Страница:
98 %
02
07
03
10.11 10.12 10.13
За углом распахнулась, дохнув химической гнилью смога, Темза. Она пересекла набережную. В просветах чугунной ограды мазутно лоснилась практически стоячая вода. Временами, трепеща радужными крылышками, оттуда высоко выпрыгивали поросшие коротким жестким волосом шестидюймовые летучие пиявки. Ландан бридж, почти разъеденный туманом, готовился упасть ей на голову. На мост выворачивали редкие локомобили. Она двинулась вдоль набережной, ведя ладонь по мокрому чугуну перил. Скоро из тумана выступил лежащий посреди реки левиафан. Новейший подводный аэронесущий дредноут ройал нейви «Сын Грома». Над водой торчали лишь две палубы из восьми. Блестящая бронированная шкура в гусиной коже заклепок. Битум Темзы медленно сминался о кованый форштевень. Редко чадили высокие трубы с грушевидными наростами клапанов — чтобы отводить пар и дым прямо в пучине. Вдруг завыла сирена, заметались прожектора, подъемник с лязгом предъявил из корабельной утробы боевой махолет с имперской короной на борту. Забили крылья. Покатились бурые клубы. Через квартал моргало ВСАДНИК БЕЗ ГОЛОВЫ. Раздвинув низкие дверцы, она вошла в салун — паб в модном у жителей метрополии стиле северо-американских колоний. Похожий на октопуса бармен в жилете шевелил за стойкой рыжими щупальцами бакенбард. Она села на высокий очень тяжелый табурет. Кинула у локтя шляпу. На полках стояли джины, виски, ромы. Ярко-лимонные джины, густо-лиловые виски, сочно-зеленые ромы. Бармен, перегнувшись через стойку, обозрел босые перепачканные ледышки (она приветственно пошевелила пальчиками), понимающе подмигнул ей. — ДЕРЖИ НОГИ В ТЕПЛЕ, — сказал наставительно, — А ГОЛОВУ В ХОЛОДЕ. Налил, не спрашивая, в толстобокий стакан на три пальца крепчайшего — 146 proof, оттиск на сургучной печати, — рому. — За счет заведения, — подмигнул еще раз.
Она отхлебнула. Было очень пряно, вкусно и жарко. Она утерла уголки глаз костяшкой среднего пальца. Внизу, под макинтошем, звякнула устрица. Щелк. Стрелка старшего циферблата вновь упиралась в 100. Она спрятала, допила ром одним глотком. Пекло взметнулось, поднялось до глаз, заставило миражно заколебаться мир. — Мне нужен ключ, — сказала она и впервые услышала свой голос. Бармен сложил непонимающее лицо, изумленно сломал обе рыжие брови.
— Мне нужен ключ, — повторила она. Руки сжались в кулаки. Что-то лопнуло, разлетелось стеклянным фейерверком. Она взглянула. Стакан. Забыла.
Бармен начал разводить руками. Она обхватила в кармане узкой ладошкой большую рукоять «хэнд эджектора». У бармена в нагрудном патронташе жилета задребезжали фальшивые колокольчики. Он извиняющимся жестом добыл две соединенные шнуром чашечки слоновой кости. Новейшее изобретение мистера Белла, бспроводной телефонный аппарат. Приложил одну чашечку к уху. Что-то выслушал, склонив голову и глядя на нее все более пристально. Спрятал аппарат обратно. Кивнул: следуй. Она последовала. Бармен распахнул перед и затворил за дверь туалетной комнаты. Она погладила край фарфорового рукомойника. Отвернула до предела оба медных крана. Сняла очки, опустила к револьверу. Умылась. Потом, оглянувшись, сунула под сильную струю одну грязную ступню, вторую. На стене висело огромное зеркало в бронзовых завитках рамы. Она внимательно осмотрела себя — сверху вниз. Короткая стрижка торчит во все стороны пепельными перьями. Безумные глаза. Ямочка на подбородке. Шея. Макинтош. Протянув руку, она ткнула себя в грудь. Зеркало с нежным скрежетом провернулось. За ним открылся проход. Вели вниз железные ступени винтовой лестницы. Глубоко. Пространство за пыльной плюшевой занавесью пропитано было сладковатым дурманным запахом. На полосатых убитых матрацах лежали полуголые люди. Мягкие пуховые облачка витали над их головами. Подсеменил кругленький китаец в грязном халате. Подергивая косичкой, залопотал непонятно. Она выслушала:
— Мне нужен ключ.
Китаец залопотал снова. Она взяла его двумя пальцами за кадык. Китаец захрипел.
— Мне. Нужен. Ключ.
Узкоглазый отчаянно закивал. Болванчик. Она разжала хватку, китаец усеменил за портьеру и сразу же вернулся с кальяном, похожим на песочные часы, большие и сложные, словно для измерения совсем иного времени, и самшитовой шкатулкой. Она коротко повела ладонью — подобострастного азиата смело, — села, скрестив ноги, на пол. Утвердила кальян между колен. Зажала в зубах мундштук шланга. Распахнула шкатулку. Эмбрионально скрючившись, там лежали маленькие сморщенные сушеные ящерки… нет, китайские дракончики. Усики, как у креветок. Она зачерпнула, высыпала горсть в чашку. Подожгла. Белое прозрачное пламя свернулось и развернулось жадными кольцами. Родился дым.
Сквозь клекочущую воду она втянула его в себя. Раз. И еще раз. В голове зашкворчало. Зашипело. Пошел дождь из мириадов невесомых чешуек. Белое прозрачное пламя в чашке сжалось в точку — и ринулось из нее во все стороны. Затопило подвал. Она ощутила влажный страшный жар всем телом. Макинтош промок сразу и целиком, снаружи и изнутри. Она встала, не чувствуя себя. Разодрала набрякший кокон — посыпались пуговицы. Сбросила. Пот тек ручьями, как кровь. Она провела ладонями по бедрам. Ладони скользили. Ткань реальности от нестерпимого жара коробилась, съеживалась, скукоживалась, трескалась, лопалась, распадалась, опадала. Клочьями. К ногам. Больно жгло стопы. Она покачнулась — и увидела. Не было подвала. Не было матрацев. Не было одурманенных тел. Не было китайца. Не было портьер, и кальяна, и плюшевой занавеси, и железной винтовой лестницы.
Была грубо-неряшливая аляповатая театральная декорация. Картон. Потеки клея. Папье-маше. Опиумокурильня — намалевана на заднике пьяным художником-халтурщиком. Лежащие на сцене люди — нелюди. Заводные куклы. Небрежно обточенные носатые овалы деревянных голов. Нарочито дотошная раскраска человечьих лиц поверх. Волокнистые парики. Фанера конечностей. Шарниры суставов. В щелях между неровно поставленными холстами, на которых — бар, Ландан бридж, Биг-Бен, улицы и коридоры, — виднелись маленькие, тоже кукольные, настольного калибра, но очень тщательно выполненные модели. Восьмипалубный дредноут «Сын Грома». Локомобиль. Кэб. Гадальный вычислитель Бэббиджа. Тряпичный расшитый полисмен. Две или три куклы дергано встали с дощатого пола. Прерывистыми куриными шагами двинулись к ней. Она оскалилась и, размазавшись контурами в сальто, метнула себя навстречу. Выстрелила ногами и руками во все стороны сразу. Брызнула щепа. Кукол расшвыряло. По доскам катилась, подпрыгивая, срубленная овальная голова.
