Страница:
Современники оставили воспоминания и о внешнем облике Пикока. Он был
весьма хорош собой - высокий, статный, с ясным открытым лбом. У него были
голубые глаза, правильные черты лица, прямой нос с горбинкой. Таким
изображен Пикок на известном портрете Генри Уоллиса.
Покои домашней жизни, который Пикок столь ревниво оберегал, был нарушен
неудачным браком Мэри Эллен. В 1844 г. она вышла замуж за сына коллеги
Пикока по Ост-Индской компании, лейтенанта английского Королевского флота
Николза, повесу и дуэлянта. Через три месяца Мэри Эллен овдовела: Николз
утонул.
Мэри Эллен, слепленная отцом в значительной степени по его образу и
подобию, литературно одаренная, для женщины той эпохи превосходно
образованная, живо интересующаяся всем новым, в том числе и идеями женской
эмансипации, мало походила на жеманных викторианских красоток. Она писала,
была членом литературного салона, где в 1848 г. познакомилась с молодым
журналистом Джорджем Мередитом, недавно вернувшимся из Германии.
Мередит без памяти влюбился в Мэри Эллен. Его не смущала ни разница в
возрасте (Мэри Эллен была на девять лет старше), ни ее пятилетняя дочь. Он
делал предложение девять раз. Его обаяние, талант, натиск наконец сломили
сопротивление молодой вдовы, и в августе 1849 г. они поженились.
Начало брака было лучезарным. Неплохо складывались и отношения Мередита
с тестем. Молодой литератор чувствовал себя польщенным, что его ближайший
родственник - известный английский писатель. Первый поэтический сборник
Мередита вышел с посвящением Пикоку, в котором, к немалому неудовольствию
последнего, была обозначена степень их родства: "Томасу Лаву Пикоку,
эсквайру, с искренним восхищением и глубоким почтением от зятя".
Хотя амбиций у молодого литератора было немало, в основном зарабатывала
на жизнь Мэри Эллен, выступавшая в соавторстве с отцом со статьями и
обзорами в журналах. Такое распределение ролей не могло не ущемлять
самолюбия Мередита, тем более что Мэри Эллен иногда позволяла себе ироничные
замечания по этому поводу.
Мередит хотел своего ребенка; у Мэри Эллен трижды рождались мертвые
дети. Когда наконец она благополучно разрешилась Артуром Гриффитом, Пикок,
понимая, что материальное положение супругов оставляет желать лучшего,
разрешил им переехать к нему в дом. Однако скоро он понял, что его любовь к
покою сильнее его любви к ребенку. Может быть, Пикок и смирился бы с
присутствием младенца в доме, если бы не постоянные ссоры дочери с мужем. Он
отселил супругов в коттедж по соседству, полагая, что уединение поможет им
выяснить отношения. Но ссоры продолжались, причина их не всегда была
понятна, создавалось впечатление, что главное - несовместимость характеров.
В 1858 г. Мэри Эллен уехала из Англии, но, к ужасу отца и негодованию мужа,
не одна, а с художником Генри Уоллисом. По ее возвращении произошел
окончательный разрыв между супругами. Взбешенный Мередит забрал у Мэри Эллен
сына, ее отношения с Уоллисом также не сложились. Пикок, хотя и понимал, что
в немалой степени ответственность за судьбу дочери лежит на нем, что он
повинен в ее "свободомыслии", не сумел простить ее. В 1861 г. Мэри Эллен
скоропостижно умерла.
Взаимоотношения с Мередитом, как и дружба с Шелли, - одна из самых
интересных страниц в жизни Пикока. Мередит не слишком ему нравился. Вызывало
недоверие немецкое образование молодого человека: для Пикока "немецкое" -
синоним столь ненавистного ему романтико-метафизического отношения к жизни,
которое он наблюдал в окружении Шелли в Брэкнелле и которое, по его
глубокому убеждению, ни к чему хорошему привести не могло.
Многое в этих отношениях объясняет разница в возрасте. Мередит был
младше Пикока на сорок три года. Современники, они принадлежали к разным
историческим и литературным эпохам: Пикок - к викторианской, хотя он,
поклонник античности, многое не принимал в пуританской этике; Мередит же был
настоящим сыном "рубежа веков" - с его надломом, рефлексией, нравственным
релятивизмом.
В доме Пикока столкнулись две литературные эпохи. На примере личных
судеб видно, что новое поколение взяло у предыдущего.
Пикок, к которому, особенно в первые годы брака, Мередит относился с
глубоким почтением, оказал значительное воздействие на молодого писателя.
Дело даже не в том, что в некоторых героях Мередита легко узнается Пикок, -
например, в мистере Миддлтоне в "Эгоисте" (1879). Влияние ощутимо в способе
построения произведений, в характеристике героев у Мередита. Когда Мередит
впервые встретил Пикока, он был поэтом, эпигоном романтиков. Когда же они
расстались, Мередит уже ощущал себя сформировавшимся писателем, создателем
нового типа прозы, в которой романтическое повествование накрепко
соединилось с интеллектуальной комедией. И не это ли отчетливая дань
ученичеству у Пикока?
