Гай Юлий Орловский. Ричард Длинные Руки – король-консорт

   Старый лорд нахмурился, я хоть и гость, но вроде бы начинаю исподволь разрушать героический образ любимого сына, что красиво сложит голову на плахе, спросил у Джильберта:
   – Я слышал, лорд Чедвик попытался передвинуть границы своих земель в нашу сторону?
   Джильберт ответил с тяжелым вздохом:
   – Да, отец. И очень жаль, что я не смогу…
   – Исполни свой долг, – ответил отец торжественно, – а мы исполним свой.
   Я поинтересовался:
   – А что за лорд Чедвик?
   – Сосед, – ответил лорд Хрутер, – у которого отваги на сотню львов, а ума на пару ослов.
   Священник перекрестился и сказал таинственным голосом:
   – Говорят, мать его носила в чреве сорок лет и сорок дней. Потому и родился уже с бородой и усами.
   Я зябко передернул плечами.
   – Младенец с бородой? Отвратительно.
   – Повитуха упала в обморок, – сообщил священник. – Остальные разбежались. Мать сама перегрызла пуповину и облизала его, как волчица щенка.
   – Потому он такой и злой, – сказал лорд Хрурт с видом знатока. – И если падет от нашей руки, то Господь простит, а в небесах ангелы возрадуются и даже, может быть, воспоют осанну!
   – Но король вряд ли, – сказал Джильберт трезво.
   – А почему король?
   – Королю из столицы не видно, – объяснил Джильберт, – что этот Чедвик редкая сволочь. Король требует, чтобы казнить и миловать мог только он или королевский суд, а не на местах, как мы все предпочитаем. И как завещано нашими великими предками!
   В его голосе звучало искреннее негодование, а я напомнил себе, что нужно помалкивать и не лезть со своим мнением. Конечно же, казнить и миловать должна только высшая власть, а не мелкие лордики в своих уделах. Это понимал даже Иисус, когда заявил, чтобы никто никому не смел мстить, а оставил отмщение только ему лично.

Глава 8

   Одна из сестер указала слуге, что у меня опустело блюдо, тот приблизился быстро и переложил из большой кастрюли уже не ножку ягненка, а баранью ногу, хорошо прожаренную, пахнущую березовыми ветками.
   Я сказал ей тихонько:
   – Спасибо, леди…
   – Леди Мелисса, – подсказала она, – а мою сестру зовут Карентинной, но она очень застенчивая и с вами ни за что не заговорит.
   Я шепнул ей на ухо:
   – Прекрасно, тогда нам ничто не помешает общаться?
   Она грустно улыбнулась.
   – Но не в этот печальный день.
   – Это день печали, – согласился я. – Но и день славы для вашего древнего рода.
   – Все равно, – сказала она упавшим голосом, – для меня только день печали. Как я теперь буду без старшего брата… Господь несправедлив, если заберет его от нас!
   Я сказал участливо:
   – К великому сожалению, в политике Законы Господа не срабатывают.
   Лорд Хрутер ел мало, пил тоже умеренно, лицо оставалось печальным и гордым одновременно, священник рядом часто крестится и что-то говорит очень тихим голосом, но старый лорд почти не слушает, брови то и дело сдвигаются над переносицей.
   Я не вслушивался, обычные банальные слова утешения, старому лорду нужны слова ободрения, и я сказал с участием:
   – Некоторые неписаные законы тверже всех писаных. Ничего на свете не заслуживает такого уважения, как человек, умеющий мужественно переносить несчастья.
   Он произнес невесело:
   – Спасибо, Ваше Высочество. Но смею сказать, мы черпаем свое мужество из стойкости и подвигов наших предков.
   – Да, – согласился я, – были люди в ихнее время. Богатыри, не мы!.. Однако наша задача быть достойными. Нельзя, чтоб зазря!.. Хотя сейчас и другое время, но должны как бы не посрамить. Ваша светлость, благодарю за удивительный ужин в теплой и героической обстановке. Это было весьма патриотично и воспитательно. Буду вспоминать и другим рассказывать! Чтобы на живом пока еще примере учить и поучать, как надо и как не надо. Спасибо!
   Я встал, откланялся, спеша уйти раньше других, чтобы не пришлось ни провожать барышень до их спален с недремлющими тетками, ни выслушивать старого лорда о подвигах предков.
   Бобик, на удивление, выбрался вслед за мной, но я посмотрел в его честные глаза и махнул рукой.