Шорох!
Разворот.
На перекошенных козлах стояла кукла в кожаном жилете. Рыжая пакля свисала со щек. В руке кукла держала бутыль рому. Она бросилась.
Кукла сжала бутыль — стекло оказалось вдруг мягким, будто каучук. Сочно-зеленая струя упруго рванулась к ней. Изогнулась, как живая, захлестнула ее в полете, обвила липким хамелеоновым языком. Она упала. Последнее зеленое кольцо легло на горло. Кукла пружинно подковыляла. Порылась в ошметьях макинтоша. Разогнулась в два щелчка. «Смит-энд-Вессон» целил ей в лоб. Она зажмурилась.
— ДУРНАЯ ГОЛОВА, — проскрипела кукла, — НОГАМ ПОКОЯ НЕ ДАЕТ.
Выстрел.
Кукла нагнулась еще раз над опрокинутым в зеленую лужу — струйки сбежали по бокам — голым телом. Занозистыми тупыми пальцами ухватила устрицу на цепочке. Вырвала. Откинула крышку. Заиграла «Рул Британия».
ЖИЗНЬ 0 %
ОРУЖИЕ 0
ЗАРЯДЫ 0
БОНУСЫ 0
ТАЙМЕР 15.06
— Ну, — хмыкнул за спиной Витек. — Сдох, камикадзе?
— Не без того, — Вадим капитулянтски дистанцировался от залитого изнутри кровью low radiation монитора. Зажмурился. Нажал на глазные яблоки. В глазах зазвенело. — Ну и замороченный уровень…
ЖЕЛАЕТЕ ЗАПУСТИТЬ ПОСЛЕДНЕЕ СОХРАНЕНИЕ?
«Нет».
— Это еще херня, — гыгыкнул Витек. — Я дальше лазил. Там, блин, такой крышеворот — шурупами башню крепить…
ЖЕЛАЕТЕ ВЫЙТИ?
«Да».
— У тебя бальзамчик есть еще?
— По себе поминки? — ржанул Витек. — Гуляй, зомби. За счет заведения, — состроил он гримасу, передразнивая. Вадиму помстилось: Витек снимает небрежно с верхней барной полки коричневую бутыль «Ригас Бальзамс», сплющивает ее в здоровенной пятерне — из горлышка выпрыгивает узкий черный рапирный клинок, прикалывает его, как чешуекрылую жертву Набокова, к обшитой шпоном стене. Доигрался…
HEAD CRUSHER III ДЕМОВЕРСИЯ
Миссия 4. ВЕК НЕВИННОСТИ
Уровень 1. ДЖЕК-ПОТРОШИТЕЛЬ
Уровень сложности. 3: ВСЕХ УБЬЮ — ОДНА ОСТАНУСЬ
Время. 15 МИНУТ 6 СЕКУНД
Вадим хряпнул пятьдесят заупокой оцифрованной души рабы сетевой Сары Тафф и, удивленно ощущая гнусную маяту в икроножных мышцах, вылез из теплого полумрака витькова интернет-подвальчика в пятичасовую пи-эм темень, во встречный аэродинамический поток мерзейшего мокрого снега. Какое же у нас Рождество без мокрого снега? С Ритой они договорились на полшестого в «Эльдорадо». Может, звякнуть на трубу? Болен… вирус… лежу дома… не выйдет, на мобилке определитель… Ладно: занят. Срочная работа. Делегация дружественных сантаклаусов из дойчебанка, встреча в аэропорту, фуршет, банкет, минет… Нет. Он свернул за угол — снег загадочным образом продолжил лупить в лицо. Шеренги дружественных сантаклаусов разных калибров зазывно краснели в лучащихся скидками рождественских витринах по обеим сторонам главной городской улицы Бривибас. Уличная перспектива сходилась на гигантской фигуре центрального, доминантного Санты. Сантаклаусов начальник, дедморозов командир, надувной, пятиметровый, с электрифицированными глазами, скалил блестящие, наверняка острейшие зубы размером в совковую лопату каждый на том самом месте и в той же самой — вождистски вскинутая правая — позе, что десятком лет раньше чугунный Ленин. Вадим поежился и обнаружил, что куртка промокла. Глинтвейну. Горячего сладкого плохого вина. Выжать пол-лимона. Сыпануть терпкой гвоздики. Щепоть корицы с кончика ножа. Меду. И крепкого туда, крепкого. Сидеть дома, смотреть в слепое окно, ничего не видеть. Врубить телевизор, вырубить звук. И сидеть. И потягивать. Од-но-му… Приятно взвинченный, слегка форсированный пипл жизнеутверждающе прочесывал центр, всасывался в зеркальные воронки магазинов и уютные стоки кафе, волок съедобное или подарочное или охотился на него, хлопая дверцами авто, паковал. Синкал позитивно. Бодрящая индустрия свежеимпортированного праздника работала себе. Сляк-сляк. Вадим снова свернул. Из снегопада выступил лежащий почти посреди тротуара левиафан. Новейший внедорожный дредноут «джипстер». Блестящая хромированная шкура в гусиной коже капелек. Человеческая сгущенка сминалась о трубчатую раму. Редко чадила выхлопная труба. Под давлением запредельных децибел сквозь микронные щели герметичного корпуса просачивались тонкие жесткие струйки гангста рэпа. Перейдя наискось улицу, Вадим выбрел к цветочному ряду вдоль края Верманского парка. В стеклянных и пластиковых прозрачных светящихся кубах и параллелепипедах, замутненных с фасадов снежными потеками, тропически клубились разноцветные цветы. В джунглях прятались язычки свечей, пережигали влажный воздух в питательную углекислоту. Вадим, поколебавшись, купил метровой длины банальность, шипованную шпагу голландской розовой розы. Туго спеленутый бутон нереально сочного тона не пахнул совершенно. Торговка вытянула шпагу из жестяных ножен вазы, завернула в газету. У тетки было лицо равнодушной совы. Пидор, сказал Вадим вслед спрыснувшему его жидкой грязью синему обмылку «мазды».
