Некоторые из компании подмигнули, а Фергюсон сказал:
– Боюсь, как бы нашему Арчи не досталось теперь…
Большинство, однако, сохраняло полное спокойствие.
– Попробуем рассмотреть эту занимательную историю логично и последовательно, джентльмены, – начал Холмс, – проанализируем ее, пользуясь геометрической прогрессией, так сказать, переберем одну подробность за другой, проведем правильную осаду, обложим со всех сторон эту игрушечную крепость, детище воспаленного воображения. Для начала я задам вам три вопроса, молодой человек, только три для начала… Вы, кажется, изволили сказать, что предполагаемая свечка была зажжена вчера, в восемь часов вечера?
– Да, сэр, около восьми.
– Вы, кажется, говорили, точно в восемь?
– Нет, с такой точностью сказать не могу.
– Гм! Стало быть, человек, проходивший мимо данного места в восемь часов вечера, наверняка должен был встретить убийцу?
– Весьма возможно.
– Благодарю вас. Пока это все. Я говорю – пока…
– Черт возьми, да он, кажется, расставляет западню нашему Арчи, – заметил Фергюсон.
– Похоже на то, – ответил Хэм Сэндвич. – Мне это не нравится.
Тем временем Стильман, глядя прямо в глаза Холмса, сказал:
– Я сам проходил там в половине девятого, или нет, около девяти.
– В самом деле? Это интересно, очень интересно! Может быть, вы встретились с убийцей?
– Нет, я никого не видел.
– Гм! В таком случае, извините, я не понимаю, зачем вам угодно было сообщить об этом.
– Пока я не стану объяснять причину, по которой я так поступил. Я говорю – пока. – Арчи помолчал немного и продолжил: – Убийцы я не встретил, но напал на его след. Уверен, что он находится в этой комнате, и попрошу всех пройти по очереди передо мной, вот тут, где посветлее, чтобы я мог видеть ваши ноги.
Все охотно исполнили это требование и стали гуськом проходить перед Арчи, который, прикрыв глаза рукой от прямого света, делал вид, что вглядывается в их ноги. Холмс смотрел на эту процедуру, делая вид, что с трудом удерживается от смеха. Пятьдесят человек прошли без всякого результата, шестьдесят, семьдесят… Попытка начинала казаться нелепой.
– Должно быть, убийц маловато сегодня в вашем обществе, – иронично проговорил знаменитый гость.
Аудитория вознаградила его за это замечание искренним смехом. Еще десять или двенадцать кандидатов в обвиняемые прошли – или скорее протанцевали – мимо Арчи с такими ужимками, которые заставили смеяться окружающих. Наконец, Стильман поднял руку и сказал:
– Вот убийца!
– Фетлок Джонс! – воскликнула толпа, сразу разразившись множеством разнообразных замечаний, вызванных неожиданным заявление Арчи.
В самый разгар шумных пересудов Шерлок Холмс махнул рукой и попросил внимания. Авторитет великого имени был еще, по-видимому, силен – все немедленно повиновались.
– Это слишком серьезное обвинение, – сказал Холмс. – Не забудьте, что дело идет о жизни, и о жизни человека невинного, стоящего выше всяких подозрений! Я вам сейчас докажу это; обратите внимание, как легко мне будет разрушить построенный на наших глазах карточный домик. Слушайте, друзья мои! Я вчера ни на одну минуту не терял из виду того парня, которого теперь обвиняют!
Это заявление произвело на присутствующих небывалый эффект. Все взгляды с суровым упреком обратились на Стильмана, но он не растерялся, а, напротив, словно даже повеселел.
– Ведь убийца был не один, я так и думал, – сказал он, а затем, подойдя к столу и взглянув сначала на ноги Холмса, потом на его лицо, продолжил: – С ним были вы! Вы стояли в пятидесяти шагах от того места, где преступник зажигал свечку, которая впоследствии воспламенила порох! (Ропот в зале). Даже более того – вы сами дали ему спички!
На этот раз гость явно был сбит со своих позиций. Он хотел заговорить, но слова не шли с его языка.
– Это… это… безумие… это… – пробормотал он.
Стильман тем временем вынул обгорелую спичку.
– Вот одна из них, – сказал он, – я нашел ее в кадушке, где до сих пор лежит другая.
– Да, конечно, если вы сами ее туда подложили! – воскликнул овладевший собой гость.
Удар был сделан ловко, но Стильман его отпарировал.
– Да ведь они восковые, – сказал он, – таких в нашем поселке никогда не бывало. Я готов сейчас же подвергнуться обыску. А вы?
Даже самые ненаблюдательные заметили, что гость вздрогнул при этом предложении и судорожно сжал кулаки. Аудитория, затаив дыхание, ждала его ответа, но он молчал, лишь подчеркивая безвыходность своего положения.
– Мы ждем, – вежливо сказал Стильман.
Молчание еще несколько секунд не прерывалось, а затем гость сказал сдавленным голосом:
– Я не желаю, чтобы меня обыскивали.
Этот ответ решил дело. Все кругом зашептались.