   – Ладно, пируй. Только не буди, когда явишься за полночь. И без пьяных песен…
   Уже оказавшись у двери своей комнаты, подумал, что сна ни в одном глазу, проворочаюсь до утра, первый раз, что ли, в голове все время рождаются новые планы, как быстро уладить все с отделившимися королевствами и как можно скорее отыскать отмычку к проблеме Маркуса.
   Самое время вспомнить об Эркхарте. И хотя она всего лишь простейший транспортник, запрограммированный возить переработанную руду из пункта А в пункт Б, но все-таки смотрит сверху, должна знать больше, если не убрала это все вместе с эмоциями, что когда-то нанесли ей жесточайшую травму…
   Кто-то из слуг поклонился по дороге, я вздрогнул, обнаружив себя на ступеньках, что ведут в подвал, и там, как я помню, еще ниже и ниже, пока передо мной не окажется дверь могильного склепа…
   То ли меня самого тянет туда, то ли это ведьма как-то зовет, не знаю, самое умное и даже правильное сейчас бы повернуть обратно, там постель уже готова, управитель точно намек понял и служаночку послал погреть мне постель если не холодной попкой, то горячим пузом, а я, как дурак, еще и колеблюсь…
   Но если человек и карабкается по крутой, но опасной дороге прогресса, то лишь потому, что частенько ведет себя по-дурацки и рискует там, где рисковать совсем не обязательно…
   Я бурчал на себя, ругался, стыдил и укорял, но продолжал спускаться, пока не толкнул дверь и не оказался в склепе, а там уже умолк, пришел, отступать поздно, да и стыдно, она хоть и не смотрит, но вдруг как-то видит…
   Наверное, именно потому я направился к гробу той глуповато-развязной походочкой, как бы подчеркивающей, что нам сам черт не брат, кому угодно рога собьем. Ничего не боимся и все нам, как с гуся вода.
   Она в гробу вся такая же застывше-мраморная, хотя удивительнее было бы, если что-то изменилось, я перевел дыхание, чего-то да ожидал, трус несчастный.
   – Ну что, – сказал я покровительственно, – мое предложение пока еще в силе. Я уполномочен набирать добровольцев в элитный обряд по борьбе с самым опасным противником!.. Ты же боец, вон у тебя какие…
   Ее лицо, к счастью, не изменилось, я пощупал ее взглядом, подумал, сказал с сомнением:
   – В моих краях полагалось поцеловать, после этого тебе нужно моментально проснуться. Но я человек приличный, а целовать незнакомую женщину до того момента, как выкажет ужимками, что еще как не против… можно и по морде схлопотать. В общем, леди, на случай, если просто пребываете в медитации… дескать, здесь все обрыдло, сообщаю, что можете подняться.
   Она по-прежнему оставалась мраморно-белой и недвижимой, я ощутил досаду, чувства меня все-таки обманули, никакого зова не было, померещилось, но прежде чем повернуться и уйти, сказал весомо:
   – Маркус нагрянет вот-вот. Уже этим летом. Все превратится в пыль… как и этот замок с его склепами, тайнами, трупами и мышами в подвалах. Подумай над моим предложением.
   Она не двигалась, я пожал плечами, дескать, сделал все, что мог, даже предложил помощь, все-таки женщина, да еще красивая, пошел к оставленной в распахнутом виде двери.
   За спиной как будто раздался вздох. Хотя, конечно, не вздох, но что-то произошло.
   Холод прокатился по телу, я круто развернулся. Рука привычно шлепнула по бедру, но на поясе пусто, как и за спиной. Теперь, когда наловчился призывать свое оружие, обычно оставляю его поблизости, чтобы меньше усилий на перенос.
   Торопливо сосредоточился, пальцы ощутили прикосновение рукояти меча и торопливо сжались на рифленой поверхности.
   Я выждал, но ничего не происходит, хотя холодок не уходит, заползает поглубже.
   С мечом в обеих руках я двинулся осторожным приставным шагом к гробу, вытягивая шею и стараясь увидеть все с безопасного расстояния.
   Лицо ведьмы остается мраморным, но губы медленно наливаются алым, сперва едва-едва заметно, как робкий рассвет, что еще не уверен насчет успеха, затем заметнее, стали пунцовыми, ярко-красными и почти вдвое более пухлыми, чувственными, четко и красиво обрисованными.
   Я вздрогнул, меч остался в одной руке, а другой торопливо сотворил крестное знамение. Ноги сами по себе сделали робкий шажок назад, у них своя голова, что ближе и умнее, а я с дрожью всматривался в ее лицо.
