Страница:
Не страшных ясностью своей.
Но чу! Возникла дрожь в волне!
Пронесся ропот в вышине!
Как будто башни, вдруг осев,
Разъяли в море сонный зев, -
Как будто их верхи, впотьмах,
Пробел родили в Небесах.
Краснее зыбь морских валов,
Слабей дыхание Часов.
И в час, когда, стеня в волне,
Сойдет тот город к глубине,
Прияв его в свою тюрьму,
Восстанет Ад, качая тьму,
И весь поклонится ему.
(1901)
Перевод К. Бальмонта
Thou wast that all to me, love,
For which my soul did pine -
A green isle in the sea, love,
A fountain and a shrine,
All wreathed with fairy fruits and flowers,
And all the flowers were mine.
Ah, dream too bright to last!
Ah, starry Hope! that didst arise
But to be overcast!
A voice, from out the Future cries,
"On! on!" - but o'er the Past
(Dim gulf!) my spirit hovering lies
Mute, motionless, aghast!
For, alas! alas! with me
The light of Life is o'er!
No more - no more - no more -
(Such language holds the solemn sea
To the sands upon the shore)
Shall bloom the thunder-blasted tree,
Or the stricken eagle soar!
And all my days are trances,
And all my nightly dreams
Are where thy grey eye glances,
And where thy footstep gleams -
In what ethereal dances,
By what Italian streams.
Alas! for that accursed time
They bore thee o'er the billow
From me - to titled age and crime
And an unholy pillow -
From Love and from our misty clime
Where weeps the silver willow.
(1833-1849)
В тебе я видел счастье
Во всех моих скорбях,
Как луч среди ненастья,
Как остров на волнах,
Цветы, любовь, участье
Цвели в твоих глазах.
Тот сон был слишком нежен,
И я расстался с ним.
И черный мрак безбрежен.
Мне шепчут Дни: "Спешим!"
Но дух мой безнадежен,
Безмолвен, недвижим.
О, как туманна бездна
Навек погибших дней!
И дух мой бесполезно
Лежит, дрожит над ней,
Лазурь небес беззвездна,
И нет, и нет огней.
Сады надежд безмолвны,
Им больше не цвести,
Печально плещут волны
"Прости - прости - прости",
Сады надежд безмолвны,
Мне некуда идти.
И дни мои - томленье,
И ночью все мечты
Из тьмы уединенья
Спешат туда, где - ты,
Воздушное виденье
Нездешней красоты!
(1895)
Перевод К. Бальмонта
At morn - at noon - at twilight dim -
Maria! thou hast heard my hymn!
In joy and wo - in good and ill -
Mother of God, be with me still!
When the Hours flew brightly by,
And not a cloud obscured the sky,
My soul, lest it should truant be,
Thy grace did guide to thine and thee;
Now, when storms of Fate o'ercast
Darkly my Present and my Past,
Let my Future radiant shine
With sweet hopes of thee and thine!
(1833-1849)
Зарей, - днем, - в вечера глухие, -
Мой гимн ты слышала, Мария!
В добре и зле, в беде и счастье,
Целенье мне - твое участье!
Когда часы огнем светали,
И облака не тмили далей,
Чтоб не блуждать как пилигрим,
Я шел к тебе, я шел к твоим.
Вот бури Рока рушат явно
Мое "теперь", мое "недавно",
Но "завтра", веруют мечты,
Разгонят мрак - твои и ты!
(1924)
Перевод В. Брюсова
Type of the antique Rome! Rich reliquary
Of lofty contemplation left to Time
By buried centuries of pomp and power!
At length - at length - after so many days
Of weary pilgrimage and burning thirst,
(Thirst for the springs of lore that in thee lie),
I kneel, an altered and an humble man,
Amid thy shadows, and so drink within
My very soul thy grandeur, gloom, and glory!
Vastness! and Age! and Memories of Eld!
Silence! and Desolation! and dim Night!
I feel ye now - I feel ye in your strength -
О spells more sure than e'er Judaean king
Taught in the gardens of Gethsemane!
О charms more potent than the rapt Chaldee
Ever drew down from out the quiet stars!
Here, where a hero fell, a column falls!
Here, where the mimic eagle glared in gold,
A midnight vigil holds the swarthy bat!
Here, where the dames of Rome their gilded hair
Waved to the wind, now wave the reed and thistle!
Here, where on golden throne the monarch lolled,
Glides, spectre-like, unto his marble home,
Lit by the wan light of the horned moon,
The swift and silent lizard of the stones!
But stay! these walls - these ivy-clad arcades -
These mouldering plinths - these sad and blackened
shafts -
These vague entablatures - this crumbling frieze -
These shattered cornices - this wreck - this ruin -
These stones - alas! these gray stones - are they all -
All of the famed, and the colossal left
By the corrosive Hours to Fate and me?
"Not all" - the Echoes answer me - "not all!
"Prophetic sounds and loud, arise forever
"From us, and from all Ruin, unto the wise,
"As melody from Memnon to the Sun.
"We rule the hearts of mightiest men - we rule
"With a despotic sway all giant minds.
"We are not impotent - we pallid stones.
"Not all our power is gone - not all our fame -
"Not all the magic of our high renown -
"Not all the wonder that encircles us -
"Not all the mysteries that in us lie -
"Not all the memories that hang upon
"And cling around about us as a garment,
"Clothing us in a robe of more than glory."
(1833-1843)
Прообраз Рима древнего! Святыня,
Роскошный знак высоких созерцаний,
Оставленный для Времени веками
Похороненной пышности и власти.
О, наконец, чрез столько-столько дней
Различных странствий, жажды ненасытной,
(Той жажды, что искала родников
Сокрытых знаний, здесь, в тебе лежащих),
Смиренным измененным человеком,
Склоняюсь я теперь перед тобой,
Среди твоих теней, и упиваюсь,
Душой своей души, в твоем величьи,
В твоей печали, пышности, и славе.
Обширность! Древность! Память неких дней!
