Страница:
- У меня в Балакрисе хранятся деньги, - сказал Нои. - Только Владыка ведь хочет, чтобы я остался и продолжал предостерегать людей.
- Ты приобщил меня к тайне Величайшего, - ответил Бали, - и я верую, что Его воля важнее наших желаний. Однако ты ведь исполнил Его повеление. Ты предостерег, но их уши были от тебя затворены. Кроме того, Нои, мой друг, я молился, чтобы мне было открыто, как помочь тебе, и вот я обрел этот Камень. И, да, я хотел оставить его себе, но Величайший коснулся моего духа, и я понял, что Камень предназначен тебе.
- А как он попал к тебе?
- Его принес в мою лавку ахейский мореход. Думал, это золотой, самородок, и хотел продать мне его за цену нового паруса.
- Паруса? Но на него можно купить тысячу парусов, если не больше!
- Я сказал ему, что стоит он полцены паруса, и он продал мне его за шестьдесят Серебреников, - Бали пожал плечами. - На таких вот сделках я когда-то разбогател. А теперь уходи. Кинжалы, конечно, знают, что мы друзья.
- Пойдем со мной, Бали, - настойчиво сказал Нои. - С помощью этого Камня мы сможем добраться до моего нового корабля и уплыть туда, где Царь и его Кинжалы нас не найдут.
- Нет. Мое место здесь. Моя жизнь здесь. И моя смерть будет здесь. Бали встал и повел Нои к калитке. - Еще одно, - сказал он своему другу, когда они остановились перед ней в лучах луны. - Вчера вечером, когда я держал Камень в руке, меня посетил странный сон. Будто ко мне пришел человек в золотой броне, сел рядом со мной и велел передать тебе, что ты должен искать Меч Божий. Тебе это о чем-нибудь говорит?
- Ничего. Ты узнал его?
- Нет. Его лицо сияло, будто солнце, и я не мог поднять на него глаза.
- Величайший откроет мне это, - сказал Нои, нагибаясь, чтобы обнять своего низенького друга. - Да будет Его покров над тобой, Бали.
- И над тобой, мой друг. - Бали бесшумно открыл калитку и всмотрелся в сумрачные тени улицы. - Никого! - прошептал он. - Быстрей уходи!
Нои еще раз его обнял, затем вышел из калитки и исчез среди теней. Бали заложил засов, вернулся в комнату, тяжело опустился в кресло и попытался совладать с сожалениями. С Камнем он мог бы вернуть себе прежнее богатство и наслаждаться непреходящей юностью. Без него? Нищета и смерть.
Он направился в лавку, перешагнув через труп ахейского моряка, принесшего ему Камень. У Бали не было даже шестидесяти Серебреников, которые требовал моряк, но у него еще оставался нож с острым лезвием...
Громкий треск заставил его повернуться и побежать назад в сад. Он увидел косо повисшую на петлях калитку... и на него бросились три Кинжала в темной броне. Змеиные глаза мерцали в лунном свете, чешуйчатая кожа блестела.
- Что... что вам нужно? - спросил Бали, весь дрожа.
- Мы ищщщем его.
- Кого?
Два Кинжала прошлись по саду, втягивая воздух в узкие щели ноздрей.
- Он был ззздесссь, - прошипел один, и Бали попятился. Кинжал вынул из ножен на боку странного вида дубинку и нацелил ее на низенького торговца.
- В поссследний рассс. Ззздесссь он?
- Он там, где вам его никогда не найти, - сказал Бали и, выхватив нож, прыгнул на ближайшего Кинжала. Из дубинки в руке рептилии вырвался гром, и в грудь Бали точно ударил молот. Он упал навзничь на дорожку, уставившись невидящими глазами на звезды в вышине.
Прогремел второй выстрел, и Кинжал рухнул на землю. В его треугольной голове чернела дыра. Остальные двое обернулись и увидели золотоволосую женщину - Шаразад.
- Бали мне был нужен живой, - сказала она мягко. - И мои приказы надо выполнять!
Следом за ней в сад вошли еще Кинжалы.
- Обыщите дом, - приказала она. - Не оставьте камня на камне. Если Нои-Хазизатра скроется, я распоряжусь, чтобы вас ободрали заживо.
7
Из всех времен года, даруемых Богом, весну Шэнноу любил особенно - за пьянящую музыку жизни и нового роста, за хоры птичьих голосов и яркие краски цветов, сменяющие снег. А воздух такой чистоты, что его можно пить, как вино, наполнял легкие эссенцией жизни.
Перед гребнем холма Шэнноу спрыгнул с седла, пешком поднялся на вершину и обвел взглядом колышущиеся травы. Потом присел на корточки и начал внимательно осматривать волнистые просторы равнины. У самого горизонта бродило стадо, а западнее на склоне холма паслись горные овцы. Он отошел, чтобы больше не вырисовываться на фоне неба, и оглядел свой путь через каньон, запоминая зубчатые утесы и узкие карнизы, которые оставил позади. Он не собирался возвращаться той же дорогой, но если придется, то к чему блуждать? Он расстегнул крепкий пояс с пистолетами, снял тяжелую длинную куртку, потом надел пояс, поправил кобуры на бедрах и только тогда скатал куртку и привязал ее к седлу сзади. Жеребец с удовольствием щипал молодую траву, и Шэнноу ослабил подпругу.
Достав Библию, он сел спиной к валуну и неторопливо перечел историю царя Саула. Он всегда невольно сочувствовал первому царю Израиля. Саул с таким упорством, с таким умением боролся за то, чтобы сделать свой народ сильным - и для того лишь, чтобы узурпатор посягнул на его венец. Даже в конце, когда Бог его покинул, Саул доблестно сражался с врагами и погиб вместе со своими сыновьями в великой битве.
Шэнноу закрыл Книгу и отпил прохладной воды из фляжки. Его раны уже совсем зажили - накануне вечером он удалил швы охотничьим ножом. Правда, он еще не мог двигать правой рукой с привычной быстротой, но силы быстро возвращались к нему.
Он затянул подпругу и выехал на равнину. Иногда он замечал следы лошадей, скота и оленей. Ехал он настороженно, оглядывая горизонт, то и дело посматривая через плечо и запоминая остающееся позади.
Равнина тянулась бесконечно, и голубеющие на юге горы казались маленькими и невесомыми. Внезапно слева от него вспорхнула птица. Он впился в нее глазами и вдруг обнаружил, что дуло его пистолета следует за ее полетом, а курок взведен. Он осторожно снял затвор и спрятал пистолет в кобуру.
Было время, когда его восхитила бы стремительность, с какой он приготовился встретить возможную опасность, но горький опыт давно усмирил его гордость. На него напали, когда он выехал из Ольона, и он убил всех нападавших; шорох сзади... он стремительно обернулся и выстрелил. И убил ребенка, который оказался в роковом месте в роковое мгновение.