Смерть Мэри Эллен еще более отгородила Пикока от мира. Он подает в
отставку, проработав в Ост-Индской компании более тридцати лет.
Пунктуальность, здравый смысл Пикока помогли ему добиться того, что
письма из Индии, которые до того, как он возложил на себя обязанности в
компании, приходили от силы раз или два в год, теперь с завидной
регулярностью доставлялись в Англию каждые два месяца.
Уйдя в отставку, он окончательно замкнулся в стенах своей библиотеки.
Потягивая мадеру, как какой-нибудь герой его романов, он читал и перечитывал
своих любимых авторов.
Он превосходно знал греческую, римскую, английскую, французскую и
итальянскую литературы. Говорил на пяти языках; а в старости принялся за
изучение испанского и валлийского. Из европейских языков он упрямо не желал
знать немецкий, возможно так, несколько по-мальчишески, выражая свое
недовольство немецкой философией и немецкой романтической поэзией, столь
модной в годы его молодости.
К числу его любимых авторов относились Гомер, Софокл, Аристофан, Нонн,
чью "Дионисиаду" он считал самой совершенной поэмой в мире после "Илиады".
Из итальянцев особенно почитал Ариосто, Боярдо; среди французов - Рабле и
Вольтера. Из англичан трудно сказать, кого он особенно ценил. Может быть,
если принять за точку отсчета количество ссылок в его произведениях, -
Шекспира, Чосера и Батлера, автора "Гудибраса". Правда, к современной ему
английской литературе он относился настороженно: не раз - и весьма резко -
высмеивал романтиков, но прю этом был в состоянии понять и оценить
поэтическое новаторство Вордсворта и Колриджа. Мир давно уже зачитывался
Диккенсом; его превозносили по обе стороны океана. Пикок же открыл его для
себя в последние годы жизни; правда, отозвался о нем, особенно о "Посмертных
записках Пиквикского клуба" и "Нашем общем друге", с энтузиазмом.
Из-за того, что многие его современники ушли из жизни молодыми, он,
переживший их на целые десятилетия, существовал как бы в двух мирах,
соединяя собой начало и конец века в английской литературе. Он знал Шелли,
Мэри Годвин, Байрона, Дизраэли, под его крышей получил литературное
благословение Мередит. Из-за своего поразительно долгого века Пикок, как и
Ли Хант, стал живой памятью времени, фигурой едва ли не мифологической.
Вспоминая некоторые обстоятельства личной жизни Пикока, можно только
поражаться, как, несмотря на удары судьбы (смерть ребенка, болезнь жены,
смерть Мэри Эллен, о которых он не любил говорить, в его семейные тайны были
допущены немногие), он сохранил поистине лучезарное, эллинское
мировосприятие.
Но для многих была открыта только одна сторона личности Пикока: они
видели в нем сатирика или - на худой конец - оплот здравого смысла. Созданию
такой легенды способствовал и сам Пикок. Ему нравилось, когда о нем говорили
как о беспощадном критике нелепостей современной жизни.
Теплую, человеческую сторону своего таланта он сознательно не выставлял
напоказ, напротив, скрывал, в глубине души подсмеиваясь над своими
современниками, которые не сумели разглядеть в нем упрямого идеалиста,
мерящего современность с позиций дорогой ему античности. Так ему легче было
вести свою сложную литературную игру, понять которую дано было немногим.
В восемьдесят с лишним лет Пикок отличался отменным здоровьем и ясной
памятью. И если бы не пожар, разразившийся в декабре 1865 г. в его
библиотеке, может быть, прожил бы и еще несколько лет. Когда вспыхнул пожар,
близкие умоляли его оставить дом. Но он лишь гневно воскликнул: "Во имя
бессмертных богов оставьте меня в покое, я не сдвинусь с места".
Пожар стал роковым для Пикока. Он слег; неожиданно появились сильные
боли в желудке. Внучка Пикока вспоминала, что, проходя мимо его спальни,
можно было слышать, как он выговаривал богам, что они мучают своего
скромного и преданного слугу. 23 января 1866 г. Пикока не стало.
Главное в творческом наследии Пикока - повести, романы, эссеистика.
Однако как прозаик Пикок нашел себя не сразу. Осознав себя художником,
Пикок, отчасти следуя литературной моде эпохи, обращается к поэзии. Первым
наставником на поэтическом поприще также стала мать Пикока. Она
рекомендовала сыну поэтов - в первую очередь безупречных версификаторов,
заботящихся в основном об изяществе и совершенстве формы и лишь потом - о
глубине содержания.
Недалеко от образцов учителей ушли и поэтические опыты Пикока,
достаточно многочисленные, стилистически отделанные, но, в сущности,
довольно-таки поверхностные.
И все же они заслуживают отдельного разговора не только потому, что
Пикок отдал им двенадцать лет жизни. Безусловно, они представляют и
некоторый самостоятельный интерес, и особенно в соотнесении с его прозой.