   Кроме покрасневших губ все мертвое, я же вижу, и не просто мертвое, а именно холодный камень белейшего мрамора. Но губы… губы все-таки покраснели и даже… изменили форму.
   – Давай, – сказал я. – Ты же сильная! А сильные всегда в цене. Запад есть Запад, Восток есть Восток, и с мест они не сойдут, пока не предстанет Небо с Землей на страшен Господень суд. Но нет Востока и Запада нет, что племя, родина, род, если сильный с сильным у края земли встает?.. Сильные вне рода, племени, цвета кожи и даже пола, представляешь?.. Так что тебе уготованы почести и даже честь… Давай, просыпайся!..
   Смотрится она дивно прекрасной и, увы, мертвой, но все же белизна мрамора медленно уступает более естественному цвету лица живого человека. Настолько медленно, что я не замечаю перехода, но сейчас ее лицо уже почти живое, только все еще смертельно бледное, однако эта бледность живого… нет, пока еще мертвого, но уже не мрамор, точно не мрамор…
   Руки сложены на груди, мирная покойная поза, я перевел дыхание, мои уговоры не помогают, попробуем шоковую терапию:
   – Да воскреснет Бог, да расточатся врази Его… врази – это враги, поняла?.. и да бежит от лица Его ненавидящие Его. Яко исчезает дым, да исчезнут! Яко тает воск от лица огня…
   Я услышал ее тихий бестелесный шепот:
   – Замолчи…
   Я вздрогнул, но, собрав волю в кулак, ответил храбро:
   – Молчи, женщина, когда говорит доминант!
   Она в самом деле замолчала, я продолжил читать молитву, хотя уже и не с того места, в нервозности проскочив пару куплетов.
   Ее густые черные ресницы дрогнули, пошли вверх. Мраморно-белые веки раздвинулись. На меня в упор взглянули абсолютно черные глаза, где чернота от века до века, все глазное яблоко абсолютно черное, и холод в моем теле пошел шибче и шустрее вгрызаться в плоть.
   Я задержал дыхание, чувствуя, как страх пронизывает меня с ног до головы, сосредоточился, заставляя трусливую кровь, что спряталась где-то в районе печени, пойти на периферию и прогреть застывающие конечности.
   – Не думаю, – сказал я, – что ты пугаешь нарочито… Это я сам перед твоей красотой робею.
   Она медленно и несколько механически поднялась, села, ни на что не опираясь, очень неудобная поза, я бы точно опрокинулся на спину, затем начала так же неспешно и победно подниматься, словно не сама по себе, а позволяет некой раболепной силе тащить себя вверх.
   – А это красиво, – проговорил я дрожащим голосом. – Весьма обло.
   Вся в белом, как невеста, вздымалась и вздымалась, уже и ступни оторвались от гроба, красиво зависла в воздухе, вся в развевающемся под незримым ветром платье.
   Длинные рукава красиво тянутся следом, как белесый туман, а она, держа ладони открытыми, как богородица на скульптурах, поплыла по кругу, будто пытается зайти сзади, однако я поворачивался за нею, как подсолнух за солнцем… хотя те вроде бы не поворачиваются, ну как флюгер за ветром, оправдывая себя тем, что от красивых женщин неприлично отводить взор.
   Сделав круг, она медленно и величаво опустилась, не меняя ни позы, ни выражения, а когда ее ступни коснулись пола, неспешно пошла по каменным плитам в мою сторону.
   – Так-то лучше, – сказал я нервно, – только передние конечности опусти, сперва поговорим, а эти обнимания и все прочее потом…
   Она ускорила шаг и вдруг ринулась, спокойная и улыбающаяся, только ногти превратились в когти, да и сами пальцы покрылись блестящей чешуей, и эти когти были направлены прямо мне в лицо.
   Я выставил меч перед собой, но ведьма за пару дюймов до него остановилась, словно ощутила некую незримую стену.
   Ее лицо впервые исказилось в злобную гримасу, но через мгновение снова засияло ангельской красотой.
   – Смирись, ведьма, – сказал я как можно более властно, – признай меня хозяином!.. А я постараюсь быть милосердным. Да и не до свар сейчас, над всем миром беда…
   Не меняя выражения лица, она пошла по кругу, мне показалось, что все еще во сне, двигается как сомнамбула, это такие лунатики, а вытянутые вперед руки ощупывают тонкими белыми пальцами незримую стену, которую я точно не воздвигал.
