Гай Юлий Орловский. Ричард Длинные Руки – фюрст

   – Молчи, дурак!
   Захлебываясь кровью из разбитого рта, он прохрипел:
   – Кто… вы?
   Ганшилд раскрыл рот, чтобы ответить что-то гордое и достойное, но я послал ему свирепый взгляд и сказал надменно:
   – Республиканский десант кребесов, дурак! Разве не видно?
   – Но, – прохрипел он, – разве мы с вами воюем?..
   – При чем тут война? – спросил я зло. – Нас всего лишь интересуют некоторые ваши военные тайны…
   Он снова пытался что-то сказать, но я с силой ударил его по голове. Он свалился в беспамятстве, Юрген оглянулся, но только ускорил бег, держась за Ганшилдом.
   Ганшилд на бегу спросил торопливо:
   – Зачем вы сказали насчет кребесов?
   – Разве вы против? – удивился я.
   – Нет, – ответил он растерянно, – как-то не…
   – Ну вот, – сказал я, – пусть подерутся.
   Он некоторое время бежал за мной следом, молчаливый и насупленный, потом я услышал, как вдруг всхрапнул и приглушенно заржал, как конь, которому зажимают челюсти.
   Стена покрыта чем-то странно знакомым, я бы назвал это чешуей гигантской рыбы, если бы такие исполины существовали. Сама стена с легким наклоном в сторону моря, чтобы по ней можно скатывать глыбы. Так они, набрав скорость, собьют с ног и покалечат больше народу, чем если бы их просто сбрасывали с отвесной.
   Скользить вниз легко, если бы не закрепленная вверху веревка, унесло бы вниз моментально, а так я успел при спуске даже пощупать эти странные чешуйки и убедился, что если карабкаться снизу, они приподнимаются, впиваясь в тело, и верх стены становится вообще недостижим.
   Уже внизу я рассмотрел далеко на берегу одинокую лодку, людей нет, пошел с осторожностью, но из-за камней на берегу послышался радостный голос:
   – Это же милорд вернулся!.. Милорд, мы здесь!
   Они бросились сразу к лодке, начали сталкивать в воду. Ганшилд, суетясь больше всех, трудился, упирался ногами, пыхтел; наконец днище заскрипело, еще три пары рук ухватились за борта, все попрыгали в лодку, начали расхватывать весла.
   – Ваша светлость, – спросил Мишель жадно-почтительно, – как вы там…
   Со стороны города высоко в небе беззвучно вспыхнуло страшное багровое пламя. Некоторое время мы смотрели на это в почтительном молчании, потом все вздрогнули от мощного грохота. Верхушка горы раскололась со страшным треском, в ярком свете пожара стремительно взлетели темные на пурпуре пожара изломанные камни. Кроме приготовленных для метания по кораблям, я хорошо видел подсвеченные багровым огнем, украшенные барельефами обломки бордюра.
   – Понятно, – сказал Мишель дрогнувшим голосом, на его лице отпечатался благоговейный восторг. – Хорошо погуляли!
   – Милорд всегда так гуляет, – хвастливо пояснил Юрген, – не то что мы… Посуду побьем, стулья и столы поперевертываем… Ну, разве что корчму или таверну разнесем…
   – Да, – сказал Яков, – наш адмирал говорил, что милорд меньше, чем на город, не разменивается. Хороший огонек, да?
   Ганшилд прошептал:
   – Это что же… все те запасы горючих масел… вот так сразу?
   – Гулять, – пояснил я, – так гулять. Вам что, ради веселья жалко? Тем более чужое…
   Ганшилд сказал торопливо:
   – Что вы, мой лорд! Это такое счастье видеть…
   Юрген сказал строго:
   – Хватит болтать! Гребите, морды. У меня пальцы затекли держать эти драконьи яйца.
