Страница:
стала жертвой шайки хулиганов. Ну, а при определенных обстоятельствах общее
мнение не следует игнорировать. Когда оно возникает само собой - когда оно
появляется строго самопроизвольно, - его следует рассматривать как аналогию
той интуиции, которой бывают наделены гениальные люди. И в девяноста девяти
случаях из ста я соглашусь с ним. Но необходимо твердо знать, что оно никем
и ничем не подсказано. Это мнение должно быть строго мнением самого
общества, но такое различие часто бывает довольно трудно уловить и
объяснить. В данном случае я вижу, что это "общее мнение" о шайке возникло
из-за сходного случая, который подробно описан в третьем из моих извлечений.
Весь Париж неистовствует из-за того, что найден труп Мари - молодой,
красивой девушки, уже привлекавшей к себе внимание публики. На трупе
обнаружены следы насилия, и он был вытащен из реки. Но тут же становится
известно, что тогда же или примерно тогда же, когда была убита Мари Роже,
другая девушка подверглась такому же надругательству, как и покойная, хотя и
с менее трагическими последствиями, попав в лапы шайки молодых негодяев.
Стоит ли удивляться, что достоверные сведения о возмутительном преступлении
подействовали на общественное мнение и в связи о другим преступлением, о
котором ничего достоверного пока не известно? Общественное мнение искало
виновных, и они были услужливо подсказаны ему обстоятельствами другой драмы!
Ведь Мари нашли в реке - в той же самой, на которой разыгралась эта вторая
драма. Связь этих двух событий на первый взгляд представляется абсолютно
очевидной, и было бы поразительно, если бы публика не заметила этого
сходства и не ухватилась за него. Однако в действительности подобное
преступление скорее доказывает, что второе, совершенное примерно в то же
время, носило совсем иной характер. Если бы оказалось, что пока одна шайка
мерзавцев в таком-то месте совершала чрезвычайно редкое по гнусности
преступление, еще одна такая же шайка в тех же окрестностях того же города
при таких же обстоятельствах, прибегнув к таким же ухищрениям, творила точно
такую же гнусность точно в то же время, - это вышло бы за пределы вероятного
и могло бы называться чудом! А ведь общественное мнение, сложившееся под
воздействием внушения, требует, чтобы мы поверили именно в эту невероятную
цепь совпадений.
Прежде чем идти дальше, поговорим о предполагаемом месте убийства - о
чаще неподалеку от заставы Дюруль. Эта чаща, хотя и густая, находится возле
проезжей дороги. В ее глубине были найдены три-четыре больших камня,
сложенные в виде сиденья со спинкой и подножкой. На верхнем камне была
найдена белая нижняя юбка, на втором - шелковый шарф. Там же были обнаружены
зонтик, перчатки и носовой платок. На носовом платке была метка "Мари Роже".
На ветках вокруг висели лоскутки платья. Земля была истоптана, кусты
переломаны, и повсюду виднелись признаки отчаянной борьбы.
Какую бы важность ни придавали газеты этим находкам, с каким бы
единодушием ни было решено, что место преступления наконец обнаружено, тем
не менее есть немало веских причин для сомнения. Я могу верить или не
верить, что преступление было совершено именно там, но существуют весьма
веские причины для сомнения. Если бы, как предположила "Коммерсьель",
преступление совершилось где-то неподалеку от улицы Паве-Сент-Андре, его
участники, если они остались в Париже, естественно, пришли бы в ужас оттого,
что внимание публики оказалось направленным в верную сторону, и у людей
определенного умственного склада немедленно возникло бы стремление что-то
предпринять, чтобы отвлечь это внимание. А поскольку чаща у заставы Дюруль
уже вызывала некоторые подозрения, это могло подсказать им мысль подбросить
вещи девушки в то место, где они и были затем найдены. Вопреки убеждению
"Солей" нет никаких реальных доказательств того, что вещи пролежали в чаще
более трех-четырех дней, тогда как многие косвенные данные свидетельствуют,
что они не могли бы остаться там незамеченными в течение тех двадцати суток,
которые протекли между роковым воскресеньем и вечером, когда их обнаружили
мальчики. "Под действием дождя, - утверждает "Солей", повторяя другие
газеты, - они проплесневели насквозь и слиплись от плесени. Вокруг них
выросла трава, а кое-где стебли проросли и сквозь них. Шелк зонтика был
толстым, но складки его склеились, а верхняя, сложенная часть настолько
проплесневела и сгнила, что, когда ее раскрыли, он весь расползся". Что
касается травы, которая "выросла вокруг них", и стеблей, "кое-где проросших
и сквозь них", то эти факты могли быть почерпнуты только из рассказа, а
следовательно, из впечатлений двух маленьких мальчиков, так как эти мальчики
унесли все найденные ими вещи домой и никто третий в чаще их не видел.
Однако в такую теплую и влажную погоду, какая стояла со времени убийства,
трава порой вырастает на два-три дюйма в сутки. Зонтик, положенный среди
молодой травки, через неделю может быть уже полностью скрыт от взгляда ее
вытянувшимися стеблями. Ну а плесень, на которую редактор "Солей" ссылается
с таким упорством, что в двух-трех фразах, процитированных мной, он трижды
ее упоминает, - неужели этот господин и правда не знает, какова ее природа?
Неужели ему надо объяснять, что это одна из разновидностей грибов, а грибам
свойственно вырастать и сгнивать на протяжении двадцати четырех часов.
Таким образом, мы сразу видим, что наиболее торжественно преподносимое
свидетельство пребывания этих вещей в чаще "не менее трех-четырех недель"
абсолютно ничем этого факта не доказывает. С другой стороны, очень трудно
поверить, что эти вещи могли пролежать в указанной чаще дольше недели, то
есть дольше, чем от одного воскресенья до другого. Людям, знакомым с
окрестностями Парижа, хорошо известно, насколько трудно отыскать там
укромное местечко - разве только в большом отдалении от предместий. В этих
лесках и рощах просто нельзя вообразить не только уединенного уголка, но
даже такого, который посещался бы не очень часто. Пусть-ка любитель природы,
прикованный своими обязанностями к пыли и жаре этой огромной столицы,
пусть-ка такой человек попробует даже в будний день утолить свою жажду
одиночества среди окружающих ее прелестных естественных пейзажей. Их
очарование ежеминутно будет нарушаться голосом, а то и появлением
какого-нибудь бродяги или же веселящейся компании городских оборванцев. И он
тщетно будет искать уединения в гуще деревьев и кустов. Именно там
собираются неумытые в наибольшем числе, именно эти храмы подвергаются
наибольшему поруганию. И с тоской в сердце такой скиталец устремится назад в
оскверненный Париж, ибо в этом средоточии скверны она все же менее бросается
в глаза. Но если окрестности города столь многолюдны в будние дни, насколько
больше переполнены они народом в воскресенье! Именно тогда, освободившись на
день от необходимости трудиться или же на тот же срок лишившись возможности
совершать обычные преступления, подонки города устремляются за его черту не
из любви к сельской природе, которую они в глубине души презирают, но чтобы
освободиться от уз и запретов, налагаемых на них обществом. Их манит не
столько чистый воздух и зелень деревьев, сколько отсутствие какого-либо
надзора. Где-нибудь в придорожном трактире или под пологом лесной листвы,
вдали от чужих глаз, они в компании собутыльников предаются тому, что сходит
у них за веселье - дикому разгулу, порождению безнаказанности и спиртных
напитков. И повторяя, что в любой чаще под Парижем означенные вещи могли бы
пролежать никем не замеченные дольше, чем от воскресенья до воскресенья,
только если бы произошло чудо, я утверждаю лишь то, с чем не может не
согласиться любой непредубежденный наблюдатель.
К тому же существует достаточно других оснований подозревать, что вещи
эти были подброшены в чащу у заставы с целью отвлечь внимание от настоящего
места преступления. И в первую очередь я хотел бы, чтобы вы заметили, какого
числа были найдены вещи. Сопоставьте это число с числом, которым помечено
мое пятое извлечение из газет. Вы обнаружите, что открытие это последовало
почти немедленно за сообщением вечерней газеты о полученных ею "гневных
письмах". Эти письма, различавшиеся по содержанию и, по-видимому, исходившие
от разных лиц, все клонили к одному и тому же, а именно - называли
виновниками преступления шайку негодяев и указывали на заставу Дюруль как на
место, где оно было совершено. Разумеется, никак нельзя считать, что
мальчики отправились в чащу и отыскали там вещи Мари Роже вследствие этих
писем и того внимания, которое они к себе привлекли; однако может
представляться и представляется вполне вероятным, что мальчики не отыскали
этих вещей раньше, так как раньше этих вещей в чаще не было, та. что их
оставили там, только когда газета сообщила о письмах (или же незадолго до
этого), сами же виновные авторы указанных писем.
Эта чаща - очень своеобразная чаща, весьма и весьма своеобразная. Она
чрезвычайно густа. А внутри между стенами кустов находятся необычные камни,
образующие сиденье со спинкой и подножкой. И эта-то чаща, такая необычная,
находилась совсем рядом, всего в нескольких сотнях шагов, от жилища мадам
Дюлюк, чьи сыновья имели обыкновение обшаривать все соседние кусты, собирая
кору сасафрасса. Можно ли будет назвать неразумным пари, если я поставлю
тысячу франков против одного, что не проходило дня, чтобы хотя бы один из
мальчуганов не забирался в тенистую естественную беседку и не восседал на
каменном троне? Те, кто откажутся предложить такое пари, либо никогда сами
не были мальчиками, либо забыли свое детство. И я повторяю: почти невозможно
понять, как эти вещи могли бы пролежать в чаще больше двух дней и остаться
незамеченными; а поэтому есть достаточно оснований заподозрить, что, вопреки
дидактичному невежеству "Солей", они были подброшены туда, где их нашли,
относительно недавно.
Однако существуют еще более веские основания полагать, что их именно
подбросили, - куда более веские, чем все, о чем я упоминал до сих пор.
Позвольте мне теперь указать вам на чрезвычайно искусственное расположение
вещей. На верхнем камне лежала белая нижняя юбка, на втором - шелковый шарф,
а вокруг были разбросаны зонтик, перчатки и носовой платок с меткой "Мари
Роже". Именно такое расположение им, естественно, придал бы не слишком умный
человек, желая разбросать эти вещи естественно. На самом же деле это
выглядит далеко не естественно. Было бы уместнее, если бы все они валялись
на земле и были бы истоптаны. В тесноте этой полянки юбка и шарф едва ли
остались бы лежать на камнях, если там шла какая-то борьба - их обязательно
смахнули бы на землю. "Земля была утоптана, кусты поломаны - все там
свидетельствовало об отчаянной борьбе", - утверждает газета, однако юбка и
шарф были аккуратно разложены, словно на полках. "Лоскутки, вырванные из
платья колючками, имели в ширину примерно три дюйма, а в длину - шесть. Один
оказался куском нижней оборки со штопкой. Они выглядели так, словно были
оторваны". Здесь "Солей" случайно употребила весьма подозрительный глагол.
Действительно, судя по описанию, эти лоскутки кажутся оторванными - но
сознательно, человеческой рукой. Лишь в чрезвычайно редких случаях колючка
"отрывает" лоскут от подобной одежды. Эти ткани по самой своей природе
таковы, что колючка или гвоздь, запутавшиеся в них, рвут их под прямым
углом, образуя две перпендикулярные друг к другу прорехи, сходящиеся там,
где колючка вонзилась в ткань, но трудно вообразить "оторванный" таким
способом лоскуток. Мне этого видеть не приходилось. Да и вам тоже. Для того,
чтобы оторвать лоскуток такой ткани, необходимо почти в любом случае
приложить две отдельные силы, действующие в разных направлениях. Если ткань
имеет два края - если, например, вы захотите оторвать полоску от носового
платка, - тогда и только тогда достаточно будет приложения одной силы. Но в
данном случае речь идет о платье, имеющем один край. Чтобы колючки вырвали
лоскут где-то выше, где нет краев, необходимо чудо, а одна колючка вообще
этого сделать не может. Но даже и у нижнего края для этого требуется не
меньше двух колючек, причем они должны действовать в двух сильно
различающихся направлениях. Но и это относится лишь к неподрубленному краю
ткани. Если же он подрублен, то опять-таки ничего подобного произойти не
может. Итак, мы видим, сколько существует серьезных, почти непреодолимых
препятствий к тому, чтобы лоскуток был "вырван" просто "колючками", а нас
просят поверить, что было вырвано несколько лоскутков! Причем "один оказался
куском нижней оборки"! А второй "был вырван из юбки гораздо выше оборки", то
есть колючки не оторвали его от края, а вырвали из внутренней части ткани!
Да, человека, отказывающегося поверить в это, вполне можно извинить, но,
взятые в целом, эти улики все же дают, пожалуй, меньше основания для
подозрения, чем одно-единственное поразительное обстоятельство, а именно -
тот факт, что вещи вообще были оставлены среди кустов убийцами, у которых
хватило хладнокровия унести труп. Однако вы поймете меня неверно, если
предположите, будто моя цель доказать, что преступление не было совершено в
этой чаще. Оно могло произойти там, или же, что вероятнее, какая-то
несчастная случайность привела к нему под кровлей мадам Дюлюк, но этот факт
имеет второстепенное значение. Мы пытаемся установить, не где было совершено
убийство, а кто его совершил. Мои рассуждения, несмотря на их
обстоятельность, имели только целью, во-первых, показать всю нелепость
решительных и опрометчивых выводов "Солей" и, во-вторых, что гораздо важнее,
наиболее естественным путем подвести вас к вопросу о том, было ли убийство
совершено шайкой или нет.
Мы возобновим рассмотрение этого вопроса, кратко коснувшись
отвратительных подробностей, сообщенных полицейским врачом на следствии.
Достаточно сказать, что его опубликованное заключение, касающееся числа
преступников, вызвало заслуженные насмешки всех видных анатомов Парижа, как
неверное и абсолютно безосновательное. Конечно, он не предположил ничего
невозможного, но никаких реальных оснований для такого предположения у него
не было. Однако нельзя ли найти достаточных оснований для какого-нибудь
другого предположения?
Займемся теперь "следами отчаянной борьбы". Позвольте мне спросить,
свидетельством чего были сочтены эти следы? Свидетельством присутствия
шайки. Но разве на самом деле они не свидетельствуют совсем об обратном?
Какая борьба могла завязаться - какая борьба, настолько яростная и
длительная, что она оставила "следы" повсюду, - между слабой беззащитной
девушкой и предполагаемой шайкой негодяев? Да они просто схватили бы ее, и
все было бы кончено в одно мгновение и без всякого шума. У жертвы не хватило
бы сил вырваться из их грубых рук, и она оказалась бы в полной их власти. Но
помните одно: доводы против того, что местом преступления является именно
эта чаща, в подавляющем большинстве справедливы, только если считать, что
преступников было несколько. Если же предположить, что насильник был один,
то тогда - и только тогда - можно представить себе такую яростную и упорную
борьбу, которая оставила бы пресловутые "следы".
И еще одно. Я уже упомянул, насколько подозрительным представляется тот
факт, что вещи вообще были оставлены там, где их нашли. Почти невозможно
вообразить, что их случайно забыли в чаще. У преступников достало
хладнокровия (так, по крайней мере, считается) унести труп, и тем не менее
улики куда более очевидные, чем сам труп (который мог вскоре быть изуродован
разложением до неузнаваемости), оставляются на месте преступления - я имею в
виду носовой платок с именем и фамилией убитой. Если это произошло случайно,
то такая случайность исключает шайку. Она могла произойти, только если
преступник был один. Будем рассуждать. Человек совершил убийство. Он стоит
один перед трупом своей жертвы. Он испытывает глубокий ужас, глядя на
неподвижное тело. Бурная вспышка страстей угасла, и его сердцем овладевает
естественный страх перед содеянным. Его не подбадривает присутствие
сообщников. Он здесь один с убитой. Он трепещет и не знает, как поступить.
Но труп необходимо как-то скрыть. Он тащит мертвое тело к реке и оставляет в
чаще другие свидетельства своей вины, так как унести все сразу было бы очень
трудно или даже вообще невозможно, но он полагает, что вернуться за
остальным будет легко. Однако, пока он пробирается к реке, его страх
удесятеряется. Со всех сторон до него доносятся звуки, свидетельствующие о
близости людей. Много раз он слышит - или ему чудится, что он слышит, - шаги
непрошеного свидетеля. Даже огни города пугают его. Но вот после долгих,
исполненных ужаса остановок он достигает реки и избавляется от своей жуткой
ноши - быть может, воспользовавшись для этого лодкой. Но какой страх перед
воздаянием может понудить одинокого убийцу вернуться теперь по трудной и
опасной тропе в чащу, полную ужасных воспоминаний? Ни за какие сокровища
мира он не решится пойти туда еще раз, чем бы это ему ни грозило. Он не мог
бы вернуться, даже если бы хотел. Сейчас он думает только об одном: бежать
отсюда, бежать как можно скорее. Он навсегда поворачивается спиной к этим
страшным кустам и обращается в паническое бегство.
Ну, а если бы там действовала шайка? Их многочисленность придала бы им
уверенности - закоренелым негодяям ее вообще не занимать стать. Подобные же
шайки составляются именно из закоренелых негодяев. Их многочисленность,
повторяю я, избавила бы их от растерянности и слепого ужаса, парализующего
рассудок одинокого убийцы, о котором я говорил. Если бы не спохватился
первый, второй, даже третий из них, четвертый исправил бы их промах. Они
ничего не оставили бы в кустах, потому что легко могли бы унести все сразу.
Возвращаться им не было бы нужды.
Теперь вспомните, что из верхней юбки, надетой на трупе, была вырвана
от подола к талии "полоса дюймов в двенадцать шириной, но не оторвана
совсем, а трижды обернута вокруг талии и закреплена на спине скользящим
узлом". Сделано это было несомненно для того, чтобы облегчить переноску
трупа. Но зачем нескольким мужчинам могло понадобиться такое приспособление?
Троим-четверым было бы проще и удобнее нести тело за руки и за ноги. Такая
"ручка" могла понадобиться только человеку, которому предстояло
перетаскивать тело одному, а это подводит нас к тому обстоятельству, что "в
изгородях, находившихся между этой чащей и рекой, были обнаружены проломы, а
следы на почве указывали, что тут волочили что-то тяжелое". Но неужели
несколько мужчин стали бы ломать изгородь, чтобы протащить сквозь нее труп,
когда им ничего не стоило бы в одно мгновение перекинуть его через любую
ограду? Неужели несколько мужчин стали бы волочить тело по земле, оставляя
следы-улики?
И тут нам следует обратиться к одному из замечаний "Коммерсьель", о
котором я уже говорил. "От одной из нижних юбок злосчастной девушки был
оторван кусок длиной в два фута и шириной в фут, и из него была устроена
повязка, проходившая под подбородком и затянутая узлом у затылка. Проделано
это, возможно для того, чтобы помешать ей кричать, и сделали это субъекты,
не располагающие носовыми платками".
Я уже указывал, что бродяги, воры и другие темные личности всегда имеют
при себе носовой платок. Но теперь меня интересует другое. Платок, брошенный
в чаще, неопровержимо доказывает, что не отсутствие носового платка побудило
бы преступника воспользоваться этой повязкой для цеди, которую ему приписала
"Коммерсьель"; и предназначалась повязка отнюдь не для того, чтобы "помешать
ей кричать" - для этого ведь он располагал гораздо более надежным средством.
Однако в протоколе осмотра трупа говорится о полосе муслина, "свободно
обвернутой вокруг шеи и завязанной неподвижным узлом". Это - довольно
неопределенное описание, но оно существенно отличается от того, что мы
находим в "Коммерсьель". Полоса шириной в восемнадцать дюймов, пусть даже
муслиновая, представляет собой довольно крепкую веревку, если скрутить ее в
продольном направлении. А она была скручена именно так. Я делаю из этого
следующий вывод: одинокий убийца протащил труп несколько десятков шагов (в
чаще у заставы или в другом месте - значения не имеет), держа его на весу за
повязку, закрепленную скользящим узлом на талии жертвы, но обнаружил, что
такая ноша слишком тяжела для него. Он решил дальше волочить ее - следы на
земле свидетельствуют, что труп именно волочили. Для этого необходимо
привязать веревку к шее жертвы или к ее ногам. Шея представляется ему более
удобной, так как подбородок не даст веревке соскользнуть. Тут убийца,
несомненно, подумал о повязке, уже охватывающей пояс жертвы. Но чтобы
воспользоваться ею, надо распутать скользящий узел, размотать ее и оторвать
от корсажа. Проще оторвать еще одну такую полосу ткани от нижней юбки. Он
отрывает такую полосу, завязывает ее на шее мертвой девушки и волочит свою
жертву к реке. Тот факт, что была использована "повязка", которую можно было
изготовить только ценой определенных усилий и задержки, причем она довольно
плохо отвечала своему назначению, ясно показывает, что прибегнуть к ней
пришлось под давлением каких-то обстоятельств в тот момент, когда носового
платка рядом уже не было, то есть, как мы уже предположили, когда убийца
выбрался из чащи (если все произошло именно там) и находился на полпути
между чащей и рекой.
Однако, скажете вы, показания мадам Дюлюк (!) не оставляют никаких
сомнений, что в час, когда было совершено убийство, или примерно в этот час
неподалеку от чащи бродила какая-то шайка. Да, конечно. Вполне возможно, что
в момент трагедии или примерно в то же время неподалеку от заставы Дюруль
шлялось даже полдесятка шаек вроде описанной мадам Дюлюк. Но шайка,
привлекшая к себе особое внимание благодаря довольно запоздалым и весьма
подозрительным показаниям мадам Дюлюк, - это единственная шайка, которая, по
словам этой честной и щепетильной дамы, ела ее пироги и пила ее пиво, не
побеспокоившись заплатить за них. Et hinc illae irae? [Не отсюда ли этот
гнев? (лат.)]
Но что именно показала мадам Дюлюк? "В трактир ввалилась компания
хулиганов, которые вели себя очень буйно, не заплатили за то, что съели и
выпили, ушли в том же направлении, какое избрали молодой человек и девушка,
вернулись в трактир, когда начинало смеркаться, и переправились на другой
берег как будто в большой спешке".
Эта "большая спешка" могла представиться мадам Дюлюк особенно большой
потому, что она оплакивала судьбу своих пирогов и пива и, возможно, все еще
таила слабую надежду получить причитающиеся ей деньги. Иначе почему она с
такой настойчивостью указывала на их "большую спешку", хотя уже начинало
смеркаться? Неужели следует удивляться, что даже эта буйная компания спешила
вернуться домой? Ведь собиралась гроза, приближалась ночь, а им еще
предстояло переправиться через широкую реку в маленьких лодках.
Я говорю - "приближалась ночь", так как еще не стемнело. Ведь
неприличная торопливость этих "хулиганов" оскорбила трезвый взор мадам
Дюлюк, когда только-только начинало смеркаться. Однако нам сообщают, что в
тот же самый вечер мадам Дюлюк и ее старший сын "слышали женские крики
неподалеку от трактира". Какими же словами мадам Дюлюк обозначила тот час
вечера, когда раздались эти крики? Она их услышала "после того, как совсем
стемнело". Но "совсем стемнело" означает поднято темноту, а "начинало
смеркаться" подразумевает дневной свет. Следовательно, шайка покинула
окрестности заставы Дюруль до того, как мадам Дюлюк услышала (?) крики. Но,
хотя во всех сообщениях о показаниях мадам Дюлюк эти обозначения времени
неизменно приводятся именно в тех словах, которые я повторил сейчас в беседе
с вами, пока еще ни газеты, ни полицейские агенты не обратили внимания на
грубое противоречие, которое в них содержится.
Я приведу еще только один довод против предположения, что в деле
замешана шайка, но этот один довод, на мой взгляд, неопровержим. Раз за
поимку преступников предложена большая награда и обещано полное прощение
тому, кто их выдаст, среди членов такой шайки уж непременно нашелся бы
предатель. Каждый член шайки, оказавшись в подобном положении, не столько
думает о награде или о возможности избежать кары, сколько опасается
предательства со стороны своих сообщников. Он торопится донести на них
первым, чтобы другой не успел донести на него. И то, что тайна остается
нераскрытой, вернее всего свидетельствует о том, что это - действительно
тайна. Подробности этого гнусного преступления известны только одному
человеку - или, в крайнем случае, двум людям - и богу.
Теперь подведем итоги скудных, но, во всяком случае, верных выводов из
нашего долгого анализа. Он показал нам, что либо в трактире мадам Дюлюк
произошел несчастный случай, либо в чаще у заставы Дюруль было совершено
убийство, причем совершил его любовник покойной девушки или, во всяком
случае, ее близкий и тайный знакомый. Про него мы знаем, что он - "смуглый"
молодой человек. Эта смуглота, пресловутый "скользящий узел", а также
мнение не следует игнорировать. Когда оно возникает само собой - когда оно
появляется строго самопроизвольно, - его следует рассматривать как аналогию
той интуиции, которой бывают наделены гениальные люди. И в девяноста девяти
случаях из ста я соглашусь с ним. Но необходимо твердо знать, что оно никем
и ничем не подсказано. Это мнение должно быть строго мнением самого
общества, но такое различие часто бывает довольно трудно уловить и
объяснить. В данном случае я вижу, что это "общее мнение" о шайке возникло
из-за сходного случая, который подробно описан в третьем из моих извлечений.
Весь Париж неистовствует из-за того, что найден труп Мари - молодой,
красивой девушки, уже привлекавшей к себе внимание публики. На трупе
обнаружены следы насилия, и он был вытащен из реки. Но тут же становится
известно, что тогда же или примерно тогда же, когда была убита Мари Роже,
другая девушка подверглась такому же надругательству, как и покойная, хотя и
с менее трагическими последствиями, попав в лапы шайки молодых негодяев.
Стоит ли удивляться, что достоверные сведения о возмутительном преступлении
подействовали на общественное мнение и в связи о другим преступлением, о
котором ничего достоверного пока не известно? Общественное мнение искало
виновных, и они были услужливо подсказаны ему обстоятельствами другой драмы!
Ведь Мари нашли в реке - в той же самой, на которой разыгралась эта вторая
драма. Связь этих двух событий на первый взгляд представляется абсолютно
очевидной, и было бы поразительно, если бы публика не заметила этого
сходства и не ухватилась за него. Однако в действительности подобное
преступление скорее доказывает, что второе, совершенное примерно в то же
время, носило совсем иной характер. Если бы оказалось, что пока одна шайка
мерзавцев в таком-то месте совершала чрезвычайно редкое по гнусности
преступление, еще одна такая же шайка в тех же окрестностях того же города
при таких же обстоятельствах, прибегнув к таким же ухищрениям, творила точно
такую же гнусность точно в то же время, - это вышло бы за пределы вероятного
и могло бы называться чудом! А ведь общественное мнение, сложившееся под
воздействием внушения, требует, чтобы мы поверили именно в эту невероятную
цепь совпадений.
Прежде чем идти дальше, поговорим о предполагаемом месте убийства - о
чаще неподалеку от заставы Дюруль. Эта чаща, хотя и густая, находится возле
проезжей дороги. В ее глубине были найдены три-четыре больших камня,
сложенные в виде сиденья со спинкой и подножкой. На верхнем камне была
найдена белая нижняя юбка, на втором - шелковый шарф. Там же были обнаружены
зонтик, перчатки и носовой платок. На носовом платке была метка "Мари Роже".
На ветках вокруг висели лоскутки платья. Земля была истоптана, кусты
переломаны, и повсюду виднелись признаки отчаянной борьбы.
Какую бы важность ни придавали газеты этим находкам, с каким бы
единодушием ни было решено, что место преступления наконец обнаружено, тем
не менее есть немало веских причин для сомнения. Я могу верить или не
верить, что преступление было совершено именно там, но существуют весьма
веские причины для сомнения. Если бы, как предположила "Коммерсьель",
преступление совершилось где-то неподалеку от улицы Паве-Сент-Андре, его
участники, если они остались в Париже, естественно, пришли бы в ужас оттого,
что внимание публики оказалось направленным в верную сторону, и у людей
определенного умственного склада немедленно возникло бы стремление что-то
предпринять, чтобы отвлечь это внимание. А поскольку чаща у заставы Дюруль
уже вызывала некоторые подозрения, это могло подсказать им мысль подбросить
вещи девушки в то место, где они и были затем найдены. Вопреки убеждению
"Солей" нет никаких реальных доказательств того, что вещи пролежали в чаще
более трех-четырех дней, тогда как многие косвенные данные свидетельствуют,
что они не могли бы остаться там незамеченными в течение тех двадцати суток,
которые протекли между роковым воскресеньем и вечером, когда их обнаружили
мальчики. "Под действием дождя, - утверждает "Солей", повторяя другие
газеты, - они проплесневели насквозь и слиплись от плесени. Вокруг них
выросла трава, а кое-где стебли проросли и сквозь них. Шелк зонтика был
толстым, но складки его склеились, а верхняя, сложенная часть настолько
проплесневела и сгнила, что, когда ее раскрыли, он весь расползся". Что
касается травы, которая "выросла вокруг них", и стеблей, "кое-где проросших
и сквозь них", то эти факты могли быть почерпнуты только из рассказа, а
следовательно, из впечатлений двух маленьких мальчиков, так как эти мальчики
унесли все найденные ими вещи домой и никто третий в чаще их не видел.
Однако в такую теплую и влажную погоду, какая стояла со времени убийства,
трава порой вырастает на два-три дюйма в сутки. Зонтик, положенный среди
молодой травки, через неделю может быть уже полностью скрыт от взгляда ее
вытянувшимися стеблями. Ну а плесень, на которую редактор "Солей" ссылается
с таким упорством, что в двух-трех фразах, процитированных мной, он трижды
ее упоминает, - неужели этот господин и правда не знает, какова ее природа?
Неужели ему надо объяснять, что это одна из разновидностей грибов, а грибам
свойственно вырастать и сгнивать на протяжении двадцати четырех часов.
Таким образом, мы сразу видим, что наиболее торжественно преподносимое
свидетельство пребывания этих вещей в чаще "не менее трех-четырех недель"
абсолютно ничем этого факта не доказывает. С другой стороны, очень трудно
поверить, что эти вещи могли пролежать в указанной чаще дольше недели, то
есть дольше, чем от одного воскресенья до другого. Людям, знакомым с
окрестностями Парижа, хорошо известно, насколько трудно отыскать там
укромное местечко - разве только в большом отдалении от предместий. В этих
лесках и рощах просто нельзя вообразить не только уединенного уголка, но
даже такого, который посещался бы не очень часто. Пусть-ка любитель природы,
прикованный своими обязанностями к пыли и жаре этой огромной столицы,
пусть-ка такой человек попробует даже в будний день утолить свою жажду
одиночества среди окружающих ее прелестных естественных пейзажей. Их
очарование ежеминутно будет нарушаться голосом, а то и появлением
какого-нибудь бродяги или же веселящейся компании городских оборванцев. И он
тщетно будет искать уединения в гуще деревьев и кустов. Именно там
собираются неумытые в наибольшем числе, именно эти храмы подвергаются
наибольшему поруганию. И с тоской в сердце такой скиталец устремится назад в
оскверненный Париж, ибо в этом средоточии скверны она все же менее бросается
в глаза. Но если окрестности города столь многолюдны в будние дни, насколько
больше переполнены они народом в воскресенье! Именно тогда, освободившись на
день от необходимости трудиться или же на тот же срок лишившись возможности
совершать обычные преступления, подонки города устремляются за его черту не
из любви к сельской природе, которую они в глубине души презирают, но чтобы
освободиться от уз и запретов, налагаемых на них обществом. Их манит не
столько чистый воздух и зелень деревьев, сколько отсутствие какого-либо
надзора. Где-нибудь в придорожном трактире или под пологом лесной листвы,
вдали от чужих глаз, они в компании собутыльников предаются тому, что сходит
у них за веселье - дикому разгулу, порождению безнаказанности и спиртных
напитков. И повторяя, что в любой чаще под Парижем означенные вещи могли бы
пролежать никем не замеченные дольше, чем от воскресенья до воскресенья,
только если бы произошло чудо, я утверждаю лишь то, с чем не может не
согласиться любой непредубежденный наблюдатель.
К тому же существует достаточно других оснований подозревать, что вещи
эти были подброшены в чащу у заставы с целью отвлечь внимание от настоящего
места преступления. И в первую очередь я хотел бы, чтобы вы заметили, какого
числа были найдены вещи. Сопоставьте это число с числом, которым помечено
мое пятое извлечение из газет. Вы обнаружите, что открытие это последовало
почти немедленно за сообщением вечерней газеты о полученных ею "гневных
письмах". Эти письма, различавшиеся по содержанию и, по-видимому, исходившие
от разных лиц, все клонили к одному и тому же, а именно - называли
виновниками преступления шайку негодяев и указывали на заставу Дюруль как на
место, где оно было совершено. Разумеется, никак нельзя считать, что
мальчики отправились в чащу и отыскали там вещи Мари Роже вследствие этих
писем и того внимания, которое они к себе привлекли; однако может
представляться и представляется вполне вероятным, что мальчики не отыскали
этих вещей раньше, так как раньше этих вещей в чаще не было, та. что их
оставили там, только когда газета сообщила о письмах (или же незадолго до
этого), сами же виновные авторы указанных писем.
Эта чаща - очень своеобразная чаща, весьма и весьма своеобразная. Она
чрезвычайно густа. А внутри между стенами кустов находятся необычные камни,
образующие сиденье со спинкой и подножкой. И эта-то чаща, такая необычная,
находилась совсем рядом, всего в нескольких сотнях шагов, от жилища мадам
Дюлюк, чьи сыновья имели обыкновение обшаривать все соседние кусты, собирая
кору сасафрасса. Можно ли будет назвать неразумным пари, если я поставлю
тысячу франков против одного, что не проходило дня, чтобы хотя бы один из
мальчуганов не забирался в тенистую естественную беседку и не восседал на
каменном троне? Те, кто откажутся предложить такое пари, либо никогда сами
не были мальчиками, либо забыли свое детство. И я повторяю: почти невозможно
понять, как эти вещи могли бы пролежать в чаще больше двух дней и остаться
незамеченными; а поэтому есть достаточно оснований заподозрить, что, вопреки
дидактичному невежеству "Солей", они были подброшены туда, где их нашли,
относительно недавно.
Однако существуют еще более веские основания полагать, что их именно
подбросили, - куда более веские, чем все, о чем я упоминал до сих пор.
Позвольте мне теперь указать вам на чрезвычайно искусственное расположение
вещей. На верхнем камне лежала белая нижняя юбка, на втором - шелковый шарф,
а вокруг были разбросаны зонтик, перчатки и носовой платок с меткой "Мари
Роже". Именно такое расположение им, естественно, придал бы не слишком умный
человек, желая разбросать эти вещи естественно. На самом же деле это
выглядит далеко не естественно. Было бы уместнее, если бы все они валялись
на земле и были бы истоптаны. В тесноте этой полянки юбка и шарф едва ли
остались бы лежать на камнях, если там шла какая-то борьба - их обязательно
смахнули бы на землю. "Земля была утоптана, кусты поломаны - все там
свидетельствовало об отчаянной борьбе", - утверждает газета, однако юбка и
шарф были аккуратно разложены, словно на полках. "Лоскутки, вырванные из
платья колючками, имели в ширину примерно три дюйма, а в длину - шесть. Один
оказался куском нижней оборки со штопкой. Они выглядели так, словно были
оторваны". Здесь "Солей" случайно употребила весьма подозрительный глагол.
Действительно, судя по описанию, эти лоскутки кажутся оторванными - но
сознательно, человеческой рукой. Лишь в чрезвычайно редких случаях колючка
"отрывает" лоскут от подобной одежды. Эти ткани по самой своей природе
таковы, что колючка или гвоздь, запутавшиеся в них, рвут их под прямым
углом, образуя две перпендикулярные друг к другу прорехи, сходящиеся там,
где колючка вонзилась в ткань, но трудно вообразить "оторванный" таким
способом лоскуток. Мне этого видеть не приходилось. Да и вам тоже. Для того,
чтобы оторвать лоскуток такой ткани, необходимо почти в любом случае
приложить две отдельные силы, действующие в разных направлениях. Если ткань
имеет два края - если, например, вы захотите оторвать полоску от носового
платка, - тогда и только тогда достаточно будет приложения одной силы. Но в
данном случае речь идет о платье, имеющем один край. Чтобы колючки вырвали
лоскут где-то выше, где нет краев, необходимо чудо, а одна колючка вообще
этого сделать не может. Но даже и у нижнего края для этого требуется не
меньше двух колючек, причем они должны действовать в двух сильно
различающихся направлениях. Но и это относится лишь к неподрубленному краю
ткани. Если же он подрублен, то опять-таки ничего подобного произойти не
может. Итак, мы видим, сколько существует серьезных, почти непреодолимых
препятствий к тому, чтобы лоскуток был "вырван" просто "колючками", а нас
просят поверить, что было вырвано несколько лоскутков! Причем "один оказался
куском нижней оборки"! А второй "был вырван из юбки гораздо выше оборки", то
есть колючки не оторвали его от края, а вырвали из внутренней части ткани!
Да, человека, отказывающегося поверить в это, вполне можно извинить, но,
взятые в целом, эти улики все же дают, пожалуй, меньше основания для
подозрения, чем одно-единственное поразительное обстоятельство, а именно -
тот факт, что вещи вообще были оставлены среди кустов убийцами, у которых
хватило хладнокровия унести труп. Однако вы поймете меня неверно, если
предположите, будто моя цель доказать, что преступление не было совершено в
этой чаще. Оно могло произойти там, или же, что вероятнее, какая-то
несчастная случайность привела к нему под кровлей мадам Дюлюк, но этот факт
имеет второстепенное значение. Мы пытаемся установить, не где было совершено
убийство, а кто его совершил. Мои рассуждения, несмотря на их
обстоятельность, имели только целью, во-первых, показать всю нелепость
решительных и опрометчивых выводов "Солей" и, во-вторых, что гораздо важнее,
наиболее естественным путем подвести вас к вопросу о том, было ли убийство
совершено шайкой или нет.
Мы возобновим рассмотрение этого вопроса, кратко коснувшись
отвратительных подробностей, сообщенных полицейским врачом на следствии.
Достаточно сказать, что его опубликованное заключение, касающееся числа
преступников, вызвало заслуженные насмешки всех видных анатомов Парижа, как
неверное и абсолютно безосновательное. Конечно, он не предположил ничего
невозможного, но никаких реальных оснований для такого предположения у него
не было. Однако нельзя ли найти достаточных оснований для какого-нибудь
другого предположения?
Займемся теперь "следами отчаянной борьбы". Позвольте мне спросить,
свидетельством чего были сочтены эти следы? Свидетельством присутствия
шайки. Но разве на самом деле они не свидетельствуют совсем об обратном?
Какая борьба могла завязаться - какая борьба, настолько яростная и
длительная, что она оставила "следы" повсюду, - между слабой беззащитной
девушкой и предполагаемой шайкой негодяев? Да они просто схватили бы ее, и
все было бы кончено в одно мгновение и без всякого шума. У жертвы не хватило
бы сил вырваться из их грубых рук, и она оказалась бы в полной их власти. Но
помните одно: доводы против того, что местом преступления является именно
эта чаща, в подавляющем большинстве справедливы, только если считать, что
преступников было несколько. Если же предположить, что насильник был один,
то тогда - и только тогда - можно представить себе такую яростную и упорную
борьбу, которая оставила бы пресловутые "следы".
И еще одно. Я уже упомянул, насколько подозрительным представляется тот
факт, что вещи вообще были оставлены там, где их нашли. Почти невозможно
вообразить, что их случайно забыли в чаще. У преступников достало
хладнокровия (так, по крайней мере, считается) унести труп, и тем не менее
улики куда более очевидные, чем сам труп (который мог вскоре быть изуродован
разложением до неузнаваемости), оставляются на месте преступления - я имею в
виду носовой платок с именем и фамилией убитой. Если это произошло случайно,
то такая случайность исключает шайку. Она могла произойти, только если
преступник был один. Будем рассуждать. Человек совершил убийство. Он стоит
один перед трупом своей жертвы. Он испытывает глубокий ужас, глядя на
неподвижное тело. Бурная вспышка страстей угасла, и его сердцем овладевает
естественный страх перед содеянным. Его не подбадривает присутствие
сообщников. Он здесь один с убитой. Он трепещет и не знает, как поступить.
Но труп необходимо как-то скрыть. Он тащит мертвое тело к реке и оставляет в
чаще другие свидетельства своей вины, так как унести все сразу было бы очень
трудно или даже вообще невозможно, но он полагает, что вернуться за
остальным будет легко. Однако, пока он пробирается к реке, его страх
удесятеряется. Со всех сторон до него доносятся звуки, свидетельствующие о
близости людей. Много раз он слышит - или ему чудится, что он слышит, - шаги
непрошеного свидетеля. Даже огни города пугают его. Но вот после долгих,
исполненных ужаса остановок он достигает реки и избавляется от своей жуткой
ноши - быть может, воспользовавшись для этого лодкой. Но какой страх перед
воздаянием может понудить одинокого убийцу вернуться теперь по трудной и
опасной тропе в чащу, полную ужасных воспоминаний? Ни за какие сокровища
мира он не решится пойти туда еще раз, чем бы это ему ни грозило. Он не мог
бы вернуться, даже если бы хотел. Сейчас он думает только об одном: бежать
отсюда, бежать как можно скорее. Он навсегда поворачивается спиной к этим
страшным кустам и обращается в паническое бегство.
Ну, а если бы там действовала шайка? Их многочисленность придала бы им
уверенности - закоренелым негодяям ее вообще не занимать стать. Подобные же
шайки составляются именно из закоренелых негодяев. Их многочисленность,
повторяю я, избавила бы их от растерянности и слепого ужаса, парализующего
рассудок одинокого убийцы, о котором я говорил. Если бы не спохватился
первый, второй, даже третий из них, четвертый исправил бы их промах. Они
ничего не оставили бы в кустах, потому что легко могли бы унести все сразу.
Возвращаться им не было бы нужды.
Теперь вспомните, что из верхней юбки, надетой на трупе, была вырвана
от подола к талии "полоса дюймов в двенадцать шириной, но не оторвана
совсем, а трижды обернута вокруг талии и закреплена на спине скользящим
узлом". Сделано это было несомненно для того, чтобы облегчить переноску
трупа. Но зачем нескольким мужчинам могло понадобиться такое приспособление?
Троим-четверым было бы проще и удобнее нести тело за руки и за ноги. Такая
"ручка" могла понадобиться только человеку, которому предстояло
перетаскивать тело одному, а это подводит нас к тому обстоятельству, что "в
изгородях, находившихся между этой чащей и рекой, были обнаружены проломы, а
следы на почве указывали, что тут волочили что-то тяжелое". Но неужели
несколько мужчин стали бы ломать изгородь, чтобы протащить сквозь нее труп,
когда им ничего не стоило бы в одно мгновение перекинуть его через любую
ограду? Неужели несколько мужчин стали бы волочить тело по земле, оставляя
следы-улики?
И тут нам следует обратиться к одному из замечаний "Коммерсьель", о
котором я уже говорил. "От одной из нижних юбок злосчастной девушки был
оторван кусок длиной в два фута и шириной в фут, и из него была устроена
повязка, проходившая под подбородком и затянутая узлом у затылка. Проделано
это, возможно для того, чтобы помешать ей кричать, и сделали это субъекты,
не располагающие носовыми платками".
Я уже указывал, что бродяги, воры и другие темные личности всегда имеют
при себе носовой платок. Но теперь меня интересует другое. Платок, брошенный
в чаще, неопровержимо доказывает, что не отсутствие носового платка побудило
бы преступника воспользоваться этой повязкой для цеди, которую ему приписала
"Коммерсьель"; и предназначалась повязка отнюдь не для того, чтобы "помешать
ей кричать" - для этого ведь он располагал гораздо более надежным средством.
Однако в протоколе осмотра трупа говорится о полосе муслина, "свободно
обвернутой вокруг шеи и завязанной неподвижным узлом". Это - довольно
неопределенное описание, но оно существенно отличается от того, что мы
находим в "Коммерсьель". Полоса шириной в восемнадцать дюймов, пусть даже
муслиновая, представляет собой довольно крепкую веревку, если скрутить ее в
продольном направлении. А она была скручена именно так. Я делаю из этого
следующий вывод: одинокий убийца протащил труп несколько десятков шагов (в
чаще у заставы или в другом месте - значения не имеет), держа его на весу за
повязку, закрепленную скользящим узлом на талии жертвы, но обнаружил, что
такая ноша слишком тяжела для него. Он решил дальше волочить ее - следы на
земле свидетельствуют, что труп именно волочили. Для этого необходимо
привязать веревку к шее жертвы или к ее ногам. Шея представляется ему более
удобной, так как подбородок не даст веревке соскользнуть. Тут убийца,
несомненно, подумал о повязке, уже охватывающей пояс жертвы. Но чтобы
воспользоваться ею, надо распутать скользящий узел, размотать ее и оторвать
от корсажа. Проще оторвать еще одну такую полосу ткани от нижней юбки. Он
отрывает такую полосу, завязывает ее на шее мертвой девушки и волочит свою
жертву к реке. Тот факт, что была использована "повязка", которую можно было
изготовить только ценой определенных усилий и задержки, причем она довольно
плохо отвечала своему назначению, ясно показывает, что прибегнуть к ней
пришлось под давлением каких-то обстоятельств в тот момент, когда носового
платка рядом уже не было, то есть, как мы уже предположили, когда убийца
выбрался из чащи (если все произошло именно там) и находился на полпути
между чащей и рекой.
Однако, скажете вы, показания мадам Дюлюк (!) не оставляют никаких
сомнений, что в час, когда было совершено убийство, или примерно в этот час
неподалеку от чащи бродила какая-то шайка. Да, конечно. Вполне возможно, что
в момент трагедии или примерно в то же время неподалеку от заставы Дюруль
шлялось даже полдесятка шаек вроде описанной мадам Дюлюк. Но шайка,
привлекшая к себе особое внимание благодаря довольно запоздалым и весьма
подозрительным показаниям мадам Дюлюк, - это единственная шайка, которая, по
словам этой честной и щепетильной дамы, ела ее пироги и пила ее пиво, не
побеспокоившись заплатить за них. Et hinc illae irae? [Не отсюда ли этот
гнев? (лат.)]
Но что именно показала мадам Дюлюк? "В трактир ввалилась компания
хулиганов, которые вели себя очень буйно, не заплатили за то, что съели и
выпили, ушли в том же направлении, какое избрали молодой человек и девушка,
вернулись в трактир, когда начинало смеркаться, и переправились на другой
берег как будто в большой спешке".
Эта "большая спешка" могла представиться мадам Дюлюк особенно большой
потому, что она оплакивала судьбу своих пирогов и пива и, возможно, все еще
таила слабую надежду получить причитающиеся ей деньги. Иначе почему она с
такой настойчивостью указывала на их "большую спешку", хотя уже начинало
смеркаться? Неужели следует удивляться, что даже эта буйная компания спешила
вернуться домой? Ведь собиралась гроза, приближалась ночь, а им еще
предстояло переправиться через широкую реку в маленьких лодках.
Я говорю - "приближалась ночь", так как еще не стемнело. Ведь
неприличная торопливость этих "хулиганов" оскорбила трезвый взор мадам
Дюлюк, когда только-только начинало смеркаться. Однако нам сообщают, что в
тот же самый вечер мадам Дюлюк и ее старший сын "слышали женские крики
неподалеку от трактира". Какими же словами мадам Дюлюк обозначила тот час
вечера, когда раздались эти крики? Она их услышала "после того, как совсем
стемнело". Но "совсем стемнело" означает поднято темноту, а "начинало
смеркаться" подразумевает дневной свет. Следовательно, шайка покинула
окрестности заставы Дюруль до того, как мадам Дюлюк услышала (?) крики. Но,
хотя во всех сообщениях о показаниях мадам Дюлюк эти обозначения времени
неизменно приводятся именно в тех словах, которые я повторил сейчас в беседе
с вами, пока еще ни газеты, ни полицейские агенты не обратили внимания на
грубое противоречие, которое в них содержится.
Я приведу еще только один довод против предположения, что в деле
замешана шайка, но этот один довод, на мой взгляд, неопровержим. Раз за
поимку преступников предложена большая награда и обещано полное прощение
тому, кто их выдаст, среди членов такой шайки уж непременно нашелся бы
предатель. Каждый член шайки, оказавшись в подобном положении, не столько
думает о награде или о возможности избежать кары, сколько опасается
предательства со стороны своих сообщников. Он торопится донести на них
первым, чтобы другой не успел донести на него. И то, что тайна остается
нераскрытой, вернее всего свидетельствует о том, что это - действительно
тайна. Подробности этого гнусного преступления известны только одному
человеку - или, в крайнем случае, двум людям - и богу.
Теперь подведем итоги скудных, но, во всяком случае, верных выводов из
нашего долгого анализа. Он показал нам, что либо в трактире мадам Дюлюк
произошел несчастный случай, либо в чаще у заставы Дюруль было совершено
убийство, причем совершил его любовник покойной девушки или, во всяком
случае, ее близкий и тайный знакомый. Про него мы знаем, что он - "смуглый"
молодой человек. Эта смуглота, пресловутый "скользящий узел", а также