Гарт Фрэнсис. Гэбриель Конрой

   - Вы американка?
   - Да, - коротко ответила девушка. Как это бывает порою с женщинами, она почувствовала к секретарю-переводчику инстинктивную непреодолимую антипатию о первого взгляда.
   - Сколько вам лет?
   - Пятнадцать.
   Коричневая рука команданте поднялась сама собою и погладила кудрявую головку.
   - Как зовут?
   Девушка смутилась и взглянула на команданте.
   - Грейс, - ответила она, а потом, чуть помедлив и глядя с вызовом прямо в лицо секретарю, добавила: - Грейс Эшли.
   - Назовите кого-нибудь из тех лиц, с кем вы путешествовали, мисс Грэшли.
   Грейс задумалась.
   - Филип Эшли, Гэбриель Конрой, Питер Дамфи, миссис Джейн Дамфи, сказала она.
   Секретарь открыл бюро, вынул какой-то печатный документ, развернул его и углубился в чтение. Затем, сказав: "Bueno" [отлично (исп.)], вручил его команданте. "Bueno", - промолвил и команданте, бросая на Грейс ласковый взгляд.
   - Спасательная партия, вышедшая из Верхнего пресидио, обнаружила лагерь американцев в Сьерре, - сообщил секретарь унылым голосом. - Здесь указаны их имена.
   - Ну да! Конечно! Это наш лагерь!.. - радостно воскликнула Грейс.
   - Не знаю, - сказал секретарь с сомнением в голосе.
   - Наш! Конечно, наш! - настаивала Грейс.
   Секретарь снова прочитал бумагу и сказал, глядя на Грейс в упор:
   - Здесь нет имени мисс Грэшли.
   Кровь прихлынула к щекам Грейс, она опустила глаза. Потом подняла умоляющий взгляд на команданте. Если бы старик понимал, что она говорит, она, ни минуты не колеблясь, бросилась бы ему в ноги и призналась бы в своем невинном обмане. Но объясняться через секретаря ей было невмоготу. Поэтому она несмело попыталась отстоять свою позицию.
   - Возможно, что моего имени нет случайно, - сказала она. - Поищите имя Филипа, моего брата.
   - Да, Филип Эшли здесь есть, - сумрачно сказал секретарь.
   - Значит, он жив и здоров, не правда ли? - вскричала Грейс, позабыв от радости только что пережитый стыд.
   - Его не нашли, - сказал секретарь.
   - Не нашли? - повторила Грейс с широко раскрытыми от ужаса глазами.
   - Его не оказалось на месте.
   - Ну да, - сказала Грейс с нервным смешком. - Ведь он ушел со мной. Но потом он вернулся, пошел назад.
   - В день тридцатого апреля Филипа Эшли там не было.
   Девушка заломила руки и застонала. Все ее прежние страхи отступили перед новым ужасным известием. Обернувшись к команданте, она бросилась на колени.
   - Простите меня, сеньор, у меня не было в мыслях ничего дурного, клянусь вам! Филип не брат мне, он мой друг, нежный, любящий друг. Он просил меня принять его фамилию, - бедный мой друг, увижу ли я его когда-нибудь?! - и я вняла его просьбе. Нет, я не Эшли. Не знаю, что написано в вашей бумаге, но там должны быть имена моего брата Гэбриеля, моей сестренки, многих других. Ради бога, сеньор, ответьте, живы они или нет? Ответьте мне... потому, что я... я - Грейс Конрой.
   Секретарь успел тем временем сложить свою бумагу. Теперь он снова развернул ее, поглядел еще раз, уставился на Грейс, потом, отметив ногтем какое-то место в документе, передал его команданте. Мужчины переглянулись, команданте закашлялся, встал с кресла и отвернулся, избегая умоляющего взгляда Грейс. Когда секретарь по приказу команданте вручил ей бумагу, девушка почувствовала, что холодеет от ужаса.
   Трепещущими пальцами она стиснула документ. Это было какое-то объявление на испанском языке.
   - Я не знаю вашего языка, - сказала она, топнув в исступлении маленькой ножкой. - Что здесь сказано?
