Гарт Фрэнсис. Степной найденыш (Трилогия - 1)

   Мистер Пейтон вскоре ушел, взяв с собой Кларенса.
   - Завтра, мой мальчик, придется встать чуть свет и сразу же догонять ваш караван, поэтому ложись-ка ты лучше спать. Я уложу тебя в своем фургоне, а сам почти всю ночь не буду слезать с седла, так что тебя не потревожу.
   Он повел Кларенса к фургону, стоявшему рядом с тем, куда миссис Пейтон забрала Сюзи, и Кларенс с удивлением увидел там письменный стол, конторку, стул и даже полку с книгами. Кларенсу постелили на длинном сундуке, словно на диване, и белоснежные простыни и наволочки показались ему невиданной роскошью. Мягкая циновка покрывала толстые доски пола, который, как объяснил мистер Пейтон, был подвешен на рессорах, чтобы не было тряски. Борта и крыша были отделаны светлыми деревянными панелями, в то время как на обычные фургоны переселенцев ставился просто сводчатый каркас, обтянутый парусиной, а еще здесь была застекленная дверь и открывающееся окно, дававшее доступ свету и воздуху. Кларенс недоумевал, как это большой, сильный мужчина, который так свободно чувствует себя на лошади, может сидеть в этой конторе, словно какой-нибудь торговец или адвокат; ему хотелось знать, везет ли этот караван товары для других караванов, или же, подобно бродячим торговцам, доставляет их в города, расположенные по дороге; но мальчик не видел здесь товаров для продажи, а в других фургонах было только самое необходимое. Ему хотелось спросить у мистера Пейтона, кто он такой, спросить его так же свободно, как расспрашивали его самого. Но взрослые обычно не замечают, как несправедливо они отказывают детям в удовлетворении самого естественного и неизбежного любопытства, и хотя Кларенса подвергли бесцеремонному допросу без всякого на то права, сам он не мог поступить так же. А между тем мальчик, как все дети, понимал, что если бы его потом расспросили о тех невероятных событиях, которые происходят с ним теперь, он и тогда не избежал бы нареканий за то, что не может толком ответить. Предоставленный самому себе, он улегся меж простынь и некоторое время лежал так, озираясь. Непривычно удобное ложе, так непохожее на застланную суровым одеялом жесткую койку, на которой он спал вместе с одним из погонщиков, новая обстановка, порядок и чистота повсюду, хоть и были привычны и приятны с детства, начали невольно тяготить мальчика. Лежать здесь казалось ему молчаливой изменой его прежним грубым спутникам; он смутно сознавал, что утратил ту независимость, которую обретал, деля с ними поровну тяготы и радости. Было что-то унизительное в том, что он пользовался этой роскошью, которая ему не принадлежала. Он попытался хоть немного припомнить отцовский дом, большие комнаты, широкие лестницы, высокие, как небо, потолки, холодный распорядок жизни, лица окружающих: одни - отчужденные лица родителей, другие - добрые и мягкие - то были лица слуг, особенно той негритянки, которая его нянчила. Почему мистер Пейтон спросил его про это? Почему, если это так важно для посторонних, мама не рассказала ему обо всем подробнее? И отчего она была совсем не похожа на эту добрую женщину с нежным голосом, которая так ласкова к... Сюзи? И за что они так плохо относятся к нему? Комок застрял у него в горле, но мальчик с усилием проглотил его, тихонько соскользнул с кровати, подошел к окну, отворил его, чтобы попробовать, "как оно открывается", и выглянул наружу. Догорающие костры, тускло мерцающие звезды, дозорные, маячившие поодаль, все словно еще сильней сгущало мрак, и мысли мальчика приняли иное направление. Он вспомнил, как мистер Пейтон при первой их встрече сказал: "Каков щенок, а?" Ну, конечно же, это была похвала! Он снова забрался в постель.
