Страница:
– Вот ты где! – Его улыбка, нежная и снисходительно-веселая, сказала ей, что он догадывается, о чем она думает. Она бросилась бы к нему и расцеловала, если бы в дверях за ним не появился доктор Гесселиус.
– Как Джек? – спросила она.
– Я настроен оптимистично, – ответил доктор, входя в комнату. От него всегда пахло табаком, а из кармана неизменно торчали минимум две трубки.
– Сегодня хрипы в легких впервые ослабли. Он говорит, что горло болит меньше, а это хороший признак.
– Но как быть с кашлем? Здесь улучшений нет, по-прежнему в мокроте появляются прожилки крови.
Доктор Гесселиус взял ее запястья, извлек из жилетного кармашка часы и, считая пульс, пустился в пространные объяснения:
– Гемофизис, или кровохарканье, не так опасен при туберкулезе, как некоторые другие симптомы. Конечно, говорить о таких вещах не слишком приятно, но фатальный исход от кровотечения при туберкулезе практически исключен.
Она с беспокойством взглянула на Коннора, хмурого, но не испуганного, и решила, что слова доктора Гесселиуса можно воспринимать с оптимизмом.
– А как ваше самочувствие, Софи? Больше нет слабости, головокружений?
– Нет, все прошло.
– Аппетит хороший?
– Прекрасный.
– Ее аппетит не знает границ, – фыркнул Коннор. Она состроила ему гримаску, а доктор довольно хмыкнул. Они вышли в коридор.
– Ваш пульс несколько учащен; совсем немного, поэтому можно не беспокоиться. Вы простужены?
– Обычный насморк, ничего серьезного.
– M-м, желательно, чтобы вы оставались дома дня два. Постельный режим необязателен, просто все делайте не торопясь, спокойно.
– Хорошо, доктор, но сегодня утром мне непременно нужно побывать на «Калиновом».
– Зачем? – требовательно спросил Коннор.
– Сегодня день выплаты. Вчера же я выходила…
– Тем не менее я считаю…
– А кто-нибудь другой может выдать шахтерам зарплату? – перебил доктора Коннор. – Дженкс или Пинни? Почему обязательно ты должна это делать?
– Необязательно, чтобы это была я, – сказала она сердито. – Но никто не сможет открыть сейф, потому что я заперла ключ от него в моем столе, а это значит…
– Это значит, что на рудник поеду я, – объявил он безапелляционно, тоном, в котором так и слышалось: не-думай-спорить-со-мной-ибо-это-бесполезно. – Где ключ?
– У меня в сумочке, – сухо ответила она, поджав губы. – Внизу, на столике в холле.
– Пойдемте, доктор, заодно провожу вас. – И без лишних слов он положил руку на плечо доктору Гесселиусу и повел к лестнице.
Прислонившись к двери комнаты Джека, Софи с улыбкой прошептала:
– Ох, и натворит же он дел в парламенте!
– У меня только две минутки, мэм, правда, мне не следовало бы приходить и беспокоить вас и все такое, но… я должна была узнать, как Джек. Я слышала, он очень плох, и не могла не прийти.
– Это правда, Сидони. Боюсь, он серьезно болен.
– Ему даже хуже, чем раньше?
– Да.
– О! – Голова ее скорбно поникла, и блестящие волосы, завившиеся от дождя в мелкие кудряшки, упали ей на лицо. Маленькая, сгорбившаяся на диване, она была похожа на горюющего ребенка.
– Не хотите ли увидеть его? Конечно, только на минутку.
Девушка вскинула голову, и ее огромные глаза вновь радостно вспыхнули.
– О, мэм! Вы думаете, это ему не повредит?
Софи встала.
– Ну, если вы пробудете у него не больше минуты. Он, наверное, сейчас проснулся; он вообще почти не спит. Вы ни в коем случае не должны позволять ему говорить – это вредно для его горла и очень утомляет его.
Они поднялись наверх, и Софи просунула голову в открытую дверь комнаты Джека. Как она и предполагала, он не спал, а сидел, подложив под спину подушку, и глядел в окно на непрекращающийся дождь. Джек устало улыбнулся Софи, но, увидев, кто пришел с ней, просиял такой радостью и нежностью, таким благодарным удивлением, что у Софи сжалось сердце. Проглотив комок в горле, она сказала:
– Смотри, кто пришел, Джек.
– Сидони! – прохрипел он и схватился рукой за горло.
– Привет! – сказала девушка, сделав робкий шажок от двери. – Я пришла навестить тебя.
Софи поняла, что ее присутствие нежелательно.
– Только несколько минут, – напомнила она Сидони и исчезла, деликатно прикрыв за собой дверь.
Сойдя вниз, Софи поворошила поленья в камине и уставилась на огонь, видя перед собой восторженные лица Джека и Сидони и то, как они жадно смотрели друг на друга. Они были влюблены – всякий, имеющий глаза, понял бы это. Почему же это стало откровением для нее? Она видела Сидони прежде, когда та приходила узнать у Софи, куда уехал Джек. Она так страдала, но Софи была поглощена собственными переживаниями, охвачена испепеляющей гордыней и не обратила на это внимания. Ей стало стыдно: ее мечты исполнились – у нее был любимый мужчина и ребенок, который скоро родится, у Сидони же – лишь безнадежно больной возлюбленный и горе впереди.
Софи услышала шаги на лестнице и направилась к двери, чтобы встретить девушку. Сидони заметила Софи и попыталась выдавить из себя улыбку, но в ту же секунду лицо ее сморщилось, и она разразилась безудержными рыданиями. Не задумываясь, Софи обняла ее. Они стояли в полутемном коридоре, Софи успокаивающе гладила девушку по плечу.
– Он так ужасно выглядит, – всхлипнула Сидони сквозь слезы, – я не могла вынести этого, пришлось уйти.
– И все же, Сидони, доктор говорит, что ему становится лучше. Меньше хрипов в легких.
Сидони достала платочек и высморкалась.
– Миссис Пендарвис, можно мне будет приходить иногда? Я не стану долго задерживаться, только на…
– Ну, конечно. Приходи в любое время.
– Благодарю вас, мэм. Я думаю, Джек захочет, чтобы я пришла еще.
– Я знаю, что захочет. Ты действуешь на него лучше всяких лекарств, – сказала она, и Сидони благодарно улыбнулась сквозь слезы.
