Страница:
Ни разу за всю свою жизнь Гектору так сильно не хотелось вернуться на войну, чтобы сражаться и убивать. В это мгновение война и возможная гибель казались ему удивительно простыми. Это жизнь была сложна.
Он поднял глаза. По коридору к нему шли его братья Диос и Парис, приглушенно разговаривая друг с другом. При виде Гектора лицо Диоса просветлело; потом Гектора увидел и Парис. Несмотря на лежавшую на сердце печаль, Гектор не мог удержаться от улыбки, увидев, что Парис носит нагрудник и держит под мышкой бронзовый шлем.
«Никто не мог бы выглядеть в таком облачении более нелепо», – подумал Гектор.
Парис всегда был неуклюжим, неловким в движениях и в наряде воина выглядел почти комично. Диос не носил доспехов, на нем была лишь белая туника и зеленый, как листья, плащ.
– Ну, что вы там без нас решили, брат? – спросил Диос, перестав улыбаться.
– Ничего, о чем тебе стоит беспокоиться, Диос. Мы говорили только о предстоящем путешествии Геликаона на запад.
Парис шагнул вперед и сердито уставился брату в глаза.
– Вы не пошлете Елену обратно в Спарту, – сказал он.
– А почему мы должны туда ее посылать? – удивленно спросил Гектор.
– Думаешь, я идиот? Это то, чего требует Агамемнон. Это то, из-за чего началась дурацкая война!
Гектор вздохнул.
– Я не думаю, что ты идиот, Парис. Но сейчас ты не дал себе труда подумать. Требование вернуть Елену было простым предлогом. Агамемнону она не нужна, и он знал, когда выдвигал свое требование, что отцу придется ему отказать.
– Это я знаю! – огрызнулся Парис. – Но это не меняет дела: Агамемнон воспользовался отказом отца, чтобы собрать союзников. Значит, если бы на его требование согласились, это ослабило бы микенский союз. Разве не так?
Гектор покачал головой.
– Сейчас уже не так, Парис. Если бы мы согласились с самого начала, тогда, возможно, наши враги не были бы столь многочисленными. Но сейчас все обстоит по-другому, брат. Царь уже мертв, и царица убита. Эта война будет вестись до последней капли крови. Никто не отступит. Либо падут Микены, либо падет Золотой Город.
– Значит, они придут сюда? – спросил Диос. – Мы не можем их остановить?
– Они придут – с севера, с юга, с моря. Агамемнон, Менелай, Ахилл, Одиссей… – голос Гектора на мгновение прервался. – И все мелкие царьки, главари разбойничьих шаек, наемники, ищущие поживы.
– Но ты будешь здесь и разобьешь их, – сказал Диос.
– Если на то будет воля богов, Диос, я буду здесь. Как и вы, мои братья.
Диос открыто рассмеялся и хлопнул Париса по спине.
– Ты слышал, Парис? Ты станешь героем!
Взяв у Париса шлем, Диос нахлобучил его брату на голову. Шлем был слишком велик и сполз тому на глаза.
– Похоже, великий Геракл вернулся из Элизиума!
Парис стащил шлем и бросил им в Диоса, но тот увернулся. Шлем ударился о стену и зазвенел на полу. Парис кинулся на Диоса и схватил его за тунику. Диос покачнулся, оба упали. Диос попытался встать, но Парис ухватил его за лодыжку и потянул обратно.
Гектор улыбнулся, вспомнив детство. Диос и Парис всегда были близкими друзьями. Они представляли собой странную пару: Диос, непослушный и своенравный, и Парис, тихий и ученый.
Внезапно прогремел голос Приама:
– Что, во имя Аида, тут происходит?!
Два брата перестали бороться и вскочили. Приам с раскрасневшимся от гнева лицом подошел и сердито уставился на них.
– Клянусь яйцами Ареса, вы что, идиоты? – закричал он. – Сыновья Приама не ссорятся, как дети!
– Прости, отец, – сказал Парис. – Это я виноват.
– Думаешь, мне интересно, кто из вас виноват? Убирайтесь с глаз моих, вы, оба!
Он показал на помятый бронзовый шлем.
– Чей он?
– Мой, отец, – ответил Парис.
Приам подцепил ногой шлем и ловко подбросил его вверх, послав в сторону Париса. Юноша нерешительно протянул руки, и шлем ударил его по пальцам. С криком боли он отпрыгнул назад, а шлем снова запрыгал по полу.
– Я, должно быть, был болен лихорадкой, когда тебя породил, – язвительно усмехнулся Приам, повернулся и зашагал обратно в Янтарную Комнату.
Оскорбление эхом отдалось в коридоре; Парис остался стоять с пришибленным видом.
Гектор подобрал шлем и протянул ему.
– У отца сейчас много забот, брат, – сказал Гектор.
– Может быть, – безрадостно отозвался Парис. – Но разве он когда-нибудь упускал возможность унизить своих сыновей?
Диос шагнул вперед и обнял младшего брата за плечи.
– Не относись к этому так серьезно, Парис, – посоветовал он. – Приам старый и все чаще болеет. Если повезет, мы с тобой проживем достаточно долго, чтобы помочиться на его погребальный костер.
Парис ухмыльнулся.
– Это ободряющая мысль.
Три брата вышли из дворца на утренний свет. Диос и Парис отправились в нижний город, а Гектор вернулся в свой дворец.
Тем он нашел маленького Астианакса, игравшего в саду с нянькой. Ребенок, облаченный в маленький кожаный нагрудник и шлем, бил игрушечным мечом по щиту, который держала нянька.
Увидев Гектора, мальчик бросил деревянный клинок и побежал к Гектору с криком:
– Папа!
Тот упал на одно колено, подхватил Астианакса, подбросил высоко в воздух и поймал.
Астианакс восторженно завизжал. Гектор крепко обнял его.
– Ты будешь теперь чудовищем, папа? – спросил Астианакс.
Гектор посмотрел в сапфирово-голубые глаза ребенка.
– А что должно делать чудовище?
– Оно убивает людей, – ответил Астианакс.
Гектор снял с головы мальчика маленький шлем и взъерошил рыжие волосы.
– А могу я немного побыть просто папой и крепко тебя обнять?
– Нет! – закричал Астианакс. – Я хочу убить чудовище!
Гектор опустил ребенка на землю, а сам встал на колени.
– Давай, попытайся, – прорычал он и, оскалив зубы, взревел оглушительно, как лев.
Астианакс завизжал и отбежал на несколько шагов, чтобы спрятаться за няньку.
Потом, подобрав деревянный меч и размахивая им, маленький мальчик ринулся на Гектора.