   Заснул он не сразу и все думал о том, что, когда вырастет, станет не разведчиком, а таким же, как мистер Пейтон, и у него будет такой же караван, и он возьмет с собой мистера и миссис Силсби и Сюзи. Завтра же утром он попросит, чтобы им с Сюзи разрешили приходить сюда играть в эту игру. Он будет присматриваться, узнает все и тогда сможет хоть сейчас стать во главе каравана. Ведь он уже имел дело с индейцами! В него даже стреляли один раз, приняв за индейца. Он всегда будет носить при себе ружье, такое же, как вон то, что висит на крюке у двери, непременно убьет множество индейцев и будет вести им счет в большой книге, как вон та, что лежит на конторке. Сюзи будет ему помогать, она вырастет, станет настоящей дамой, и они вместе будут раздавать толпе людей еду и припасы из дверцы фургона. Его будут звать "Белый Вождь", индейское же его прозвище будет "Каков Щенок". А в хвосте каравана у него будет фургон с цирком, в котором он иногда станет выступать сам. А еще у него будут пушки для защиты от врагов. Произойдет ужасная схватка, он бросится в фургон, разгоряченный и окутанный пороховым дымом; и Сюзи запишет про это в книге, а миссис Пейтон - она тоже окажется там, правда, еще неизвестно, каким образом скажет: "Право же, это наше счастье, что с нами такой молодец, как Кларенс. Я начинаю лучше его понимать". А Гарри, который из каких-то смутных соображений благородного возмездия тоже должен появиться там, буркнет что-то и со словами: "Да, он, без сомнения, сын полковника Бранта, провалиться мне на этом месте!" - попросит прощения. И его мать тоже появится, как всегда, холодная, безразличная, в белом бальном платье, она удивится и скажет: "Господи, до чего же мальчик вырос! Как жаль, что я так мало обращала на него внимания, когда он был маленький". А потом все спуталось, застыло, стенка фургона словно растаяла, он опять поплыл один по пустынной, заброшенной прерии, откуда вдруг исчезла даже спящая Сюзи, и он остался совсем один, всеми покинутый и забытый. И вот уже все смолкло в фургоне, только ночной ветер свистел вокруг. Но что это?! На ресницах спящего Белого Вождя, бесстрашного военачальника, беспощадного истребителя индейцев, блестели слезы!
   А когда он проснулся со смутным ощущением, словно вдруг остановился с разгона, ему показалось, что прошел всего один миг. Но он с ужасом увидел, что солнце уже часа три как взошло и светит прямо в окно, и от его горячих лучей в фургоне стало жарко и душно. В воздухе ощущался знакомый привкус и запах дорожной пыли. Доски и рессоры потрескивали, фургон подрагивал, даже упряжь еще бренчала - видимо, караван только что двигался и вдруг остановился в пути. Вероятно, они догнали караван Силсби; через несколько секунд все переменится, и удивительному приключению придет конец. Надо встать. Но его, как всякого здорового звереныша, одолевала утренняя лень, и он понежился еще немного, свернувшись клубком на своей роскошной постели.
   Как тихо было вокруг! Только вдалеке слышались голоса, но какие-то приглушенные, торопливые. В окно он увидел, как мимо быстро пробежал один из погонщиков, с каким-то странным, тревожным и озабоченным выражением лица, остановился на миг у одного из задних фургонов и снова пробежал вперед. Потом раздался приближающийся глухой стук копыт и два голоса.
   - Тащи сюда мальчишку, пускай он скажет, - глухо и нетерпеливо произнес один голос. Кларенс сразу узнал голос Гарри.
   - Погоди, вот подъедет Пейтон, тогда, - тихо отозвался другой голос. - Пускай он сам.
   - Лучше сразу узнать, они это или нет, - проворчал Гарри.
   - Стойте! Дайте дорогу! - прервал их голос Пейтона. - Я сам спрошу.