Теперь девушка приходила через день, всегда под вечер, между пятичасовым чаем и обедом, чтобы не помешать заведенному в доме распорядку. Она никогда не задерживалась долго. Софи оставляла их одних – черт с ними, с приличиями. Сидони и правда действовала на Джека благотворнее, чем что бы то ни было.
Мало-помалу он пошел на поправку. Благодаря прописанным доктором Гесселиусом полосканиям и таблеткам горло Джека перестало болеть, и вскоре он мог говорить, не прилагая слишком много усилий, хотя по-прежнему ему было предписано не увлекаться разговором, чтобы уменьшить нагрузку на гортань и легкие. Лихорадочный пот, от которого он просыпался по ночам, стал мучить его реже, и он мог спать дольше. В результате он стал выглядеть лучше, не таким серым и изможденным, а от новой диеты начал прибавлять в весе. Теперь после полудня Джек спускался вниз и проводил время в гостиной, где жарче пылал камин и окна были обращены на запад. Свет и свежий воздух были необходимы ему, и он следовал за солнцем (не слишком ярким в ноябре, но все же), переходя из комнаты в комнату, надеясь, что слабые бледные лучи исцелят его. Когда Коннор бывал занят, компанию ему составляла Марис, а там и Софи стала пораньше возвращаться с рудника – часа в два – и играла с ним в криббидж, прежде чем подняться к себе поспать часок. Ее беременность еще не бросалась в глаза и по-прежнему оставалась тайной для знакомых. Ей казалось, что на руднике считают, что она уходит раньше, потому что спешит к молодому мужу, и они были не слишком далеки от истины.
– Хотелось бы мне, чтобы дядя увидел меня сейчас, – как-то, сидя с Джеком в гостиной, сказала она. Коннор уехал в Тэвисток на встречу с членами партийного комитета, у Марис был выходной.
– Зачем? – с любопытством взглянул на нее Джек, оторвавшись от пасьянса, который раскладывал на подносе, держа его на коленях.
– Потому что он всегда хотел, чтобы я занималась «женским делом». Посмотри на меня, Джек. Что может быть женственнее, чем вязание пинеток?
Он хихикнул.
– Да, ты выглядишь как образцовая мамаша, это точно. Что ж, появится младенец, и перестанешь быть деловой женщиной?
Она откинула голову на спинку кресла.
– Думаю, да. Хотя мне, знаешь ли, нравится мое дело, оно… придает жизни смысл, значительность. А это важно для меня, – серьезно добавила она.
– Может, ты будешь такой же хорошей матерью. Материнство тоже придает, так сказать, смысл и значительность жизни.
Она согласно кивнула.
– А «Калиновый» по-прежнему будет моим. Мистер Эндрюсон станет заниматься текущими делами рудника, но владеть им все равно буду я. У меня большие планы насчет него.
– Что ж, у тебя есть все, что ты могла бы себе пожелать.
Она с нежностью улыбнулась ему. Он был более грубой копией своего брата, и уже за одно это она любила его, не говоря о других достоинствах, присущих ему. Он был так же горд, как Коннор, и ему не удавалось этого скрывать, несмотря на то, что он постоянно поддразнивал Коннора, величая «достопочтенным мистером Пендарвисом» и другими, куда менее лестными титулами. Он любил рассказывать об их с Коннором детстве, и хотя она знала, что оно было тяжелым, не могла заставить себя прервать волновавшие их обоих воспоминания. Трагедия семьи Пендарвис глубоко печалила ее, но были в их жизни и светлые моменты, и она любила слушать истории о Мэри, Эгдоне и их детях и открывать для себя, что любовь, царившая в их нищем доме, торжествовала над бедностью.
Они вздрогнули от громкого стука в парадную дверь и вопросительно переглянулись. Сидони сегодня не должна была прийти, доктора они ждали не раньше завтрашнего дня. Софи вышла в холл и крикнула вниз, в кухню:
– Я открою, миссис Болтон!
Это был Уильям Холиок, одетый в синий воскресный костюм с черной бабочкой на шее. На мгновение Софи испугалась, что забыла о какой-нибудь из своих церковных обязанностей – она и Уильям пели во взрослом хоре, вдобавок Уильям недавно стал членом церковного совета. Он снял шляпу и несколько натянуто улыбнулся – крупный мужчина, некрасивый и чересчур прямолинейный.
– Добрый день, мистер Холиок. Милости прошу, – радушно пригласила она, отступила назад и шире распахнула дверь.
Он замялся.
– Я пришел спросить, не могу ли я поговорить с мистером Джеком Пендарвисом? Я всего на минуту.
– А! – Она улыбнулась, охваченная недобрым предчувствием, мгновенно поняв, что он пришел поговорить о Сидони. Она разрывалась между желанием защитить ее и Джека и правилами гостеприимства. – Входите, пожалуйста.
Нагнувшись, чтобы не задеть головой притолоку – такой он был высокий, – Уильям вошел в холл. Если бы Джек был у себя наверху, у Софи была бы возможность предупредить его, чтобы он внутренне подготовился к встрече. А так Уильяму стоило повернуть голову, чтобы увидеть его.
– Джек! – позвала она бодрым голосом. – К тебе посетитель. Мистер Холиок.
– Не вставай, – поспешно сказал Уильям, когда Джек хотел откинуть одеяло. – Я не займу много времени. – Он казался еще более смущенным, чем Джек, и более встревоженным, словно не ожидал увидеть своего противника в таком плачевном состоянии. Софи показалось, что она уловила сочувствие в его глазах, прежде чем Уильям опустил их и уставился на шляпу, которую вертел в огромных сильных руках.
– С вашего позволения, – сказала Софи решительно, – я удалюсь, мне нужно дать кое-какие распоряжения миссис Болтон.
Миссис Болтон готовила начинку из свежей селедки для пирога к ужину. Все в доме не терпели селедку, особенно Джек, но доктор Гесселиус утверждал, что в его теперешнем положении она необходима ему, поэтому все ели ее, чтобы составить Джеку компанию. Усевшись на скамью у длинного кухонного стола, Софи взяла нож и принялась чистить и нарезать айву для начинки, болтая с домоправительницей о разных пустяках и поглядывая на часы над плитой. Прошло десять минут, потом еще пять, тогда Софи встала, решив, что у мужчин было достаточно времени для выяснения отношений, и поднялась наверх.
Двери в гостиную была распахнуты, и она поспешила войти. Взгляд Джека был устремлен в окна позади дивана. Он повернулся к ней, и она быстро направилась к нему, увидев печаль на его вытянутом худом лице.
– Джек! Как ты, хорошо себя чувствуешь? – Он молча кивнул. – Не хочешь сыграть в карты? – поколебавшись секунду, деликатно спросила Софи на тот случай, если он вдруг предпочтет сделать вид, что ничего не произошло.
– Вы знаете его? – спросил он хриплым голосом.
– Уильяма? Конечно, я знаю его всю жизнь.
– Что вы о нем думаете?
– Он… он хороший человек, – подумав, ответила Софи. Джек наклонил голову.
– Да, вы правы.
– Он… – Она подошла к кушетке, на которой лежал Джек, и присела на краешек. Тот, удивленный, подвинулся, давая ей место. – Он очень долго был влюблен в Сидони, – сказала она прямо.
Джек кивнул.
– Можешь догадаться, Софи, что он хотел от меня. Хотел узнать, каковы мои намерения. Если честные, сказал он, то он не будет стоять у меня на пути. Это в том случае, если Сидони выберет меня, – добавил он несчастным голосом. – Ведь он богат?
– Нет, конечно, нет, он… – Холиок был управляющим в Линтон-холл-фарм, но внезапно до нее дошло, что по сравнению с Джеком тот, конечно, мог считаться богатым. – Что ты собираешься делать?
Его землистое лицо чуть порозовело от волнения.
– Если б я выздоровел, – прошептал он, – то смог бы работать. Клянусь, я отниму у него Сидони и никогда не отпущу от себя.
Она взяла его руку. Если не принимать во внимание ее бледность, его рука была в точности как у Коннора: крупная, с длинными пальцами.
– Сидони счастливая женщина, если за ней ухаживают два столь достойных джентльмена.
Джек слабо улыбнулся ей и снова отвернулся к окну.
19
– Как Джек? – спросила она.
– Я настроен оптимистично, – ответил доктор, входя в комнату. От него всегда пахло табаком, а из кармана неизменно торчали минимум две трубки.
– Сегодня хрипы в легких впервые ослабли. Он говорит, что горло болит меньше, а это хороший признак.
– Но как быть с кашлем? Здесь улучшений нет, по-прежнему в мокроте появляются прожилки крови.
Доктор Гесселиус взял ее запястья, извлек из жилетного кармашка часы и, считая пульс, пустился в пространные объяснения:
– Гемофизис, или кровохарканье, не так опасен при туберкулезе, как некоторые другие симптомы. Конечно, говорить о таких вещах не слишком приятно, но фатальный исход от кровотечения при туберкулезе практически исключен.
Она с беспокойством взглянула на Коннора, хмурого, но не испуганного, и решила, что слова доктора Гесселиуса можно воспринимать с оптимизмом.
– А как ваше самочувствие, Софи? Больше нет слабости, головокружений?
– Нет, все прошло.
– Аппетит хороший?
– Прекрасный.
– Ее аппетит не знает границ, – фыркнул Коннор. Она состроила ему гримаску, а доктор довольно хмыкнул. Они вышли в коридор.
– Ваш пульс несколько учащен; совсем немного, поэтому можно не беспокоиться. Вы простужены?
– Обычный насморк, ничего серьезного.
– M-м, желательно, чтобы вы оставались дома дня два. Постельный режим необязателен, просто все делайте не торопясь, спокойно.
– Хорошо, доктор, но сегодня утром мне непременно нужно побывать на «Калиновом».
– Зачем? – требовательно спросил Коннор.
– Сегодня день выплаты. Вчера же я выходила…
– Тем не менее я считаю…
– А кто-нибудь другой может выдать шахтерам зарплату? – перебил доктора Коннор. – Дженкс или Пинни? Почему обязательно ты должна это делать?
– Необязательно, чтобы это была я, – сказала она сердито. – Но никто не сможет открыть сейф, потому что я заперла ключ от него в моем столе, а это значит…
– Это значит, что на рудник поеду я, – объявил он безапелляционно, тоном, в котором так и слышалось: не-думай-спорить-со-мной-ибо-это-бесполезно. – Где ключ?
– У меня в сумочке, – сухо ответила она, поджав губы. – Внизу, на столике в холле.
– Пойдемте, доктор, заодно провожу вас. – И без лишних слов он положил руку на плечо доктору Гесселиусу и повел к лестнице.
Прислонившись к двери комнаты Джека, Софи с улыбкой прошептала:
– Ох, и натворит же он дел в парламенте!
* * *
Известие, что в Стоун-хаузе поселился брат мистера Пен-дарвиса, мгновенно облетело всю округу, и несколько дней спустя в дверь робко постучался посетитель, вернее, посетительница. Даже проливной дождь не смог остановить Сидони Тиммс. Старенький зонтик служил плохой защитой, и она вымокла до нитки, подол платья был забрызган грязью, но лицо ее сияло от радости и теплившейся надежды. Софи проводила ее в гостиную к пылавшему камину и велела Марис просушить мокрый плащ девушки на кухне. Сидони отказалась от горячего чая, но по настойчивой просьбе Софи присела на диван, стискивая на коленях свои маленькие ладошки.– У меня только две минутки, мэм, правда, мне не следовало бы приходить и беспокоить вас и все такое, но… я должна была узнать, как Джек. Я слышала, он очень плох, и не могла не прийти.
– Это правда, Сидони. Боюсь, он серьезно болен.
– Ему даже хуже, чем раньше?
– Да.
– О! – Голова ее скорбно поникла, и блестящие волосы, завившиеся от дождя в мелкие кудряшки, упали ей на лицо. Маленькая, сгорбившаяся на диване, она была похожа на горюющего ребенка.
– Не хотите ли увидеть его? Конечно, только на минутку.
Девушка вскинула голову, и ее огромные глаза вновь радостно вспыхнули.
– О, мэм! Вы думаете, это ему не повредит?
Софи встала.
– Ну, если вы пробудете у него не больше минуты. Он, наверное, сейчас проснулся; он вообще почти не спит. Вы ни в коем случае не должны позволять ему говорить – это вредно для его горла и очень утомляет его.
Они поднялись наверх, и Софи просунула голову в открытую дверь комнаты Джека. Как она и предполагала, он не спал, а сидел, подложив под спину подушку, и глядел в окно на непрекращающийся дождь. Джек устало улыбнулся Софи, но, увидев, кто пришел с ней, просиял такой радостью и нежностью, таким благодарным удивлением, что у Софи сжалось сердце. Проглотив комок в горле, она сказала:
– Смотри, кто пришел, Джек.
– Сидони! – прохрипел он и схватился рукой за горло.
– Привет! – сказала девушка, сделав робкий шажок от двери. – Я пришла навестить тебя.
Софи поняла, что ее присутствие нежелательно.
– Только несколько минут, – напомнила она Сидони и исчезла, деликатно прикрыв за собой дверь.
Сойдя вниз, Софи поворошила поленья в камине и уставилась на огонь, видя перед собой восторженные лица Джека и Сидони и то, как они жадно смотрели друг на друга. Они были влюблены – всякий, имеющий глаза, понял бы это. Почему же это стало откровением для нее? Она видела Сидони прежде, когда та приходила узнать у Софи, куда уехал Джек. Она так страдала, но Софи была поглощена собственными переживаниями, охвачена испепеляющей гордыней и не обратила на это внимания. Ей стало стыдно: ее мечты исполнились – у нее был любимый мужчина и ребенок, который скоро родится, у Сидони же – лишь безнадежно больной возлюбленный и горе впереди.
Софи услышала шаги на лестнице и направилась к двери, чтобы встретить девушку. Сидони заметила Софи и попыталась выдавить из себя улыбку, но в ту же секунду лицо ее сморщилось, и она разразилась безудержными рыданиями. Не задумываясь, Софи обняла ее. Они стояли в полутемном коридоре, Софи успокаивающе гладила девушку по плечу.
– Он так ужасно выглядит, – всхлипнула Сидони сквозь слезы, – я не могла вынести этого, пришлось уйти.
– И все же, Сидони, доктор говорит, что ему становится лучше. Меньше хрипов в легких.
Сидони достала платочек и высморкалась.
– Миссис Пендарвис, можно мне будет приходить иногда? Я не стану долго задерживаться, только на…
– Ну, конечно. Приходи в любое время.
– Благодарю вас, мэм. Я думаю, Джек захочет, чтобы я пришла еще.
– Я знаю, что захочет. Ты действуешь на него лучше всяких лекарств, – сказала она, и Сидони благодарно улыбнулась сквозь слезы.
Теперь девушка приходила через день, всегда под вечер, между пятичасовым чаем и обедом, чтобы не помешать заведенному в доме распорядку. Она никогда не задерживалась долго. Софи оставляла их одних – черт с ними, с приличиями. Сидони и правда действовала на Джека благотворнее, чем что бы то ни было.
Мало-помалу он пошел на поправку. Благодаря прописанным доктором Гесселиусом полосканиям и таблеткам горло Джека перестало болеть, и вскоре он мог говорить, не прилагая слишком много усилий, хотя по-прежнему ему было предписано не увлекаться разговором, чтобы уменьшить нагрузку на гортань и легкие. Лихорадочный пот, от которого он просыпался по ночам, стал мучить его реже, и он мог спать дольше. В результате он стал выглядеть лучше, не таким серым и изможденным, а от новой диеты начал прибавлять в весе. Теперь после полудня Джек спускался вниз и проводил время в гостиной, где жарче пылал камин и окна были обращены на запад. Свет и свежий воздух были необходимы ему, и он следовал за солнцем (не слишком ярким в ноябре, но все же), переходя из комнаты в комнату, надеясь, что слабые бледные лучи исцелят его. Когда Коннор бывал занят, компанию ему составляла Марис, а там и Софи стала пораньше возвращаться с рудника – часа в два – и играла с ним в криббидж, прежде чем подняться к себе поспать часок. Ее беременность еще не бросалась в глаза и по-прежнему оставалась тайной для знакомых. Ей казалось, что на руднике считают, что она уходит раньше, потому что спешит к молодому мужу, и они были не слишком далеки от истины.
– Хотелось бы мне, чтобы дядя увидел меня сейчас, – как-то, сидя с Джеком в гостиной, сказала она. Коннор уехал в Тэвисток на встречу с членами партийного комитета, у Марис был выходной.
– Зачем? – с любопытством взглянул на нее Джек, оторвавшись от пасьянса, который раскладывал на подносе, держа его на коленях.
– Потому что он всегда хотел, чтобы я занималась «женским делом». Посмотри на меня, Джек. Что может быть женственнее, чем вязание пинеток?
Он хихикнул.
– Да, ты выглядишь как образцовая мамаша, это точно. Что ж, появится младенец, и перестанешь быть деловой женщиной?
Она откинула голову на спинку кресла.
– Думаю, да. Хотя мне, знаешь ли, нравится мое дело, оно… придает жизни смысл, значительность. А это важно для меня, – серьезно добавила она.
– Может, ты будешь такой же хорошей матерью. Материнство тоже придает, так сказать, смысл и значительность жизни.
Она согласно кивнула.
– А «Калиновый» по-прежнему будет моим. Мистер Эндрюсон станет заниматься текущими делами рудника, но владеть им все равно буду я. У меня большие планы насчет него.
– Что ж, у тебя есть все, что ты могла бы себе пожелать.
Она с нежностью улыбнулась ему. Он был более грубой копией своего брата, и уже за одно это она любила его, не говоря о других достоинствах, присущих ему. Он был так же горд, как Коннор, и ему не удавалось этого скрывать, несмотря на то, что он постоянно поддразнивал Коннора, величая «достопочтенным мистером Пендарвисом» и другими, куда менее лестными титулами. Он любил рассказывать об их с Коннором детстве, и хотя она знала, что оно было тяжелым, не могла заставить себя прервать волновавшие их обоих воспоминания. Трагедия семьи Пендарвис глубоко печалила ее, но были в их жизни и светлые моменты, и она любила слушать истории о Мэри, Эгдоне и их детях и открывать для себя, что любовь, царившая в их нищем доме, торжествовала над бедностью.
Они вздрогнули от громкого стука в парадную дверь и вопросительно переглянулись. Сидони сегодня не должна была прийти, доктора они ждали не раньше завтрашнего дня. Софи вышла в холл и крикнула вниз, в кухню:
– Я открою, миссис Болтон!
Это был Уильям Холиок, одетый в синий воскресный костюм с черной бабочкой на шее. На мгновение Софи испугалась, что забыла о какой-нибудь из своих церковных обязанностей – она и Уильям пели во взрослом хоре, вдобавок Уильям недавно стал членом церковного совета. Он снял шляпу и несколько натянуто улыбнулся – крупный мужчина, некрасивый и чересчур прямолинейный.
– Добрый день, мистер Холиок. Милости прошу, – радушно пригласила она, отступила назад и шире распахнула дверь.
Он замялся.
– Я пришел спросить, не могу ли я поговорить с мистером Джеком Пендарвисом? Я всего на минуту.
– А! – Она улыбнулась, охваченная недобрым предчувствием, мгновенно поняв, что он пришел поговорить о Сидони. Она разрывалась между желанием защитить ее и Джека и правилами гостеприимства. – Входите, пожалуйста.
Нагнувшись, чтобы не задеть головой притолоку – такой он был высокий, – Уильям вошел в холл. Если бы Джек был у себя наверху, у Софи была бы возможность предупредить его, чтобы он внутренне подготовился к встрече. А так Уильяму стоило повернуть голову, чтобы увидеть его.
– Джек! – позвала она бодрым голосом. – К тебе посетитель. Мистер Холиок.
– Не вставай, – поспешно сказал Уильям, когда Джек хотел откинуть одеяло. – Я не займу много времени. – Он казался еще более смущенным, чем Джек, и более встревоженным, словно не ожидал увидеть своего противника в таком плачевном состоянии. Софи показалось, что она уловила сочувствие в его глазах, прежде чем Уильям опустил их и уставился на шляпу, которую вертел в огромных сильных руках.
– С вашего позволения, – сказала Софи решительно, – я удалюсь, мне нужно дать кое-какие распоряжения миссис Болтон.
Миссис Болтон готовила начинку из свежей селедки для пирога к ужину. Все в доме не терпели селедку, особенно Джек, но доктор Гесселиус утверждал, что в его теперешнем положении она необходима ему, поэтому все ели ее, чтобы составить Джеку компанию. Усевшись на скамью у длинного кухонного стола, Софи взяла нож и принялась чистить и нарезать айву для начинки, болтая с домоправительницей о разных пустяках и поглядывая на часы над плитой. Прошло десять минут, потом еще пять, тогда Софи встала, решив, что у мужчин было достаточно времени для выяснения отношений, и поднялась наверх.
Двери в гостиную была распахнуты, и она поспешила войти. Взгляд Джека был устремлен в окна позади дивана. Он повернулся к ней, и она быстро направилась к нему, увидев печаль на его вытянутом худом лице.
– Джек! Как ты, хорошо себя чувствуешь? – Он молча кивнул. – Не хочешь сыграть в карты? – поколебавшись секунду, деликатно спросила Софи на тот случай, если он вдруг предпочтет сделать вид, что ничего не произошло.
– Вы знаете его? – спросил он хриплым голосом.
– Уильяма? Конечно, я знаю его всю жизнь.
– Что вы о нем думаете?
– Он… он хороший человек, – подумав, ответила Софи. Джек наклонил голову.
– Да, вы правы.
– Он… – Она подошла к кушетке, на которой лежал Джек, и присела на краешек. Тот, удивленный, подвинулся, давая ей место. – Он очень долго был влюблен в Сидони, – сказала она прямо.
Джек кивнул.
– Можешь догадаться, Софи, что он хотел от меня. Хотел узнать, каковы мои намерения. Если честные, сказал он, то он не будет стоять у меня на пути. Это в том случае, если Сидони выберет меня, – добавил он несчастным голосом. – Ведь он богат?
– Нет, конечно, нет, он… – Холиок был управляющим в Линтон-холл-фарм, но внезапно до нее дошло, что по сравнению с Джеком тот, конечно, мог считаться богатым. – Что ты собираешься делать?
Его землистое лицо чуть порозовело от волнения.
– Если б я выздоровел, – прошептал он, – то смог бы работать. Клянусь, я отниму у него Сидони и никогда не отпущу от себя.
Она взяла его руку. Если не принимать во внимание ее бледность, его рука была в точности как у Коннора: крупная, с длинными пальцами.
– Сидони счастливая женщина, если за ней ухаживают два столь достойных джентльмена.
Джек слабо улыбнулся ей и снова отвернулся к окну.
19
– Хорошо, что мы наконец решились рассказать о скором прибавлении в нашем семействе, – бросила Софи через плечо вышедшему из ванной комнаты Коннору, который даже издалека благоухал лавровым мылом. Приложив ладони к животу, обтянутому темным шелковым платьем, она критически оглядела себя в зеркале платяного шкафа. Может, стоит надеть другое, желтовато-коричневое парчовое – бархатная отделка на нем прикроет талию. Ох, да что беспокоиться! После сегодняшнего вечера о ее беременности станет известно всей деревне, и можно толстеть сколько хочется, ничуть не заботясь о разговорах.
Софи обернулась к Коннору, который стоял у комода с зеркалом, повязывал галстук.
– О! – вырвалось у нее. – Ты собираешься пойти в этом костюме?
Он оглядел свою темно-синюю скромную пару, в которой был на их бракосочетании.
– Да, хотел. А чем он плох?
– Ничем, просто… я думала, сегодня, поскольку это особый случай и там будет Ноултон… – Почему она должна что-то объяснять? Сегодня их первое официальное появление в свете как супругов. Дядя пригласил их на прием, устроенный в честь Клайва Ноултона по случаю его ухода в отставку. Он пригласил также и Роберта Кродци, и эта встреча послужит началом негласного соперничества Роберта и Коннора за благосклонность Ноултона. Кроме того, Софи решила именно на этом вечере сообщить, что они ждут ребенка. Тут же заработают досужие языки, моментально будут сосчитаны месяцы их супружества. Все, кто удивлялся, почему первая красавица Уикерли сбежала темной ночью с корнуоллским шахтером, получат подтверждение своим самым худшим догадкам. Софи будет высоко держать голову и игнорировать шепотки за спиной, но в ее ушах они будут звучать воплями осуждения.
Сказать, что это важнейший для Пендарвисов вечер, все равно что не сказать ничего. Ее ладони уже были влажны от волнения. Она накричала на бедную Марис, которая не так ее причесала, а теперь вот Коннор надел синий костюм вместо черного смокинга, да еще повязал этот жуткий галстук. Софи еле сдержалась, чтобы не вырвать его из рук Коннора.
– Это мой лучший костюм, – сказал он, стараясь не злиться. – Первый раз слышу, что он плох. Что же мне, по-твоему, надеть?
Она стиснула зубы; они опоздают, если придется одеваться самой и одевать его.
– Я говорила тебе, что одежда моего отца – это твоя одежда. Почему бы тебе не посмотреть в его шкафу другой галстук, может, более… подходящий к случаю. Что-нибудь не в желтую крапинку, как твой, – уточнила она.
Коннор медленно отвернулся, так что она успела заметить, как помрачнело его лицо. Она забыла, что на свете есть только один человек с более обостренным чувством собственного достоинства, чем у нее, и этот человек – Коннор. Какое, должно быть, это испытание для гордости, быть ее мужем.
– Прости, – быстро сказала Софи. – Я просто очень нервничаю. Мне хочется, чтобы все сегодня прошло по высшему разряду. – Он буркнул что-то примирительное, и она осмелилась добавить:
– Дядя был так добр, что пригласил нас, поскольку пригласил и Роберта тоже. Он не обязан был делать этого и мог дать возможность Роберту весь вечер обхаживать Клайва Ноултона. Я думаю, это жест примирения с его стороны, Кон. Новое начало для нас.
Он саркастически усмехнулся.
– Думай, как тебе нравится.
– Что ты хочешь этим сказать?
– Дорогой дядюшка Юстас пригласил нас не потому, что такой добрый. Он видит в этом отличную возможность продемонстрировать Ноултону, насколько обходительнее и воспитаннее его протеже, чем какой-то неотесанный корнуоллец, который женился на его племяннице из-за денег.
– Ты не видишь никаких положительных качеств у моего дяди, не так ли? Он всегда будет выглядеть в твоих глазах негодяем.
– Может быть. Всякий раз, как я начинаю забывать о том, что собой представляет твой дядя, вот это лучше всяких слов напоминает мне о его «Доброте». – Кон дотронулся до шрама на щеке и посмотрел на нее сверкающим взором. – Какие ни на есть, но это мои костюм и галстук, Софи, и если они смущают тебя, очень плохо.
Вечер после этого покатился под откос.
На «скромный ужин в тесном кругу» в доме Юстаса собралось шестнадцать человек. Среди приглашенных преобладали мужчины. Из чего вытекало, что, составляя список гостей, хозяин руководствовался политическими соображениями, и Софи начала подумывать, что Коннор был прав, когда говорил о цели вечера. Роберт Кродди привел с собой двух коллег по консервативному крылу, мистера Фолкнера и мистера Торнбулла, которые исполняли при нем ту же роль, что Иен при Конноре. Коннор оказался в меньшинстве: один против троих, даже четверых, учитывая дядю Юстаса. Тайный сговор?
Софи встречалась с Клайвом Ноултоном только однажды. Это было несколько лет назад, на балу, куда она была приглашена с отцом. Сейчас она сомневалась, что узнала бы Ноултона, случись им встретиться на улице, так разительно он переменился. Голова стала совсем белой, и сам он весь как-то усох, стал по крайней мере на два дюйма ниже ростом. Ей говорили, что он не болен, что так на нем сказалась потеря жены, умершей год или два назад. Ее чувствительное сердце преисполнилось сострадания к нему. Ноултон говорил мало, но внимательно прислушивался к разговорам вокруг, и она видела, сколь проницателен взгляд его печальных карих глаз за толстыми стеклами очков.
Онория усадила ее между Карноками, как можно дальше от Клайва Ноултона, и она, посмеиваясь в душе, подумала, что кузина находит ее чары опасными и потому помещает, так сказать, в карантин. Коннора же, наоборот, посадили напротив парламентария, и это подтверждало его слова, что тайная цель вечера – поставить его в затруднительное положение и тем уничтожить как конкурента. Ха, улыбнулась она про себя, они очень скоро поймут, что недооценивали Кона. Вот только… жаль, что он надел этот безвкусный галстук.
Обед был на высоте: восемь перемен, в том числе два вида супа, палтус под соусом из омара, бараньи отбивные, жаркое из барашка, паштет из мозгов со спаржей и горошком, гусята, салат с огурцами, садовым цикорием и анчоусами, сбитые сливки и мараскиновое желе, компот, каштаны и кофе. Коннор превосходно управлялся за столом (хотя разок оплошал: она увидела, как он режет рыбу ножом, но надеялась, что никто больше этого не заметил), что должно было бесконечно раздражать Онорию – Софи злорадно надеялась на это. Разговор за столом касался только местной политики и был общим и добродушным. Себастьян Верлен, лорд Мортон, делился планами об усовершенствованиях в своих домах, которые сдавал в аренду; Кристи Моррелл говорил о прекрасном урожае, собранном в этом году, часть которого распределялась среди бедняков. Когда разговор естественным образом коснулся налогов и низких расценок на руду, леди Мортон мягко перевела его в более безопасное русло. Софи послала ей благодарный взгляд. Рэйчел Верлен вдвойне была рада услышать о беременности Софи, потому что сама, как сообщила ей по секрету, ждала ребенка. Они с Себастьяном никому еще ничего не говорили, но как было устоять и не поделиться новостью с Софи. Рэйчел была красива, безмятежна, как Мадонна, и никогда еще не казалась Софи такой счастливой. Может, их дети родятся в одно время. Как это было бы чудесно. Они бы играли вместе, стали друзьями. Коннор обвинял ее в снобизме, но кому не будет приятно, если его ребенок подружится с сыном или дочерью графини?
Погрузившись в свои мысли, Софи не замечала, что происходит вокруг, и очень удивилась, когда Онория неожиданно поднялась и знаком показала дамам, что им пора удалиться. Если Коннор оказался прав, сейчас должно было начаться то, ради чего затевался этот ужин. Она ободряюще улыбнулась ему и, проходя позади его кресла, украдкой пожала ему плечо.
Коннор проводил взглядом последнее разноцветное платье, исчезнувшее за дверями столовой, вслушался, как затихают в глубине дома оживленные женские голоса. Слуга, встав за его креслом, налил портвейн в его бокал и предложил выбрать сигару из ящичка тикового дерева.
Когда всем разлили вино, Вэнстоун провозгласил:
– Джентльмены! – Мужчины последовали его примеру и подняли бокалы. – Предлагаю выпить за того, кто верой и правдой беззаветно служил нам двадцать семь лет, кого мы почитаем за мудрость и неподкупность. Мы благодарим вас и смиренно признаем, что человека таких высочайших достоинств больше не найти. Мы от всего сердца желаем вам заслуженного счастья и удовлетворения на новом поприще.
Со всех сторон раздалось: «Правильно! Хорошо сказано! Присоединяемся!» Мужчины осушили бокалы, и Клайв Ноултон ответил улыбкой, в которой были удовлетворение, грусть и врожденная скромность, последняя и принесла ему заслуженную любовь жителей округи.
– Речь! – выкрикнул Роберт Кродди. Ноултон бросил на него проницательный взгляд из-под седых бровей и коротко ответил:
– Спасибо, джентльмены. Я не буду произносить речей, а лишь хочу выразить благодарность хозяину дома и всем вам за теплые слова в мой адрес. – Он замолчал и взял сигару.
Лорд Мортон, которого Коннор как-то видел на празднике, но с которым не был знаком до сегодняшнего вечера, был больше похож на светского повесу, чем на графа. Чтобы разрядить атмосферу, он пошутил, что Ноултон единственный, насколько ему известно, член парламента, который не воспользовался возможностью произнести речь. Все с благодарностью откликнулись на эту шутку, весело рассмеявшись, и в столовой вновь воцарились непринужденность и доброжелательность.
Вэнстоун начал разговор о политике – о кризисе в Китае, о реформировании армии после Крымской войны. Постепенно разговор от глобальных тем перешел к делам домашним, более близким сердцу англичанина, и Фолкнер, один из политических консультантов Кродди, исподволь затронул вопрос об имущественном цензе для членов парламента. Атмосфера в столовой мгновенно изменилась, но столь незаметно, что Коннор сомневался, почувствовал ли это кто-нибудь, кроме него и Кродди с помощниками.
Софи обернулась к Коннору, который стоял у комода с зеркалом, повязывал галстук.
– О! – вырвалось у нее. – Ты собираешься пойти в этом костюме?
Он оглядел свою темно-синюю скромную пару, в которой был на их бракосочетании.
– Да, хотел. А чем он плох?
– Ничем, просто… я думала, сегодня, поскольку это особый случай и там будет Ноултон… – Почему она должна что-то объяснять? Сегодня их первое официальное появление в свете как супругов. Дядя пригласил их на прием, устроенный в честь Клайва Ноултона по случаю его ухода в отставку. Он пригласил также и Роберта Кродци, и эта встреча послужит началом негласного соперничества Роберта и Коннора за благосклонность Ноултона. Кроме того, Софи решила именно на этом вечере сообщить, что они ждут ребенка. Тут же заработают досужие языки, моментально будут сосчитаны месяцы их супружества. Все, кто удивлялся, почему первая красавица Уикерли сбежала темной ночью с корнуоллским шахтером, получат подтверждение своим самым худшим догадкам. Софи будет высоко держать голову и игнорировать шепотки за спиной, но в ее ушах они будут звучать воплями осуждения.
Сказать, что это важнейший для Пендарвисов вечер, все равно что не сказать ничего. Ее ладони уже были влажны от волнения. Она накричала на бедную Марис, которая не так ее причесала, а теперь вот Коннор надел синий костюм вместо черного смокинга, да еще повязал этот жуткий галстук. Софи еле сдержалась, чтобы не вырвать его из рук Коннора.
– Это мой лучший костюм, – сказал он, стараясь не злиться. – Первый раз слышу, что он плох. Что же мне, по-твоему, надеть?
Она стиснула зубы; они опоздают, если придется одеваться самой и одевать его.
– Я говорила тебе, что одежда моего отца – это твоя одежда. Почему бы тебе не посмотреть в его шкафу другой галстук, может, более… подходящий к случаю. Что-нибудь не в желтую крапинку, как твой, – уточнила она.
Коннор медленно отвернулся, так что она успела заметить, как помрачнело его лицо. Она забыла, что на свете есть только один человек с более обостренным чувством собственного достоинства, чем у нее, и этот человек – Коннор. Какое, должно быть, это испытание для гордости, быть ее мужем.
– Прости, – быстро сказала Софи. – Я просто очень нервничаю. Мне хочется, чтобы все сегодня прошло по высшему разряду. – Он буркнул что-то примирительное, и она осмелилась добавить:
– Дядя был так добр, что пригласил нас, поскольку пригласил и Роберта тоже. Он не обязан был делать этого и мог дать возможность Роберту весь вечер обхаживать Клайва Ноултона. Я думаю, это жест примирения с его стороны, Кон. Новое начало для нас.
Он саркастически усмехнулся.
– Думай, как тебе нравится.
– Что ты хочешь этим сказать?
– Дорогой дядюшка Юстас пригласил нас не потому, что такой добрый. Он видит в этом отличную возможность продемонстрировать Ноултону, насколько обходительнее и воспитаннее его протеже, чем какой-то неотесанный корнуоллец, который женился на его племяннице из-за денег.
– Ты не видишь никаких положительных качеств у моего дяди, не так ли? Он всегда будет выглядеть в твоих глазах негодяем.
– Может быть. Всякий раз, как я начинаю забывать о том, что собой представляет твой дядя, вот это лучше всяких слов напоминает мне о его «Доброте». – Кон дотронулся до шрама на щеке и посмотрел на нее сверкающим взором. – Какие ни на есть, но это мои костюм и галстук, Софи, и если они смущают тебя, очень плохо.
Вечер после этого покатился под откос.
* * *
Софи ошиблась: не было ни перешептывания, ни удивленно поднятых бровей, как она ожидала, когда сообщила – не во всеуслышание, а приватно, каждому в отдельности, – о том, что ждет ребенка. Все, казалось, были искренне рады за нее, а если бы кто и таил в душе сомнения по поводу ее новости, болезненная чувствительность тут же предупредила бы ее, в этом она не сомневалась. Никто, даже Онория, не оказался столь бестактным, чтобы спросить, к какому сроку ожидается появление младенца на свет. Но если бы такое случилось, у нее наготове был ответ: в июне. Так что, когда ребенок родится в середине апреля, у нее будет основание объявить роды преждевременными и тем пресечь пересуды.На «скромный ужин в тесном кругу» в доме Юстаса собралось шестнадцать человек. Среди приглашенных преобладали мужчины. Из чего вытекало, что, составляя список гостей, хозяин руководствовался политическими соображениями, и Софи начала подумывать, что Коннор был прав, когда говорил о цели вечера. Роберт Кродди привел с собой двух коллег по консервативному крылу, мистера Фолкнера и мистера Торнбулла, которые исполняли при нем ту же роль, что Иен при Конноре. Коннор оказался в меньшинстве: один против троих, даже четверых, учитывая дядю Юстаса. Тайный сговор?
Софи встречалась с Клайвом Ноултоном только однажды. Это было несколько лет назад, на балу, куда она была приглашена с отцом. Сейчас она сомневалась, что узнала бы Ноултона, случись им встретиться на улице, так разительно он переменился. Голова стала совсем белой, и сам он весь как-то усох, стал по крайней мере на два дюйма ниже ростом. Ей говорили, что он не болен, что так на нем сказалась потеря жены, умершей год или два назад. Ее чувствительное сердце преисполнилось сострадания к нему. Ноултон говорил мало, но внимательно прислушивался к разговорам вокруг, и она видела, сколь проницателен взгляд его печальных карих глаз за толстыми стеклами очков.
Онория усадила ее между Карноками, как можно дальше от Клайва Ноултона, и она, посмеиваясь в душе, подумала, что кузина находит ее чары опасными и потому помещает, так сказать, в карантин. Коннора же, наоборот, посадили напротив парламентария, и это подтверждало его слова, что тайная цель вечера – поставить его в затруднительное положение и тем уничтожить как конкурента. Ха, улыбнулась она про себя, они очень скоро поймут, что недооценивали Кона. Вот только… жаль, что он надел этот безвкусный галстук.
Обед был на высоте: восемь перемен, в том числе два вида супа, палтус под соусом из омара, бараньи отбивные, жаркое из барашка, паштет из мозгов со спаржей и горошком, гусята, салат с огурцами, садовым цикорием и анчоусами, сбитые сливки и мараскиновое желе, компот, каштаны и кофе. Коннор превосходно управлялся за столом (хотя разок оплошал: она увидела, как он режет рыбу ножом, но надеялась, что никто больше этого не заметил), что должно было бесконечно раздражать Онорию – Софи злорадно надеялась на это. Разговор за столом касался только местной политики и был общим и добродушным. Себастьян Верлен, лорд Мортон, делился планами об усовершенствованиях в своих домах, которые сдавал в аренду; Кристи Моррелл говорил о прекрасном урожае, собранном в этом году, часть которого распределялась среди бедняков. Когда разговор естественным образом коснулся налогов и низких расценок на руду, леди Мортон мягко перевела его в более безопасное русло. Софи послала ей благодарный взгляд. Рэйчел Верлен вдвойне была рада услышать о беременности Софи, потому что сама, как сообщила ей по секрету, ждала ребенка. Они с Себастьяном никому еще ничего не говорили, но как было устоять и не поделиться новостью с Софи. Рэйчел была красива, безмятежна, как Мадонна, и никогда еще не казалась Софи такой счастливой. Может, их дети родятся в одно время. Как это было бы чудесно. Они бы играли вместе, стали друзьями. Коннор обвинял ее в снобизме, но кому не будет приятно, если его ребенок подружится с сыном или дочерью графини?
Погрузившись в свои мысли, Софи не замечала, что происходит вокруг, и очень удивилась, когда Онория неожиданно поднялась и знаком показала дамам, что им пора удалиться. Если Коннор оказался прав, сейчас должно было начаться то, ради чего затевался этот ужин. Она ободряюще улыбнулась ему и, проходя позади его кресла, украдкой пожала ему плечо.
Коннор проводил взглядом последнее разноцветное платье, исчезнувшее за дверями столовой, вслушался, как затихают в глубине дома оживленные женские голоса. Слуга, встав за его креслом, налил портвейн в его бокал и предложил выбрать сигару из ящичка тикового дерева.
Когда всем разлили вино, Вэнстоун провозгласил:
– Джентльмены! – Мужчины последовали его примеру и подняли бокалы. – Предлагаю выпить за того, кто верой и правдой беззаветно служил нам двадцать семь лет, кого мы почитаем за мудрость и неподкупность. Мы благодарим вас и смиренно признаем, что человека таких высочайших достоинств больше не найти. Мы от всего сердца желаем вам заслуженного счастья и удовлетворения на новом поприще.
Со всех сторон раздалось: «Правильно! Хорошо сказано! Присоединяемся!» Мужчины осушили бокалы, и Клайв Ноултон ответил улыбкой, в которой были удовлетворение, грусть и врожденная скромность, последняя и принесла ему заслуженную любовь жителей округи.
– Речь! – выкрикнул Роберт Кродди. Ноултон бросил на него проницательный взгляд из-под седых бровей и коротко ответил:
– Спасибо, джентльмены. Я не буду произносить речей, а лишь хочу выразить благодарность хозяину дома и всем вам за теплые слова в мой адрес. – Он замолчал и взял сигару.
Лорд Мортон, которого Коннор как-то видел на празднике, но с которым не был знаком до сегодняшнего вечера, был больше похож на светского повесу, чем на графа. Чтобы разрядить атмосферу, он пошутил, что Ноултон единственный, насколько ему известно, член парламента, который не воспользовался возможностью произнести речь. Все с благодарностью откликнулись на эту шутку, весело рассмеявшись, и в столовой вновь воцарились непринужденность и доброжелательность.
Вэнстоун начал разговор о политике – о кризисе в Китае, о реформировании армии после Крымской войны. Постепенно разговор от глобальных тем перешел к делам домашним, более близким сердцу англичанина, и Фолкнер, один из политических консультантов Кродди, исподволь затронул вопрос об имущественном цензе для членов парламента. Атмосфера в столовой мгновенно изменилась, но столь незаметно, что Коннор сомневался, почувствовал ли это кто-нибудь, кроме него и Кродди с помощниками.