Глава 4
Он поднял глаза. По коридору к нему шли его братья Диос и Парис, приглушенно разговаривая друг с другом. При виде Гектора лицо Диоса просветлело; потом Гектора увидел и Парис. Несмотря на лежавшую на сердце печаль, Гектор не мог удержаться от улыбки, увидев, что Парис носит нагрудник и держит под мышкой бронзовый шлем.
«Никто не мог бы выглядеть в таком облачении более нелепо», – подумал Гектор.
Парис всегда был неуклюжим, неловким в движениях и в наряде воина выглядел почти комично. Диос не носил доспехов, на нем была лишь белая туника и зеленый, как листья, плащ.
– Ну, что вы там без нас решили, брат? – спросил Диос, перестав улыбаться.
– Ничего, о чем тебе стоит беспокоиться, Диос. Мы говорили только о предстоящем путешествии Геликаона на запад.
Парис шагнул вперед и сердито уставился брату в глаза.
– Вы не пошлете Елену обратно в Спарту, – сказал он.
– А почему мы должны туда ее посылать? – удивленно спросил Гектор.
– Думаешь, я идиот? Это то, чего требует Агамемнон. Это то, из-за чего началась дурацкая война!
Гектор вздохнул.
– Я не думаю, что ты идиот, Парис. Но сейчас ты не дал себе труда подумать. Требование вернуть Елену было простым предлогом. Агамемнону она не нужна, и он знал, когда выдвигал свое требование, что отцу придется ему отказать.
– Это я знаю! – огрызнулся Парис. – Но это не меняет дела: Агамемнон воспользовался отказом отца, чтобы собрать союзников. Значит, если бы на его требование согласились, это ослабило бы микенский союз. Разве не так?
Гектор покачал головой.
– Сейчас уже не так, Парис. Если бы мы согласились с самого начала, тогда, возможно, наши враги не были бы столь многочисленными. Но сейчас все обстоит по-другому, брат. Царь уже мертв, и царица убита. Эта война будет вестись до последней капли крови. Никто не отступит. Либо падут Микены, либо падет Золотой Город.
– Значит, они придут сюда? – спросил Диос. – Мы не можем их остановить?
– Они придут – с севера, с юга, с моря. Агамемнон, Менелай, Ахилл, Одиссей… – голос Гектора на мгновение прервался. – И все мелкие царьки, главари разбойничьих шаек, наемники, ищущие поживы.
– Но ты будешь здесь и разобьешь их, – сказал Диос.
– Если на то будет воля богов, Диос, я буду здесь. Как и вы, мои братья.
Диос открыто рассмеялся и хлопнул Париса по спине.
– Ты слышал, Парис? Ты станешь героем!
Взяв у Париса шлем, Диос нахлобучил его брату на голову. Шлем был слишком велик и сполз тому на глаза.
– Похоже, великий Геракл вернулся из Элизиума!
Парис стащил шлем и бросил им в Диоса, но тот увернулся. Шлем ударился о стену и зазвенел на полу. Парис кинулся на Диоса и схватил его за тунику. Диос покачнулся, оба упали. Диос попытался встать, но Парис ухватил его за лодыжку и потянул обратно.
Гектор улыбнулся, вспомнив детство. Диос и Парис всегда были близкими друзьями. Они представляли собой странную пару: Диос, непослушный и своенравный, и Парис, тихий и ученый.
Внезапно прогремел голос Приама:
– Что, во имя Аида, тут происходит?!
Два брата перестали бороться и вскочили. Приам с раскрасневшимся от гнева лицом подошел и сердито уставился на них.
– Клянусь яйцами Ареса, вы что, идиоты? – закричал он. – Сыновья Приама не ссорятся, как дети!
– Прости, отец, – сказал Парис. – Это я виноват.
– Думаешь, мне интересно, кто из вас виноват? Убирайтесь с глаз моих, вы, оба!
Он показал на помятый бронзовый шлем.
– Чей он?
– Мой, отец, – ответил Парис.
Приам подцепил ногой шлем и ловко подбросил его вверх, послав в сторону Париса. Юноша нерешительно протянул руки, и шлем ударил его по пальцам. С криком боли он отпрыгнул назад, а шлем снова запрыгал по полу.
– Я, должно быть, был болен лихорадкой, когда тебя породил, – язвительно усмехнулся Приам, повернулся и зашагал обратно в Янтарную Комнату.
Оскорбление эхом отдалось в коридоре; Парис остался стоять с пришибленным видом.
Гектор подобрал шлем и протянул ему.
– У отца сейчас много забот, брат, – сказал Гектор.
– Может быть, – безрадостно отозвался Парис. – Но разве он когда-нибудь упускал возможность унизить своих сыновей?
Диос шагнул вперед и обнял младшего брата за плечи.
– Не относись к этому так серьезно, Парис, – посоветовал он. – Приам старый и все чаще болеет. Если повезет, мы с тобой проживем достаточно долго, чтобы помочиться на его погребальный костер.
Парис ухмыльнулся.
– Это ободряющая мысль.
Три брата вышли из дворца на утренний свет. Диос и Парис отправились в нижний город, а Гектор вернулся в свой дворец.
Тем он нашел маленького Астианакса, игравшего в саду с нянькой. Ребенок, облаченный в маленький кожаный нагрудник и шлем, бил игрушечным мечом по щиту, который держала нянька.
Увидев Гектора, мальчик бросил деревянный клинок и побежал к Гектору с криком:
– Папа!
Тот упал на одно колено, подхватил Астианакса, подбросил высоко в воздух и поймал.
Астианакс восторженно завизжал. Гектор крепко обнял его.
– Ты будешь теперь чудовищем, папа? – спросил Астианакс.
Гектор посмотрел в сапфирово-голубые глаза ребенка.
– А что должно делать чудовище?
– Оно убивает людей, – ответил Астианакс.
Гектор снял с головы мальчика маленький шлем и взъерошил рыжие волосы.
– А могу я немного побыть просто папой и крепко тебя обнять?
– Нет! – закричал Астианакс. – Я хочу убить чудовище!
Гектор опустил ребенка на землю, а сам встал на колени.
– Давай, попытайся, – прорычал он и, оскалив зубы, взревел оглушительно, как лев.
Астианакс завизжал и отбежал на несколько шагов, чтобы спрятаться за няньку.
Потом, подобрав деревянный меч и размахивая им, маленький мальчик ринулся на Гектора.
