Страница:
Марк Твен, Гай Бутби, Матиас Бодкин
Тайна доктора Николя (сборник)
Марк Твен
Погоня
I
He следует делать ничего дурного, когда на вас смотрят.
Место действия – Вирджиния, время – 1880 год. Свадьба. Красивый, но бедный молодой человек женится на богатой девушке, по-видимому – по любви, поскольку отец невесты, вдовец, изо всех сил противится браку.
Жених, Джейкоб Фуллер двадцати шести лет от роду, происходит из старинной, но пользующейся не очень хорошей славой семьи, не совсем добровольно эмигрировавшей из Седжмура ради выгод короля Иакова, по крайней мере все так говорили – одни со злорадством, другие просто потому, что считали правдой. Красавице невесте девятнадцать лет. Она крупная, сильная, романтичная особа, гордая своим происхождением и страстно влюбленная в жениха. Ради него она поссорилась с отцом, невозмутимо выслушала угрозы последнего и ушла из дома без его благословения, гордая столь решительным доказательством прочности чувства, поселившегося в ее сердце.
На другое утро после свадьбы новобрачную ожидал непредвиденный сюрприз: наотрез отказавшись от всяких нежностей, новоиспеченный супруг повел такие речи:
– Садитесь и слушайте, мне нужно вам кое-что сказать. Я горячо вас любил, когда делал предложение. Отказ вашего отца не мог меня оскорбить, но того, что он говорил вам обо мне, я простить не могу… Молчите! Я знаю, что он говорил! Из верных источников знаю! Между прочим, он сказал, что уже по моему лицу видно, кто я такой: лицемер, изменник, трус и животное, которому ни жалость, ни сострадание не доступны. «Седжмурской породы», как он выразился, настоящий сын каторжника! Другой бы на моем месте застрелил его как собаку. Я и собирался поступить таким образом, но потом мне пришла мысль более счастливая – опозорить его, разбить его сердце, убивать его долго, мучительно, по частям. Как же мне этого достичь? Воздействуя на вас, предмет его обожания! Теперь вы моя жена… И вы увидите, что я с вами сделаю!
С этой минуты на протяжении трех месяцев молодая женщина вынуждена была выносить все унижения, все оскорбления и страдания, какие только изобретательный ум мужа смог придумать, за исключением мучений физических. Гордость заставляла ее скрывать от всех свое положение. Временами сумасбродный муж сам советовал ей пожаловаться отцу, но она всегда отвечала, что только люди «седжмурской породы» могут безжалостно терзать старика, а она, раз сделалась рабой потомка каторжников, считает своим долгом переносить истязания безропотно. Муж может убить ее, но не сломать ее волю. У отпрыска «седжмурской породы» на это сил не хватит.
По прошествии трех месяцев муж сам, по-видимому, убедился в справедливости такого мнения.
– Все я с вами перепробовал, остается лишь одно средство… – как-то раз сказал он многозначительно своей благородной супруге.
– Ну что ж, попробуйте, – с презрением ответила жена.
Поднявшись ночью с постели, Фуллер велел ей встать и одеться. Бедняжка, по обыкновению, молча повиновалась. Он отвел ее за полмили от дома и привязал к дереву, что росло возле дороги, затем ударил бичом по лицу и натравил на нее своих охотничьих собак. Собаки изорвали на несчастной все платье и больно покусали. Тогда он отозвал их и сказал:
– Часа через три вас найдут прохожие и, конечно, разнесут весть по всей округе. И ваш отец наконец узнает о том, что вам пришлось вытерпеть, слышите? А меня вы больше не увидите.
Он ушел, а она подумала: «И от такого-то человека у меня будет ребенок! Дай бог, чтобы это был мальчик!»
Утром фермеры отвязали несчастную. Через некоторое время весть облетела округу. Вся страна поднялась с намерением линчевать преступника, но его давно и след простыл. Молодая женщина вернулась к отцу и вместе с ним стала вести затворническую жизнь, так что с тех пор их никто не видал. Отец таял на глазах, и дочь даже обрадовалась, когда смерть избавила его наконец от невыносимых нравственных мук. Распродав свою землю и имущество, бедная сирота исчезла.
II
В 1886 году в одной из маленьких деревень Новой Англии в скромном домике поселилась молодая женщина с пятилетним сыном. Жили они очень уединенно, никого не принимая. Мясник, булочник и прочие лица, имевшие возможность пообщаться с новыми жителями местечка, могли только сообщить, что фамилия дамы – Стильман, а сына ее зовут Арчи. Откуда они приехали, какова их история – никто не знал. По выговору, впрочем, можно было судить, что они южане. У мальчика не было ни учителей, ни няни, ни товарищей по играм, он целые дни проводил с матерью. Та старательно его воспитывала и была довольна результатами.
Однажды Арчи спросил:
– А что, мама, я очень отличаюсь от других детей?
– Думаю, что ничем не отличаешься. А в чем дело?
– Да вот недавно один мальчик спросил меня на улице, не проходил ли мимо почтальон. Я ответил, что проходил. Тогда он спросил, в котором часу. Я ответил, что не знаю, поскольку почтальона совсем не видел, а только почувствовал его запах на тротуаре. Тогда мальчик назвал меня дураком, высунул язык и убежал. Почему он так сделал?
Молодая женщина побледнела и подумала: «Это у него врожденное – охотничьи собаки дали о себе знать!» Затем прижала сына к своей груди, восклицая: «Сам Бог указывает нам путь!» Глаза ее блеснули непримиримой ненавистью, а в уме закипела деятельная работа.
«Теперь все понятно, – подумала она. – Сколько раз я удивлялась тому, что ребенок хорошо видит в темноте. Теперь понимаю!»
Посадив мальчика на стул, она сказала ему:
– Подожди немножко, милый, я сейчас приду, и тогда мы поговорим.
Затем она прошла в свою спальню, взяла с туалетного столика несколько вещиц и запрятала их по разным местам: ножницы положила под кровать, щетку для ногтей – под шкаф, а костяной ножичек – за рукомойник. Вернувшись вскоре к сыну, мать воскликнула:
– Ах, боже мой! Я забыла взять из спальни кое-что. – Тут она перечислила спрятанные вещи. – Сбегай-ка, дружок, принеси их.