   – Мишель, – распорядился я, – возьми один кувшинчик у Юргена, он же барон, а ты хто?.. Да только осторожно, лодка вспыхнет так же весело, как и катапульты. А благородный барон заменит тебя на веслах…
   Я уселся на корме. Весла дружно врезались в воду, а Ганшилд спросил меня ликующе:
   – Значит, вы на нашей стороне?
   Я покачал головой.
   – Я на своей.
   – Но вы, – пролепетал он, – уничтожили все катапульты…
   – И что? – спросил я. – Рутинная проверочная инспекция, так сказать. Хорошо ли в этом регионе пространства охраняют ключевые посты? Я проверил. Хреново бдят. Вот и все. Поплыли дальше.
   Он дернулся, умолк, потом медленно помрачнел, когда до него дошли слова насчет того, что охраняют хреново. А наверняка дальше в архипелаге охраняют еще хуже, чем здесь.
   – И что собираетесь делать?
   Я пожал плечами.
   – Как принято. Разделяй и властвуй. Кто-то захочет воевать, а кто-то поспешит с нами заключить союз… Как думаете, кто выиграет?
   Он ответил дерзко и с вызовом:
   – Это зависит! Если к вам поспешат с заверениями любви и дружбы, а то и покорности, пятеро, а войну объявят пятьдесят, то плохо придется и вам, и вашим союзникам. Для вас они союзники, для нас – предатели!
   – Но вы же враждуете друг с другом?
   – То другое дело, – возразил он. – Споры между братьями не в счет. А вы не просто чужак, вы… совсем чужак!
   Я подумал, кивнул:
   – Хорошо, хорошо. Оставим это пока. Я даже не буду показывать на Авеля и Каина, Ромула и Рэма, Иосифа и брательников и… многих-многих. Просто скажу, что брат заключает против брата союз даже с самим дьяволом.
 
   Рассвет высветил голые мачты обоих кораблей, каравеллы застыли на море красиво и грозно, как врезанные в мир древней гравюры, прекрасность и триумф человеческого гения.
   На их фоне маленький когг выглядит жалобно, как суслик рядом с двумя медведями. Но эти медведи пришли ему на помощь и стоят за спиной, готовые вступиться, как только суслик свистнет.
   Наши гребцы разогнали шлюпку так, что не плывет, а летит, прыгая с волны на волну, морды усталые, но довольные, Ганшилд вообще места себе не находит от возбуждения, подпрыгивает, на него орут и обещают выбросить за борт, если будет и дальше раскачивать лодку.
   Юрген направил лодку, минуя когг, к «Богине Морей», там нас заметили, вдоль борта забегали, кто-то махал шляпой.
   Я услышал радостный вопль:
   – Сэр Ричард! На шлюпке!
   И едва слышный с мостика гудящий голос Ордоньеса:
   – Отлично.
   Его помощник заорал диким голосом:
   – Боцманматы, фалрепные – по местам!
   Я поднялся на борт, все сняли шляпы и синхронно склонили головы, хоть отвешивай всем щелобаны в темя. В свою очередь, я поднес два пальца к виску, раз уж на мне нет шляпы, милостиво и вместе с тем отечески строго улыбнулся.
   – Граф Ордоньес, – произнес я четко, – позвольте представить вам капитана Дэвида Ганшилда. Он помог нам совершить весьма интересный рейд на берег…
   Ордоньес пробормотал:
   – Да мы видели… и отметили ваше миролюбие. Не весь остров потопили, что удивительно, зная вас, а только что-то сожгли, хотя огонь был до неба… Добро пожаловать, капитан Ганшилд, на борт «Богини Морей»!
   Ганшилд поклонился.
   – Я счастлив, – сказал он с чувством, – подняться на борт такого огромного корабля… это просто чудо! Вам, адмирал, завидуют все моряки всех морей!
   Ордоньес польщенно улыбнулся.
   – Спасибо. Будьте желанным гостем. Надеюсь, расскажете, что вы там такое натворили…
   Ганшилд оглянулся на меня почти с испугом.
