Страница:
Поднявшись, прыгнул назад Левка, рванул скобку - поздно. "Ну, - думает
он, - пропал!" Кругом никого, один в бандитском гнезде, а старуха уже
неприятным голосом какого-то не то Гаврилу, не то Вавилу зовет. Набегут
бандиты - конец.
И только было начал настраиваться Левка на панихидный лад, как вдруг
рассмеялся весело и подумал про себя: "Ничего у тебя, мамаша, с этим делом
не выйдет".
Задвинул он засов со своей стороны. Глядит - кругом мешки навалены,
стены толстые, в бревнах вместо окон щели вырублены. Скоро сюда не
доберешься. Скрутил он тогда цигарку, закурил. Потом выставил винтовку в
щель и начал спокойно садить выстрел за выстрелом в солнце, в луну, в звезды
и прочие небесные планеты.
Слышит он, что бегут уже откуда-то бандиты, и думает, затягиваясь
махоркой: "Бегите, пес вас заешь! А наши-то стрельбу сейчас услышат - вмиг
заинтересуются".
Так оно и вышло. Сунулся кто-то дверь ломать, Левка через дверь два
раза ахнул. Стали через стены в Левку стрелять, а он за мешки с мукой
забрался и лежит лучше, чем в окопе. Так не прошло и двадцати минут, как
вылетает вихрем из-за кустов взводный Чубатов со своими ребятами. И пошла
между ними схватка.
Уже когда окончилась перестрелка и заняли красные хутор, орет из чулана
Левка:
- Эй, отоприте!
Подивились ребята:
- Чей это знакомый голос из чулана гукает?
Отперли и глаза вытаращили:
- Ты как здесь очутился?
Рассказал Левка, как его баба одурила, - ребята в хохот.
Но три наряда вне очереди ротный дал - не ходи, куда не надо, без
спроса. Засвистел Левка, улыбнулся и полез на крышу наблюдателем.
Однажды, перед тем как выступить в поход к деревне Огнище, сказал Левке
станционный милиционер:
- Рядом с Огнищами деревушка есть, Капищами прозывается. Стоит она
совсем близко, сажен двести - так что огороды сходятся. Ну, так вот, сам я
оттуда, домишка самый крайний. Сейчас в нем никого нет. В подполе, в углу,
за барахлом разным, шашку я спрятал, как из дому уходил. Хорошая шашка,
казачья, и темляк на ней с серебряной бахромой.
И запала Левке в голову эта шашка, так что впутался из-за нее, дурак, в
такое дело, что и сейчас вспоминать жуть берет.
Дошли мы с отрядом до Огнища. А место такое гиблое, за каждой рощицей
враг хоронится, в каждой меже бандит прячется. На улицах пусто, как после
холеры, а гибелью каждый куст, каждый стог сена дышит.
Пока отряд то да се, подводы набирал, халупы осматривал, Левка, будь
ему неладно, смылся. Прошел мимо огнищенских огородов, попал на горку в
Капище. Кругом тишь смертная. Трубы у печей дымят, горшки на загнетках
горячие, а в халупах ни души. Кто победней - давно в Красную ушел, кто
побогаче - обрез за спину да в лога попрятался.
Идет Левка. Карабин наготове, озирается. Нашел крайнюю избушку,
отворотил доски от двери и очутился в горнице. А там пыль, прохлада, видно,
что давно хозяевами брошена хатенка. Нашел он кольцо от подпола и дернул
его. Внизу темно, гнилко, сырость, смертью попахивает. Поморщился Левка, но
полез.
Около часа, должно быть, копался, пока нашел шашку. Глядит и ругается.
Наврал безбожно милиционер - ничего в шашке замечательного: ножны с боков
пообтерты, а темляк тусклый и бахрома наполовину повыдернута. Выругался
Левка, но все же забрал находку и вылез на улицу.
Прошел Левка шагов с десяток - остановился. И холодно что-то стало
Левке, несмотря на то что пекло солнце беспощадной жарою июльского неба.
Глядит Левка и видит как на ладони внизу деревушка Огнище, поля несжатые,
болотца в осоке, рощи, ручейки. Все это прекрасно видит Левка, одного только
не видит Левка - своего отряда не видит. Как провалился отряд.
Вздрогнул Левка и оглянулся. А оттого ему жутко стало, что если ушел
отряд, то оживут сейчас кусты, зашелестит листва, заколышется несжатая рожь,
и корявые обрезы, высунувшиеся отовсюду, принесут смерть одинокому,
отставшему от отряда красноармейцу.
Перебежал улицу, выбрался к соломенным клуням. Нет никого. Никто еще не
успел заметить Левку. Смотрит он и видит, что от горизонта ровно как бы
блохи скачут. И понял тогда Левка - конница петлюровская прямо сюда идет.
Либо батьки Соколовского, либо атамана Струка - и так и этак плохо!
Забежал он в одну клуню, а та чуть не до крыши соломой да сеном набита.
Забрался он на самый верх, дополз до угла и стал сено раскапывать.
Раскапывает, а сам все ниже опускается. Так докопался до самого низа. Сверху
его сеном запорошило, через стены плетеной стенки воздух проходит, и даже
видно немного, но только на зады.
И что бы вы подумали? Другого на его месте удар бы хватил:
один-одинешенек, в деревне топот - банда понаехала. А Левка сел, кусок сала
из сумки вытащил и жрет, а сам думает: "Здесь меня не найдут, а ночью, если
умно действовать, - выберусь". Приладил под голову вещевой мешок и заснул -
благо перед этим три ночи покоя не было.
Просыпается - ночь. В щелку звезды видны и луна. Звезды еще так-сяк, а
луна уже вовсе некстати. Выбрался он наверх и пополз на четвереньках. Вдруг
слышит рядом разговор. Насторожился - пост в десяти шагах. Лег тогда Левка
плашмя - в одной руке карабинка, в другой шашка - и пополз, как ящер. Сожмет
левую ногу, выдвинет правую руку с карабином, потом бесшумно выпрямится. Так
почти рядом прополз мимо поста. Все бы хорошо, только вдруг чувствует, что
под животом хлябь пошла. И так заполз он в болото. Кругом тина - грязь, вода
под горло подходит, лягушки глотку раздирают. И вперед ползти никак лежа
невозможно, и стоя идти нельзя - сразу с поста заметят и срежут. Луна
светит, как для праздника, петлюровцы всего в пятнадцати шагах, и никуда
никак не сунешься. Что делать?
Подумал тогда Левка, высунулся осторожно из воды, снял с пояса бомбу,
нацелился и что было силы метнул ее вверх, через головы петлюровского
караула. Упала бомба далеко с другой стороны, так ахнуло по кустам, что
только клочья в небо полетели. Петлюровцы повскакали, бросились на взрыв,
стрельбу открыли в другую сторону, а Левка поднялся и по болоту - ходу.