Этот ребенок теперь был бы взрослым мужниной с собственными детьми. Земледельцем, строителем, проповедником? Никто никогда не узнает... Шэнноу попытался прогнать эту мысль, но она впилась в его мозг огненными когтями.
"Кто бы захотел быть тобой, Шэнноу? - спросил он себя. - Кто бы захотел стать Взыскующим Иерусалима?"
В Ольоне дети бегали за ним по вечерам, когда он обходил селение дозором, и подражали его прямой осанке, пружинистой походке. За поясами у них были заткнуты деревянное пистолеты, и они обожали его. Как замечательно, наверное, думали они, когда тебя все так уважают и боятся, когда твое имя знают задолго до того, как увидят тебя.
"Так ли уж это замечательно, Шэнноу?"
Жители Ольона были очень рады, когда Йон Шэнноу вынудил разбойников бежать - тех, кто остался жив. Но едва селение освободилось от разбойников, Йону Шэнноу заплатили и попросили его уехать. А разбойники вернулись, как возвращались всегда. И быть может, дети принялись бегать за ними, подражая их походке, устраивая перестрелки из деревянных пистолетов.
"Далеко ли до Иерусалима, Шэнноу?" - Только переехать через ближнюю гору, - ответил он вслух.
Жеребец передернул ушами и фыркнул. Шэнноу усмехнулся, потрепал его по холке и пустил рысью. Он знал, что это неразумно: кроличья нора, неустойчивый камень могли заставить коня споткнуться, сломать ногу или потерять подкову. Но ветер так приятно бил в лицо, а жизни без опасностей не бывает. Он позволил коню пробежать вольно еще с полмили, а потом увидел следы колес фургона и натянул поводья. Совсем свежие, оставленные двое суток назад. Он спешился и осмотрел их. Колеса глубоко вдавливались в сухую землю - семья переселяется на юг со всем своим скарбом. Он мысленно пожелал им доброго пути и вскочил в седло.
Ближе к вечеру он увидел сломанное колесо. К этому времени он уже кое-что знал о семье переселенцев: двое детей и женщина. Дети собирали для костра валежник и сухие коровьи лепешки, скорее всего складывая их в сетку, подвешенную под задком фургона. Женщина шла рядом с первой парой волов в упряжке: ступни маленькие, но шаг широкий. Никаких следов мужчины, но ведь он, решил Шэнноу, может по лени не вылезать из фургона. Однако сломанное колесо предлагало трудную загадку.
Шэнноу изучил следы всадников. Они въехали на стоянку и сменили колесо, потом уехали обратно тем же путем. Женщина стояла рядом с одним из спешившихся всадников, и они отошли к плоскому валуну. Возле колеи фургона Шэнноу нашел пять неиспользованных капсюль. В какую-то минуту во время этой встречи кто-то разрядил пистолет. Почему?
Он развел костер в кострище и сел у огня, размышляя над загадкой. Может, капсюли были старыми и женщина (теперь он уже твердо знал, что мужчины с ними не было), усомнилась в том, что они сработают? Но ведь в таком случае следовало бы сменить и пыжи, и заряды, но их оставили. Он заново осмотрел следы, но ничего дополнительного не обнаружил, Кроме одного: кто-то из всадников ехал далеко справа от остальных... либо он уехал раньше или позже них. Шэнноу пошел вдоль следа и в ста шагах от места привала увидел, что лошадь одинокого всадника наступила на отпечаток копыта, оставленный раньше. Следовательно, он уехал после остальных. Очевидно, он сидел на валуне и разговаривал с женщиной. Так почему другие не остались?
Он вскипятил чаю и доел последние плоды из запасов Шэр-рана. Когда его пальцы добрались до дна мешочка, они прикоснулись к чему-то холодному... металлическому. Он вынул монету - но не серебряную, а золотую с выпуклым изображением, рассмотреть которое Шэнноу в сгущающихся сумерках не сумел. Он положил ее в карман и расположился поудобнее. Однако загадка следов продолжала его мучить, и сон не приходил. Луна сияла ярко, он встал, оседлал жеребца и поехал по следам всадников.
Когда он добрался до их стоянки, их там не оказалось, но он увидел лежащего на земле человека с головой в золе кострища. Лицо у него было обожжено. В его теле зияло у несколько огнестрельных ран. С него сняли сапоги и, видимо, забрали пистолет, хотя пояс с кобурой был на нем. Шэнноу собирался повернуть коня, как вдруг услышал стон. Он с трудом поверил, что жизнь еще теплится в изуродованном теле. Отцепив фляжку, он встал на колени рядом с кострищем и приподнял обожженную голову.
Глаза умирающего открылись. - Они погнались за женщиной, - прошептал он.
Шэнноу прижал горлышко фляжки к его губам, но умирающий не сумел сделать глотка и поперхнулся. Больше он ничего не сказал, и Шэнноу просто ждал неминуемого конца. Человек умер через несколько минут.
Что-то блеснуло справа от Шэнноу. Под кустом валялся пистолет. Шэнноу поднял его. Видимо, он принадлежал убитому. Капсюлей на зарядах не было, и владелец не мог защищаться. Шэнноу задумался над тем, как это можно было бы истолковать. Люди эти - несомненно разбойники и застрелили одного из своих. Почему? Из-за женщины? Но ведь они все были возле фургона. Так почему они уехали оттуда?
Группа всадников натыкается на женщину с двумя детьми возле фургона со сломанным колесом. Меняют колесо и уезжают... кроме одного, который следует за ними позже. Его пистолет разряжен. Но он ведь должен был об этом знать? Когда он вернулся, его... друзья?.. застрелили его. И погнались за женщиной. Какая-то бессмыслица... Разве что он прежде помешал им надругаться над ней. Но в таком случае почему он разрядил пистолет, прежде чем вернуться?
Был только один способ узнать ответ. Шэнноу сел в седло и поискал взглядом следы.
* * *
- Зачем Бог убил, папу? - спросил Самюэль, обмакивая пресную лепешку в остатки похлебки. Бет отставила миску и посмотрела через костер на мальчика. Ее лицо в лунном свете было совсем белым, светлые волосы блестели, как серебряные нити.
- Бог его не убивал, Сэм. Его убила красная смерть.
- Но проповедник ведь говорил, что без воли Бога никто не умирает. А тогда они идут на Небеса или в Ад.
- Проповедник верит в то, что говорит, - сказала Бет медленно, - но это может быть и неправда. Проповедник рассказывал, что Пресвятой Иисус умер менее четырехсот лет назад и тогда мир опрокинулся. Но твой отец ведь в это не верил, так? Он говорил, что между его смертью и нашим временем прошли тысячи лет. Помнишь?
- Может, потому Бог его и убил, - сказал Сэмюэль, - что он не верил проповеднику.
- В жизни ничего так просто не бывает, - сказала ему мать. - Есть плохие люди, а Бог их не убивает, и есть хорошие люди, вот вроде твоего отца, которые умирают до своего срока. Так уж устроена жизнь, Сэмюэль. Ничего хорошего она никогда не обещает.
