Две недели настраивала я себя на дальнейшие поиски. Одиночество, которое с первого же вечера отравляло мне жизнь, постоянно подбивая отправиться вечерком погулять по оживленным улицам, сменилось взбудораженной бессонницей. Я представляла себе, что ей скажу, как скажу… Ничего толком не получалось: слова были идиотскими, бессмысленными. «Привет, ты заметила, как мы с тобой похожи?» Ха-ха, какая непринужденность! «Ой, кажется, у нас что-то общее во внешности». Фальшиво и противно. «Слушай, никак не могу понять, это ты мой двойник или я – твой?» Сдохнуть можно…
   По правде говоря, мне не хотелось снова идти на эту улицу, где я могла встретить не только ее отражение, но и людей, которые ее знают. Как себя вести, как реагировать на приветствия, обращенные не ко мне? «Вы обознались, месье». «Вы меня принимаете за кого-то другого, мадемуазель». Или: «Привет, а ты как поживаешь?»
   Наконец мне осточертело об этом думать, и я решила положиться на судьбу и природную сообразительность.
   Едва я свернула в переулок, вертя по сторонам головой в ожидании выхода служащих, охваченных жаждой подкрепиться, как какой-то парень окликнул меня – ошибки не было, он смотрел мне прямо в глаза: «Хай, Шерил!»
   – Хай, – ответила я растерянно.
   – How are you?
   – Fine, thank you… – И только тут до меня дошло, что мы говорим по-английски, а не по-французски!
   Боясь продолжения разговора, я юркнула в ближайшее кафе. Парень удивленно посмотрел мне вслед.
   Кафе еще не успело наполниться, и свободные столики были. Я заказала кофе. Я уже не хотела вылавливать в голодном потоке моего двойника – у меня тряслись поджилки. Кроме того, мне надо было переварить услышанное.
   Итак, мое отражение зовут Шерил, в этом нет никаких сомнений. С кем еще он мог меня перепутать? Значит, Шерил. Далее, она англичанка. Или американка. Иначе почему бы он заговорил со мной по-английски? Хотя тот, первый парень говорил по-французски… Она должна говорить по-французски, раз она здесь работает! Это естественно…
   Подоспел мой кофе с одним, как у них тут принято, кусочком сахара. Я затребовала еще один – люблю сладкий кофе.
   Американка. Я в этом уверена. Англичане не говорят «Hi». Со мной в Сорбонне учатся и англичане, и американцы, так что я слегка поднаторела в языках… Что же у нас получается? Американка по имени Шерил, которая по неизвестным мне причинам живет и работает во Франции. Впрочем, американцев, как и всех прочих, в Париже навалом. И работает она на этой улице… Только где же она сама?
   Кафе стало заполняться народом – начался массовый исход служащих окрестных контор. Размешав второй сахар, я выпила кофе залпом и стала немножко успокаиваться. Для полной безмятежности нужно было выкурить сигарету.
   Достала, прикурила и, оторвав взгляд от пламени зажигалки, увидела через стекло Шерил.
   Размашистым шагом она направлялась в мое кафе.
   На пороге она остановилась и окинула взглядом помещение. Увидев меня, кивнула, словно у нас с ней была условленная встреча, и прямым ходом двинулась к моему столику.
   Подошла.
   Села напротив.
   Несколько мгновений смотрела на меня молча, во все глаза, как и я на нее. Потом сказала:
   – Я думала, что Ги сошел с ума. Но он оказался прав. Ты [3]действительно похожа на меня как две капли воды.
   Она говорила по-французски с английским акцентом. Я за себя порадовалась.
   – Ты говоришь по-французски? – осведомилась вдруг Шерил, видя, что я молчу.
   – Да… – выдавила я из себя, – и по-английски тоже… Только говори помедленнее.
   – Помедленнее на каком? На французском или английском?
   – На обоих, – мне удалось наконец слегка улыбнуться.
   Шерил внимательно глянула на меня и, кажется, поняла, что я пребываю в полном смятении.