Добрался до суха, пополз по ржи на четвереньках, потом в кусты и завихлял,
закружился - только его и видели.
К рассвету до станции добрел. Ребята ажно рты поразинули - опять жив,
черт! Ротный выслушал его рассказ, опять наряды дал: не шатайся, куда не
надо, без толку; но все же потом, когда ушел Левка, сказал ротный ребятам:
- Дури у него в башке много, а находчивость есть. Если его на курсы
отдать да вышколить хорошенько, хороший из него боец получиться может, с
инициативой.
А шашку Левка кашевару отдал, нехай в обозе таскается. И то правда. Ну,
на что пехотинцу шашка? Своей ноши мало, что ли?
Было это уже под Киевом. Шли тогда горячие бои, и отбивались отчаянно
наши части зараз и от петлюровцев и от деникинцев. Стояла наша рота в
прикрытии артиллерии, в неглубоком тылу. А рядом к грузовику на веревке
наблюдательный воздушный шар был подвешен. То ли газ через оболочку стал
проходить, то ли щель какая в шаре образовалась, а только стал он потихоньку
спускаться, и как раз в самую нужную минуту.
Говорит тогда командир:
- А ну-ка, ребята, кто ростом поменьше? Хотя бы ты, Демченко, залезай в
корзину. Да винтовку-то брось, может, он тебя подымет. Еще бы хоть пять
минут продержаться - понаблюдать, что там за холмами делается.
Левка раз-раз - и уже в корзине. Поднялся опять шар. Но едва успел
Левка сверху по телефону несколько фраз сказать, как вдруг загудел, захрипел
воздух, и разорвался близко снаряд. Потом другой, еще ближе. Видят снизу,
что дело плохо. Стали на вал веревку наматывать и шар снижать, как бабахнет
вдруг совсем рядом! Грузовик ажно в сторону отодвинуло, двух коней осколками
убило, а Левка как сидел наверху, так и почувствовал, что рвануло шар кверху
и понесло по воздуху - перебило веревку взрывом.
Летит Левка, качается, ухватился руками за края корзинки и смотрит
вниз. А внизу бой отчаянный начинается. С непривычки у Левки голова
кружится, а когда увидел он, что несет его ветром прямо в сторону
неприятельского тыла, то совсем ему печально как-то на душе стало и даже
домой, в деревню, захотелось.
Слышит он, что прожужжала рядом пчелой пуля. Потом сразу точно осиный
рой загудел. Шар обстреливают, понял он.
"Прямо белым на штыки сяду", - подумал Левка.
Но ветер, к счастью, рванул сильней и потащил Левку дальше, за лес, за
речку, черт его знает куда.
Потом окончательно начал издыхать шар и опустился с Левкой прямо на
деревья. Заскакал он, как белка, по веткам, выбрался вниз и почесал голову.
Чеши не чеши, а делать что-нибудь надо.
Стал он пробираться лесом, выбрался на какую-то дорогу, к маленькому
лесному хутору. Подполз к плетню, видит - в хате петлюровцы сидят, не меньше
десятка, должно быть. Только собрался он утекать подальше, как заметил, что
на плетне мокрая солдатская рубаха сушится, а на ней погоны. Подкрался
Левка, стащил потихоньку и рубаху и штаны, а сам ходу в лес.
Напялил обмундировку и думает: "Ну, теперь и за белого бы сойти можно,
да пропуска их не знаю". Пополз обратно, слышит - неподалеку у дороги пост
стоит. Левка - рядом и слушает. Пролежал, должно быть, с час, вдруг топот -
кавалерист скачет.
- Стой! - кричат ему с поста. - Кто едет? Пропуск?
- Бомба, - отвечает тот. - А отзыв?
- Белгород.
"Хорошо, - подумал Левка, - погоны-то у меня есть, пропуск знаю, а
винтовки нет. Какой же я солдат без винтовки?"
Выбрался он подальше и пошел краем леса, близ дороги. Так прошел версты
четыре, видит - навстречу двое солдат идут. Заметили они Левку и окликнули,
спросили пропуск - ответил он.
- А почему, - спрашивает один, - винтовки у тебя нет?
И рассказал им Левка, что впереди красные партизаны на ихний отряд
налет сделали, чуть не всех перебили, а он как через речку спасался, так и
винтовку утопил. Посмотрели на него солдаты, видят - правда: гимнастерка
форменная и вся мокрая, штаны тоже, поверили.
А Левка и спрашивает их:
- А вы куда идете?
- На Семеновский хутор с донесением.
- На Семеновский? Так вот что, братцы, недавно тут зарево было видно. Я
думаю, уже не сожгли ли партизаны этот Семеновский хутор? Смотрите, не
нарвитесь.
Задумались белые, стали меж собой совещаться, а Левка добавляет им:
- А может, это не Семеновский горел, а какой другой? Разве отсюда
поймешь? Залезай кто-нибудь на дерево, оттуда все как на лодони видно. Я бы
сам полез, да нога зашиблена, еле иду.
Полез один и винтовку Левке подержать дал. А покуда тот лез, Левка и
говорит другому:
- Жужжит что-то. Не иначе, как ероплан по небу летит.
Задрал тот затылок, стал глазами по тучам шарить, а Левка прикладом по
башке как ахнет, так тот и свалился. Сшиб Левка выстрелом с дерева другого,
забрал донесение, забросил лишнюю винтовку в болото и пошел дальше.
Попадается ему навстречу какая-то рота. Подошел Левка к ротному и
отрапортовал, что впереди красные засаду сделали и белых поразогнали, а двое
убитых и сейчас там у самой дороги валяются. Остановился ротный и послал
двух конных Левкино донесение проверить. Вернулись конные и сообщают, что
действительно убитые возле самой дороги лежат.
Написал тогда ротный об этом донесение батальонному и отправил с
кавалеристом. А Левка идет дальше и радуется - пускай все ваши планы
перепутаются!
Так прошло еще часа два. По дороге заодно штыком провод полевого
телефона перерубил. Затем ведерко с дегтем нашел и в придорожный колодец его
опрокинул - хай лопают, песьи дети!
Так выбрался он на передовую линию, а там идет отчаянный бой, схватка,
и никому нет до Левки дела. Видит Левка, что не выдержат белые. Залег он
тогда в овражек, заметал себя сеном из соседнего стога и ожидает.
Только-только мимо ураганом пролетела красная конница, как выполз Левка,
содрал погоны и пошел своих разыскивать. На этот раз, когда увидели его
ребята, даже не удивились.
- Разве, - говорят, - тебя, черта, возьмет что-нибудь? Разве на тебя
погибель придет?
И ротный на этот раз нарядов не дал, потому что не за что было.
Наоборот, даже пожал руку, крепко-крепко.