   Кларенс с удивлением посмотрел на дверь. Она открылась, пропустив мистера Пейтона, у которого было какое-то странное, отрешенное лицо. Он только что сошел с лошади и был весь в пыли.
   - Сколько фургонов у вас в караване, Кларенс?
   - Три, сэр.
   - Есть на них какие-нибудь надписи?
   - Да, сэр, - с живостью ответил Кларенс. - "Вперед, на Калифорнию!" и "Пусти корни или умри".
   Мистер Пейтон поднял голову и что-то очень уж пристально заглянул Кларенсу прямо в глаза, потом снова отвел взгляд.
   - Сколько вас было всего?
   - Пятеро мужчин да еще миссис Силсби.
   - А больше женщин не было?
   - Нет.
   - Вставай, одевайся, - сказал он серьезно, - и жди меня здесь. Да возьми себя в руки, будь молодцом. - Он слегка понизил голос. - Кажется, тебе еще раз придется доказать, что ты настоящий мужчина, Кларенс!
   Дверь закрылась, и мальчик опять услышал глухой стук копыт и голоса, которые замерли где-то впереди. Он машинально и вяло начал одеваться, чувствуя, как в нем поднимается глухое волнение. Одевшись, он стал ждать, затаив дыхание, а сердце у него стучало, совсем как вчера, когда он пытался догнать исчезнувший караван. Наконец ему стало совсем невмоготу, и он открыл дверь. Караван стоял неподвижно, всюду царила тишина, нарушаемая - это уже тогда странным образом поразило его - лишь беззаботной болтовней Сюзи в фургоне рядом. Как знать, не шевельнулось ли в нем вдруг предчувствие, что сейчас решается ее судьба, но только, не в силах усидеть на месте, он выпрыгнул из фургона, огляделся и со всех ног пустился бежать.
   Первое, что бросилось ему в глаза, был пустой и беспомощный остов одного из фургонов Силсби, без быков и дышла, одиноко стоявший в четверти мили от него на фоне ослепительно яркого неба. Рядом виднелся второй фургон, весь разбитый, без передних колес и осей, он словно рухнул на колени, уткнувшись носом в землю, как бык на бойне под ударом топора. Неподалеку виднелись разбитые и обгорелые останки третьего фургона, вокруг которого собрались, кажется, все люди Пейтона, пешие и конные. Мальчик бежал изо всех сил, а толпа тем временем расступилась, пропуская двоих мужчин, которые несли что-то совсем беспомощное, но ужасное. Повинуясь непреодолимому страху, Кларенс на бегу шарахнулся в сторону, но тут его заметили, раздались крики: "Назад!", "Стой!", "Не пускайте его!". Обращая на них не больше внимания, чем на ветер, свистевший вокруг, Кларенс кинулся прямо к переднему фургону - тому самому, в котором они играли с Сюзи. Сильная рука схватила его за плечо; то была рука мистера Пейтона.
   - Это фургон миссис Силсби, - едва выговорил мальчик побелевшими губами. - А где же она сама?
   - Ее нет, - ответил Пейтон. - И нет одного мужчины. Остальные погибли.
   - Она должна быть там! - крикнул мальчик, вырываясь и указывая на фургон. - Пустите!
   - Кларенс, - сказал Пейтон строго, еще сильнее сжимая плечо мальчика, - будь же мужчиной! Посмотри вон туда и постарайся назвать нам имена этих людей.
   На земле валялось что-то похожее на кучи старого тряпья, одна была чуть поодаль, там, где мужчины по приказу Пейтона положили свою ношу. Эти грязные кучи лохмотьев, из которых без всякой пощады было вырвано все великолепие жизни, казались лишь отвратительными и нелепыми, но ничуть не страшными. Мальчик медленно двинулся к ним; он сам не мог этому поверить, но непреоборимый страх, секунду назад владевший им, вдруг исчез. Он переходил от одного к другому, узнавая людей по различным признакам и приметам, называя имя за именем. Люди с любопытством смотрели на него: он едва ли сознавал, что делает, и еще меньше - что заставило его повернуться к дальнему фургону.