– Кончено! Теперь Арчи его проглотит, – сказал кто-то.
Никто, однако, не знал, что же теперь делать. К такому неожиданному обороту никто не был готов – рудокопы вообще не отличались опытностью в судебных делах и потому замерли, подобно сломанным часам. Мало-помалу, однако, механизм заработал – кучки людей по двое, по трое, пошептавшись между собой, стали высказывать различные предложения, из которых одно почти всеми было встречено одобрительно. Это предложение состояло в том, чтобы выразить убийце Бакнера общественную благодарность и отпустить его с богом на все четыре стороны. Более трезвые головы воспротивились, однако, такому простому решению вопроса, говоря, что болтливые обыватели восточных штатов, пожалуй, еще сочтут такое решение скандальным и поднимут шум из-за пустяков. Трезвые головы одержали победу, в результате чего все пришли к выводу: Фетлок Джонс должен быть арестован и судим.
Большинством голосов такое постановление было принято, и все очень обрадовались, поскольку на сегодняшний день делать было больше нечего, а между тем всем очень хотелось поскорее побежать на место катастрофы и собственными глазами убедиться в действительном существовании кадушки со свечкой и прочего. Однако не тут-то было. Сюрпризы еще не кончились, и закрыть заседание не удалось. Фетлок Джонс, который тихо плакал в уголке до произнесения вердикта об аресте, теперь вдруг заговорил.
– Не нужно, не нужно! – воскликнул он. – Не хочу я ни тюрьмы, ни суда! Повесьте меня лучше сразу! Все равно придется повесить по суду – меня ничто спасти не может! Он говорил правду, рассказал так, будто был вместе со мной и все видел. Не понимаю, как он мог узнать подробности, но передал их верно – и кадушку, и свечу вы найдете на своих местах. Да я и не отпираюсь – я убил Флинта! И вы бы его давно убили, если бы терпели от него то, что я терпел, будучи слабым, беззащитным подростком!
– Да еще служившим ему верой и правдой, – сказал Хэм Сэндвич. – Послушайте, ребята…
– К порядку, к порядку, джентльмены! – воскликнул констебль.
– Знал ли твой дядя, что ты затеял? – донесся голос из толпы.
– Нет, не знал.
– А ведь спички он тебе дал?
– Спички он дал, но он не знал, зачем они мне нужны.
– Как же ты, отправляясь на такое дело, решился взять с собой его – известного сыщика?
Мальчик постоял немного в нерешительности, теребя свои пуговицы, а потом сказал застенчиво:
– Я хорошо знаю сыщиков, так как состою с ними в родстве. Если вы хотите, чтобы сыщик не раскрыл вашего дела, то возьмите его с собой.
Гомерический хохот, последовавший за этим наивным афоризмом, не развеселил, однако, самого несчастного мудреца.
IX
– Боюсь, как бы нашему Арчи не досталось теперь…
Большинство, однако, сохраняло полное спокойствие.
– Попробуем рассмотреть эту занимательную историю логично и последовательно, джентльмены, – начал Холмс, – проанализируем ее, пользуясь геометрической прогрессией, так сказать, переберем одну подробность за другой, проведем правильную осаду, обложим со всех сторон эту игрушечную крепость, детище воспаленного воображения. Для начала я задам вам три вопроса, молодой человек, только три для начала… Вы, кажется, изволили сказать, что предполагаемая свечка была зажжена вчера, в восемь часов вечера?
– Да, сэр, около восьми.
– Вы, кажется, говорили, точно в восемь?
– Нет, с такой точностью сказать не могу.
– Гм! Стало быть, человек, проходивший мимо данного места в восемь часов вечера, наверняка должен был встретить убийцу?
– Весьма возможно.
– Благодарю вас. Пока это все. Я говорю – пока…
– Черт возьми, да он, кажется, расставляет западню нашему Арчи, – заметил Фергюсон.
– Похоже на то, – ответил Хэм Сэндвич. – Мне это не нравится.
Тем временем Стильман, глядя прямо в глаза Холмса, сказал:
– Я сам проходил там в половине девятого, или нет, около девяти.
– В самом деле? Это интересно, очень интересно! Может быть, вы встретились с убийцей?
– Нет, я никого не видел.
– Гм! В таком случае, извините, я не понимаю, зачем вам угодно было сообщить об этом.
– Пока я не стану объяснять причину, по которой я так поступил. Я говорю – пока. – Арчи помолчал немного и продолжил: – Убийцы я не встретил, но напал на его след. Уверен, что он находится в этой комнате, и попрошу всех пройти по очереди передо мной, вот тут, где посветлее, чтобы я мог видеть ваши ноги.
Все охотно исполнили это требование и стали гуськом проходить перед Арчи, который, прикрыв глаза рукой от прямого света, делал вид, что вглядывается в их ноги. Холмс смотрел на эту процедуру, делая вид, что с трудом удерживается от смеха. Пятьдесят человек прошли без всякого результата, шестьдесят, семьдесят… Попытка начинала казаться нелепой.