Глава 4
Кровь на рыночной площади
Торговец Плотей влюбился в Трою за те шесть лет, что прожил в этом городе. Несмотря на то что он был чужестранцем, его тепло встретили соседи, с ним учтиво обращались другие торговцы, и он начал считать Золотой город своим домом по сердцу, если не по крови. Жизнь была добра к Плотею, и он каждый день возносил благодарности в храме Гермеса, жертвуя богу торговли, обутому в крылатые сандалии, белых голубей. Десять раз в году он приносил жертвы и Афине, богине-хранительнице Трои, и раз в году жертвовал десять золотых слитков храму Зевса – Отца Всего Сущего.
Плотей был прежде всего человеком религиозным и благочестивым, а в своих родных краях считался человеком непоколебимо верным. Этой славой он гордился всю жизнь. До сегодняшнего дня.
Плотей тихо сидел с гостем в укромном уголке своего сада, неподалеку горела жаровня. Посетитель был младше и тоньше тучного Плотея; торговец был краснолицым и дружелюбным, а у его гостя были впалые щеки и холодные глаза.
Холодный ветер пронесся по саду. Угольки взвились над жаровней. Гость тихо выругался. Плотей увидел, как он отряхивает свой голубой плащ, и понял, что на одежду попал горячий пепел.
Плотей потер глаза. Они слезились от яркого солнечного света, из-за которого болела голова.
– В доме было бы теплее, – сказал его гость.
– Да, – согласился Плотей. – Но здесь, на холоде, Актоний, нас никто не услышит.
– Ты уже знаешь, что от тебя требуется, – сказал Актоний, потянув себя за тонкую черную бородку. – Нам больше не нужно об этом говорить.
– Ты не понимаешь, что предлагаешь мне, – возразил Плотей.
Актоний поднял руку и помахал пальцем.
– Я ничего не предлагаю, Плотей. Я принес тебе приказ твоего повелителя. Твой царь желает смерти своего врага. Ты и твои сыновья убьют этого злого человека.
– Вот так просто? – краснея, огрызнулся Плотей. – Мои мальчики достаточно храбры, но не обучены таким делам. А я, как ты видишь, в полной мере наслаждался прекрасной едой Трои. Почему это просят сделать именно нас? Почему не людей вроде тебя? Почему не воинов и не наемных убийц?
Холодные глаза гостя стали еще жестче.
– Итак, – сказал он, – теперь ты ставишь под сомнение мудрость своего повелителя. Ты, червь! Все, что у тебя есть, дал тебе царь Агамемнон. Ты поклялся служить ему всеми силами, что бы ему ни понадобилось. А теперь пятишься при первой же опасности.
– Она не первая, – с вызовом ответил Плотей. – Я и мои сыновья собирали сведения и посылали донесения. Мы много раз рисковали жизнью. Но едва мы выполним сегодняшнее задание – если и в самом деле сможем его выполнить – от нас здесь больше не будет пользы. Ты что, не понимаешь этого? Когда весной придут наши войска, разве не ценным будет иметь верных людей внутри города?
– Конечно. И у нас будут такие люди, – ответил Актоний. – Думаешь, вы единственные шпионы в Трое?
Он встал.
– Как я тебе сказал, Геликаон сейчас во дворце, на встрече с Приамом. Возвращаться он будет через нижний город. Ты и твои сыновья подстережете его и вместе нанесете удар.
– Он был добр к нам, – грустно проговорил Плотей.
– Так мне и сказали, – глумливо ухмыльнулся Актоний. – Ты обедал в его доме, он заключал с тобой торговые сделки, в день совершеннолетия твоего младшего сына Геликаон подарил ему пони. Вот почему вас выбрали для этой задачи. Мы пытались посылать воинов. Мы пытались посылать наемных убийц. Но он всегда ускользал от смерти. Он хитрый, и умный, и быстрый, и сильный. Но немногие люди ожидают, что им придется защищаться от своих друзей.
Актоний закутался в плащ и шагнул прочь от жаровни. Оглянувшись, он сказал:
– Как только дело будет сделано, как можно быстрей отправляйтесь на берег. Возьмите столько ваших богатств, сколько сможете унести.
– Ты будешь на корабле, который станет нас ждать? – спросил Плотей.
– Нет. Я еще на некоторое время останусь в Трое, но ты больше меня не увидишь, Плотей. Ну… если только не провалишь дело. Царь Агамемнон не тратит времени на тех, кто не оправдывает его доверия. А теперь тебе лучше приготовиться. У тебя есть друг, которого надо убить.
Тобиос, торговец драгоценностями, завязал на шее тяжелый шерстяной плащ и потопал ногами: было холодно. Ранним утром толпа была густой, но теперь поредела: люди отправлялись в харчевни за полуденной трапезой.
«Покамест день удался», – подумал торговец.
Кулон, который купил Геликаон, уже сделал день удачным, но в придачу Тобиос продал три броши и янтарный браслет. Он боролся с искушением позвать слуг, убрать свой прилавок и двинуться домой, к теплому очагу. Однако мысли о долгих годах, проведенных на грани разорения и голодной смерти, удержали его от столь сумасбродного поступка.
Хотя Тобиос промерз до костей, он остался на месте, съежившись у холщового ограждения позади прилавка. Еще настанет время для праздного времяпрепровождения, сказал он себе, когда наступит зима. Тогда он сможет проводить больше времени в мастерских, надзирая за изготовлением брошей и браслетов, колец и всякой утвари. Мода на янтарь держалась уже несколько лет. Она не продлится долго. В вопросах моды троянцы были переменчивы.
Пять лет назад в моде были рубины, кораллы и темно-красные туники и плащи. Главным цветом был красный. А потом, очень быстро, стал преобладать черный. У египетского торговца по имени Ктхосис имелась превосходная краска, благодаря которой черная одежда при стирке не линяла. У женщин Трои были тогда в моде браслеты и серьги из эбенового дерева и обсидиана.
А теперь вот янтарь. «Что будет следующим?» – гадал Тобиос. Вполне вероятно, голубое. Ляпис-лазурь никогда по-настоящему не выходила из моды и могла быть очень дорогой. Чем голубее был ляпис, тем дороже камень. Многих женщин – и мужчин, если уж на то пошло, – соблазняли, говоря им, что глаза у них цвета ляпис-лазури.
Тобиос заметил появившихся на площади микенского торговца Плотея и его сыновей. Он помахал в знак приветствия, но те, с головой уйдя в серьезную беседу, не заметили его.
Может, даже известный своей удачливостью Плотей начал чувствовать гнет бессмысленной войны? Пока его корабли не захватили и не потопили, и это раздражало. Не потому, что Тобиос хотел бы увидеть, как честные моряки погибли в Зеленом море, а потому, что из-за удачливости Плотея товары, которыми тот торговал, могли продаваться дешевле, а это сдерживало цены, уменьшало прибыли и снижало доходы. Другие торговцы начинали завидовать этому человеку, но Тобиос не тратил времени на такие пагубные чувства. Плотей, как говорили, был религиозным и приносил жертвы многим богам. В ответ, возможно, боги к нему благоволили.