   - Там никого нет, - сказал Пейтон. - Мы уже искали.
   Но мальчик, не отвечая, пошел к фургону, и все последовали за ним.
   Брошенный фургон, показавшийся Кларенсу еще более грубым, неряшливым и грязным, чем раньше, был завален сейчас костями, жестянками, всякими припасами, кастрюлями, сковородками, одеялами, одеждой, и все это валялось в беспорядке, как в зловонной мусорной куче. И из этой беспорядочной мешанины острый глаз мальчика выхватил испачканный подол ситцевого платья.
   - Это платье миссис Силсби! - крикнул он и прыгнул в фургон.
   Сначала все в недоумении переглянулись, но через секунду десяток рук уже помогали ему, лихорадочно раскидывая и расчищая мусор. Вдруг один мужчина вскрикнул и попятился, подняв помутневшие, но полные ярости глаза к беспощадному, улыбающемуся небу.
   - Боже правый! Глядите!
   И все увидели желтое, словно восковое лицо миссис Силсби. Но в воображении мальчика оно совершенно преобразилось, знакомые следы тревоги, забот и волнений сменило выражение глубочайшего покоя и умиротворения. При жизни, когда она была полна кипучей энергии, мальчик часто сердил ее; теперь видя эту холодную, безжизненную маску, он почувствовал раскаяние и робко подался вперед. Едва он сделал шаг, один из мужчин быстро, но осторожно прикрыл ее голову носовым платком, словно торопясь скрыть от него что-то ужасное. Кларенс почувствовал, что его оттаскивают назад; но он успел услышать, как стоявший рядом прошептал побелевшими губами:
   - И скальп сняли! О господи!
   ГЛАВА VI
   А потом потянулись дни и недели, которые казались Кларенсу сном. Сначала их окружала тихая и уважительная сдержанность, к ним никого не подпускали, выказывая при этом какой-то странный, подчеркнутый интерес, который Кларенс тогда оставил без внимания, но вспоминал потом, когда друзья про это забыли; миссис Силсби похоронили под пирамидкой из камней с церемониями, которые при всей своей простоте, казалось, узурпировали священное право горя, принадлежавшее только ему и Сюзи, оставив им лишь холодный страх; у Сюзи появились частые и необъяснимые вспышки ребяческой злости, которые с течением времени становились все слабее и реже, пока незаметно не прекратились вовсе; Кларенсу по ночам снились кошмары - кучи рваного тряпья на земле, которые он видел в то утро, и он даже чувствовал сожаление, что не рассмотрел их получше; ему вспоминался разбитый пустой фургон, ужасный в своем одиночестве и заброшенности, который будто безмолвно молился, стоя на коленях, когда караван пошел дальше; а позади катился роковой фургон, в котором нашли тело миссис Силсби и которого все суеверно сторонились, а когда наконец его передали властям на сторожевой заставе, то, казалось, исчезло последнее звено в цепи, связывавшей Кларенса с прошлым. Дети впервые видели заставу, и здесь все было для них внове; красивый офицер в форме, со шпагой у пояса казался героической фигурой мстителя, достойного восхищения и подражания. Кларенс и Сюзи вдруг обрели неожиданную значительность и всеобщее уважение, они были "уцелевшие", их сочувственно расспрашивали, вежливо ужасаясь пережитой ими опасности, что Сюзи сразу приняла как должное. Все это, когда он оглядывался назад, казалось ему сном.