   По знаку команданте секретарь встал и развернул бумагу. Сам команданте глядел в открытое окно. Пробитое в стене необыкновенной толщины, оно походило на амбразуру. Струившийся в него солнечный свет падал прямо на Грейс, освещая ее изящную головку, слегка наклоненную вперед, полуоткрытые губы и молящие глаза, обращенные к команданте. Секретарь привычно откашлялся и с апломбом многоопытного лингвиста принялся за перевод:
   "УВЕДОМЛЕНИЕ
   Его превосходительству, командующему гарнизоном Сан-Фелипе.
   Имею честь сообщить вам, что спасательная экспедиция, снаряженная на основании сведений, представленных доком Хосе Блуэнтом из Сан-Геронимо, чтобы оказать помощь партии эмигрантов, терпящей бедствие в горах Сьерра-Невады, обнаружила в каньоне к востоку от Канада-дель-Диабло следы названных эмигрантов, свидетельствующие о прискорбной истории их лишений, страданий и конечной гибели в снегах. В приложенном ниже письменном документе, оставленном несчастными путешественниками, приводятся их имена и рассказана история их похода, возглавлявшегося капитаном Конроем.
   В снегу были обнаружены пятеро погибших путешественников; опознать удалось двоих. Тела были погребены с соблюдением надлежащей гражданской и религиозной церемонии.
   Наши солдаты проявили отвагу, выдержку, патриотизм, неутомимость и высокую дисциплинированность, характерные для духа мексиканской армии. Также заслуживает самой высокой оценки поступок дона Артура Пуанзета, отставного лейтенанта американской армии, который, будучи сам путешественником в чужом краю, бескорыстно предложил экспедиции свои услуги.
   Несчастные путешественники погибли от голода, хотя в одном случае следует подозревать действие..."
   Переводчик на мгновение запнулся, но тут же, демонстрируя глубокое презрение к трудностям английского языка, продолжал:
   "...действие мушиного яда. С прискорбием сообщаем, что среди погибших находится знаменитый доктор Поль Деварджес, естествоиспытатель и собиратель чучел птиц и животных, хорошо известный ученому миру".
   Секретарь сделал паузу, оторвал взор от бумаги и, глядя прямо в лицо Грейс, произнес тихо и раздельно:
   "Опознаны были тела Поля Деварджеса и Грейс Конрой".
   - Нет! Нет! - в ужасе воскликнула Грейс, всплескивая руками. - Это ошибка. Зачем вы так пугаете меня, бедную, одинокую, беззащитную девушку? Вы хотите наказать меня, господа, за то, что я поступила дурно и солгала вам. Смилуйтесь надо мной... О боже!.. Филип, где ты? Спаси меня!
   Она поднялась, закричала громко и отчаянно, обхватила голову своими худенькими ручками, потом простерла их к небу и рухнула как подкошенная.
   Команданте склонился над девушкой.
   - Позовите Мануэлу, - торопливо сказал он, поднимая на руки бесчувственную Грейс и резким, несвойственным ему жестом отклоняя попытку секретаря прийти ему на помощь.
   В комнату вбежала горничная-индианка; она помогла команданте уложить девушку на кушетку.
   - Бедное дитя, - сказал команданте. Мануэла между тем, ласково склонившись к Грейс, распустила ей шнуровку. - Бедное дитя, без отца, без матери.
   - Бедная женщина, - промолвила вполголоса Мануэла, - одна, без мужа.
   ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ЧЕРЕЗ ПЯТЬ ЛЕТ
   1. ГНИЛАЯ ЛОЩИНА
   Гнилая Лощина переживала небывалый расцвет. Думаю, что даже сам основатель поселка, окрестивший его в приступе пьяного безрассудства этим злосчастным именем, останься он жив, непременно признал бы сейчас свою неправоту. Увы, задолго до того, как Лощина вступила в период расцвета, он пал жертвой чрезмерного разнообразия алкогольных напитков в барах Сан-Франциско. "Тянул бы Джим, как бывало, чистое виски и, глядишь, разбогател бы на этой жиле, что шла под его хижиной", - так сказал один из мудрецов Гнилой Лощины. Но Джим поступил по-иному. Намыв золота на первую тысячу долларов, он отправился немедленно в Сан-Франциско и там пустился во все тяжкие, запивая коньяк шампанским, а джин - немецким пивом, пока не завершил свой краткий блистательный путь на больничной койке. Гнилая же Лощина не только пережила своего крестного отца, но и преодолела неблагоприятные предзнаменования, заложенные в ее имени. Сейчас поселок имел собственную гостиницу, почтовую станцию, парочку салунов и один ресторан без подачи алкогольных напитков; а еще два квартала одноэтажных деревянных домов на главной улице, несколько десятков хижин, лепившихся по горным откосам, и свежие пни на только что расчищенных лесных участках. Невзирая на свою юность, Лощина была обременена преданиями, традициями, воспоминаниями. Любопытствующие могли посетить первую палатку, которую собственноручно поставил Джим Уайт; в ставнях салуна "Качуча" зияли пулевые отверстия: именно здесь Бостон Джо и Гарри Уорс бились с Томсоном из поселка Ангела; с чердака салуна "Эмпориум" все еще торчало круглое бревно, на котором с год назад был повешен, без лишних формальностей, один из видных граждан Лощины после краткого обсуждения вопроса, откуда он взял своих мулов. А неподалеку стоял неказистый амбар, примечательный тем, что в нем однажды заседали делегаты, пославшие в установленном порядке достопочтенного Бланка представлять Калифорнию в высших законодательных учреждениях страны.
   Сейчас шел дождь, не тот нормальный цивилизованный дождь, который льется сверху вниз, как это искони заведено в здешних горных местах, нет, какой-то бесхарактерный, нерешительно моросящий дождик, готовый в любой момент отречься от собственного естества и выдать себя за туман. Поставить цент на такой дождь и то было бы безрассудством. Поскольку он умудрялся сочиться не только сверху, но и снизу, то нижние конечности бездельников мужского пола, собравшихся у квадратной печки в лавке Бриггса, дымились от испаряющейся влаги.
   Здесь собрались сейчас все те, кто по недостаточной утонченности вкуса, а может, и просто из-за нехватки наличных денег, избегали салунов и игорных домов. Гости жевали сухари из бочонка, принадлежавшего щедрому Бриггсу, и набивали трубки из ящика с табаком, принадлежавшего ему же, скромно полагая, что их общество в какой-то мере компенсирует хозяина за понесенный материальный ущерб.
   Все молча курили; изредка кто-нибудь, откашлявшись, плевал на раскаленную печку. Внезапно дверь, ведущая во внутренние помещения, отворилась, и на пороге появился Гэбриель Конрой.
   - Ну как он, Гейб? - спросил один из куривших.
   - Ни хорошо, ни худо, - отвечал Гэбриель. - Пока придет доктор, смени ему компресс, Бриггс. Я и сам бы вернулся через час, да Стива нужно навестить, а к нему от моей хижины добрые две мили.
   - Он сказал, что без тебя никому прикоснуться к себе не позволит, возразил мистер Бриггс.
   - Ничего, притерпится, - задумчиво ответил Гэбриель. - И Стимсон так говорил, когда ему было плохо, а потом ничего, обтерпелся. Я так и не зашел к нему до самых похорон.
   Все признали правоту этих слов, даже Бриггс, хотя он и остался недоволен. Гэбриель направился к выходу, но его снова кто-то окликнул:
   - Послушай, Гейб, помнишь тех эмигрантов в палатке, у которых хворал ребенок? Он умер ночью.
   - Вот как, - печально сказал Гэбриель.
   - Тебе не мешало бы зайти подбодрить их. А то мать убивается.
   - Непременно зайду, - сказал Гэбриель.
   - Я знал, что тебе захочется зайти, да и мать будет рада, что я тебя послал, - заявил все тот же доброхот, устраиваясь у печки с видом человека, который; пошел на крупные жертвы, чтобы выполнить свой моральный долг.
   - И всегда ты о всех печешься, Джонсон! - сказал восхищенный Бриггс.