   Я следил за нею настороженно, все еще не меняет выражение лица, но движения становятся все быстрее и порывистее, а лицо то и дело дергается, словно старается поскорее пробудиться от тяжелого сковывающего сна.
   Далеко на грани слышимости прокричал петух. Мертвая ведьма замерла в патетическом изумлении, но некая сила начала ее отодвигать от меня. Пальцы с острыми когтями, нацеленные в мое горло, медленно опустились.
   Она отступила еще и еще, не отрывая от меня застывшего взгляда, и так, не поворачиваясь, пятилась до самого пьедестала с гробом, ударилась о него спиной, некая сила воздела ее на нужную высоту, и там улеглась в гроб, все еще не отрывая от меня немигающего взгляда, в котором наконец-то проступило сильнейшее изумление.
   И лишь когда сложила руки на груди и закрыла глаза, я ощутил, как жутко все во мне трясется, сердце стучит с истерическими всхлипами, а легким недостает воздуха.

Глава 9

   В коридоре молоденькая девушка в чистом белом чепчике сидит на корточках, упершись спиной в стену, но едва я появился в зоне видимости, торопливо поднялась, руки мнут фартушек, испуганно поклонилась.
   Я спросил тупо:
   – Ты чего здесь?
   Она пролепетала:
   – Господин управитель послал постелить вам постель, но там такая страшная собака…
   – А-а-а, – сказал я и посмотрел внимательнее в ее чистые и еще почти детские глаза, – это хорошо, но ты иди спи к себе. Я тут в таком состоянии, что мне все равно, какое бревно будет со мной, я сам бревнее любого бревна…
   Она ничего не поняла, беспомощно хлопала длинными ресницами.
   – Ваше Высочество?
   Я погладил ее по щеке.
   – Иди-иди. На вот тебе за старание. Как-нибудь в другой раз, хорошо?
   Она непонимающе посмотрела на золотую монету, наверняка впервые видит, я вложил ей в ладонь и сам загнул ей пальцы в крохотный розовый кулачок.
   – Все, беги! А то не выспишься.
   Она все еще не двигалась, пока я не развернул ее к себе спиной и не шлепнул по заднице, тугой и вызывающе приподнятой. Даже не проводив ее взглядом, я открыл дверь и ввалился в комнату.
   Бобик приподнял голову, в сонных глазах неодобрение. Я выставил ладони в успокаивающем жесте, и он снова уронил тяжелую голову на пол.
   Я рухнул на постель, в голове сумятица, все больше растет подозрение, что не сам решил ни с того ни с сего отправиться в склеп, а это мертвая или недомертвая колдунья сумела послать зов такой же нечисти, как и она сама, но откликнулся почему-то я.
   То ли потому, что ближе, то ли я чем-то понятнее, то ли еще что-то вовсе неизвестное…
   – Бред, – сказал я сам себе, – воображение у меня что надо. И что не надо тоже…
   Утром слуги, посланные помочь мне одеться, изумились, застав меня уже в полной экипировке и борющимся на полу с Бобиком.
   – Ваше Высочество…
   – Что, – спросил я, – завтрак?
   – Да, – ответили они хором, – если вы изволите, сейчас за вами зайдут…
   – Пусть заходят, – разрешил я. – Бить не буду.
   Они торопливо удалились, это бить не буду тех, кто придет звать на завтрак, а их могу еще как за опоздание.
   Едва дверь за ними захлопнулась, почти сразу же явился управитель, торопливо поклонился.
   – Ваше Высочество… с вами все в порядке?
   Я спросил настороженно:
   – А что во мне как бы не так?
   – Да все так, – заверил он быстро, – просто слуги сообщили, в склепе был шум, завывания, словно сотни демонов пытались оттуда вырваться на волю… а еще сказали, что, как только вы оттуда вышли, все смолкло и совсем затихло.
   – Никаких голосов не слышал, – ответил я твердо.
   Он спросил шепотом:
   – Но в склепе… были?
   – А что, – спросил я в ответ, – запрещено? Да, был. Не привлекался, но участвовал. Я такой, интересующийся. Видел графиню. Интересная женщина. Как говорите, ее зовут? Карелла?
   – Графиня Карелла, – прошептал он, – урожденная фон Кенигсегг-Аулендорф…
   – Своеобразная, – заметил я, – и даже своеобычная женщина. Не часто таких встретишь. Во всяком случае, даже не каждый день.