– Должно быть, убийц маловато сегодня в вашем обществе, – иронично проговорил знаменитый гость.
Аудитория вознаградила его за это замечание искренним смехом. Еще десять или двенадцать кандидатов в обвиняемые прошли – или скорее протанцевали – мимо Арчи с такими ужимками, которые заставили смеяться окружающих. Наконец, Стильман поднял руку и сказал:
– Вот убийца!
– Фетлок Джонс! – воскликнула толпа, сразу разразившись множеством разнообразных замечаний, вызванных неожиданным заявление Арчи.
В самый разгар шумных пересудов Шерлок Холмс махнул рукой и попросил внимания. Авторитет великого имени был еще, по-видимому, силен – все немедленно повиновались.
– Это слишком серьезное обвинение, – сказал Холмс. – Не забудьте, что дело идет о жизни, и о жизни человека невинного, стоящего выше всяких подозрений! Я вам сейчас докажу это; обратите внимание, как легко мне будет разрушить построенный на наших глазах карточный домик. Слушайте, друзья мои! Я вчера ни на одну минуту не терял из виду того парня, которого теперь обвиняют!
Это заявление произвело на присутствующих небывалый эффект. Все взгляды с суровым упреком обратились на Стильмана, но он не растерялся, а, напротив, словно даже повеселел.
– Ведь убийца был не один, я так и думал, – сказал он, а затем, подойдя к столу и взглянув сначала на ноги Холмса, потом на его лицо, продолжил: – С ним были вы! Вы стояли в пятидесяти шагах от того места, где преступник зажигал свечку, которая впоследствии воспламенила порох! (Ропот в зале). Даже более того – вы сами дали ему спички!
На этот раз гость явно был сбит со своих позиций. Он хотел заговорить, но слова не шли с его языка.
– Это… это… безумие… это… – пробормотал он.
Стильман тем временем вынул обгорелую спичку.
– Вот одна из них, – сказал он, – я нашел ее в кадушке, где до сих пор лежит другая.
– Да, конечно, если вы сами ее туда подложили! – воскликнул овладевший собой гость.
Удар был сделан ловко, но Стильман его отпарировал.
– Да ведь они восковые, – сказал он, – таких в нашем поселке никогда не бывало. Я готов сейчас же подвергнуться обыску. А вы?
Даже самые ненаблюдательные заметили, что гость вздрогнул при этом предложении и судорожно сжал кулаки. Аудитория, затаив дыхание, ждала его ответа, но он молчал, лишь подчеркивая безвыходность своего положения.
– Мы ждем, – вежливо сказал Стильман.
Молчание еще несколько секунд не прерывалось, а затем гость сказал сдавленным голосом:
– Я не желаю, чтобы меня обыскивали.
Этот ответ решил дело. Все кругом зашептались.
– Кончено! Теперь Арчи его проглотит, – сказал кто-то.
Никто, однако, не знал, что же теперь делать. К такому неожиданному обороту никто не был готов – рудокопы вообще не отличались опытностью в судебных делах и потому замерли, подобно сломанным часам. Мало-помалу, однако, механизм заработал – кучки людей по двое, по трое, пошептавшись между собой, стали высказывать различные предложения, из которых одно почти всеми было встречено одобрительно. Это предложение состояло в том, чтобы выразить убийце Бакнера общественную благодарность и отпустить его с богом на все четыре стороны. Более трезвые головы воспротивились, однако, такому простому решению вопроса, говоря, что болтливые обыватели восточных штатов, пожалуй, еще сочтут такое решение скандальным и поднимут шум из-за пустяков. Трезвые головы одержали победу, в результате чего все пришли к выводу: Фетлок Джонс должен быть арестован и судим.
Большинством голосов такое постановление было принято, и все очень обрадовались, поскольку на сегодняшний день делать было больше нечего, а между тем всем очень хотелось поскорее побежать на место катастрофы и собственными глазами убедиться в действительном существовании кадушки со свечкой и прочего. Однако не тут-то было. Сюрпризы еще не кончились, и закрыть заседание не удалось. Фетлок Джонс, который тихо плакал в уголке до произнесения вердикта об аресте, теперь вдруг заговорил.
– Не нужно, не нужно! – воскликнул он. – Не хочу я ни тюрьмы, ни суда! Повесьте меня лучше сразу! Все равно придется повесить по суду – меня ничто спасти не может! Он говорил правду, рассказал так, будто был вместе со мной и все видел. Не понимаю, как он мог узнать подробности, но передал их верно – и кадушку, и свечу вы найдете на своих местах. Да я и не отпираюсь – я убил Флинта! И вы бы его давно убили, если бы терпели от него то, что я терпел, будучи слабым, беззащитным подростком!
– Да еще служившим ему верой и правдой, – сказал Хэм Сэндвич. – Послушайте, ребята…
– К порядку, к порядку, джентльмены! – воскликнул констебль.
– Знал ли твой дядя, что ты затеял? – донесся голос из толпы.
– Нет, не знал.
– А ведь спички он тебе дал?
– Спички он дал, но он не знал, зачем они мне нужны.