В снежных прорехах над ним навис, протыкая низкое волглое небо, запакованный в леса национальный символ. Памятник подаренной Свободы. Вместо сидящей на сером каменном фаллосе зеленой бабы с тремя звездочками в руках (ординарная у нас свобода, средненькая, невыдержанная) высилась дощатая уступчатая ацтекская пирамида, драпированная рекламными тентами. RIMI! ТОЛЬКО У НАС!!! ТОЛЬКО СЕЙЧАС!!! ДЕШЕВЛЕ НА 25%!!! — значилось на Свободе трехаршинным шрифтом. Еще выше — РОЖДЕСТВЕНСКИЙ БИГБУРГЕР в ало-белой дедморозьей шапочке из кетчупа и майонеза провансаль под мондиалистской эмблемой McDonalds. Внизу, на месте отмененного ремонтом почетного караула, прохаживался, широко расставляя ноги в шнурованных ботинках, заложив руки за спину и выпятив подбородок, полицист. Штатный «макарон» в кобуре искусственной кожи неубедительно венчал убедительную правоохранительную задницу. Сляк-сляк.
Перед дверью «Эльдорадо» Вадим замедлил ход. Встал. Оглянулся рассеянно. Недонебоскреб отеля «Латвия» — как телетрансляция из штурмуемого Грозного. Ободранный словно бы прямым огнем танковых пушек короб со снятыми облицовочными панелями, с вывороченным железобетонным нутром. Отель тоже ремонтировали, и ремонтировали капитально. После реконструкции статусный бастард советского модернизма, согрешившего в третьем поколении с Корбюзье, обещал перевоплотиться в четырехзвездную, презентабельную, евростандартную евронедвижимость, неспособную варварски напужать вылезающих у подножия из «неоплановских» чемоданов отутюженных еропенсионеров. Экая, право, динамичная, созидательная, живая у нас недержава, подумал Вадим. Все что-то строится, ремонтируется, отделывается, ретушируется, доводится, подкрашивается, лакируется, подвергается апгрейду. Только вот если присмотреться, то все это — за вычетом, конечно, национального фаллоса, — сплошь отели, или кабаки, или подземные автостоянки, или наземные автозаправки, или казино, или компьютерные залы, или супермаркеты. Объекты — он ухмыльнулся — сервиса. Услуг. Обслуги. Специально предназначенные для того, чтобы оставлять в этих отелях, кабаках, казино, автостоянках, автозаправках, супермаркетах бабки. Самая быстроразвивающаяся отрасль бизнеса? Игральные автоматы! Только откуда берутся те самые бабки, на что и у кого вымениваются — по-прежнему неясно. Мы ничего не производим и никуда не экспортируем. Мы только обслуживаем — друг друга, западных туристов, денежные потоки. Делаем сервис. Сервисная страна. Сервислэнд. В этом конвейерном группенсервисе, обслуживая и подвергаясь обслуживанию, выменивая не вещь на вещь, не товар на деньги, не деньги на силу, а — услуги на услуги, ты и сам лакируешься, штукатуришься, ретушируешься, подвергаешься апгрейду, — и быстро и незаметно усредняешься в презентабельную евростандартную евронедвижимость. Которая никуда никогда отсюда и от себя уже не двинется. Вадим бегло отразился в стеклянной двери «Эльдорадо», протянул руку, ткнул себя в грудь. В восходящих потоках кондитерских запахов вплыл на второй этаж. Через два столика увидел грамотно уложенное светло-каштановое каре. Сидя к нему в четвертьоборота, почти затылком, закинув ногу на ногу, но не забывая ровно держать спину, Рита листала пестрый пухлый развлекательный еженедельник. Правая рука ее очень самостоятельно и очень уверенно отчленяла крошечной блестящей ложечкой крошечные одинаковые лепестки от утюгообразного куска слоистого торта. Слои были трех цветов. Ярко-лимонный, сочно-зеленый, густо-лиловый. Сухое плоское сердечко печенья косо воткнуто сверху. Вадим еще раз помедлил и еще раз оглянулся.
Снег, боксерски быстрый и хлесткий снаружи, отсюда выглядел неспешным, словно снятые рапидом голливудские пули, роющие тоннели в воздухе с обстоятельностью кротов.
4
02
07
03
10.11 10.12 10.13
За углом распахнулась, дохнув химической гнилью смога, Темза. Она пересекла набережную. В просветах чугунной ограды мазутно лоснилась практически стоячая вода. Временами, трепеща радужными крылышками, оттуда высоко выпрыгивали поросшие коротким жестким волосом шестидюймовые летучие пиявки. Ландан бридж, почти разъеденный туманом, готовился упасть ей на голову. На мост выворачивали редкие локомобили. Она двинулась вдоль набережной, ведя ладонь по мокрому чугуну перил. Скоро из тумана выступил лежащий посреди реки левиафан. Новейший подводный аэронесущий дредноут ройал нейви «Сын Грома». Над водой торчали лишь две палубы из восьми. Блестящая бронированная шкура в гусиной коже заклепок. Битум Темзы медленно сминался о кованый форштевень. Редко чадили высокие трубы с грушевидными наростами клапанов — чтобы отводить пар и дым прямо в пучине. Вдруг завыла сирена, заметались прожектора, подъемник с лязгом предъявил из корабельной утробы боевой махолет с имперской короной на борту. Забили крылья. Покатились бурые клубы. Через квартал моргало ВСАДНИК БЕЗ ГОЛОВЫ. Раздвинув низкие дверцы, она вошла в салун — паб в модном у жителей метрополии стиле северо-американских колоний. Похожий на октопуса бармен в жилете шевелил за стойкой рыжими щупальцами бакенбард. Она села на высокий очень тяжелый табурет. Кинула у локтя шляпу. На полках стояли джины, виски, ромы. Ярко-лимонные джины, густо-лиловые виски, сочно-зеленые ромы. Бармен, перегнувшись через стойку, обозрел босые перепачканные ледышки (она приветственно пошевелила пальчиками), понимающе подмигнул ей. — ДЕРЖИ НОГИ В ТЕПЛЕ, — сказал наставительно, — А ГОЛОВУ В ХОЛОДЕ. Налил, не спрашивая, в толстобокий стакан на три пальца крепчайшего — 146 proof, оттиск на сургучной печати, — рому. — За счет заведения, — подмигнул еще раз.
Она отхлебнула. Было очень пряно, вкусно и жарко. Она утерла уголки глаз костяшкой среднего пальца. Внизу, под макинтошем, звякнула устрица. Щелк. Стрелка старшего циферблата вновь упиралась в 100. Она спрятала, допила ром одним глотком. Пекло взметнулось, поднялось до глаз, заставило миражно заколебаться мир. — Мне нужен ключ, — сказала она и впервые услышала свой голос. Бармен сложил непонимающее лицо, изумленно сломал обе рыжие брови.
— Мне нужен ключ, — повторила она. Руки сжались в кулаки. Что-то лопнуло, разлетелось стеклянным фейерверком. Она взглянула. Стакан. Забыла.