Молчание! И Ночь! И Безутешность!
Я с вами - я вас вижу в вашей славе -
О, чары, достовернее тех чар,
Что были скрыты садом Гефсиманским, -
Властней тех чар, что, с тихих звезд струясь,
Возникли над Халдеем восхищенным!
Где пал герой, колонна упадает!
Где вился золотой орел, там в полночь -
Сторожевой полет летучей мыши!
Где Римские матроны развевали
По ветру сеть волос позолоченных,
Теперь там развеваются волчцы!
Где, развалясь на золотом престоле,
Сидел монарх, теперь, как привиденье,
Под сумрачным лучом луны двурогой,
В свой каменистый дом, храня молчанье,
Проскальзывает ящерица скал!
Но подожди! ужели эти стены -
И эти своды в сетке из плюща -
И эти полустершиеся глыбы -
И эти почерневшие столбы -
И призрачные эти архитравы -
И эти обвалившиеся фризы -
И этот мрак - развалины - обломки -
И эти камни - горе! эти камни
Седые - неужели это все,
Что едкие Мгновенья пощадили
Из прежнего величия и славы,
Храня их для Судьбы и для меня?
"Не все - мне вторят Отклики - не все.
Пророческие звуки возникают
Навеки, громким голосом, из нас,
И от Развалин к мудрому стремятся,
Как звучный голос от Мемнона к Солнцу.
Мы властвуем сердцами самых сильных,
Влиянием своим самодержавным
Блюдем все исполинские умы.
Нет, не бессильны сумрачные камни.
Не вся от нас исчезла наша власть,
Не вся волшебность светлой нашей славы -
Не все нас окружающие чары -
Не все в нас затаившиеся тайны -
Не все воспоминанья, что, над нами
Замедлив, облекли нас навсегда
В покров того, что более, чем слава".
(1901)
Перевод К. Бальмонта
Thou wouldst be loved? - then let thy heart
From its present pathway part not!
Being everything which now thou art,
Be nothing which thou art not.
So with the world thy gentle ways,
Thy grace, thy more than beauty,
Shall be an endless theme of praise,
And love - a simple duty.
(1833?-1845)
[ФРЕНСИС САРДЖЕНТ Осгуд]
Ты хочешь быть любимой? - Верь
Тому пути, которым шла.
Будь только то, что ты теперь,
Не будь ничем, чем не была.
Так мил твой взор, так строен вид,
Так выше всех ты красотой,
Что не хвалить тебя - то стыд,
Любить - лишь долг простой.
(1924)
Перевод В. Брюсова
Beloved! amid the earnest woes
That crowd around my earthly path -
(Drear path, alas! where grows
Not even one lonely rose) -
My soul at least a solace hath
In dreams of thee, and therein knows
An Eden of bland repose.
And thus thy memory is to me
Like some enchanted far-off isle
In some tumultuous sea -
Some ocean throbbing far and free
With storms - but where meanwhile
Serenest skies continually
Just o'er that one bright island smile.
(1835-1845)
Любимая! меж всех уныний,
Что вкруг меня сбирает Рок
(О, грустный путь, где средь полыни
Вовек не расцветет цветок),
Я все ж душой не одинок:
Мысль о тебе творит в пустыне
Эдем, в котором мир - глубок.
Так! память о тебе - и в горе
Как некий остров меж зыбей,
Волшебный остров в бурном море,
В пучине той, где на просторе
Бушуют волны, все сильней, -
Все ж небо, с благостью во взоре,
На остров льет поток лучей.
(1924)
Перевод В. Брюсова
The ring is on my hand,
And the wreath is on my brow;
Satins and jewels grand
Are all at my command,
And I am happy now.
And my lord he loves me well;
But, when first he breathed his vow,
I felt my bosom swell -
For the words rang as a knell,
And the voice seemed his who fell
In the battle down the dell,
And who is happy now.
But he spoke to re-assure me,
And he kissed my pallid brow,
While a reverie came o'er me,
And to the church-yard bore me,
And I sighed to him before me,
(Thinking him dead D'Elormie,)
"Oh, I am happy now!"
And thus the words were spoken;
And this the plighted vow;
And, though my faith be broken,
And, though my heart be broken,
Here is a ring, as token
That I am happy now! -
Behold the golden token
That _proves_ me happy now!
Would God I could awaken!
For I dream I know not how,
And my soul is sorely shaken
Lest an evil step be taken, -
Lest the dead who is forsaken
May not be happy now.
(1836-1849)
Обручена кольцом,
Вдыхая ладан синий,
С гирляндой над лицом,
В алмазах, под венцом, -
Не счастлива ль я ныне!
Мой муж в меня влюблен...
Но помню вечер синий,
Когда мне клялся он:
Как похоронный звон
Звучала речь, как стон
Того, кто пал, сражен, -
Того, кто счастлив ныне.
Смягчил он горечь слез
Моих в тот вечер синий;
Меня (не бред ли грез?)
На кладбище отнес,
Где мертвецу, меж роз,
Шепнула я вопрос:
"Не счастлива ль я ныне?"
Я поклялась в ответ
Ему, в тот вечер синий.
Пусть мне надежды нет,
Пусть веры в сердце нет,
Вот - апельсинный цвет:
Не счастлива ль я ныне?
О, будь мне суждено
Длить сон и вечер синий!
Все ужасом полно
Пред тем, что свершено.
О! тот, кто мертв давно,
Не будет счастлив ныне!
(1924)
Перевод В. Брюсова
Fair isle, that from the fairest of all flowers,
Thy gentlest of all gentle names dost take!
How many memories of what radiant hours
At sight of thee and thine at once awake!
How many scenes of what departed bliss!
How many thoughts of what entombed hopes!
How many visions of a maiden that is
No more - no more upon thy verdant slopes!
No _more_! alas, that magical sad sound
Transforming all! Thy charms shall please no
_more_ -
Thy memory no _more_! Accursed ground
Henceforth I hold thy flower-enamelled shore,
О hyacinthine isle! О purple Zante!