Мальчик почти тотчас исполнил это требование.
– Что же, трудно тебе было их искать? – спросила мать.
– Нисколько: я шел по твоим следам.
Во время его отсутствия мать приблизилась к книжному шкафу, вынула три книги, открыла каждую из них наудачу, провела рукой по страницам, заметила их номера и поставила книги назад. По возвращении сына она сказала ему:
– Пока тебя не было, Арчи, я тут кое-чем занималась. Узнай, чем именно.
Мальчик без всяких колебаний подошел к шкафу, достал те самые книги, которые она вынимала, и раскрыл их на тех же самых страницах. Мать взяла его на руки со словами:
– Вот теперь я могу ответить на твой вопрос. Ты действительно очень отличаешься от других детей. Ты можешь видеть в темноте, обоняешь то, чего другие обонять не могут, одним словом – у тебя способности охотничьей собаки. Обладать ими просто бесценно, только ты никому об этом не говори. Если кто-нибудь узнает, то мальчишки станут тебя дразнить. Обитая среди людей, нельзя ничем от них отличаться, если не хочешь, чтобы над тобой смеялись или тебе завидовали. Твои особенности – божий дар, но ты о них ради меня никому не проговорись.
Мальчик понял, о чем ему сказала мать, и обещал исполнить ее просьбу. Весь остаток дня она посвятила обдумыванию разных планов, которые были один другого мрачнее и ужаснее, но на нее эти страшные фантазии действовали как луч яркого, пусть даже адского света. Молодая женщина была словно в лихорадке, не могла ни есть, ни пить, ни читать, ни работать, а только постоянно на разные лады испытывала вновь открытую способность сына.
«Отец его разбил мне сердце, – думала она. – Столько лет я ломала голову над тем, каким образом ему отомстить. И вот теперь это средство найдено!»
Когда наступил вечер и стемнело, женщина обошла со свечой весь дом, пряча булавки, шпильки, катушки под коврами, в щелях стен, в корзине с углем, а затем послала малыша искать их в темноте, что он и сделал с легкостью, немало гордясь своим искусством. С этого дня жизнь для молодой женщины обрела наконец истинный смысл.
«Я могу теперь спокойно ждать!» – думала она и потому вновь вернулась к музицированию, пению, рисованию, изучению языков – занятиям, которые совсем было забросила. Вновь она стала почти счастлива, вновь почувствовала вкус к жизни. Наблюдая за развитием сына, молодая мать находила в этом удовлетворение, хотя и не полное: мягкость и нежность, присущие его характеру, развивались сильнее, чем черты противоположные. Это был в ее глазах недостаток. Но женщина рассчитывала, что привязанность к матери пересилит в нем природные наклонности. Да и, кроме того, он умел ненавидеть. Это было хорошо. Только будет ли его ненависть такой же стойкой, как привязанность? Если нет, то это было бы плохо.
Прошли годы. Арчи превратился в красивого, атлетически сложенного юношу, благовоспитанного, преисполненного чувства собственного достоинства. Он казался несколько старше своих шестнадцати лет. В один прекрасный день мать заявила, что наконец он достаточно вырос и обладает практически сложившимся характером, чтобы выслушать ее историю и сознательно взять на себя выполнение плана, давно уже ею задуманного. Затем она сообщила ему факты из своей прежней, замужней, жизни, которые уже известны читателям. Арчи был страшно поражен и некоторое время сидел безмолвно, а затем сказал:
– Понимаю, мы южане и по нашему характеру не можем оставить неотомщенным пережитое оскорбление. Я его найду и убью.
– Убьешь? Нет! Смерть есть успокоение, освобождение, смерть есть милость. А заслуживает ли он от нас милости? Волосок с его головы не должен упасть!
– Ты для меня все, мама, – сказал юноша, подумав, – твоя воля – закон. Скажи же, что я должен делать?
– Отправляйся и отыщи его, – сказала мать. – Уже много лет я знаю, где он прячется. Мне это стоило больших хлопот и немалых денег. Он зажиточный рудокоп в Колорадо. Живет в Денвере. Его зовут Джейкоб Фуллер. Впервые произношу это имя с той проклятой ночи! И подумать только, ведь оно могло бы быть твоим, если бы я не постаралась дать тебе другое, более честное! Гони его с насиженного места, гони его отовсюду настойчиво и не переставая! Отрави ему жизнь, внуши ему мистический страх. Лиши его всяких средств и всякой надежды, заставь его искать смерти, сделай из него второго Вечного Жида. Пусть он не знает ни сна, ни покоя. Будь его тенью, преследуй его, пока не разобьешь, не разорвешь в клочки его сердце, как он рвал мое и моего отца.
– Исполню, мама.
– Верю, дитя мое. Приготовления все завершены. Вот тебе аккредитивы, трать не оглядываясь, денег хватит. Тебе предстоит переодеваться, я припасла разные костюмы. Также тебе нужно будет писать письма, составлять объявления – я их заранее заготовила.
С этими словами мать вынула из шкафа кипу печатных листков, на которых крупными буквами значилось:
«10 000 долларов вознаграждения. Есть основания предполагать, что здесь проживает человек родом из восточных штатов, который в 1880 году привязал свою жену ночью к дереву, ударил ее по лицу хлыстом, затравил собаками и сбежал из родных мест. Родственник его жены разыскивает его уже семнадцать лет. Сообщения адресовать … Вышеозначенное вознаграждение будет выдано лицу, которое на словах сообщит местонахождение преступника тем, кто его ищет».
– Когда ты его отыщешь, – продолжала мать, – и познакомишься с его запахом, то приклей ночью это объявление на его доме, а потом еще и в разных местах по городу. Вся округа заговорит об этом. Тогда ты пошлешь ему письмо, в котором обозначишь короткий срок для продажи всего имущества и отъезда из города. Таким образом, перегоняя с места на место, мы его разорим и измучаем, но не сразу, чтобы не повредить здоровью или, сохрани бог, не убить. Вот тебе образчик письма.