А Левка ушел к лекпому Поддубному, попросил у него гармонь, сидит и
наигрывает песни, да песни-то все какие-то протяжные, грустные. Дядя
Нефедыч, земляк, покачал головой и сказал в шутку:
- Смотри, Левка, смерть накличешь.
Улыбнулся Левка и того не знал, что смерть ходит уже близко-близко
бесшумным дозором.
"Красный воин" (Москва), 1927, 30, 31 августа и 1 сентября
---------------------------------------------------------------------
Книга: А.Гайдар. Собрание сочинений в трех томах. Том 3
Издательство "Правда", Москва, 1986
OCR & SpellCheck: Zmiy (zpdd@chat.ru), 13 декабря 2001
---------------------------------------------------------------------
Раньше было проще. Упомянутый табель ясно указывал чиновнику его место
в запутанной канцелярии Российской империи. Каждый сверчок знал свой шесток.
И с этого исторического шестка он или "покорнейше" свиристел, обращаясь к
особам, восседавшим выше него, или громоподобно рыкал на тех, кои волею
судеб занимали нижние ступени иерархической лестницы.
Ставший теперь нарицательным именем, достопримечательный титулярный
советник, имея необходимость обратиться к высокой особе, начинал
приблизительно так:
"Ваше Высокопревосходительство! Имею честь покорнейше просить
соизволить обратить благосклонное внимание" и т.д.
Если письмо писалось не к превосходительству, а просто к благородию, то
можно было с успехом, не нарушая правил чинопочитания, пропустить из
упомянутого обращения слова "покорнейше", "соизволить", а также можно было
похерить и "честь". Благородие - не велика шишка, обойдется и без "чести".
Если же обращение адресовалось к лицу маленькому, незначительному, то
соответственно этому менялся и тон письма. Например:
"Городовому Гапкину.
Их высокоблагородие приказали предупредить: если от тебя будет и впредь
разить водкой и луком, а от сапог твоих колесным дегтем, то он турнет тебя,
мерзавца, всыпав предварительно суток двадцать ареста".
Коротко и ясно. И на сем понятном языке хорошо и спокойно
пересвистывались титулованные насекомые со своих насиженных шестков.
"Табель о рангах" ныне уничтожен, но сами чиновники живучи и,
следовательно, чиновничьи традиции - тоже. Правда, хитрый чиновник не
растерялся и составил, так сказать, неписаный табель.
Скажем, председатель губисполкома - это вроде губернатора. Военный
комиссар - воинский начальник. Председатель горсовета - глава городской
управы. Завгубсоцстрахом - попечитель богоугодных заведений.
Завженотделом... гм... это, конечно, труднее. Ну, скажем, дама-патронесса -
председательница общества призрения одиноких женщин и т.д.
И, руководствуясь указанной классификацией, советские чиновники свято
блюдут иерархические обычаи. Подумать только, сколько голов задумывается над
тем, как составить бумажку: "прошу" или "предлагаю", "приказал" или
"распорядился", "к выполнению" или "к руководству".
И часто, отыскивая форму наиболее подходящего обращения, эти чиновники
забывают о сути и смысле бумаги, соблюдая лишь, чтобы сама формула строго
соответствовала достоинству переписывающихся учреждений или лиц.
Что получается, когда кто-либо, не искушенный в тонкостях
чинопочитания, допустит промах, с достаточной ясностью показывает следующий
факт.
Обыкновенный и не слишком ученый рабочий, председатель месткома
транспортников No 9 составил корявую, но дельную бумажку и направил ее
начальнику разъезда Шелекса. Он указывал, что почта и газеты, адресованные в
местком, выдаются начальником кому попало и поэтому часто пропадают. Причем
предместкома неосторожно "предложил" начальнику выдавать корреспонденцию
только лицам, снабженным соответствующими удостоверениями.
Гнев и ужас охватили изумленного начальника. Нарушены все правила
субординации. Попраны устои неписаного табеля о рангах. Подан пагубный
пример для общественной нравственности. Открыто пахнет духом анархии и
безначалия - ему, титулярному начальнику разъезда, "предлагают"! Имеет ли
право местком предлагать, в то время, когда в силу своего незнатного
происхождения он может только "покорнейше просить"?!
И рьяный начальник, не входя в деловое обсуждение вопроса, дает
достойный ответ забывшимся месткомовцам. Вот дословно его резолюция,
торопливо написанная ядовитым жалом оскорбленного пера:
"Предлагать вы можете:
1. только своей жене.
2. своим подчиненным, если у вас таковые имеются..."
Засим следует точка и подпись с росчерком. За подписью же следует наше
недоумение: почему начальник оказался столь мягким, что ограничился только
отповедью? Надо было привлечь местком к суду за оскорбление, надо было раз
навсегда отбить охоту у неискушенных людей обходить законы канцелярских
традиций. Надо было, чтоб "действительные тайные" и "действительные явные"
бюрократы воспрянули духом и почувствовали, что их корпоративная честь
находится не только под охраной неписаных, но и писаных законов. В конце
концов, можно внести соответствующие дополнения в уголовный кодекс.
Чтобы каждый рожденный "просить" не имел права "предлагать". Чтобы
беспартийный, например, не смел хитро подписаться в конце письма "с
коммунистическим приветом".
Надо разделить приветы на категории: 1) простые, 2) гражданские, 3)
товарищеские, 4) коммунистические. Разбить просьбы на: 1) простые, 2)
почтительные, У) покорнейшие.
И надо строго регламентировать, кто и каким обращением имеет право
пользоваться. Тогда не будет недоразумений и головоломок.
Если неудобно будет провести это в законодательном порядке под видом
положения "о советском чинопочитании", то можно попробовать протащить под
маркой рационализации и стандартизации канцелярских взаимоотношений.
"Волна" ("Правда Севера".), Архангельск, 1929, 3 января
---------------------------------------------------------------------
Книга: А.Гайдар. Собрание сочинений в трех томах. Том 3
Издательство "Правда", Москва, 1986
OCR & SpellCheck: Zmiy (zpdd@chat.ru), 13 декабря 2001
---------------------------------------------------------------------
До сих пор я думал, что ведьмы, колдуны и черти окончательно лишены
права союзного гражданства и существуют только кое-где в воображении
наиболее темных и отсталых обитателей глухих углов нашей обширной страны.
Оказывается, ничего подобного. В Архангельске настоящая,
нефальсифицированная ведьма может поступить через биржу труда на службу, а
доподлинный средневековый черт имеет право числиться членом профсоюза любой
секции - от металлистов до просвещенцев включительно.
Несколько рабочих барака No 52 то ли по невежеству, то ли из озорства
отослали в фабзавком при лесозаводе No 2 заявление, в котором просили
уволить уборщицу в виду того, что она ведьма, страдает заразными накожными
болезнями и занимается колдовством.