   – Представляешь, я выхожу из своей конторы, – заговорила она через минуту, тщательно выговаривая французские слова, – а Ги мне говорит: «Ты что, раздумала обедать? Ты сегодня странная какая-то…» Я ему отвечаю: «Это ты странный, я только еще иду обедать и вовсе не раздумала! Я умираю с голоду!» Он как-то дико на меня посмотрел и сказал: «Шерил, ты только что, две минуты назад, вошла на моих глазах в кафе «Птичка на ветке» и села за столик». – «Да нет, – отвечаю я, – у тебя что-то с головой, мой друг! Я в данный момент нахожусь у дверей моего офиса, из которого я вышла минуту назад!» – «Тогда пойди и посмотри, что там за птичка сидит на ветке. Или я сошел с ума».
   Она посмотрела на меня и улыбнулась:
   – Вот я и пришла.
   Я помотала головой и выдавила из себя наконец:
   – Ги – это такой смуглый брюнет с длинными волосами?
   – Верно. Ты его заметила?
   – Он заговорил со мной… Я сюда пришла… Специально. Чтобы тебя найти.
   – Меня найти? – опешила Шерил. – Ты меня знаешь?
   – Я тебя видела раньше, на улице, случайно. И я хотела тебя найти, потому что такого сходства не бывает.
   – Как это – не бывает? Бывает. И мы с тобой тому доказательство. Ты знаешь, у всех известных людей имеются двойники, да еще и по несколько. Ты никогда не видела конкурсов двойников?
   – Нет, – сказала я, – не видела. Пойдем в туалет.
   Шерил жутко удивилась, но, посмотрев на меня, спорить не стала. Мы с ней спустились по винтовой лесенке – причем она шла позади меня и, как мне показалось, с некоторой опаской – и вошли в дамскую комнату.
   – Смотри, – я ее подтолкнула к зеркалу.
   Если не считать того, что я была бледна как полотно, наши лица были похожи. Только с той разницей, что мои волосы были забраны в пучок при помощи бархатной «шу-шу», а у нее распущены. У нас даже длина волос была почти одинаковая, что естественно: такие волосы, как у нас, – светлые и кудрявые, мечта каждой женщины – не стригут…
   Я стянула свою «шу-шу» – и льняная воздушная волна опустилась на мои плечи.
   Наши лица были не просто похожи.
   Они были идентичны.
   Наши взгляды перекрестились в зеркале.
   – Ты хочешь сказать… – начала Шерил и замолчала.
   – А ты можешь сказать что-нибудь другое?
   – Но этого не может быть… Ты вообще кто? Ты говоришь с акцентом, ты не француженка? И не англичанка – «помедленнее на обоих языках».
   Ну что ж, если она – мой близнец, то она тоже отличается умом и сообразительностью. Это нормально. Гены, знаете ли.
   – Я русская.
   Мы все еще разговаривали через зеркало, изучая друг друга.
   – Русская? – Шерил ахнула, и ее брови взметнулись вверх. Одна немного выше другой. Точно так же, как у меня, когда я удивляюсь.
   – Из России?
   – Из Москвы. Я здесь на курсах Сивилизасьон Франсез в Сорбонне. А ты – американка?
   – А что, – растерялась Шерил, – заметно разве?
   – Нет, легкий акцент есть, но я догадалась потому, что твой Ги заговорил со мной по-английски. И к тому же сказал «Hi».
   Шерил покачала головой. «Потрясающе», – пробормотала она. Не знаю, что ее потрясло – факт нашей необычайной схожести или моей сообразительности. Дабы окончательно убедить ее в последнем, я добавила:
   – И тебя зовут Шерил.
   Она снова вскинула брови, потом рассмеялась:
   – Снова Ги! А тебя-то как зовут?
   – Оля. Ольга Самарина.
   – Ничего общего. – Шерил сделала рожицу, сдвинув рот в одну сторону, что должно было означать, что я попала впросак. – Я Шерил Диксон.