Бармен начал разводить руками. Она обхватила в кармане узкой ладошкой большую рукоять «хэнд эджектора». У бармена в нагрудном патронташе жилета задребезжали фальшивые колокольчики. Он извиняющимся жестом добыл две соединенные шнуром чашечки слоновой кости. Новейшее изобретение мистера Белла, бспроводной телефонный аппарат. Приложил одну чашечку к уху. Что-то выслушал, склонив голову и глядя на нее все более пристально. Спрятал аппарат обратно. Кивнул: следуй. Она последовала. Бармен распахнул перед и затворил за дверь туалетной комнаты. Она погладила край фарфорового рукомойника. Отвернула до предела оба медных крана. Сняла очки, опустила к револьверу. Умылась. Потом, оглянувшись, сунула под сильную струю одну грязную ступню, вторую. На стене висело огромное зеркало в бронзовых завитках рамы. Она внимательно осмотрела себя — сверху вниз. Короткая стрижка торчит во все стороны пепельными перьями. Безумные глаза. Ямочка на подбородке. Шея. Макинтош. Протянув руку, она ткнула себя в грудь. Зеркало с нежным скрежетом провернулось. За ним открылся проход. Вели вниз железные ступени винтовой лестницы. Глубоко. Пространство за пыльной плюшевой занавесью пропитано было сладковатым дурманным запахом. На полосатых убитых матрацах лежали полуголые люди. Мягкие пуховые облачка витали над их головами. Подсеменил кругленький китаец в грязном халате. Подергивая косичкой, залопотал непонятно. Она выслушала:
— Мне нужен ключ.
Китаец залопотал снова. Она взяла его двумя пальцами за кадык. Китаец захрипел.
— Мне. Нужен. Ключ.
Узкоглазый отчаянно закивал. Болванчик. Она разжала хватку, китаец усеменил за портьеру и сразу же вернулся с кальяном, похожим на песочные часы, большие и сложные, словно для измерения совсем иного времени, и самшитовой шкатулкой. Она коротко повела ладонью — подобострастного азиата смело, — села, скрестив ноги, на пол. Утвердила кальян между колен. Зажала в зубах мундштук шланга. Распахнула шкатулку. Эмбрионально скрючившись, там лежали маленькие сморщенные сушеные ящерки… нет, китайские дракончики. Усики, как у креветок. Она зачерпнула, высыпала горсть в чашку. Подожгла. Белое прозрачное пламя свернулось и развернулось жадными кольцами. Родился дым.
Сквозь клекочущую воду она втянула его в себя. Раз. И еще раз. В голове зашкворчало. Зашипело. Пошел дождь из мириадов невесомых чешуек. Белое прозрачное пламя в чашке сжалось в точку — и ринулось из нее во все стороны. Затопило подвал. Она ощутила влажный страшный жар всем телом. Макинтош промок сразу и целиком, снаружи и изнутри. Она встала, не чувствуя себя. Разодрала набрякший кокон — посыпались пуговицы. Сбросила. Пот тек ручьями, как кровь. Она провела ладонями по бедрам. Ладони скользили. Ткань реальности от нестерпимого жара коробилась, съеживалась, скукоживалась, трескалась, лопалась, распадалась, опадала. Клочьями. К ногам. Больно жгло стопы. Она покачнулась — и увидела. Не было подвала. Не было матрацев. Не было одурманенных тел. Не было китайца. Не было портьер, и кальяна, и плюшевой занавеси, и железной винтовой лестницы.
Была грубо-неряшливая аляповатая театральная декорация. Картон. Потеки клея. Папье-маше. Опиумокурильня — намалевана на заднике пьяным художником-халтурщиком. Лежащие на сцене люди — нелюди. Заводные куклы. Небрежно обточенные носатые овалы деревянных голов. Нарочито дотошная раскраска человечьих лиц поверх. Волокнистые парики. Фанера конечностей. Шарниры суставов. В щелях между неровно поставленными холстами, на которых — бар, Ландан бридж, Биг-Бен, улицы и коридоры, — виднелись маленькие, тоже кукольные, настольного калибра, но очень тщательно выполненные модели. Восьмипалубный дредноут «Сын Грома». Локомобиль. Кэб. Гадальный вычислитель Бэббиджа. Тряпичный расшитый полисмен. Две или три куклы дергано встали с дощатого пола. Прерывистыми куриными шагами двинулись к ней. Она оскалилась и, размазавшись контурами в сальто, метнула себя навстречу. Выстрелила ногами и руками во все стороны сразу. Брызнула щепа. Кукол расшвыряло. По доскам катилась, подпрыгивая, срубленная овальная голова.
Шорох!
Разворот.
На перекошенных козлах стояла кукла в кожаном жилете. Рыжая пакля свисала со щек. В руке кукла держала бутыль рому. Она бросилась.
Кукла сжала бутыль — стекло оказалось вдруг мягким, будто каучук. Сочно-зеленая струя упруго рванулась к ней. Изогнулась, как живая, захлестнула ее в полете, обвила липким хамелеоновым языком. Она упала. Последнее зеленое кольцо легло на горло. Кукла пружинно подковыляла. Порылась в ошметьях макинтоша. Разогнулась в два щелчка. «Смит-энд-Вессон» целил ей в лоб. Она зажмурилась.
— ДУРНАЯ ГОЛОВА, — проскрипела кукла, — НОГАМ ПОКОЯ НЕ ДАЕТ.
Выстрел.
Кукла нагнулась еще раз над опрокинутым в зеленую лужу — струйки сбежали по бокам — голым телом. Занозистыми тупыми пальцами ухватила устрицу на цепочке. Вырвала. Откинула крышку. Заиграла «Рул Британия».
ЖИЗНЬ 0 %
ОРУЖИЕ 0
ЗАРЯДЫ 0
БОНУСЫ 0
ТАЙМЕР 15.06
— Ну, — хмыкнул за спиной Витек. — Сдох, камикадзе?
— Не без того, — Вадим капитулянтски дистанцировался от залитого изнутри кровью low radiation монитора. Зажмурился. Нажал на глазные яблоки. В глазах зазвенело. — Ну и замороченный уровень…
ЖЕЛАЕТЕ ЗАПУСТИТЬ ПОСЛЕДНЕЕ СОХРАНЕНИЕ?
«Нет».
— Это еще херня, — гыгыкнул Витек. — Я дальше лазил. Там, блин, такой крышеворот — шурупами башню крепить…
ЖЕЛАЕТЕ ВЫЙТИ?
«Да».
— У тебя бальзамчик есть еще?