В чем именно конкретно выражалось это малопочтенное занятие, в
заявлении не указано. Но это и не так важно, ибо святые отцы и
достопочтенные испанцы - инквизиторы средних веков - путем увещевания дыбою,
плетями и огнем достоверно допытались, что неблаговидное поведение
означенных ведьм заключается в том, что на метле, в ступе и на прочих
безмоторных планерах оные женщины направляют свой полет на вершины избранных
гор и, очутившись среди преступной компании чертей и колдунов, занимаются
легкомысленным и греховным времяпрепровождением.
Фабзавком лесозавода No 2 был в это время загружен вопросами о
ликвидации неграмотности и необходимости поднятия культурного уровня масс, а
поэтому он не обратил достаточного внимания на нелепость заявления и вместо
того, чтобы объяснить рабочим всю глупость их заблуждения, наложил
резолюцию, в которой предлагал комиссии охраны труда разобрать этот вопрос и
дать свое заключение.
Нам неизвестно, как именно производила обследование упомянутая
комиссия. Вероятно, она сняла точные показания: сколько раз в неделю
совершаются полеты? Совершаются ли они в дни отдыха в качестве законной
праздничной экскурсии или имеют место в рабочие дни и тем самым способствуют
увеличению прогулов? Как обставлена техника самого полета, то есть дается ли
старт с аэродрома или по принципу автожира* аппарат взвивается прямо через
трубу без разбега? И, наконец, оборудованы ли летательные аппараты, т.е.
метла или ступа, в соответствии с обязательными требованиями безопасности,
как, например, прожекторами, звуковыми сигналами и прочими достижениями
современной техники?
______________
* Автожирами называли в 20-30-е годы летательные аппараты типа нынешних
вертолетов.
Но, во всяком случае, комиссия охраны труда выяснила, очевидно, все
относящиеся к этому делу факты весьма добросовестно и зафиксировала это в
своей резолюции, с удовлетворением принятой к сведению завкомом. Резолюция
эта дословно гласит следующее:
"Факт заболевания накожными болезнями не подтвердился, что же касается
колдовства, то поставить это ей (ведьме. - А.Г.) на вид..."
Я не знаю, чему после этого удивляться? Тому ли, что профсоюзные
испанцы ограничились только тем, что объявили ведьме профсоюзный выговор, а
не постановили, по примеру своих испанских предшественников, устроить
публичное сожжение, распределив на присутствие при оном билеты через завком
и месткомы? То ли тому, как велики еще залежи глупости и невежества даже в
таких, казалось бы, культурных учреждениях, какими должны быть комиссии
охраны труда и фабзав-
"Волна" ("Правда Севера"), Архангельск, 1929, 7 апреля
---------------------------------------------------------------------
Книга: А.Гайдар. Собрание сочинений в трех томах. Том 3
Издательство "Правда", Москва, 1986
OCR & SpellCheck: Zmiy (zpdd@chat.ru), 13 декабря 2001
---------------------------------------------------------------------
В лесу, недалеко от устья извилистой речки Мудьюги, сошлись кучкой
деревни: Кушкушара, Горки, Наволок, Верховье, Патракеево и Кадь.
При въезде в любую из этих деревень, объединяемых Патракеевским
сельсоветом, первое, что удивит глаз чужого человека, это множество больших,
красивых домов. Они не похожи ни на городские домики рабочих окраин, ни на
просторные, тяжелые избы северных деревень. Крытые железом, окрашенные в
голубой или серый цвет, разделенные на несколько комнат, заставленных
буфетами, шкафами, диванами и этажерками, они напоминают купеческие особняки
бывшего уездного города.
Все это дома судовладельцев. Тех самых, которые имели на Мудьюге в
прежние времена до 150 парусных судов и ходили за грузом рыбы в Мурманск и
Норвегию.
Они были хозяевами моря, ибо это они устанавливали на рыбу продажные
цены. Они были хозяевами Мудьюги-реки и Зимнего берега, ибо это они на своих
судах содержали матросами почти всю остальную рабочую силу окрестных
деревень.
Старые ветры дуют с моря. Старые хозяева гнут к старому. Но по-новому
нынче хочет жить рыбацкая промысловая Мудьюга.
Возле колодцев, возле прорубей, где собираются бабы, у сельсовета, в
школе, в больнице, на собраниях, в бедняцких избушках и кулацких доминах -
повсюду услышит новый человек живое слово:
- Колхоз... насчет колхоза. Скоро ли колхоз?
- Провалиться бы этому колхозу!
- Федор записался уже в колхоз.
- Семен тоже записался.
- Никчемная, по-моему, эта затея.
- Слыхали, а кулак Курконосов сам пришел проситься в колхоз. "Я,
говорит, и сам стою за этакое дело".
- Слыхали, а беднячка Копытова записалась, да назад. Засмеяли, говорит,
соседи.
- А кто у ней соседи? Известно кто!
- Жили и без колхоза.
- Ты, Иван Петрович, жил, ты кулак, тебе что было не жить?
- Ну, ну, потише. Я тебе не кулак, а середняк.
- Знаем мы вас, таких середняков. За таких середняков сельсовету в шею
надо бы.
Шумит и волнуется рыбацкая Мудьюга, и митингует Кушкушара, собирают
сходку горки, обсуждает план колхоза Наволок. И Верховье, и Патракеево, и
Кадь обсуждают тоже.
Нелегко строить колхоз там, где на 400 дворов приходится 36 одних явных
кулаков-лишенцев. 36 крупных морских акул, уже затонувших, но еще не
обломавших свои цепкие, хищные зубы. Из 400 дворов эти 36 заплатили 60
процентов всего сельхозналога. Около них группируются кучки хищников
помельче. Многие из них пока еще в защитной краске середняка. Многие хищники
исподтишка и потихоньку.
- Зачем нам колхоз, - говорят они. - Ведь у нас есть
рыбацко-промысловое кооперативное товарищество. Вот где надо объединяться и
незачем затевать новое дело.
- Разве не кооперация столбовая дорога к социализму? Надо объединяться
вокруг кооперации, а не заниматься выдумкой колхозов.
- Вот, - сказал мне председатель промысловой артели. - Вот вам все
личные учетные карточки Рыбаксоюза. Их тут почти полторы сотни. В этой пачке
отдельно бедняки, в этой - середняки, а вот здесь кулаки. Кулаков у нас было
5 штук, а теперь нет - вычистили.
Я отложил пятерых кулаков в сторону и взял две оставшиеся пачки и сразу
же по весу определил, что бедняки как-то подозрительно легковаты, а
середняки крепко потянули книзу.
Бедняков - 37, середняков - 98, кулаков нет, батраков нет тоже.
Было интересно рассматривать карточки и по сумме налога, по обороту от
промыслов, по оценке рыболовного инвентаря создавать себе представление о
характере незнакомого мне хозяйства бедняка Ивана Федорова или середняка
Петра Иванова.