   В ответ я ей скорчила точно такую же рожицу. Шерил молча уставилась на меня, даже не улыбнувшись.
   – Ты думаешь, тут какая-то тайна? – спросила она задумчиво.
   – Я не знаю, что и думать. Но ты же видишь нас обеих в зеркале. Задумаешься поневоле.
   – У тебя родители – родные?
   – Да. Роднее некуда. А у тебя?
   – Меня удочерили.
   Вот! Ты была права, мамочка!
   – Погоди-погоди, удочерили? Тут и надо искать разгадку!
   – Но мои родные родители погибли в авиакатастрофе. И они были американцами, уроженцами Бостона. С тех пор меня удочерила папина сестра, моя тетя…
   Мы снова уставились друг на друга.
   – Я есть хочу, – сказала Шерил. – Пойдем в зал.
 
   Когда мы вернулись, в зале был Ги. Судя по тому, как он крутил головой, он нас искал. Или Шерил он искал. Единую в двух лицах.
   Увидев нас, он как-то криво улыбнулся и слегка побледнел. Стараясь не потерять непринужденность, он сказал:
   – Девочки, рад убедиться, что я в здравом уме. Как это у вас получилось?
   – Садись, Ги. – Шерил указала ему на третий стул у нашего столика. – Ты ведь еще не обедал? Мы тоже.
   Ги не то чтобы сел, скорее опустился на стул, пожирая нас глазами.
   – Вы мне объясните, что произошло? Одна из вас раздвоилась? Вас сделали по одному клише? Клонировали? Вы однояйцовые близнецы?
   – А что ты думаешь об этом, Ги? Что бы сказал ты? – спросила его Шерил.
   – Не задавайте мне головоломку. Признавайтесь лучше сами, что вы натворили.
   – Мы сами не знаем. Мы впервые встретились.
   – Ме-е-ерд [4], – протянул Ги, – не может этого быть!
   – Причем я, как ты знаешь, американка, а она – русская.
   – Русская? Невероятно!
   Ги раскачивался на стуле с потрясенным видом.
   – Бывают, по-твоему, такие стопроцентные двойники?
   – У тебя есть тушь? – деловито обратился он ко мне. – Накрась глаза.
   Я вытащила зеркальце и стала быстро чернить ресницы. Ги внимательно следил за мной.
   – Теперь придвиньте стулья друг к другу, чтобы я мог вас видеть рядом, – скомандовал он.
   Мы послушно загремели стульями.
   Многие в кафе уже давно поглядывали на наш столик, а теперь на нас уставились просто все. Ги покачался на стуле еще.
   – Нет, девочки, – наконец он оставил свой стул в покое и, поставив локти на стол, придвинулся к нам близко. – Нет, мои дорогие. Вы – близняшки. В этом нет никаких сомнений.
   Обеденное время кончилось. Мы обменялись телефонами и условились созвониться ближе к концу недели. Шерил вернулась к себе на работу – в контору американского банка, а я, совершенно обалдев и чувствуя себя неимоверно усталой, поползла домой, где немедленно забралась в постель и, завернувшись по уши в одеяло, уснула.
 
   Уже давно стемнело, и в мою квартирку вполз мрак и осел в углах. Я открыла глаза.
   Было одиноко. Было пусто. Не хватало Шерил.
   Она не звонила.
   Правильно, мы же условились к концу недели.
   Моя квартира и моя жизнь сделались пустыми. Шерил – или наше загадочное и невероятное сходство? – влекла меня к себе. В первую же встречу она сделалась основным содержанием моих мыслей, во вторую – основным содержанием моей жизни. Слишком быстро и слишком сильно.
   Я испугалась.
   Я тоже не стала звонить.