— По себе поминки? — ржанул Витек. — Гуляй, зомби. За счет заведения, — состроил он гримасу, передразнивая. Вадиму помстилось: Витек снимает небрежно с верхней барной полки коричневую бутыль «Ригас Бальзамс», сплющивает ее в здоровенной пятерне — из горлышка выпрыгивает узкий черный рапирный клинок, прикалывает его, как чешуекрылую жертву Набокова, к обшитой шпоном стене. Доигрался…
HEAD CRUSHER III ДЕМОВЕРСИЯ
Миссия 4. ВЕК НЕВИННОСТИ
Уровень 1. ДЖЕК-ПОТРОШИТЕЛЬ
Уровень сложности. 3: ВСЕХ УБЬЮ — ОДНА ОСТАНУСЬ
Время. 15 МИНУТ 6 СЕКУНД
Вадим хряпнул пятьдесят заупокой оцифрованной души рабы сетевой Сары Тафф и, удивленно ощущая гнусную маяту в икроножных мышцах, вылез из теплого полумрака витькова интернет-подвальчика в пятичасовую пи-эм темень, во встречный аэродинамический поток мерзейшего мокрого снега. Какое же у нас Рождество без мокрого снега? С Ритой они договорились на полшестого в «Эльдорадо». Может, звякнуть на трубу? Болен… вирус… лежу дома… не выйдет, на мобилке определитель… Ладно: занят. Срочная работа. Делегация дружественных сантаклаусов из дойчебанка, встреча в аэропорту, фуршет, банкет, минет… Нет. Он свернул за угол — снег загадочным образом продолжил лупить в лицо. Шеренги дружественных сантаклаусов разных калибров зазывно краснели в лучащихся скидками рождественских витринах по обеим сторонам главной городской улицы Бривибас. Уличная перспектива сходилась на гигантской фигуре центрального, доминантного Санты. Сантаклаусов начальник, дедморозов командир, надувной, пятиметровый, с электрифицированными глазами, скалил блестящие, наверняка острейшие зубы размером в совковую лопату каждый на том самом месте и в той же самой — вождистски вскинутая правая — позе, что десятком лет раньше чугунный Ленин. Вадим поежился и обнаружил, что куртка промокла. Глинтвейну. Горячего сладкого плохого вина. Выжать пол-лимона. Сыпануть терпкой гвоздики. Щепоть корицы с кончика ножа. Меду. И крепкого туда, крепкого. Сидеть дома, смотреть в слепое окно, ничего не видеть. Врубить телевизор, вырубить звук. И сидеть. И потягивать. Од-но-му… Приятно взвинченный, слегка форсированный пипл жизнеутверждающе прочесывал центр, всасывался в зеркальные воронки магазинов и уютные стоки кафе, волок съедобное или подарочное или охотился на него, хлопая дверцами авто, паковал. Синкал позитивно. Бодрящая индустрия свежеимпортированного праздника работала себе. Сляк-сляк. Вадим снова свернул. Из снегопада выступил лежащий почти посреди тротуара левиафан. Новейший внедорожный дредноут «джипстер». Блестящая хромированная шкура в гусиной коже капелек. Человеческая сгущенка сминалась о трубчатую раму. Редко чадила выхлопная труба. Под давлением запредельных децибел сквозь микронные щели герметичного корпуса просачивались тонкие жесткие струйки гангста рэпа. Перейдя наискось улицу, Вадим выбрел к цветочному ряду вдоль края Верманского парка. В стеклянных и пластиковых прозрачных светящихся кубах и параллелепипедах, замутненных с фасадов снежными потеками, тропически клубились разноцветные цветы. В джунглях прятались язычки свечей, пережигали влажный воздух в питательную углекислоту. Вадим, поколебавшись, купил метровой длины банальность, шипованную шпагу голландской розовой розы. Туго спеленутый бутон нереально сочного тона не пахнул совершенно. Торговка вытянула шпагу из жестяных ножен вазы, завернула в газету. У тетки было лицо равнодушной совы. Пидор, сказал Вадим вслед спрыснувшему его жидкой грязью синему обмылку «мазды».
В снежных прорехах над ним навис, протыкая низкое волглое небо, запакованный в леса национальный символ. Памятник подаренной Свободы. Вместо сидящей на сером каменном фаллосе зеленой бабы с тремя звездочками в руках (ординарная у нас свобода, средненькая, невыдержанная) высилась дощатая уступчатая ацтекская пирамида, драпированная рекламными тентами. RIMI! ТОЛЬКО У НАС!!! ТОЛЬКО СЕЙЧАС!!! ДЕШЕВЛЕ НА 25%!!! — значилось на Свободе трехаршинным шрифтом. Еще выше — РОЖДЕСТВЕНСКИЙ БИГБУРГЕР в ало-белой дедморозьей шапочке из кетчупа и майонеза провансаль под мондиалистской эмблемой McDonalds. Внизу, на месте отмененного ремонтом почетного караула, прохаживался, широко расставляя ноги в шнурованных ботинках, заложив руки за спину и выпятив подбородок, полицист. Штатный «макарон» в кобуре искусственной кожи неубедительно венчал убедительную правоохранительную задницу. Сляк-сляк.
Перед дверью «Эльдорадо» Вадим замедлил ход. Встал. Оглянулся рассеянно. Недонебоскреб отеля «Латвия» — как телетрансляция из штурмуемого Грозного. Ободранный словно бы прямым огнем танковых пушек короб со снятыми облицовочными панелями, с вывороченным железобетонным нутром. Отель тоже ремонтировали, и ремонтировали капитально. После реконструкции статусный бастард советского модернизма, согрешившего в третьем поколении с Корбюзье, обещал перевоплотиться в четырехзвездную, презентабельную, евростандартную евронедвижимость, неспособную варварски напужать вылезающих у подножия из «неоплановских» чемоданов отутюженных еропенсионеров. Экая, право, динамичная, созидательная, живая у нас недержава, подумал Вадим. Все что-то строится, ремонтируется, отделывается, ретушируется, доводится, подкрашивается, лакируется, подвергается апгрейду. Только вот если присмотреться, то все это — за вычетом, конечно, национального фаллоса, — сплошь отели, или кабаки, или подземные автостоянки, или наземные автозаправки, или казино, или компьютерные залы, или супермаркеты. Объекты — он ухмыльнулся — сервиса. Услуг. Обслуги. Специально предназначенные для того, чтобы оставлять в этих отелях, кабаках, казино, автостоянках, автозаправках, супермаркетах бабки. Самая быстроразвивающаяся отрасль бизнеса? Игральные автоматы! Только откуда берутся те самые бабки, на что и у кого вымениваются — по-прежнему неясно. Мы ничего не производим и никуда не экспортируем. Мы только обслуживаем — друг друга, западных туристов, денежные потоки. Делаем сервис. Сервисная страна. Сервислэнд. В этом конвейерном группенсервисе, обслуживая и подвергаясь обслуживанию, выменивая не вещь на вещь, не товар на деньги, не деньги на силу, а — услуги на услуги, ты и сам лакируешься, штукатуришься, ретушируешься, подвергаешься апгрейду, — и быстро и незаметно усредняешься в презентабельную евростандартную евронедвижимость. Которая никуда никогда отсюда и от себя уже не двинется. Вадим бегло отразился в стеклянной двери «Эльдорадо», протянул руку, ткнул себя в грудь. В восходящих потоках кондитерских запахов вплыл на второй этаж. Через два столика увидел грамотно уложенное светло-каштановое каре. Сидя к нему в четвертьоборота, почти затылком, закинув ногу на ногу, но не забывая ровно держать спину, Рита листала пестрый пухлый развлекательный еженедельник. Правая рука ее очень самостоятельно и очень уверенно отчленяла крошечной блестящей ложечкой крошечные одинаковые лепестки от утюгообразного куска слоистого торта. Слои были трех цветов. Ярко-лимонный, сочно-зеленый, густо-лиловый. Сухое плоское сердечко печенья косо воткнуто сверху. Вадим еще раз помедлил и еще раз оглянулся.