Тобиосу очень хотелось бы подкупить богов этой земли, но, если бы он так поступил, об этом наверняка услышал бы Пророк и покарал бы смертью. Или чем-нибудь похуже. Говорили, несколько лет назад Пророк проклял человека и заразил его проказой. А один из слуг Тобиоса рассказывал историю о человеке, который рассердил Пророка и на следующее утро проснулся слепым на оба глаза.
Лучше уж рискнуть вызвать гнев неизвестных богов, которые, может, существуют, а может, нет, чем гнев Пророка, который существует наверняка.
Теперь ветер «коса» дул очень сильно, свистя вокруг холщового заслона и под ним. Тобиос достал с полки под прилавком старую шерстяную шапку и натянул ее на выкрашенные в рыжий цвет волосы.
Выпрямившись, он увидел, что к нему направляется царский сын, Парис. Мальчик носил доспехи и помятый шлем.
Тобиос оглядел рынок в поисках пышнотелой Елены, которая обычно ходила вместе с Парисом. Они были милой парой и нравились Тобиосу. Елена была простая, полная женщина с волосами мышиного цвета и милой улыбкой. Муж явно ее обожал. Всякий раз, отправляясь за покупками в одиночку, Парис покупал для нее самые экстравагантные вещи – драгоценности, которые осмеливались носить только красавицы. На следующий день она тихонько приходила на площадь и обменивала их на что-нибудь другое. Вкус Елены был довольно простым. Она выбирала броши из-за формы камня или красивой поверхности, предпочитая оправленное в серебро оправленному в золото.
Тобиос улыбнулся молодому человеку, когда тот приблизился к прилавку.
– Холодное утро, повелитель, без сомнения, – сказал торговец.
– Я завидую твоему плащу, Тобиос, – ответил Парис. – Доспехи не спасают от холода.
– Мне об этом говорили, повелитель. Сегодня намечается битва?
Парис улыбнулся ему мальчишеской улыбкой.
– Если бы и случилась битва, Тобиос, от меня было бы не больше пользы, чем рыбе от перьев.
– Сноровку в сражении сильно переоценивают, – доверительно сообщил Тобиос. – За свою долгую жизнь я узнал, что быстрота ног куда нужнее умения пользоваться оружием. Хотя находчивость лучше и того, и другого.
– Ты побывал на многих войнах? – спросил Парис, рассматривая изящный браслет.
– На слишком многих, господин.
Тобиос вздрогнул от нахлынувших мрачных воспоминаний и, сменив тему беседы, сказал:
– Вещица, которую ты держишь, была сделана моим внуком. Это его первый действительно умелый образчик ювелирного искусства.
Краешком глаза Тобиос увидел Геликаона, идущего через толпу. Торговец нахмурился. Он надеялся, что Геликаон пришел не затем, чтобы вернуть купленный кулон.
Снова сосредоточившись на Парисе, Тобиос терпеливо ждал, когда молодой человек получше рассмотрит браслет. Браслет был выполнен из крученой серебряной проволоки, обернутой вокруг нанизанных на нее семи маленьких огненных опалов. Юный Аарон становился искусным мастером.
– Осмелюсь сказать, повелитель, прекрасная Елена сочтет эту вещицу особенно привлекательной.
Не успел Парис ответить, как прозвучал пронзительный крик:
– Отец! Нет! Это не он!
Тобиос посмотрел мимо Париса и увидел, что тучный Плотей дерется с Геликаоном. На какой-то миг это показалось комичным: толстый пожилой торговец в ярко-красной тунике борется рядом с прилавком с пирожками со стройным, облаченным в белое воином.
Присмотревшись внимательней, Тобиос увидел, что воин в белом – не Геликаон. Это был Деифобос, один из незаконнорожденных сыновей Приама, известный как Диос. Тобиос недоумевал, зачем такому мирному человеку, как Плотей, рисковать, оскорбляя сына царя… Но тут на тунику Диоса брызнули красные капли, и солнечный свет блеснул на клинке, который держал Плотей. Диос потянулся, чтобы схватить Плотея за запястье, но торговец выдернул руку и снова ударил Диоса ножом в грудь.
Теперь одежда жертвы была залита кровью, красные ручейки бежали по его ногам. Однако он продолжал бороться. Сыновья Плотея ринулись к отцу. Тобиос подумал, что они оттащат его, но вместо этого они тоже обнажили кинжалы и начали наносить удары раненому царевичу.
– Парис! Парис! – закричал Диос, и Тобиос увидел, как он протянул руку к брату.
Потом еще в него еще раз попал клинок, и он согнулся, кровь хлынула у него изо рта.
Тобиос посмотрел на Париса. Юный царевич стоял неподвижно, как статуя, застыв в оцепенении от страха. Тобиос выхватил меч из ножен Париса и побежал к убийцам, крича во всю глотку:
– Убийцы! Наемные убийцы!
Младший сын Плотея развернулся к Тобиосу. На лице юноши были красные брызги, на ноже для сдирания шкур запеклась кровь. Он посмотрел на продавца драгоценностей, уронил нож и побежал. Старший сын при появлении рыжебородого торговца схватил отца и потащил прочь. Тобиос сделал выпад мечом, клинок угодил молодому человеку в висок и рассек кожу. Брызнула кровь, юноша качнулся вбок и, спотыкаясь, сделал несколько неверных шагов.
– Наемные убийцы! – снова закричал Тобиос. – Держите их!
Еще один торговец подбежал сзади к раненому и ударил его дубинкой. Тот упал ничком, потеряв сознание.
Стоя над телом Диоса, Плотей пораженно посмотрел в глаза Тобиоса и покачал головой.
– Я не хотел этого, – заплакал Плотей. – Клянусь всеми богами, Тобиос, у меня не было выбора!
– Ты, червь! – сердито крикнул кто-то в толпе.
Тобиос узнал в кричавшем торговца Актония. Ринувшись вперед, тот вонзил кинжал глубоко в шею Плотея. Кровь хлынула из раны, и Плотей рухнул лицом на камни.
Тобиос встал на колени рядом с Диосом. Глаза царевича были открытыми, но незрячими. Ножевые раны на лице и шее больше не кровоточили. Человек, который убил Плотея, тоже встал на колени рядом с телом. Тобиос посмотрел в темные глаза Актония.
– Я думал, такой знаменитый боец будет сражаться лучше, – заметил Актоний, глядя на труп.
– Знаменитый боец?