   - А как же, - ответствовал Джонсон с подобающей случаю скромностью. Мы, калифорнийцы, не должны бросать своих ближних в беде. Вот я внес свою лепту и теперь спокоен: Гейб о них позаботится.
   Пока тянулся этот разговор, неприметный филантроп Гнилой Лощины захлопнул за собой дверь и пропал во тьме. Он выполнял принятые поручения с таким тщанием, что только к часу ночи подошел к своему жилищу на склоне горы. Это была хижина, сбитая из грубо обтесанных сосновых бревен, столь примитивная с виду, что ее лишь с трудом можно было характеризовать как создание рук человеческих. Крыша из древесной коры сплошь поросла диким виноградом; в щелях птицы давно свили гнезда; белка забилась прямо на конек и там грызла свои желуди без страха и без упрека.
   Гэбриель осторожно вытащил деревянный колышек, служивший дверным засовом, и вошел в дом своим мягким, неслышным шагом. Раскопав в очаге тлеющий уголек, он зажег свечу и огляделся. Парусиновое полотнище разделяло комнату на две комнаты; разрез в занавеске заменял дверь На грубо сколоченном сосновом столе лежала одежда, принадлежавшая, как видно, девочке лет семи-восьми; платьице, сильно поношенное, а кое-где и порванное; совсем ветхая нижняя юбка из белой фланели, заплатанная красными лоскутами, и пара чулок, заштопанных и перештопанных так основательно, что от их первоначального состава едва ли что-нибудь сохранилось. Гэбриель сперва бросил общий меланхолический взгляд на эти наряды; потом принялся тщательно осматривать вещь за вещью. Скинув куртку и сапоги и приняв таким образом домашний вид, он достал стоявшую на полке шкатулку и уже начал было разыскивать нужные ему швейные принадлежности, как его прервал детский голосок с той стороны занавески:
   - Это ты, Гэйб?
   - Я.
   - Знаешь, Гэйб, я устала и легла спать.
   - Знаю, - сухо отозвался Гэбриель, вытаскивая торчавшую в нижней юбке иголку с ниткой. Кто-то уже принялся было чинить юбку, но, как видно, очень быстро утратил терпение, и дыра так и осталась незашитой.
   - Ах, Гэйб, это такое старье!
   - Старье?! - повторил Гэйб с укором в голосе. - Тоже скажешь! Конечно, поношенно малость, зато какие отличные вещи! Вот эта юбочка, например. Гэбриель поднял юбку и поглядел на красные заплатки с гордостью художника, обозревающего созданный им шедевр. - Эта юбочка, Олли, крепче, чем новая.
   - Она была новой пять лет тому назад, Гэйб!
   - Ну и что? - спросил Гэбриель, нетерпеливо оборачиваясь к невидимой собеседнице. - Что с того?
   - Я выросла за это время.
   - Выросла! - пренебрежительно откликнулся Гэбриель. - А разве я не выпустил складку, разве не вставил в корсаж кусок мешковины в добрых три пальца шириной? Я вижу, ты решила разорить меня на платье!
   Олли рассмеялась за занавеской. Однако суровый штопальщик не отозвался на ее смех. Тогда в импровизированную дверь просунулась курчавая головка, и вслед за тем стройная девочка в коротенькой ночной рубашонке подбежала к Гэбриелю и принялась ластиться к нему, пытаясь забраться под самую жилетку.
   - Поди прочь! - сказал Гэбриель, сохраняя суровость в голосе, но самым жалким образом утрачивая строгость на лице. - Поди прочь! Тебе смешно! Я не щажу сил, только бы разодеть тебя в шелк и бархат, а ты купаешься во всех канавах и пляшешь в колючем кустарнике. Ты совсем не бережешь свои вещи, Олли. Не прошло ведь и десяти дней с тех пор, как я заклепал и, так сказать, полудил твое платье, и вот - погляди на него!
   Гэбриель негодующе потряс платьем перед самым носом Олли. Между тем девочка, упершись макушкой прямо в грудь Гэбриеля и обретя таким образом точку опоры, стала совершать вращательные движения, намереваясь, как видно, пробуравить путь к его сердцу.