Снег, боксерски быстрый и хлесткий снаружи, отсюда выглядел неспешным, словно снятые рапидом голливудские пули, роющие тоннели в воздухе с обстоятельностью кротов.
4
Поглаженный, легонько похлопанный, осторожно сжатый, — член полунапрягся со знакомой уверенной умеренностью. Как борец в стойке перед началом рядового поединка. Ритины губы сразу же взяли его в качественный плотный захват. Было в этом что-то хозяйское, спокойно-владетельное. Глубоко проминая коленями слишком мягкий матрац литовской тахты, Вадим закачался бедрами навстречу скользко-размеренным толчкам языка, болезненно-острым покалываниям зубов. Головка члена ощущалась включенной сорокаваттной лампочкой: ток был, но ровный, одинаковый. Машинально наматывая кольцами на пальцы прямые светло-каштановые пряди за матовым ухом, Вадим тупо глядел сверху вниз, как эластично и кругло прогибается чуть испачканная крупным бледным мазком родинки щека, как постепенно и поступательно стирается чудом не слизанный с верхней губы лоскуток помады цвета «сумасшедшая слива» (ничего сумасшедшего, сиреневый, с искрой). Член-ластик, подумал Вадим и почти хмыкнул, но вместо — поощрил очередной толчок кусковым рафинадом обрывочной гласной. О. А. Э. О-о. У. О. О. О. Он бросил прядь и, мельком мазнув по раскачивающейся груди, огладил мелко бодающую воздух ритину ягодицу.
— …светлый праздник Рождества Христова предполагает позитивность, — напористо, хамовато-развалистым голосом продолжал в телевизоре за вадимовым плечом и.о. премьер-министра господин Штелле свое поздравление стране. — Но я не склонен обманывать нацию неоправданным, выдуманным позитивом! Я не Санта-Клаус, а лидер кризисного правительства! Поэтому, уж извините, сограждане, но даже сегодня я скажу своему народу вещи, быть может, неприятные, но целительные!
На «своем народе», пару-тройку дюжин толчков спустя, Рита выпустила изо рта обслюнявленный хрен — красный, налитой, головастый — вопросительно и просительно откинулась, разбросала тонковатые ноги. Вадим покладисто сполз, съехал между, елозя левым локтем по черной шелко-лайкре простыни, — подарок давней подружки после пары десятков стирок подрастерял свой негроидный сексапил, но по-прежнему работал корректным эротическим намеком… — сунулся в рождающий не то возбуждение, не то раздражение запах и вкус. Прихватил губами темно-глянцевые вывернутые дольки. Да-да, сказала Рита. Помедлив, Вадим преодолел это возбужденное раздражение и, помогая себе указательным пальцем, полез хирургически напряженным языком вглубь.
— …бесполезно жаловаться! — пригвоздил и.о. из-за спины. — Многие, очень многие склонны по старой совдеповской привычке в своих бедах и неудачах винить нас, правительство, винить крупный капитал и финансистов! На это я могу ответить только поговоркой наших беспокойных восточных соседей: нечего упрекать зеркало, если у самого корявая морда! Вы сами, сами…
Ах же ты падаль, подумал Вадим, честно обрабатывая кисловато-дрожжевую внутренность монотонными лакающими движениями вперед-назад… вверх-вниз… вправо-влево… И тут с некоторой озабоченностью обнаружил, что подрастерял завод. Надо же. Засбоившему сексуальному мотору опять требовалось форсажное впрыскивание. Вадим предпринял становящееся, увы, привычным уже ментальное усилие. Male shovinist мозг принялся выбрасывать варианты. Усредненная силиконовая блонда с плейбоевским штемпелем в виде кроличьего профиля на бритом лобке. Распахнутая курчавая мулатка с проникающе блядским взглядом и циничной улыбкой толстых губ. Полутораметровый постер, вынутый из плотненького тельца скандинавского порножурнала «Приват»: не то шесть, не то семь — сразу и не поймешь, — разноцветных тел в головоломном заплете, гиперболические херы профессионалов вонзаются в безразмерные отверстия профессионалок под каскадерскими углами. Интересно, подумал Вадим, продолжая мучить язык гимнастическими упражнениями. В пятидесятые дальнобойщики вешали в кабинах своих монстров мультяшных пин-ап-герлз в кружевных панталончиках, сейчас клеят голых девок месяца, — значит, еще через десяток лет начнут лепить жестокое порево?…
— …Если вы вдруг заработали сто латов — то не пропивайте их, а купите, скажем, пилу!…
Рита вежливо промычала, он ритуально мэкнул в ответ, прихватил клитор губами уже почти ожесточенно. Мысленно оттолкнулся от шведского постера с его экстремальным, на грани катастрофы или бойни, пиршеством розового и коричневого мяса. Пошарил еще немного в запасниках памяти, перебрав свежайшие поступления. Смилла Павович. Хрупкая ломкая голливудская старлетка-суперстар. Вот. Вадим грубо ухватил суперстарлетку югославско-украинского происхождения за встрепанные пряди радикально-спектральных цветов и выволок в фокус своей активной фантазии. Пристально глядя в ирреальные глаза, принялся крепко и неумолимо барать, впирать, вбивать, вталкивать ее в мягкое тесто тахты… — член, надувшийся вновь, терся о простынь, губы кривились. Ой, хочу тебя, почти испуганно сказала Рита. Ага. Вадим оторвался, оттолкнулся, дал торопливо герметизировать свои пятнадцать с половиной в тонкий латекс сингапурского презерватива, упал, ткнулся, воткнулся. Поехали. Это было легко. Он задвигался в ней, зависнув на вытянутых руках, разглядывая фиолетовую окантовку туши на сведенных ритиных веках.
— …чем ругать правительство, научитесь хотя бы не лениться чистить зубы каждый день! Если вы неудачник, лузер, как говорят наши западные друзья, если вы, простите, импотент, — пеняйте на себя! Ваше благополучие и благосостояние — исключительно ваша проблема, и вам ее решать! — господин Сандис Штелле был лидер национально-консервативной партии, промышленный магнат, один из самых богатых людей в стране, постоянный фигурант репортажей с криминально-финансовых фронтов, объект прокурорских расследований, столь же регулярно затеваемых, сколь бесславно заканчивающихся. Начинал он карьеру торговцем тюльпанами на рынке в Сокольниках, г.Москва. — Мы за вас этого делать не собираемся! Ваши родители-пенсионеры голодают? Вашим детям нечего есть и не на что пойти в школу? Значит, виноваты вы! Какой вы после этого мужчина?