– А разве кто-то не сказал, что это был ужасный Геликаон?
– Люди ошиблись. Это Деифобос, сын Приама.
Поднявшись на ноги, Тобиос вернулся к своему прилавку. Парис все еще стоял там с отвисшей челюстью, с глазами, полными слез.
– Он мертв, да? – прошептал он.
– Человек, которого столько раз ударяют кинжалом, обычно умирает.
Парис застонал.
– Он звал меня, а я не подошел. Я не мог сдвинуться с места, Тобиос.
– Так подойти к нему сейчас, – негромко проговорил Тобиос. – Сыну царя негоже лежать в одиночестве в пыли на рыночной площади.
Но Парис, казалось, прирос к месту.
– Ох, Тобиос, я его подвел. Он был моим самым лучшим другом, а когда я был ему нужен, я ничего не сделал.
Тобиос сдержался и постарался скрыть свое отвращение. Парис был бесхребетным человеком, но хорошим покупателем. Торговцы недолго остаются при деле, если отваживают таких клиентов.
Тут Тобиос увидел, что молодой человек смотрит на него умоляюще. Тобиос вздохнул. Он знал, что нужно царевичу. То, что нужно всем трусам.
– Ты ничего не смог бы поделать, повелитель, – сказал торговец, постаравшись вложить в эту ложь столько искренности, сколько смог. – Первые удары уже были смертельными. Ринувшись туда, ты бы рисковал впустую погибнуть сам. Ты действовал мудро.
Парис покачал головой, но ничего не сказал.
Слишком поздно на рынке появилась группа воинов. Они подняли тело Диоса и понесли к Скейским воротам. Тобиос огляделся в поисках Актония, но тот исчез.
«Как странно, – подумал Тобиос. – Приам наверняка вознаградил бы человека, прикончившего убийцу одного из его сыновей».
Оставив Приама и Геликаона погруженными в беседу в Янтарной Комнате, Андромаха прошла в мегарон и там, в толпе, заметила Антифона. Его трудно было не заметить: он все еще был самым крупным человеком в Трое, хотя теперь большая часть его веса приходилась на мышцы. Когда-то он наслаждался почти геракловскими трапезами, но теперь прославился своими суровыми тренировками. Андромахе очень нравился Антифон, но она была не в настроении для праздной беседы.
– Ты не видел Гектора? – быстро спросила она.
– Видел несколько мгновений назад. Он покинул дворец.
Антифон наклонился к ней и прошептал:
– У тебя обеспокоенный вид, дорогая.
– У меня был трудный день, – ответила Андромаха.
– Теперь так много трудных дней… Гектор тоже выглядел удрученным. Между вами все хорошо?
Андромаха помедлила, прежде чем ответить, а когда все же заговорила, ей самой показались неискренними ее слова:
– Между нами любовь, Антифон. Поэтому в конце концов все будет хорошо. Я должна в это верить.
– Он тебя обожает. Поэтому, надеюсь, ты права.
Андромаха посмотрела в глаза великана и поняла, что тот хочет сказать еще что-то, но их беседу прервало появление царского сына и советника, Полита. Сутулый и лысый, Полит, казалось, каждый год старился на четыре. Лицо его было бледным, глаза обведены темными кругами, уголки рта вечно опущены.
– Нам нужно поговорить, Антифон, – сказал он.
– Ты забыл о манерах, брат, – заметила Андромаха.
Только теперь Полит заметил ее, и его усталое лицо окрасилось смущенным румянцем.
– Прости, сестра, – сказал он. – Пожалуйста, прости меня.
– Не надо извиняться, Полит. Ты явно больше нуждаешься в компании Антифона, чем я. Поэтому я покину вас обоих и дам вам поговорить.
Андромаха оставила мегарон и в сопровождении двух телохранителей отправилась обратно во дворец Гектора.
Как только она оказалась на улице, ее снова одолели мрачные думы. Она понимала, чего боится Гектор. С самого начала они были друг с другом честны, поэтому Гектор знал, что она любит Геликаона. Теперь же мысль о том, что жена поплывет через Зеленое море с его другом, могла поселиться в голове Гектора, как червяк в яблоке.
Андромаха остановилась у колодца; ее охватило смятение. Один из телохранителей, решив, что она хочет пить, вытянул ведро. Андромаха поблагодарила его и отхлебнула воды из деревянного черпака.
Внезапно она вспомнила о Каллиопе. Милая, жестоко обиженная жизнью, храбрая Каллиопа! Андромахе вспомнились подлые убийцы, горящее поместье и Каллиопа, которая, стоя во весь рост на склоне холма, выпускала стрелы в наемных убийц. Слезы навернулись на глаза Андромахи, она постаралась удержать в памяти только этот героический образ, но не смогла: холодная реальность снова заставила ее увидеть черную стрелу, вонзившуюся в Каллиопу.
А теперь все, что осталось от ее любимой, – это несколько костей, которые Андромаха собрала из пепла погребального костра. Кости хранились в ларце из эбенового дерева, окованного серебром, под окном в ее спальне.
Андромаха мечтала вернуть кости на Благословенный остров и похоронить их в тамарисковой роще рядом с храмом Артемиды. Но Верховная жрица собиралась швырнуть кости Каллиопы в яму и заставить ее душу вечно служить Минотавру.
– Ты хорошо себя чувствуешь, госпожа? – спросил Эфений, младший из ее телохранителей. – Ты очень бледна.
Он был серьезным молодым человеком, двоюродным братом Хеона, который погиб вместе с Каллиопой в тот день, когда напали наемные убийцы.
– Я чувствую себя прекрасно, – ответила Андромаха светловолосому воину.
То была ложь.
Каллиопа обожала богиню Артемиду, молилась ей по многу раз на дню. Вознаградится ли хоть как-то это обожание?
Изнасилованная в детстве, преданная своей семьей, а потом погибшая от рук наемных убийц, когда ей не исполнилось и двадцати… И даже теперь, после смерти, с ней должны были обойтись жестоко.
На мгновение Андромаха подумала: не помолиться ли богине, но ее боль возопила, возражая.
«Ты думаешь, Артемиду или кого-нибудь другого из богов хоть немного заботит твоя жизнь или жизнь Каллиопы? Подумай об этом! Разве хоть на одну из ваших молитв пришел ответ?»
Внезапно Андромаха улыбнулась, хотя мысли ее были горьки. Когда она впервые покинула Теру, она хотела одного: вернуться на Благословенный остров, к своей простой жизни с Каллиопой. Она молилась об этом – и о свободе, которой никогда не знала ни до, ни после. Во время своих первых несчастных дней в Трое она мечтала, чтобы Геликаон увез ее на «Ксантосе», и об этом тоже молилась. А теперь боги решили извращенным способом исполнить обе ее молитвы – это было все равно что повернуть клинок, воткнутый ей в живот.