– Как же ты, отправляясь на такое дело, решился взять с собой его – известного сыщика?
Мальчик постоял немного в нерешительности, теребя свои пуговицы, а потом сказал застенчиво:
– Я хорошо знаю сыщиков, так как состою с ними в родстве. Если вы хотите, чтобы сыщик не раскрыл вашего дела, то возьмите его с собой.
Гомерический хохот, последовавший за этим наивным афоризмом, не развеселил, однако, самого несчастного мудреца.
IX
Из письма к миссис Стильман:
«Вторник.
…В ожидании суда Фетлок Джонс был заперт в пустой хижине. Констебль Гаррис снабдил его провизией на два дня, поручил ему стеречь самого себя и обещал наведаться, когда провизия кончится.
На другое утро человек двенадцать из нас помогали Хильеру зарыть его покойного приятеля, никем более не оплакиваемого Бакнера. Я играл при этом роль второго могильщика, тогда как первым был Самми. Мы уже завершали свою работу, как вдруг откуда-то появился хромой старичок в изорванном костюме и с потертым дорожным мешком в руках. При его появлении я сразу услышал тот запах, следуя за которым мне пришлось объехать весь земной шар! Вот она – цель моих многолетних преследований и объект сначала жестокой ненависти, а потом мучительного сострадания!
В одну минуту я оказался около него и положил руку ему на плечо. При этом путник тотчас же упал на землю, словно пораженный громом, а когда ребята сбежались, чтобы узнать, что случилось, он встал на колени, молитвенно сложил руки и, обращаясь ко мне, униженно попросил не преследовать его более:
– Вы охотились за мной по всему свету, Шерлок Холмс, – сказал он, – но я, ей-богу, никогда никому не причинил зла!
Уже по глазам было видно, что он сумасшедший. И это я свел его с ума, матушка! Разве только известие о вашей кончине поразило бы меня так, как я был поражен в ту минуту!
Ребята кругом обступили нас, подняли старика на ноги и утешали чем могли, говоря, что он теперь среди друзей, что они его никому не выдадут, будут о нем заботиться и повесят каждого, кто решился бы причинить ему вред. Право, грубые рудокопы становятся нежнейшими созданиями, если кто-нибудь сумеет пробудить в них хорошие стороны души! Совершенно как капризные и буйные дети. Никакие уговоры, однако, не помогали нам успокоить старика до тех пор, пока Фергюсон, опытный дипломат, не сказал ему:
– Если вы боитесь Шерлока Холмса, то можете вполне успокоиться.
– Почему? – живо спросил помешанный.
– Да потому что он уже умер.
– Как умер?! О, не шутите, пожалуйста, с таким несчастным человеком, как я! Неужели он умер? Скажите, ребята, по чести, не мучьте меня!
– Да уж будьте спокойны, не встанет! – сказал Хэм Сэндвич.
– На прошлой неделе его повесили в Сан-Бернардино, – добавил Фергюсон, – приняли за другого. Теперь вот каются, да ничего не поделаешь.
– Памятник ему хотят ставить, – проговорил Хэм Сэндвич с видом человека, твердо убежденного в том, что говорит.
Несчастный «Джеймс Уокер» сразу повеселел, и даже глаза его отчасти утратили дикое выражение. Мы с Хильером привели его к себе, переодели с ног до головы в наше платье, накормили, и затем, придя немного в себя, он нам рассказал свою историю. Вот она вкратце:
А тут мне стали слышаться разные голоса, да духи какие-то появились… Голова совсем работать отказалась… Чем дальше дело заходило, тем хуже мне становилось. Сначала голоса возникали только по ночам, а потом пошло уж и днем… Просто покоя не давали… Соберутся вокруг и мешают… Спать мешают, работать не дают.
Наконец, уж совсем худо стало. Один какой-то шепчет: «Так мы его никогда не поймаем, потому что видеть не можем», а другой отвечает: «Надо выписать Шерлока Холмса, он через двенадцать дней будет здесь». Ну, тут у меня сердце упало. Я слышал об этом сыщике и подумал, что если они его на меня натравят, то тут уж мне верная погибель.
Люди отправились за Холмсом, а я в ту же ночь бежал, взяв с собой только ручную сумку с тридцатью тысячами долларов… Две трети этих денег и теперь еще в ней лежат… Дней через сорок Холмс напал-таки на мой след. Кое-как я успел ускользнуть, и то только потому, что вовремя догадался: он в одной гостинице записал свое имя, потом стер его начисто и расписался «Даджет Барклай»… Ну, меня не обманешь, у страха глаза… зоркие… Я догадался и стал от него бегать.
Три с половиной года гонял он меня по всему свету. Америка, Австралия, Индия, а потом опять Мексика, Калифорния… везде. Покою не давал. Еще хорошо, что я угадывал его под всеми именами, которыми он расписывался в гостиницах… Только благодаря этому я еще жив… Но зато устал!.. Ох как устал!.. А ведь, клянусь богом, никому никакого зла не сделал!»
