронарного тромбоза.
— Вы знаете, что совершили ошибку, когда решили, что это было причиной смерти, увидев его в первый раз?
— Да, сэр, и я хотел бы привести вам свои доводы.
— В данный момент меня не интересуют ваши доводы, — сказал Мейсон. — Я вас просто спрашиваю в фактическом плане: совершили ли вы ошибку и пришли ли вы к ложному выводу? Вы можете ответить либо «да», либо «нет». Итак, пришли ли вы к ложному выводу или нет?
— Да, — сказал доктор Грэнби, губы которого дрожали от гнева.
— Можно ли коронарный тромбоз вызвать питьем шоколада?
— Разумеется, нет. Коронарный тромбоз — это закупорка коронарной артерии сгустком крови, прекращающим ее циркуляцию и приводящим к смерти.
— Ваша обычная манера не рассчитана на то, чтобы определить причину смерти?
— Разумеется, нет.
— То есть вы хотите, чтобы присяжные поняли так, что в тот момент вы использовали все лучшее в вашей профессиональной компетенции, искусстве и опыте, рассудительности для определения причины смерти.
— Я вынужден признать, что я упустил из виду красноту кожи.
— Вы хотите, чтобы присяжные поняли так, что в тот раз, исполняя свой священный профессиональный долг, вы не в полной мере использовали ваше мастерство и компетенцию?
— Я пришел к неверному выводу, и это говорит само за себя.
— Говоря по-другому, вы не сделали всего, что могли? Это верно?
— Я сделал все, что мог.
— Вы приняли во внимание все факты и обстоятельства?
— Разумеется.
— Тогда что же вы имеете в виду под заявлением, что вы не приняли во внимание красноту кожи пациента?
— В тот момент я не учел, что это имеет какое-то отношение к причине смерти.
— Но вы заметили это?
— Да, заметил.
— Вы учли это в совокупности с прочими фактами дела для определения причины смерти?
— Да.
— И решили, что это указывает на смерть от коронарного тромбоза?
— Это один из симптомов смерти от цианистого калия или от отравления окисью углерода.
— И в тот момент вы его заметили?
— Да.
— В тот момент это не указало вам на возможность смерти от цианистого калия?
— В тот момент нет.
— Почему?
— Потому что я еще не был осведомлен об определенных моментах в этой ситуации, которые позднее изменили весь аспект данного дела.
— Вы изменили свое мнение позднее, после того как вам сообщили об этих моментах?
— После того как я ассистировал при вскрытии тела после его эксгумации.
— В тот раз вы приняли во внимание значение этой красноты на коже?
— Да.
— И это явилось результатом этого дела, которое затем стало вам известно и оказалось значительным?
— В известном смысле да.
— Выходит, вы изменили ваше мнение относительно причины смерти, потому что вам что-то рассказали?
— Нет, сэр. Это не так.
— Вы изменили ваше мнение относительно красноты кожи, потому что кто-то что-то вам рассказал?
Доктор заколебался и беспомощно посмотрел на окружного прокурора:
— Я сказал это с учетом истории этого дела.
— Когда вы говорите об «истории этого дела», вы ссылаетесь на то, что кто-то вам рассказал?
— Да.
— Следовательно, вы изменили ваше мнение в результате свидетельства, основанного на слухах?
— Я этого не говорил.
— Вы изменили ваше мнение о красноте кожи из-за свидетельств, основанных на слухах?
— Ну… да. Если вам угодно выразить это так.
— Благодарю вас, — сказал Мейсон. — Это все, доктор.
— Одну минуту, — сказал Гамильтон Бюргер. — У меня есть несколько дополнительных вопросов, которые мне следует задать, хотя я надеялся, что они будут заданы в ходе перекрестного допроса. Доктор, почему вы теперь говорите, что Мошер Хигли умер в результате отравления цианистым калием?
— Одну минуту, — сказал Мейсон. — Я возражаю против этого вопроса. Об этом следует спрашивать в ходе непосредственного исследования. Совершенно очевидно, что здесь произошло. Окружному прокурору не удалось высказаться об одной из частей дела, поскольку он почувствовал, что когда я стану вести перекрестный допрос свидетеля, то самим свидетелем факты могут быть раскрыты с впечатляющим эффектом. Предприняв эту авантюру, он теперь сам же и связан.