он, - пропал!" Кругом никого, один в бандитском гнезде, а старуха уже
неприятным голосом какого-то не то Гаврилу, не то Вавилу зовет. Набегут
бандиты - конец.
И только было начал настраиваться Левка на панихидный лад, как вдруг
рассмеялся весело и подумал про себя: "Ничего у тебя, мамаша, с этим делом
не выйдет".
Задвинул он засов со своей стороны. Глядит - кругом мешки навалены,
стены толстые, в бревнах вместо окон щели вырублены. Скоро сюда не
доберешься. Скрутил он тогда цигарку, закурил. Потом выставил винтовку в
щель и начал спокойно садить выстрел за выстрелом в солнце, в луну, в звезды
и прочие небесные планеты.
Слышит он, что бегут уже откуда-то бандиты, и думает, затягиваясь
махоркой: "Бегите, пес вас заешь! А наши-то стрельбу сейчас услышат - вмиг
заинтересуются".
Так оно и вышло. Сунулся кто-то дверь ломать, Левка через дверь два
раза ахнул. Стали через стены в Левку стрелять, а он за мешки с мукой
забрался и лежит лучше, чем в окопе. Так не прошло и двадцати минут, как
вылетает вихрем из-за кустов взводный Чубатов со своими ребятами. И пошла
между ними схватка.
Уже когда окончилась перестрелка и заняли красные хутор, орет из чулана
Левка:
- Эй, отоприте!
Подивились ребята:
- Чей это знакомый голос из чулана гукает?
Отперли и глаза вытаращили:
- Ты как здесь очутился?
Рассказал Левка, как его баба одурила, - ребята в хохот.
Но три наряда вне очереди ротный дал - не ходи, куда не надо, без
спроса. Засвистел Левка, улыбнулся и полез на крышу наблюдателем.
Однажды, перед тем как выступить в поход к деревне Огнище, сказал Левке
станционный милиционер:
- Рядом с Огнищами деревушка есть, Капищами прозывается. Стоит она
совсем близко, сажен двести - так что огороды сходятся. Ну, так вот, сам я
оттуда, домишка самый крайний. Сейчас в нем никого нет. В подполе, в углу,
за барахлом разным, шашку я спрятал, как из дому уходил. Хорошая шашка,
казачья, и темляк на ней с серебряной бахромой.
И запала Левке в голову эта шашка, так что впутался из-за нее, дурак, в
такое дело, что и сейчас вспоминать жуть берет.
Дошли мы с отрядом до Огнища. А место такое гиблое, за каждой рощицей
враг хоронится, в каждой меже бандит прячется. На улицах пусто, как после
холеры, а гибелью каждый куст, каждый стог сена дышит.
Пока отряд то да се, подводы набирал, халупы осматривал, Левка, будь
ему неладно, смылся. Прошел мимо огнищенских огородов, попал на горку в
Капище. Кругом тишь смертная. Трубы у печей дымят, горшки на загнетках
горячие, а в халупах ни души. Кто победней - давно в Красную ушел, кто
побогаче - обрез за спину да в лога попрятался.
Идет Левка. Карабин наготове, озирается. Нашел крайнюю избушку,
отворотил доски от двери и очутился в горнице. А там пыль, прохлада, видно,
что давно хозяевами брошена хатенка. Нашел он кольцо от подпола и дернул
его. Внизу темно, гнилко, сырость, смертью попахивает. Поморщился Левка, но
полез.
Около часа, должно быть, копался, пока нашел шашку. Глядит и ругается.
Наврал безбожно милиционер - ничего в шашке замечательного: ножны с боков
пообтерты, а темляк тусклый и бахрома наполовину повыдернута. Выругался
Левка, но все же забрал находку и вылез на улицу.
Прошел Левка шагов с десяток - остановился. И холодно что-то стало
Левке, несмотря на то что пекло солнце беспощадной жарою июльского неба.
Глядит Левка и видит как на ладони внизу деревушка Огнище, поля несжатые,
болотца в осоке, рощи, ручейки. Все это прекрасно видит Левка, одного только
не видит Левка - своего отряда не видит. Как провалился отряд.
Вздрогнул Левка и оглянулся. А оттого ему жутко стало, что если ушел
отряд, то оживут сейчас кусты, зашелестит листва, заколышется несжатая рожь,
и корявые обрезы, высунувшиеся отовсюду, принесут смерть одинокому,
отставшему от отряда красноармейцу.
Перебежал улицу, выбрался к соломенным клуням. Нет никого. Никто еще не
успел заметить Левку. Смотрит он и видит, что от горизонта ровно как бы
блохи скачут. И понял тогда Левка - конница петлюровская прямо сюда идет.
Либо батьки Соколовского, либо атамана Струка - и так и этак плохо!
Забежал он в одну клуню, а та чуть не до крыши соломой да сеном набита.
Забрался он на самый верх, дополз до угла и стал сено раскапывать.
Раскапывает, а сам все ниже опускается. Так докопался до самого низа. Сверху
его сеном запорошило, через стены плетеной стенки воздух проходит, и даже
видно немного, но только на зады.
И что бы вы подумали? Другого на его месте удар бы хватил:
один-одинешенек, в деревне топот - банда понаехала. А Левка сел, кусок сала
из сумки вытащил и жрет, а сам думает: "Здесь меня не найдут, а ночью, если
умно действовать, - выберусь". Приладил под голову вещевой мешок и заснул -
благо перед этим три ночи покоя не было.
Просыпается - ночь. В щелку звезды видны и луна. Звезды еще так-сяк, а
луна уже вовсе некстати. Выбрался он наверх и пополз на четвереньках. Вдруг
слышит рядом разговор. Насторожился - пост в десяти шагах. Лег тогда Левка
плашмя - в одной руке карабинка, в другой шашка - и пополз, как ящер. Сожмет
левую ногу, выдвинет правую руку с карабином, потом бесшумно выпрямится. Так
почти рядом прополз мимо поста. Все бы хорошо, только вдруг чувствует, что
под животом хлябь пошла. И так заполз он в болото. Кругом тина - грязь, вода
под горло подходит, лягушки глотку раздирают. И вперед ползти никак лежа
невозможно, и стоя идти нельзя - сразу с поста заметят и срежут. Луна
светит, как для праздника, петлюровцы всего в пятнадцати шагах, и никуда
никак не сунешься. Что делать?
Подумал тогда Левка, высунулся осторожно из воды, снял с пояса бомбу,
нацелился и что было силы метнул ее вверх, через головы петлюровского
караула. Упала бомба далеко с другой стороны, так ахнуло по кустам, что
только клочья в небо полетели. Петлюровцы повскакали, бросились на взрыв,
стрельбу открыли в другую сторону, а Левка поднялся и по болоту - ходу.