Вот и вся его история. Всех она растрогала, а уж что касается меня, то каждое слово несчастного старика падало в мою душу как расплавленный свинец. Ребята решили, что старик будет жить со мной и Хильером, я же, разумеется, позабочусь о том, чтобы откормить и успокоить его, а когда он поправится – отвезу в Денвер и вознагражу за все имущественные потери. Чуть не раздавив руки старика своими сердечными рукопожатиями, наши ребята разошлись по поселку.
Наутро Фергюсон и Хэм Сэндвич вызвали нас на улицу и сообщили по секрету:
– Слух о приключениях старика распространился по округу. Народ собирается отовсюду, чтобы линчевать Холмса. Констебль Гаррис потерял голову и телеграфировал шерифу Ферфаксу. Бежим туда скорее.
Мы побежали. Не знаю, как другим, а мне, как вы можете себе представить, вовсе не хотелось, чтобы Шерлок Холмс был повешен по недоразумению, за мою ошибку. Я надеялся, что шериф, за которым закрепилась хорошая слава, подоспеет вовремя. Но удастся ли ему предотвратить линчевание?
– А что, сможет ли он справиться с толпой? – спросил я.
– Справится ли с толпой Джек Ферфакс? Да откуда вы приехали? Такой головорез – девятнадцать скальпов у него на счету, – да чтобы не справился!
По мере нашего приближения к центру поселка отдаленные крики и возгласы становились все слышнее, а на самой площадке перед таверной они стали просто оглушительными. Огромная толпа собралась здесь. Помимо обитателей нашего поселка, к ней примешались какие-то грубые оборванцы с прииска Дейли, они-то и завладели теперь Холмсом. Человек-легенда оказался действительно замечательным, судя по спокойствию, с которым он держал себя в эту критическую для него минуту. Несмотря на близость смерти, презрительная улыбка играла на его губах, и если сердце его не было чуждо страха, то чисто британское самообладание не дозволяло этому чувству ни в чем проявиться.
– Голосовать, ребята, голосовать! – кричал один из прииска Дейли, Хиггинс. – Скорей! Повесить его или пристрелить?
– Ни то ни другое! – гаркнул кто-то из товарищей Хиггинса. – Тогда он опять через неделю оживет. Вот сжечь его – так это будет надежно!
– Сжечь, сжечь! – заорала толпа, теснясь вокруг Холмса.
Согласно этому приговору последний был тотчас же привязан к коновязи и по самую грудь обложен еловыми ветвями и шишками. Суровое лицо его, однако, и тогда не побледнело, а на губах играла все та же презрительная усмешка.
– Спичек! Давай спичек!
Десятки рук протянулись со спичками, Хиггинс зажег одну из них и, заслоняя ее пламя рукой от ветра, стал поджигать сосновую шишку. Толпа молча наблюдала. Через несколько секунд от шишки потянулся легкий дымок, в то же время мы услышали хоть и отдаленный, но быстро приближавшийся топот копыт. Взволнованная ожиданием толпа этого не заметила. Между тем шишка, хоть и тлевшая, не загоралась, а спичка погасла. Хиггинс зажег другую, потом стал раздувать тлевшую и наконец добился цели – шишка вспыхнула. Еще минута, и она будет брошена в лапник… Многие стали с ужасом отворачиваться… Лошадиный топот раздавался уже на площадке.
– Шериф! – воскликнул кто-то сзади.
И почти в то же мгновение в самую середину толпы ворвался всадник. Резко осадив лошадь, он громовым голосом крикнул:
– Прочь, мерзавцы!
Все тотчас же повиновались, кроме Хиггинса, выхватившего револьвер.
– Руки по швам, негодяй! Тушить огонь! Отвязывай живей! – кричал шериф, наезжая на него лошадью.
Негодяй вынужден был подчиниться. Тогда шериф, оставаясь в седле, но приняв воинственную позу, стал говорить речь. Голос он при этом не повысил, никакого особенного гнева не проявил, а говорил просто, кратко, даже однообразно, но в самом тоне его слышалось презрение и глубочайшая уверенность в своих силах.
– Хороши голубчики! – говорил он. – Всех бы вас да на одну осину с этим скотом Хиггинсом, который способен нападать на людей только сзади, а хвастается, что он удалец. Чего я не выношу, так вот эту чернь, любителей линчевания! Никогда не встречал в ней ни одного порядочного человека. Накинутся сто на одного, да еще куражатся. Все трусы поганые, да и шериф-то в девяносто девяти случаях из ста немногим лучше.
Он помолчал немного, как бы смакуя это высказывание, а затем продолжал:
– Шериф, который позволит подлой черни расправиться с кем-нибудь по-своему, – вдвойне мерзавец. А по статистическим данным за прошлый год в Америке было сто восемьдесят два таких шерифа. Захворали, видите ли, а потому просмотрели. Скоро, должно быть, новая болезнь появится – немочь шерифа. – Эта идея очень ему понравилась. – «Что наш шериф-то – опять болен?» – будут спрашивать. «Да, захворал, бедняжка». А потом и вовсе вместо «наш шериф» будут говорить «наш трус». Господи ты боже мой, да неужели взрослый человек может испугаться толпы мерзавцев?