   – Я бы не посмел и подумать о таком, но сэр Ричард…
   Я сказал небрежно:
   – Вы тут обнюхивайтесь, а я пойду пока посмотрю на оружие массового поражения… пока о нем не проведала и не запретила Церковь.
   Юрген бережно и с крайней осторожностью понес кувшинчики за мной. На ступеньках я взял один, а то вдруг да споткнется, сам занес в свою каюту и поставил на стол.
   – А тот в угол, – сказал я. – Благодарю за службу! Иди-иди, там как раз самое интересное…
   Он вихрем вылетел обратно, самое время бахвалиться, а я осторожно взял кувшинчик в руки. Как понимаю, темно-красный и белый потому, что разные смеси, дабы не спутали. Вроде «сено-солома», привязанные к ногам новобранцев. И воспламеняются особенно жарко именно при смешивании. Горение усиливается вдесятеро, потому держать нужно врозь, при соприкосновении самовозгораются, как явствует из слов Ганшилда. Достаточно на корабль метнуть связанные вместе красный и белый кувшины, как сразу же, разбившись при ударе, дают неистовое жаркое пламя. А когда горит все, на что попадут разлетевшиеся брызги, то остается только выпрыгивать за борт.
   Не думаю, что состав архисложный, мои алхимики со временем бы отыскали и сами, нужно только правильно поставить задание, но, конечно, лучше помочь собственным ученым, промышленный шпионаж еще никто не отменял.
   Ордоньес дал мне время уложить трофеи в сундучок, постучал в дверь, я сказал «да», он спустился веселый, довольный.
   – Этот ваш капитан, – заявил с торжеством, – уходить не хочет на свой когг!.. Везде лазит, расспрашивает… Что с ним делать?
   – С корабля выпускать нельзя, – согласился я. – Чем меньше о нас здесь знают, тем лучше.
   – Тогда за борт?
   – Можно еще хуже, – сказал я.
   Ордоньес округлил глаза.
   – А что еще хуже?.. Не поставишь же здесь кол… Разве что на мачту… гм…
   – Подцепим таким крючком за жабры, – сказал я, – что уже не оторвется. Скажем, что покажем, как такие корабли строятся. Он рухнется от нетерпения!.. А пока используйте как одного из своих матросов. Он будет рад и счастлив все увидеть, пощупать.
   – Тогда уж, – сказал Ордоньес великодушно, – как одного из младших офицеров. Он толковый. И грамотный. Ловит на лету, как молодой пес мух. А его когг может идти прежним маршрутом.
   – Уже договорились?
   – Да, он сам предложил.
   – Прекрасно!
   – Что надумали дальше?
   – В архипелаг не полезем, – сказал я. – Местные могут выставить не только сотню кораблей, пусть и мелких, но и с берегов забросают всякой дрянью…
   – Обойдем, – предположил он, – по широкой дуге?
   – По очень широкой, – подтвердил я. – Важнее увидеть общую картину, а мелочи уточнят другие. Я эрцгерцог или не эрцгерцог?
   – Он самый, – согласился Ордоньес, не решившись произнести языколомное словцо. – А если невзначай заскочим в архипелаг?
   – Если проливы между ними будут так широки, – сказал я, – что не увидим берегов, то ладно, пусть. Мне лишь бы с обеих сторон не забросали камнями.
   Он ухмыльнулся.
   – Ну, в такую щель уж точно не полезем. Хорошо, милорд! Мы сделаем все, как…
   Наверху раздался крик, сразу несколько голосов, в дверь грохнуло, влетел растрепанный Яков.
   – Ваша светлость, – прокричал он тонким голосом, – адмирал!.. Там… там такое…
   Мы выскочили наверх, корабль немилосердно раскачивает. Сперва я увидел впереди рассеянный свет, будто море светится, а потом, когда приблизились, Ордоньес страшно выругался.