Неумолимая мстительница вынула еще несколько листков, тоже печатных, и прочитала один из них:
«Джейкобу Фуллеру.
Даю вам … дней на устройство дел. В течение этого времени, то есть до … часов … дня … месяца, вас никто не побеспокоит, но затем вы должны выехать отсюда. Если вы не исполните этого требования, то на всех стенах будет расклеено объявление с указанием вашего полного имени и описанием всех подробностей совершенного вами злодеяния. Не бойтесь за свою физическую безопасность – никто на нее не посягнет. Вы разбили сердце и жизнь известного вам старика, та же участь уготована и для вас».
– Письмо должно быть без подписи. Нужно, чтобы он получил его раньше, чем узнает о расклеенных объявлениях, – как только проснется. А то убежит сломя голову, даже не захватив с собой денег.
– Не забуду.
– Эта форма письма понадобится только поначалу. А потом, когда ты увидишь, что он подчиняется, достаточно будет посылать ему коротенькие записочки, в таком, например, роде: «Убирайтесь. Даю вам … дней».
– Он послушается! Будь уверена, мама!
Однажды Арчи спросил:
– А что, мама, я очень отличаюсь от других детей?
– Думаю, что ничем не отличаешься. А в чем дело?
– Да вот недавно один мальчик спросил меня на улице, не проходил ли мимо почтальон. Я ответил, что проходил. Тогда он спросил, в котором часу. Я ответил, что не знаю, поскольку почтальона совсем не видел, а только почувствовал его запах на тротуаре. Тогда мальчик назвал меня дураком, высунул язык и убежал. Почему он так сделал?
Молодая женщина побледнела и подумала: «Это у него врожденное – охотничьи собаки дали о себе знать!» Затем прижала сына к своей груди, восклицая: «Сам Бог указывает нам путь!» Глаза ее блеснули непримиримой ненавистью, а в уме закипела деятельная работа.
«Теперь все понятно, – подумала она. – Сколько раз я удивлялась тому, что ребенок хорошо видит в темноте. Теперь понимаю!»
Посадив мальчика на стул, она сказала ему:
– Подожди немножко, милый, я сейчас приду, и тогда мы поговорим.
Затем она прошла в свою спальню, взяла с туалетного столика несколько вещиц и запрятала их по разным местам: ножницы положила под кровать, щетку для ногтей – под шкаф, а костяной ножичек – за рукомойник. Вернувшись вскоре к сыну, мать воскликнула:
– Ах, боже мой! Я забыла взять из спальни кое-что. – Тут она перечислила спрятанные вещи. – Сбегай-ка, дружок, принеси их.
Мальчик почти тотчас исполнил это требование.
– Что же, трудно тебе было их искать? – спросила мать.
– Нисколько: я шел по твоим следам.
Во время его отсутствия мать приблизилась к книжному шкафу, вынула три книги, открыла каждую из них наудачу, провела рукой по страницам, заметила их номера и поставила книги назад. По возвращении сына она сказала ему:
– Пока тебя не было, Арчи, я тут кое-чем занималась. Узнай, чем именно.
Мальчик без всяких колебаний подошел к шкафу, достал те самые книги, которые она вынимала, и раскрыл их на тех же самых страницах. Мать взяла его на руки со словами:
– Вот теперь я могу ответить на твой вопрос. Ты действительно очень отличаешься от других детей. Ты можешь видеть в темноте, обоняешь то, чего другие обонять не могут, одним словом – у тебя способности охотничьей собаки. Обладать ими просто бесценно, только ты никому об этом не говори. Если кто-нибудь узнает, то мальчишки станут тебя дразнить. Обитая среди людей, нельзя ничем от них отличаться, если не хочешь, чтобы над тобой смеялись или тебе завидовали. Твои особенности – божий дар, но ты о них ради меня никому не проговорись.
Мальчик понял, о чем ему сказала мать, и обещал исполнить ее просьбу. Весь остаток дня она посвятила обдумыванию разных планов, которые были один другого мрачнее и ужаснее, но на нее эти страшные фантазии действовали как луч яркого, пусть даже адского света. Молодая женщина была словно в лихорадке, не могла ни есть, ни пить, ни читать, ни работать, а только постоянно на разные лады испытывала вновь открытую способность сына.
«Отец его разбил мне сердце, – думала она. – Столько лет я ломала голову над тем, каким образом ему отомстить. И вот теперь это средство найдено!»
Когда наступил вечер и стемнело, женщина обошла со свечой весь дом, пряча булавки, шпильки, катушки под коврами, в щелях стен, в корзине с углем, а затем послала малыша искать их в темноте, что он и сделал с легкостью, немало гордясь своим искусством. С этого дня жизнь для молодой женщины обрела наконец истинный смысл.
«Я могу теперь спокойно ждать!» – думала она и потому вновь вернулась к музицированию, пению, рисованию, изучению языков – занятиям, которые совсем было забросила. Вновь она стала почти счастлива, вновь почувствовала вкус к жизни. Наблюдая за развитием сына, молодая мать находила в этом удовлетворение, хотя и не полное: мягкость и нежность, присущие его характеру, развивались сильнее, чем черты противоположные. Это был в ее глазах недостаток. Но женщина рассчитывала, что привязанность к матери пересилит в нем природные наклонности. Да и, кроме того, он умел ненавидеть. Это было хорошо. Только будет ли его ненависть такой же стойкой, как привязанность? Если нет, то это было бы плохо.
Прошли годы. Арчи превратился в красивого, атлетически сложенного юношу, благовоспитанного, преисполненного чувства собственного достоинства. Он казался несколько старше своих шестнадцати лет. В один прекрасный день мать заявила, что наконец он достаточно вырос и обладает практически сложившимся характером, чтобы выслушать ее историю и сознательно взять на себя выполнение плана, давно уже ею задуманного. Затем она сообщила ему факты из своей прежней, замужней, жизни, которые уже известны читателям. Арчи был страшно поражен и некоторое время сидел безмолвно, а затем сказал:
– Понимаю, мы южане и по нашему характеру не можем оставить неотомщенным пережитое оскорбление. Я его найду и убью.