Добрался до суха, пополз по ржи на четвереньках, потом в кусты и завихлял,
закружился - только его и видели.
К рассвету до станции добрел. Ребята ажно рты поразинули - опять жив,
черт! Ротный выслушал его рассказ, опять наряды дал: не шатайся, куда не
надо, без толку; но все же потом, когда ушел Левка, сказал ротный ребятам:
- Дури у него в башке много, а находчивость есть. Если его на курсы
отдать да вышколить хорошенько, хороший из него боец получиться может, с
инициативой.
А шашку Левка кашевару отдал, нехай в обозе таскается. И то правда. Ну,
на что пехотинцу шашка? Своей ноши мало, что ли?
Было это уже под Киевом. Шли тогда горячие бои, и отбивались отчаянно
наши части зараз и от петлюровцев и от деникинцев. Стояла наша рота в
прикрытии артиллерии, в неглубоком тылу. А рядом к грузовику на веревке
наблюдательный воздушный шар был подвешен. То ли газ через оболочку стал
проходить, то ли щель какая в шаре образовалась, а только стал он потихоньку
спускаться, и как раз в самую нужную минуту.
Говорит тогда командир:
- А ну-ка, ребята, кто ростом поменьше? Хотя бы ты, Демченко, залезай в
корзину. Да винтовку-то брось, может, он тебя подымет. Еще бы хоть пять
минут продержаться - понаблюдать, что там за холмами делается.
Левка раз-раз - и уже в корзине. Поднялся опять шар. Но едва успел
Левка сверху по телефону несколько фраз сказать, как вдруг загудел, захрипел
воздух, и разорвался близко снаряд. Потом другой, еще ближе. Видят снизу,
что дело плохо. Стали на вал веревку наматывать и шар снижать, как бабахнет
вдруг совсем рядом! Грузовик ажно в сторону отодвинуло, двух коней осколками
убило, а Левка как сидел наверху, так и почувствовал, что рвануло шар кверху
и понесло по воздуху - перебило веревку взрывом.
Летит Левка, качается, ухватился руками за края корзинки и смотрит
вниз. А внизу бой отчаянный начинается. С непривычки у Левки голова
кружится, а когда увидел он, что несет его ветром прямо в сторону
неприятельского тыла, то совсем ему печально как-то на душе стало и даже
домой, в деревню, захотелось.
Слышит он, что прожужжала рядом пчелой пуля. Потом сразу точно осиный
рой загудел. Шар обстреливают, понял он.
"Прямо белым на штыки сяду", - подумал Левка.
Но ветер, к счастью, рванул сильней и потащил Левку дальше, за лес, за
речку, черт его знает куда.
Потом окончательно начал издыхать шар и опустился с Левкой прямо на
деревья. Заскакал он, как белка, по веткам, выбрался вниз и почесал голову.
Чеши не чеши, а делать что-нибудь надо.
Стал он пробираться лесом, выбрался на какую-то дорогу, к маленькому
лесному хутору. Подполз к плетню, видит - в хате петлюровцы сидят, не меньше
десятка, должно быть. Только собрался он утекать подальше, как заметил, что
на плетне мокрая солдатская рубаха сушится, а на ней погоны. Подкрался
Левка, стащил потихоньку и рубаху и штаны, а сам ходу в лес.
Напялил обмундировку и думает: "Ну, теперь и за белого бы сойти можно,
да пропуска их не знаю". Пополз обратно, слышит - неподалеку у дороги пост
стоит. Левка - рядом и слушает. Пролежал, должно быть, с час, вдруг топот -
кавалерист скачет.
- Стой! - кричат ему с поста. - Кто едет? Пропуск?
- Бомба, - отвечает тот. - А отзыв?
- Белгород.
"Хорошо, - подумал Левка, - погоны-то у меня есть, пропуск знаю, а
винтовки нет. Какой же я солдат без винтовки?"
Выбрался он подальше и пошел краем леса, близ дороги. Так прошел версты
четыре, видит - навстречу двое солдат идут. Заметили они Левку и окликнули,
спросили пропуск - ответил он.
- А почему, - спрашивает один, - винтовки у тебя нет?
И рассказал им Левка, что впереди красные партизаны на ихний отряд
налет сделали, чуть не всех перебили, а он как через речку спасался, так и
винтовку утопил. Посмотрели на него солдаты, видят - правда: гимнастерка
форменная и вся мокрая, штаны тоже, поверили.
А Левка и спрашивает их:
- А вы куда идете?
- На Семеновский хутор с донесением.
- На Семеновский? Так вот что, братцы, недавно тут зарево было видно. Я
думаю, уже не сожгли ли партизаны этот Семеновский хутор? Смотрите, не
нарвитесь.
Задумались белые, стали меж собой совещаться, а Левка добавляет им:
- А может, это не Семеновский горел, а какой другой? Разве отсюда
поймешь? Залезай кто-нибудь на дерево, оттуда все как на лодони видно. Я бы
сам полез, да нога зашиблена, еле иду.
Полез один и винтовку Левке подержать дал. А покуда тот лез, Левка и
говорит другому:
- Жужжит что-то. Не иначе, как ероплан по небу летит.
Задрал тот затылок, стал глазами по тучам шарить, а Левка прикладом по
башке как ахнет, так тот и свалился. Сшиб Левка выстрелом с дерева другого,
забрал донесение, забросил лишнюю винтовку в болото и пошел дальше.
Попадается ему навстречу какая-то рота. Подошел Левка к ротному и
отрапортовал, что впереди красные засаду сделали и белых поразогнали, а двое
убитых и сейчас там у самой дороги валяются. Остановился ротный и послал
двух конных Левкино донесение проверить. Вернулись конные и сообщают, что
действительно убитые возле самой дороги лежат.
Написал тогда ротный об этом донесение батальонному и отправил с
кавалеристом. А Левка идет дальше и радуется - пускай все ваши планы
перепутаются!
Так прошло еще часа два. По дороге заодно штыком провод полевого
телефона перерубил. Затем ведерко с дегтем нашел и в придорожный колодец его
опрокинул - хай лопают, песьи дети!
Так выбрался он на передовую линию, а там идет отчаянный бой, схватка,
и никому нет до Левки дела. Видит Левка, что не выдержат белые. Залег он
тогда в овражек, заметал себя сеном из соседнего стога и ожидает.
Только-только мимо ураганом пролетела красная конница, как выполз Левка,
содрал погоны и пошел своих разыскивать. На этот раз, когда увидели его
ребята, даже не удивились.
- Разве, - говорят, - тебя, черта, возьмет что-нибудь? Разве на тебя
погибель придет?
И ротный на этот раз нарядов не дал, потому что не за что было.
Наоборот, даже пожал руку, крепко-крепко.