Мэри, которая все это время молчала, собрала миски, отошла от Стоянки и принялась оттирать их пучком травы. Бет встала и потянулась.
- Тебе еще надо много узнать, Сэмюэль, - сказала она. - Если ты чего-то хочешь, то должен драться за это. Не уступать, не хныкать и не ныть. Принимать удары и продолжать жить дальше. А теперь помоги сестре и погаси костер.
- Так ведь же холодно, мам, - заспорил Сэмюаль. - Почему нам нельзя лечь спать у костра?
- Огонь виден за мили и мили. Ты хочешь, чтобы разбойники нас нашли?
- Так они же помогли нам сменить колесо!
- Погаси костер, паршивец! - крикнула она.
- Мальчик вскочил и принялся забрасывать пламя землей. Бет отошла к фургону и остановилась, глядя на равнину. Она не знала, существует ли Бог, но ее это не интересовало. Бог не спас ее мать от звериной жестокости человека, женой которого она была, - а уж ей самой Бог ни разу не помог. Вот жалость-то! Было бы очень приятно чувствовать, что о ее детях заботится добрый боженька, верить, что все их беды можно с упованием оставить воле Высшей Силы. Она помнила, как страшно была избита ее мать в день своей смерти, и словно все еще слышала удары кулаков, с жутким чмоканьем вдавливающихся в мягкое тело. Она смотрела, как он выволок труп на пустырь за домом, и слушала, как лопата врезалась в землю, выкапывая безымянную могилу. Шатаясь, он вернулся в дом и уставился на нее. Глаза у него были налиты кровью, руки в земле. "Теперь ты да я, и больше никого", пробормотал он, когда напился до полного одурения. И заснул в тяжелом кресле. Кухонный нож рассек ему горло, и он умер, не проснувшись.
Бет покачала головой и подняла на звезды глаза, затуманившиеся непривычными слезами. Оглянулась на детей, расстеливших свои одеяла на теплой земле у потушенного костра. Шон Мак-Адам был неплохим человеком, но она не тосковала по нему, как они. Он очень быстро понял, что жена его не любит, но детей обожал: играл с ними, учил их, всячески опекал. И так был поглощен ими, что не заметил, насколько изменились чувства его жены - до того самого времени, когда лежал в фургоне, не в силах пошевелиться. "Прости, Бет!". - прошептал он.
"Что еще за "прости"? Отдыхай и выздоравливай!" Он проспал больше часа, потом его глаза открылись, рука задрожала, приподнялась над одеялом. Она взяла ее, сжала.
"Я тебя люблю, - сказал он. - Бог мне свидетель". Она внимательно на него посмотрела. "Я знаю. Спи. Постарайся уснуть". "Я... старался... ради тебя и ребятишек. Ведь правда?". "Перестань так говорить! - приказала она. - Утром тебе полегчает".
Он качнул головой.
"Мне конец, Бет. Я вишу на волоске. Скажи мне, прошу тебя..."
"Что сказать?"
"Просто скажи мне..." Его глаза закрылись, дыхание стало хриплым.
Она прижала его руку к груди и наклонилась поближе.
"Я люблю тебя, Шон, Люблю! Бог мне свидетель! А теперь поправляйся, прошу тебя!"
Он ушел в небытие ночью, когда дети спали. Бет некоторое время сидела возле него, но потом представила себе, как дети увидят мертвого отца... вытащила покойника из фургона и вырыла могилу на склоне... Они так и не проснулись...
Погруженная в воспоминания, она не услышала, как подошла Мэри. Девочка положила руку на материнское плечо, Бет обернулась и инстинктивно обняла ее.
- Не бойся, Мэри, деточка. Ничего не случится.
- Мне плохо без папы. Я бы хотела, чтобы мы никуда не уезжали!
- Знаю, - ответила Бет, поглаживая дочь по длинным каштановым волосам. - Только будь хотенья лошадьми, все нищие ездили бы верхом! Мы должны были уехать, понимаешь? - Она слегка оттолкнула девочку от себя. - А сейчас очень важно, чтобы ты помнила то, чему я сегодня тебя научила. Неизвестно, сколько еще мы лихих людей повстречаем, пока доберемся до Долины Паломника. И ты нужна мне, Мэри. Могу я положиться на тебя?
- Конечно, мам.
- Умница! А теперь ложись-ка спать.
Бет просидела у погасшего костра несколько часов, слушая, как ветер шуршит в травах равнины, глядя, как медленно поворачивается звездный небосвод. За два часа до рассвета она разбудила Мэри:
- Смотри не усни, девочка. Высматривай всадников, а как увидишь, зови меня.
Потом она легла и погрузилась в сон без сновидений, Ей казалось, что миновала лишь минута, когда Мэри потрясла ее за плечо, однако над восточным горизонтом поднималось солнце. Бет заморгала и провела рукой по светлым волосам.
- Всадники, ма! По-моему, те же самые.
- Залезай в фургон. И помни, что я тебе говорила. Бет зарядила кремневый пистолет и взвела оба курка, а потом, как в прошлый раз, спрятала его в складках юбки и посмотрела на всадников, ища глазами Гарри. Его с ними не было. Она перевела дух и заставила себя сохранять спокойствие. Они подскакали к фургону, и тот, которого Гарри называл Квинтом, спрыгнул с седла.
- А теперь, курочка, - сказал он, - мы получим то же, чего попробовал старина Гарри.
Бет подняла пистолет. Квинт остановился как вкопанный. Она спустила один курок. Пуля ударила Квинта в лоб над переносицей и пронизала его череп. Он повалился на землю, из раны забила кровь, и Бет шагнула вперед.
Внезапный грохот напугал лошадей, всадники еле с ними совладали, а лошадь Квинта, оставшаяся без седока, унеслась галопом через равнину. В наступившей тишине разбойники уставились друг на друга.
Голос Бет хлестнул, как кнут;
- Шлюхины отродья, выбирайте! Либо уезжайте, либо умрите! И побыстрее! Я начну стрелять, когда замолчу!
Поднятый пистолет нацелился на ближайшего.
- Э-эй, хозяйка! - заорал он. - Я уезжаю!
- Со всеми нами ты, сука, не справишься! - зарычал другой и пришпорил лошадь. Но в фургоне раздался оглушительный грохот, и разбойник с размозженной головой вылетел из седла.
- Убедились? - спросила Бет. - Чтоб я вас больше не видела!
Оставшиеся трое, подобрав поводья, уже неслись прочь галопом. Бет подбежала к фургону, схватила рожок с порохом и зарядила пистолет. Мэри выбралась наружу с обрезом в руках.
- Молодец, Мэри, - сказала Бет, забивая пыж следом за пулей и зарядом.
Она взяла обрез и прислонила его к фургону, а потом крепко обняла дрожащую девочку.
- Легче, легче! Все хорошо, пойди сядь на козлы, не гляди на них.