   Мы с Джонатаном уставили подносы тарелками с разными блюдами и, выбрав столик у стенки, уселись перекусить. Студенческая столовая была полна народу, и в зале стоял многоязычный гул. Мимо прошмыгнули мелкие, как дети, вьетнамцы, сзади нас разливался итальянский, рядом две длинноногие белесые голландки кокетничали с коренастым американцем в кепи задом наперед на плохом французском – в Сорбонне французский был средством международного общения. Мы с Джонатаном говорили по-английски – я решила, что мне надо тренироваться, ведь Шерил американка…
   – Ты какой-то киносценарий сочинила, – сказал Джонатан, когда я закончила рассказывать историю встречи с моим двойником. – Это слишком неправдоподобно!
   – Ты бы нас видел рядом! – Я налила себе пива в стакан. Джонатан всегда пил только воду.
   – Хорошо. Скажи тогда, как такое может быть? Как твоя сестра-близняшка могла затеряться на другом конце земного шара?
   – В том-то все и дело…
   – У тебя мать родная?
   – Да… Но у нее – приемная!
   – И что, по-твоему, твоя мать подарила второго ребенка какой-то американке? Или продала за твердую валюту?
   Я представила свою маму в роли сначала щедрой благотворительницы, дарящей своих детей иностранцам, затем в роли торговца своими детьми и поняла, что в моей голове поселился бред.
   – Ты прав, – вынужденно признала я. – А отчего тогда мы так похожи?
   – Игра природы, – ответил Джонатан.
   Я задумалась. Джонатан тоже.
   – Тебе одиноко, – сказал он вдруг задушевно, касаясь моей руки. Такой смелый жест он позволил себе впервые со времени нашего знакомства. – Ты у мамы одна, и отца у тебя нет. Так часто бывает в неполных семьях – чувство одиночества. И тебе очень хочется верить, что ты нашла свою сестру. Это твоя подсознательная мечта. И я тебя понимаю.
   В его взгляде читалась мужественная готовность дать мне понять, что я ему нравлюсь.
   – Но только не стоит принимать желаемое за действительное, – добавил он мягко.
   Я выдернула свою руку из-под его руки.
   – Тебе же потом будет больно, – заторопился Джонатан, – когда ты поймешь, что это хоть и редкое, но всего-навсего сходство. И что каждая из вас живет своей жизнью, в своей стране…
   Я чуть не плакала. Если он в чем и был прав – так это в том, что мне изо всех сил хотелось верить, что Шерил – моя сестра.
   – Извини, что я тебе даю советы (конечно, советы тут давать неприлично, вмешательство в частную жизнь, понимаете ли)… Постарайся отнестись к ней как к просто симпатичной девушке, которая могла бы – в лучшем случае – стать твоей подругой… Извини, – добавил он еще разок для верности, на случай, если я еще не приняла к сведению десять предыдущих извинений, – я просто не хочу, чтобы ты страдала от разочарований.
   – Спасибо, Джонатан. Ты очень милый. Мне пора.
   Я повернулась и пошла по гулким мраморным коридорам Сорбонны к тяжелым старинным дверям выхода. По-моему, Джонатан смотрел мне в спину.
   Может быть, он был и прав, но он опоздал. Шерил уже вошла в мою жизнь. И мне было ужебольно ее вычеркнуть.
 
   Наступили выходные. Я мучилась и не знала, что делать. Мне страшно хотелось быть рядом с Шерил, ей звонить, с ней говорить. Но меня удерживало несколько трезвых соображений. Во-первых, Джонатан был прав и его слова осели в моем сознании. Во-вторых, я боялась быть навязчивой. С ними, западными людьми, всегда приходится быть начеку. Они церемонны в форме и сдержанны в содержании. Получается вежливо и обтекаемо. Никогда не скажут: мне это не нравится, а что-то вроде «это славно». Считайте, что не понравилось. Потому что, если понравилось, тогда скажут: «это очень славно». Очень – значит ничего, сносно. Дипломатический тренинг, которым я обязана Игорю, мне сильно помог – если бы я сохранила свою ленинскую простоту, то вообще не сумела бы не то что общаться с ними, но даже и догадаться, в чем тут фокус. Мы в России куда более откровенны и открыты и, в целом, если на обратное нет особых причин, говорим то, что думаем. Западные же люди принципиально говорят именно не то, что думают, и им нужны особые причины, чтобы сказать правду… Занятно, да? Все это надо было сначала постичь, потом как-то научиться их понимать и с ними говорить на том же языке… Впрочем, последнее мне слабо удавалось. У них-то эти китайские церемонии в крови, они интуитивно знают, как надо и как не надо. Мне же приходилось обдумывать каждый свой жест, и, лишенный помощи чувств и интуиции, мой интеллект кряхтел от натуги, прежде чем принять решение.