"Isola d'oro! Fior di Levante!"
(1836)
Прекрасный остров! Лучший из цветов
Тебе свое дал нежное названье.
Как много ослепительных часов
Ты будишь в глубине воспоминанья!
Как много снов, чей умер яркий свет,
Как много дум, надежд похороненных!
Видений той, которой больше нет,
Нет больше на твоих зеленых склонах!
Нет больше! скорбный звук, чье волшебство
Меняет все. За этой тишиною
Нет больше чар! Отныне предо мною
Ты проклят средь расцвета своего!
О, гиацинтный остров! Алый Занте!
"Isola d'oro! Fior di Levante!"
(1901)
Перевод К. Бальмонта
In the greenest of our valleys
By good angels tenanted,
Once a fair and stately palace -
Radiant palace - reared its head.
In the monarch Thought's dominion -
It stood there!
Never seraph spread a pinion
Over fabric half so fair!
Banners yellow, glorious, golden,
On its roof did float and flow -
(This - all this - was in the olden
Time long ago)
And every gentle air that dallied,
In that sweet day,
Along the ramparts plumed and pallid,
A winged odor went away.
Wanderers in that happy valley,
Through two luminous windows, saw
Spirits moving musically,
To a lute's well-tuned law,
Round about a throne where, sitting,
Porphyrogene,
In state his glory well befitting
The ruler of the realm was seen.
And all with pearl and ruby glowing
Was the fair palace door,
Through which came flowing, flowing, flowing,
And sparkling evermore,
A troop of Echoes whose sweet duty
Was but to sing,
In voices of suprassing beauty,
The wit and wisdom of their king.
But evil things, in robes of sorrow,
Assailed the monarch's high estate.
(Ah, let us mourn! - for never morrow
Shall dawn upon him, desolate!)
And round about his home the glory
That blushed and bloomed,
Is but a dim-remembered story
Of the old-time entombed.
And travellers, now, within that valley,
Through the encrimsoned windows see
Vast forms that move fantastically
To a discordant melody,
While, like a ghastly rapid river,
Through the pale door
A hideous throng rush out forever
And laugh - but smile no more.
(1838-1848)
В самой зеленой из наших долин,
Где обиталище духов добра,
Некогда замок стоял властелин,
Кажется, высился только вчера.
Там он вздымался, где Ум молодой
Был самодержцем своим.
Нет, никогда над такой красотой
Не раскрывал своих крыл Серафим!
Бились знамена, горя, как огни,
Как золотое сверкая руно.
(Все это было - в минувшие дни,
Все это было давно.)
Полный воздушных своих перемен,
В нежном сиянии дня,
Ветер душистый вдоль призрачных стен
Вился, крылатый, чуть слышно звеня.
Путники, странствуя в области той,
Видели в два огневые окна
Духов, идущих певучей четой,
Духов, которым звучала струна,
Вкруг того трона, где высился он,
Багрянородный герой,
Славой, достойной его, окружен,
Царь над волшебною этой страной,
Вся в жемчугах и рубинах была
Пышная дверь золотого дворца,
В дверь все плыла и плыла и плыла,
Искрясь, горя без конца,
Армия Откликов, долг чей святой
Был только - славить его,
Петь, с поражающей слух красотой,
Мудрость и силу царя своего.
Но злые созданья, в одеждах печали,
Напали на дивную область царя.
(О, плачьте, о, плачьте! Над тем, кто в опале,
Ни завтра, ни после не вспыхнет заря!)
И вкруг его дома та слава, что прежде
Жила и цвела в обаяньи лучей,
Живет лишь как стон панихиды надежде,
Как память едва вспоминаемых дней.
И путники видят, в том крае туманном,
Сквозь окна, залитые красною мглой,
Огромные формы, в движении странном,
Диктуемом дико звучащей струной.
Меж тем как, противные, быстрой рекою,
Сквозь бледную дверь, за которой Беда,
Выносятся тени и шумной толпою,
Забывши улыбку, хохочут всегда.
(1901)
Перевод К. Бальмонта
There are some qualities - some incorporate things,
That have a double life, which thus is made
A type of that twin entity which springs
From matter and light, evinced in solid and shade.
There is a two-fold _Silence_ - sea and shore -
Body and Soul. One dwells in lonely places,
Newly with grass o'ergrown; some solemn graces,
Some human memories and tearful lore,
Render him berrorless: his name's "No more."
He is the corporate Silence: dread him not!
No power hath he of evil in himself;
But should some urgent fate (untimely lot!)
Bring thee to meet his shadow (nameless elf,
That haunteth the lone regions where hath trod
No foot of man), commend thyself to God!
(1839-1845)
Есть свойства - существа без воплощенья,
С двойною жизнью: видимый их лик -
В той сущности двоякой, чей родник -
Свет в веществе, предмет и отраженье.
Двойное есть _Молчанье_ в наших днях,
Душа и тело - берега и море.
Одно живет в заброшенных местах,
Вчера травой поросших; в ясном взоре,
Глубоком, как прозрачная вода,
Оно хранит печаль воспоминанья,
Среди рыданий найденное знанье;
Его названье: "Больше Никогда".
Не бойся воплощенного Молчанья,
Ни для кого не скрыто в нем вреда.
Но если ты с его столкнешься тенью
(Эльф безымянный, что живет всегда
Там, где людского не было следа),
Тогда молись, ты обречен мученью!
(1895)
Перевод К. Бальмонта
Lo! 'tis a gala night
Within the lonesome latter years!
An angel throng, bewinged, bedight
In veils, and drowned in tears,
Sit in a theatre, to see
A play of hopes and fears,
While the orchestra breathes fitfully
The music of the spheres.
Mimes, in the form of God on high,
Mutter and mumble low,
And hither and thither fly -
Mere puppets they, who come and go
At bidding of vast formless things
That shift the scenery to and fro,
Flapping from out their Condor wings
Invisible Wo!
That motley drama - oh, be sure
It shall not be forgot!