Бет подвела девочку к передку фургона и помогла ей влезть на козлы, а затем вернулась к мертвецам. Расстегнула пояс с пистолетами на теле Квинта и затянула его на собственной талии, затем обшарила труп в поисках пороха и пуль. Нашла кожаный мешочек с капсюлями и отнесла его в фургон, потом сняла пистолет с другого трупа и спрятала его за козлами. У Шона Мак-Адама не было денег на пистолет с вертящимся барабаном, и вот теперь целых два таких!
Бет запрягла волов, потом подошла к лошади второго разбойника, гнедой кобыле, и неловко забралась в седло. Она неуверенно подъехала к Мэри.
- Бери вожжи, деточка. Пора в путь!
Сэмюэль влез на козлы рядом с Мэри и ухмыльнулся до ушей:
- Мам! Ты прямо настоящий разбойник! Бет улыбнулась ему, потом перевела взгляд на Мэри. Девочка смотрела прямо перед собой неподвижным взглядом, лицо у нее было совсем белым.
- Бери же вожжи, Мэри, черт дери!
Девочка вздрогнула и отвязала их от тормозного рычага.
- Трогай! - Мэри дернула вожжами, а Бет подъехала к первой паре волов и хлопнула правого по крестцу. Высоко в небе уже кружили стервятники.
8
Нои-Хазизатра добрался до кольца древних камней за час до зари. Укрывшись между деревьями, он озирался, не увидит ли стража, однако вокруг, насколько он мог судить, не было никого. В ярких лучах луны он несколько раз прочитал слова на пергаменте, заучивая их. Затем, крепко сжимая в кулаке Камень, выбежал из-за деревьев на открытое пространство перед кольцом.
Тут же раздался пронзительный свист. К нему метнулись тени, и женский голос закричал:
- Живым! Взять его живым!
Нои рванулся внутрь кольца - высокие серые монолиты словно сулили спасение. Перед ним выскочила рептилия в черной броне, и могучий кулак Нои нанес по треугольной морде сокрушительный удар. Кинжал повалился в траву. Перепрыгнув через распростертое тело, Нои оказался в тени камней. Оглянувшись, он увидел других бегущих к нему рептилий. Он поднял руку и крикнул:
- Баррак найзи тор леммес!
Перед его глазами блеснула молния, ослепив их, в мозгу закрутился многоцветный вихрь. Он не чувствовал ни своего веса, ни сил и уносился куда-то, будто подхваченная ураганом пушинка. Потом его подошвы больно стукнулись о землю, он пошатнулся и упал. Его глаза открылись, однако увидел он только вспыхивающие огни. Затем зрение вернулось к нему, и он увидел, что лежит посреди небольшой Поляны совсем рядом с мертвецом, чье лицо страшно обуглилось. Нои поднялся на ноги и посмотрел на труп. Подобной одежды он нигде ни на ком не видел. Нои вышел на опушку и огляделся. Города Балакриса он не увидел. Не увидел океана вдали. Травянистая равнина простиралась до туманного горизонта, где горы возносили к небу зубчатые вершины.
Вернувшись на полянку, Нои сел и осмотрел свой Камень. Черные прожилки в золоте стали шире. У него не было возможности узнать, сколько энергии Сипстрасси израсходовалось на этот полет.
Опустившись на колени, Нои-Хазизатра начал молиться. Сначала он вознес благодарственную молитву за свое спасение от Шаразад и ее Кинжалов, потом попросил о защите своей семьи. И, наконец, он поискал безмолвия, в котором можно было услышать глас Бога.
Вокруг него шелестел шепот ветра, но он не улавливал в нем слов. Солнечные лучи согревали его лицо, но не несли с собой видений. В конце концов он поднялся с колен.
Конечно, безопаснее, если одежда на нем будет такой же, какую носят жители этого края. Камень в его руке замерцал, излучая тепло, его одеяние и плащ замерцали и преобразились. Теперь на нем были брюки и сапоги, рубаха и длинная куртка, совсем такие же, как на мертвеце.
- Будь бережливее, Нои, - предупредил он себя. - Не расходуй силу на пустяки.
И вспомнил слова Бали: "Ищи Меч Божий". Он понятия не имел, куда ему следует направиться, но, взглянув на землю, увидел лошадиные следы, ведущие к горам. Так как иного знака ему ниспослано не было, Нои-Хазизатра пошел вдоль них.
* * *
Шаразад сидела за богато инкрустированным столом, ее льдисто-голубые глаза были прикованы к лицу Пашад, жены предателя Нои-Хазизатры.
- Вчера ты обличила своего мужа. Почему?
- Я узнала, что он злоумышляет на царя, - ответила Пашад, отводя глаза и уставившись на странное серебряное изделие с белыми ручками на столе.
- С кем он злоумышлял?
- С торговцем Бали, высочайшая. Я знаю только его.
- Тебе известно, что семья предателя разделяет его кару? - прошептала золотоволосая инквизиторша, и Пашад кивнула:
- Когда я обличила его, высочайшая, он ведь еще не был объявлен предателем. И я уже не из его семьи, потому что, обличив его, развелась с ним.
- Да, так. Где он прячется?
- Не знаю, высочайшая. Сегодня утром был сделан список всей нашей недвижимости. Только пять домов и три склада у порта. Ничем другим я не могу помочь тебе.
Шаразад улыбнулась. Потом опустила руку в карман расшитой жемчугом туники, достала червонно-золотой камешек и положила его на стол. Она произнесла три слова силы и велела тоненькой черноволосой женщине, сидящей напротив:
- Положи на него ладонь! - А когда Пашад послушалась, добавила: Сейчас я буду задавать тебе вопросы, но знай, если ты солжешь, Камень тотчас тебя убьет. Ты поняла?
Пашад кивнула. В ее глазах застыл страх.
- Ты знаешь, где находится преступник Нои-Хазизатра?
- Нет, не знаю.
- Ты знаешь имена его друзей, которые могли злоумышлять вместе с ним?
- На этот вопрос трудно ответить, - сказала Пашад, на лбу у нее выступили капельки пота. - Некоторых его... друзей я знаю, но мне неизвестно, участвовали ли они в его измене.
- А ты в ней участвовала?
- Нет. Я ничего в этом не поминаю. Мне ли судить, бог царь или нет? Я думала только о том, как угодить мужу и растить наших детей. Божественность царя не моего ума дело.
- Если ты узнаешь, где находится преступник Нои-Хазизатра, ты сообщишь мне?
- Да, - ответила Пашад, - в ту же минуту. Удивление Шаразад было искренним. Она сняла руку Пашад с камешка и положила его назад в карман.
- Можешь идти, - сказала она. - Если получишь какие-нибудь известия о предателе, сообщишь их мне. - Обязательно, высочайшая.
Шаразад проводила ее взглядом и откинулась на спинку кресла. Занавес на левой стене раздвинулся, и в комнату дошел молодой человек - высокий, широкоплечий, но узкий в бедрах. Он ухмыльнулся, сел в кресло и забросил ноги в сапогах на стол.