   Он прокряхтел весь уик-энд. Я так и не позвонила ей. «Созвониться» – это ведь неизвестно, кто должен звонить. Кто-то должен был сделать первым этот шаг. Я оставила это право Шерил.
   Телефон молчал. Если не считать обычного звонка от Игоря.
   Я мучилась и ждала.
   Может быть, Шерил тоже не знала, кто должен звонить первый? И тоже решила предоставить это право мне? Может, все-таки позвонить?..
   Я позвонила Джонатану.
   Джонатан явно обрадовался, словно он, как и я, сидел у телефона и ждал звонка. Но только моего звонка. Я ему нравлюсь, это понятно, но он мне никогда не звонит. Русский парень уже бы оборвал телефон, уже бы предложил тысячу вариантов. Но не Джонатан, с его манерами западного человека вообще и аристократа в частности. А если он не проявляет инициативу, на что он тогда может рассчитывать? Не потому, конечно, что я хочу, чтобы он эту инициативу проявил, а просто интересно, как в его голове это происходит…
   Хотя все может быть куда проще: ведь я сказала ему, что замужем. Я с самого начала не знала, что у них тут принято жить вместе неженатыми и даже для таких пар есть специальный раздел в своде законов для семьи и брака – то есть сожительство признано обществом и является одним из его институтов. А мне тогда было неловко сказать, что я «сожительствую» с Игорем… Теперь уже поздно объяснять. Впрочем, и незачем: никаких видов на Джонатана у меня нет.
   Позвонила я ему, потому что начала сходить с ума от острого чувства одиночества и неполноценности моей жизни.
   – Хочешь, пойдем в кино? – предложил Джонатан. – Если ты не занята.
   – Давай, – обрадовалась я. Не сидеть же мне допоздна одной, поглядывая на телефон!
   Джонатан тоже обрадовался и стал договариваться о фильме и месте встречи.
   Мы условились на полвосьмого. Было шесть. Я пошла краситься и одеваться.
   Шерил позвонила, когда я закончила макияж.
   – Олья, знаешь что? – и замолчала.
   Я подождала и, поняв, что молчание затягивается, напомнила ей:
   – Я тебя слушаю, Шерил…
   – Мне кажется, что можно было бы предположить, что мы действительно близняшки, – тихо сказала мне она. (Не удивляйтесь этой витиеватой манере изъясняться. Как я вам уже говорила, высказать прямо и открыто свои чувства или мысли считается у этих людей почему-то неприличным.)
   – Почему? – опешила я. Не от предположения Шерил, а от самого факта, что она отважилась мне об этом сообщить.
   – Потому что мне тебя страшно не хватает.
   Я обалдела еще больше.
   – Приезжай, – сказала ей я. – У тебя есть машина? Тогда записывай адрес.
   Мне было ужасно неудобно перед Джонатаном. Я извиняющимся голосом, со всей посильной нежностью ворковала в телефон, что в другой раз уж непременно…
   – Не беспокойся, – сказал он. – Желаю вам хорошо провести вечер.
   Все-таки в умении не показывать свои чувства есть свои положительные стороны.
   – Я вот подумал… – сказал вдруг Джонатан, когда я уже собиралась положить трубку. – Спроси-ка у нее, где она родилась. На всякий случай.
   Я кинулась приводить свою квартирку в порядок. Опыт моей семейной жизни в Москве, устроенной Игорем на западный манер, мне очень пригодился. Я быстро придумала небольшой ужин, накрыла красиво на стол, поставила свечи… и поймала себя на мысли о том, что жду Шерил, как на любовное свидание.
   И даже с еще большим нетерпением.
 
   В дрожащем пламени свечи ее лицо, такое знакомое и родное, такое мое собственное лицо, казалось неимоверно тонким и красивым. Нежный овал лица, орумяненный отблеском свечи, синие глаза, таинственно мерцающие из тени, тонкий нос, изящный рот… Не очень большой, не такой, знаете, на который хочется трусы натянуть, а просто легко очерченный и выразительный рот. Я любовалась ею, почти не слушая и не слыша ее слов. В какой-то момент мне стало казаться, что я схожу с ума, что влюбилась в самое себя и не могу оторвать глаз от собственного изображения. Я никак не могла разделить «я» и «она», у меня голова шла кругом… Я вспомнила рассказ мамы, как однажды, придя на уколы в одну квартиру, она попросила трехлетних мальчишек-близнецов не шуметь, поскольку их старшая сестра заболела. На что один из них, подняв ясные голубые глазенки, сказал удивленно: «Как же я могу шуметь? Ведь я же играю один!» Вот примерно то же самое испытывала я.
   Я спохватилась, когда услышала конец предложения: «…и из-за этого я крайне мало знаю о своих родителях…»
   «Эй, – сказала я себе, – ну-ка возьми себя в руки! Иначе ты все прослушаешь! Все то, что ты так хотела узнать!»
   – Шерил, – сказала я с извиняющимся смешком, – я до такой степени шокирована нашим сходством, что все мои усилия сводятся к тому, чтобы немножко привыкнуть к этому факту… Не могла бы ты повторить последнюю фразу?
   В ответ Шерил мне улыбнулась и сказала: «Я тебя понимаю, я чувствую то же самое», – и глаза ее засияли. Боже мой, Боже мой, я и не знала, как я хороша! И это вот так смотрят на меня мужчины и думают: «Как же она красива, эта Оля!» Ах, теперь я их понимаю…
   Стоп. Хватит. Приготовь свои уши и слушай. Шерил, кстати, если и «чувствует то же самое», то владеет собой в совершенстве. А ты тут пребываешь в обмороке от восторга по поводу самой себя.
   – Моя приемная мать, – внятно сказала Шерил и посмотрела на меня, словно проверяя, слушаю ли я ее на этот раз, – очень ревнива. Она не любит, когда я задаю ей вопросы о своем детстве. Она на них никогда не отвечает, но, напротив, осыпает меня градом упреков за то, что я ее не люблю и не благодарна ей, а ведь она меня воспитала… И из-за этого я крайне мало знаю о своих родителях.
   – А приемный отец?
   Шерил легонько усмехнулась, и у меня появилось подозрение, что я и на эту тему что-то прослушала. Но она меня не упрекнула, а просто ответила:
   – Мой приемный отец разошелся с Кати – так зовут мою приемную мать, – когда я была еще совсем маленькая. Я вполне представляю себе, что ему было трудно с ней жить – у Кати характер нелегкий… Он уехал в Калифорнию, у него другая семья, и я его с тех пор не видела.
   – Может быть, Кати что-то скрывает? И поэтому так не любит твои вопросы?
   – Мне эта мысль никогда не приходила в голову. Я всегда объясняла это ревностью. И потом, что она может скрывать? Она моя тетя, сестра моего папы, она взяла меня на воспитание после смерти моих родителей… Если бы и мои родители меня удочерили, мне бы об этом сказали – у нас принято с детства приучать ребенка к этой мысли… И потом, в моей метрике написано, кто мои родители.
   – А они, кстати, у тебя кем были?
   – Мама не работала, а отец… Он работал в дипломатических сферах.
   – А тетя твоя?
   – Она служит в одной фирме по торговле недвижимостью.