   - Ты ведь не сердишься на меня, Гэйб? - взмолилась она, перебираясь с одного колена Гэбриеля на другое, но не отнимая головы от его груди. - Ты ведь не сердишься?
   Не удостаивая ее ответом, Гэбриель торжественно чинил нижнюю юбку.
   - Кого ты видел в городе? - спросила ничуть не обескураженная Олли.
   - Никого, - сухо отозвался Гэбриель.
   - Не верю, - заявила Олли, решительно тряхнув головкой, - от тебя пахнет мазью и мятной примочкой. Ты был у Бриггса и у тех новичков в Лощине.
   - Верно, - сказал Гэбриель. - Нога у мексиканца болит поменьше, а малютка скончалась. Напомни мне утром, я пороюсь в маминых вещах, может быть, разыщу что-нибудь для бедной женщины.
   - Ты знаешь, Гэйб, что говорит о тебе миссис Маркл? - спросила Олли и посмотрела на брата.
   - Понятия не имею, - сказал Гэбриель, демонстрируя полнейшее равнодушие. Как обычно, притворство его не имело никакого успеха.
   - Она говорит, что о тебе никто не заботится, а ты заботишься обо всех. Она говорит, что ты убиваешь себя для других. Она говорит, что нам нужно иметь хозяйку в доме.
   Гэбриель прервал работу и отложил недоштопанную юбку в сторону. Потом, взяв сестренку одной рукой за кудрявую макушку, а другой за подбородок, он повернул к себе ее плутовское личико.
   - Олли, - начал он торжественно, - помнишь ты, как я унес тебя из снеговой хижины в Голодном лагере и тащил на закорках много миль подряд, пока мы не вышли в долину? Помнишь, как мы прожили две недели в лесу, как я рубил деревья, промышлял нам с тобой пропитание, ловил дичь, удил рыбу? Скажи, Олли, обошлись мы тогда без хозяйки в доме или, может быть, нам не хватало хозяйки? А когда мы с тобой поселились здесь, кто выстроил эту хижину? Быть может, это был не я, а какая-нибудь хозяйка? Если так, Олли, я готов признаться, что во всем не прав, а миссис Маркл права.
   На минутку Олли смутилась, но тут же с чисто женской хитростью начала новое наступление.
   - Мне кажется, Гэйб, что миссис Маркл любит тебя.
   В испуге Гэбриель поглядел на сестренку. В этих вопросах, которые хоть кого поставят в тупик, женщины, как видно, разбираются с младенческого возраста.
   - Тебе пора спать, Олли, - сказал он, не найдя другого способа заставить девочку замолчать.
   Но Олли еще не хотелось уходить, и она переменила тему разговора.
   - Ты знаешь, этот мексиканец, которого ты лечишь, вовсе не мексиканец, а чилиец. Так говорит миссис Маркл.
   - Не все ли равно? Для меня он мексиканец, - равнодушно отозвался Гэбриель. - Уж очень он любит обо всем расспрашивать.
   - Опять про нас расспрашивал?.. Про нашу историю? - спросила девочка.
   - Да, хочет знать все, что случилось с нами в Голодном лагере. Когда я рассказал ему про бедную Грейс, он просто сам не свой сделался. Задал сразу тысячу вопросов, какая она была, да что с ней сталось, а как узнал, что она пропала без вести, то огорчился не меньше нашего. Никогда еще я не встречал человека, Олли, который так интересовался бы чужими бедами. Со стороны можно подумать, что он мучился вместе с нами в Голодном лагере. Про доктора Деварджеса тоже спрашивал.
   - А про Филипа спрашивал?
   - Нет, - коротко отрезал Гэбриель.
   - Гэбриель, - сказала Олли, внезапно меняя тон. - Было бы гораздо лучше, если бы ты не рассказывал чужим людям о нашей истории.
   - Почему? - удивленно спросил Гэбриель.