Кабанья, мужиковато-кулацкая, сама похожая на мясистый волосатый кулак харя господина и.о. премьер-министра то появлялась в поле зрения, то заслонялась угловатым ритиным плечом в темпе вадимовых подергиваний. Приподнявшись на локте левой, правой он придерживал и придвигал Риту к себе за отчетливый костный бугорок бедра, помогая горячему и мокрому недлинно и неплотно натягиваться на свой подуставший болт. Конец наконец близился. С каждым очередным тактом учащающегося ритма пружина в паху закручивалась неким ключом еще на один оборот. Еще, еще. Еще. Грозила лопнуть. Волевым усилием Вадим притормозил ключ. Сейчас… Рита, вздрогнув и замерев на краю нового состояния, коротко, сигнально простонала. Можно. Он отпустил ключ, тот немедля прокрутился еще на несколько оборотов. Дзень, — лопнула пружина. Нахрапистая телехаря ушла из поля зрения, как земля из-под качелей, — младший клерк пресс-службы ведущего банка, выгнувшись и коротко всхлипнув, кончил в растущую верстальщицу модного дизайнерского бюро. Точнее — в одноразовый гигиенический пакетик южноазиатского гондона. Подождал. С легким бутылочным чпоком изъял.
— …не волнует, — резюмировал и.о., исподлобья вперившись прямо Вадиму в переносицу, словно яростный красноармеец с плаката «Ты записался добровольцем?», поверх так и не растрепавшегося грамотного каре. — И никто, слышите, никто вам не поможет!
Рита повернулась на спину, и Вадим торопливо перевел взгляд. Быстро улыбнулся, перебрасывая необходимость что-то сказать на ее сторону поля. Однако она ответила ему той же приемлемой аккуратной улыбкой. Села. Встала. Нашарила тапочки. Вышла. Вадим благодарно посмотрел ей вслед. Полминуты спустя из-за стены донесся ровный шум душа, раздробился на мелкий плеск. Вадим порылся в ритиной сумочке, достал сигарету и зажигалку. Телекамера медленно ползла вдоль шеренги первых рож страны. На идентичных крупноформатных фасадах затвердело идентичное благочинно-постное выражение. Подсыхающий в холодном воздухе пот липко стягивал кожу. Подрагивали в богопослушно сложенных ладонях свечные огоньки. У «барклай лайт» был мыльный вкус. Неповоротливо и государственно переминались тяжкие органные басы. Вадим затушил о конвектор недокуренную сигарету, поднялся и брезгливо, двумя пальцами, стянул скукоженную резинку. Прошлепал на кухню. Опустил немедля начавший коробиться, сделавшийся похожим на линялую шкурку змеи-недомерка кондом в мусорник. В коридоре щелкнула дверь санузла. Подумав, Вадим налил себе кагора. Вытряхнул из бутылки последние капли. Получился почти полный стакан. Когда он вернулся в комнату, полуодетая Рита сидела на краю постели и, глядясь в маленькое круглое зеркальце, беглыми штрихами доводила боевую раскраску.
— Ты куда? — удивился Вадим, отхлебывая.
— Не хотела заранее расстраивать, милый, — она рыбьи вмяла губы, трамбуя «безумную сливу». По-прежнему не глядя на Вадима, замерла оценивающе, удовлетворенно клацнула зеркальцем. — Но меня сегодня пригласили к Улдису, помнишь, я рассказывала, наш зам по развитию? — она наконец удостоила его взгляда. Вадим, не предлагая, отхлебнул еще. — У него party на даче, будут шефы. Это важно, — она пошевелила пальцами перед лицом, не забыв мельком проинспектировать сохранность лака. — А.
Рита выудила из сумочки миниатюрную мобилку, пробежалась по зелено светящимся кнопочкам.
— Але? Светик? Подъезжаешь? Окей. Я внизу.
Сидя в кресле под наброшенным пледом и продолжая редкими мелкими глотками добивать кагор, Вадим пронаблюдал, как она быстро надела, одернула, обула, поправила, накинула, чмокнула, обдав незнакомым парфюмерным амбре, бросила из прихожей улыбку и «чао, милый, звони завтра, окей?», — и хлопнула входной дверью. Он приторможенно думал, что должен бы испытывать обиду, разочарование, даже, возможно, гнев. Но ничего подобного не испытывал. Скорее, напротив, облегчение. В ящике приподнято засуетились праздничные колокола, колокольчики, колокольцы. Вадим поглядел в зачерненное окно, прошелся глазами по стенам, оценил уровень жидкости в стакане: на глоток. Скинул плед и, как был, голышом, ежась, подбрел к прибитой возле двери медной рамочке. Перечитал, усмехнулся.
— …светлый праздник Рождества Христова предполагает позитивность, — напористо, хамовато-развалистым голосом продолжал в телевизоре за вадимовым плечом и.о. премьер-министра господин Штелле свое поздравление стране. — Но я не склонен обманывать нацию неоправданным, выдуманным позитивом! Я не Санта-Клаус, а лидер кризисного правительства! Поэтому, уж извините, сограждане, но даже сегодня я скажу своему народу вещи, быть может, неприятные, но целительные!
На «своем народе», пару-тройку дюжин толчков спустя, Рита выпустила изо рта обслюнявленный хрен — красный, налитой, головастый — вопросительно и просительно откинулась, разбросала тонковатые ноги. Вадим покладисто сполз, съехал между, елозя левым локтем по черной шелко-лайкре простыни, — подарок давней подружки после пары десятков стирок подрастерял свой негроидный сексапил, но по-прежнему работал корректным эротическим намеком… — сунулся в рождающий не то возбуждение, не то раздражение запах и вкус. Прихватил губами темно-глянцевые вывернутые дольки. Да-да, сказала Рита. Помедлив, Вадим преодолел это возбужденное раздражение и, помогая себе указательным пальцем, полез хирургически напряженным языком вглубь.