Затем, обращаясь к Шерлоку Холмсу, который давно уже стоял перед ним развязанный, шериф спросил:
– Кто вы такой и что наделали?
– Меня зовут Шерлок Холмс, и я ничего не наделал!
Это имя произвело удивительное впечатление на шерифа. С глубоким чувством высказал он, что считает позором для всей страны, оскорблением американского флага такое обращение с человеком, который завоевал всемирную славу, не говоря уже про то, что он гость в этой стране. Затем от имени всей нации шериф попросил прощения у Холмса, поручил констеблю Гаррису проводить того на квартиру и под личную ответственность обеспечить ему покой.
Покончив с Холмсом, шериф опять обратился к толпе:
– Ну, крысы! Марш по щелям! А вы, Хиггинс, пожалуйте за мной, я сам займусь вами. Можете оставить ваш револьвер при себе. Если бы я боялся позволить вам с этой штукой в руках идти позади меня, то, выходит, пришло время и меня причислить к прошлогодним ста восьмидесяти двум.
С этими словами он тронул лошадь и поехал шагом вперед, а Хиггинс покорно потащился сзади. Возвращаясь домой завтракать, мы узнали, что Фетлок Джонс ушел ночью из-под ареста. Никто об этом не пожалел, конечно. Пускай дядюшка ищет его, если хочет, а поселковым жителям он совсем не интересен.
Десять дней спустя
«Джеймс Уокер» уже физически окреп, голова его тоже приходит в порядок. Завтра утром я отправляюсь с ним в Денвер».
Следующей ночью
«Утром, перед самым отъездом, Самми Хильер обратился ко мне:
– То, что я скажу сейчас, не говори Уокеру, пока не убедишься, что это не подействует отрицательно на его мозги и не повредит выздоровлению. То давнее преступление, о котором он упоминал, было в самом деле совершено, и, как он говорил, его двоюродным братом. Так вышло, что на прошлой неделе мы похоронили истинного преступника – самого несчастного человека на свете. Это был Флинт Бакнер. Его настоящее имя – Джейкоб Фуллер. Итак, мама, с моей помощью – с помощью ни о чем не подозревавшего участника событий – твой муж и мой отец оказался в могиле. Мир его праху!»
«Вторник.
…В ожидании суда Фетлок Джонс был заперт в пустой хижине. Констебль Гаррис снабдил его провизией на два дня, поручил ему стеречь самого себя и обещал наведаться, когда провизия кончится.
На другое утро человек двенадцать из нас помогали Хильеру зарыть его покойного приятеля, никем более не оплакиваемого Бакнера. Я играл при этом роль второго могильщика, тогда как первым был Самми. Мы уже завершали свою работу, как вдруг откуда-то появился хромой старичок в изорванном костюме и с потертым дорожным мешком в руках. При его появлении я сразу услышал тот запах, следуя за которым мне пришлось объехать весь земной шар! Вот она – цель моих многолетних преследований и объект сначала жестокой ненависти, а потом мучительного сострадания!
В одну минуту я оказался около него и положил руку ему на плечо. При этом путник тотчас же упал на землю, словно пораженный громом, а когда ребята сбежались, чтобы узнать, что случилось, он встал на колени, молитвенно сложил руки и, обращаясь ко мне, униженно попросил не преследовать его более:
– Вы охотились за мной по всему свету, Шерлок Холмс, – сказал он, – но я, ей-богу, никогда никому не причинил зла!
Уже по глазам было видно, что он сумасшедший. И это я свел его с ума, матушка! Разве только известие о вашей кончине поразило бы меня так, как я был поражен в ту минуту!
Ребята кругом обступили нас, подняли старика на ноги и утешали чем могли, говоря, что он теперь среди друзей, что они его никому не выдадут, будут о нем заботиться и повесят каждого, кто решился бы причинить ему вред. Право, грубые рудокопы становятся нежнейшими созданиями, если кто-нибудь сумеет пробудить в них хорошие стороны души! Совершенно как капризные и буйные дети. Никакие уговоры, однако, не помогали нам успокоить старика до тех пор, пока Фергюсон, опытный дипломат, не сказал ему:
– Если вы боитесь Шерлока Холмса, то можете вполне успокоиться.
– Почему? – живо спросил помешанный.
– Да потому что он уже умер.
– Как умер?! О, не шутите, пожалуйста, с таким несчастным человеком, как я! Неужели он умер? Скажите, ребята, по чести, не мучьте меня!
– Да уж будьте спокойны, не встанет! – сказал Хэм Сэндвич.
– На прошлой неделе его повесили в Сан-Бернардино, – добавил Фергюсон, – приняли за другого. Теперь вот каются, да ничего не поделаешь.
– Памятник ему хотят ставить, – проговорил Хэм Сэндвич с видом человека, твердо убежденного в том, что говорит.