   - Потому что об этом лучше молчать. Гэйб, милый, - продолжала девочка, и верхняя губка у нее задрожала. - Мне кажется иногда, что люди нас в чем-то подозревают. Этот мальчик из эмигрантского семейства не захотел со мной играть. Дочка миссис Маркл сказала, что мы там, в горах, делали что-то нехорошее. А мальчик сказал, что я дрянь... Назвал меня канни... калибанкой.
   - Как он тебя назвал? - спросил Гэбриель.
   - Каллибанкой! Он говорит, что мы с тобой...
   - Замолчи! - прервал ее Гэбриель, и гневный румянец выступил на его загорелом лице. - Как увижу этого мальчишку, непременно отлуплю.
   - Нет, ты послушай, Гэбриель... - настаивала на своем Олли.
   - Пора спать, Олли, а то пол у нас холодный и ты со своими глупыми разговорами непременно схватишь простуду, - строго сказал Гэбриель. - А дочка миссис Маркл препустая девчонка. Водит тебя по канавам, ты рвешь там платья, а я полночи сижу за починкой.
   С этим напутствием Олли направилась за парусиновую занавеску; Гэбриель же снова принялся за шитье. Нитка у него то запутывалась, то рвалась, и каждый стежок был воображаемой оплеухой, которую от отпускал эмигрантскому мальчишке. Так дело шло, пока снова не раздался голос Олли:
   - Послушай, Гэйб!
   - Что еще? - в отчаянии спросил Гэбриель, бросая работу.
   - Тебе не кажется иногда, что Филип... съел... Грейс?
   Гэбриель вскочил и исчез за занавеской. В этот момент дверь тихо отворилась, и в хижину вошел незнакомец. Окинув быстрым взглядом полуосвещенную комнату, он застыл на пороге. Из-за занавески были слышны голоса. Незнакомец, помедлил, потом негромко кашлянул.
   Гэбриель тут же появился, готовый обрушить свое раздражение на непрошеного госта, но когда вгляделся в пришельца, то был поражен до крайности. Гость вежливо улыбнулся, прошел, слегка прихрамывая, к столу, сделал извиняющийся жест и сел.
   - Простите меня, но я должен присесть. Вы удивлены, не правда ли? Пять или шесть часов тому назад вы оставили меня в постели, очень больного. Вы были так добры ко мне, так добры! Вот! А теперь! Теперь я здесь, и что вы можете обо мне подумать? Сошел с ума? Спятил? - Гость вытянул правую руку, растопырил пальцы, пошевелил ими, желая наглядно показать, что может думать Гэбриель о путанице в его голове, потом снова улыбнулся. - Сейчас я все расскажу по порядку. Час тому назад приходит важное сообщение. Мне необходимо ехать в Мэрисвилл сегодня же, сию секунду. Вот! Понимаете? Встаю. Одеваюсь. Ха-ха! У меня есть еще силенка. Я бодрюсь. Но нет. Нет, Виктор, говорю я себе, ты не уедешь отсюда, не пожав на прощанье руку доброму человеку, который ходил за тобой, лечил тебя. Ты сперва попрощаешься с этим благородным великаном, который поставил тебя на ноги. Bueno! Я здесь!
   Он протянул Гэбриелю свою худую нервную коричневатую руку; острый взгляд его черных глаз, бродивший до сих пор по комнате и как бы фиксировавший все мельчайшие детали обстановки, впервые остановился на самом хозяине дома.
   - Но ведь вы совсем больны. Зам нельзя было вставать с постели, вы погубите себя, - пробормотал изумленный донельзя Гэбриель.
   Пришелец усмехнулся:
   - Да? Вы так думаете? Послушайте, что я скажу. Я взял верховую лошадь. Сколько миль будет, по-вашему, до городка, откуда идет дилижанс? Пятнадцать? - чтобы обозначить это число, он три раза поднял руку с растопыренными пальцами. - Для меня - сущий пустяк. Дилижанс пойдет оттуда через два часа. Я поспею к дилижансу. Вот!
   Растолковывая все это Гэбриелю и сопровождая свои слова движением руки, отметающим все и всяческие трудности, гость рассматривал тем временем оправленный в старомодную застекленную рамку дагерротип, стоявший на каминной полочке. Он поднялся с гримасой страдания на лице и, промахав через всю комнату, снял дагерротип с полки.