– Убьешь? Нет! Смерть есть успокоение, освобождение, смерть есть милость. А заслуживает ли он от нас милости? Волосок с его головы не должен упасть!
– Ты для меня все, мама, – сказал юноша, подумав, – твоя воля – закон. Скажи же, что я должен делать?
– Отправляйся и отыщи его, – сказала мать. – Уже много лет я знаю, где он прячется. Мне это стоило больших хлопот и немалых денег. Он зажиточный рудокоп в Колорадо. Живет в Денвере. Его зовут Джейкоб Фуллер. Впервые произношу это имя с той проклятой ночи! И подумать только, ведь оно могло бы быть твоим, если бы я не постаралась дать тебе другое, более честное! Гони его с насиженного места, гони его отовсюду настойчиво и не переставая! Отрави ему жизнь, внуши ему мистический страх. Лиши его всяких средств и всякой надежды, заставь его искать смерти, сделай из него второго Вечного Жида. Пусть он не знает ни сна, ни покоя. Будь его тенью, преследуй его, пока не разобьешь, не разорвешь в клочки его сердце, как он рвал мое и моего отца.
– Исполню, мама.
– Верю, дитя мое. Приготовления все завершены. Вот тебе аккредитивы, трать не оглядываясь, денег хватит. Тебе предстоит переодеваться, я припасла разные костюмы. Также тебе нужно будет писать письма, составлять объявления – я их заранее заготовила.
С этими словами мать вынула из шкафа кипу печатных листков, на которых крупными буквами значилось:
«10 000 долларов вознаграждения. Есть основания предполагать, что здесь проживает человек родом из восточных штатов, который в 1880 году привязал свою жену ночью к дереву, ударил ее по лицу хлыстом, затравил собаками и сбежал из родных мест. Родственник его жены разыскивает его уже семнадцать лет. Сообщения адресовать … Вышеозначенное вознаграждение будет выдано лицу, которое на словах сообщит местонахождение преступника тем, кто его ищет».
– Когда ты его отыщешь, – продолжала мать, – и познакомишься с его запахом, то приклей ночью это объявление на его доме, а потом еще и в разных местах по городу. Вся округа заговорит об этом. Тогда ты пошлешь ему письмо, в котором обозначишь короткий срок для продажи всего имущества и отъезда из города. Таким образом, перегоняя с места на место, мы его разорим и измучаем, но не сразу, чтобы не повредить здоровью или, сохрани бог, не убить. Вот тебе образчик письма.
Неумолимая мстительница вынула еще несколько листков, тоже печатных, и прочитала один из них:
«Джейкобу Фуллеру.
Даю вам … дней на устройство дел. В течение этого времени, то есть до … часов … дня … месяца, вас никто не побеспокоит, но затем вы должны выехать отсюда. Если вы не исполните этого требования, то на всех стенах будет расклеено объявление с указанием вашего полного имени и описанием всех подробностей совершенного вами злодеяния. Не бойтесь за свою физическую безопасность – никто на нее не посягнет. Вы разбили сердце и жизнь известного вам старика, та же участь уготована и для вас».
– Письмо должно быть без подписи. Нужно, чтобы он получил его раньше, чем узнает о расклеенных объявлениях, – как только проснется. А то убежит сломя голову, даже не захватив с собой денег.
– Не забуду.
– Эта форма письма понадобится только поначалу. А потом, когда ты увидишь, что он подчиняется, достаточно будет посылать ему коротенькие записочки, в таком, например, роде: «Убирайтесь. Даю вам … дней».
– Он послушается! Будь уверена, мама!
III
Выдержки из писем к матери:
«Денвер, 3 апреля, 1897 г.
Несколько дней уже я живу в одной гостинице с Джейкобом Фуллером. Познакомился с его запахом настолько, что узнаю его среди целой пехотной дивизии. Часто вижу его и слышу его голос. Рудники дают ему хороший доход, но все-таки он не богат. Смолоду он занимается рудным делом и был сначала простым рабочим. Веселый малый, выглядит моложе своих сорока трех лет. Больше тридцати шести ему дать нельзя. С тех пор он не женился и слывет вдовцом. Имеет очень много друзей, да и вообще любим всеми. Даже мне очень нравится – должно быть, кровь заговорила. Как слепы и случайны в большинстве законы природы! Из-за этого, как вы, конечно, поймете, задача моя стала труднее, так что и усердия убавилось наполовину. Но я все-таки доведу это дело до конца. Если ненависти убавилось, то о долге своем я помню по-прежнему. Я уничтожу этого человека.
На помощь чувству долга является сознание, что человек, совершивший такое ужасное преступление, ходит безнаказанным. Хотя, должно быть, это послужило ему на пользу, изменив его характер к лучшему. Он, виновник преступления, счастлив, а ты, невинная жертва, страдаешь. Но, будь уверена, он получит свою долю».
«Сильвер-Галч, 19 мая
Ночью 3 апреля я расклеил объявление № 1, а спустя час успел просунуть под дверь его комнаты письмо № 2, назначив срок выезда из Денвера на 11 час. 50 мин. вечера 14 апреля. Той же ночью какой-то ловкий репортер сорвал все мои афиши, так что утром только одна газета – самая распространенная – поместила на своих страницах это объявление, добавив к нему громадную статью о нашем враге и даже пообещав, со своей стороны, еще тысячу долларов за его поимку. Да, здешние газеты умеют делать дело!
За завтраком я занял свое обычное место – недалеко от папы Фуллера, так что мог видеть и слышать его. В столовой находилось от семидесяти пяти до ста человек, и все говорили только об этом деле, высказывая пожелания, чтобы злодей был скорее найден и страна так или иначе избавилась бы от его присутствия.