   Он замер, глаза его задергались в орбитах, обшаривая взглядом мое гордое и красивое лицо.
   – Но как же… она что…
   – Оживала, – сообщил я скромно, – не совсем так уж, но все же, хотя и не как женщина… ну, вы понимаете, а больше как человек вообще, в целом, обобщенно, если можно так сказать, хотя, как мне кажется, сказать можно все, чем мы и пользуемся во всю ширь и размах необъятной человеческой души.
   Он несколько обалдел, я даже сам не успел понять, что я завернул так красиво, он спросил жалко:
   – В смысле… в самом деле оживала?
   – И даже вылезала, – гордо сказал я. – Хотя, точнее, нечто такое ее вылезало саму, а она как бы просто не противилась, а разрешала. Видимо, это служебная магия, как если бы вам слуги придвинули кресло…
   – А… потом?
   – Похоже, – проговорил я скромно, – я ее заинтересовал.
   Он охнул, прижал ладонь ко рту, глаза выпучились.
   – Ваше Высочество?
   – Обратила на меня внимание, – пояснил я. – Знаете ли, я тоже заметил, в самом деле знатная дама и обучена была весьма… Такие манеры! Хотя и несколько устаревшие, но это так мило, так волнительно…
   Он побледнел.
   – Надеюсь, вы шутите?
   Я изумился.
   – Почему?
   – Но ведь, – проговорил он, едва шевеля посиневшими губами, – это же кошмар! Это гибель!
   Я подумал, пожал плечами.
   – Возможно, в будущем. Пока что показалась весьма женственной, что значит больной и слабой.
   Он прошептал:
   – Господи… Но как только войдет в силу… А слабая потому, что проснулась раньше времени? Как вы это сделали?
   Я ответил скромно:
   – Надеюсь, моей жене не расскажете?.. Хотя это неважно, вы ведь тоже, как полагаю, мужчина… В общем, вылезла из гроба… нет, это вульгарное слово, она поднялась, даже нет, возделась весьма красиво и величественно, у нее каждый жест исполнен достоинства, величия и силы! Это весьма, я бы сказал, в ней чувствуется кровь древних правителей.
   Он, уже бледный и с посиневшими губами, проговорил жалко:
   – Ах, Ваше Высочество… ну зачем вы ее разбудили? Так бы, может быть, она проснулась бы лет через сто…
   – Нехорошо, – сказал я с мягким укором, – перекладывать решение проблем на потомков.
   Он посмотрел исподлобья.
   – Почему нехорошо… если можно?
   – Они же слабые, – пояснил я, – хилые, никчемные, вялые, изнеженные, демократичные, ничего не знают и не умеют, хотя уверены, что ого-го какие… Жаль, утро наступило и все испортило, как обычно и бывает! Мы с графиней только-только начали было взаимовыгодный диалог культур и, главное, полов. В общем, пойдемте завтракать, а то Бобик все пожрет!
   По дороге в столовую я подумал о словах несчастного барона, что до столицы Бурнандов всего трое суток верхом, это для Зайчика совсем пустяк, можно заскочить к местному королю, пообщаться, все-таки соседи, вдруг да его тоже удастся уговорить подписать договор коллективной безопасности…
   Но все-таки, как ни гнал от себя сентиментальную мысль, что надеюсь спасти жизнь юного романтика, она возвращалась снова и снова, напоминая, что не такой уж я и бесчувственный политик. И хотя да, народ – это статистика, но отдельные единицы этого народа вызывают горячую симпатию и желание как-то им помочь или хотя бы спасти.
   Но, конечно, о бароне только вскользь, мельком, мы же правители, а главное – договоры, обсуждение стратегического положения в мире, геополитические расклады сил и влияний…
   В трапезной комнате все уже снова за столом, но сейчас все еще печальнее и торжественнее, а я чуть не забыл, что после завтрака юный барон поспешит в столицу, чтобы успеть на собственную казнь.
   Старый лорд за минувшую ночь осунулся, скулы выпирают острее, а щеки запали. В глазах болезненный блеск, но держит спину прямой, а плечи гордо разведенными в стороны. Честь рода не посрамлена, а это главное, ибо нет отдельных людей, а есть род, что идет из тьмы веков и должен пронести в будущее образцы чести, верности и достоинства.
   – Приятного аппетита, – сказал я с натужным оптимизмом. – Надеюсь, у всех все хорошо… в смысле, не посрамим сейчас, не посрамим и в будущем.
   Старый лорд наклонил голову.
   – Не посрамим.