Плотей был прежде всего человеком религиозным и благочестивым, а в своих родных краях считался человеком непоколебимо верным. Этой славой он гордился всю жизнь. До сегодняшнего дня.
Плотей тихо сидел с гостем в укромном уголке своего сада, неподалеку горела жаровня. Посетитель был младше и тоньше тучного Плотея; торговец был краснолицым и дружелюбным, а у его гостя были впалые щеки и холодные глаза.
Холодный ветер пронесся по саду. Угольки взвились над жаровней. Гость тихо выругался. Плотей увидел, как он отряхивает свой голубой плащ, и понял, что на одежду попал горячий пепел.
Плотей потер глаза. Они слезились от яркого солнечного света, из-за которого болела голова.
– В доме было бы теплее, – сказал его гость.
– Да, – согласился Плотей. – Но здесь, на холоде, Актоний, нас никто не услышит.
– Ты уже знаешь, что от тебя требуется, – сказал Актоний, потянув себя за тонкую черную бородку. – Нам больше не нужно об этом говорить.
– Ты не понимаешь, что предлагаешь мне, – возразил Плотей.
Актоний поднял руку и помахал пальцем.
– Я ничего не предлагаю, Плотей. Я принес тебе приказ твоего повелителя. Твой царь желает смерти своего врага. Ты и твои сыновья убьют этого злого человека.
– Вот так просто? – краснея, огрызнулся Плотей. – Мои мальчики достаточно храбры, но не обучены таким делам. А я, как ты видишь, в полной мере наслаждался прекрасной едой Трои. Почему это просят сделать именно нас? Почему не людей вроде тебя? Почему не воинов и не наемных убийц?
Холодные глаза гостя стали еще жестче.
– Итак, – сказал он, – теперь ты ставишь под сомнение мудрость своего повелителя. Ты, червь! Все, что у тебя есть, дал тебе царь Агамемнон. Ты поклялся служить ему всеми силами, что бы ему ни понадобилось. А теперь пятишься при первой же опасности.
– Она не первая, – с вызовом ответил Плотей. – Я и мои сыновья собирали сведения и посылали донесения. Мы много раз рисковали жизнью. Но едва мы выполним сегодняшнее задание – если и в самом деле сможем его выполнить – от нас здесь больше не будет пользы. Ты что, не понимаешь этого? Когда весной придут наши войска, разве не ценным будет иметь верных людей внутри города?
– Конечно. И у нас будут такие люди, – ответил Актоний. – Думаешь, вы единственные шпионы в Трое?
Он встал.
– Как я тебе сказал, Геликаон сейчас во дворце, на встрече с Приамом. Возвращаться он будет через нижний город. Ты и твои сыновья подстережете его и вместе нанесете удар.
– Он был добр к нам, – грустно проговорил Плотей.
– Так мне и сказали, – глумливо ухмыльнулся Актоний. – Ты обедал в его доме, он заключал с тобой торговые сделки, в день совершеннолетия твоего младшего сына Геликаон подарил ему пони. Вот почему вас выбрали для этой задачи. Мы пытались посылать воинов. Мы пытались посылать наемных убийц. Но он всегда ускользал от смерти. Он хитрый, и умный, и быстрый, и сильный. Но немногие люди ожидают, что им придется защищаться от своих друзей.
Актоний закутался в плащ и шагнул прочь от жаровни. Оглянувшись, он сказал:
– Как только дело будет сделано, как можно быстрей отправляйтесь на берег. Возьмите столько ваших богатств, сколько сможете унести.
– Ты будешь на корабле, который станет нас ждать? – спросил Плотей.
– Нет. Я еще на некоторое время останусь в Трое, но ты больше меня не увидишь, Плотей. Ну… если только не провалишь дело. Царь Агамемнон не тратит времени на тех, кто не оправдывает его доверия. А теперь тебе лучше приготовиться. У тебя есть друг, которого надо убить.
Тобиос, торговец драгоценностями, завязал на шее тяжелый шерстяной плащ и потопал ногами: было холодно. Ранним утром толпа была густой, но теперь поредела: люди отправлялись в харчевни за полуденной трапезой.
«Покамест день удался», – подумал торговец.
Кулон, который купил Геликаон, уже сделал день удачным, но в придачу Тобиос продал три броши и янтарный браслет. Он боролся с искушением позвать слуг, убрать свой прилавок и двинуться домой, к теплому очагу. Однако мысли о долгих годах, проведенных на грани разорения и голодной смерти, удержали его от столь сумасбродного поступка.
Хотя Тобиос промерз до костей, он остался на месте, съежившись у холщового ограждения позади прилавка. Еще настанет время для праздного времяпрепровождения, сказал он себе, когда наступит зима. Тогда он сможет проводить больше времени в мастерских, надзирая за изготовлением брошей и браслетов, колец и всякой утвари. Мода на янтарь держалась уже несколько лет. Она не продлится долго. В вопросах моды троянцы были переменчивы.
Пять лет назад в моде были рубины, кораллы и темно-красные туники и плащи. Главным цветом был красный. А потом, очень быстро, стал преобладать черный. У египетского торговца по имени Ктхосис имелась превосходная краска, благодаря которой черная одежда при стирке не линяла. У женщин Трои были тогда в моде браслеты и серьги из эбенового дерева и обсидиана.
А теперь вот янтарь. «Что будет следующим?» – гадал Тобиос. Вполне вероятно, голубое. Ляпис-лазурь никогда по-настоящему не выходила из моды и могла быть очень дорогой. Чем голубее был ляпис, тем дороже камень. Многих женщин – и мужчин, если уж на то пошло, – соблазняли, говоря им, что глаза у них цвета ляпис-лазури.
Тобиос заметил появившихся на площади микенского торговца Плотея и его сыновей. Он помахал в знак приветствия, но те, с головой уйдя в серьезную беседу, не заметили его.
Может, даже известный своей удачливостью Плотей начал чувствовать гнет бессмысленной войны? Пока его корабли не захватили и не потопили, и это раздражало. Не потому, что Тобиос хотел бы увидеть, как честные моряки погибли в Зеленом море, а потому, что из-за удачливости Плотея товары, которыми тот торговал, могли продаваться дешевле, а это сдерживало цены, уменьшало прибыли и снижало доходы. Другие торговцы начинали завидовать этому человеку, но Тобиос не тратил времени на такие пагубные чувства. Плотей, как говорили, был религиозным и приносил жертвы многим богам. В ответ, возможно, боги к нему благоволили.
Тобиосу очень хотелось бы подкупить богов этой земли, но, если бы он так поступил, об этом наверняка услышал бы Пророк и покарал бы смертью. Или чем-нибудь похуже. Говорили, несколько лет назад Пророк проклял человека и заразил его проказой. А один из слуг Тобиоса рассказывал историю о человеке, который рассердил Пророка и на следующее утро проснулся слепым на оба глаза.
Лучше уж рискнуть вызвать гнев неизвестных богов, которые, может, существуют, а может, нет, чем гнев Пророка, который существует наверняка.
Теперь ветер «коса» дул очень сильно, свистя вокруг холщового заслона и под ним. Тобиос достал с полки под прилавком старую шерстяную шапку и натянул ее на выкрашенные в рыжий цвет волосы.
Выпрямившись, он увидел, что к нему направляется царский сын, Парис. Мальчик носил доспехи и помятый шлем.
Тобиос оглядел рынок в поисках пышнотелой Елены, которая обычно ходила вместе с Парисом. Они были милой парой и нравились Тобиосу. Елена была простая, полная женщина с волосами мышиного цвета и милой улыбкой. Муж явно ее обожал. Всякий раз, отправляясь за покупками в одиночку, Парис покупал для нее самые экстравагантные вещи – драгоценности, которые осмеливались носить только красавицы. На следующий день она тихонько приходила на площадь и обменивала их на что-нибудь другое. Вкус Елены был довольно простым. Она выбирала броши из-за формы камня или красивой поверхности, предпочитая оправленное в серебро оправленному в золото.
Тобиос улыбнулся молодому человеку, когда тот приблизился к прилавку.
– Холодное утро, повелитель, без сомнения, – сказал торговец.
– Я завидую твоему плащу, Тобиос, – ответил Парис. – Доспехи не спасают от холода.
– Мне об этом говорили, повелитель. Сегодня намечается битва?
Парис улыбнулся ему мальчишеской улыбкой.
– Если бы и случилась битва, Тобиос, от меня было бы не больше пользы, чем рыбе от перьев.
– Сноровку в сражении сильно переоценивают, – доверительно сообщил Тобиос. – За свою долгую жизнь я узнал, что быстрота ног куда нужнее умения пользоваться оружием. Хотя находчивость лучше и того, и другого.
– Ты побывал на многих войнах? – спросил Парис, рассматривая изящный браслет.
– На слишком многих, господин.
Тобиос вздрогнул от нахлынувших мрачных воспоминаний и, сменив тему беседы, сказал:
– Вещица, которую ты держишь, была сделана моим внуком. Это его первый действительно умелый образчик ювелирного искусства.
Краешком глаза Тобиос увидел Геликаона, идущего через толпу. Торговец нахмурился. Он надеялся, что Геликаон пришел не затем, чтобы вернуть купленный кулон.
Снова сосредоточившись на Парисе, Тобиос терпеливо ждал, когда молодой человек получше рассмотрит браслет. Браслет был выполнен из крученой серебряной проволоки, обернутой вокруг нанизанных на нее семи маленьких огненных опалов. Юный Аарон становился искусным мастером.
– Осмелюсь сказать, повелитель, прекрасная Елена сочтет эту вещицу особенно привлекательной.
Не успел Парис ответить, как прозвучал пронзительный крик:
– Отец! Нет! Это не он!
Тобиос посмотрел мимо Париса и увидел, что тучный Плотей дерется с Геликаоном. На какой-то миг это показалось комичным: толстый пожилой торговец в ярко-красной тунике борется рядом с прилавком с пирожками со стройным, облаченным в белое воином.
Присмотревшись внимательней, Тобиос увидел, что воин в белом – не Геликаон. Это был Деифобос, один из незаконнорожденных сыновей Приама, известный как Диос. Тобиос недоумевал, зачем такому мирному человеку, как Плотей, рисковать, оскорбляя сына царя… Но тут на тунику Диоса брызнули красные капли, и солнечный свет блеснул на клинке, который держал Плотей. Диос потянулся, чтобы схватить Плотея за запястье, но торговец выдернул руку и снова ударил Диоса ножом в грудь.
Теперь одежда жертвы была залита кровью, красные ручейки бежали по его ногам. Однако он продолжал бороться. Сыновья Плотея ринулись к отцу. Тобиос подумал, что они оттащат его, но вместо этого они тоже обнажили кинжалы и начали наносить удары раненому царевичу.
– Парис! Парис! – закричал Диос, и Тобиос увидел, как он протянул руку к брату.
Потом еще в него еще раз попал клинок, и он согнулся, кровь хлынула у него изо рта.
Тобиос посмотрел на Париса. Юный царевич стоял неподвижно, как статуя, застыв в оцепенении от страха. Тобиос выхватил меч из ножен Париса и побежал к убийцам, крича во всю глотку:
– Убийцы! Наемные убийцы!
Младший сын Плотея развернулся к Тобиосу. На лице юноши были красные брызги, на ноже для сдирания шкур запеклась кровь. Он посмотрел на продавца драгоценностей, уронил нож и побежал. Старший сын при появлении рыжебородого торговца схватил отца и потащил прочь. Тобиос сделал выпад мечом, клинок угодил молодому человеку в висок и рассек кожу. Брызнула кровь, юноша качнулся вбок и, спотыкаясь, сделал несколько неверных шагов.
– Наемные убийцы! – снова закричал Тобиос. – Держите их!
Еще один торговец подбежал сзади к раненому и ударил его дубинкой. Тот упал ничком, потеряв сознание.
Стоя над телом Диоса, Плотей пораженно посмотрел в глаза Тобиоса и покачал головой.
– Я не хотел этого, – заплакал Плотей. – Клянусь всеми богами, Тобиос, у меня не было выбора!
– Ты, червь! – сердито крикнул кто-то в толпе.
Тобиос узнал в кричавшем торговца Актония. Ринувшись вперед, тот вонзил кинжал глубоко в шею Плотея. Кровь хлынула из раны, и Плотей рухнул лицом на камни.
Тобиос встал на колени рядом с Диосом. Глаза царевича были открытыми, но незрячими. Ножевые раны на лице и шее больше не кровоточили. Человек, который убил Плотея, тоже встал на колени рядом с телом. Тобиос посмотрел в темные глаза Актония.
– Я думал, такой знаменитый боец будет сражаться лучше, – заметил Актоний, глядя на труп.
– Знаменитый боец?
– А разве кто-то не сказал, что это был ужасный Геликаон?
– Люди ошиблись. Это Деифобос, сын Приама.