   Не менее странными и фантастическими были и те перемены, которые дети видели из движущегося фургона. Так, однажды утром неизменная, недвижная, низкая темная полоса на горизонте вдруг исчезла, и еще до полудня они очутились среди скал и деревьев, у бурной реки. А через несколько дней рядом вдруг словно из-под земли вырос горный хребет, уходивший прямо в облака, и они были убеждены, что это и есть та темная полоса, которую они все время видели. Мужчины смеялись над ними и говорили, что вот уже три дня они пересекают эту темную полосу и что она еще выше, чем этот огромный, седой от облаков хребет, который она все это время скрывала от них! И Сюзи твердо верила, что все меняется в то время, пока она спит, потому что она всегда вроде бы "чувствовала, что они ползут наверх", а Кларенс, которому все было нипочем, как это свойственно в очень раннем возрасте, уверенно заявил, что они "вообще-то ни капельки и не поднялись". Потом похолодало, хотя уже наступило лето, и по ночам приходилось разжигать костер, а в палатке, где спала Сюзи, топили печку; а потом все это словно исчезло, и они снова очутились среди залитой солнцем, пересохшей от зноя прерии! И все это как во сне!
   Более реальны были окружавшие их люди - казалось, дети знали их всегда, - и по невинной прихоти детского воображения они представлялись более подлинными, чем некогда были погибшие. Вот мистер Пейтон, которому, как они теперь знали, принадлежит караван и который так богат, что ему "незачем и ехать в Калифорнию, да охота пуще неволи, и ежели ему там понравится, он купит ее чуть ли не со всеми потрохами", да к тому же он юрист и "полисмен" - так Сюзи произносила слово "политик", - на заставе его величали "ваша честь" и "господин судья", и он может велеть "арестовать кого угодно", и всех зовет по имени; вот миссис Пейтон, которая слаба здоровьем и доктор предписал ей половину года жить на свежем воздухе "и не возвращаться в город, под крышу"; она решила удочерить Сюзи, как только ее муж договорится с родственниками девочки и выправит все бумаги! А "Гарри", оказывается, - Генри Бенем, брат миссис Пейтон и что-то вроде компаньона мистера Пейтона. А разведчика зовут Гас Гилдерслив, или "Белая ворона", и только благодаря его мужеству удалось избежать нападения на их караван. А еще есть "Билл", гуртовщик, и "Техасец Джим", вакеро*, которому нет равных в искусстве верховой езды. Так они узнавали своих спутников, слушая, что говорят в караване, и наблюдая их собственными неопытными глазами. Все они казались детям замечательными и важными людьми. Но то ли в силу детского любопытства, то ли из страха, что его принимают не за того, кто он есть на самом деле, Кларенса особенно привлекали двое, которые уделяли ему меньше всего внимания, - миссис Пейтон и ее брат Гарри. Боюсь, что, подобно большинству детей, да и некоторым взрослым, он меньше ценил ровное и доброе отношение мистера Пейтона и других, чем скупой знак благосклонности со стороны Гарри или снисходительную вежливость его сестры. Порой он и сам с горечью сознавал это и вбил себе в голову, что если бы он мог заслужить хоть слово одобрения у Гарри или улыбку миссис Пейтон, он отомстил бы за себя потом, убежав от них. Трудно сказать, сделал бы он это или нет. Ведь речь идет всего-навсего о неразумном, впечатлительном одиннадцатилетнем мальчике, о чьих чувствах можно с определенностью сказать лишь одно - что они переменчивы.
   _______________
   * Пастух (исп.).
   Но тут у него появился новый кумир, занимавший в караване столь скромное и незаметное положение, что его никак нельзя было причислить к описанным выше людям. Внешностью, ростом, привычками и одеждой он не отличался от других погонщиков и поначалу не вызвал у Кларенса никакого расположения. Но оказалось, что ему всего шестнадцать лет; это был безнадежно испорченный подросток из Сент-Джозефа, чьи родители упросили Пейтона взять его с собой, чтобы убрать подальше от дурной компании и постепенно исправить. Кларенс узнал об этом не сразу, но не из-за недостатка откровенности со стороны юноши, так как впоследствии сей молодой джентльмен важно поведал ему, что убил трех человек в Сент-Луисе и двоих в Сент-Джо и теперь его разыскивает полиция. Впрочем, было очевидно, что, рано привыкнув пить, курить, жевать табак и играть в карты, этот переросток был к тому же сильно склонен к преувеличению. Недаром его прозвали "Брехун Джим Хукер", и его разнообразные способности представлялись Кларенсу загадкой, заманчивой и влекущей, сомнительной, но всегда полной очарования. Он говорил хриплым голосом, что свидетельствовало о ранней испорченности, но при этом имел круглое, совершенно добродушное лицо и нрав, не лишенный доброты, за исключением тех случаев, когда ему приходилось играть роль головореза, которую он сам себе навязал.
   Всего через несколько дней после расправы над Силсби и его людьми, когда детей еще окружало мрачное любопытство, сменившееся боязливой сдержанностью, этот Джим Хукер в первый раз поразил воображение Кларенса. Свисая чуть не до земли с седла, высокий, худощавый, Джим вдруг начал сломя голову носиться на индейской лошадке взад и вперед по дороге, а потом вокруг фургона, в котором сидел Кларенс, при этом он изо всех сил дергал поводья и всячески старался показать, что лошадь понесла и он держится в седле только благодаря своему бесстрашию и искусству. Лошадь все кружила, седок то беспомощно повисал на одном стремени у самой земли, то снова выпрямлялся - как казалось Кларенсу - почти нечеловеческим усилием. Мальчик сидел, разинув рот от восхищения и ужаса, а некоторые из погонщиков почему-то посмеивались. Потом из окна фургона раздался спокойный голос мистера Пейтона:
   - Ну вот что, Джим, хватит. Кончай!
   Бешеная лошадь вместе со всадником мгновенно исчезла. Через несколько секунд пораженный Кларенс увидел, как лихой наездник преспокойно трусит рысцой в хвосте каравана, среди облака пыли, на том же горячем коне, который в этой прозаической обстановке удивительно походил на обычную рабочую лошадку. В тот же день он попросил Джима объяснить, что все это значит.
   - Понимаешь, - мрачно сказал Джим, - среди этого сброда нет никого, кто знал бы настоящую цену моей лошади! А ежели кто и подозревает, так не смеет сказать! Кому охота, чтоб выплыло наружу, что у судьи есть мексиканский конь, который уже двоих угробил у старого хозяина и еще одного угробит как пить дать, прежде чем от него избавятся! Да всего за неделю перед тем, как вас нашли, эта лошадь унесла меня из лагеря! А потом как взовьется на дыбы да как сбросит меня, хорошо я удержал ногу в стремени - вот таким манером. Так и волокла меня мили две башкой вниз, знай только успевай отталкиваться от скал руками - вот так!
   - Почему же вы не высвободили ногу и не отпустили лошадь? - спросил Кларенс, у которого перехватило дыхание.
   - С тебя такое могло бы статься, - ответил Джим с глубочайшим презрением, - но я - ни в жизнь! Я просто дождался, покуда мы не доскакали до высокой крутой горы, и когда лошадь понеслась вниз, она вроде бы оказалась подо мной, я просто извернулся вот так и снова вскочил к ней на спину.
   И хотя Джим очень живо показал, как все это было, опустив руки до земли и описав ими дугу, все же это было выше понимания Кларенса, и он робко спросил о менее сложной подробности:
   - А почему лошадь понесла, мистер Хукер?
   - Краснокожих почуяла! - сказал Джим, небрежно пуская из угла рта струю табачного сока - он один умел делать это с таким шиком. - Твоих, небось, краснокожих.
   - Но вы же сами сказали, - нерешительно возразил Кларенс, - что это было за неделю... и...
