Страница:
Когда я пришел в сознание, то оказалось, что нахожусь в чистой постели, руки и голова были забинтованы. Судя по всему, я находился в госпитале. В тот момент
яни о чем не мог думать, кроме как о Яффе: «Интересно, она знает, что случилось со мной?» Только потом я вспомнил об отце, о маме. Оглядевшись в комнате, я увидел, что в ней очень много других раненых солдат.
Мне удалось позвонить маме, и я сказал ей, что не смогу в ближайшее время вернуться домой. Но не стал говорить, что лежу в госпитале. От нее я узнал, что отец тоже воюет где-то на Синае. Я дозвонился Яффе, поначалу тоже не говорил ей, где нахожусь. Но она сказала, что очень хочет меня видеть. Пришлось признаться и все ей рассказать.
В госпитале я провел три недели. Мне повезло: раны оказались не слишком серьезные. Похоже, осколок лишь вскользь задел мой лоб, раны на руках были более глубокие, но тоже не такие, чтобы слишком сильно переживать. За два дня до выписки ко мне пришла Яффа. Мне было так хорошо с ней. Но вскоре пришлось расставаться. Мы виделись совсем недолго. Ей, к сожалению, нужно было возвращаться в свой лагерь в Хайфу. А мне предстояло пройти большую медицинскую комиссию. Естественно, я мечтал только о том, чтобы поскорее попасть в Хайфу и быть с ней вместе. Но потом я решил: «Это не может так дальше продолжаться. Она же не может всю жизнь любить двух людей». Мне хотелось быть сильным, как-то прожить без нее, попытаться ее забыть. Я с ней говорил по телефону, и она опять повторила, что скоро выходит замуж, но по-прежнему любит меня. Говорила, что ей нелегко. Мне тоже было трудно, но еще и по другим причинам. Я видел, как гибнут мои друзья, снова видел эту ужасную картину боя. Каждый раз, вспоминая Яффу, я впадал в глубокую депрессию. Но говорил себе: «Посмотри на этих ребят. Они ведь вообще не дожили. Они мертвые, они сейчас вземле, где нет ничего, нет любви — полная пустота. А тебе повезло. Ты же жив».
Мне было отпущено три месяца, за которые я должен был полностью поправиться. Делать было совершенно нечего. Поэтому я стал искать работу. Одна знакомая девушка из Тель-Авива сказала мне, что устроилась инструктором в лагере отдыха для детей, и предлагала поработать там вместе с ней. Я согласился. Хоть немного заработаю, да и жить буду рядом с Тель-Авивом. Моя левая рука и плечо были в гипсе, но с правой все было в порядке. Она зажила, только остались небольшие шрамы. А вот левая болела. И даже когда сняли гипс, нужно было какое-то время ходить на лечение. Врач сказал, что руку необходимо постепенно разрабатывать и тогда я, может быть, смогу полностью ее вытягивать. Это меня немного огорчало, но, после того что случилось с моими друзьями, у которых не было ног, рук, глаз, я понимал, что мне сильно повезло.
Оглядываясь назад, понимаю, что именно этот детский лагерь стал поворотным, решающим моментом моей жизни, резко изменившим всю мою дальнейшую судьбу. Там, по сути дела, и начались последовательные и целенаправленные сеансы демонстрации моих странных энергетических сил. Лагерь назывался «Алумин» и находился приблизительно в часе езды от Тель-Авива. На территории росли роскошные пальмы, был приличный плавательный бассейн, спортивные площадки. Отдыхало там около 200 детей в один заезд. Через каждые три недели был новый заезд. Меня оформили инструктором. В мои обязанности входило, чтобы ребята не скучали и не безобразничали. В одной из моих групп был парнишка лет 12–13 по имени Шимшон Штранг. Кто-то придумал ему кличку Шипи. Я часто сидел с ним и другими ребятишками на зеленой лужайке и рассказывал им всевозможные истории и сказки. Я рассказывал про пещеры на Кипре и те фантастические истории, которые придумывал для ребят в классе миссис Агротис, Шипи требовал от меня все новых и новых рассказов. И в конце концов я ему рассказал о некоторых странных вещах, которые со мной случались на протяжении всех этих лет.
Я решил попробовать заняться телепатией, повторить кое-что из того, что у нас получалось с миссис Агротис, и обратил внимание на уникальные результаты тех экспериментов, которые я проводил с Шипи. Я записывал цифры так, чтобы он не мог их видеть, и он каждый раз абсолютно точно угадывал их настолько постоянно, что я был просто потрясен. Иногда он уходил наверх к зданию, рисовал там какие-то картинки, которые прятал в конвертах, а я сидел внизу на траве и рисовал те же самые вещи. Я пытался повторить это с другими ребятами, но с ними так не получалось.
Потом мы стали гнуть разные предметы — ив общем-то выходило у всех, но у Шипи опять же в десятки раз лучше, чем у остальных. Если большинству ребят с моей помощью удавалось согнуть ключ или ложку на угол 10–15°, то у Шипи в мгновение ока все предметы сгибались под углом 90°. Я недоумевал — чем же он отличается от остальных?
Шли дни, и мы с ним продолжали заниматься нашими экспериментами уже вдвоем в свободное от моей работы время. Мы сидели и гнули гвозди одним мановением руки, заставляли бегать по кругу с бешеной скоростью стрелки часов и т. п. Он немного рассказал мне о себе. Оказалось, что его отец немец, а мать русская. У Шипи были две старшие сестры — 19-летняя Ханна и Шошанна, которой было около 20 лет. Скоро они должны были приехать в лагерь навестить его.
Мне очень понравилась Ханна. Я бы не сказал, что она была красавица, но у нее было милое, привлекательное лицо с очень индивидуальными чертами. Ее зеленые глаза напоминали мне Яффу. Я рассказал ей про все, что происходило с Шипи. Попробовал некоторые из наших экспериментов на ней, но результаты были очень слабые. И тогда мы с Шипи продемонстрировали ей этот феномен. На нее это произвело колоссальное впечатление, она никак не могла поверить своим глазам.
Перед тем как Шипи уехал, я записал его адрес и обещал обязательно найти его. Тем временем я получил известие, что не могу вернуться в парашютные войска из-за характера ранений. В общем-то я был даже рад этому. У меня оставалось всего восемь месяцев службы, и, поскольку война к этому времени уже закончилась, мне было практически безразлично, где их провести. Меня направили в регулярные войска, где поручили заниматься поиском дезертиров.
Работа моя состояла в том, что я приезжал на мотоцикле в маленькие деревушки и проверял все дома в поисках тех, кто избегал службы в армии. Когда я их находил, то заставлял подписать бумагу о том, что они явятся на следующий день в армейскую базу. Я объездил очень много мест до самого Иерусалима, пробираясь через горы, через огромные орошаемые поля, через оккупированные арабские деревни. У меня было время подумать. Я думал о войне, о друзьях, которые погибли, о том, какой будет мирная жизнь, о том, что происходит с человеком, когда он попадает на войну. Я не мог понять, как наш разум соглашается с этим диким разрушением и уничтожением. Мне хотелось, чтобы больше ничего подобного никогда не происходило. Я закрывал глаза и снова видел тяжелораненых парней, видел солдат, которые выглядели как какие-то чудовища — без глаз, без ног, без рук, парней в колясках, которые на всю жизнь к ним теперь прикованы. Попробуйте себе представить, что вам двадцать лет, а вы не сможете больше заниматься любовью. Дико. Страшно. Но, может быть, если парень умирает молодым, это угодно Богу? Может быть, по какой-то причине он нужен Богу именно таким и он его тут же забирает? Нет мне ответа…
Теперь я чаще виделся с отцом. Он жил в местечке Гива-та-им, неподалеку от Тель-Авива. К тому времени он сошелся с одной молодой женщиной, много моложе, чем он, и жил с ней. Сам он по-прежнему выглядел здорово, был стройным, подтянутым, и его возраст было очень трудно определить. Я всегда мог прийти к нему в гости со своими девушками. И мы все хорошо понимали друг друга, не чувствуя никаких возрастных барьеров.
Однажды я ехал от отца и совершенно случайно увидел на улице Шипи. Честно говоря, я не сдержал своего обещания найти его. Мы оба очень обрадовались, увидев друг друга, и я узнал, что он живет совсем недалеко от моего отца. На следующий же день я приехал в гости к Шипи и его семье. У него были очень приятные родители — добрые и интеллигентные люди. К тому же я был счастлив видеть Ханну.
Их отец рассказал мне, что, вернувшись из лагеря, Шипи ни о чем больше не мог и не хотел говорить, кроме наших с ним удивительных экспериментов. Я ближе познакомился с Ханной и стал встречаться с ней. У нас были очень необычные отношения — любовь, совершенно непохожая на все, что было у меня раньше.
Со временем я стал как бы членом их семьи, так мы все были друг к другу привязаны. Шипи готовился к бар мицва, я был, конечно, приглашен на церемонию.
Шипи рассказал учителям в школе про те удивительные вещи, которые происходили с ним в лагере, и никто ему, разумеется, не поверил. Тем не менее директор школы сказал ему, что в школе есть фонд, из которого они платят за выступления на воскресных митингах, и если я стогу прийти и продемонстрировать свои возможности, то они смогут заплатить 36 фунтов. Шипи не сомневался в том, что учителям и ученикам обязательно очень понравится. Я подумал, что это прекрасная идея, — ведь еще не кончилась моя служба в армии и мне нужны были деньги. Поэтому я согласился и вместе с Шипи пошел в школу. Волнуясь, я вошел в зал, до отказа забитый ребятами и учителями, сидевшими на первых рядах.
Тогда ж первый раз в жизни поднялся на сцену и предстал перед зрителями. Не знаю, может быть, я родился профессионалом, но мне очень понравилось это ощущение. Я, правда, никак не мог объяснить, что им предстоит увидеть, не знал, как объявить программу. Тогда я просто сказал: «Смотрите внимательно» — и начал демонстрацию. Сперва я занялся телепатией. Мне в этом помогала школьная доска. Я поворачивался к ней спиной, и пытался отгадать, что разные дети рисовали на ней. Кроме того, Шипи заранее попросил, чтобы учителя приготовили свои рисунки и заклеили их в конверты, принесли из дома сломанные часы, ключи и ложки. В этот вечер у меня все получалось. Представление продолжалось более двух часов. Никто не хотел уходить домой. Все аплодировали. Больше всего я был поражен реакцией зрителей. Хотя тогда я еще не понимал, что именно в этот момент во многом была решена моя будущая жизнь. Я, конечно, не задумывался о том, к каким сложным задачам и выводам все это меня приведет, и о том, что мое имя скоро станет известным во всем мире.
ЧАСТЬ III. Поиск значения
Глава 13. Менеджеры
Мне удалось позвонить маме, и я сказал ей, что не смогу в ближайшее время вернуться домой. Но не стал говорить, что лежу в госпитале. От нее я узнал, что отец тоже воюет где-то на Синае. Я дозвонился Яффе, поначалу тоже не говорил ей, где нахожусь. Но она сказала, что очень хочет меня видеть. Пришлось признаться и все ей рассказать.
В госпитале я провел три недели. Мне повезло: раны оказались не слишком серьезные. Похоже, осколок лишь вскользь задел мой лоб, раны на руках были более глубокие, но тоже не такие, чтобы слишком сильно переживать. За два дня до выписки ко мне пришла Яффа. Мне было так хорошо с ней. Но вскоре пришлось расставаться. Мы виделись совсем недолго. Ей, к сожалению, нужно было возвращаться в свой лагерь в Хайфу. А мне предстояло пройти большую медицинскую комиссию. Естественно, я мечтал только о том, чтобы поскорее попасть в Хайфу и быть с ней вместе. Но потом я решил: «Это не может так дальше продолжаться. Она же не может всю жизнь любить двух людей». Мне хотелось быть сильным, как-то прожить без нее, попытаться ее забыть. Я с ней говорил по телефону, и она опять повторила, что скоро выходит замуж, но по-прежнему любит меня. Говорила, что ей нелегко. Мне тоже было трудно, но еще и по другим причинам. Я видел, как гибнут мои друзья, снова видел эту ужасную картину боя. Каждый раз, вспоминая Яффу, я впадал в глубокую депрессию. Но говорил себе: «Посмотри на этих ребят. Они ведь вообще не дожили. Они мертвые, они сейчас вземле, где нет ничего, нет любви — полная пустота. А тебе повезло. Ты же жив».
Мне было отпущено три месяца, за которые я должен был полностью поправиться. Делать было совершенно нечего. Поэтому я стал искать работу. Одна знакомая девушка из Тель-Авива сказала мне, что устроилась инструктором в лагере отдыха для детей, и предлагала поработать там вместе с ней. Я согласился. Хоть немного заработаю, да и жить буду рядом с Тель-Авивом. Моя левая рука и плечо были в гипсе, но с правой все было в порядке. Она зажила, только остались небольшие шрамы. А вот левая болела. И даже когда сняли гипс, нужно было какое-то время ходить на лечение. Врач сказал, что руку необходимо постепенно разрабатывать и тогда я, может быть, смогу полностью ее вытягивать. Это меня немного огорчало, но, после того что случилось с моими друзьями, у которых не было ног, рук, глаз, я понимал, что мне сильно повезло.
Оглядываясь назад, понимаю, что именно этот детский лагерь стал поворотным, решающим моментом моей жизни, резко изменившим всю мою дальнейшую судьбу. Там, по сути дела, и начались последовательные и целенаправленные сеансы демонстрации моих странных энергетических сил. Лагерь назывался «Алумин» и находился приблизительно в часе езды от Тель-Авива. На территории росли роскошные пальмы, был приличный плавательный бассейн, спортивные площадки. Отдыхало там около 200 детей в один заезд. Через каждые три недели был новый заезд. Меня оформили инструктором. В мои обязанности входило, чтобы ребята не скучали и не безобразничали. В одной из моих групп был парнишка лет 12–13 по имени Шимшон Штранг. Кто-то придумал ему кличку Шипи. Я часто сидел с ним и другими ребятишками на зеленой лужайке и рассказывал им всевозможные истории и сказки. Я рассказывал про пещеры на Кипре и те фантастические истории, которые придумывал для ребят в классе миссис Агротис, Шипи требовал от меня все новых и новых рассказов. И в конце концов я ему рассказал о некоторых странных вещах, которые со мной случались на протяжении всех этих лет.
Я решил попробовать заняться телепатией, повторить кое-что из того, что у нас получалось с миссис Агротис, и обратил внимание на уникальные результаты тех экспериментов, которые я проводил с Шипи. Я записывал цифры так, чтобы он не мог их видеть, и он каждый раз абсолютно точно угадывал их настолько постоянно, что я был просто потрясен. Иногда он уходил наверх к зданию, рисовал там какие-то картинки, которые прятал в конвертах, а я сидел внизу на траве и рисовал те же самые вещи. Я пытался повторить это с другими ребятами, но с ними так не получалось.
Потом мы стали гнуть разные предметы — ив общем-то выходило у всех, но у Шипи опять же в десятки раз лучше, чем у остальных. Если большинству ребят с моей помощью удавалось согнуть ключ или ложку на угол 10–15°, то у Шипи в мгновение ока все предметы сгибались под углом 90°. Я недоумевал — чем же он отличается от остальных?
Шли дни, и мы с ним продолжали заниматься нашими экспериментами уже вдвоем в свободное от моей работы время. Мы сидели и гнули гвозди одним мановением руки, заставляли бегать по кругу с бешеной скоростью стрелки часов и т. п. Он немного рассказал мне о себе. Оказалось, что его отец немец, а мать русская. У Шипи были две старшие сестры — 19-летняя Ханна и Шошанна, которой было около 20 лет. Скоро они должны были приехать в лагерь навестить его.
Мне очень понравилась Ханна. Я бы не сказал, что она была красавица, но у нее было милое, привлекательное лицо с очень индивидуальными чертами. Ее зеленые глаза напоминали мне Яффу. Я рассказал ей про все, что происходило с Шипи. Попробовал некоторые из наших экспериментов на ней, но результаты были очень слабые. И тогда мы с Шипи продемонстрировали ей этот феномен. На нее это произвело колоссальное впечатление, она никак не могла поверить своим глазам.
Перед тем как Шипи уехал, я записал его адрес и обещал обязательно найти его. Тем временем я получил известие, что не могу вернуться в парашютные войска из-за характера ранений. В общем-то я был даже рад этому. У меня оставалось всего восемь месяцев службы, и, поскольку война к этому времени уже закончилась, мне было практически безразлично, где их провести. Меня направили в регулярные войска, где поручили заниматься поиском дезертиров.
Работа моя состояла в том, что я приезжал на мотоцикле в маленькие деревушки и проверял все дома в поисках тех, кто избегал службы в армии. Когда я их находил, то заставлял подписать бумагу о том, что они явятся на следующий день в армейскую базу. Я объездил очень много мест до самого Иерусалима, пробираясь через горы, через огромные орошаемые поля, через оккупированные арабские деревни. У меня было время подумать. Я думал о войне, о друзьях, которые погибли, о том, какой будет мирная жизнь, о том, что происходит с человеком, когда он попадает на войну. Я не мог понять, как наш разум соглашается с этим диким разрушением и уничтожением. Мне хотелось, чтобы больше ничего подобного никогда не происходило. Я закрывал глаза и снова видел тяжелораненых парней, видел солдат, которые выглядели как какие-то чудовища — без глаз, без ног, без рук, парней в колясках, которые на всю жизнь к ним теперь прикованы. Попробуйте себе представить, что вам двадцать лет, а вы не сможете больше заниматься любовью. Дико. Страшно. Но, может быть, если парень умирает молодым, это угодно Богу? Может быть, по какой-то причине он нужен Богу именно таким и он его тут же забирает? Нет мне ответа…
Теперь я чаще виделся с отцом. Он жил в местечке Гива-та-им, неподалеку от Тель-Авива. К тому времени он сошелся с одной молодой женщиной, много моложе, чем он, и жил с ней. Сам он по-прежнему выглядел здорово, был стройным, подтянутым, и его возраст было очень трудно определить. Я всегда мог прийти к нему в гости со своими девушками. И мы все хорошо понимали друг друга, не чувствуя никаких возрастных барьеров.
Однажды я ехал от отца и совершенно случайно увидел на улице Шипи. Честно говоря, я не сдержал своего обещания найти его. Мы оба очень обрадовались, увидев друг друга, и я узнал, что он живет совсем недалеко от моего отца. На следующий же день я приехал в гости к Шипи и его семье. У него были очень приятные родители — добрые и интеллигентные люди. К тому же я был счастлив видеть Ханну.
Их отец рассказал мне, что, вернувшись из лагеря, Шипи ни о чем больше не мог и не хотел говорить, кроме наших с ним удивительных экспериментов. Я ближе познакомился с Ханной и стал встречаться с ней. У нас были очень необычные отношения — любовь, совершенно непохожая на все, что было у меня раньше.
Со временем я стал как бы членом их семьи, так мы все были друг к другу привязаны. Шипи готовился к бар мицва, я был, конечно, приглашен на церемонию.
Шипи рассказал учителям в школе про те удивительные вещи, которые происходили с ним в лагере, и никто ему, разумеется, не поверил. Тем не менее директор школы сказал ему, что в школе есть фонд, из которого они платят за выступления на воскресных митингах, и если я стогу прийти и продемонстрировать свои возможности, то они смогут заплатить 36 фунтов. Шипи не сомневался в том, что учителям и ученикам обязательно очень понравится. Я подумал, что это прекрасная идея, — ведь еще не кончилась моя служба в армии и мне нужны были деньги. Поэтому я согласился и вместе с Шипи пошел в школу. Волнуясь, я вошел в зал, до отказа забитый ребятами и учителями, сидевшими на первых рядах.
Тогда ж первый раз в жизни поднялся на сцену и предстал перед зрителями. Не знаю, может быть, я родился профессионалом, но мне очень понравилось это ощущение. Я, правда, никак не мог объяснить, что им предстоит увидеть, не знал, как объявить программу. Тогда я просто сказал: «Смотрите внимательно» — и начал демонстрацию. Сперва я занялся телепатией. Мне в этом помогала школьная доска. Я поворачивался к ней спиной, и пытался отгадать, что разные дети рисовали на ней. Кроме того, Шипи заранее попросил, чтобы учителя приготовили свои рисунки и заклеили их в конверты, принесли из дома сломанные часы, ключи и ложки. В этот вечер у меня все получалось. Представление продолжалось более двух часов. Никто не хотел уходить домой. Все аплодировали. Больше всего я был поражен реакцией зрителей. Хотя тогда я еще не понимал, что именно в этот момент во многом была решена моя будущая жизнь. Я, конечно, не задумывался о том, к каким сложным задачам и выводам все это меня приведет, и о том, что мое имя скоро станет известным во всем мире.
ЧАСТЬ III. Поиск значения
Глава 13. Менеджеры
Мне понравилось выступать перед публикой и приятно удивило то, что так успешно проходили демонстрации в больших аудиториях. Можно сказать, что из каждых четырех экспериментов три удавались. Зрители как бы помогали мне. Но у меня и в мыслях не было делать такие выступления регулярными. Я думал в то время совершенно о другом. Кончался срок моей военной службы, и мне предстояло решать, как жить дальше.
Джоафа больше не было, и во мне пропало желание работать на секретную службу. Мое сердце не лежало к этому прежде всего из-за того, что тогда, как и сейчас тоже, я был человеком общительным, мне хотелось быть в гуще событий, встречаться с самыми разными людьми. А работу в секретной службе пришлось бы скрывать, резко ограничивать круг общения и как бы замкнуться в себе. Меня же влекло совершенно иное — живая, интересная жизнь, новые встречи и впечатления.
Демобилизовавшись из армии в конце 1968 года, я вернулся домой и как-то раз случайно повстречал друга из части. Его отец был владельцем текстильной фабрики, и в тот момент они как раз искали человека, владеющего английским языком, для того чтобы наладить связи с закупочными организациями в Канаде и Соединенных Штатах Америки, рекламировать продукцию фабрики в этих странах.
Естественно, поначалу нужно было поучиться, освоить непростую систему экспортной политики. Тогда мне все это казалось очень привлекательным, и поэтому я решил взяться за эту работу, тем более что фабрика находилась в двух шагах от дома Шипи и я часто мог заходить к ним. Мы с Ханной были в то время уже очень близкими друзьями, а с Шипи стали чуть ли не братьями. Шипи настолько понравилась моя первая демонстрация, что он организовал еще несколько выступлений в других школах, на частных вечеринках. Несмотря на юный возраст, у него уже тогда были прекрасные задатки профессионального менеджера. Мы зарабатывали, правда, всего по 7 долларов за каждое выступление, но зато они проходили очень здорово и доставляли нам массу радости. Я всерьез к этому, конечно, не относился, меня просто удивляло то, что эти демонстрации почти каждый раз давали такие потрясающие результаты.
Яффа вышла замуж, но мы все еще любили друг друга и по-прежнему встречались несколько раз в месяц. Я знал, что все это безнадежно, и она тоже все понимала. Но мы даже не могли представить себе, что когда-нибудь придется окончательно расстаться. Конечно, я встречался и другими девушками, но ни к одной не испытывал такого же сильного чувства, как к Яффе.
Однажды я сидел в кафе и ждал друга и вдруг заметил очень красивую девушку, сидевшую за соседним столиком. На вид ей казалось лет 19–20, у нее были ясные голубые глаза, каштановые волосы и маленький носик. Кроме того, она была изумительно сложена и выглядела чертовски привлекательно. Мы долго смотрели друг на друга и наконец разговорились. Я не мог удержаться от того, чтобы не сказать ей, какая она красивая. И сам не заметил, как попросил ее о свидании в тот же вечер. Звали ее Айрис Давидеско.
Айрис оказалась тем человеком, которому я мог выложить все свои чувства. В первое же свидание, просидев в кафе много часов, мы переговорили буквально обо всем. Потом, получше узнав друг друга, мы стали придумывать разные игры, например пытались угадать, чем занимаются окружавшие нас люди, определяя в них то миллионера из Техаса, то школьного учителя, то убежденного вегетарианца. Иногда мы даже останавливали людей, чтобы проверить, и, как выяснялось, очень часто угадывали.
Мы стали проводить вместе почти все свободное время. И вдруг я с удивлением узнал, что ей всего-навсего 15 лет. В это невозможно было поверить, потому что выглядела она и держалась так, словно ей уже все 23 — именно столько было мне в то время. От сознания этого мне было как-то не по себе, тем более что я, кажется, начинал в нее влюбляться. По крайней мере, общение с ней для меня очень много значило, ямы, разумеется, продолжали встречаться. Ханна узнала про Айрис, и я видел, что ей это причинило какую-то боль. Но мы с Ханной были близки, скорее, как брат и сестра.
Айрис пару раз побеждала на конкурсах красоты, и рекламное агентство пригласило ее на работу в качестве фотомодели. Однажды она спросила меня, не хотел бы и я сняться с ней для одной рекламы? Почему бы не заработать немного денег в придачу к тем 500 фунтам в месяц, которые я получал в компании по экспорту, и я снялся вместе с Айрис в рекламе пива. Признаюсь, я был наверху блаженства, когда эта реклама вышла.
Без всякого сомнения, я человек со здоровым честолюбием. Реклама только подогрела во мне это чувство, хотя весь парадокс был в том, что сам я пива практически никогда не пил.
Слухи о моих сеансах распространились очень широко. Шипи работал не покладая рук. Количество выступлений увеличивалось с каждой неделей. И теперь мы зарабатывали значительно больше. Вместе с остальными моими заработками и основной зарплатой денег стало довольно много, и наконец-то появилась возможность предложить маме, чтобы она перестала работать. Я сказал ей о том, что всегда ждал этого дня, ведь только благодаря ей я выжил в эти тяжелые годы, благодаря ей был здоров и никогда ни в чем не нуждался. Как прекрасно, что теперь я мог ухаживать за ней. Это был один из самых счастливых дней в моей жизни.
К тому времени уже почти каждая газета в Израиле успела написать о наших выступлениях. Мне все чаще стали звонить менеджеры, предлагая заключить к ними контракт. Шипи, к сожалению, был еще слишком молод и к тому же учился в школе, поэтому не мог работать со мной на постоянной основе. Я было попробовал работать с одним менеджером, не подписывая никаких условий. Но ничего не вышло. У меня не хватало опыта.
В конце концов пришлось подписать договор с довольно известным профессиональным менеджером, толком даже не разобравшись, в чем заключается его предложение. Оказалось, мне предстоит выступать по всему Израилю в крупнейших залах и театрах перед огромной аудиторией. Вскоре я купил подержанную машину «Триумф» и чувствовал себя жутко богатым, несмотря на то что очень большой процент моего дохода уходил менеджеру и на налоги и, в сущности, лишь какие-то крохи оставались у меня.
Сами выступления практически ничем не отличались от того, как мы когда-то выступали в школе с Шипи. У меня никогда не бывало заранее подготовленного плана или сценария. Я импровизировал: демонстрировал телепатию, угадывал, что зрители писали или рисовали на доске; занимался внушением на расстоянии; описывал, во что зрители одеты, не глядя на них; запускал часы, которые уже давно не ходили; гнул ключи и другие металлические предметы, которые они приносили с собой. А потом устраивал что-то типа пресс-конференции, отвечая на бесконечные вопросы. Эксперименты удавались примерно на 75–80 процентов. Вел я себя всегда легко, непринужденно, и зрителям это нравилось.
Однажды ко мне пришел менеджер и сказал, что в целом он доволен, что я прекрасно выступаю и дела идут хорошо, но нужно еще добавить что-то. Выступления, как он считал, должны быть более продолжительными, чтобы зрители чувствовали, что не зря заплатили деньги за билеты. Нужно включить побольше новых фокусов, чтобы выступление, как он выразился, прибавило в весе. Я считал, что все это глупости, потому что в том, что я делаю, нет никакого обмана и зритель принял это и поверил мне. Но он настаивал на своем и даже сам придумал один трюк, предложив, что будет наблюдать за людьми, выходящими из своих машин, записывать автомобильные номера и потом организует все так, чтобы их посадили на определенные места в зале. Перед выступлениями он должен был передавать мне всю информацию, мне же оставалось лишь показывать на этих людей и говорить, какие номера у их машин. Он убеждал меня, что иначе зрители потеряют к моим выступлениям интерес и это сразу же скажется на моих заработках.
А к тому времени я уже бросил работу в текстильной фирме и не занимался больше фоторекламой, потому что выступал почти каждый день. Это была тяжелая изнуряющая работа, я ужасно уставал. Но теперь практически весь Израиль знал обо мне.
Вскоре я был приглашен встретиться с самим Абба Эбаном. Голда Мейер, выступая с новогодним обращением, в ответ на вопрос журналиста о том, что она предсказывает на будущее стране, сказала: «Я не занимаюсь предсказаниями. Спросите лучше Ури Геллера». И хотя я тоже не занимался предсказаниями, это говорило о том, насколько возросла моя популярность.
Когда менеджер потребовал от меня включить в выступления ряд трюков и фокусов, я растерялся. Он настаивал, а я был слишком молод и неопытен, чтобы принять какие-то самостоятельные решения. И поэтому, когда он пригрозил, что все выступление сорвется, если я не послушаюсь его, я подумал: «Будь что будет. Скоро мы охватим выступлениями весь Израиль, и, может быть, на этом все кончится». Я заработаю денег, открою кафе или что-нибудь вроде этого. У меня не было определенной концепции по поводу того дара, который был мне дан. И конечно, я не предполагал, что эта сила, эта неизвестная энергия будет впоследствии так серьезно воспринята научным миром.
В конечном итоге я сдался требованиям менеджера, его давлению. Внутреннее чувство подсказало мне, насколько я не прав, давая свое согласие. Хотя я еще не понимал тогда, какую огромную ошибку допускаю, одну из самых серьезных ошибок в моей жизни. Ведь чем больше меня знали в стране, тем отчаяннее спорили по поводу того, что я делаю, — чудо или обман? По наущению менеджера я добавил фокусы к истинным демонстрациям и теперь ненавидел себя каждый раз, когда выходил на сцену.
Примерно в это время я познакомился и подружился с Амноном Рубинштейном — деканом юридического факультета университета Хеброу. Его многие знали в Израиле. Мы встретились на какой-то вечеринке в Тель-Авиве. Я продемонстрировал ему свои энергетические силы, и он как-то сразу поверил в меня, безоговорочно приняв мою сторону во все ожесточеннее разгоравшемся споре. Чем популярнее я становился, тем больше копий ломалось вокруг моего имени.
Страдая от своей малодушной уступчивости давлению менеджера, я пошел с покаянием к доктору Рубинштейну. Сказал ему, что он может поставить на мне крест — я опустился до применения трюков во время демонстраций и теперь больше, наверное, ни на что не способен. Было очень больно говорить ему об этом, потому что я очень уважал его и дорожил его дружбой. Он спросил: «Что ты имеешь в виду, Ури?» Даже сейчас, когда я вспоминаю об этом, у меня мурашки бегут по телу. Он говорил мне:
— Ты делаешь вещи, которые ни я, ни ты не можем объяснить. Тебе нет никакой необходимости проделывать еще какие-то фокусы, — и добавил: — Я не верю в то, что ты сейчас рассказал.
Пришлось рассказать, как менеджер заставлял меня делать трюк с номерами машин. Но доктор Рубинштейн резко оборвал меня:
— Ну, хорошо — это трюк. Ну, а как же ты делал другие вещи? В частности, как ты согнул мой ключ одним прикосновением руки? Как угадывал рисунки, которые я делал тайком от тебя? Как ты все это сделал?
— Я не знаю.
— Конечно, ты не знаешь. Это неизвестная сила. В этом-то все и дело. Ты должен перестать думать обо всяких глупостях только из-за того, что твой менеджер заставил тебя пойти на обман. Это для тебя конец света. Забудь об этом и никогда больше к этому не возвращайся.
Он буквально кричал на меня, убеждая срочно приступить к научным исследованиям и доказать всему миру, что эти силы существуют. Он по-прежнему верил в меня, и это мне здорово помогло. У него не было ни малейших сомнений о том, что, кроме тех трюков, которые меня заставляли сделать, все остальное было настоящим.
После этого разговора я тотчас же прекратил использовать трюки и фокусы и решил твердо стоять на своем, демонстрируя только то, что действительно происходит, даже если это не будет удовлетворять моих менеджеров. Тогда же я впервые начал серьезно думать по поводу работы с учеными, хотя эта идея поначалу пугала меня. Доктор Рубинштейн был одним из немногих людей, с которыми я мог откровенно и открыто говорить. Кроме него, такими были Яффа, Айрис и Шипи — мои ближайшие друзья, которым, как я чувствовал, можно довериться во всем. Они посоветовали мне найти хорошего юриста, чтобы выяснить, как расторгнуть контракт.
Однажды Шипи отвез меня в Эйлат, где мне предстояло выступать перед военными моряками. Когда морфлотовцы узнали, что я люблю подводное плавание, они предложили нам свою аквалангическую аппаратуру. И на следующий день мы с Шипи отправились туда, где кончается пустыня и начинается море. Мы нашли прекрасное место на скалистом берегу. Нам показалось, что здесь хорошо будет нырять. Но вскоре мы поняли, что огромный риф помешает нам попасть в глубокие воды. Перелезть через него нам тоже не удалось, потому что поверхность рифа была острой. Наконец минут через десять мы нашли небольшой узкий проем, выходящий прямо в море. Осторожно прошли через него, пытаясь не повредить аппаратуру, которую нам дали. И тут я допустил непоправимую ошибку — забыл отметить то место, где мы входили, чтобы потом можно было через него вернуться обратно на берег.
Казалось, в этом месте вообще никто до нас не нырял. Это нас еще больше раззадорило. Вода была глубокая, голубая — отличное место для ныряния. Мы плыли уже довольно на большом расстоянии от рифа, когда вдруг я увидел огромную голубую акулу прямо под нами. Я тут же подплыл к Шипи и постучал ему по маске, показывая вниз. Акула подходила все ближе, начала кружиться вокруг нас. Было впечатление, что она вот-вот нас атакует. Я вынул изо рта кислородную трубку и сделал так, чтобы поднялись пузыри. Это якобы отпугивает акулу. Но гигантская рыбина на это даже не обратила внимания. Я думал только о том, как скорее вернуться на берег. Пытался сосредоточить все свое внимание на этой ужасной твари, чтобы как-то отогнать ее, но ничего не вышло. Я следил за одним из маленьких глазков сбоку на голове акулы все время, пока она плавала вокруг нас, — жуткое зрелище.
У нас в баллонах оставалось где-то минут на двадцать воздуха, но подниматься наверх мы должны были медленно, и это, конечно, заняло бы слишком много времени и, уж конечно, не спасло бы нас от акулы. Мой внутренний компас подсказал, что мы идем в правильном направлении крифу, но акула находилась как раз между нами и нашей целью. Она шла все быстрее и быстрее и уже находилась на расстоянии около 15 метров. У нас было с собой подводное оружие, но
Джоафа больше не было, и во мне пропало желание работать на секретную службу. Мое сердце не лежало к этому прежде всего из-за того, что тогда, как и сейчас тоже, я был человеком общительным, мне хотелось быть в гуще событий, встречаться с самыми разными людьми. А работу в секретной службе пришлось бы скрывать, резко ограничивать круг общения и как бы замкнуться в себе. Меня же влекло совершенно иное — живая, интересная жизнь, новые встречи и впечатления.
Демобилизовавшись из армии в конце 1968 года, я вернулся домой и как-то раз случайно повстречал друга из части. Его отец был владельцем текстильной фабрики, и в тот момент они как раз искали человека, владеющего английским языком, для того чтобы наладить связи с закупочными организациями в Канаде и Соединенных Штатах Америки, рекламировать продукцию фабрики в этих странах.
Естественно, поначалу нужно было поучиться, освоить непростую систему экспортной политики. Тогда мне все это казалось очень привлекательным, и поэтому я решил взяться за эту работу, тем более что фабрика находилась в двух шагах от дома Шипи и я часто мог заходить к ним. Мы с Ханной были в то время уже очень близкими друзьями, а с Шипи стали чуть ли не братьями. Шипи настолько понравилась моя первая демонстрация, что он организовал еще несколько выступлений в других школах, на частных вечеринках. Несмотря на юный возраст, у него уже тогда были прекрасные задатки профессионального менеджера. Мы зарабатывали, правда, всего по 7 долларов за каждое выступление, но зато они проходили очень здорово и доставляли нам массу радости. Я всерьез к этому, конечно, не относился, меня просто удивляло то, что эти демонстрации почти каждый раз давали такие потрясающие результаты.
Яффа вышла замуж, но мы все еще любили друг друга и по-прежнему встречались несколько раз в месяц. Я знал, что все это безнадежно, и она тоже все понимала. Но мы даже не могли представить себе, что когда-нибудь придется окончательно расстаться. Конечно, я встречался и другими девушками, но ни к одной не испытывал такого же сильного чувства, как к Яффе.