А Левка ушел к лекпому Поддубному, попросил у него гармонь, сидит и
наигрывает песни, да песни-то все какие-то протяжные, грустные. Дядя
Нефедыч, земляк, покачал головой и сказал в шутку:
- Смотри, Левка, смерть накличешь.
Улыбнулся Левка и того не знал, что смерть ходит уже близко-близко
бесшумным дозором.
"Красный воин" (Москва), 1927, 30, 31 августа и 1 сентября
---------------------------------------------------------------------
Книга: А.Гайдар. Собрание сочинений в трех томах. Том 3
Издательство "Правда", Москва, 1986
OCR & SpellCheck: Zmiy (zpdd@chat.ru), 13 декабря 2001
---------------------------------------------------------------------
Раньше было проще. Упомянутый табель ясно указывал чиновнику его место
в запутанной канцелярии Российской империи. Каждый сверчок знал свой шесток.
И с этого исторического шестка он или "покорнейше" свиристел, обращаясь к
особам, восседавшим выше него, или громоподобно рыкал на тех, кои волею
судеб занимали нижние ступени иерархической лестницы.
Ставший теперь нарицательным именем, достопримечательный титулярный
советник, имея необходимость обратиться к высокой особе, начинал
приблизительно так:
"Ваше Высокопревосходительство! Имею честь покорнейше просить
соизволить обратить благосклонное внимание" и т.д.
Если письмо писалось не к превосходительству, а просто к благородию, то
можно было с успехом, не нарушая правил чинопочитания, пропустить из
упомянутого обращения слова "покорнейше", "соизволить", а также можно было
похерить и "честь". Благородие - не велика шишка, обойдется и без "чести".
Если же обращение адресовалось к лицу маленькому, незначительному, то
соответственно этому менялся и тон письма. Например:
"Городовому Гапкину.
Их высокоблагородие приказали предупредить: если от тебя будет и впредь
разить водкой и луком, а от сапог твоих колесным дегтем, то он турнет тебя,
мерзавца, всыпав предварительно суток двадцать ареста".
Коротко и ясно. И на сем понятном языке хорошо и спокойно
пересвистывались титулованные насекомые со своих насиженных шестков.
"Табель о рангах" ныне уничтожен, но сами чиновники живучи и,
следовательно, чиновничьи традиции - тоже. Правда, хитрый чиновник не
растерялся и составил, так сказать, неписаный табель.
Скажем, председатель губисполкома - это вроде губернатора. Военный
комиссар - воинский начальник. Председатель горсовета - глава городской
управы. Завгубсоцстрахом - попечитель богоугодных заведений.
Завженотделом... гм... это, конечно, труднее. Ну, скажем, дама-патронесса -
председательница общества призрения одиноких женщин и т.д.
И, руководствуясь указанной классификацией, советские чиновники свято
блюдут иерархические обычаи. Подумать только, сколько голов задумывается над
тем, как составить бумажку: "прошу" или "предлагаю", "приказал" или
"распорядился", "к выполнению" или "к руководству".
И часто, отыскивая форму наиболее подходящего обращения, эти чиновники
забывают о сути и смысле бумаги, соблюдая лишь, чтобы сама формула строго
соответствовала достоинству переписывающихся учреждений или лиц.
Что получается, когда кто-либо, не искушенный в тонкостях
чинопочитания, допустит промах, с достаточной ясностью показывает следующий
факт.
Обыкновенный и не слишком ученый рабочий, председатель месткома
транспортников No 9 составил корявую, но дельную бумажку и направил ее
начальнику разъезда Шелекса. Он указывал, что почта и газеты, адресованные в
местком, выдаются начальником кому попало и поэтому часто пропадают. Причем
предместкома неосторожно "предложил" начальнику выдавать корреспонденцию
только лицам, снабженным соответствующими удостоверениями.
Гнев и ужас охватили изумленного начальника. Нарушены все правила
субординации. Попраны устои неписаного табеля о рангах. Подан пагубный
пример для общественной нравственности. Открыто пахнет духом анархии и
безначалия - ему, титулярному начальнику разъезда, "предлагают"! Имеет ли
право местком предлагать, в то время, когда в силу своего незнатного
происхождения он может только "покорнейше просить"?!
И рьяный начальник, не входя в деловое обсуждение вопроса, дает
достойный ответ забывшимся месткомовцам. Вот дословно его резолюция,
торопливо написанная ядовитым жалом оскорбленного пера:
"Предлагать вы можете:
1. только своей жене.
2. своим подчиненным, если у вас таковые имеются..."
Засим следует точка и подпись с росчерком. За подписью же следует наше
недоумение: почему начальник оказался столь мягким, что ограничился только
отповедью? Надо было привлечь местком к суду за оскорбление, надо было раз
навсегда отбить охоту у неискушенных людей обходить законы канцелярских
традиций. Надо было, чтоб "действительные тайные" и "действительные явные"
бюрократы воспрянули духом и почувствовали, что их корпоративная честь
находится не только под охраной неписаных, но и писаных законов. В конце
концов, можно внести соответствующие дополнения в уголовный кодекс.
Чтобы каждый рожденный "просить" не имел права "предлагать". Чтобы
беспартийный, например, не смел хитро подписаться в конце письма "с
коммунистическим приветом".
Надо разделить приветы на категории: 1) простые, 2) гражданские, 3)
товарищеские, 4) коммунистические. Разбить просьбы на: 1) простые, 2)
почтительные, У) покорнейшие.
И надо строго регламентировать, кто и каким обращением имеет право
пользоваться. Тогда не будет недоразумений и головоломок.
Если неудобно будет провести это в законодательном порядке под видом
положения "о советском чинопочитании", то можно попробовать протащить под
маркой рационализации и стандартизации канцелярских взаимоотношений.
"Волна" ("Правда Севера".), Архангельск, 1929, 3 января
---------------------------------------------------------------------
Книга: А.Гайдар. Собрание сочинений в трех томах. Том 3
Издательство "Правда", Москва, 1986
OCR & SpellCheck: Zmiy (zpdd@chat.ru), 13 декабря 2001
---------------------------------------------------------------------
До сих пор я думал, что ведьмы, колдуны и черти окончательно лишены
права союзного гражданства и существуют только кое-где в воображении
наиболее темных и отсталых обитателей глухих углов нашей обширной страны.
Оказывается, ничего подобного. В Архангельске настоящая,
нефальсифицированная ведьма может поступить через биржу труда на службу, а
доподлинный средневековый черт имеет право числиться членом профсоюза любой
секции - от металлистов до просвещенцев включительно.
Несколько рабочих барака No 52 то ли по невежеству, то ли из озорства
отослали в фабзавком при лесозаводе No 2 заявление, в котором просили
уволить уборщицу в виду того, что она ведьма, страдает заразными накожными
болезнями и занимается колдовством.