   Я кивнул всем завтракающим, распределяя приветствие от лорда и его сына на дочерей, священника и ту леди, что вообще не проронила ни слова, а только снова осмотрела меня так, словно уже купила и теперь не понимает, зачем я ей нужен.
   – Как у вас тут, – сказал я, – э-э… празднично.
   Никто не ответил, а я сел, подцепил на кончик ножа прорумяненный кус оленины, но не успел отправить в рот, как священник сказал с осуждением:
   – Не сказав благодарственной молитвы?
   Я проворчал с угрозой:
   – Святой отец, вы богохульствуете, полагая, что Господь не услышал моей мысленный молитвы. Это даже тянет на кощунство! Вы давно сами были на исповеди?.. Нужно сообщить в коллегию. У меня там есть кое-какие связи, пусть с вами поработают поплотнее.
   Он вздрогнул и поспешно опустил взгляд в тарелку. Дочери лорда печально улыбнулись мне, я подмигнул, жизнь не кончается, и хотя жизнь молодого барона прервется, но сколько в славном роду Хрутеров погибло молодых и сильных героев, тем самым обеспечивая ему грозную славу и уважение в рыцарском мире?
   Старый лорд и молодой это понимают, даже их жены, обе за столом с такими строгими, постными лицами, что даже как будто гордятся, одна тем, что ее сын красиво поднимется на помост и положит голову на плаху, а другая – что муж у нее такой доблестный и благороднейший герой, верный слову чести.
   Я поел быстро и больше для вида, на самом деле всегда могу перекусить и в своей комнате, и в седле, а такие совместные трапезы только для общения и сбора некоторой информации.
   – Все очень вкусно, – произнес я традиционную фразу и поднялся, – с великим сожалением прошу позволения откланяться…
   Лорд кивнул, сейчас не до гостей, даже таких знатных, лицо застывшее, но вздрогнул, словно пробудившись, вперил в меня требовательный взгляд.
   – Ваше Высочество, мы в крайнем долгу перед вами…
   – Пустяки, – ответил я легко.
   – Вы спасли больше, – сказал он, – чем жизнь моего сына! Вы спасли его и нашу фамильную честь.
   Я ответил надлежаще высокопарно:
   – Это был мой долг.
   – Я рассчитываю, – договорил он, – вы не уедете немедленно, а погостите у нас еще хотя бы пару дней. Мы просто обязаны хоть чем-то отплатить вам за такую великую услугу!
   Я поклонился, пробормотал в затруднении:
   – Пару дней… это слишком… но на сутки постараюсь задержаться… Хотя вы понимаете, я человек женатый…
   В его глазах, как и на лицах остальных, я прочел жалостливо-брезгливое, что не просто женат, а, прости Господи, еще и консорт, но он лишь кивнул и обронил:
   – Будем признательны и за сутки, ваше высочество.
   Я поклонился и выбрался из-за стола, слуги распахнули передо мной двери, я без всякой цели пошел по залам, но перед глазами все еще стояло гордое и скорбное лицо старого лорда.
   Тряхнув головой, иногда так удается стряхнуть и непрошеные мысли, словно капли воды после купания, я начал присматриваться к отделке, орнаменту: наблюдательному человеку это может дать очень много, а это значит, вообще могу составить по убранству одного такого зала представление обо всем королевстве, его традициях, обычаях, культуре и дальнейшем пути развития на ближайшие тысячу лет, если, конечно, позволит Маркус.
   Когда через полчаса я вышел из здания, во дворе двенадцать крепких воинов уже в седлах, барону Джильберту подвели молодого крепкого коня под рыцарским седлом и красной попоной в клетку.
   Он вставил носок сапога в стремя, бледный и красивый в каждом жесте, я вышел на крыльцо, он увидел и слабо улыбнулся.
   – Сэр Ричард, я счастлив, что вы приняли приглашение моего отца погостить у нас еще сутки, чтобы как-то скрасить… мое отбытие.
   Я проследил, как он легко и несколько победно поднялся в седло, ответил ему с достоинством и надлежащим тоном:
   – Барон, это в какой-то мере мой долг.
   – Сэр, – воскликнул он с чувством, – вы настоящий рыцарь! Хоть и консорт.
   – Спасибо, барон, – ответил я.
   – Это вам спасибо, – сказал он патетически, – вы помогли мне избежать позора, несмотря на то, что вы – консорт!
   – Еще спасибее, – проговорил я с глубоким чувством сквозь зубы.
   Он воскликнул с жаром: