Страница:
Я прекрасно понимаю, что мои поэмы не литературные шедевры. Но я их очень глубоко переживаю. Когда они приходят, словно какая-то сила меня держит. Странно, конечно, но я физически чувствую легкое давление на точку прямо посреди лба.
Я показал свои стихи Байрону и Марии Джанис, и они им понравились. Кстати, Байрон даже сочинил на них музыку. Он же предложил показать их Дэлу Ньюмену, который занимается оранжировками музыки для таких известных рок-исполнителей, как Пол Маккартни, Элтон Джон, Кэт Стивене и Пол Саймон. Ему тоже пришлись по вкусу мои произведения. В конце концов мы с Яшей и Вернером решили, что пора выпустить пластинку с этими песнями на нескольких языках в Англии, в Германии, может быть, еще где-нибудь. Байрон и Дэл будут заниматься композицией, музыкальными оранжировками, а я буду просто начитывать стихи. Мэксин Найтингейл, известная по знаменитому музыкальному шоу «Волосы», будет исполнять те песни, в которых нужен сложный вокал в сопровождении хора. Пластинку решили назвать просто «Ури Геллер».
Честно говоря, с самого раннего детства я мечтал быть актером театра или кино. Я даже из-за этого всегда, пока рос, пытался скрывать свою энергию и силы, чтобы они не мешали мне раскрыться как артисту. По сути дела, я всегда был и остаюсь самым обычным человеком, если не считать, конечно, этих сил.
Так что желание быть исполнителем было для меня вполне естественным, хотя некоторые люди считают, что все это мешает моей работе, моим попыткам понять свой необычайный феномен. Я так не думаю. Мне кажется, что все, чем бы я ни занимался, в особенности эти стихи, является как бы частицей огромной картины, которая так же медленно вырисовывается, как фотопленка, спущенная в бачок для проявления. Фотография проявляется очень медленно и к тому же не сразу вся. Нужно подождать, прежде чем четко проступят все детали и весь смысл. Как всякий человек, не лишенный самых обычных чувств и эмоций, я осознаю, что существует прошлое, настоящее и будущее. Но когда я начинаю думать о каких-то более глубоких вещах, то убеждаюсь, что на самом деле не существует ни прошлого, ни настоящего, ни будущего для вечности. Все происходит одновременно. Я чувствую, что у каждого из нас есть два канала восприятия: космический и обыкновенный, и мы можем на них настраиваться в разные времена.
В одной из песен на своей пластинке мне хотелось открыть, сколько энергетических сил исходит от меня к другим людям. Я эту композицию назвал «Настроение». Она звучит так:
Прошло совсем немного времени, и мы узнали, что песни этой пластинки дали результат. На обороте альбома мы написали, что никто из тех, кто принимал участие в записи, не несут какой-либо ответственности за эксперименты и их последствия. Это необходимо было по двум причинам. Во-первых, если вдруг какие-то вещи начнут гнуться после того, как человек прослушает пластинку, то нам не хотелось брать на себя вину или ответственность за это. И кроме того, мы не хотели, чтобы кто-нибудь очень сильно разочаровался, если вдруг ничего не произойдет, потому что совершенно не могли предсказать, что будет.
Давайте направим наш корабль к вере
И попытаемся силами своего разума
Сделать то, во что мы никогда не верили.
То, что мы считали, нам никогда не добиться.
Давайте что-нибудь возьмем,
Может быть вилку, ложку или ключ,
И сосредоточим на них все свое внимание.
Главное, поверить
И захотеть, чтобы чудо случилось.
Держите вилку или ключ в руках не слишком сильно
И повторяйте про себя: «Согнись, согнись».
Теперь проведите пальцами очень мягко вверх и вниз по предмету,
Почти не дотрагиваясь до металла,
Поглаживая нежно и повторяя про себя:
«Согнись, согнись».
И если получится, просто будьте счастливы
И ждите продолжения.
Вы — частичка потрясающего эффекта,
Который на самом деле запрятан во многих из нас.
Но если ничего не произошло,
Не разочаровывайтесь, потому что не со всеми это происходит.
Может быть, не то время
Или, может быть, не то настроение.
Ведь у меня тоже не всегда получается.
Пластинка появилась в Европе в 1974 году, и однажды ее проигрывали по радио в Швейцарии. В тот день радиостудии получили сотни звонков от слушателей, которые сообщали, что в их домах гнулись вилки, ложки и ключи точно так же, как было уже когда-то во время передач Би-би-си. Если эта реакция будет повсеместной, то это станет важным подтверждением теории существования новой энергии в мире, которая заложена не только во мне, но и в людях. Тогда все поймут, что ей нужно уделить очень серьезное внимание.
В феврале я принял участие в нескольких телевизионных передачах в Японии. Реакция в стране Восходящего солнца оказалась такой же потрясающей, как и в Европе. Это говорило о том, что языковой барьер абсолютно не мешает работе энергии. Но даже это не убедило моих критиков и противников, которые по-прежнему пытались дискредитировать все, что я делал.
Особенно усердствовал в этом знаменитый журнал «Тайм», видимо, в отместку за отказ от предоставления ему материалов исследований Станфордского института до тех пор, пока они не будут опубликованы в журнале «Нэйче».
В противовес негативному подходу журнала «Тайм» лондонская «Дейли мейл» опубликовала несколько глав из книги Андриа Пухарича «Ури», а на первой полосе была напечатана анкета, в которой читателям предлагалось выразить свое мнение по поводу моего феномена. Газета так объясняла свой подход: «Разгорелись жаркие споры вокруг публикации глав из книги об Ури Геллере в „Дейли мейл“. В Америке ученые разделились на две группы, первая из которых считает Геллера выдающимся фокусником и иллюзионистом, другая же утверждает, что он обладает уникальным энергетическим потенциалом. Итак, теперь ваша очередь. Как, по-вашему, есть ли у Ури Геллера сверхъестественные силы? Пометьте „да“ или „нет“. Вырежьте анкету и пришлите ее нам».
Узнав об этом, я очень расстроился, потому что представил себе, что если бы я сам только прочитал по поводу этих сил в газете, не видя их своими глазами или не испытав их на себе, то, конечно, написал бы «нет». По моим подсчетам, не больше 20 или в лучшем случае 25 % опрошенных могли бы написать «да». Хотя к этому времени уже были известны некоторые, результаты исследований в Станфорде, которые выглядели очень убедительно и могли произвести впечатление на читателей газеты. 22 марта 1974 года газета опубликовала результаты опроса. Признаюсь честно — я был поражен. Выяснилось, что 95,5 % из тех, кто принял участие в этом голосовании, верили в то, что у меня есть такие силы, и лишь 4,5 % считали, что я просто фокусник. Объявляя эти результаты, «Дейли мейл» поясняла: «В подавляющем большинстве писем, которые мы получили, читатели говорят, что раньше относились ко всему этому скептически, но результаты института Станфорда их полностью убедили».
К сожалению, это были пока только неофициальные данные об экспериментах — о публикации в журнале «Нэйче» еще ничего не было известно. Прошло уже больше года, и казалось, что уже никогда эта статья не увидит свет.
Тем не менее в марте я закончил второе скандинавское турне и очень серьезно готовился к записи пластинки, которая была назначена на июнь. Примерно в это же время мне сообщили, что организация Роберта Стигвуда, крупная лондонская кинокомпания, поставившая в свое время как фильм, так и сценический вариант рок-оперы «Иисус Христос — суперзвезда», заключила контракт на право снять фильм о моей жизни. Эта идея меня очень вдохновила, хотя я подумал, что ученые, работавшие со мной, вряд ли будут в восторге. Они, конечно, считали, что мне нужно целиком посвятить себя научным экспериментам и не отвлекаться ни на что другое. Но я тут не вижу большого противоречия. Во мне прекрасно уживаются две стороны натуры. Одна — очень простая, земная, и другая — космическая, вселенская, которой принадлежат эти энергетические силы. И я не хочу лишаться ни одной из них. Мне кажется, что есть определенная польза и от моих публичных выступлений, и от телепередач, фильмов, музыки, поэзии, пластинок. Благодаря всему этому меньше чем за год меня смогли увидеть миллионы людей, и, возможно, я изменил их мышление, открыл для них новые горизонты Вселенной. Нужно пользоваться своей энергией, чтобы изменить что-то, особенно в умах людей.
Я абсолютно убежден в том, что если бы не моя публичная активность, наука просто игнорировала бы все эти энергетические силы. Публика заинтересована моими способностями, ей нужно знать, что из себя представляет этот феномен. Все это стимулирует и ученых, побуждая их к научному поиску.
Потрясающие результаты передач Би-би-си помогли профессору Лондонского университета Джону Тейлору и его помощникам запланировать новую серию экспериментов, направленных не только на меня, но и на тех людей, которые мод воздействием телепрограмм также испытали действие этой энергии, стали как бы ее проводниками.
Профессор Тейлор знал, что я планировал приехать в июне и Англию на запись пластинки. Он написал мне письмо, в котором спрашивал, смогу ли я уделить ему какое-то время для того, чтобы провести серию опытов в лаборатории Кингс-колледжа. Одновременно с ним ко мне обратились также доктор Джон Хастед и доктор Дэвид Бом с предложением сотрудничества и совместных экспериментов по изучению феномена. Я согласился на оба эти предложения с радостью, потому что мне было очень приятно, что на меня обратили внимание такие известные и уважаемые в мире науки люди.
Как известно, в ядерной физике есть даже эффект Бома, названный так в честь Дэвида Бома, и вся его работа в этой области ценилась очень высоко. То же самое можно было сказать о Хастеде и Тейлоре. И поэтому я мог не сомневаться, что имею дело с первоклассными учеными, к мнению которых будут прислушиваться.
Для меня настало очень сложное, насыщенное время. Шла подготовка к записи альбома и одновременно к двум сериям научных экспериментов в Кингс-колледже и в Биркбек-колледже Лондонского университета. Расписание каждого дня было насыщено до предела. Начались длительные сеансы записи с большим оркестром и все прочие осложнения, связанные со студийной записью. Продюсером пластинки стал Вернер Шмидт. Он занимался оранжировкой музыки Байрона Джаниса и Дэла Ньюмена. Мне приходилось готовиться к новой серии научных экспериментов в Лондонском университете прямо между репетициями и непосредственной записью.
Программу исследований готовил Брендан О'Риган, который внимательно ознакомился с работой Станфордского института и выработал систему принципиально новых экспериментов, направленных в первую очередь на изучение физического воздействия моих энергетических сил на различные металлы и другие материалы. Он вместе с доктором Тедом Бастином даже осуждал Станфордский институт за то, что его научное заключение свелось преимущественно к телепатическим явлениям, оставив в стороне многие важнейшие аспекты проблемы. Кроме того, они оба считали, что ученые Станфордского института непозволительно затянули выпуск в свет результатов исследования, что привело к ужесточению споров вокруг «эффекта Геллера» и к потере интереса со стороны ряда крупных ученых, предполагавших уделить большое внимание новым энергетическим силам.
В итоге разгорелась настоящая война между теми, кто принимал возможность существования новых сил, и теми, кто полностью их отрицал. Кроме этих двоих ученых и уже упомянутых выше Дэвида Бома и Тома Хастеда, в экспериментах Биркбек-колледжа должны были также принять участие А.В.Кливер, возглавлявший отдел двигателей в компании Роллс-Ройс, и два знаменитых писателя — Артур Кестлер, автор романа «Слепящая тьма», и Артур С.Кларк, очень популярный фантаст. Словом, подобралась очень интересная и представительная группа, с которой мне, безусловно, было лестно и приятно работать.
То же самое можно было сказать и о научной группе доктора Джона Тейлора в Кингс-колледже.
Вообще надо сказать, что я к этому времени уже значительно изменил свое отношение к ученым в лучшую сторону.
И тем не менее накануне новых экспериментов я все равно чувствовал некоторую нервозность и волнение. Не удавалось мне полностью избавиться от боязни провала, неудачи. Слишком важными мне представлялись результаты этой серии исследований.
Глава 6. Ученые
Когда я прилетел в Англию в июне 1974 года, то сразу же позвонил профессору Тейлору в Кинг-колледж. Он подтвердил, что все эксперименты подготовлены, что он готов меня встретить и очень ждет начала опытов. Но мне предстояло сначала посетить студию звукозаписи, где тоже все уже было готово, поэтому я пообещал доктору Тейлору, что, как только закончу работу в студии, сразу же приеду к нему в лабораторию. Я чувствовал, что мне лучше начинать работать с ним, потому что, во-первых, мы уже были знакомы, а я всегда в таких случаях чувствую себя намного удобнее и свободнее. А уж затем я мог бы ехать в Биркбек-колледж, где была запланирована принципиально новая серия экспериментов. Таким образом, я бы постепенно входил в процесс работы, привыкая и осваиваясь, потому что волнение все-таки не проходило.
Запись продолжалась до глубокой ночи, и мне удалось лечь спать только в 4 утра. Естественно, я был очень уставшим, когда на следующее утро приехал в Кингс-колледж. Меня привели в огромную лабораторию с различной аппаратурой, приборами и инструментами. Доктор Тейлор сказал, что главное, что нам предстоит сделать, — это исключить любую возможность фальсификации, предусмотреть все возможные придирки для того, чтобы результаты экспериментов были безоговорочно приняты учеными, поэтому здесь так много аппаратуры.
Я согласился с ним, потому что и мне было важно иметь гарантии полного контроля. Я знал, что никакого обмана, никакой фальсификации нет, но важно было, чтобы и другие в этом тоже убедились. По словам профессора, ему удалось разработать такие приборы, которые улавливали бы все виды силового воздействия, которыми я мог бы воспользоваться для того, чтобы гнуть предметы. Кроме того, каждый кусочек металла имел специальную маркировку, чтобы невозможно было спутать уже согнутый предмет с оригиналом, не прошедшим контроля. Была предусмотрена и проверка меня на использование химикатов, таких, скажем, как дихлорид ртути. Он объяснил мне, что эти весьма, кстати, ядовитые вещества иногда действительно искажают форму металла, но при этом оставляют после себя следы, которые ни с чем не спутаешь.
Он приготовил разные виды металла для эксперимента: алюминий, медь, латунь, разные сплавы железа, олово, свинец, серебро и цинк, а также кристаллы хлорида лития. Среди сложной новейшей аппаратуры были приборы, при помощи которых можно было измерять величину теплового нагревания, вольтметры, мониторы радиации, приборы по измерению ультрафиолетовых лучей и аппаратура для проверки инфракрасной радиации.
Профессор Тейлор и его помощники к этому времени уже закончили серию экспериментов с детьми, которые обнаружили способность и умение гнуть металлы после того, как посмотрели мои передачи по Би-би-си. Им также удавалось гнуть металл, направляя все свое волевое усилие на предмет либо лишь слегка притрагиваясь к металлу. Он проверил 15 детей в возрасте от 7 до 15 лет и был очень доволен результатами проведенных экспериментов, которые удавалось неоднократно повторять в условиях лаборатории.
Перед тем как мы начали испытания, профессор Тейлор по взаимной договоренности меня тщательно обыскал: его интересовали какие-либо магниты или химикаты. Проделав это и, разумеется, ничего не обнаружив, он начал первый опыт, который заключался в том, что кусочек латуни размером в десять дюймов был приклеен к весам, похожим на те, которыми пользуются на почтовых отделениях, чтобы взвешивать письма. Кусочек этого металла лежал на весах таким образом, что одна его половина была на весах, а другая — висела в воздухе и при моей попытке согнуть ее провисла бы.
Цель этого эксперимента была установить, применяю ли я какое-нибудь тяжелое давление на металл. Весы были настолько чувствительны, что даже малейшее давление тут же проявилось бы. Указателем величины давления служила шкала с гонкой иголкой. При едва заметном прикосновении к металлу указатель показывал около пол-унции давления. Естественно, этого явно недостаточно для того, чтобы согнуть металл.
Я начал слегка гладить металлический кусочек — иголка на указателе показывала как раз примерно пол-унции. Профессор Тейлор внимательно наблюдал, что-то записывал и следил за работой автоматического устройства записи. Иголка на шкале указателя давления ни разу не зашла за отметку в пол-унции за все время, пока я гладил кусочек металла.
Где-то спустя минуту металл потихоньку начал сгибаться. Всех особенно поразило, что металл гнулся вверх вообще без всякого давления, если судить по шкале на приборе. Потом вдруг сама иголка на указателе начала гнуться. Она продолжала медленно сгибаться и после того, как я уже перестал гладить кусочек металла. В конце концов иголка согнулась до угла в 70 °. Меня заинтересовало, почему в то же время кусочек металла, к которому я прикасался, согнулся лишь не более чем на 10°. А ведь я даже не подносил свою руку близко к прибору-индикатору. Профессора Тейлора очень смутил тот факт, что согнулась измерительная иголка.
Но это было только начало целой серии странных и поистине потрясающих вещей, которые произошли в лаборатории Кингс-колледжа в тот день. В следующем эксперименте использовался кусочек алюминия. В него был впаян небольшой цилиндр, покрытый тонкой диафрагмой, очень чувствительной к любому давлению. Профессор Тейлор объяснил, что это приспособление также измеряет физическое давление. Он с гордостью сказал, что этот крошечный прибор стоит больше 500 долларов.
Я слегка погладил металл, и он тотчас же начал сгибаться. Но вдруг приспособление перестало записывать давление, после того как металл лишь слегка прогнулся. Профессор Тейлор тут же исследовал диафрагму. К нашему ужасу, она буквально на глазах начала крошиться. Сначала в центре появилась маленькая дырочка, а потом эта дырочка стала разрастаться и вскоре разошлась по всей поверхности. Спустя десять секунд диафрагма полностью развалилась.
Алюминиевый брусочек по-прежнему продолжал сгибаться уже без моего прикосновения. В итоге он согнулся еще на 30°.
Все это произвело на присутствующих колоссальное впечатление. Профессор Тейлор сказал, что «эффект Геллера» был полностью доказан одним только этим экспериментом и стоило это все 500 долларов.
Дальше настала очередь маленького кристалла хлорида лития, который был закрыт в пластмассовом контейнере таким образом, чтобы мне нельзя было к нему прикоснуться. Меня попросили занести руку над контейнером, не прикасаясь к нему, чтобы проверить таким образом, какой эффект будут иметь на него эти энергетические силы. Соблюдая постоянное расстояние между рукой и пластмассовым контейнером, в котором находился кристалл, я сосредоточивал на нем все свое внимание, с тем чтобы попытаться разломить кристалл, не прикасаясь ни к кристаллу, ни к контейнеру, что с точки зрения науки совершенно невозможно.
Не прошло и десяти секунд, как кристалл разломился на несколько частей. К этому нужно добавить, что алюминиевый диск, который находился в соседнем контейнере, одновременно согнулся почти вдвое, хотя профессор Тейлор держал свою руку между моей рукой и вторым контейнером. Профессор Тейлор уже не скрывал своего удивления. И это удивление росло с каждым экспериментом.
Мы прошли в другую комнату, где было еще больше аппаратуры. Там они взяли кусочек меди и приклеили к нему очень тонкий проводок, который должен был записывать и улавливать с микронной точностью любые изменения в металле. Мне опять предстояло сгибать металл, не дотрагиваясь до него, а только сосредоточивая все свое усилие. Я очень старался, говорил про себя: «Сгибайся, сгибайся, сгибайся!» Но ничего не происходило. Мы на минуту остановились, потому что, казалось, эксперимент не удался. А потом вдруг металл начал гнуться сам по себе, а маленький измерительный проводок разорвался.
И тут профессор Тейлор случайно обратил внимание на то, что кусочек латуни, лежавший на столе в другом конце лаборатории, тоже согнулся. Он хотел использовать его в следующем эксперименте. Ни он, ни я даже не обращали на него внимание в тот момент.
Через некоторое время, уже продолжив работу, мы внезапно услышали звук падения какого-то предмета в дальнем конце лаборатории, примерно на расстоянии двадцати футов от нас. Оказывается, это тот самый кусок латуни приземлился на пол рядом с дверью. А еще спустя несколько минут кусочек меди, который лежал рядом с латунью, тоже соскользнул со стола и приземлился возле двери. Нашему удивлению не было предела, а тут еще железный прут, лежавший на дальнем конце стола, упал прямо под ноги профессору Тейлору, к тому же этот прут, который раньше был прямым, согнулся.
Я был счастлив, что все это происходило в лаборатории престижного университета в присутствии ученых, потому что понимал, что в другой ситуации мне никто не поверил бы. Позже, описывая все, что случилось, профессор Тейлор подтвердил, что ни до одного из объектов Геллер не дотронулся и не мог этого сделать, поскольку находился на довольно значительном расстоянии от них и ни на мгновение не выходил из поля зрения наблюдавших за всем этим ученых.
Профессор Тейлор был прав. Я находился на расстоянии от этих предметов и, как и во многих других случаях, сосредоточивал всю свою энергию на что-то другое, понятия не имея, что произойдет. Создавалось впечатление, что энергетические силы слегка шутили над нами. Они словно демонстрировали какое-то свое космическое чувство юмора. Это было поразительно — но было же! И главное — на глазах у известных и авторитетных ученых. Я не мог даже мечтать, что столько всего произойдет одновременно.
Эксперименты в Кингс-колледже главным образом уделяли внимание физическим аспектам воздействия феномена, и мне было особенно приятно, что они идут так хорошо. Профессор Тейлор сказал мне, что после работы с детьми, раскрывшими свои способности под влиянием программы Би-би-си, и серии опытов со мной, он окончательно убедился, что в указанных случаях происходил процесс качественного изменения материи совершенно новыми способами. Но поскольку современной физике не были известны силы, способные на это, основная проблема заключалась в том, чтобы определить, что это за силы.
Другими словами, нужно было прежде всего преодолеть сопротивление самой идее изучения этих сил. Ведь очень долгое время было невозможно добиться хотя бы серьезного отношения к феномену. Ну а теперь пусть очень маленькая группа ученых, но все же принялась за эту проблему серьезно. Это было только начало.
Работая над экспериментом в Кингс-колледже, я чувствовал, что такие ученые, как Джон Тейлор и его помощники, шли на известный риск стать посмешищем среди своих коллег лишь за то, что взялись за изучение этого феномена. Конечно, им не просто было на это решиться, но все же я убежден, что, если речь идет о чем-то очень важном, по-настоящему значимом, нужно рисковать.
Профессор Тейлор был готов допустить возможность того, что металл деформировался под воздействием новых неизвестных науке энергетических сил, потому что вел наблюдение за всеми процессами в условиях сильного контроля, который не давал ему права усомниться в достоверности результатов. Он выдвинул предположение, что в результате моего воздействия каким-то образом происходит разрыв цепочки, связывающей воедино систему металлических ионов. Он предполагал, что все должно было привести нас к обнаружению какой-то уже известной энергии, потому что в принципе все выливалось в известные результаты. Но в том случае, если эти эффекты исходят все же от неизвестных сил, это будет настоящим испытанием для всей современной физики, потому что, возможно, придется искать ответы в какой-то иной области человеческого знания. Он считал, что, если после длительных экспериментов ученые найдут подтверждение тому, что происходит, им придется пойти уже дальше, за установленные законы физики. И здесь могли возникнуть осложнения.
«Предположим, что эффект идет от мозга, но ведь медицина до сих пор еще не владела достаточной информацией о работе головного мозга, чтобы сделать какой-то прогресс в этом вопросе», — сетовал он. Науке придется искать объяснение тому, каким образом мозг может посылать излучение, способное сгибать и уничтожать металл.
Было сделано еще два эксперимента с разными приборами. В первом из них был использован счетчик Гейгера. Хорошо известно, что в любом месте на нашей планете существует хотя бы небольшой радиационный фон. Но когда я взял счетчик и направил на него свое усилие, счетчик показал величину в 500 раз большую, чем норма фона. Он стал издавать такие звуки: «клык, клык, клык». Потом он снова показывал нормальный фон, потому что я перестал концентрировать свое внимание на нем, хотя продолжал держать его в руке. Естественно, первая реакция у всех была однозначной — у меня где-то спрятано радиоактивное вещество. Ну, во-первых, я не такой дурак, чтобы подходить так близко к радиоактивным веществам, даже если бы я знал, где их можно достать. А во-вторых, я попросту не смог бы заставить счетчик Гейгера сначала зашкалить, а потом резко останавливаться и снова начинать работать, когда меня просили об этом. Даже если бы у меня было с собой какое-то радиоактивное вещество и мне захотелось бы его использовать, я бы физически не смог здесь обмануть ученых.
Запись продолжалась до глубокой ночи, и мне удалось лечь спать только в 4 утра. Естественно, я был очень уставшим, когда на следующее утро приехал в Кингс-колледж. Меня привели в огромную лабораторию с различной аппаратурой, приборами и инструментами. Доктор Тейлор сказал, что главное, что нам предстоит сделать, — это исключить любую возможность фальсификации, предусмотреть все возможные придирки для того, чтобы результаты экспериментов были безоговорочно приняты учеными, поэтому здесь так много аппаратуры.
Я согласился с ним, потому что и мне было важно иметь гарантии полного контроля. Я знал, что никакого обмана, никакой фальсификации нет, но важно было, чтобы и другие в этом тоже убедились. По словам профессора, ему удалось разработать такие приборы, которые улавливали бы все виды силового воздействия, которыми я мог бы воспользоваться для того, чтобы гнуть предметы. Кроме того, каждый кусочек металла имел специальную маркировку, чтобы невозможно было спутать уже согнутый предмет с оригиналом, не прошедшим контроля. Была предусмотрена и проверка меня на использование химикатов, таких, скажем, как дихлорид ртути. Он объяснил мне, что эти весьма, кстати, ядовитые вещества иногда действительно искажают форму металла, но при этом оставляют после себя следы, которые ни с чем не спутаешь.
Он приготовил разные виды металла для эксперимента: алюминий, медь, латунь, разные сплавы железа, олово, свинец, серебро и цинк, а также кристаллы хлорида лития. Среди сложной новейшей аппаратуры были приборы, при помощи которых можно было измерять величину теплового нагревания, вольтметры, мониторы радиации, приборы по измерению ультрафиолетовых лучей и аппаратура для проверки инфракрасной радиации.
Профессор Тейлор и его помощники к этому времени уже закончили серию экспериментов с детьми, которые обнаружили способность и умение гнуть металлы после того, как посмотрели мои передачи по Би-би-си. Им также удавалось гнуть металл, направляя все свое волевое усилие на предмет либо лишь слегка притрагиваясь к металлу. Он проверил 15 детей в возрасте от 7 до 15 лет и был очень доволен результатами проведенных экспериментов, которые удавалось неоднократно повторять в условиях лаборатории.
Перед тем как мы начали испытания, профессор Тейлор по взаимной договоренности меня тщательно обыскал: его интересовали какие-либо магниты или химикаты. Проделав это и, разумеется, ничего не обнаружив, он начал первый опыт, который заключался в том, что кусочек латуни размером в десять дюймов был приклеен к весам, похожим на те, которыми пользуются на почтовых отделениях, чтобы взвешивать письма. Кусочек этого металла лежал на весах таким образом, что одна его половина была на весах, а другая — висела в воздухе и при моей попытке согнуть ее провисла бы.
Цель этого эксперимента была установить, применяю ли я какое-нибудь тяжелое давление на металл. Весы были настолько чувствительны, что даже малейшее давление тут же проявилось бы. Указателем величины давления служила шкала с гонкой иголкой. При едва заметном прикосновении к металлу указатель показывал около пол-унции давления. Естественно, этого явно недостаточно для того, чтобы согнуть металл.
Я начал слегка гладить металлический кусочек — иголка на указателе показывала как раз примерно пол-унции. Профессор Тейлор внимательно наблюдал, что-то записывал и следил за работой автоматического устройства записи. Иголка на шкале указателя давления ни разу не зашла за отметку в пол-унции за все время, пока я гладил кусочек металла.
Где-то спустя минуту металл потихоньку начал сгибаться. Всех особенно поразило, что металл гнулся вверх вообще без всякого давления, если судить по шкале на приборе. Потом вдруг сама иголка на указателе начала гнуться. Она продолжала медленно сгибаться и после того, как я уже перестал гладить кусочек металла. В конце концов иголка согнулась до угла в 70 °. Меня заинтересовало, почему в то же время кусочек металла, к которому я прикасался, согнулся лишь не более чем на 10°. А ведь я даже не подносил свою руку близко к прибору-индикатору. Профессора Тейлора очень смутил тот факт, что согнулась измерительная иголка.
Но это было только начало целой серии странных и поистине потрясающих вещей, которые произошли в лаборатории Кингс-колледжа в тот день. В следующем эксперименте использовался кусочек алюминия. В него был впаян небольшой цилиндр, покрытый тонкой диафрагмой, очень чувствительной к любому давлению. Профессор Тейлор объяснил, что это приспособление также измеряет физическое давление. Он с гордостью сказал, что этот крошечный прибор стоит больше 500 долларов.
Я слегка погладил металл, и он тотчас же начал сгибаться. Но вдруг приспособление перестало записывать давление, после того как металл лишь слегка прогнулся. Профессор Тейлор тут же исследовал диафрагму. К нашему ужасу, она буквально на глазах начала крошиться. Сначала в центре появилась маленькая дырочка, а потом эта дырочка стала разрастаться и вскоре разошлась по всей поверхности. Спустя десять секунд диафрагма полностью развалилась.
Алюминиевый брусочек по-прежнему продолжал сгибаться уже без моего прикосновения. В итоге он согнулся еще на 30°.
Все это произвело на присутствующих колоссальное впечатление. Профессор Тейлор сказал, что «эффект Геллера» был полностью доказан одним только этим экспериментом и стоило это все 500 долларов.
Дальше настала очередь маленького кристалла хлорида лития, который был закрыт в пластмассовом контейнере таким образом, чтобы мне нельзя было к нему прикоснуться. Меня попросили занести руку над контейнером, не прикасаясь к нему, чтобы проверить таким образом, какой эффект будут иметь на него эти энергетические силы. Соблюдая постоянное расстояние между рукой и пластмассовым контейнером, в котором находился кристалл, я сосредоточивал на нем все свое внимание, с тем чтобы попытаться разломить кристалл, не прикасаясь ни к кристаллу, ни к контейнеру, что с точки зрения науки совершенно невозможно.
Не прошло и десяти секунд, как кристалл разломился на несколько частей. К этому нужно добавить, что алюминиевый диск, который находился в соседнем контейнере, одновременно согнулся почти вдвое, хотя профессор Тейлор держал свою руку между моей рукой и вторым контейнером. Профессор Тейлор уже не скрывал своего удивления. И это удивление росло с каждым экспериментом.
Мы прошли в другую комнату, где было еще больше аппаратуры. Там они взяли кусочек меди и приклеили к нему очень тонкий проводок, который должен был записывать и улавливать с микронной точностью любые изменения в металле. Мне опять предстояло сгибать металл, не дотрагиваясь до него, а только сосредоточивая все свое усилие. Я очень старался, говорил про себя: «Сгибайся, сгибайся, сгибайся!» Но ничего не происходило. Мы на минуту остановились, потому что, казалось, эксперимент не удался. А потом вдруг металл начал гнуться сам по себе, а маленький измерительный проводок разорвался.
И тут профессор Тейлор случайно обратил внимание на то, что кусочек латуни, лежавший на столе в другом конце лаборатории, тоже согнулся. Он хотел использовать его в следующем эксперименте. Ни он, ни я даже не обращали на него внимание в тот момент.
Через некоторое время, уже продолжив работу, мы внезапно услышали звук падения какого-то предмета в дальнем конце лаборатории, примерно на расстоянии двадцати футов от нас. Оказывается, это тот самый кусок латуни приземлился на пол рядом с дверью. А еще спустя несколько минут кусочек меди, который лежал рядом с латунью, тоже соскользнул со стола и приземлился возле двери. Нашему удивлению не было предела, а тут еще железный прут, лежавший на дальнем конце стола, упал прямо под ноги профессору Тейлору, к тому же этот прут, который раньше был прямым, согнулся.
Я был счастлив, что все это происходило в лаборатории престижного университета в присутствии ученых, потому что понимал, что в другой ситуации мне никто не поверил бы. Позже, описывая все, что случилось, профессор Тейлор подтвердил, что ни до одного из объектов Геллер не дотронулся и не мог этого сделать, поскольку находился на довольно значительном расстоянии от них и ни на мгновение не выходил из поля зрения наблюдавших за всем этим ученых.
Профессор Тейлор был прав. Я находился на расстоянии от этих предметов и, как и во многих других случаях, сосредоточивал всю свою энергию на что-то другое, понятия не имея, что произойдет. Создавалось впечатление, что энергетические силы слегка шутили над нами. Они словно демонстрировали какое-то свое космическое чувство юмора. Это было поразительно — но было же! И главное — на глазах у известных и авторитетных ученых. Я не мог даже мечтать, что столько всего произойдет одновременно.
Эксперименты в Кингс-колледже главным образом уделяли внимание физическим аспектам воздействия феномена, и мне было особенно приятно, что они идут так хорошо. Профессор Тейлор сказал мне, что после работы с детьми, раскрывшими свои способности под влиянием программы Би-би-си, и серии опытов со мной, он окончательно убедился, что в указанных случаях происходил процесс качественного изменения материи совершенно новыми способами. Но поскольку современной физике не были известны силы, способные на это, основная проблема заключалась в том, чтобы определить, что это за силы.
Другими словами, нужно было прежде всего преодолеть сопротивление самой идее изучения этих сил. Ведь очень долгое время было невозможно добиться хотя бы серьезного отношения к феномену. Ну а теперь пусть очень маленькая группа ученых, но все же принялась за эту проблему серьезно. Это было только начало.
Работая над экспериментом в Кингс-колледже, я чувствовал, что такие ученые, как Джон Тейлор и его помощники, шли на известный риск стать посмешищем среди своих коллег лишь за то, что взялись за изучение этого феномена. Конечно, им не просто было на это решиться, но все же я убежден, что, если речь идет о чем-то очень важном, по-настоящему значимом, нужно рисковать.
Профессор Тейлор был готов допустить возможность того, что металл деформировался под воздействием новых неизвестных науке энергетических сил, потому что вел наблюдение за всеми процессами в условиях сильного контроля, который не давал ему права усомниться в достоверности результатов. Он выдвинул предположение, что в результате моего воздействия каким-то образом происходит разрыв цепочки, связывающей воедино систему металлических ионов. Он предполагал, что все должно было привести нас к обнаружению какой-то уже известной энергии, потому что в принципе все выливалось в известные результаты. Но в том случае, если эти эффекты исходят все же от неизвестных сил, это будет настоящим испытанием для всей современной физики, потому что, возможно, придется искать ответы в какой-то иной области человеческого знания. Он считал, что, если после длительных экспериментов ученые найдут подтверждение тому, что происходит, им придется пойти уже дальше, за установленные законы физики. И здесь могли возникнуть осложнения.
«Предположим, что эффект идет от мозга, но ведь медицина до сих пор еще не владела достаточной информацией о работе головного мозга, чтобы сделать какой-то прогресс в этом вопросе», — сетовал он. Науке придется искать объяснение тому, каким образом мозг может посылать излучение, способное сгибать и уничтожать металл.
Было сделано еще два эксперимента с разными приборами. В первом из них был использован счетчик Гейгера. Хорошо известно, что в любом месте на нашей планете существует хотя бы небольшой радиационный фон. Но когда я взял счетчик и направил на него свое усилие, счетчик показал величину в 500 раз большую, чем норма фона. Он стал издавать такие звуки: «клык, клык, клык». Потом он снова показывал нормальный фон, потому что я перестал концентрировать свое внимание на нем, хотя продолжал держать его в руке. Естественно, первая реакция у всех была однозначной — у меня где-то спрятано радиоактивное вещество. Ну, во-первых, я не такой дурак, чтобы подходить так близко к радиоактивным веществам, даже если бы я знал, где их можно достать. А во-вторых, я попросту не смог бы заставить счетчик Гейгера сначала зашкалить, а потом резко останавливаться и снова начинать работать, когда меня просили об этом. Даже если бы у меня было с собой какое-то радиоактивное вещество и мне захотелось бы его использовать, я бы физически не смог здесь обмануть ученых.