Несчастный «Джеймс Уокер» сразу повеселел, и даже глаза его отчасти утратили дикое выражение. Мы с Хильером привели его к себе, переодели с ног до головы в наше платье, накормили, и затем, придя немного в себя, он нам рассказал свою историю. Вот она вкратце:
«История человека, которого приняли за другого
– Жил я в Денвере и прожил там много лет. Иногда помню, сколько именно, иногда забываю. Но это не важно. Вдруг получаю приказание уехать, если не хочу, чтобы меня предали суду за преступление, совершенное мною давно на востоке. Я знал об этом преступлении, только не я его совершил, а мой родственник, носивший такое же имя. Что мне было делать? Очень уж я испугался – голова пошла кругом… И времени-то дали немного – всего один день, кажется. Ведь меня бы линчевали, если бы народ узнал о преступлении, в котором я был обвинен. Никто бы мне не поверил. При линчевании всегда ведь так – потом-то все каются, да уж поздно. Вот как с Холмсом теперь. Ну, я решил все продать да и бежать, а потом вернуться с доказательствами моей невиновности. Так и сделал – бежал ночью и долго скрывался в горах под чужим именем.А тут мне стали слышаться разные голоса, да духи какие-то появились… Голова совсем работать отказалась… Чем дальше дело заходило, тем хуже мне становилось. Сначала голоса возникали только по ночам, а потом пошло уж и днем… Просто покоя не давали… Соберутся вокруг и мешают… Спать мешают, работать не дают.
Наконец, уж совсем худо стало. Один какой-то шепчет: «Так мы его никогда не поймаем, потому что видеть не можем», а другой отвечает: «Надо выписать Шерлока Холмса, он через двенадцать дней будет здесь». Ну, тут у меня сердце упало. Я слышал об этом сыщике и подумал, что если они его на меня натравят, то тут уж мне верная погибель.
Люди отправились за Холмсом, а я в ту же ночь бежал, взяв с собой только ручную сумку с тридцатью тысячами долларов… Две трети этих денег и теперь еще в ней лежат… Дней через сорок Холмс напал-таки на мой след. Кое-как я успел ускользнуть, и то только потому, что вовремя догадался: он в одной гостинице записал свое имя, потом стер его начисто и расписался «Даджет Барклай»… Ну, меня не обманешь, у страха глаза… зоркие… Я догадался и стал от него бегать.
Три с половиной года гонял он меня по всему свету. Америка, Австралия, Индия, а потом опять Мексика, Калифорния… везде. Покою не давал. Еще хорошо, что я угадывал его под всеми именами, которыми он расписывался в гостиницах… Только благодаря этому я еще жив… Но зато устал!.. Ох как устал!.. А ведь, клянусь богом, никому никакого зла не сделал!»
Вот и вся его история. Всех она растрогала, а уж что касается меня, то каждое слово несчастного старика падало в мою душу как расплавленный свинец. Ребята решили, что старик будет жить со мной и Хильером, я же, разумеется, позабочусь о том, чтобы откормить и успокоить его, а когда он поправится – отвезу в Денвер и вознагражу за все имущественные потери. Чуть не раздавив руки старика своими сердечными рукопожатиями, наши ребята разошлись по поселку.
Наутро Фергюсон и Хэм Сэндвич вызвали нас на улицу и сообщили по секрету:
– Слух о приключениях старика распространился по округу. Народ собирается отовсюду, чтобы линчевать Холмса. Констебль Гаррис потерял голову и телеграфировал шерифу Ферфаксу. Бежим туда скорее.
Мы побежали. Не знаю, как другим, а мне, как вы можете себе представить, вовсе не хотелось, чтобы Шерлок Холмс был повешен по недоразумению, за мою ошибку. Я надеялся, что шериф, за которым закрепилась хорошая слава, подоспеет вовремя. Но удастся ли ему предотвратить линчевание?
– А что, сможет ли он справиться с толпой? – спросил я.
– Справится ли с толпой Джек Ферфакс? Да откуда вы приехали? Такой головорез – девятнадцать скальпов у него на счету, – да чтобы не справился!
По мере нашего приближения к центру поселка отдаленные крики и возгласы становились все слышнее, а на самой площадке перед таверной они стали просто оглушительными. Огромная толпа собралась здесь. Помимо обитателей нашего поселка, к ней примешались какие-то грубые оборванцы с прииска Дейли, они-то и завладели теперь Холмсом. Человек-легенда оказался действительно замечательным, судя по спокойствию, с которым он держал себя в эту критическую для него минуту. Несмотря на близость смерти, презрительная улыбка играла на его губах, и если сердце его не было чуждо страха, то чисто британское самообладание не дозволяло этому чувству ни в чем проявиться.
– Голосовать, ребята, голосовать! – кричал один из прииска Дейли, Хиггинс. – Скорей! Повесить его или пристрелить?
– Ни то ни другое! – гаркнул кто-то из товарищей Хиггинса. – Тогда он опять через неделю оживет. Вот сжечь его – так это будет надежно!
– Сжечь, сжечь! – заорала толпа, теснясь вокруг Холмса.