- Проигрыш за тобой, - сказал он. - Я ведь предупреждал тебя, что она, конечно, ничего не знает.
- Ты приобщил меня к тайне Величайшего, - ответил Бали, - и я верую, что Его воля важнее наших желаний. Однако ты ведь исполнил Его повеление. Ты предостерег, но их уши были от тебя затворены. Кроме того, Нои, мой друг, я молился, чтобы мне было открыто, как помочь тебе, и вот я обрел этот Камень. И, да, я хотел оставить его себе, но Величайший коснулся моего духа, и я понял, что Камень предназначен тебе.
- А как он попал к тебе?
- Его принес в мою лавку ахейский мореход. Думал, это золотой, самородок, и хотел продать мне его за цену нового паруса.
- Паруса? Но на него можно купить тысячу парусов, если не больше!
- Я сказал ему, что стоит он полцены паруса, и он продал мне его за шестьдесят Серебреников, - Бали пожал плечами. - На таких вот сделках я когда-то разбогател. А теперь уходи. Кинжалы, конечно, знают, что мы друзья.
- Пойдем со мной, Бали, - настойчиво сказал Нои. - С помощью этого Камня мы сможем добраться до моего нового корабля и уплыть туда, где Царь и его Кинжалы нас не найдут.
- Нет. Мое место здесь. Моя жизнь здесь. И моя смерть будет здесь. Бали встал и повел Нои к калитке. - Еще одно, - сказал он своему другу, когда они остановились перед ней в лучах луны. - Вчера вечером, когда я держал Камень в руке, меня посетил странный сон. Будто ко мне пришел человек в золотой броне, сел рядом со мной и велел передать тебе, что ты должен искать Меч Божий. Тебе это о чем-нибудь говорит?
- Ничего. Ты узнал его?
- Нет. Его лицо сияло, будто солнце, и я не мог поднять на него глаза.
- Величайший откроет мне это, - сказал Нои, нагибаясь, чтобы обнять своего низенького друга. - Да будет Его покров над тобой, Бали.
- И над тобой, мой друг. - Бали бесшумно открыл калитку и всмотрелся в сумрачные тени улицы. - Никого! - прошептал он. - Быстрей уходи!
Нои еще раз его обнял, затем вышел из калитки и исчез среди теней. Бали заложил засов, вернулся в комнату, тяжело опустился в кресло и попытался совладать с сожалениями. С Камнем он мог бы вернуть себе прежнее богатство и наслаждаться непреходящей юностью. Без него? Нищета и смерть.
Он направился в лавку, перешагнув через труп ахейского моряка, принесшего ему Камень. У Бали не было даже шестидесяти Серебреников, которые требовал моряк, но у него еще оставался нож с острым лезвием...
Громкий треск заставил его повернуться и побежать назад в сад. Он увидел косо повисшую на петлях калитку... и на него бросились три Кинжала в темной броне. Змеиные глаза мерцали в лунном свете, чешуйчатая кожа блестела.
- Что... что вам нужно? - спросил Бали, весь дрожа.
- Мы ищщщем его.
- Кого?
Два Кинжала прошлись по саду, втягивая воздух в узкие щели ноздрей.
- Он был ззздесссь, - прошипел один, и Бали попятился. Кинжал вынул из ножен на боку странного вида дубинку и нацелил ее на низенького торговца.
- В поссследний рассс. Ззздесссь он?
- Он там, где вам его никогда не найти, - сказал Бали и, выхватив нож, прыгнул на ближайшего Кинжала. Из дубинки в руке рептилии вырвался гром, и в грудь Бали точно ударил молот. Он упал навзничь на дорожку, уставившись невидящими глазами на звезды в вышине.
Прогремел второй выстрел, и Кинжал рухнул на землю. В его треугольной голове чернела дыра. Остальные двое обернулись и увидели золотоволосую женщину - Шаразад.
- Бали мне был нужен живой, - сказала она мягко. - И мои приказы надо выполнять!
Следом за ней в сад вошли еще Кинжалы.
- Обыщите дом, - приказала она. - Не оставьте камня на камне. Если Нои-Хазизатра скроется, я распоряжусь, чтобы вас ободрали заживо.
7
Из всех времен года, даруемых Богом, весну Шэнноу любил особенно - за пьянящую музыку жизни и нового роста, за хоры птичьих голосов и яркие краски цветов, сменяющие снег. А воздух такой чистоты, что его можно пить, как вино, наполнял легкие эссенцией жизни.
Перед гребнем холма Шэнноу спрыгнул с седла, пешком поднялся на вершину и обвел взглядом колышущиеся травы. Потом присел на корточки и начал внимательно осматривать волнистые просторы равнины. У самого горизонта бродило стадо, а западнее на склоне холма паслись горные овцы. Он отошел, чтобы больше не вырисовываться на фоне неба, и оглядел свой путь через каньон, запоминая зубчатые утесы и узкие карнизы, которые оставил позади. Он не собирался возвращаться той же дорогой, но если придется, то к чему блуждать? Он расстегнул крепкий пояс с пистолетами, снял тяжелую длинную куртку, потом надел пояс, поправил кобуры на бедрах и только тогда скатал куртку и привязал ее к седлу сзади. Жеребец с удовольствием щипал молодую траву, и Шэнноу ослабил подпругу.
Достав Библию, он сел спиной к валуну и неторопливо перечел историю царя Саула. Он всегда невольно сочувствовал первому царю Израиля. Саул с таким упорством, с таким умением боролся за то, чтобы сделать свой народ сильным - и для того лишь, чтобы узурпатор посягнул на его венец. Даже в конце, когда Бог его покинул, Саул доблестно сражался с врагами и погиб вместе со своими сыновьями в великой битве.
Шэнноу закрыл Книгу и отпил прохладной воды из фляжки. Его раны уже совсем зажили - накануне вечером он удалил швы охотничьим ножом. Правда, он еще не мог двигать правой рукой с привычной быстротой, но силы быстро возвращались к нему.
Он затянул подпругу и выехал на равнину. Иногда он замечал следы лошадей, скота и оленей. Ехал он настороженно, оглядывая горизонт, то и дело посматривая через плечо и запоминая остающееся позади.
Равнина тянулась бесконечно, и голубеющие на юге горы казались маленькими и невесомыми. Внезапно слева от него вспорхнула птица. Он впился в нее глазами и вдруг обнаружил, что дуло его пистолета следует за ее полетом, а курок взведен. Он осторожно снял затвор и спрятал пистолет в кобуру.
Было время, когда его восхитила бы стремительность, с какой он приготовился встретить возможную опасность, но горький опыт давно усмирил его гордость. На него напали, когда он выехал из Ольона, и он убил всех нападавших; шорох сзади... он стремительно обернулся и выстрелил. И убил ребенка, который оказался в роковом месте в роковое мгновение.
Этот ребенок теперь был бы взрослым мужниной с собственными детьми. Земледельцем, строителем, проповедником? Никто никогда не узнает... Шэнноу попытался прогнать эту мысль, но она впилась в его мозг огненными когтями.