Однажды я сидел в кафе и ждал друга и вдруг заметил очень красивую девушку, сидевшую за соседним столиком. На вид ей казалось лет 19–20, у нее были ясные голубые глаза, каштановые волосы и маленький носик. Кроме того, она была изумительно сложена и выглядела чертовски привлекательно. Мы долго смотрели друг на друга и наконец разговорились. Я не мог удержаться от того, чтобы не сказать ей, какая она красивая. И сам не заметил, как попросил ее о свидании в тот же вечер. Звали ее Айрис Давидеско.
Айрис оказалась тем человеком, которому я мог выложить все свои чувства. В первое же свидание, просидев в кафе много часов, мы переговорили буквально обо всем. Потом, получше узнав друг друга, мы стали придумывать разные игры, например пытались угадать, чем занимаются окружавшие нас люди, определяя в них то миллионера из Техаса, то школьного учителя, то убежденного вегетарианца. Иногда мы даже останавливали людей, чтобы проверить, и, как выяснялось, очень часто угадывали.
Мы стали проводить вместе почти все свободное время. И вдруг я с удивлением узнал, что ей всего-навсего 15 лет. В это невозможно было поверить, потому что выглядела она и держалась так, словно ей уже все 23 — именно столько было мне в то время. От сознания этого мне было как-то не по себе, тем более что я, кажется, начинал в нее влюбляться. По крайней мере, общение с ней для меня очень много значило, ямы, разумеется, продолжали встречаться. Ханна узнала про Айрис, и я видел, что ей это причинило какую-то боль. Но мы с Ханной были близки, скорее, как брат и сестра.
Айрис пару раз побеждала на конкурсах красоты, и рекламное агентство пригласило ее на работу в качестве фотомодели. Однажды она спросила меня, не хотел бы и я сняться с ней для одной рекламы? Почему бы не заработать немного денег в придачу к тем 500 фунтам в месяц, которые я получал в компании по экспорту, и я снялся вместе с Айрис в рекламе пива. Признаюсь, я был наверху блаженства, когда эта реклама вышла.
Без всякого сомнения, я человек со здоровым честолюбием. Реклама только подогрела во мне это чувство, хотя весь парадокс был в том, что сам я пива практически никогда не пил.
Слухи о моих сеансах распространились очень широко. Шипи работал не покладая рук. Количество выступлений увеличивалось с каждой неделей. И теперь мы зарабатывали значительно больше. Вместе с остальными моими заработками и основной зарплатой денег стало довольно много, и наконец-то появилась возможность предложить маме, чтобы она перестала работать. Я сказал ей о том, что всегда ждал этого дня, ведь только благодаря ей я выжил в эти тяжелые годы, благодаря ей был здоров и никогда ни в чем не нуждался. Как прекрасно, что теперь я мог ухаживать за ней. Это был один из самых счастливых дней в моей жизни.
К тому времени уже почти каждая газета в Израиле успела написать о наших выступлениях. Мне все чаще стали звонить менеджеры, предлагая заключить к ними контракт. Шипи, к сожалению, был еще слишком молод и к тому же учился в школе, поэтому не мог работать со мной на постоянной основе. Я было попробовал работать с одним менеджером, не подписывая никаких условий. Но ничего не вышло. У меня не хватало опыта.
В конце концов пришлось подписать договор с довольно известным профессиональным менеджером, толком даже не разобравшись, в чем заключается его предложение. Оказалось, мне предстоит выступать по всему Израилю в крупнейших залах и театрах перед огромной аудиторией. Вскоре я купил подержанную машину «Триумф» и чувствовал себя жутко богатым, несмотря на то что очень большой процент моего дохода уходил менеджеру и на налоги и, в сущности, лишь какие-то крохи оставались у меня.
Сами выступления практически ничем не отличались от того, как мы когда-то выступали в школе с Шипи. У меня никогда не бывало заранее подготовленного плана или сценария. Я импровизировал: демонстрировал телепатию, угадывал, что зрители писали или рисовали на доске; занимался внушением на расстоянии; описывал, во что зрители одеты, не глядя на них; запускал часы, которые уже давно не ходили; гнул ключи и другие металлические предметы, которые они приносили с собой. А потом устраивал что-то типа пресс-конференции, отвечая на бесконечные вопросы. Эксперименты удавались примерно на 75–80 процентов. Вел я себя всегда легко, непринужденно, и зрителям это нравилось.
Однажды ко мне пришел менеджер и сказал, что в целом он доволен, что я прекрасно выступаю и дела идут хорошо, но нужно еще добавить что-то. Выступления, как он считал, должны быть более продолжительными, чтобы зрители чувствовали, что не зря заплатили деньги за билеты. Нужно включить побольше новых фокусов, чтобы выступление, как он выразился, прибавило в весе. Я считал, что все это глупости, потому что в том, что я делаю, нет никакого обмана и зритель принял это и поверил мне. Но он настаивал на своем и даже сам придумал один трюк, предложив, что будет наблюдать за людьми, выходящими из своих машин, записывать автомобильные номера и потом организует все так, чтобы их посадили на определенные места в зале. Перед выступлениями он должен был передавать мне всю информацию, мне же оставалось лишь показывать на этих людей и говорить, какие номера у их машин. Он убеждал меня, что иначе зрители потеряют к моим выступлениям интерес и это сразу же скажется на моих заработках.
А к тому времени я уже бросил работу в текстильной фирме и не занимался больше фоторекламой, потому что выступал почти каждый день. Это была тяжелая изнуряющая работа, я ужасно уставал. Но теперь практически весь Израиль знал обо мне.
Вскоре я был приглашен встретиться с самим Абба Эбаном. Голда Мейер, выступая с новогодним обращением, в ответ на вопрос журналиста о том, что она предсказывает на будущее стране, сказала: «Я не занимаюсь предсказаниями. Спросите лучше Ури Геллера». И хотя я тоже не занимался предсказаниями, это говорило о том, насколько возросла моя популярность.
Когда менеджер потребовал от меня включить в выступления ряд трюков и фокусов, я растерялся. Он настаивал, а я был слишком молод и неопытен, чтобы принять какие-то самостоятельные решения. И поэтому, когда он пригрозил, что все выступление сорвется, если я не послушаюсь его, я подумал: «Будь что будет. Скоро мы охватим выступлениями весь Израиль, и, может быть, на этом все кончится». Я заработаю денег, открою кафе или что-нибудь вроде этого. У меня не было определенной концепции по поводу того дара, который был мне дан. И конечно, я не предполагал, что эта сила, эта неизвестная энергия будет впоследствии так серьезно воспринята научным миром.