Согласно этому приговору последний был тотчас же привязан к коновязи и по самую грудь обложен еловыми ветвями и шишками. Суровое лицо его, однако, и тогда не побледнело, а на губах играла все та же презрительная усмешка.
– Спичек! Давай спичек!
Десятки рук протянулись со спичками, Хиггинс зажег одну из них и, заслоняя ее пламя рукой от ветра, стал поджигать сосновую шишку. Толпа молча наблюдала. Через несколько секунд от шишки потянулся легкий дымок, в то же время мы услышали хоть и отдаленный, но быстро приближавшийся топот копыт. Взволнованная ожиданием толпа этого не заметила. Между тем шишка, хоть и тлевшая, не загоралась, а спичка погасла. Хиггинс зажег другую, потом стал раздувать тлевшую и наконец добился цели – шишка вспыхнула. Еще минута, и она будет брошена в лапник… Многие стали с ужасом отворачиваться… Лошадиный топот раздавался уже на площадке.
– Шериф! – воскликнул кто-то сзади.
И почти в то же мгновение в самую середину толпы ворвался всадник. Резко осадив лошадь, он громовым голосом крикнул:
– Прочь, мерзавцы!
Все тотчас же повиновались, кроме Хиггинса, выхватившего револьвер.
– Руки по швам, негодяй! Тушить огонь! Отвязывай живей! – кричал шериф, наезжая на него лошадью.
Негодяй вынужден был подчиниться. Тогда шериф, оставаясь в седле, но приняв воинственную позу, стал говорить речь. Голос он при этом не повысил, никакого особенного гнева не проявил, а говорил просто, кратко, даже однообразно, но в самом тоне его слышалось презрение и глубочайшая уверенность в своих силах.
– Хороши голубчики! – говорил он. – Всех бы вас да на одну осину с этим скотом Хиггинсом, который способен нападать на людей только сзади, а хвастается, что он удалец. Чего я не выношу, так вот эту чернь, любителей линчевания! Никогда не встречал в ней ни одного порядочного человека. Накинутся сто на одного, да еще куражатся. Все трусы поганые, да и шериф-то в девяносто девяти случаях из ста немногим лучше.
Он помолчал немного, как бы смакуя это высказывание, а затем продолжал:
– Шериф, который позволит подлой черни расправиться с кем-нибудь по-своему, – вдвойне мерзавец. А по статистическим данным за прошлый год в Америке было сто восемьдесят два таких шерифа. Захворали, видите ли, а потому просмотрели. Скоро, должно быть, новая болезнь появится – немочь шерифа. – Эта идея очень ему понравилась. – «Что наш шериф-то – опять болен?» – будут спрашивать. «Да, захворал, бедняжка». А потом и вовсе вместо «наш шериф» будут говорить «наш трус». Господи ты боже мой, да неужели взрослый человек может испугаться толпы мерзавцев?
Затем, обращаясь к Шерлоку Холмсу, который давно уже стоял перед ним развязанный, шериф спросил:
– Кто вы такой и что наделали?
– Меня зовут Шерлок Холмс, и я ничего не наделал!
Это имя произвело удивительное впечатление на шерифа. С глубоким чувством высказал он, что считает позором для всей страны, оскорблением американского флага такое обращение с человеком, который завоевал всемирную славу, не говоря уже про то, что он гость в этой стране. Затем от имени всей нации шериф попросил прощения у Холмса, поручил констеблю Гаррису проводить того на квартиру и под личную ответственность обеспечить ему покой.
Покончив с Холмсом, шериф опять обратился к толпе:
– Ну, крысы! Марш по щелям! А вы, Хиггинс, пожалуйте за мной, я сам займусь вами. Можете оставить ваш револьвер при себе. Если бы я боялся позволить вам с этой штукой в руках идти позади меня, то, выходит, пришло время и меня причислить к прошлогодним ста восьмидесяти двум.
С этими словами он тронул лошадь и поехал шагом вперед, а Хиггинс покорно потащился сзади. Возвращаясь домой завтракать, мы узнали, что Фетлок Джонс ушел ночью из-под ареста. Никто об этом не пожалел, конечно. Пускай дядюшка ищет его, если хочет, а поселковым жителям он совсем не интересен.
Десять дней спустя
«Джеймс Уокер» уже физически окреп, голова его тоже приходит в порядок. Завтра утром я отправляюсь с ним в Денвер».
Следующей ночью
«Утром, перед самым отъездом, Самми Хильер обратился ко мне:
– То, что я скажу сейчас, не говори Уокеру, пока не убедишься, что это не подействует отрицательно на его мозги и не повредит выздоровлению. То давнее преступление, о котором он упоминал, было в самом деле совершено, и, как он говорил, его двоюродным братом. Так вышло, что на прошлой неделе мы похоронили истинного преступника – самого несчастного человека на свете. Это был Флинт Бакнер. Его настоящее имя – Джейкоб Фуллер. Итак, мама, с моей помощью – с помощью ни о чем не подозревавшего участника событий – твой муж и мой отец оказался в могиле. Мир его праху!»
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента