Страница:
---------------------------------------------------------------
Перевод И. Гуровой
OCR: Alexander D. Jurinsson
---------------------------------------------------------------
(Дополнение к "Убийству на улице Морг")
[Примечание: "Мари Роже" впервые была опубликована без примечаний,
поскольку тогда они казались излишними; однако со времени трагедии, которая
легла в основу этой истории, прошли годы, а потому появилась нужда и в
примечаниях, и в небольшом вступлении, объясняющем суть дела. В окрестностях
Нью-Йорка была убита молодая девушка Мэри Сесилия Роджерс, и хотя это
убийство вызвало большое волнение и очень долго оставалось в центре внимания
публики, его тайна еще не была раскрыта в тот момент, когда был написан и
опубликован настоящий рассказ (в ноябре 1842 г.). Автор, якобы описывая
судьбу французской гризетки, на самом деле точно и со всеми подробностями
воспроизвел основные акты убийства Мэри Роджерс, ограничиваясь
параллелизмами в менее существенных деталях.
"Тайна Мари Роже" писалась вдали от сцены зверского убийства, и,
расследуя его, автор мог пользоваться только сведениями, опубликованными в
газетах. В результате от него ускользнуло многое из того, чем он мог бы
воспользоваться, если бы лично побывал на месте происшествия. Тем не менее
будет, пожалуй, нелишним указать, что признания двух лиц (одно из них
выведено в рассказе под именем мадам Дюлюк), сделанные независимо друг от
друга и много времени спустя после опубликования рассказа, полностью
подтвердили не только общий вывод, но и абсолютно все основные
предположения, на которых был этот вывод построен.]
Параллельно с реальными событиями существует идеальная их
последовательность. Они редко полностью совпадают. Люди и обстоятельства
обычно изменяют идеальную цепь событий, а потому она кажется несовершенной,
и следствия ее равно несовершенны. Так было с реформацией - взамен
протестантства явилось лютеранство.
Новалис. Взгляд на мораль
Мало какому даже самому рассудочному человеку не случалось порой со
смутным волнением почти уверовать в сверхъестественное, столкнувшись с
совпадением настолько поразительным, что разум отказывается признать его
всего лишь игрой случая. Подобные ощущения (ибо смутная вера, о которой я
говорю, никогда полностью не претворяется в мысль) редко удается до конца
подавить иначе, как прибегнув к доктрине случайности или - воспользуемся
специальным ее наименованием - к теории вероятности. Теория же эта является
по самой своей сути чисто математической; и, таким образом, возникает
парадокс - наиболее строгое и точное из всего, что дает нам наука,
прилагается к теням и призракам наиболее неуловимого в области мысленных
предположений.
Невероятные подробности, которые я призван теперь сделать достоянием
гласности, будучи взяты в хронологической их последовательности,
складываются в первую ветвь необычайных совпадений, а во второй и
заключительной их ветви все читатели, несомненно, узнают недавнее убийство в
Нью-Йорке Мэри Сесилии Роджерс.
Когда в статье, озаглавленной "Убийство на улице Морг", я год назад
попытался описать некоторые примечательные особенности мышления моего друга
шевалье С.-Огюста Дюпена, мне и в голову не приходило, что я когда-нибудь
вновь вернусь к этой теме. Именно это описание было моей целью, и она нашла
свое полное осуществление в рассказе о прихотливой цепи происшествий,
которые позволили раскрыться особому таланту Дюпена. Я мог бы привести и
другие примеры, но они не доказали бы ничего, кроме уже доказанного. Однако
удивительный поворот недавних событий нежданно открыл мне новые подробности,
которые облекаются в подобие вынужденной исповеди. После того, что мне
довелось услышать совсем недавно, было бы странно, если бы я продолжал
хранить молчание относительно того, что я слышал и видел задолго перед этим.
Раскрыв тайну трагической гибели мадам Л'Эспанэ и ее дочери, шевалье
тотчас выбросил все это дело из головы и возвратился к привычным
меланхолическим раздумьям. Его настроение вполне отвечало моему неизменному
тяготению к отрешенности, и, как прежде замкнувшись в нашем тихом приюте в
предместье Сен-Жермен, мы оставили Будущее на волю судьбы и предались
безмятежному спокойствию Настоящего, творя грезы из окружающего нас скучного
мира.
Но эти грезы время от времени нарушались. Нетрудно догадаться, что роль
моего друга в драме, разыгравшейся на улице Морг, не могла не произвести
значительного впечатления на парижскую полицию. У ее агентов имя Дюпена
превратилось в присловье. Того простого хода рассуждений, который помог ему
раскрыть тайну, он, кроме меня, не сообщил никому - даже префекту, - а
потому не удивительно, что непосвященным эта история представлялась истинным
чудом, и аналитический талант шевалье принес ему славу провидца. Если бы он
отвечал на любопытные расспросы с достаточной откровенностью, это
заблуждение скоро рассеялось бы, но душевная леность делала для него
невозможным какое бы то ни было возвращение к теме, которая давно уже
перестала интересовать его самого. Вот почему взгляды полицейских постоянно
устремлялись к нему и префектура вновь и вновь пыталась прибегнуть к его
услугам. Одна из наиболее примечательных таких попыток была вызвана
убийством молоденькой девушки по имени Мари Роже.
Это случилось года через два после жуткого события на улице Морг. Мари
(поразительное совпадение ее имени и фамилии с именем и фамилией злополучной
продавщицы сигар сразу бросается в глаза) была единственной дочерью вдовы
Эстеллы Роже. Ее отец умер, когда она была еще младенцем, и вплоть до
последних полутора лет перед убийством, о котором пойдет речь в этом
повествовании, мать и дочь жили вместе на улице Паве-Сент-Андре
[Нассау-стрит.] Мадам Роже содержала пансион, а Мари ей помогала. Так
продолжалось до тех нор, пока Мари не исполнилось двадцать два года - а
тогда ее редкая красота привлекла внимание парфюмера, снимавшего лавку в
нижнем этаже Пале-Рояля и числившего среди своих клиентов почти одних только
отчаянных искателей легкой наживы, которыми кишит этот квартал. Мосье Леблан
[Андерсон.] отлично понимал, что присутствие красавицы Мари в его лавке
может принести ему немалые выгоды, и его щедрые посулы сразу же прельстили
девушку, хотя ее маменька выказала гораздо больше нерешительности.
Надежды парфюмера вполне сбылись, и его заведение благодаря чарам
бойкой гризетки скоро приобрело значительную популярность. Мари уже служила
у мосье Леблана около года, когда она внезапно исчезла из его лавки,
повергнув своих поклонников в большое смятение. Мосье Леблан не знал, чем
объяснить ее отсутствие, а мадам Роже была вне себя от тревоги и страшных
опасений. Происшествие попало в газеты, и полиция уже собиралась начать
серьезное расследование, как вдруг в одно прекрасное утро ровно через неделю
Мари вновь появилась на своем обычном месте за прилавком, живая и здоровая,
хотя как будто и погрустневшая. Официальное расследование было, конечно,
немедленно прекращено, а на все расспросы мосье Леблан по-прежнему
отговаривался полным неведением, мадам же Роже и Мари отвечали, что прошлую
неделю она гостила у родственницы в деревне. На том дело и кончилось, а
затем и вовсе изгладилось из памяти публики, тем более что девушка, желая,
по-видимому, избежать назойливого внимания любопытных, вскоре навсегда
покинула парфюмера и вернулась в материнский дом на улице Паве-Сент-Андре.
Примерно через три года после возвращения Мари к матери ее друзья были
встревожены новым внезапным исчезновением девушки. Три дня о ней ничего не
было известно. На четвертый день ее труп обнаружили в Сене [Гудзон.] - у
берега, противоположного тому, на котором находится квартал Сент-Андре, в
пустынных окрестностях заставы Дюруль [Уихокен.].
Столь зверское убийство (в том, что это - убийство, никаких сомнений
быть не могло), молодость и красота жертвы, а главное, ее недавняя
известность пробудили живейший интерес падких до сенсаций парижан. Я не
припомню никакого другого происшествия, которое вызвало бы столь всеобщее и
сильное волнение. В течение нескольких недель эта тема была злобой дня,
заслонившей даже важнейшие политические события. Префект усердствовал больше
обыкновенного, и парижская полиция, разумеется, совсем сбилась с ног.
Когда труп нашли, все были убеждены, что немедленно предпринятые поиски
убийцы увенчаются самым скорым результатом. И только через неделю наконец
сочли нужным предложить награду за его поимку, но даже и тогда сумма была
ограничена всего лишь тысячью франками. Следствие тем временем велось весьма
энергично, если не всегда разумно, очень много разных людей подверглось ни к
чему не приведшим допросам, и отсутствие даже самых слабых намеков на
разгадку тайны все больше и больше подогревало интерес к ней. На десятый
день пришлось удвоить обещанную награду, а когда по истечении второй недели
дело не сдвинулось с места и недовольство полицией, никогда не угасающее в
Париже, успело несколько раз привести к уличным беспорядкам, префект лично
предложил награду в двадцать тысяч франков "за изобличение убийцы" или же,
если бы участников преступления оказалось несколько, "за изобличение
кого-либо из убийц". В объявлении об этой награде, кроме того, содержалось
обещание полного помилования любому сообщнику, который донес бы на своих
соучастников; и к нему, где бы оно ни вывешивалось, присовокуплялось
объявление комитета частных граждан, обещавшего добавить десять тысяч
франков к сумме, назначенной префектом. Таким образом, в целом награда
составляла тридцать тысяч франков: сумма неслыханная, если вспомнить более
чем скромное положение девушки и то обстоятельство, что в больших городах
подобные возмутительные преступления отнюдь не редкость.
Теперь уже никто не сомневался, что тайна этого убийства будет
немедленно раскрыта. И правда, были произведены два-три ареста, однако
никаких улик против подозреваемых обнаружить на удалось и их пришлось тут же
освободить.
Как ни удивительно, мы с Дюпеном впервые услышали об этом событии,
столь взволновавшем общественное мнение, только когда миновала третья неделя
после обнаружения трупа - неделя, также не бросившая никакого света на
происшедшее. Мы были всецело поглощены одним исследованием и более месяца не
выходили из дома, не принимали посетителей и едва проглядывали политические
статьи в ежедневно доставлявшейся нам газете. И первое известие об убийстве
Мари Роже нам принес сам Г. Он зашел к нам днем 13 июля 18... года и
просидел у нас до поздней ночи. Ему было крайне досадно, что все его усилия
разыскать убийц ни к чему не привели. На карту поставлена, заявил он с чисто
парижским жестом, его репутация. Более того - его честь! К нему прикованы
глаза всего общества, и нет жертвы, которую он не принес бы ради раскрытия
тайны. Свою несколько витиеватую речь он заключил комплиментом касательно
того, что соизволил назвать "тактом" Дюпена, и обратился к моему другу с
прямым и, бесспорно, щедрым предложением, о котором я не считаю себя вправе
сообщить что-либо, но которое не имеет ни малейшего отношения к
непосредственной теме моего повествования.
Комплимент мой друг по мере сил отклонил, но на предложение тотчас
согласился, хотя его выгоды оставались пока условными. Покончив с этим,
префект немедленно принялся излагать свою собственную точку зрения, уснащая
объяснение многочисленными рассуждениями, касавшимися обстоятельств дела, о
которых мы еще ничего не знали. Он говорил долго, проявляя, без сомнения.
немалую осведомленность, я иногда осмеливался высказать скромное
предположение, а дремотные часы ночи проходили один за другим. Дюпен
неподвижно сидел в своем кресле, как истое воплощение почтительного
внимания. На нем были очки, и, исподтишка заглядывая под их зеленые стекла,
я вновь и вновь убеждался, что мой друг крепко спит, - ничем себя не выдав,
он так и проспал все семь свинцово-медлительных часов, по истечении которых
префект наконец удалился.
Утром я получил в префектуре полное изложение всех собранных фактов, а
в газетных редакциях - экземпляры всех газет, в которых были опубликованы
какие бы то ни было сведения об этой трагедии. Очищенная от всех безусловно
опровергнутых выдумок, история выглядела следующим образом.
Мари Роже вышла из дома своей матери на улице Паве-Сент-Андре около
девяти часов утра в воскресенье 22 июня 18... года. Уходя, она сообщила
некоему мосье Жаку Сент-Эсташу [Пейн.] - и только ему, - что намерена
провести день у своей тетки, которая живет на улице Дром. Узенькая,
короткая, но оживленная улица Дром находится неподалеку от берега Сены, и от
пансиона мадам Роже ее отделяют две с лишним мили, даже если идти кратчайшим
путем. Сент-Эсташ был официальным женихом Мари и не только столовался, но и
жид в пансионе. Он должен был зайти за своей невестой под вечер и проводить
ее домой. Однако во второй половине дня полил сильный дождь, и, полагая, что
Мари предпочтет переночевать у тетки (как она уже не раз делала при подобных
обстоятельствах), он не счел нужным сдержать свое обещание. Вечером мадам
Роже (больная семидесятилетняя старуха) выразила опасение, что она "уже
больше никогда не увидит Мари", но тогда никто не обратил на ее слова
особого внимания.
В понедельник выяснилось, что Мари вообще не заходила к тетке, и когда
к вечеру она не вернулась, ее с большим запозданием принялись искать в тех
местах города и окрестностей, где она могла бы оказаться. Однако узнать о
ней что-то определенное удалось только на четвертый день с момента ее
исчезновения. В этот день (в среду 25 июня) некий мосье Бове, [Кроммелин.]
который вместе с приятелем наводил справки о Мари в окрестностях заставы
Дюруль на противоположном берегу Сены, услышал, что рыбаки только что
доставили на берег труп, который плыл по реке. Увидев тело, Бове после
некоторых колебаний опознал бывшую продавщицу из парфюмерной лавки. Его
приятель опознал ее сразу же.
Лицо мертвой было налито темной кровью, которая сочилась изо рта. Пены,
какая бывает у обыкновенных утопленников, заметно не было. На горле
виднелись синяки и следы пальцев. Согнутые в локтях и скрещенные на груди
руки окостенели. Пальцы правой были сжаты в кулак, пальцы левой полусогнуты.
На левой кисти имелись два кольцевых рубца, как будто оставленные веревками
или одной веревкой, но обвитой вокруг руки несколько раз. На правой кисти
имелись ссадины, так же как и на всей спине - особенно в области лопаток.
Чтобы доставить труп на берег, рыбаки захлестнули его веревкой, но она
никаких рубцов не оставила. Шея была сильно вздута. На теле не было заметно
ни порезов, ни синяков, причиненных ударами. Шея была перехвачена обрывком
кружев, затянутым так туго, что складки кожи совершенно скрывали его от
взгляда. Он был завязан узлом, находившимся под левым ухом. Одного этого
было достаточно, чтобы вызвать смерть. Протокол медицинского осмотра не
оставлял ни малейших сомнений в целомудрии покойной. Она, указывалось в нем,
подверглась грубому насилию. Состояние трупа в момент его обнаружения
позволяло легко опознать его.
Одежда была сильно изорвана и приведена в полнейший беспорядок. Из
верхней юбки от подола к талии была вырвана полоса дюймов в двенадцать
шириной, но не оторвана совсем, а трижды обвернута вокруг талии и закреплена
на спине скользящим узлом. Вторая юбка была из тонкого муслина, и от нее
была оторвана полоса шириной дюймов в восемнадцать - оторвана полностью и
очень аккуратно. Эта полоса муслина была свободно обвернута вокруг шеи и
завязана неподвижным узлом. Поверх этой муслиновой полосы и обрывка кружев
проходили ленты шляпки. Эти ленты были завязаны не бантом, как их завязывают
женщины, а морским узлом.
После опознания труп против обыкновения не был увезен в морг (это сочли
излишней формальностью), а поспешно погребен неподалеку от того места, где
его вытащили на берег. Благодаря усилиям Бове дело, насколько это было
возможно, замяли, и прошло несколько дней, прежде чем оно привлекло внимание
публики. Затем, однако, им занялась еженедельная газета [Нью-йоркская
"Меркюри".], труп был эксгумирован и вновь подвергнут осмотру, но ничего,
помимо вышеописанного, обнаружено не было. Правда, на этот раз платье,
шляпку и прочее предъявили матери и знакомым покойной, и они без колебаний
опознали в них одежду, в которой девушка ушла из дома в то утро.
Тем временем возбуждение публики росло с каждым часом. Несколько
человек было арестовано, но отпущено. Главное подозрение падало на
Сент-Эсташа, и вначале он не сумел достаточно убедительно объяснить, как он
провел роковое воскресенье. Однако вскоре он представил мосье Г. в
письменном виде точные сведения о том, где и когда он был в этот день,
подкрепленные надежными свидетельскими показаниями. По мере того как дни
проходили, не принося никаких новых открытий, по городу начали
распространяться тысячи противоречивых слухов, а журналисты принялись
строить всевозможные догадки и предположения. Среди этих последних
наибольший интерес вызвало утверждение, будто Мари Роже жива, а из Сены был
извлечен труп какой-то другой несчастной девушки. Я считаю своим долгом
познакомить читателя с отрывками из статьи, содержавшей вышеуказанное
предположение и опубликованной в "Этуаль" [Нью-йоркская "Бразер Джонатан".]
- газете достаточно солидной.
"Мадемуазель Роже ушла из материнского дома утром в воскресенье 22 июня
18... года, объявив, что намерена навестить тетку или какую-то другую
родственницу, проживающую на улице Дром. С этого момента, насколько удалось
установить, ее никто не видел. Она исчезла бесследно, и ее судьба остается
неизвестной... До сих пор не нашлось ни одного свидетеля, который видел бы
ее в тот день после того, как за ней закрылась дверь материнского дома...
Итак, хотя мы не можем утверждать, что Мари Роже пребывала в мире живых
после девяти часов утра воскресенья 22 июня, у нас есть неопровержимые
доказательства, что до этого часа она была жива и здорова. В среду в
двенадцать часов дня в Сене у заставы Дюруль был обнаружен женский труп. Это
произошло - даже если предположить, что Мари Роже бросили в реку не позже
чем через три часа после того, как она ушла из дому, - всего лишь через трое
суток после ее ухода, через трое суток час в час. Однако было бы чистейшей
нелепостью считать, будто убийство (если она действительно была убита) могло
совершиться настолько быстро после ее ухода, что убийцы успели бросить тело
в реку до полуночи. Те, кто творит столь гнусные преступления, предпочитают
ночной мрак свету дня... Другими словами, если тело, найденное в реке, это
действительно тело Мари Роже, оно могло пробыть в воде не более двух с
половиной или - с большой натяжкой - ровно трех суток. Как показывает весь
прошитый опыт, тела утопленников или тела жертв убийства, брошенные в реку
вскоре после наступления смерти, всплывают, только когда процесс разложения
зайдет достаточно далеко, то есть не ранее, чем через шесть - десять дней.
Даже в тех случаях, когда такой труп всплывает ранее пяти-шести дней, так
как над ним выстрелили из пушки, он вскоре вновь опускается на дно, если его
не успеют извлечь из воды. Итак, мы должны задать себе вопрос, что в этом
случае вызвало отклонение от обычных законов природы? ...Если же
изуродованное тело пролежало на берегу до ночи со вторника на среду, в этом
месте должны были бы отыскаться какие-нибудь следы убийц. Кроме того,
представляется сомнительным, чтобы труп всплыл так скоро, даже если его
бросили в реку через два дня после убийства. И далее, весьма маловероятно,
чтобы злодеи, совершившие убийство, вроде предполагающегося здесь, бросили
тело в воду, не привязав к нему предварительно какого-нибудь груза, когда
принять подобную предосторожность не составило бы ни малейшего труда".
По мнению автора статьи, этот труп должен был пробыть в воде "не
каких-то трое суток, а впятеро дольше", поскольку разложение зашло так
далеко, что Бове не сразу его опознал. Однако этот довод был полностью
опровергнут. Затем в статье говорилось:
"Так каковы же факты, ссылаясь на которые мосье Бове утверждает, будто
убитая - без сомнения, Мари Роже? Он разорвал рукав платья убитой и теперь
заявляет, что видел особые приметы, вполне его удовлетворившие. Широкой
публике, конечно, представляется, что под этими особыми приметами
подразумеваются шрамы или родинки. На самом же деле он потер руку и
обнаружил - волоски! На наш взгляд, трудно найти менее определенную примету,
и убедительна она не более, чем ссылка на то, что в рукаве обнаружилась
рука! В этот вечер мосье Бове не вернулся в пансион, а в семь часов послал
мадам Роже известие, что расследование касательно ее дочери все еще
продолжается. Если даже допустить, что преклонный возраст и горе мадам Роже
не позволяли ей самой побывать там (а допустить это очень нелегко!), то,
несомненно, должен был найтись кто-то, кто счел бы необходимым поспешить
туда и принять участие в расследовании, если они были уверены, что это
действительно тело Мари. Но никто туда не отправился. Обитателям дома на
улице Паве-Сент-Андре вообще ничего не было сказано, и они даже не слыхали о
том, что произошло. Мосье Сент-Эсташ, поклонник и жених Мари, живший в
пансионе ее матери, показал под присягой, что про обнаружение тела своей
нареченной он узнал только на следующее утро, когда к нему в спальню вошел
мосье Бове и рассказал ему о событиях прошлого вечера. Нам кажется, что,
учитывая характер новости, она была принята весьма спокойно и хладнокровно".
Вот так газета стремилась создать впечатление, что близкие Мари
оставались равнодушными и бездеятельными - картина, несовместимая с
предположением, будто они верили, что найден действительно ее труп. Эти
инсинуации вкратце сводились к следующему: Мари при пособничестве своих
друзей покинула город по причинам, бросающим тень на ее добродетель, и когда
из Сены был извлечен труп, имевший некоторое сходство с исчезнувшей
девушкой, указанные друзья воспользовались этим, чтобы внушить всем мысль,
будто она мертва. Однако "Этуаль" опять излишне поторопилась. Выяснилось,
что равнодушие и бездеятельность целиком относятся к области вымыслов, что
старушка действительно была очень слаба и волнение лишило ее последних сил,
что Сент-Эсташ не только не выслушал это известие с полным хладнокровием, но
совсем обезумел от горя, и мосье Бове, увидя его отчаяние, убедил кого-то из
его родственников остаться с ним и помешать ему отправиться на эксгумацию.
Более того, хотя "Этуаль" объявила, что труп был вторично погребен на
общественный счет, что близкие Мари Роже наотрез отказались оплатить даже
очень дешевые похороны и что никто из них не присутствовал на церемонии, -
хотя, повторяю, "Этуаль" утверждала все это для подкрепления впечатления,
которое она стремилась создать у своих читателей, каждое из перечисленных
утверждений было решительным образом опровергнуто. В одном из последующих
номеров этой газеты была предпринята попытка бросить подозрение на самого
Бове. Редактор в своей статье заявил:
"И вот все изменяется. Нам сообщают, что однажды, когда в роме мадам
Роже находилась мадам Б., мосье Бове, собиравшийся уходить, сообщил ей, что
они ждут жандарма и что она, мадам Б., не должна ничего говорить жандарму до
его возвращения, а предоставить все объяснения ему... В настоящий момент,
насколько можно заключить, мосье Бове хранит в своей голове все
обстоятельства дела. Без мосье Бове буквально нельзя и шагу ступить, ибо,
куда ни поворачиваешь, обязательно натыкаешься на него... По какой-то
причине он твердо решил не позволять никому другому принимать участие в
расследовании и, как утверждают родственники мужского пола, он оттер их в
сторону самым странным образом. Он, как кажется, всячески старался
воспрепятствовать тому, чтобы родственники увидели труп".
Нижеследующий факт как будто подтверждает подозрения, брошенные на Бове
этой статьей. За несколько дней до исчезновения девушки какой-то посетитель,
оставшись один в конторе Бове, заметил в замочной скважине розу, а на
висевшей поблизости грифельной доске было написано "Мари".
Общее мнение, однако, насколько мы могли судить по газетам, склонялось
к тому, что Мари стала жертвой шайки бандитов, которые увезли ее на тот
берег реки, надругались над ней и убили. Однако "Коммерсьель", [Нью-йоркская
"Джорнел оф коммерс".] газета весьма влиятельная, всячески оспаривала это
предположение. Я приведу несколько абзацев с ее страниц.
"Мы убеждены, что следствие все это время в той мере, в какой оно
занималось заставой Дюруль, шло по ложному следу. Невозможно предположить,
чтобы кто-нибудь, столь известный публике, как эта молодая особа, мог пройти
незамеченным три квартала, а увидевшие ее люди не забыли бы об этом, так как
ею интересовались все, кому она была известна. И вышла она из дома в час,
когда улицы были полны народа... Прежде чем она достигла бы заставы Дюруль
или улицы Дром, ее неизбежно узнали бы два десятка прохожих, и все же не
Перевод И. Гуровой
OCR: Alexander D. Jurinsson
---------------------------------------------------------------
(Дополнение к "Убийству на улице Морг")
[Примечание: "Мари Роже" впервые была опубликована без примечаний,
поскольку тогда они казались излишними; однако со времени трагедии, которая
легла в основу этой истории, прошли годы, а потому появилась нужда и в
примечаниях, и в небольшом вступлении, объясняющем суть дела. В окрестностях
Нью-Йорка была убита молодая девушка Мэри Сесилия Роджерс, и хотя это
убийство вызвало большое волнение и очень долго оставалось в центре внимания
публики, его тайна еще не была раскрыта в тот момент, когда был написан и
опубликован настоящий рассказ (в ноябре 1842 г.). Автор, якобы описывая
судьбу французской гризетки, на самом деле точно и со всеми подробностями
воспроизвел основные акты убийства Мэри Роджерс, ограничиваясь
параллелизмами в менее существенных деталях.
"Тайна Мари Роже" писалась вдали от сцены зверского убийства, и,
расследуя его, автор мог пользоваться только сведениями, опубликованными в
газетах. В результате от него ускользнуло многое из того, чем он мог бы
воспользоваться, если бы лично побывал на месте происшествия. Тем не менее
будет, пожалуй, нелишним указать, что признания двух лиц (одно из них
выведено в рассказе под именем мадам Дюлюк), сделанные независимо друг от
друга и много времени спустя после опубликования рассказа, полностью
подтвердили не только общий вывод, но и абсолютно все основные
предположения, на которых был этот вывод построен.]
Параллельно с реальными событиями существует идеальная их
последовательность. Они редко полностью совпадают. Люди и обстоятельства
обычно изменяют идеальную цепь событий, а потому она кажется несовершенной,
и следствия ее равно несовершенны. Так было с реформацией - взамен
протестантства явилось лютеранство.
Новалис. Взгляд на мораль
Мало какому даже самому рассудочному человеку не случалось порой со
смутным волнением почти уверовать в сверхъестественное, столкнувшись с
совпадением настолько поразительным, что разум отказывается признать его
всего лишь игрой случая. Подобные ощущения (ибо смутная вера, о которой я
говорю, никогда полностью не претворяется в мысль) редко удается до конца
подавить иначе, как прибегнув к доктрине случайности или - воспользуемся
специальным ее наименованием - к теории вероятности. Теория же эта является
по самой своей сути чисто математической; и, таким образом, возникает
парадокс - наиболее строгое и точное из всего, что дает нам наука,
прилагается к теням и призракам наиболее неуловимого в области мысленных
предположений.
Невероятные подробности, которые я призван теперь сделать достоянием
гласности, будучи взяты в хронологической их последовательности,
складываются в первую ветвь необычайных совпадений, а во второй и
заключительной их ветви все читатели, несомненно, узнают недавнее убийство в
Нью-Йорке Мэри Сесилии Роджерс.
Когда в статье, озаглавленной "Убийство на улице Морг", я год назад
попытался описать некоторые примечательные особенности мышления моего друга
шевалье С.-Огюста Дюпена, мне и в голову не приходило, что я когда-нибудь
вновь вернусь к этой теме. Именно это описание было моей целью, и она нашла
свое полное осуществление в рассказе о прихотливой цепи происшествий,
которые позволили раскрыться особому таланту Дюпена. Я мог бы привести и
другие примеры, но они не доказали бы ничего, кроме уже доказанного. Однако
удивительный поворот недавних событий нежданно открыл мне новые подробности,
которые облекаются в подобие вынужденной исповеди. После того, что мне
довелось услышать совсем недавно, было бы странно, если бы я продолжал
хранить молчание относительно того, что я слышал и видел задолго перед этим.
Раскрыв тайну трагической гибели мадам Л'Эспанэ и ее дочери, шевалье
тотчас выбросил все это дело из головы и возвратился к привычным
меланхолическим раздумьям. Его настроение вполне отвечало моему неизменному
тяготению к отрешенности, и, как прежде замкнувшись в нашем тихом приюте в
предместье Сен-Жермен, мы оставили Будущее на волю судьбы и предались
безмятежному спокойствию Настоящего, творя грезы из окружающего нас скучного
мира.
Но эти грезы время от времени нарушались. Нетрудно догадаться, что роль
моего друга в драме, разыгравшейся на улице Морг, не могла не произвести
значительного впечатления на парижскую полицию. У ее агентов имя Дюпена
превратилось в присловье. Того простого хода рассуждений, который помог ему
раскрыть тайну, он, кроме меня, не сообщил никому - даже префекту, - а
потому не удивительно, что непосвященным эта история представлялась истинным
чудом, и аналитический талант шевалье принес ему славу провидца. Если бы он
отвечал на любопытные расспросы с достаточной откровенностью, это
заблуждение скоро рассеялось бы, но душевная леность делала для него
невозможным какое бы то ни было возвращение к теме, которая давно уже
перестала интересовать его самого. Вот почему взгляды полицейских постоянно
устремлялись к нему и префектура вновь и вновь пыталась прибегнуть к его
услугам. Одна из наиболее примечательных таких попыток была вызвана
убийством молоденькой девушки по имени Мари Роже.
Это случилось года через два после жуткого события на улице Морг. Мари
(поразительное совпадение ее имени и фамилии с именем и фамилией злополучной
продавщицы сигар сразу бросается в глаза) была единственной дочерью вдовы
Эстеллы Роже. Ее отец умер, когда она была еще младенцем, и вплоть до
последних полутора лет перед убийством, о котором пойдет речь в этом
повествовании, мать и дочь жили вместе на улице Паве-Сент-Андре
[Нассау-стрит.] Мадам Роже содержала пансион, а Мари ей помогала. Так
продолжалось до тех нор, пока Мари не исполнилось двадцать два года - а
тогда ее редкая красота привлекла внимание парфюмера, снимавшего лавку в
нижнем этаже Пале-Рояля и числившего среди своих клиентов почти одних только
отчаянных искателей легкой наживы, которыми кишит этот квартал. Мосье Леблан
[Андерсон.] отлично понимал, что присутствие красавицы Мари в его лавке
может принести ему немалые выгоды, и его щедрые посулы сразу же прельстили
девушку, хотя ее маменька выказала гораздо больше нерешительности.
Надежды парфюмера вполне сбылись, и его заведение благодаря чарам
бойкой гризетки скоро приобрело значительную популярность. Мари уже служила
у мосье Леблана около года, когда она внезапно исчезла из его лавки,
повергнув своих поклонников в большое смятение. Мосье Леблан не знал, чем
объяснить ее отсутствие, а мадам Роже была вне себя от тревоги и страшных
опасений. Происшествие попало в газеты, и полиция уже собиралась начать
серьезное расследование, как вдруг в одно прекрасное утро ровно через неделю
Мари вновь появилась на своем обычном месте за прилавком, живая и здоровая,
хотя как будто и погрустневшая. Официальное расследование было, конечно,
немедленно прекращено, а на все расспросы мосье Леблан по-прежнему
отговаривался полным неведением, мадам же Роже и Мари отвечали, что прошлую
неделю она гостила у родственницы в деревне. На том дело и кончилось, а
затем и вовсе изгладилось из памяти публики, тем более что девушка, желая,
по-видимому, избежать назойливого внимания любопытных, вскоре навсегда
покинула парфюмера и вернулась в материнский дом на улице Паве-Сент-Андре.
Примерно через три года после возвращения Мари к матери ее друзья были
встревожены новым внезапным исчезновением девушки. Три дня о ней ничего не
было известно. На четвертый день ее труп обнаружили в Сене [Гудзон.] - у
берега, противоположного тому, на котором находится квартал Сент-Андре, в
пустынных окрестностях заставы Дюруль [Уихокен.].
Столь зверское убийство (в том, что это - убийство, никаких сомнений
быть не могло), молодость и красота жертвы, а главное, ее недавняя
известность пробудили живейший интерес падких до сенсаций парижан. Я не
припомню никакого другого происшествия, которое вызвало бы столь всеобщее и
сильное волнение. В течение нескольких недель эта тема была злобой дня,
заслонившей даже важнейшие политические события. Префект усердствовал больше
обыкновенного, и парижская полиция, разумеется, совсем сбилась с ног.
Когда труп нашли, все были убеждены, что немедленно предпринятые поиски
убийцы увенчаются самым скорым результатом. И только через неделю наконец
сочли нужным предложить награду за его поимку, но даже и тогда сумма была
ограничена всего лишь тысячью франками. Следствие тем временем велось весьма
энергично, если не всегда разумно, очень много разных людей подверглось ни к
чему не приведшим допросам, и отсутствие даже самых слабых намеков на
разгадку тайны все больше и больше подогревало интерес к ней. На десятый
день пришлось удвоить обещанную награду, а когда по истечении второй недели
дело не сдвинулось с места и недовольство полицией, никогда не угасающее в
Париже, успело несколько раз привести к уличным беспорядкам, префект лично
предложил награду в двадцать тысяч франков "за изобличение убийцы" или же,
если бы участников преступления оказалось несколько, "за изобличение
кого-либо из убийц". В объявлении об этой награде, кроме того, содержалось
обещание полного помилования любому сообщнику, который донес бы на своих
соучастников; и к нему, где бы оно ни вывешивалось, присовокуплялось
объявление комитета частных граждан, обещавшего добавить десять тысяч
франков к сумме, назначенной префектом. Таким образом, в целом награда
составляла тридцать тысяч франков: сумма неслыханная, если вспомнить более
чем скромное положение девушки и то обстоятельство, что в больших городах
подобные возмутительные преступления отнюдь не редкость.
Теперь уже никто не сомневался, что тайна этого убийства будет
немедленно раскрыта. И правда, были произведены два-три ареста, однако
никаких улик против подозреваемых обнаружить на удалось и их пришлось тут же
освободить.
Как ни удивительно, мы с Дюпеном впервые услышали об этом событии,
столь взволновавшем общественное мнение, только когда миновала третья неделя
после обнаружения трупа - неделя, также не бросившая никакого света на
происшедшее. Мы были всецело поглощены одним исследованием и более месяца не
выходили из дома, не принимали посетителей и едва проглядывали политические
статьи в ежедневно доставлявшейся нам газете. И первое известие об убийстве
Мари Роже нам принес сам Г. Он зашел к нам днем 13 июля 18... года и
просидел у нас до поздней ночи. Ему было крайне досадно, что все его усилия
разыскать убийц ни к чему не привели. На карту поставлена, заявил он с чисто
парижским жестом, его репутация. Более того - его честь! К нему прикованы
глаза всего общества, и нет жертвы, которую он не принес бы ради раскрытия
тайны. Свою несколько витиеватую речь он заключил комплиментом касательно
того, что соизволил назвать "тактом" Дюпена, и обратился к моему другу с
прямым и, бесспорно, щедрым предложением, о котором я не считаю себя вправе
сообщить что-либо, но которое не имеет ни малейшего отношения к
непосредственной теме моего повествования.
Комплимент мой друг по мере сил отклонил, но на предложение тотчас
согласился, хотя его выгоды оставались пока условными. Покончив с этим,
префект немедленно принялся излагать свою собственную точку зрения, уснащая
объяснение многочисленными рассуждениями, касавшимися обстоятельств дела, о
которых мы еще ничего не знали. Он говорил долго, проявляя, без сомнения.
немалую осведомленность, я иногда осмеливался высказать скромное
предположение, а дремотные часы ночи проходили один за другим. Дюпен
неподвижно сидел в своем кресле, как истое воплощение почтительного
внимания. На нем были очки, и, исподтишка заглядывая под их зеленые стекла,
я вновь и вновь убеждался, что мой друг крепко спит, - ничем себя не выдав,
он так и проспал все семь свинцово-медлительных часов, по истечении которых
префект наконец удалился.
Утром я получил в префектуре полное изложение всех собранных фактов, а
в газетных редакциях - экземпляры всех газет, в которых были опубликованы
какие бы то ни было сведения об этой трагедии. Очищенная от всех безусловно
опровергнутых выдумок, история выглядела следующим образом.
Мари Роже вышла из дома своей матери на улице Паве-Сент-Андре около
девяти часов утра в воскресенье 22 июня 18... года. Уходя, она сообщила
некоему мосье Жаку Сент-Эсташу [Пейн.] - и только ему, - что намерена
провести день у своей тетки, которая живет на улице Дром. Узенькая,
короткая, но оживленная улица Дром находится неподалеку от берега Сены, и от
пансиона мадам Роже ее отделяют две с лишним мили, даже если идти кратчайшим
путем. Сент-Эсташ был официальным женихом Мари и не только столовался, но и
жид в пансионе. Он должен был зайти за своей невестой под вечер и проводить
ее домой. Однако во второй половине дня полил сильный дождь, и, полагая, что
Мари предпочтет переночевать у тетки (как она уже не раз делала при подобных
обстоятельствах), он не счел нужным сдержать свое обещание. Вечером мадам
Роже (больная семидесятилетняя старуха) выразила опасение, что она "уже
больше никогда не увидит Мари", но тогда никто не обратил на ее слова
особого внимания.
В понедельник выяснилось, что Мари вообще не заходила к тетке, и когда
к вечеру она не вернулась, ее с большим запозданием принялись искать в тех
местах города и окрестностей, где она могла бы оказаться. Однако узнать о
ней что-то определенное удалось только на четвертый день с момента ее
исчезновения. В этот день (в среду 25 июня) некий мосье Бове, [Кроммелин.]
который вместе с приятелем наводил справки о Мари в окрестностях заставы
Дюруль на противоположном берегу Сены, услышал, что рыбаки только что
доставили на берег труп, который плыл по реке. Увидев тело, Бове после
некоторых колебаний опознал бывшую продавщицу из парфюмерной лавки. Его
приятель опознал ее сразу же.
Лицо мертвой было налито темной кровью, которая сочилась изо рта. Пены,
какая бывает у обыкновенных утопленников, заметно не было. На горле
виднелись синяки и следы пальцев. Согнутые в локтях и скрещенные на груди
руки окостенели. Пальцы правой были сжаты в кулак, пальцы левой полусогнуты.
На левой кисти имелись два кольцевых рубца, как будто оставленные веревками
или одной веревкой, но обвитой вокруг руки несколько раз. На правой кисти
имелись ссадины, так же как и на всей спине - особенно в области лопаток.
Чтобы доставить труп на берег, рыбаки захлестнули его веревкой, но она
никаких рубцов не оставила. Шея была сильно вздута. На теле не было заметно
ни порезов, ни синяков, причиненных ударами. Шея была перехвачена обрывком
кружев, затянутым так туго, что складки кожи совершенно скрывали его от
взгляда. Он был завязан узлом, находившимся под левым ухом. Одного этого
было достаточно, чтобы вызвать смерть. Протокол медицинского осмотра не
оставлял ни малейших сомнений в целомудрии покойной. Она, указывалось в нем,
подверглась грубому насилию. Состояние трупа в момент его обнаружения
позволяло легко опознать его.
Одежда была сильно изорвана и приведена в полнейший беспорядок. Из
верхней юбки от подола к талии была вырвана полоса дюймов в двенадцать
шириной, но не оторвана совсем, а трижды обвернута вокруг талии и закреплена
на спине скользящим узлом. Вторая юбка была из тонкого муслина, и от нее
была оторвана полоса шириной дюймов в восемнадцать - оторвана полностью и
очень аккуратно. Эта полоса муслина была свободно обвернута вокруг шеи и
завязана неподвижным узлом. Поверх этой муслиновой полосы и обрывка кружев
проходили ленты шляпки. Эти ленты были завязаны не бантом, как их завязывают
женщины, а морским узлом.
После опознания труп против обыкновения не был увезен в морг (это сочли
излишней формальностью), а поспешно погребен неподалеку от того места, где
его вытащили на берег. Благодаря усилиям Бове дело, насколько это было
возможно, замяли, и прошло несколько дней, прежде чем оно привлекло внимание
публики. Затем, однако, им занялась еженедельная газета [Нью-йоркская
"Меркюри".], труп был эксгумирован и вновь подвергнут осмотру, но ничего,
помимо вышеописанного, обнаружено не было. Правда, на этот раз платье,
шляпку и прочее предъявили матери и знакомым покойной, и они без колебаний
опознали в них одежду, в которой девушка ушла из дома в то утро.
Тем временем возбуждение публики росло с каждым часом. Несколько
человек было арестовано, но отпущено. Главное подозрение падало на
Сент-Эсташа, и вначале он не сумел достаточно убедительно объяснить, как он
провел роковое воскресенье. Однако вскоре он представил мосье Г. в
письменном виде точные сведения о том, где и когда он был в этот день,
подкрепленные надежными свидетельскими показаниями. По мере того как дни
проходили, не принося никаких новых открытий, по городу начали
распространяться тысячи противоречивых слухов, а журналисты принялись
строить всевозможные догадки и предположения. Среди этих последних
наибольший интерес вызвало утверждение, будто Мари Роже жива, а из Сены был
извлечен труп какой-то другой несчастной девушки. Я считаю своим долгом
познакомить читателя с отрывками из статьи, содержавшей вышеуказанное
предположение и опубликованной в "Этуаль" [Нью-йоркская "Бразер Джонатан".]
- газете достаточно солидной.
"Мадемуазель Роже ушла из материнского дома утром в воскресенье 22 июня
18... года, объявив, что намерена навестить тетку или какую-то другую
родственницу, проживающую на улице Дром. С этого момента, насколько удалось
установить, ее никто не видел. Она исчезла бесследно, и ее судьба остается
неизвестной... До сих пор не нашлось ни одного свидетеля, который видел бы
ее в тот день после того, как за ней закрылась дверь материнского дома...
Итак, хотя мы не можем утверждать, что Мари Роже пребывала в мире живых
после девяти часов утра воскресенья 22 июня, у нас есть неопровержимые
доказательства, что до этого часа она была жива и здорова. В среду в
двенадцать часов дня в Сене у заставы Дюруль был обнаружен женский труп. Это
произошло - даже если предположить, что Мари Роже бросили в реку не позже
чем через три часа после того, как она ушла из дому, - всего лишь через трое
суток после ее ухода, через трое суток час в час. Однако было бы чистейшей
нелепостью считать, будто убийство (если она действительно была убита) могло
совершиться настолько быстро после ее ухода, что убийцы успели бросить тело
в реку до полуночи. Те, кто творит столь гнусные преступления, предпочитают
ночной мрак свету дня... Другими словами, если тело, найденное в реке, это
действительно тело Мари Роже, оно могло пробыть в воде не более двух с
половиной или - с большой натяжкой - ровно трех суток. Как показывает весь
прошитый опыт, тела утопленников или тела жертв убийства, брошенные в реку
вскоре после наступления смерти, всплывают, только когда процесс разложения
зайдет достаточно далеко, то есть не ранее, чем через шесть - десять дней.
Даже в тех случаях, когда такой труп всплывает ранее пяти-шести дней, так
как над ним выстрелили из пушки, он вскоре вновь опускается на дно, если его
не успеют извлечь из воды. Итак, мы должны задать себе вопрос, что в этом
случае вызвало отклонение от обычных законов природы? ...Если же
изуродованное тело пролежало на берегу до ночи со вторника на среду, в этом
месте должны были бы отыскаться какие-нибудь следы убийц. Кроме того,
представляется сомнительным, чтобы труп всплыл так скоро, даже если его
бросили в реку через два дня после убийства. И далее, весьма маловероятно,
чтобы злодеи, совершившие убийство, вроде предполагающегося здесь, бросили
тело в воду, не привязав к нему предварительно какого-нибудь груза, когда
принять подобную предосторожность не составило бы ни малейшего труда".
По мнению автора статьи, этот труп должен был пробыть в воде "не
каких-то трое суток, а впятеро дольше", поскольку разложение зашло так
далеко, что Бове не сразу его опознал. Однако этот довод был полностью
опровергнут. Затем в статье говорилось:
"Так каковы же факты, ссылаясь на которые мосье Бове утверждает, будто
убитая - без сомнения, Мари Роже? Он разорвал рукав платья убитой и теперь
заявляет, что видел особые приметы, вполне его удовлетворившие. Широкой
публике, конечно, представляется, что под этими особыми приметами
подразумеваются шрамы или родинки. На самом же деле он потер руку и
обнаружил - волоски! На наш взгляд, трудно найти менее определенную примету,
и убедительна она не более, чем ссылка на то, что в рукаве обнаружилась
рука! В этот вечер мосье Бове не вернулся в пансион, а в семь часов послал
мадам Роже известие, что расследование касательно ее дочери все еще
продолжается. Если даже допустить, что преклонный возраст и горе мадам Роже
не позволяли ей самой побывать там (а допустить это очень нелегко!), то,
несомненно, должен был найтись кто-то, кто счел бы необходимым поспешить
туда и принять участие в расследовании, если они были уверены, что это
действительно тело Мари. Но никто туда не отправился. Обитателям дома на
улице Паве-Сент-Андре вообще ничего не было сказано, и они даже не слыхали о
том, что произошло. Мосье Сент-Эсташ, поклонник и жених Мари, живший в
пансионе ее матери, показал под присягой, что про обнаружение тела своей
нареченной он узнал только на следующее утро, когда к нему в спальню вошел
мосье Бове и рассказал ему о событиях прошлого вечера. Нам кажется, что,
учитывая характер новости, она была принята весьма спокойно и хладнокровно".
Вот так газета стремилась создать впечатление, что близкие Мари
оставались равнодушными и бездеятельными - картина, несовместимая с
предположением, будто они верили, что найден действительно ее труп. Эти
инсинуации вкратце сводились к следующему: Мари при пособничестве своих
друзей покинула город по причинам, бросающим тень на ее добродетель, и когда
из Сены был извлечен труп, имевший некоторое сходство с исчезнувшей
девушкой, указанные друзья воспользовались этим, чтобы внушить всем мысль,
будто она мертва. Однако "Этуаль" опять излишне поторопилась. Выяснилось,
что равнодушие и бездеятельность целиком относятся к области вымыслов, что
старушка действительно была очень слаба и волнение лишило ее последних сил,
что Сент-Эсташ не только не выслушал это известие с полным хладнокровием, но
совсем обезумел от горя, и мосье Бове, увидя его отчаяние, убедил кого-то из
его родственников остаться с ним и помешать ему отправиться на эксгумацию.
Более того, хотя "Этуаль" объявила, что труп был вторично погребен на
общественный счет, что близкие Мари Роже наотрез отказались оплатить даже
очень дешевые похороны и что никто из них не присутствовал на церемонии, -
хотя, повторяю, "Этуаль" утверждала все это для подкрепления впечатления,
которое она стремилась создать у своих читателей, каждое из перечисленных
утверждений было решительным образом опровергнуто. В одном из последующих
номеров этой газеты была предпринята попытка бросить подозрение на самого
Бове. Редактор в своей статье заявил:
"И вот все изменяется. Нам сообщают, что однажды, когда в роме мадам
Роже находилась мадам Б., мосье Бове, собиравшийся уходить, сообщил ей, что
они ждут жандарма и что она, мадам Б., не должна ничего говорить жандарму до
его возвращения, а предоставить все объяснения ему... В настоящий момент,
насколько можно заключить, мосье Бове хранит в своей голове все
обстоятельства дела. Без мосье Бове буквально нельзя и шагу ступить, ибо,
куда ни поворачиваешь, обязательно натыкаешься на него... По какой-то
причине он твердо решил не позволять никому другому принимать участие в
расследовании и, как утверждают родственники мужского пола, он оттер их в
сторону самым странным образом. Он, как кажется, всячески старался
воспрепятствовать тому, чтобы родственники увидели труп".
Нижеследующий факт как будто подтверждает подозрения, брошенные на Бове
этой статьей. За несколько дней до исчезновения девушки какой-то посетитель,
оставшись один в конторе Бове, заметил в замочной скважине розу, а на
висевшей поблизости грифельной доске было написано "Мари".
Общее мнение, однако, насколько мы могли судить по газетам, склонялось
к тому, что Мари стала жертвой шайки бандитов, которые увезли ее на тот
берег реки, надругались над ней и убили. Однако "Коммерсьель", [Нью-йоркская
"Джорнел оф коммерс".] газета весьма влиятельная, всячески оспаривала это
предположение. Я приведу несколько абзацев с ее страниц.
"Мы убеждены, что следствие все это время в той мере, в какой оно
занималось заставой Дюруль, шло по ложному следу. Невозможно предположить,
чтобы кто-нибудь, столь известный публике, как эта молодая особа, мог пройти
незамеченным три квартала, а увидевшие ее люди не забыли бы об этом, так как
ею интересовались все, кому она была известна. И вышла она из дома в час,
когда улицы были полны народа... Прежде чем она достигла бы заставы Дюруль
или улицы Дром, ее неизбежно узнали бы два десятка прохожих, и все же не