Поднявшись на ноги, Тобиос вернулся к своему прилавку. Парис все еще стоял там с отвисшей челюстью, с глазами, полными слез.
– Он мертв, да? – прошептал он.
– Человек, которого столько раз ударяют кинжалом, обычно умирает.
Парис застонал.
– Он звал меня, а я не подошел. Я не мог сдвинуться с места, Тобиос.
– Так подойти к нему сейчас, – негромко проговорил Тобиос. – Сыну царя негоже лежать в одиночестве в пыли на рыночной площади.
Но Парис, казалось, прирос к месту.
– Ох, Тобиос, я его подвел. Он был моим самым лучшим другом, а когда я был ему нужен, я ничего не сделал.
Тобиос сдержался и постарался скрыть свое отвращение. Парис был бесхребетным человеком, но хорошим покупателем. Торговцы недолго остаются при деле, если отваживают таких клиентов.
Тут Тобиос увидел, что молодой человек смотрит на него умоляюще. Тобиос вздохнул. Он знал, что нужно царевичу. То, что нужно всем трусам.
– Ты ничего не смог бы поделать, повелитель, – сказал торговец, постаравшись вложить в эту ложь столько искренности, сколько смог. – Первые удары уже были смертельными. Ринувшись туда, ты бы рисковал впустую погибнуть сам. Ты действовал мудро.
Парис покачал головой, но ничего не сказал.
Слишком поздно на рынке появилась группа воинов. Они подняли тело Диоса и понесли к Скейским воротам. Тобиос огляделся в поисках Актония, но тот исчез.
«Как странно, – подумал Тобиос. – Приам наверняка вознаградил бы человека, прикончившего убийцу одного из его сыновей».
Оставив Приама и Геликаона погруженными в беседу в Янтарной Комнате, Андромаха прошла в мегарон и там, в толпе, заметила Антифона. Его трудно было не заметить: он все еще был самым крупным человеком в Трое, хотя теперь большая часть его веса приходилась на мышцы. Когда-то он наслаждался почти геракловскими трапезами, но теперь прославился своими суровыми тренировками. Андромахе очень нравился Антифон, но она была не в настроении для праздной беседы.
– Ты не видел Гектора? – быстро спросила она.
– Видел несколько мгновений назад. Он покинул дворец.
Антифон наклонился к ней и прошептал:
– У тебя обеспокоенный вид, дорогая.
– У меня был трудный день, – ответила Андромаха.
– Теперь так много трудных дней… Гектор тоже выглядел удрученным. Между вами все хорошо?
Андромаха помедлила, прежде чем ответить, а когда все же заговорила, ей самой показались неискренними ее слова:
– Между нами любовь, Антифон. Поэтому в конце концов все будет хорошо. Я должна в это верить.
– Он тебя обожает. Поэтому, надеюсь, ты права.
Андромаха посмотрела в глаза великана и поняла, что тот хочет сказать еще что-то, но их беседу прервало появление царского сына и советника, Полита. Сутулый и лысый, Полит, казалось, каждый год старился на четыре. Лицо его было бледным, глаза обведены темными кругами, уголки рта вечно опущены.
– Нам нужно поговорить, Антифон, – сказал он.
– Ты забыл о манерах, брат, – заметила Андромаха.
Только теперь Полит заметил ее, и его усталое лицо окрасилось смущенным румянцем.
– Прости, сестра, – сказал он. – Пожалуйста, прости меня.
– Не надо извиняться, Полит. Ты явно больше нуждаешься в компании Антифона, чем я. Поэтому я покину вас обоих и дам вам поговорить.
Андромаха оставила мегарон и в сопровождении двух телохранителей отправилась обратно во дворец Гектора.
Как только она оказалась на улице, ее снова одолели мрачные думы. Она понимала, чего боится Гектор. С самого начала они были друг с другом честны, поэтому Гектор знал, что она любит Геликаона. Теперь же мысль о том, что жена поплывет через Зеленое море с его другом, могла поселиться в голове Гектора, как червяк в яблоке.
Андромаха остановилась у колодца; ее охватило смятение. Один из телохранителей, решив, что она хочет пить, вытянул ведро. Андромаха поблагодарила его и отхлебнула воды из деревянного черпака.
Внезапно она вспомнила о Каллиопе. Милая, жестоко обиженная жизнью, храбрая Каллиопа! Андромахе вспомнились подлые убийцы, горящее поместье и Каллиопа, которая, стоя во весь рост на склоне холма, выпускала стрелы в наемных убийц. Слезы навернулись на глаза Андромахи, она постаралась удержать в памяти только этот героический образ, но не смогла: холодная реальность снова заставила ее увидеть черную стрелу, вонзившуюся в Каллиопу.
А теперь все, что осталось от ее любимой, – это несколько костей, которые Андромаха собрала из пепла погребального костра. Кости хранились в ларце из эбенового дерева, окованного серебром, под окном в ее спальне.
Андромаха мечтала вернуть кости на Благословенный остров и похоронить их в тамарисковой роще рядом с храмом Артемиды. Но Верховная жрица собиралась швырнуть кости Каллиопы в яму и заставить ее душу вечно служить Минотавру.
– Ты хорошо себя чувствуешь, госпожа? – спросил Эфений, младший из ее телохранителей. – Ты очень бледна.
Он был серьезным молодым человеком, двоюродным братом Хеона, который погиб вместе с Каллиопой в тот день, когда напали наемные убийцы.
– Я чувствую себя прекрасно, – ответила Андромаха светловолосому воину.
То была ложь.
Каллиопа обожала богиню Артемиду, молилась ей по многу раз на дню. Вознаградится ли хоть как-то это обожание?
Изнасилованная в детстве, преданная своей семьей, а потом погибшая от рук наемных убийц, когда ей не исполнилось и двадцати… И даже теперь, после смерти, с ней должны были обойтись жестоко.
На мгновение Андромаха подумала: не помолиться ли богине, но ее боль возопила, возражая.
«Ты думаешь, Артемиду или кого-нибудь другого из богов хоть немного заботит твоя жизнь или жизнь Каллиопы? Подумай об этом! Разве хоть на одну из ваших молитв пришел ответ?»
Внезапно Андромаха улыбнулась, хотя мысли ее были горьки. Когда она впервые покинула Теру, она хотела одного: вернуться на Благословенный остров, к своей простой жизни с Каллиопой. Она молилась об этом – и о свободе, которой никогда не знала ни до, ни после. Во время своих первых несчастных дней в Трое она мечтала, чтобы Геликаон увез ее на «Ксантосе», и об этом тоже молилась. А теперь боги решили извращенным способом исполнить обе ее молитвы – это было все равно что повернуть клинок, воткнутый ей в живот.