   - Это кто? - спросил он.
   - Это - Грейси, - ответил Гэбриель, светлея лицом. - Она сфотографировалась в тот самый день, когда мы вышли из Сент-Джо.
   - А когда это было?
   - Шесть лет назад. Ей только что исполнилось четырнадцать, - сказал Гэбриель, беря рамку и любовно поглаживая стекло ладонью. - Во всем Миссури не было тогда девушки красивее ее, - добавил он с гордостью и поглядел на портрет сестры увлажненными глазами. - Что вы скажете?
   Гость быстро произнес несколько фраз на каком-то иностранном языке. По-видимому, он хотел выразить свое восхищение, потому что, когда Гэбриель взглянул на него вопросительно, гость улыбался и приговаривал, не сводя глаз с дагерротипа: "Красавица! Ангел! Как хороша!" Потом, с многозначительным видом поглядывая то на карточку, то на Гэбриеля, он добавил:
   - Кого же она мне так напоминает? Ах да, понятное дело! Сестра похожа на брата!
   Гэбриель просиял от счастья. Каждый человек менее простодушный без труда разгадал бы в этих словах желание польстить. В грубоватой открытой физиономии Гэбриеля не было и следа той поэтической грации, которой было овеяно лицо девушки на портрете.
   - Бесценное воспоминание, - сказал гость. - И это все, что у вас осталось? Все?
   - Все, - откликнулся Гэбриель.
   - Ничего больше нет?
   - Ничего.
   - А как хотелось бы иметь письмецо, какие-нибудь личные бумаги, хоть строчку, написанную ее рукой. Не правда ли?
   - Ничего не осталось, - сказал Гэбриель, - кроме ее платья. Когда она собиралась уходить, то переоделась в мужское платье, взяла костюм Джонни. Я уже рассказывал вам об этом. До сих пор в толк не возьму, как они узнали, что она Грейс Конрой, когда нашли ее мертвой.
   Гость ничего не ответил, и Гэбриель продолжал:
   - Минул почти что месяц, пока мне удалось вернуться в каньон. Снег к тому времени сошел, и от нашего лагеря не осталось и следа. Тогда-то я и узнал, что спасательная экспедиция никого не застала в живых и что среди погибших была Грейс. Я вам об этом уже рассказывал. Как могло случиться, что бедняжка вернулась в лагерь одна-одинешенька? Ведь человек, с которым она ушла, бесследно пропал. Просто ума не приложу. Вот что грызет меня, мистер Рамирес! Стоит мне подумать, что бедная девочка вернулась назад ко мне и к Олли, - и не нашла нас на месте, и я просто с ума схожу. Она умерла не от голода и не от холода. Нет! Сердце ее не выдержало такого горя! Говорю вам, мистер Рамирес, ее сердечко... разорвалось... от горя.
   Гость с любопытством поглядел на Гэбриеля, но ничего не сказал. Гэбриель поднял понуренную голову, вытер слезы фланелевой юбкой Олли и продолжал свой рассказ:
   - Больше года я пытался раздобыть где-нибудь доклад спасательной экспедиции. Старался выяснить, из какой миссии или _пресидио_ вышли спасатели, думал найти кого-нибудь из участников экспедиции. Но тут началась золотая лихорадка, все миссии и _пресидио_ перешли в руки американцев, а когда я добрался до Сан... как его?..
   - Сан-Изабель, - поспешно подсказал Рамирес.
   - Выходит, я уже рассказывал вам? - спросил простодушный Гэбриель. Совсем запамятовал.
   Ослепительно улыбнувшись, Рамирес поспешил согласиться с Гэбриелем и одновременно показал движением руки, что внимательно слушает рассказ.
   - В Сан-Изабеле я не нашел никого, кто знал бы об этом деле. Документов тоже не осталось. Тогда я напечатал объявление в сан-францисской газете, просил Филипа Эшли, это тот самый человек, с которым ушла наша Грейс, откликнуться на мой зов. Но ответа не получил.