Фуллер вошел с газетой и моим письмом в руках, и мне, признаюсь, тяжело было его видеть – до такой степени он сразу постарел и осунулся. Веселости и в помине не осталось. И в этом-то настроении, подумай, мама, что он должен был выслушать! Ближайшие его друзья ему же в глаза ругали негодяя в выражениях, заимствованных из словаря самого Сатаны! Он даже вынужден был соглашаться с оценкой собственного своего поведения и одобрять самые жестокие меры расправы с подлецом, о котором шла речь. Одобрение это было, однако, очень натянуто – на мой взгляд, по крайней мере. Есть он ничего не мог, только делал вид и в конце концов сказал:
– Должно быть, родственник несчастной женщины сидит тут же, среди нас, и слышит, как мы отзываемся о подлом виновнике ее несчастий. Желал бы я, чтобы это было так.
Ах, мама! Жалко было наблюдать, как Фуллер подмигнул при этих словах и боязливо оглянулся. Больше он выдержать не мог и ушел. В тот же день он стал распространять слухи, что будто бы купил новые рудники в Мексике, хочет лично заняться их разработкой и потому продает все свое имущество. Разыграл он роль прекрасно! Объявил, что желал бы получить за это имущество сорок тысяч долларов с рассрочкой выплаты на два года, но ввиду нужды в наличных деньгах продаст его, пожалуй, и за тридцать тысяч, только без рассрочки. Эту сумму ему, конечно, сейчас же дали, причем он удивил покупателя тем, что вместо золота или переводов на Нью-Йорк потребовал уплаты ассигнациями, объясняя это тем, что человек, у которого он покупает рудники, будучи настоящим янки, падким на всевозможные спекуляции, предпочитает получить капитал в возможно компактном виде. Это всем показалось странным, поскольку переводы удобны не менее ассигнаций, однако поговорили да и перестали – в Денвере ни о чем долго не говорят.
Все это время я следил за ним. С тех пор как сделка по продаже состоялась и 11 числа деньги были уплачены, я уже не выпускал его из виду ни на минуту. Этой же ночью, то есть, собственно говоря, 12 числа, поскольку дело было после полуночи, я проследил за ним до его комнаты (за три двери от моей, в том же коридоре), потом пошел к себе, переоделся рабочим, загримировался, взял дорожную сумку с необходимыми вещами, приотворил дверь и стал ждать, сидя в темноте. Спустя полчаса по коридору прошла старушка с мешком. Я последовал за ней, потому что благодаря своему чутью узнал в ней Фуллера. Выйдя через задний ход из гостиницы, он повернул в пустынную улицу, я за ним. Пройдя несколько кварталов, он сел в парную карету, очевидно, его поджидавшую, а я без всякого приглашения поместился на запятках, и мы поехали. Удалившись миль на десять от города, карета остановилась возле небольшой железнодорожной станции, Фуллер вышел, расплатился с извозчиком и сел под навесом на скамеечку, подальше от фонаря, а я прошел в здание станции и устроился у кассы. Фуллер, однако, не взял билета, и я не стал. Когда поезд прибыл, он вошел прямо в вагон, и я также, только с другого конца. Когда кондуктор подошел к нему за оплатой проезда, я, притворившись, что ищу места, приблизился к ним, чтобы услышать, до какой станции он берет билет, и потом взял билет до той же станции, удаленной миль на сто к западу.
С этой минуты мы с ним целую неделю кружили по железной дороге, мало-помалу продвигаясь все дальше на запад. Из старушки он превратился в такого же рабочего, как и я, только с большими накладными усами. Разыгрывал он эту роль великолепно, поскольку в самом деле был когда-то простым рабочим. Ближайший друг не узнал бы его, да и я узнавал его только по запаху.
В конце концов мы остановились здесь, в маленьком горном поселке в Монтане. Он снял себе хибарку, а я остановился на постоялом дворе для рабочих. Ужасное место: блохи, грязь – гадость. Он ни с кем не знакомится и каждый день уходит на поиски участка. За четыре недели я видел его только один раз, но каждую ночь выслеживаю по запаху и обхожу по следам. Когда он снял себе жилище, я съездил в соседний город, миль за пятьдесят, и телеграфировал оттуда в Денвер, в гостиницу, попросив хранить мои вещи до востребования. Здесь мне ничего не нужно, кроме нескольких перемен белья, которое я с собой захватил».
«Сильвер-Галч, 12 июня
Слухи из Денвера сюда не доходят, должно быть. Я познакомился почти со всеми обитателями поселка, и никто из них не упоминал о том приключении. При подобном положении дел Фуллер может здесь чувствовать себя в безопасности. Он занял участок милях в двух от местечка, в самом глухом месте, и усердно работает. Но как он изменился! Весельчак и любитель хорошей компании, он теперь перестал смеяться и ни с кем не сходится. Я несколько раз встречался с ним – одинокий, потерянный, едва бредет. Здесь он называет себя Дэвидом Уилсоном.
Я уверен, что он останется здесь до тех пор, пока мы его не побеспокоим. Если вы непременно хотите, то я его, конечно, прогоню отсюда, хотя не знаю, может ли он стать еще несчастнее. Теперь съезжу в Денвер, отдохну немного от всяческих лишений – поем хорошенько, высплюсь на мягкой постели, потом заберу вещи и начну опять травить папу Фуллера, то бишь Уилсона».
«Денвер, 19 июня
Здесь о нем все жалеют, надеются, что в Мексике ему будет хорошо. Вообще он пользуется искренним и всеобщим сочувствием. Мне, признаюсь, тоже его жаль. На моем месте и вы бы его пожалели. Да, я знаю, вы скажете, что если бы я был на вашем месте и носил в своем сердце такие же воспоминания о нем… Будь по-вашему, сегодня вечером вернусь в Сильвер-Галч…»
«Денвер, 20 июня
Прости нас Бог, матушка, мы преследуем совсем не того человека! Я всю ночь не спал! Теперь жду не дождусь утреннего поезда.
Вообразите, что этот Джейкоб Фуллер – двоюродный брат нашего! Как мы не подумали, что последний неминуемо должен был изменить имя после своего варварского поступка с вами! Денверский Фуллер на четыре года моложе нашего. Он сюда приехал в 1879 году молодым вдовцом двадцати одного года от роду – значит, еще за год до вашего замужества. Вчера я говорил с его близкими друзьями, знающими его со дня приезда. Я ничего им не сказал, но немедленно уезжаю, с тем чтобы вернуть его в Денвер и вознаградить за все потери. Устрою пир на весь мир. «Мальчишество», – скажете вы. Ну так что же! Я ведь и есть мальчишка, это моя привилегия. Кстати, больше таким мальчиком не буду».