Глава 9

   Я поднялся к нему на мостик, долго, с трепещущим сердцем всматривался в барханную поверхность моря, не веря глазам. Далеко впереди в середине круга рассеянного света, даже не круга, а будто из рваной тучи, на волны падает большое светлое пятно неправильной формы, темнеет нечто абсолютно черное, круглое, что показалось тоннелем, уходящим вертикально вниз. Подгоняемая ветром, «Богиня Морей» приблизилась еще, Ордоньес начал в бессилии сыпать проклятиями, вцепился в поручни.
   Мое сердце оборвалось, там, впереди, настоящая широкая дыра с гладкими стенками, уходит вниз, как будто вокруг не вода, а твердый камень…
   Ордоньес, опомнившись, заорал:
   – Поднять кливера! На брасах стоять!
   Испуганные матросы ринулись на мачты, парус приподняли, в то же время не давая сорвать ветром. Корабль неумолимо двигался в сторону черной дыры океана, потом его начало медленно сносить в сторону. «Ужас Глубин» в нескольких кабельтовых сзади повторял наш маневр.
   Я затаил дыхание, корпус проходит совсем близко от края, водяные стены в самом деле стремятся далеко вниз, похоже на широчайшую трубу, но только в эту трубу свободно прошел бы город средней величины…
   И жуткое и чудовищное в том, что нас даже не пробует затянуть водоворотом. Дыра в океане есть, вода туда стекает свободно, но водоворота нет как нет, хотя такое немыслимо!
   Ордоньеса трясло с головы до ног, он перекрестился дрожащими пальцами, посмотрел на небо в грозных тучах и перекрестился еще раз.
   – Господи, – проговорил он колеблющимся, как дерево на ветру, голосом, – что это?
   Я пробормотал:
   – Хочешь, чтобы я ответил за него?
   – Да, сэр Ричард, вы ж то ли его любимчик, то ли Сатана под личиной…
   – Боюсь, – сказал я медленно, – эта дыра в океане одна из причин…
   Он ждал, но я молчал, стараясь сформулировать то странное чувство, что возникло при виде этой чудовищной трубы.
   – Каких? – спросил он осторожно.
   – Император Герман, – объяснил я, – изволил подарить мне эти острова… как думаете, почему?
   Он ответил злобно:
   – У самого руки коротки!
   – Отчасти верно, – согласился я. – Хотя вы же доплыли… Возможно, император пару раз уже обломал зубы, даже не добравшись до высадки на берег?.. Стимфалийские птицы, големы на берегах, эта вот дыра, еще что-нить, на что мы еще не наткнулись… А эскадры у него наверняка бывали побольше…
   – Тогда почему посылает вас? – спросил он враждебно. – Вот гад!
   – Нас ему не жалко, – согласился я. – Если погибнем – одной угрозой меньше… С другой стороны, возможно, на самих островах существует угроза побольше…
   – Хочет столкнуть две беды? – спросил он.
   – Это только предположение, – предупредил я. – Возможно, на островах от Древних какой-то гадости больше, чем в других местах? И это опасно для Юга… впрочем, и для Севера, но Юг хотя бы догадывается, что отсюда может выползти…
   Он еще раз перекрестился, очень необычный для него жест, я подумал, что я в этом отношении еще пиратистее, перекрестился размашисто и сказал громко:
   – Господи, избавь нас от… сам знаешь от чего, тебе виднее. Аминь!
   Ордоньес посмотрел с подозрением, что-то не замечал за мной набожности, но смолчал, а с клотика раздался ликующий вопль:
   – Других дыр не видно!
   – Слава Господу, – сказал Ордоньес с чувством, но креститься не стал, будет слишком, Господь и так все видит и слышит, не глухой. – Знаете, ваша светлость, я напросился с вами на легкую прогулку, но, поверите ли, теперь даже ночью спать ложусь одетым и с мечом в руке!
   – Ну это вы уж слишком, – мягко упрекнул я. – Не каждый же день будет попадаться всякое…
   – Хорошо бы, – сказал он, – но только статуя скоро зацветет! Там уже почки набухли. И еще… веточки начинают лезть прямо из обшивки. Если такое же и на днище, то это замедлит движение… а потом, не знаю, но корабль может и вовсе рассыпаться…
 
   Сперва это выглядело как облачко, показавшееся из-за горизонта. Облачко на бесконечной голубой глади. Попутный ветер гнал корабль резво, клочок белого тумана на зеленоватой воде моря разрастался, я успел заметить, что он не меняет формы.