"Кто бы захотел быть тобой, Шэнноу? - спросил он себя. - Кто бы захотел стать Взыскующим Иерусалима?"
В Ольоне дети бегали за ним по вечерам, когда он обходил селение дозором, и подражали его прямой осанке, пружинистой походке. За поясами у них были заткнуты деревянное пистолеты, и они обожали его. Как замечательно, наверное, думали они, когда тебя все так уважают и боятся, когда твое имя знают задолго до того, как увидят тебя.
"Так ли уж это замечательно, Шэнноу?"
Жители Ольона были очень рады, когда Йон Шэнноу вынудил разбойников бежать - тех, кто остался жив. Но едва селение освободилось от разбойников, Йону Шэнноу заплатили и попросили его уехать. А разбойники вернулись, как возвращались всегда. И быть может, дети принялись бегать за ними, подражая их походке, устраивая перестрелки из деревянных пистолетов.
"Далеко ли до Иерусалима, Шэнноу?" - Только переехать через ближнюю гору, - ответил он вслух.
Жеребец передернул ушами и фыркнул. Шэнноу усмехнулся, потрепал его по холке и пустил рысью. Он знал, что это неразумно: кроличья нора, неустойчивый камень могли заставить коня споткнуться, сломать ногу или потерять подкову. Но ветер так приятно бил в лицо, а жизни без опасностей не бывает. Он позволил коню пробежать вольно еще с полмили, а потом увидел следы колес фургона и натянул поводья. Совсем свежие, оставленные двое суток назад. Он спешился и осмотрел их. Колеса глубоко вдавливались в сухую землю - семья переселяется на юг со всем своим скарбом. Он мысленно пожелал им доброго пути и вскочил в седло.
Ближе к вечеру он увидел сломанное колесо. К этому времени он уже кое-что знал о семье переселенцев: двое детей и женщина. Дети собирали для костра валежник и сухие коровьи лепешки, скорее всего складывая их в сетку, подвешенную под задком фургона. Женщина шла рядом с первой парой волов в упряжке: ступни маленькие, но шаг широкий. Никаких следов мужчины, но ведь он, решил Шэнноу, может по лени не вылезать из фургона. Однако сломанное колесо предлагало трудную загадку.
Шэнноу изучил следы всадников. Они въехали на стоянку и сменили колесо, потом уехали обратно тем же путем. Женщина стояла рядом с одним из спешившихся всадников, и они отошли к плоскому валуну. Возле колеи фургона Шэнноу нашел пять неиспользованных капсюль. В какую-то минуту во время этой встречи кто-то разрядил пистолет. Почему?
Он развел костер в кострище и сел у огня, размышляя над загадкой. Может, капсюли были старыми и женщина (теперь он уже твердо знал, что мужчины с ними не было), усомнилась в том, что они сработают? Но ведь в таком случае следовало бы сменить и пыжи, и заряды, но их оставили. Он заново осмотрел следы, но ничего дополнительного не обнаружил, Кроме одного: кто-то из всадников ехал далеко справа от остальных... либо он уехал раньше или позже них. Шэнноу пошел вдоль следа и в ста шагах от места привала увидел, что лошадь одинокого всадника наступила на отпечаток копыта, оставленный раньше. Следовательно, он уехал после остальных. Очевидно, он сидел на валуне и разговаривал с женщиной. Так почему другие не остались?
Он вскипятил чаю и доел последние плоды из запасов Шэр-рана. Когда его пальцы добрались до дна мешочка, они прикоснулись к чему-то холодному... металлическому. Он вынул монету - но не серебряную, а золотую с выпуклым изображением, рассмотреть которое Шэнноу в сгущающихся сумерках не сумел. Он положил ее в карман и расположился поудобнее. Однако загадка следов продолжала его мучить, и сон не приходил. Луна сияла ярко, он встал, оседлал жеребца и поехал по следам всадников.
Когда он добрался до их стоянки, их там не оказалось, но он увидел лежащего на земле человека с головой в золе кострища. Лицо у него было обожжено. В его теле зияло у несколько огнестрельных ран. С него сняли сапоги и, видимо, забрали пистолет, хотя пояс с кобурой был на нем. Шэнноу собирался повернуть коня, как вдруг услышал стон. Он с трудом поверил, что жизнь еще теплится в изуродованном теле. Отцепив фляжку, он встал на колени рядом с кострищем и приподнял обожженную голову.
Глаза умирающего открылись. - Они погнались за женщиной, - прошептал он.
Шэнноу прижал горлышко фляжки к его губам, но умирающий не сумел сделать глотка и поперхнулся. Больше он ничего не сказал, и Шэнноу просто ждал неминуемого конца. Человек умер через несколько минут.
Что-то блеснуло справа от Шэнноу. Под кустом валялся пистолет. Шэнноу поднял его. Видимо, он принадлежал убитому. Капсюлей на зарядах не было, и владелец не мог защищаться. Шэнноу задумался над тем, как это можно было бы истолковать. Люди эти - несомненно разбойники и застрелили одного из своих. Почему? Из-за женщины? Но ведь они все были возле фургона. Так почему они уехали оттуда?
Группа всадников натыкается на женщину с двумя детьми возле фургона со сломанным колесом. Меняют колесо и уезжают... кроме одного, который следует за ними позже. Его пистолет разряжен. Но он ведь должен был об этом знать? Когда он вернулся, его... друзья?.. застрелили его. И погнались за женщиной. Какая-то бессмыслица... Разве что он прежде помешал им надругаться над ней. Но в таком случае почему он разрядил пистолет, прежде чем вернуться?
Был только один способ узнать ответ. Шэнноу сел в седло и поискал взглядом следы.
* * *
- Зачем Бог убил, папу? - спросил Самюэль, обмакивая пресную лепешку в остатки похлебки. Бет отставила миску и посмотрела через костер на мальчика. Ее лицо в лунном свете было совсем белым, светлые волосы блестели, как серебряные нити.
- Бог его не убивал, Сэм. Его убила красная смерть.
- Но проповедник ведь говорил, что без воли Бога никто не умирает. А тогда они идут на Небеса или в Ад.
- Проповедник верит в то, что говорит, - сказала Бет медленно, - но это может быть и неправда. Проповедник рассказывал, что Пресвятой Иисус умер менее четырехсот лет назад и тогда мир опрокинулся. Но твой отец ведь в это не верил, так? Он говорил, что между его смертью и нашим временем прошли тысячи лет. Помнишь?
- Может, потому Бог его и убил, - сказал Сэмюэль, - что он не верил проповеднику.
- В жизни ничего так просто не бывает, - сказала ему мать. - Есть плохие люди, а Бог их не убивает, и есть хорошие люди, вот вроде твоего отца, которые умирают до своего срока. Так уж устроена жизнь, Сэмюэль. Ничего хорошего она никогда не обещает.
Мэри, которая все это время молчала, собрала миски, отошла от Стоянки и принялась оттирать их пучком травы. Бет встала и потянулась.