— …бесполезно жаловаться! — пригвоздил и.о. из-за спины. — Многие, очень многие склонны по старой совдеповской привычке в своих бедах и неудачах винить нас, правительство, винить крупный капитал и финансистов! На это я могу ответить только поговоркой наших беспокойных восточных соседей: нечего упрекать зеркало, если у самого корявая морда! Вы сами, сами…
Ах же ты падаль, подумал Вадим, честно обрабатывая кисловато-дрожжевую внутренность монотонными лакающими движениями вперед-назад… вверх-вниз… вправо-влево… И тут с некоторой озабоченностью обнаружил, что подрастерял завод. Надо же. Засбоившему сексуальному мотору опять требовалось форсажное впрыскивание. Вадим предпринял становящееся, увы, привычным уже ментальное усилие. Male shovinist мозг принялся выбрасывать варианты. Усредненная силиконовая блонда с плейбоевским штемпелем в виде кроличьего профиля на бритом лобке. Распахнутая курчавая мулатка с проникающе блядским взглядом и циничной улыбкой толстых губ. Полутораметровый постер, вынутый из плотненького тельца скандинавского порножурнала «Приват»: не то шесть, не то семь — сразу и не поймешь, — разноцветных тел в головоломном заплете, гиперболические херы профессионалов вонзаются в безразмерные отверстия профессионалок под каскадерскими углами. Интересно, подумал Вадим, продолжая мучить язык гимнастическими упражнениями. В пятидесятые дальнобойщики вешали в кабинах своих монстров мультяшных пин-ап-герлз в кружевных панталончиках, сейчас клеят голых девок месяца, — значит, еще через десяток лет начнут лепить жестокое порево?…
— …Если вы вдруг заработали сто латов — то не пропивайте их, а купите, скажем, пилу!…
Рита вежливо промычала, он ритуально мэкнул в ответ, прихватил клитор губами уже почти ожесточенно. Мысленно оттолкнулся от шведского постера с его экстремальным, на грани катастрофы или бойни, пиршеством розового и коричневого мяса. Пошарил еще немного в запасниках памяти, перебрав свежайшие поступления. Смилла Павович. Хрупкая ломкая голливудская старлетка-суперстар. Вот. Вадим грубо ухватил суперстарлетку югославско-украинского происхождения за встрепанные пряди радикально-спектральных цветов и выволок в фокус своей активной фантазии. Пристально глядя в ирреальные глаза, принялся крепко и неумолимо барать, впирать, вбивать, вталкивать ее в мягкое тесто тахты… — член, надувшийся вновь, терся о простынь, губы кривились. Ой, хочу тебя, почти испуганно сказала Рита. Ага. Вадим оторвался, оттолкнулся, дал торопливо герметизировать свои пятнадцать с половиной в тонкий латекс сингапурского презерватива, упал, ткнулся, воткнулся. Поехали. Это было легко. Он задвигался в ней, зависнув на вытянутых руках, разглядывая фиолетовую окантовку туши на сведенных ритиных веках.
— …чем ругать правительство, научитесь хотя бы не лениться чистить зубы каждый день! Если вы неудачник, лузер, как говорят наши западные друзья, если вы, простите, импотент, — пеняйте на себя! Ваше благополучие и благосостояние — исключительно ваша проблема, и вам ее решать! — господин Сандис Штелле был лидер национально-консервативной партии, промышленный магнат, один из самых богатых людей в стране, постоянный фигурант репортажей с криминально-финансовых фронтов, объект прокурорских расследований, столь же регулярно затеваемых, сколь бесславно заканчивающихся. Начинал он карьеру торговцем тюльпанами на рынке в Сокольниках, г.Москва. — Мы за вас этого делать не собираемся! Ваши родители-пенсионеры голодают? Вашим детям нечего есть и не на что пойти в школу? Значит, виноваты вы! Какой вы после этого мужчина?
Кабанья, мужиковато-кулацкая, сама похожая на мясистый волосатый кулак харя господина и.о. премьер-министра то появлялась в поле зрения, то заслонялась угловатым ритиным плечом в темпе вадимовых подергиваний. Приподнявшись на локте левой, правой он придерживал и придвигал Риту к себе за отчетливый костный бугорок бедра, помогая горячему и мокрому недлинно и неплотно натягиваться на свой подуставший болт. Конец наконец близился. С каждым очередным тактом учащающегося ритма пружина в паху закручивалась неким ключом еще на один оборот. Еще, еще. Еще. Грозила лопнуть. Волевым усилием Вадим притормозил ключ. Сейчас… Рита, вздрогнув и замерев на краю нового состояния, коротко, сигнально простонала. Можно. Он отпустил ключ, тот немедля прокрутился еще на несколько оборотов. Дзень, — лопнула пружина. Нахрапистая телехаря ушла из поля зрения, как земля из-под качелей, — младший клерк пресс-службы ведущего банка, выгнувшись и коротко всхлипнув, кончил в растущую верстальщицу модного дизайнерского бюро. Точнее — в одноразовый гигиенический пакетик южноазиатского гондона. Подождал. С легким бутылочным чпоком изъял.
— …не волнует, — резюмировал и.о., исподлобья вперившись прямо Вадиму в переносицу, словно яростный красноармеец с плаката «Ты записался добровольцем?», поверх так и не растрепавшегося грамотного каре. — И никто, слышите, никто вам не поможет!
Рита повернулась на спину, и Вадим торопливо перевел взгляд. Быстро улыбнулся, перебрасывая необходимость что-то сказать на ее сторону поля. Однако она ответила ему той же приемлемой аккуратной улыбкой. Села. Встала. Нашарила тапочки. Вышла. Вадим благодарно посмотрел ей вслед. Полминуты спустя из-за стены донесся ровный шум душа, раздробился на мелкий плеск. Вадим порылся в ритиной сумочке, достал сигарету и зажигалку. Телекамера медленно ползла вдоль шеренги первых рож страны. На идентичных крупноформатных фасадах затвердело идентичное благочинно-постное выражение. Подсыхающий в холодном воздухе пот липко стягивал кожу. Подрагивали в богопослушно сложенных ладонях свечные огоньки. У «барклай лайт» был мыльный вкус. Неповоротливо и государственно переминались тяжкие органные басы. Вадим затушил о конвектор недокуренную сигарету, поднялся и брезгливо, двумя пальцами, стянул скукоженную резинку. Прошлепал на кухню. Опустил немедля начавший коробиться, сделавшийся похожим на линялую шкурку змеи-недомерка кондом в мусорник. В коридоре щелкнула дверь санузла. Подумав, Вадим налил себе кагора. Вытряхнул из бутылки последние капли. Получился почти полный стакан. Когда он вернулся в комнату, полуодетая Рита сидела на краю постели и, глядясь в маленькое круглое зеркальце, беглыми штрихами доводила боевую раскраску.
— Ты куда? — удивился Вадим, отхлебывая.
— Не хотела заранее расстраивать, милый, — она рыбьи вмяла губы, трамбуя «безумную сливу». По-прежнему не глядя на Вадима, замерла оценивающе, удовлетворенно клацнула зеркальцем. — Но меня сегодня пригласили к Улдису, помнишь, я рассказывала, наш зам по развитию? — она наконец удостоила его взгляда. Вадим, не предлагая, отхлебнул еще. — У него party на даче, будут шефы. Это важно, — она пошевелила пальцами перед лицом, не забыв мельком проинспектировать сохранность лака. — А.
Рита выудила из сумочки миниатюрную мобилку, пробежалась по зелено светящимся кнопочкам.
— Але? Светик? Подъезжаешь? Окей. Я внизу.
Сидя в кресле под наброшенным пледом и продолжая редкими мелкими глотками добивать кагор, Вадим пронаблюдал, как она быстро надела, одернула, обула, поправила, накинула, чмокнула, обдав незнакомым парфюмерным амбре, бросила из прихожей улыбку и «чао, милый, звони завтра, окей?», — и хлопнула входной дверью. Он приторможенно думал, что должен бы испытывать обиду, разочарование, даже, возможно, гнев. Но ничего подобного не испытывал. Скорее, напротив, облегчение. В ящике приподнято засуетились праздничные колокола, колокольчики, колокольцы. Вадим поглядел в зачерненное окно, прошелся глазами по стенам, оценил уровень жидкости в стакане: на глоток. Скинул плед и, как был, голышом, ежась, подбрел к прибитой возле двери медной рамочке. Перечитал, усмехнулся.