В чем именно конкретно выражалось это малопочтенное занятие, в
заявлении не указано. Но это и не так важно, ибо святые отцы и
достопочтенные испанцы - инквизиторы средних веков - путем увещевания дыбою,
плетями и огнем достоверно допытались, что неблаговидное поведение
означенных ведьм заключается в том, что на метле, в ступе и на прочих
безмоторных планерах оные женщины направляют свой полет на вершины избранных
гор и, очутившись среди преступной компании чертей и колдунов, занимаются
легкомысленным и греховным времяпрепровождением.
Фабзавком лесозавода No 2 был в это время загружен вопросами о
ликвидации неграмотности и необходимости поднятия культурного уровня масс, а
поэтому он не обратил достаточного внимания на нелепость заявления и вместо
того, чтобы объяснить рабочим всю глупость их заблуждения, наложил
резолюцию, в которой предлагал комиссии охраны труда разобрать этот вопрос и
дать свое заключение.
Нам неизвестно, как именно производила обследование упомянутая
комиссия. Вероятно, она сняла точные показания: сколько раз в неделю
совершаются полеты? Совершаются ли они в дни отдыха в качестве законной
праздничной экскурсии или имеют место в рабочие дни и тем самым способствуют
увеличению прогулов? Как обставлена техника самого полета, то есть дается ли
старт с аэродрома или по принципу автожира* аппарат взвивается прямо через
трубу без разбега? И, наконец, оборудованы ли летательные аппараты, т.е.
метла или ступа, в соответствии с обязательными требованиями безопасности,
как, например, прожекторами, звуковыми сигналами и прочими достижениями
современной техники?
______________
* Автожирами называли в 20-30-е годы летательные аппараты типа нынешних
вертолетов.
Но, во всяком случае, комиссия охраны труда выяснила, очевидно, все
относящиеся к этому делу факты весьма добросовестно и зафиксировала это в
своей резолюции, с удовлетворением принятой к сведению завкомом. Резолюция
эта дословно гласит следующее:
"Факт заболевания накожными болезнями не подтвердился, что же касается
колдовства, то поставить это ей (ведьме. - А.Г.) на вид..."
Я не знаю, чему после этого удивляться? Тому ли, что профсоюзные
испанцы ограничились только тем, что объявили ведьме профсоюзный выговор, а
не постановили, по примеру своих испанских предшественников, устроить
публичное сожжение, распределив на присутствие при оном билеты через завком
и месткомы? То ли тому, как велики еще залежи глупости и невежества даже в
таких, казалось бы, культурных учреждениях, какими должны быть комиссии
охраны труда и фабзав-
"Волна" ("Правда Севера"), Архангельск, 1929, 7 апреля
---------------------------------------------------------------------
Книга: А.Гайдар. Собрание сочинений в трех томах. Том 3
Издательство "Правда", Москва, 1986
OCR & SpellCheck: Zmiy (zpdd@chat.ru), 13 декабря 2001
---------------------------------------------------------------------
В лесу, недалеко от устья извилистой речки Мудьюги, сошлись кучкой
деревни: Кушкушара, Горки, Наволок, Верховье, Патракеево и Кадь.
При въезде в любую из этих деревень, объединяемых Патракеевским
сельсоветом, первое, что удивит глаз чужого человека, это множество больших,
красивых домов. Они не похожи ни на городские домики рабочих окраин, ни на
просторные, тяжелые избы северных деревень. Крытые железом, окрашенные в
голубой или серый цвет, разделенные на несколько комнат, заставленных
буфетами, шкафами, диванами и этажерками, они напоминают купеческие особняки
бывшего уездного города.
Все это дома судовладельцев. Тех самых, которые имели на Мудьюге в
прежние времена до 150 парусных судов и ходили за грузом рыбы в Мурманск и
Норвегию.
Они были хозяевами моря, ибо это они устанавливали на рыбу продажные
цены. Они были хозяевами Мудьюги-реки и Зимнего берега, ибо это они на своих
судах содержали матросами почти всю остальную рабочую силу окрестных
деревень.
Старые ветры дуют с моря. Старые хозяева гнут к старому. Но по-новому
нынче хочет жить рыбацкая промысловая Мудьюга.
Возле колодцев, возле прорубей, где собираются бабы, у сельсовета, в
школе, в больнице, на собраниях, в бедняцких избушках и кулацких доминах -
повсюду услышит новый человек живое слово:
- Колхоз... насчет колхоза. Скоро ли колхоз?
- Провалиться бы этому колхозу!
- Федор записался уже в колхоз.
- Семен тоже записался.
- Никчемная, по-моему, эта затея.
- Слыхали, а кулак Курконосов сам пришел проситься в колхоз. "Я,
говорит, и сам стою за этакое дело".
- Слыхали, а беднячка Копытова записалась, да назад. Засмеяли, говорит,
соседи.
- А кто у ней соседи? Известно кто!
- Жили и без колхоза.
- Ты, Иван Петрович, жил, ты кулак, тебе что было не жить?
- Ну, ну, потише. Я тебе не кулак, а середняк.
- Знаем мы вас, таких середняков. За таких середняков сельсовету в шею
надо бы.
Шумит и волнуется рыбацкая Мудьюга, и митингует Кушкушара, собирают
сходку горки, обсуждает план колхоза Наволок. И Верховье, и Патракеево, и
Кадь обсуждают тоже.
Нелегко строить колхоз там, где на 400 дворов приходится 36 одних явных
кулаков-лишенцев. 36 крупных морских акул, уже затонувших, но еще не
обломавших свои цепкие, хищные зубы. Из 400 дворов эти 36 заплатили 60
процентов всего сельхозналога. Около них группируются кучки хищников
помельче. Многие из них пока еще в защитной краске середняка. Многие хищники
исподтишка и потихоньку.
- Зачем нам колхоз, - говорят они. - Ведь у нас есть
рыбацко-промысловое кооперативное товарищество. Вот где надо объединяться и
незачем затевать новое дело.
- Разве не кооперация столбовая дорога к социализму? Надо объединяться
вокруг кооперации, а не заниматься выдумкой колхозов.
- Вот, - сказал мне председатель промысловой артели. - Вот вам все
личные учетные карточки Рыбаксоюза. Их тут почти полторы сотни. В этой пачке
отдельно бедняки, в этой - середняки, а вот здесь кулаки. Кулаков у нас было
5 штук, а теперь нет - вычистили.
Я отложил пятерых кулаков в сторону и взял две оставшиеся пачки и сразу
же по весу определил, что бедняки как-то подозрительно легковаты, а
середняки крепко потянули книзу.
Бедняков - 37, середняков - 98, кулаков нет, батраков нет тоже.
Было интересно рассматривать карточки и по сумме налога, по обороту от
промыслов, по оценке рыболовного инвентаря создавать себе представление о
характере незнакомого мне хозяйства бедняка Ивана Федорова или середняка
Петра Иванова.