   - Этот мексиканский скакун может чуять индейцев за пятьдесят и даже за сто миль, - сказал Джим презрительно, с расстановкой, - и если б судья Пейтон послушал моего совета да не боялся бы, что обнаружится, каких он держит коней, он задал бы индейцам перцу, они и не успели бы вас пальцем тронуть. Да только, - добавил он с мрачным унынием, - у этой мелюзги нет ни духу, ни смелости, ни черта, да и откуда взяться, раз тут женщины и дети да еще всякое барахло для женщин и детей. И если б не кой-какие обстоятельства, я бы их всех, сволочей, перерезал, - добавил он таинственно.
   Кларенс, на которого эта таинственность произвела сильное впечатление, в этот миг пропустил мимо ушей его презрительный намек по адресу мистера Пейтона, а также те слова, которые недвусмысленно относились к Сюзи и к нему самому, и торопливо спросил:
   - Какие обстоятельства?
   Джим, словно забыв в приливе новых чувств о присутствии мальчика, небрежно вытащил до половины из-за голенища сверкающий охотничий нож, потом медленно засунул его назад.
   - Да так, кое-какие старые счеты, - продолжал он тихо, хотя поблизости никого не было, - должок тут причитается кое с кого, - добавил он драматически, пряча глаза, как будто за ним следили, - и заплатить придется кровью, а потом мне и смыться можно будет. Кто-то здесь слишком зажился на свете. Может, Гас Гилдерслив, может, Гарри Бенем, а может, добавил он со зловещим, но благородным беспристрастием, - я сам.
   - Что вы! - вежливо запротестовал Кларенс.
   Но это не смягчило мрачного Джима, а только пробудило в нем подозрительность.
   - Может быть, - сказал он и вдруг начал, пританцовывая, удаляться от Кларенса, - ты думаешь, я вру? Может, ты вообразил, раз ты сын полковника Бранта, так можешь отделаться от меня враками про этот ваш караван, может быть, - продолжал он и, пританцовывая, вернулся назад, - ты, брат, надеешься, что если удрал и девочку умыкнул, то можешь и меня обвести вокруг пальца? Может, - продолжал он, снова делая двойной пируэт в пыли и хлопая ладонями по голенищам, - ты шпионишь за всеми и доносишь судье?
   Уверенный, что Джим поднимает в себе боевой дух, исполняя индейский военный танец, и сейчас совершит отчаянное нападение на него, Кларенса, но вместе с тем глубоко возмущенный несправедливостью обвинения, мальчик, как всегда, упрямо замкнулся в себе. К счастью, в этот миг повелительный голос позвал: "Эй ты, Джим!" - и кровожадный Джим, как всегда, мгновенно испарился. Тем не менее часа через два он вновь появился рядом с фургоном, в котором сидели Сюзи и Кларенс, и на лице у него было слегка виноватое и удовлетворенное выражение, как будто убийство во имя мести уже свершилось, а волосы его были начесаны на самые глаза по индейскому обычаю. Он великодушно ограничился тем, что с мрачным пренебрежением отозвался о карточной игре, которой были заняты дети, и до Кларенса впервые дошло, что порочный вид ему придавала главным образом прическа. И у него возникла мысль, как это мистер Пейтон не попытался исправить Джима с помощью пары ножниц, но сначала сам он добрых четыре дня пытался подражать Джиму, причесывая волосы на тот же манер.
   Через несколько дней после того, как Джим снова осчастливил Кларенса своей откровенностью, мальчику разрешили поездить верхом по-форейторски на одном из коренников, что вызвало у него бурную радость, но тут к нему подъехал Джим на мексиканском скакуне, который казался - это, конечно, было чистейшее притворство - тихим и даже прихрамывал.
   - А скажи, брат, - начал Джим мрачно доверительным тоном, - сколько ты рассчитывал заработать, когда похитил эту девчонку?
   - Нисколько, - ответил Кларенс с улыбкой. Пожалуй, это был явный результат влияния, оказанного на него Джимом, но так или иначе он уже и не думал возмущаться, когда слышал такое "взрослое" обвинение.