   Я посмотрел на сияющую синь, солнце уже опускается к грани между небом и землей, одинокое облачко начало розоветь в ожидании заката, море медленно засыпает, ветер почти утих.
   – Я буду в каюте, – сказал я Ордоньесу. – Если что, кричите.
   – Да уж, – ответил он с сарказмом, – конечно, сразу «караул», а как же.
   В каюте я снова развернул карту, кое-что дополнил, память услужливо раскрывает все, что видел, теперь бы понять, что увидел и что из увиденного может во что вылиться.
   Что острова не под единым правлением, это уже известно, хотя и непонятно. Мне кажется, обязательно сильный правитель должен попытаться подгрести все под свою руку. И если этого все еще не произошло, то нечто более сильное, чем его воля и армия, сдерживает экспансию…
   В дверь послышался стук, я поморщился, крикнул:
   – Ну?
   Голос мой прозвучал грозно, так что если кто-то сунулся с пустяком, то испугается и уйдет, за дверью в самом деле в нерешительности посопели, затем донесся робкий голос:
   – Ваша светлость, команда волнуется…
   – Войди, – велел я.
   Вошел незнакомый матрос, поклонился непривычно низко, почти как придворный, а не как гордый пират.
   – Ваша светлость, – повторил он, – статуя…
   – Что, – сказал я, – сошла с носа и гуляет по палубе?
   Он испуганно всхрюкнул:
   – Гуляет?.. Нет, ваша светлость, еще не… а что, может?
   – Ну да, – ответил я, – сколько ей еще стоять там, прикованной… Так что с нею?
   – Веточки, – выдохнул он, – уже зацвели…
   Холод прокатился по моему телу, но я сказал натужно беспечно:
   – А что за цветы?
   Он дернулся.
   – Цветы?.. Да кто их… белые какие-то…
   – Пчелы летят?
   – Ваша светлость, – проговорил он в испуге, – какие пчелы тут, среди моря…
   – Морские, – ответил я. – Столько плаваешь и не встречал еще? Морских коров видишь каждый день, а пчел… Темнота! Цветы хорошо пахнут?
   – Н-н-не знаю, – проблеял он. – Не нюхал. Никто не подходит близко.
   Я поднялся, отодвинул стул.
   – Пойдем. Я как раз случайно хороший гербист. Это не по гербам, а по всякой и даже разной растительности знаток, умелец и вообще еще тот, понял?
   – Да, ваша светлость, ага, хоть и не понял, но вы уж взгляните как бы сами и даже лично…
   На палубе такой легкий ветерок, что почти штиль, небо вместо невинной голубизны уже зрело-синее, торжествующее, весь запад полыхает в несказанной пышности божественного заката, облака уже не облака, а плотные воздушные горы, хребты исполинские, внушающие оторопь и смирение…
   На палубу, мачты и даже на море пал багровый отблеск пылающего неба, только статуя «Богини Морей» вся зеленая, окутанная множеством мелких веточек.
   Я подошел вплотную, на веточках в самом деле начали распускаться крупные белые цветы, чистые и невинные, запах тоже чистый, без примеси сладости или чувственности.
   – Хороший знак, – воскликнул я с чувством. – Что вы за люди, почему всегда толкуете себе на беду? Господь нас любит и посылает нам одобрение!
   Юрген выдвинулся из толпы матросов.
   – Нам? Одобрение?.. Ваша светлость, а кого же тогда в ад, если одобрение нам?
   – Кого в ад, а кого в рай, – сказал я, – придумали люди. На самом деле у Господа, может быть, совсем другие намерения. Он слишком велик, чтобы нам дерзновенно пытаться угадать его желания. Тем более, как мне кажется, среди вас маловато докторов богословия и профессоров каббалистики?