«Сильвер-Галч, 3 июля
Матушка, он исчез, не оставив никаких следов! Даже запах его улетучился. Я слег от потрясения и сегодня впервые встал с постели. Не будь я мальчиком – легче бы переносил удары судьбы… Все думают, что он уехал на запад. Часа через три сажусь в вагон. Сам еще не знаю, куда поеду, но сидеть на месте не могу.
Уж конечно, он переоделся и изменил имя, так что теперь я могу объездить хоть весь земной шар и не найти его. Я, признаюсь, этого и ожидаю. Вот как судьба-то нами играет, мама, – теперь я превращаюсь в Вечного Жида! А мы готовили эту роль для другого – потеха, право!
Подумайте, с какими затруднениями я должен встретиться! А ведь если бы можно было поместить объявление в газетах, так все бы уладилось. Я измучился, придумывая такую форму объявления, которая его бы не испугала: «Если джентльмен, купивший недавно рудники в Мексике и продавший таковые в Денвере, пришлет свой адрес (кому, мама?), то ему объяснят, что все прошлое было ошибкой, попросят у него прощения и вознаградят за все потери». Но ведь он подумает, что это ловушка! Всякий бы так подумал. Может быть, прибавить: «Теперь стало известно, что он не тот, которого искали, а лишь однофамилец» – будет ли этого достаточно? В Денвере, однако, все поймут, о ком идет речь, вспомнят об ассигнациях и скажут: «Зачем же он убежал, если знал, что ищут не его? Это как-то подозрительно».
Между тем если я его не найду, то он разорится и погибнет от одного беспокойства. Вы умнее и опытнее меня – скажите, что делать? У меня есть одна ниточка, самая маленькая: я знаю его почерк. Если он где-нибудь напишет свое имя – хотя бы фальшивое – и не очень изменит руку, то я его найду».
«Сан-Франциско, 28 июня, 1898 г.
Вы уже знаете, как тщательно я обыскал все штаты от Колорадо до Тихого океана, как я чуть было его не поймал. Ну, а вчера опять случилось то же самое. Я напал на улице на его свежий след и дошел по нему до дешевенькой гостиницы, но оказалось, что он только что из нее выехал, прожив десять дней. Значит, я ошибся направлением! Собака бы этого не сделала, а я лишь чутьем похож на собаку, по глупости же – настоящий человек.
В гостинице мне сказали, что этот постоялец отправился путешествовать, адреса не оставил и не сообщил, куда едет, мало того – он испугался, когда услышал этот вопрос. Багажа с ним не было – только маленький чемодан. Пришел и ушел он пешком. «Скупой старичок – не великая потеря для гостиницы». Старичок! Воображаю, как он состарился! Понимаю также, почему он не задерживается долго на одном месте. Подписывается он все тем же именем «Джеймс Уокер», под которым я чуть было не поймал его девять месяцев тому назад. Не любит, должно быть, менять имена. Почерк также не подделывает – я сразу его узнал.
Выслушав все подробности о нем, я бросился опять по следу, назад и пришел… к пристани! Вообрази, мама, дым парохода, на котором он уехал, еще виднелся вдали! Если бы я сразу пошел по следу в надлежащем направлении, то поспел бы на этот пароход или догнал бы его в прибрежных водах. Но теперь я по крайней мере знаю, куда он отправился, – в Мельбурн».
«Хоп-Кэнон, Калифорния, 3 октября, 1900 г.
Вы действительно имеете право жаловаться: по одному письму в год – слишком мало. Но о чем же писать, когда всюду меня ждут только неудачи? Самому тошно смотреть на свет божий!
Я вам писал – как давно это было, – что уже не застал его в Мельбурне и несколько месяцев гонялся за ним по всей Австралии. Затем мы перебрались в Индию; я почти увидел его в Бомбее, оттуда по его следам отправился в Бароду, Роял-Пинди, Лукнов, Лахор, Аллахабад, Калькутту, Мадрас – одним словом, всюду. Неделя за неделей, месяц за месяцем, по пыли и грязи, постоянно я шел следом за ним, иногда очень близко, и таким образом вплоть да Цейлона. А оттуда… но, все равно, не стоит перечислять.
В конце концов, побывали мы с ним в Калифорнии, поехали в Мексику и затем опять вернулись в Калифорнию. С первого января и по сей день я охочусь за ним по всему штату. Почти уверен, что он где-то неподалеку от Хоп-Кэнона. Я следил за ним на протяжении тридцати миль отсюда, а затем потерял след. Должно быть, он сошел с поезда где-нибудь в необычном месте.
«Денвер, 3 апреля, 1897 г.
Несколько дней уже я живу в одной гостинице с Джейкобом Фуллером. Познакомился с его запахом настолько, что узнаю его среди целой пехотной дивизии. Часто вижу его и слышу его голос. Рудники дают ему хороший доход, но все-таки он не богат. Смолоду он занимается рудным делом и был сначала простым рабочим. Веселый малый, выглядит моложе своих сорока трех лет. Больше тридцати шести ему дать нельзя. С тех пор он не женился и слывет вдовцом. Имеет очень много друзей, да и вообще любим всеми. Даже мне очень нравится – должно быть, кровь заговорила. Как слепы и случайны в большинстве законы природы! Из-за этого, как вы, конечно, поймете, задача моя стала труднее, так что и усердия убавилось наполовину. Но я все-таки доведу это дело до конца. Если ненависти убавилось, то о долге своем я помню по-прежнему. Я уничтожу этого человека.
На помощь чувству долга является сознание, что человек, совершивший такое ужасное преступление, ходит безнаказанным. Хотя, должно быть, это послужило ему на пользу, изменив его характер к лучшему. Он, виновник преступления, счастлив, а ты, невинная жертва, страдаешь. Но, будь уверена, он получит свою долю».