- Тебе еще надо много узнать, Сэмюэль, - сказала она. - Если ты чего-то хочешь, то должен драться за это. Не уступать, не хныкать и не ныть. Принимать удары и продолжать жить дальше. А теперь помоги сестре и погаси костер.
- Так ведь же холодно, мам, - заспорил Сэмюаль. - Почему нам нельзя лечь спать у костра?
- Огонь виден за мили и мили. Ты хочешь, чтобы разбойники нас нашли?
- Так они же помогли нам сменить колесо!
- Погаси костер, паршивец! - крикнула она.
- Мальчик вскочил и принялся забрасывать пламя землей. Бет отошла к фургону и остановилась, глядя на равнину. Она не знала, существует ли Бог, но ее это не интересовало. Бог не спас ее мать от звериной жестокости человека, женой которого она была, - а уж ей самой Бог ни разу не помог. Вот жалость-то! Было бы очень приятно чувствовать, что о ее детях заботится добрый боженька, верить, что все их беды можно с упованием оставить воле Высшей Силы. Она помнила, как страшно была избита ее мать в день своей смерти, и словно все еще слышала удары кулаков, с жутким чмоканьем вдавливающихся в мягкое тело. Она смотрела, как он выволок труп на пустырь за домом, и слушала, как лопата врезалась в землю, выкапывая безымянную могилу. Шатаясь, он вернулся в дом и уставился на нее. Глаза у него были налиты кровью, руки в земле. "Теперь ты да я, и больше никого", пробормотал он, когда напился до полного одурения. И заснул в тяжелом кресле. Кухонный нож рассек ему горло, и он умер, не проснувшись.
Бет покачала головой и подняла на звезды глаза, затуманившиеся непривычными слезами. Оглянулась на детей, расстеливших свои одеяла на теплой земле у потушенного костра. Шон Мак-Адам был неплохим человеком, но она не тосковала по нему, как они. Он очень быстро понял, что жена его не любит, но детей обожал: играл с ними, учил их, всячески опекал. И так был поглощен ими, что не заметил, насколько изменились чувства его жены - до того самого времени, когда лежал в фургоне, не в силах пошевелиться. "Прости, Бет!". - прошептал он.
"Что еще за "прости"? Отдыхай и выздоравливай!" Он проспал больше часа, потом его глаза открылись, рука задрожала, приподнялась над одеялом. Она взяла ее, сжала.
"Я тебя люблю, - сказал он. - Бог мне свидетель". Она внимательно на него посмотрела. "Я знаю. Спи. Постарайся уснуть". "Я... старался... ради тебя и ребятишек. Ведь правда?". "Перестань так говорить! - приказала она. - Утром тебе полегчает".
Он качнул головой.
"Мне конец, Бет. Я вишу на волоске. Скажи мне, прошу тебя..."
"Что сказать?"
"Просто скажи мне..." Его глаза закрылись, дыхание стало хриплым.
Она прижала его руку к груди и наклонилась поближе.
"Я люблю тебя, Шон, Люблю! Бог мне свидетель! А теперь поправляйся, прошу тебя!"
Он ушел в небытие ночью, когда дети спали. Бет некоторое время сидела возле него, но потом представила себе, как дети увидят мертвого отца... вытащила покойника из фургона и вырыла могилу на склоне... Они так и не проснулись...
Погруженная в воспоминания, она не услышала, как подошла Мэри. Девочка положила руку на материнское плечо, Бет обернулась и инстинктивно обняла ее.
- Не бойся, Мэри, деточка. Ничего не случится.
- Мне плохо без папы. Я бы хотела, чтобы мы никуда не уезжали!
- Знаю, - ответила Бет, поглаживая дочь по длинным каштановым волосам. - Только будь хотенья лошадьми, все нищие ездили бы верхом! Мы должны были уехать, понимаешь? - Она слегка оттолкнула девочку от себя. - А сейчас очень важно, чтобы ты помнила то, чему я сегодня тебя научила. Неизвестно, сколько еще мы лихих людей повстречаем, пока доберемся до Долины Паломника. И ты нужна мне, Мэри. Могу я положиться на тебя?
- Конечно, мам.
- Умница! А теперь ложись-ка спать.
Бет просидела у погасшего костра несколько часов, слушая, как ветер шуршит в травах равнины, глядя, как медленно поворачивается звездный небосвод. За два часа до рассвета она разбудила Мэри:
- Смотри не усни, девочка. Высматривай всадников, а как увидишь, зови меня.
Потом она легла и погрузилась в сон без сновидений, Ей казалось, что миновала лишь минута, когда Мэри потрясла ее за плечо, однако над восточным горизонтом поднималось солнце. Бет заморгала и провела рукой по светлым волосам.
- Всадники, ма! По-моему, те же самые.
- Залезай в фургон. И помни, что я тебе говорила. Бет зарядила кремневый пистолет и взвела оба курка, а потом, как в прошлый раз, спрятала его в складках юбки и посмотрела на всадников, ища глазами Гарри. Его с ними не было. Она перевела дух и заставила себя сохранять спокойствие. Они подскакали к фургону, и тот, которого Гарри называл Квинтом, спрыгнул с седла.
- А теперь, курочка, - сказал он, - мы получим то же, чего попробовал старина Гарри.
Бет подняла пистолет. Квинт остановился как вкопанный. Она спустила один курок. Пуля ударила Квинта в лоб над переносицей и пронизала его череп. Он повалился на землю, из раны забила кровь, и Бет шагнула вперед.
Внезапный грохот напугал лошадей, всадники еле с ними совладали, а лошадь Квинта, оставшаяся без седока, унеслась галопом через равнину. В наступившей тишине разбойники уставились друг на друга.
Голос Бет хлестнул, как кнут;
- Шлюхины отродья, выбирайте! Либо уезжайте, либо умрите! И побыстрее! Я начну стрелять, когда замолчу!
Поднятый пистолет нацелился на ближайшего.
- Э-эй, хозяйка! - заорал он. - Я уезжаю!
- Со всеми нами ты, сука, не справишься! - зарычал другой и пришпорил лошадь. Но в фургоне раздался оглушительный грохот, и разбойник с размозженной головой вылетел из седла.
- Убедились? - спросила Бет. - Чтоб я вас больше не видела!
Оставшиеся трое, подобрав поводья, уже неслись прочь галопом. Бет подбежала к фургону, схватила рожок с порохом и зарядила пистолет. Мэри выбралась наружу с обрезом в руках.
- Молодец, Мэри, - сказала Бет, забивая пыж следом за пулей и зарядом.
Она взяла обрез и прислонила его к фургону, а потом крепко обняла дрожащую девочку.
- Легче, легче! Все хорошо, пойди сядь на козлы, не гляди на них.