With its Phantom chased for evermore,
By a crowd that seize it not,
Through a circle that ever returneth in
To the self-same spot,
And much of Madness, and more of Sin,
And Horror the soul of the plot.
But see, amid the mimic rout
A crawling shape intrude!
A blood-red thing that writhes from out
The scenic solitude!
It writhes! - it writhes! - with mortal pangs
The mimes become its food,
And seraphs sob at vermin fangs
In human gore imbued.
Out - out are the lights - out all!
And, over each quivering form,
The curtain, a funeral pall,
Comes down with the rush of a storm,
While the angels, all pallid and wan,
Uprising, unveiling, affirm
That the play is the tragedy, "Man,"
And its hero the Conqueror Worm.
(1842-1849)
Во тьме безутешной - блистающий праздник,
Огнями волшебный театр озарен;
Сидят серафимы, в покровах, и плачут,
И каждый печалью глубокой смущен.
Трепещут крылами и смотрят на сцену,
Надежда и ужас проходят, как сон;
И звуки оркестра в тревоге вздыхают,
Заоблачной музыки слышится стон.
Имея подобие Господа Бога,
Снуют скоморохи туда и сюда;
Ничтожные куклы, приходят, уходят,
О чем-то бормочут, ворчат иногда.
Над ними нависли огромные тени,
Со сцены они не уйдут никуда,
И крыльями Кондора веют бесшумно,
С тех крыльев незримо слетает - Беда!
Мишурные лица! - Но знаешь, ты знаешь,
Причудливой пьесе забвения нет.
Безумцы за Призраком гонятся жадно,
Но Призрак скользит, как блуждающий свет.
Бежит он по кругу, чтоб снова вернуться
В исходную точку, в святилище бед;
И много Безумия в драме ужасной,
И Грех в ней завязка, и Счастья в ней нет.
Но что это там? Между гаеров пестрых
Какая-то красная форма ползет,
Оттуда, где сцена окутана мраком!
То червь, - скоморохам он гибель несет.
Он корчится! - корчится! - гнусною пастью
Испуганных гаеров алчно грызет,
И ангелы стонут, и червь искаженный
Багряную кровь ненасытно сосет.
Потухли огни, догорело сиянье!
Над каждой фигурой, дрожащей, немой,
Как саван зловещий, крутится завеса,
И падает вниз, как порыв грозовой -
И ангелы, с мест поднимаясь, бледнеют,
Они утверждают, объятые тьмой,
Что эта трагедия Жизнью зовется,
Что Червь-Победитель - той драмы герой!
(1901)
Перевод К. Бальмонта
Ah, broken is the golden bowl! - the spirit flown
forever!
Let the bell toll! - a saintly soul floats on the Stygian
river: -
And, Guy De Vere, hast _thou_ no tear? - weep now
or never more!
See! on yon drear and rigid bier low lies thy love,
Lenore!
Come, let the burial rite be read - the funeral song
be sung! -
An anthem for the queenliest dead that ever died
so young -
A dirge for her the doubly dead in that she died
so young.
"Wretches! ye loved her for her wealth and ye hated
her for her pride;
And, when she fell in feeble health, ye blessed her -
that she died: -
How _shall_ the ritual then be read - the requiem
how be sung
By you - by yours, the evil eye - by yours
the slanderous tongue
That did to death the innocence that died and died
so young?"
_Peccauimus_: - yet rave not thus! but let a Sabbath song
Go up to God so solemnly the dead may feel no wrong!
The sweet Lenore hath gone before, with Hope
that flew beside,
Leaving thee wild for the dear child that should have
been thy bride -
For her, the fair and debonair, that now so lowly lies,
The life upon her yellow hair, but not within her
eyes -
The life still there upon her hair, the death upon
her eyes.
"Avaunt! - avaunt! to friends from fiends the
indignant ghost is riven -
From Hell unto a high estate within the utmost
Heaven -
From moan and groan to a golden throne beside
the King of Heaven: -
Let no bell toll, then, lest her soul, amid its hallowed
mirth
Should catch the note as it doth float up from
the damned Earth!
And I - tonight my heart is light: - no dirge will
I upraise,
But waft the angel on her flight with a Paean
of old days!"
(1844-1849)
О, сломан кубок золотой! душа ушла навек!
Скорби о той, чей дух святой - среди Стигийских
рек.
Гюи де Вир! Где весь твой мир? Склони свой темный
взор:
Там гроб стоит, в гробу лежит твоя любовь, Линор!
Пусть горький голос панихид для всех звучит бедой,
Пусть слышим мы, как нам псалмы поют в тоске
святой,
О той, что дважды умерла, скончавшись молодой.
"Лжецы! Вы были перед ней - двуликий хор теней.
И над больной ваш дух ночной шепнул:
Умри скорей!
Так как же может гимн скорбеть и стройно петь о той,
Кто вашим глазом был убит и вашей клеветой,
О той, что дважды умерла, невинно-молодой?"
_Peccavimus_: но не тревожь напева похорон,
Чтоб дух отшедший той мольбой с землей был
примирен.
Она невестою была, и Радость в ней жила,
Надев несвадебный убор, твоя Линор ушла.
И ты безумствуешь в тоске, твой дух скорбит о ней,
И свет волос ее горит, как бы огонь лучей,
Сияет жизнь ее волос, но не ее очей.
"Подите прочь! В моей душе ни тьмы, ни скорби нет.
Не панихиду я пою, а песню лучших лет!
Пусть не звучит протяжный звон угрюмых
похорон,
Чтоб не был светлый дух ее тем сумраком смущен.
От вражьих полчищ гордый дух, уйдя к друзьям,
исчез,
Из бездны темных Адских зол в высокий мир
Чудес,
Где золотой горит престол Властителя Небес".
(1901)
Перевод К. Бальмонта
By a route obscure and lonely,
Haunted by ill angels only,
Where an Eidolon, named Night,
On a black throne reigns upright,
I have reached these lands but newly
From an ultimate dim Thule -
Но чу! Возникла дрожь в волне!
Пронесся ропот в вышине!
Как будто башни, вдруг осев,
Разъяли в море сонный зев, -
Как будто их верхи, впотьмах,
Пробел родили в Небесах.
Краснее зыбь морских валов,
Слабей дыхание Часов.
И в час, когда, стеня в волне,
Сойдет тот город к глубине,
Прияв его в свою тюрьму,
Восстанет Ад, качая тьму,
И весь поклонится ему.
(1901)
Перевод К. Бальмонта
Thou wast that all to me, love,
For which my soul did pine -
A green isle in the sea, love,
A fountain and a shrine,
All wreathed with fairy fruits and flowers,
And all the flowers were mine.
Ah, dream too bright to last!
Ah, starry Hope! that didst arise
But to be overcast!
A voice, from out the Future cries,
"On! on!" - but o'er the Past
(Dim gulf!) my spirit hovering lies
Mute, motionless, aghast!
For, alas! alas! with me
The light of Life is o'er!
No more - no more - no more -
(Such language holds the solemn sea
To the sands upon the shore)
Shall bloom the thunder-blasted tree,
Or the stricken eagle soar!
And all my days are trances,
And all my nightly dreams
Are where thy grey eye glances,
And where thy footstep gleams -
In what ethereal dances,
By what Italian streams.
Alas! for that accursed time
They bore thee o'er the billow
From me - to titled age and crime
And an unholy pillow -
From Love and from our misty clime
Where weeps the silver willow.
(1833-1849)
В тебе я видел счастье
Во всех моих скорбях,
Как луч среди ненастья,
Как остров на волнах,
Цветы, любовь, участье
Цвели в твоих глазах.
Тот сон был слишком нежен,
И я расстался с ним.
И черный мрак безбрежен.
Мне шепчут Дни: "Спешим!"
Но дух мой безнадежен,
Безмолвен, недвижим.
О, как туманна бездна
Навек погибших дней!
И дух мой бесполезно
Лежит, дрожит над ней,
Лазурь небес беззвездна,
И нет, и нет огней.
Сады надежд безмолвны,
Им больше не цвести,
Печально плещут волны
"Прости - прости - прости",
Сады надежд безмолвны,
Мне некуда идти.
И дни мои - томленье,
И ночью все мечты
Из тьмы уединенья
Спешат туда, где - ты,
Воздушное виденье
Нездешней красоты!
(1895)
Перевод К. Бальмонта
At morn - at noon - at twilight dim -
Maria! thou hast heard my hymn!
In joy and wo - in good and ill -
Mother of God, be with me still!
When the Hours flew brightly by,
And not a cloud obscured the sky,
My soul, lest it should truant be,
Thy grace did guide to thine and thee;
Now, when storms of Fate o'ercast
Darkly my Present and my Past,
Let my Future radiant shine
With sweet hopes of thee and thine!
(1833-1849)
Зарей, - днем, - в вечера глухие, -
Мой гимн ты слышала, Мария!
В добре и зле, в беде и счастье,
Целенье мне - твое участье!
Когда часы огнем светали,
И облака не тмили далей,
Чтоб не блуждать как пилигрим,
Я шел к тебе, я шел к твоим.
Вот бури Рока рушат явно
Мое "теперь", мое "недавно",
Но "завтра", веруют мечты,
Разгонят мрак - твои и ты!
(1924)
Перевод В. Брюсова
Type of the antique Rome! Rich reliquary
Of lofty contemplation left to Time
By buried centuries of pomp and power!
At length - at length - after so many days
Of weary pilgrimage and burning thirst,
(Thirst for the springs of lore that in thee lie),
I kneel, an altered and an humble man,
Amid thy shadows, and so drink within
My very soul thy grandeur, gloom, and glory!
Vastness! and Age! and Memories of Eld!
Silence! and Desolation! and dim Night!
I feel ye now - I feel ye in your strength -
О spells more sure than e'er Judaean king
Taught in the gardens of Gethsemane!
О charms more potent than the rapt Chaldee
Ever drew down from out the quiet stars!
Here, where a hero fell, a column falls!
Here, where the mimic eagle glared in gold,
A midnight vigil holds the swarthy bat!
Here, where the dames of Rome their gilded hair
Waved to the wind, now wave the reed and thistle!
Here, where on golden throne the monarch lolled,
Glides, spectre-like, unto his marble home,
Lit by the wan light of the horned moon,
The swift and silent lizard of the stones!
But stay! these walls - these ivy-clad arcades -
These mouldering plinths - these sad and blackened
shafts -
These vague entablatures - this crumbling frieze -
These shattered cornices - this wreck - this ruin -
These stones - alas! these gray stones - are they all -
All of the famed, and the colossal left
By the corrosive Hours to Fate and me?
"Not all" - the Echoes answer me - "not all!
"Prophetic sounds and loud, arise forever
"From us, and from all Ruin, unto the wise,
"As melody from Memnon to the Sun.
"We rule the hearts of mightiest men - we rule
"With a despotic sway all giant minds.
"We are not impotent - we pallid stones.
"Not all our power is gone - not all our fame -
"Not all the magic of our high renown -
"Not all the wonder that encircles us -
"Not all the mysteries that in us lie -
"Not all the memories that hang upon
"And cling around about us as a garment,
"Clothing us in a robe of more than glory."
(1833-1843)
Прообраз Рима древнего! Святыня,
Роскошный знак высоких созерцаний,
Оставленный для Времени веками
Похороненной пышности и власти.
О, наконец, чрез столько-столько дней
Различных странствий, жажды ненасытной,
(Той жажды, что искала родников
Сокрытых знаний, здесь, в тебе лежащих),
Смиренным измененным человеком,
Склоняюсь я теперь перед тобой,
Среди твоих теней, и упиваюсь,
Душой своей души, в твоем величьи,
В твоей печали, пышности, и славе.
Обширность! Древность! Память неких дней!
Молчание! И Ночь! И Безутешность!
Я с вами - я вас вижу в вашей славе -
О, чары, достовернее тех чар,
Что были скрыты садом Гефсиманским, -
Властней тех чар, что, с тихих звезд струясь,
Возникли над Халдеем восхищенным!
Где пал герой, колонна упадает!
Где вился золотой орел, там в полночь -
Сторожевой полет летучей мыши!
Где Римские матроны развевали
По ветру сеть волос позолоченных,
Теперь там развеваются волчцы!
Где, развалясь на золотом престоле,
Сидел монарх, теперь, как привиденье,
Под сумрачным лучом луны двурогой,
В свой каменистый дом, храня молчанье,
Проскальзывает ящерица скал!
Но подожди! ужели эти стены -
И эти своды в сетке из плюща -
И эти полустершиеся глыбы -
И эти почерневшие столбы -
И призрачные эти архитравы -
И эти обвалившиеся фризы -
И этот мрак - развалины - обломки -
И эти камни - горе! эти камни
Седые - неужели это все,
Что едкие Мгновенья пощадили
Из прежнего величия и славы,
Храня их для Судьбы и для меня?
"Не все - мне вторят Отклики - не все.
Пророческие звуки возникают
Навеки, громким голосом, из нас,
И от Развалин к мудрому стремятся,
Как звучный голос от Мемнона к Солнцу.
Мы властвуем сердцами самых сильных,
Влиянием своим самодержавным
Блюдем все исполинские умы.
Нет, не бессильны сумрачные камни.
Не вся от нас исчезла наша власть,
Не вся волшебность светлой нашей славы -
Не все нас окружающие чары -
Не все в нас затаившиеся тайны -
Не все воспоминанья, что, над нами
Замедлив, облекли нас навсегда
В покров того, что более, чем слава".
(1901)
Перевод К. Бальмонта
Thou wouldst be loved? - then let thy heart
From its present pathway part not!
Being everything which now thou art,
Be nothing which thou art not.
So with the world thy gentle ways,
Thy grace, thy more than beauty,
Shall be an endless theme of praise,
And love - a simple duty.
(1833?-1845)
[ФРЕНСИС САРДЖЕНТ Осгуд]
Ты хочешь быть любимой? - Верь
Тому пути, которым шла.
Будь только то, что ты теперь,
Не будь ничем, чем не была.
Так мил твой взор, так строен вид,
Так выше всех ты красотой,
Что не хвалить тебя - то стыд,
Любить - лишь долг простой.
(1924)
Перевод В. Брюсова
Beloved! amid the earnest woes
That crowd around my earthly path -
(Drear path, alas! where grows
Not even one lonely rose) -
My soul at least a solace hath
In dreams of thee, and therein knows
An Eden of bland repose.
And thus thy memory is to me
Like some enchanted far-off isle
In some tumultuous sea -
Some ocean throbbing far and free
With storms - but where meanwhile
Serenest skies continually
Just o'er that one bright island smile.
(1835-1845)
Любимая! меж всех уныний,
Что вкруг меня сбирает Рок
(О, грустный путь, где средь полыни
Вовек не расцветет цветок),
Я все ж душой не одинок:
Мысль о тебе творит в пустыне
Эдем, в котором мир - глубок.
Так! память о тебе - и в горе
Как некий остров меж зыбей,
Волшебный остров в бурном море,
В пучине той, где на просторе
Бушуют волны, все сильней, -
Все ж небо, с благостью во взоре,
На остров льет поток лучей.
(1924)
Перевод В. Брюсова
The ring is on my hand,
And the wreath is on my brow;
Satins and jewels grand
Are all at my command,
And I am happy now.
And my lord he loves me well;
But, when first he breathed his vow,
I felt my bosom swell -
For the words rang as a knell,
And the voice seemed his who fell
In the battle down the dell,
And who is happy now.
But he spoke to re-assure me,
And he kissed my pallid brow,
While a reverie came o'er me,
And to the church-yard bore me,
And I sighed to him before me,
(Thinking him dead D'Elormie,)
"Oh, I am happy now!"
And thus the words were spoken;
And this the plighted vow;
And, though my faith be broken,
And, though my heart be broken,
Here is a ring, as token
That I am happy now! -
Behold the golden token
That _proves_ me happy now!
Would God I could awaken!
For I dream I know not how,
And my soul is sorely shaken
Lest an evil step be taken, -
Lest the dead who is forsaken
May not be happy now.
(1836-1849)
Обручена кольцом,
Вдыхая ладан синий,
С гирляндой над лицом,
В алмазах, под венцом, -
Не счастлива ль я ныне!
Мой муж в меня влюблен...
Но помню вечер синий,
Когда мне клялся он:
Как похоронный звон
Звучала речь, как стон
Того, кто пал, сражен, -
Того, кто счастлив ныне.
Смягчил он горечь слез
Моих в тот вечер синий;
Меня (не бред ли грез?)
На кладбище отнес,
Где мертвецу, меж роз,
Шепнула я вопрос:
"Не счастлива ль я ныне?"
Я поклялась в ответ
Ему, в тот вечер синий.
Пусть мне надежды нет,
Пусть веры в сердце нет,
Вот - апельсинный цвет:
Не счастлива ль я ныне?
О, будь мне суждено
Длить сон и вечер синий!
Все ужасом полно
Пред тем, что свершено.
О! тот, кто мертв давно,
Не будет счастлив ныне!
(1924)
Перевод В. Брюсова
Fair isle, that from the fairest of all flowers,
Thy gentlest of all gentle names dost take!
How many memories of what radiant hours
At sight of thee and thine at once awake!
How many scenes of what departed bliss!
How many thoughts of what entombed hopes!
How many visions of a maiden that is
No more - no more upon thy verdant slopes!
No _more_! alas, that magical sad sound
Transforming all! Thy charms shall please no
_more_ -
Thy memory no _more_! Accursed ground
Henceforth I hold thy flower-enamelled shore,
О hyacinthine isle! О purple Zante!
"Isola d'oro! Fior di Levante!"
(1836)
Прекрасный остров! Лучший из цветов
Тебе свое дал нежное названье.
Как много ослепительных часов
Ты будишь в глубине воспоминанья!
Как много снов, чей умер яркий свет,
Как много дум, надежд похороненных!
Видений той, которой больше нет,
Нет больше на твоих зеленых склонах!
Нет больше! скорбный звук, чье волшебство
Меняет все. За этой тишиною
Нет больше чар! Отныне предо мною
Ты проклят средь расцвета своего!
О, гиацинтный остров! Алый Занте!
"Isola d'oro! Fior di Levante!"
(1901)
Перевод К. Бальмонта
In the greenest of our valleys
By good angels tenanted,
Once a fair and stately palace -
Radiant palace - reared its head.
In the monarch Thought's dominion -
It stood there!
Never seraph spread a pinion
Over fabric half so fair!
Banners yellow, glorious, golden,
On its roof did float and flow -
(This - all this - was in the olden
Time long ago)
And every gentle air that dallied,
In that sweet day,
Along the ramparts plumed and pallid,
A winged odor went away.
Wanderers in that happy valley,
Through two luminous windows, saw
Spirits moving musically,
To a lute's well-tuned law,
Round about a throne where, sitting,
Porphyrogene,
In state his glory well befitting
The ruler of the realm was seen.
And all with pearl and ruby glowing
Was the fair palace door,
Through which came flowing, flowing, flowing,
And sparkling evermore,
A troop of Echoes whose sweet duty
Was but to sing,
In voices of suprassing beauty,
The wit and wisdom of their king.
But evil things, in robes of sorrow,
Assailed the monarch's high estate.
(Ah, let us mourn! - for never morrow
Shall dawn upon him, desolate!)
And round about his home the glory
That blushed and bloomed,
Is but a dim-remembered story
Of the old-time entombed.
And travellers, now, within that valley,
Through the encrimsoned windows see
Vast forms that move fantastically
To a discordant melody,
While, like a ghastly rapid river,
Through the pale door
A hideous throng rush out forever
And laugh - but smile no more.
(1838-1848)
В самой зеленой из наших долин,
Где обиталище духов добра,
Некогда замок стоял властелин,
Кажется, высился только вчера.
Там он вздымался, где Ум молодой
Был самодержцем своим.
Нет, никогда над такой красотой
Не раскрывал своих крыл Серафим!
Бились знамена, горя, как огни,
Как золотое сверкая руно.
(Все это было - в минувшие дни,
Все это было давно.)
Полный воздушных своих перемен,
В нежном сиянии дня,
Ветер душистый вдоль призрачных стен
Вился, крылатый, чуть слышно звеня.
Путники, странствуя в области той,
Видели в два огневые окна
Духов, идущих певучей четой,
Духов, которым звучала струна,
Вкруг того трона, где высился он,
Багрянородный герой,
Славой, достойной его, окружен,
Царь над волшебною этой страной,
Вся в жемчугах и рубинах была
Пышная дверь золотого дворца,
В дверь все плыла и плыла и плыла,
Искрясь, горя без конца,
Армия Откликов, долг чей святой
Был только - славить его,
Петь, с поражающей слух красотой,
Мудрость и силу царя своего.
Но злые созданья, в одеждах печали,
Напали на дивную область царя.
(О, плачьте, о, плачьте! Над тем, кто в опале,
Ни завтра, ни после не вспыхнет заря!)
И вкруг его дома та слава, что прежде
Жила и цвела в обаяньи лучей,
Живет лишь как стон панихиды надежде,
Как память едва вспоминаемых дней.
И путники видят, в том крае туманном,
Сквозь окна, залитые красною мглой,
Огромные формы, в движении странном,
Диктуемом дико звучащей струной.
Меж тем как, противные, быстрой рекою,
Сквозь бледную дверь, за которой Беда,
Выносятся тени и шумной толпою,
Забывши улыбку, хохочут всегда.
(1901)
Перевод К. Бальмонта
There are some qualities - some incorporate things,
That have a double life, which thus is made
A type of that twin entity which springs
From matter and light, evinced in solid and shade.
There is a two-fold _Silence_ - sea and shore -
Body and Soul. One dwells in lonely places,
Newly with grass o'ergrown; some solemn graces,
Some human memories and tearful lore,
Render him berrorless: his name's "No more."
He is the corporate Silence: dread him not!
No power hath he of evil in himself;
But should some urgent fate (untimely lot!)
Bring thee to meet his shadow (nameless elf,
That haunteth the lone regions where hath trod
No foot of man), commend thyself to God!
(1839-1845)
Есть свойства - существа без воплощенья,
С двойною жизнью: видимый их лик -
В той сущности двоякой, чей родник -
Свет в веществе, предмет и отраженье.
Двойное есть _Молчанье_ в наших днях,
Душа и тело - берега и море.
Одно живет в заброшенных местах,
Вчера травой поросших; в ясном взоре,
Глубоком, как прозрачная вода,
Оно хранит печаль воспоминанья,
Среди рыданий найденное знанье;
Его названье: "Больше Никогда".
Не бойся воплощенного Молчанья,
Ни для кого не скрыто в нем вреда.
Но если ты с его столкнешься тенью
(Эльф безымянный, что живет всегда
Там, где людского не было следа),
Тогда молись, ты обречен мученью!
(1895)
Перевод К. Бальмонта
Lo! 'tis a gala night
Within the lonesome latter years!
An angel throng, bewinged, bedight
In veils, and drowned in tears,
Sit in a theatre, to see
A play of hopes and fears,
While the orchestra breathes fitfully
The music of the spheres.
Mimes, in the form of God on high,
Mutter and mumble low,
And hither and thither fly -
Mere puppets they, who come and go
At bidding of vast formless things
That shift the scenery to and fro,
Flapping from out their Condor wings
Invisible Wo!
That motley drama - oh, be sure
It shall not be forgot!
With its Phantom chased for evermore,
By a crowd that seize it not,
Through a circle that ever returneth in
To the self-same spot,
And much of Madness, and more of Sin,
And Horror the soul of the plot.
But see, amid the mimic rout
A crawling shape intrude!
A blood-red thing that writhes from out
The scenic solitude!
It writhes! - it writhes! - with mortal pangs
The mimes become its food,
And seraphs sob at vermin fangs
In human gore imbued.
Out - out are the lights - out all!
And, over each quivering form,
The curtain, a funeral pall,
Comes down with the rush of a storm,
While the angels, all pallid and wan,
Uprising, unveiling, affirm
That the play is the tragedy, "Man,"
And its hero the Conqueror Worm.
(1842-1849)
Во тьме безутешной - блистающий праздник,
Огнями волшебный театр озарен;
Сидят серафимы, в покровах, и плачут,
И каждый печалью глубокой смущен.
Трепещут крылами и смотрят на сцену,
Надежда и ужас проходят, как сон;
И звуки оркестра в тревоге вздыхают,
Заоблачной музыки слышится стон.
Имея подобие Господа Бога,
Снуют скоморохи туда и сюда;
Ничтожные куклы, приходят, уходят,
О чем-то бормочут, ворчат иногда.
Над ними нависли огромные тени,
Со сцены они не уйдут никуда,
И крыльями Кондора веют бесшумно,
С тех крыльев незримо слетает - Беда!
Мишурные лица! - Но знаешь, ты знаешь,
Причудливой пьесе забвения нет.
Безумцы за Призраком гонятся жадно,
Но Призрак скользит, как блуждающий свет.
Бежит он по кругу, чтоб снова вернуться
В исходную точку, в святилище бед;
И много Безумия в драме ужасной,
И Грех в ней завязка, и Счастья в ней нет.
Но что это там? Между гаеров пестрых
Какая-то красная форма ползет,
Оттуда, где сцена окутана мраком!
То червь, - скоморохам он гибель несет.
Он корчится! - корчится! - гнусною пастью
Испуганных гаеров алчно грызет,
И ангелы стонут, и червь искаженный
Багряную кровь ненасытно сосет.
Потухли огни, догорело сиянье!
Над каждой фигурой, дрожащей, немой,
Как саван зловещий, крутится завеса,
И падает вниз, как порыв грозовой -
И ангелы, с мест поднимаясь, бледнеют,
Они утверждают, объятые тьмой,
Что эта трагедия Жизнью зовется,
Что Червь-Победитель - той драмы герой!
(1901)
Перевод К. Бальмонта
Ah, broken is the golden bowl! - the spirit flown
forever!
Let the bell toll! - a saintly soul floats on the Stygian
river: -
And, Guy De Vere, hast _thou_ no tear? - weep now
or never more!
See! on yon drear and rigid bier low lies thy love,
Lenore!
Come, let the burial rite be read - the funeral song
be sung! -
An anthem for the queenliest dead that ever died
so young -
A dirge for her the doubly dead in that she died
so young.
"Wretches! ye loved her for her wealth and ye hated
her for her pride;
And, when she fell in feeble health, ye blessed her -
that she died: -
How _shall_ the ritual then be read - the requiem
how be sung
By you - by yours, the evil eye - by yours
the slanderous tongue
That did to death the innocence that died and died
so young?"
_Peccauimus_: - yet rave not thus! but let a Sabbath song
Go up to God so solemnly the dead may feel no wrong!
The sweet Lenore hath gone before, with Hope
that flew beside,
Leaving thee wild for the dear child that should have
been thy bride -
For her, the fair and debonair, that now so lowly lies,
The life upon her yellow hair, but not within her
eyes -
The life still there upon her hair, the death upon
her eyes.
"Avaunt! - avaunt! to friends from fiends the
indignant ghost is riven -
From Hell unto a high estate within the utmost
Heaven -
From moan and groan to a golden throne beside
the King of Heaven: -
Let no bell toll, then, lest her soul, amid its hallowed
mirth
Should catch the note as it doth float up from
the damned Earth!
And I - tonight my heart is light: - no dirge will
I upraise,
But waft the angel on her flight with a Paean
of old days!"
(1844-1849)
О, сломан кубок золотой! душа ушла навек!
Скорби о той, чей дух святой - среди Стигийских
рек.
Гюи де Вир! Где весь твой мир? Склони свой темный
взор:
Там гроб стоит, в гробу лежит твоя любовь, Линор!
Пусть горький голос панихид для всех звучит бедой,
Пусть слышим мы, как нам псалмы поют в тоске
святой,
О той, что дважды умерла, скончавшись молодой.
"Лжецы! Вы были перед ней - двуликий хор теней.
И над больной ваш дух ночной шепнул:
Умри скорей!
Так как же может гимн скорбеть и стройно петь о той,
Кто вашим глазом был убит и вашей клеветой,
О той, что дважды умерла, невинно-молодой?"
_Peccavimus_: но не тревожь напева похорон,
Чтоб дух отшедший той мольбой с землей был
примирен.
Она невестою была, и Радость в ней жила,
Надев несвадебный убор, твоя Линор ушла.
И ты безумствуешь в тоске, твой дух скорбит о ней,
И свет волос ее горит, как бы огонь лучей,
Сияет жизнь ее волос, но не ее очей.
"Подите прочь! В моей душе ни тьмы, ни скорби нет.
Не панихиду я пою, а песню лучших лет!
Пусть не звучит протяжный звон угрюмых
похорон,
Чтоб не был светлый дух ее тем сумраком смущен.
От вражьих полчищ гордый дух, уйдя к друзьям,
исчез,
Из бездны темных Адских зол в высокий мир
Чудес,
Где золотой горит престол Властителя Небес".
(1901)
Перевод К. Бальмонта
By a route obscure and lonely,
Haunted by ill angels only,
Where an Eidolon, named Night,
On a black throne reigns upright,
I have reached these lands but newly
From an ultimate dim Thule -