   Они с подозрением косились друг на друга, будто уже заподозрили в излишнем для мужчины умничании.
   – Чистые белые цветы, – сказал я, – сулят для умных успех, а для дураков – удачу, так что всем нам что-то да обломится! А теперь идите пьянствовать, богословы!
   С мостика прогремел крик:
   – Отдать якорь!
   Загремело железо, тяжелый якорь со следами молота на железных раскоряченных лапах грузно обрушился в воду. Взлетели брызги, я проследил взглядом за уходящей вниз тяжелой болванкой. Рядом со мной остановился крепкий матрос с мощной грудной клеткой, тоже смотрит вслед, но именно смотрит, а я созерцаю: если якорь не зацепится за дно, этому герою придется нырять и попытаться вручную зацепить рогом за грунт.
   На каждом корабле, даже коггах, есть эти «якорные ныряльщики», у них оплата почти такая же высокая, как у корабельных плотников. Именно от якоря зависит, останется корабль на месте либо же его ветром снесет на рифы, мель или разобьет о скалистый берег.
   Насколько помню, на мелях Гудвин-Сэндз, что чуть северо-восточнее Дувра, из-за плохих якорей разбивались не только отдельные корабли, но и целые эскадры. Там сгинули тысячи кораблей, а моряков – десятки тысяч, так как их якоря не могли удержать корабли. А чего стоит катастрофа на рейде Даунс, когда всю эскадру адмирала Бьюмонта, а это тринадцать линейных кораблей, выбросило на скалистый берег и разбило в щепки?
   Ладно, их не жалко, мне будет жалко, только если что-то случится с этими двумя красавцами кораблями, они ж мои. Ордоньес как-то обмолвился, что, когда вышли из порта Черри, на всех кораблях было по тридцать якорей, а сейчас всего по два, несмотря на то что с погибших успели снять все, включая якоря.
   Я слыхал, чему никак не могу поверить, что раньше якоря все были одноразовые: как только корабль поднимал паруса, якорный канат просто обрезали, и он оставался на дне. Но даже если это вранье, то все равно якоря приходится брать с большим запасом: либо зацепится на грунте так, что не могут поднять, либо канат лопается под напором шторма, либо приходится обрезать самим в опасной ситуации, когда нужно уйти срочно.
   И потому, конечно, надо не забыть разместить заказ на якорные цепи. Хотя их придумал и оснастил свои корабли еще Александр Македонский, но еще полторы тысячи лет мир тупо пользовался канатами из пеньки, хотя меня выворачивает, когда вижу, как вместо каната поднимают нечто чудовищное и толстое, жутко облепленное илом и жидкой глиной. Такую веревочку, толщиной с бедро взрослого мужчины, попробуй отмыть, а потом еще надо высушить до того, как уложишь в бухту, иначе сгниет, и на следующий раз якорь точно останется на дне, а корабль понесет ветром, хорошо – если в море, а если на берег?
   Вообще-то, учитывая, что подъем якоря – тяжелейшая и отвратительнейшая работа, могу понять желание просто оставить его на дне. Обычно якорь поднимают самые дюжие и тяжелые матросы, иногда по пятьдесят человек, это же надо представить, а так как такой толстый канат не накрутишь на барабан, то матросы по нескольку часов выхаживали шпиль, упираясь в огромные рукояти-вымбовки.
   А пока корабль стоит на месте, приходится канат постоянно приспускать, избегая трения в одном месте. Потому и клюзы отделываются свинцом, чтобы тоже не перетерлись…
   Нет, поставим только железные. Это новые рабочие места, потребуется много руды, угля, опытных кузнецов, а рабочую силу нужно кормить, где-то размещать, это привлечет добавочных строителей, поваров…

Глава 10

   Был соблазн ночью снова попорхать над островами, но какие-то они слишком уж не мирные, где-то да шарахнет так, что разнесет в клочья, лучше пойду отосплюсь впрок… Однако я отогнал трусливые мысли и все-таки с полночи поптеродактилил на большой высоте, куда вообще-то не должны достать никакие стрелы.