«Сильвер-Галч, 19 мая
Ночью 3 апреля я расклеил объявление № 1, а спустя час успел просунуть под дверь его комнаты письмо № 2, назначив срок выезда из Денвера на 11 час. 50 мин. вечера 14 апреля. Той же ночью какой-то ловкий репортер сорвал все мои афиши, так что утром только одна газета – самая распространенная – поместила на своих страницах это объявление, добавив к нему громадную статью о нашем враге и даже пообещав, со своей стороны, еще тысячу долларов за его поимку. Да, здешние газеты умеют делать дело!
За завтраком я занял свое обычное место – недалеко от папы Фуллера, так что мог видеть и слышать его. В столовой находилось от семидесяти пяти до ста человек, и все говорили только об этом деле, высказывая пожелания, чтобы злодей был скорее найден и страна так или иначе избавилась бы от его присутствия.
Фуллер вошел с газетой и моим письмом в руках, и мне, признаюсь, тяжело было его видеть – до такой степени он сразу постарел и осунулся. Веселости и в помине не осталось. И в этом-то настроении, подумай, мама, что он должен был выслушать! Ближайшие его друзья ему же в глаза ругали негодяя в выражениях, заимствованных из словаря самого Сатаны! Он даже вынужден был соглашаться с оценкой собственного своего поведения и одобрять самые жестокие меры расправы с подлецом, о котором шла речь. Одобрение это было, однако, очень натянуто – на мой взгляд, по крайней мере. Есть он ничего не мог, только делал вид и в конце концов сказал:
– Должно быть, родственник несчастной женщины сидит тут же, среди нас, и слышит, как мы отзываемся о подлом виновнике ее несчастий. Желал бы я, чтобы это было так.
Ах, мама! Жалко было наблюдать, как Фуллер подмигнул при этих словах и боязливо оглянулся. Больше он выдержать не мог и ушел. В тот же день он стал распространять слухи, что будто бы купил новые рудники в Мексике, хочет лично заняться их разработкой и потому продает все свое имущество. Разыграл он роль прекрасно! Объявил, что желал бы получить за это имущество сорок тысяч долларов с рассрочкой выплаты на два года, но ввиду нужды в наличных деньгах продаст его, пожалуй, и за тридцать тысяч, только без рассрочки. Эту сумму ему, конечно, сейчас же дали, причем он удивил покупателя тем, что вместо золота или переводов на Нью-Йорк потребовал уплаты ассигнациями, объясняя это тем, что человек, у которого он покупает рудники, будучи настоящим янки, падким на всевозможные спекуляции, предпочитает получить капитал в возможно компактном виде. Это всем показалось странным, поскольку переводы удобны не менее ассигнаций, однако поговорили да и перестали – в Денвере ни о чем долго не говорят.
Все это время я следил за ним. С тех пор как сделка по продаже состоялась и 11 числа деньги были уплачены, я уже не выпускал его из виду ни на минуту. Этой же ночью, то есть, собственно говоря, 12 числа, поскольку дело было после полуночи, я проследил за ним до его комнаты (за три двери от моей, в том же коридоре), потом пошел к себе, переоделся рабочим, загримировался, взял дорожную сумку с необходимыми вещами, приотворил дверь и стал ждать, сидя в темноте. Спустя полчаса по коридору прошла старушка с мешком. Я последовал за ней, потому что благодаря своему чутью узнал в ней Фуллера. Выйдя через задний ход из гостиницы, он повернул в пустынную улицу, я за ним. Пройдя несколько кварталов, он сел в парную карету, очевидно, его поджидавшую, а я без всякого приглашения поместился на запятках, и мы поехали. Удалившись миль на десять от города, карета остановилась возле небольшой железнодорожной станции, Фуллер вышел, расплатился с извозчиком и сел под навесом на скамеечку, подальше от фонаря, а я прошел в здание станции и устроился у кассы. Фуллер, однако, не взял билета, и я не стал. Когда поезд прибыл, он вошел прямо в вагон, и я также, только с другого конца. Когда кондуктор подошел к нему за оплатой проезда, я, притворившись, что ищу места, приблизился к ним, чтобы услышать, до какой станции он берет билет, и потом взял билет до той же станции, удаленной миль на сто к западу.
С этой минуты мы с ним целую неделю кружили по железной дороге, мало-помалу продвигаясь все дальше на запад. Из старушки он превратился в такого же рабочего, как и я, только с большими накладными усами. Разыгрывал он эту роль великолепно, поскольку в самом деле был когда-то простым рабочим. Ближайший друг не узнал бы его, да и я узнавал его только по запаху.
В конце концов мы остановились здесь, в маленьком горном поселке в Монтане. Он снял себе хибарку, а я остановился на постоялом дворе для рабочих. Ужасное место: блохи, грязь – гадость. Он ни с кем не знакомится и каждый день уходит на поиски участка. За четыре недели я видел его только один раз, но каждую ночь выслеживаю по запаху и обхожу по следам. Когда он снял себе жилище, я съездил в соседний город, миль за пятьдесят, и телеграфировал оттуда в Денвер, в гостиницу, попросив хранить мои вещи до востребования. Здесь мне ничего не нужно, кроме нескольких перемен белья, которое я с собой захватил».
«Сильвер-Галч, 12 июня
Слухи из Денвера сюда не доходят, должно быть. Я познакомился почти со всеми обитателями поселка, и никто из них не упоминал о том приключении. При подобном положении дел Фуллер может здесь чувствовать себя в безопасности. Он занял участок милях в двух от местечка, в самом глухом месте, и усердно работает. Но как он изменился! Весельчак и любитель хорошей компании, он теперь перестал смеяться и ни с кем не сходится. Я несколько раз встречался с ним – одинокий, потерянный, едва бредет. Здесь он называет себя Дэвидом Уилсоном.
Я уверен, что он останется здесь до тех пор, пока мы его не побеспокоим. Если вы непременно хотите, то я его, конечно, прогоню отсюда, хотя не знаю, может ли он стать еще несчастнее. Теперь съезжу в Денвер, отдохну немного от всяческих лишений – поем хорошенько, высплюсь на мягкой постели, потом заберу вещи и начну опять травить папу Фуллера, то бишь Уилсона».