В конечном итоге я сдался требованиям менеджера, его давлению. Внутреннее чувство подсказало мне, насколько я не прав, давая свое согласие. Хотя я еще не понимал тогда, какую огромную ошибку допускаю, одну из самых серьезных ошибок в моей жизни. Ведь чем больше меня знали в стране, тем отчаяннее спорили по поводу того, что я делаю, — чудо или обман? По наущению менеджера я добавил фокусы к истинным демонстрациям и теперь ненавидел себя каждый раз, когда выходил на сцену.
Примерно в это время я познакомился и подружился с Амноном Рубинштейном — деканом юридического факультета университета Хеброу. Его многие знали в Израиле. Мы встретились на какой-то вечеринке в Тель-Авиве. Я продемонстрировал ему свои энергетические силы, и он как-то сразу поверил в меня, безоговорочно приняв мою сторону во все ожесточеннее разгоравшемся споре. Чем популярнее я становился, тем больше копий ломалось вокруг моего имени.
Страдая от своей малодушной уступчивости давлению менеджера, я пошел с покаянием к доктору Рубинштейну. Сказал ему, что он может поставить на мне крест — я опустился до применения трюков во время демонстраций и теперь больше, наверное, ни на что не способен. Было очень больно говорить ему об этом, потому что я очень уважал его и дорожил его дружбой. Он спросил: «Что ты имеешь в виду, Ури?» Даже сейчас, когда я вспоминаю об этом, у меня мурашки бегут по телу. Он говорил мне:
— Ты делаешь вещи, которые ни я, ни ты не можем объяснить. Тебе нет никакой необходимости проделывать еще какие-то фокусы, — и добавил: — Я не верю в то, что ты сейчас рассказал.
Пришлось рассказать, как менеджер заставлял меня делать трюк с номерами машин. Но доктор Рубинштейн резко оборвал меня:
— Ну, хорошо — это трюк. Ну, а как же ты делал другие вещи? В частности, как ты согнул мой ключ одним прикосновением руки? Как угадывал рисунки, которые я делал тайком от тебя? Как ты все это сделал?
— Я не знаю.
— Конечно, ты не знаешь. Это неизвестная сила. В этом-то все и дело. Ты должен перестать думать обо всяких глупостях только из-за того, что твой менеджер заставил тебя пойти на обман. Это для тебя конец света. Забудь об этом и никогда больше к этому не возвращайся.
Он буквально кричал на меня, убеждая срочно приступить к научным исследованиям и доказать всему миру, что эти силы существуют. Он по-прежнему верил в меня, и это мне здорово помогло. У него не было ни малейших сомнений о том, что, кроме тех трюков, которые меня заставляли сделать, все остальное было настоящим.
После этого разговора я тотчас же прекратил использовать трюки и фокусы и решил твердо стоять на своем, демонстрируя только то, что действительно происходит, даже если это не будет удовлетворять моих менеджеров. Тогда же я впервые начал серьезно думать по поводу работы с учеными, хотя эта идея поначалу пугала меня. Доктор Рубинштейн был одним из немногих людей, с которыми я мог откровенно и открыто говорить. Кроме него, такими были Яффа, Айрис и Шипи — мои ближайшие друзья, которым, как я чувствовал, можно довериться во всем. Они посоветовали мне найти хорошего юриста, чтобы выяснить, как расторгнуть контракт.
* * *
Закончив действительную военную службу, я был приписан к резервным войскам, и, после того как обрел такую широкую известность в Израиле, меня снова призвали — на этот раз развлекать солдат по всей стране. Конечно, это не имело ничего общего с обычной службой. Я познакомился со многими высокопоставленными офицерами и генералами. Кроме того, мне нравилось проводить демонстрации перед солдатами на их базах. Мне везде вокруг открывались двери. Но я и сам не потерял желания открывать для себя мир. Меня, как и прежде, манили новые приключения.Однажды Шипи отвез меня в Эйлат, где мне предстояло выступать перед военными моряками. Когда морфлотовцы узнали, что я люблю подводное плавание, они предложили нам свою аквалангическую аппаратуру. И на следующий день мы с Шипи отправились туда, где кончается пустыня и начинается море. Мы нашли прекрасное место на скалистом берегу. Нам показалось, что здесь хорошо будет нырять. Но вскоре мы поняли, что огромный риф помешает нам попасть в глубокие воды. Перелезть через него нам тоже не удалось, потому что поверхность рифа была острой. Наконец минут через десять мы нашли небольшой узкий проем, выходящий прямо в море. Осторожно прошли через него, пытаясь не повредить аппаратуру, которую нам дали. И тут я допустил непоправимую ошибку — забыл отметить то место, где мы входили, чтобы потом можно было через него вернуться обратно на берег.
Казалось, в этом месте вообще никто до нас не нырял. Это нас еще больше раззадорило. Вода была глубокая, голубая — отличное место для ныряния. Мы плыли уже довольно на большом расстоянии от рифа, когда вдруг я увидел огромную голубую акулу прямо под нами. Я тут же подплыл к Шипи и постучал ему по маске, показывая вниз. Акула подходила все ближе, начала кружиться вокруг нас. Было впечатление, что она вот-вот нас атакует. Я вынул изо рта кислородную трубку и сделал так, чтобы поднялись пузыри. Это якобы отпугивает акулу. Но гигантская рыбина на это даже не обратила внимания. Я думал только о том, как скорее вернуться на берег. Пытался сосредоточить все свое внимание на этой ужасной твари, чтобы как-то отогнать ее, но ничего не вышло. Я следил за одним из маленьких глазков сбоку на голове акулы все время, пока она плавала вокруг нас, — жуткое зрелище.
У нас в баллонах оставалось где-то минут на двадцать воздуха, но подниматься наверх мы должны были медленно, и это, конечно, заняло бы слишком много времени и, уж конечно, не спасло бы нас от акулы. Мой внутренний компас подсказал, что мы идем в правильном направлении крифу, но акула находилась как раз между нами и нашей целью. Она шла все быстрее и быстрее и уже находилась на расстоянии около 15 метров. У нас было с собой подводное оружие, но