   – У нее своих детей никогда не было?
   – Не получилось.
   Тут я вспомнила наставления Джонатана.
   – А ты родилась в Бостоне?
   – Нет. В Париже.
   – Вот как? – воскликнула я с напором. У меня появилось ощущение, что я нащупала какую-то ниточку.
   Шерил мгновенно почувствовала это и ответила, словно сожалея, что она меня разочаровывает:
   – Мама была в Париже в гостях у своей кузины, и у нее начались преждевременные роды…
   Конечно, мы близняшки. Ведь она читает мои мысли. И неважно, где она родилась, где я родилась. Я знаю это нутром, всем своим организмом, всеми клеточками моего существа. Мы – сестры.
 
   Шерил заночевала у меня, а утром меня разбудил звонок Игоря.
   – Сережа будет в Париже, – сказал Игорь. – Должен прилететь в следующее воскресенье, на один день.
   Сережа вращался в тех же кругах, что и мой Игорек, – политики, банкиры, знаменитости. Кажется, он выполнял какие-то поручения Игоря, хотя я никогда не могла понять, где работает сам Игорь и существует ли какой-то официальный штат людей, к которому бы он относился или которым бы он руководил. «Я помогаю людям решать их проблемы, – объяснял мне Игорь, – и у меня всегда есть работа, потому что у людей всегда есть проблемы; но у меня нет службы». А Сережа, стало быть, помогал Игорю помогать людям решать их проблемы?
   Это был лощеный, довольно миловидный мальчик, на два года старше меня, который не сводил с меня глаз, когда мы встречались, и на его самолюбивом лице было написано: я ничем не хуже, чем твой Игорь, так что тебе стоит подумать… Честно сказать, хотя я девица довольно-таки и тщеславная и внимание к моей особе со стороны мужского полу люблю, но Сережа меня раздражал своим претенциозным стилем, своими амбициями, своей явно завышенной самооценкой…
   Кроме того, в нем была какая-то странная двойственность. Да, он был миловиден, русоволосый и сероглазый, худой, немножко нескладный, с большими, по-крестьянски, руками и ногами – такими большими, что башмаки его казались нарочито клоунскими. Самое первое впечатление – первый парень на деревне, не хватало только гармонь в руки и кепку заломить набекрень. Казалось бы, смешной провинциал, изо всех сил старающийся освоить столичный лоск и образ жизни… Но на самом деле в нем вовсе не было этой сельской простоты, которую как бы обещал его деревенский облик: настороженный и самолюбивый взгляд, о котором говорят «себе на уме», быстрая и хваткая реакция, с которой он мгновенно улавливал суть слов и поручений, быстро развеивали это ошибочное впечатление… Приглядевшись, я вдруг начала замечать в его лице нелепое сочетание миловидности и почти уродства, будто бы, как в детских сказках, у его колыбели стояли две феи, добрая и злая, и первая старалась как-то компенсировать злобные проделки второй. Так, его слабый, острый, немужской подбородок украшала весьма симпатичная ямочка, астенически-впалым скулам придавал мужественный характер нос, слегка приплюснутый в переносице, как у боксеров, от торчащего кадыка отвлекали мягкие длинные волосы «а-ля Есенин». Короче, он был несимпатичен, недостаточно умен и еще слишком юн, на мой вкус, не говоря уж о том, что у меня был Игорь и мне никто другой не был нужен.
   – Я тебе перешлю с ним маленький подарок, – добавил Игорь.
   Я поняла, конечно, что речь идет о наличных деньгах, – мы с ним еще в Москве договорились, что счет счетом, но иногда какие-то суммы он будет мне передавать с оказией.
   – Сережа тебе позвонит, когда приедет, я дам ему твой телефон. Посоветуй ему, что посмотреть в Париже, ты ведь у меня теперь парижский старожил… Тебе не нужно чего еще?
   – Черного хлеба, соленых огурцов и квашеной капусты. Только выбери на рынке сам!