   Никто меня не остановил, но я сам мудро не стал нарываться на неприятности, запомнил расположение островов и тихохонько вернулся на корабль.
   Море покрыто гибкими пластинами серебра, живое серебро, вспомнил я выражение из детства. Словно миллион миллионов блестящих рыб плывут по поверхности, то выскакивают, то погружаются в темные пугающие бездны.
   Утреннее или вечернее солнце одинаково подсвечивает волны, я постоял, наблюдая за робким стыдливым рассветом, отыскал взглядом вчерашнее облачко и обнаружил, что оно уже совсем близко, только это не облако, а исполинская гора, что вырастает прямо из воды.
   Обомлевши, я стоял на палубе, глазел. Юрген благочестиво перекрестился. Я перехватил его взгляд, всмотрелся, мороз пошел по шкуре. Гора выглядит древней, похожей на исполинскую глыбу мела, в трещинах, с навесами и кавернами, на одной из плит стоит фигура, которую я принял сперва за каменный столб, присмотревшись, сперва не поверил глазам.
   Во-первых, размеры: фигура превосходит все мыслимое подобного сорта – наш корабль не больше пальца на ее руке, во-вторых, сама статуя изображает словно бы Венеру Милосскую, принявшую христианство. Безукоризненное лицо, чувственная фигура, но задрапированная в тяжелые одеяния, голова покрыта капюшоном, из-под которого выбиваются крупные локоны. Глаза смиренно опущены, голова чуть набок, а руки сложены на животе в христианском жесте смирения и покорности.
   – Кто? – прошептал я. – Кто… мог сотворить такое?
   Корабль двигался, подгоняемый попутным свежим ветром. Ордоньес умело ведет под углом к белой скале, намереваясь обогнуть, и тут меня тряхнуло снова: за поворотом начали выступать колонны, белоснежные, чистые, каждая в поперечнике с небоскреб, но видно же, что сплошной камень… Какие силы вытесали из цельной горы?
   Я посмотрел за борт, по телу пробежала легкая дрожь. Корабль идет над огромной глубиной, взгляд легко проникает в глубь чистейшей воды на десятки метров, если не на сотни, гора уходит отвесно, там, дальше, постепенно темнеет, мне начало казаться, что это чудовищное образование поднимается чуть ли не от самого ядра планеты.
   Впереди показался камень синего цвета, в нем отверстие, вода плещется там и шумно лижет стены. Мне камень показался камешком рядом со статуей христианской Венеры и чудовищными колоннами, но мы приближались и приближались, Ордоньес вел корабли настолько уверенно, словно ходил здесь не раз, у меня сердце замерло, когда я осознал истинные размеры и камня, и дырочки в нем.
   Корабль прошел свободно, от верхушки мачты до свода можно поставить еще два таких корабля, а справа и слева одновременно с нами проплыли бы десяток каравелл.
   Я оглядывался с потрясенным видом, сердце стучит взволнованно, а дыхание вырывается из моей груди хриплое, словно я побежал от этой горы бегом.
   На краю камешка, справа от дыры, через которую мы проплыли, как кот на солнышке, устроился огромный трехэтажный дворец из белого камня. Он красиво контрастирует с синевой основной глыбы, сказочно отражается в прозрачной воде.
   Ко мне на мостик поднялся Вебер, усы лихо закручены кверху, вид бодрый и бравый.
   – Дворец Древних Королей, – проговорил он с великим почтением. – Чтобы его построить, с той белой горы туда семьсот лет возили камень… Но какое чудо выстроили!
   – Семьсот лет, – повторил я. – Значит, был здесь период стабильной экономики? Семьсот лет без потрясений, падений курса, смены династий… хотя династии могли меняться, это ерунда, но без смены религий, даже без расколов, ересей, альбиносов всяких, то бишь альбигойцев…