Бет подвела девочку к передку фургона и помогла ей влезть на козлы, а затем вернулась к мертвецам. Расстегнула пояс с пистолетами на теле Квинта и затянула его на собственной талии, затем обшарила труп в поисках пороха и пуль. Нашла кожаный мешочек с капсюлями и отнесла его в фургон, потом сняла пистолет с другого трупа и спрятала его за козлами. У Шона Мак-Адама не было денег на пистолет с вертящимся барабаном, и вот теперь целых два таких!
Бет запрягла волов, потом подошла к лошади второго разбойника, гнедой кобыле, и неловко забралась в седло. Она неуверенно подъехала к Мэри.
- Бери вожжи, деточка. Пора в путь!
Сэмюэль влез на козлы рядом с Мэри и ухмыльнулся до ушей:
- Мам! Ты прямо настоящий разбойник! Бет улыбнулась ему, потом перевела взгляд на Мэри. Девочка смотрела прямо перед собой неподвижным взглядом, лицо у нее было совсем белым.
- Бери же вожжи, Мэри, черт дери!
Девочка вздрогнула и отвязала их от тормозного рычага.
- Трогай! - Мэри дернула вожжами, а Бет подъехала к первой паре волов и хлопнула правого по крестцу. Высоко в небе уже кружили стервятники.
8
Нои-Хазизатра добрался до кольца древних камней за час до зари. Укрывшись между деревьями, он озирался, не увидит ли стража, однако вокруг, насколько он мог судить, не было никого. В ярких лучах луны он несколько раз прочитал слова на пергаменте, заучивая их. Затем, крепко сжимая в кулаке Камень, выбежал из-за деревьев на открытое пространство перед кольцом.
Тут же раздался пронзительный свист. К нему метнулись тени, и женский голос закричал:
- Живым! Взять его живым!
Нои рванулся внутрь кольца - высокие серые монолиты словно сулили спасение. Перед ним выскочила рептилия в черной броне, и могучий кулак Нои нанес по треугольной морде сокрушительный удар. Кинжал повалился в траву. Перепрыгнув через распростертое тело, Нои оказался в тени камней. Оглянувшись, он увидел других бегущих к нему рептилий. Он поднял руку и крикнул:
- Баррак найзи тор леммес!
Перед его глазами блеснула молния, ослепив их, в мозгу закрутился многоцветный вихрь. Он не чувствовал ни своего веса, ни сил и уносился куда-то, будто подхваченная ураганом пушинка. Потом его подошвы больно стукнулись о землю, он пошатнулся и упал. Его глаза открылись, однако увидел он только вспыхивающие огни. Затем зрение вернулось к нему, и он увидел, что лежит посреди небольшой Поляны совсем рядом с мертвецом, чье лицо страшно обуглилось. Нои поднялся на ноги и посмотрел на труп. Подобной одежды он нигде ни на ком не видел. Нои вышел на опушку и огляделся. Города Балакриса он не увидел. Не увидел океана вдали. Травянистая равнина простиралась до туманного горизонта, где горы возносили к небу зубчатые вершины.
Вернувшись на полянку, Нои сел и осмотрел свой Камень. Черные прожилки в золоте стали шире. У него не было возможности узнать, сколько энергии Сипстрасси израсходовалось на этот полет.
Опустившись на колени, Нои-Хазизатра начал молиться. Сначала он вознес благодарственную молитву за свое спасение от Шаразад и ее Кинжалов, потом попросил о защите своей семьи. И, наконец, он поискал безмолвия, в котором можно было услышать глас Бога.
Вокруг него шелестел шепот ветра, но он не улавливал в нем слов. Солнечные лучи согревали его лицо, но не несли с собой видений. В конце концов он поднялся с колен.
Конечно, безопаснее, если одежда на нем будет такой же, какую носят жители этого края. Камень в его руке замерцал, излучая тепло, его одеяние и плащ замерцали и преобразились. Теперь на нем были брюки и сапоги, рубаха и длинная куртка, совсем такие же, как на мертвеце.
- Будь бережливее, Нои, - предупредил он себя. - Не расходуй силу на пустяки.
И вспомнил слова Бали: "Ищи Меч Божий". Он понятия не имел, куда ему следует направиться, но, взглянув на землю, увидел лошадиные следы, ведущие к горам. Так как иного знака ему ниспослано не было, Нои-Хазизатра пошел вдоль них.
* * *
Шаразад сидела за богато инкрустированным столом, ее льдисто-голубые глаза были прикованы к лицу Пашад, жены предателя Нои-Хазизатры.
- Вчера ты обличила своего мужа. Почему?
- Я узнала, что он злоумышляет на царя, - ответила Пашад, отводя глаза и уставившись на странное серебряное изделие с белыми ручками на столе.
- С кем он злоумышлял?
- С торговцем Бали, высочайшая. Я знаю только его.
- Тебе известно, что семья предателя разделяет его кару? - прошептала золотоволосая инквизиторша, и Пашад кивнула:
- Когда я обличила его, высочайшая, он ведь еще не был объявлен предателем. И я уже не из его семьи, потому что, обличив его, развелась с ним.
- Да, так. Где он прячется?
- Не знаю, высочайшая. Сегодня утром был сделан список всей нашей недвижимости. Только пять домов и три склада у порта. Ничем другим я не могу помочь тебе.
Шаразад улыбнулась. Потом опустила руку в карман расшитой жемчугом туники, достала червонно-золотой камешек и положила его на стол. Она произнесла три слова силы и велела тоненькой черноволосой женщине, сидящей напротив:
- Положи на него ладонь! - А когда Пашад послушалась, добавила: Сейчас я буду задавать тебе вопросы, но знай, если ты солжешь, Камень тотчас тебя убьет. Ты поняла?
Пашад кивнула. В ее глазах застыл страх.
- Ты знаешь, где находится преступник Нои-Хазизатра?
- Нет, не знаю.
- Ты знаешь имена его друзей, которые могли злоумышлять вместе с ним?
- На этот вопрос трудно ответить, - сказала Пашад, на лбу у нее выступили капельки пота. - Некоторых его... друзей я знаю, но мне неизвестно, участвовали ли они в его измене.
- А ты в ней участвовала?
- Нет. Я ничего в этом не поминаю. Мне ли судить, бог царь или нет? Я думала только о том, как угодить мужу и растить наших детей. Божественность царя не моего ума дело.
- Если ты узнаешь, где находится преступник Нои-Хазизатра, ты сообщишь мне?
- Да, - ответила Пашад, - в ту же минуту. Удивление Шаразад было искренним. Она сняла руку Пашад с камешка и положила его назад в карман.
- Можешь идти, - сказала она. - Если получишь какие-нибудь известия о предателе, сообщишь их мне. - Обязательно, высочайшая.
Шаразад проводила ее взглядом и откинулась на спинку кресла. Занавес на левой стене раздвинулся, и в комнату дошел молодой человек - высокий, широкоплечий, но узкий в бедрах. Он ухмыльнулся, сел в кресло и забросил ноги в сапогах на стол.
- Проигрыш за тобой, - сказал он. - Я ведь предупреждал тебя, что она, конечно, ничего не знает.