«Денвер, 19 июня
Здесь о нем все жалеют, надеются, что в Мексике ему будет хорошо. Вообще он пользуется искренним и всеобщим сочувствием. Мне, признаюсь, тоже его жаль. На моем месте и вы бы его пожалели. Да, я знаю, вы скажете, что если бы я был на вашем месте и носил в своем сердце такие же воспоминания о нем… Будь по-вашему, сегодня вечером вернусь в Сильвер-Галч…»
«Денвер, 20 июня
Прости нас Бог, матушка, мы преследуем совсем не того человека! Я всю ночь не спал! Теперь жду не дождусь утреннего поезда.
Вообразите, что этот Джейкоб Фуллер – двоюродный брат нашего! Как мы не подумали, что последний неминуемо должен был изменить имя после своего варварского поступка с вами! Денверский Фуллер на четыре года моложе нашего. Он сюда приехал в 1879 году молодым вдовцом двадцати одного года от роду – значит, еще за год до вашего замужества. Вчера я говорил с его близкими друзьями, знающими его со дня приезда. Я ничего им не сказал, но немедленно уезжаю, с тем чтобы вернуть его в Денвер и вознаградить за все потери. Устрою пир на весь мир. «Мальчишество», – скажете вы. Ну так что же! Я ведь и есть мальчишка, это моя привилегия. Кстати, больше таким мальчиком не буду».
«Сильвер-Галч, 3 июля
Матушка, он исчез, не оставив никаких следов! Даже запах его улетучился. Я слег от потрясения и сегодня впервые встал с постели. Не будь я мальчиком – легче бы переносил удары судьбы… Все думают, что он уехал на запад. Часа через три сажусь в вагон. Сам еще не знаю, куда поеду, но сидеть на месте не могу.
Уж конечно, он переоделся и изменил имя, так что теперь я могу объездить хоть весь земной шар и не найти его. Я, признаюсь, этого и ожидаю. Вот как судьба-то нами играет, мама, – теперь я превращаюсь в Вечного Жида! А мы готовили эту роль для другого – потеха, право!
Подумайте, с какими затруднениями я должен встретиться! А ведь если бы можно было поместить объявление в газетах, так все бы уладилось. Я измучился, придумывая такую форму объявления, которая его бы не испугала: «Если джентльмен, купивший недавно рудники в Мексике и продавший таковые в Денвере, пришлет свой адрес (кому, мама?), то ему объяснят, что все прошлое было ошибкой, попросят у него прощения и вознаградят за все потери». Но ведь он подумает, что это ловушка! Всякий бы так подумал. Может быть, прибавить: «Теперь стало известно, что он не тот, которого искали, а лишь однофамилец» – будет ли этого достаточно? В Денвере, однако, все поймут, о ком идет речь, вспомнят об ассигнациях и скажут: «Зачем же он убежал, если знал, что ищут не его? Это как-то подозрительно».
Между тем если я его не найду, то он разорится и погибнет от одного беспокойства. Вы умнее и опытнее меня – скажите, что делать? У меня есть одна ниточка, самая маленькая: я знаю его почерк. Если он где-нибудь напишет свое имя – хотя бы фальшивое – и не очень изменит руку, то я его найду».
«Сан-Франциско, 28 июня, 1898 г.
Вы уже знаете, как тщательно я обыскал все штаты от Колорадо до Тихого океана, как я чуть было его не поймал. Ну, а вчера опять случилось то же самое. Я напал на улице на его свежий след и дошел по нему до дешевенькой гостиницы, но оказалось, что он только что из нее выехал, прожив десять дней. Значит, я ошибся направлением! Собака бы этого не сделала, а я лишь чутьем похож на собаку, по глупости же – настоящий человек.
В гостинице мне сказали, что этот постоялец отправился путешествовать, адреса не оставил и не сообщил, куда едет, мало того – он испугался, когда услышал этот вопрос. Багажа с ним не было – только маленький чемодан. Пришел и ушел он пешком. «Скупой старичок – не великая потеря для гостиницы». Старичок! Воображаю, как он состарился! Понимаю также, почему он не задерживается долго на одном месте. Подписывается он все тем же именем «Джеймс Уокер», под которым я чуть было не поймал его девять месяцев тому назад. Не любит, должно быть, менять имена. Почерк также не подделывает – я сразу его узнал.
Выслушав все подробности о нем, я бросился опять по следу, назад и пришел… к пристани! Вообрази, мама, дым парохода, на котором он уехал, еще виднелся вдали! Если бы я сразу пошел по следу в надлежащем направлении, то поспел бы на этот пароход или догнал бы его в прибрежных водах. Но теперь я по крайней мере знаю, куда он отправился, – в Мельбурн».
«Хоп-Кэнон, Калифорния, 3 октября, 1900 г.
Вы действительно имеете право жаловаться: по одному письму в год – слишком мало. Но о чем же писать, когда всюду меня ждут только неудачи? Самому тошно смотреть на свет божий!
Я вам писал – как давно это было, – что уже не застал его в Мельбурне и несколько месяцев гонялся за ним по всей Австралии. Затем мы перебрались в Индию; я почти увидел его в Бомбее, оттуда по его следам отправился в Бароду, Роял-Пинди, Лукнов, Лахор, Аллахабад, Калькутту, Мадрас – одним словом, всюду. Неделя за неделей, месяц за месяцем, по пыли и грязи, постоянно я шел следом за ним, иногда очень близко, и таким образом вплоть да Цейлона. А оттуда… но, все равно, не стоит перечислять.
В конце концов, побывали мы с ним в Калифорнии, поехали в Мексику и затем опять вернулись в Калифорнию. С первого января и по сей день я охочусь за ним по всему штату. Почти уверен, что он где-то неподалеку от Хоп-Кэнона. Я следил за ним на протяжении тридцати миль отсюда, а затем потерял след. Должно быть, он сошел с поезда где-нибудь в необычном месте.