Первая поэма Пикока "Пальмира" появилась в 1806 г.; в существенно
переработанном виде она была переиздана в 1812 г. Это образец пиндарического
стиля, более характерный для XVIII, нежели для XIX в., заставляет вспомнить
Мильтона и Грея. В поэме рассказывается о погибшем городе Пальмире, в
прошлом величественном и могучем. Преобладающее настроение
элегически-меланхолическое, а основная мысль сводится к утверждению
бренности сущего, обреченности человека и конечной власти времени, что также
было свойственно поэзии XVIII в.
Поэма "Гений Темзы" (1810) по своему характеру описательна, даже
топографична, восходит к Томсону, но, пожалуй, особенную близость
обнаруживает с "Виндзорским лесом" Попа. Поэма "сделана"
высокопрофессионально, но скучновата, незначительна по содержанию и теперь
преимущественно представляет историко-литературный интерес.
"Гений Темзы" проясняет некоторые аспекты мировоззрения Пикока,
существенные для понимания его дальнейшего творческого развития:
неудовлетворенность состоянием современной ему цивилизации заставляет
писателя в поисках идеала обращаться не только к прошлому, но и к природе.
Последовавшая за "Гением Темзы" поэма с весьма характерным для эпохи
заглавием "Философия меланхолии" (1812) показывает, как подспудно у Пикока
вызревала структура его будущих "романов-бесед". "Философия меланхолии" -
это ряд изящных стихотворных рассказов, объединенных не слишком выраженной
общей темой, что позволяет автору пускаться в многочисленные, часто
избыточно многословные отступления преимущественно
философско-метафизического свойства, в которых, как и в "Пальмире", рефреном
звучит экклесиастическая тема бренности бытия, тщеты всех начинаний перед
неумолимым бегом времени и вечностью.
Однако не только элегически-меланхолический дух свойствен поэзии
Пикока. В эти же годы он пишет стихотворения, по духу и настроению уже
предвосхищающие его комические повести и сатирические романы, - например,
шутливую аллегорическую балладу "Сэр Букварь" (1814). Задачи Пикока в ней
"педагогические": в остроумной форме рассказ идет о различных частях речи.
Комическая, бурлескно-пародийная стихия еще более выражена в балладе "Сэр
Протей" (1814).
Совершенно иная тональность характеризует небольшие лирические
стихотворения Пикока, идейно, тематически и стилистически близкие любовной
лирике романтиков и показывающие, в свою очередь, сколь сложно в творчестве
Пикока переплетались черты искусства Просвещения и XIX в. Лаконично и в то
же время глубоко драматично стихотворение - эпитафия на могилу дочери
Маргарет, умершей в 1826 г. в возрасте трех лет. Здесь нет ни велеречивости
стиля, ни пространных общих рассуждений; весь словесный рисунок подчинен
одному, всепронизывающему чувству утраты. Особое место среди лирических
стихотворений Пикока занимает элегия - воспоминание о первой несчастливой
любви поэта - "Ньюаркское аббатство" (1842). Это стихотворение заслужило
похвалу Теннисона: он особенно выделял первую строфу:
Упал луч солнца в сон и тлен
Забытых и печальных стен,
В его луче хранили след
Все тридцать пять утекших лет {*}.
{* Пер. А. Солянова.}
Лирические стихотворения Пикока очень музыкальны. Более того, некоторые
из них (например, песнь мистера Гибеля в "Аббатстве кошмаров" или "Любовь и
возраст" в "Усадьбе Грилла") были задуманы как песни. Меломан, знаток
оперного искусства, в течение долгих лет музыкальный критик, Пикок перенес
свою любовь к музыке и в поэзию.
Драматургические опыты - еще один жанр в творческом развитии Пикока на
пути к прозе. Подобно многим образованным молодым людям своего времени,
Пикок был заядлым театралом, а его домашняя библиотека располагала большим
выбором пьес драматургов начиная от Эсхила и вплоть до современников - М.
Льюиса и Р. Камберленда. В серии статей о театре, которые Пикок напечатал в
50-е годы в журнале "Фрейзере", он заметит, что драма для его поколения была
отдохновением от "бурь и мрака каждодневного существования" {Peacock T. L.
Horae Dramaticae // Peacock Т. L. The works. / Ed. by H. F. B. Brett Smith
a. C. E. Jones: In 10 vols. Vol. 3. L.. 1926. P. 3 (в дальнейшем ссылки на
это изд.).}, видимо имея в виду чувства разочарования и уныния, охватившие
передовую английскую интеллигенцию после поражения Французской революции.
Между 1805-1813 гг. Пикок написал три пьесы и сделал наброски еще для
четырех. Однако, оставаясь в глубине души неудовлетворенным сделанным,
понимая, что им далеко до образцов, на которые он в первую очередь
ориентировался (пьесы Аристофана), Пикок не опубликовал ни одной из них
{Единственная пьеса, которая появилась в печати под его именем, это перевод
итальянской пьесы "Gl'Ingannati", один из источников "Двенадцатой ночи".}.
Заслуживают рассмотрения два фарса - "Дилетанты" и "Три доктора". В
первом, написанном довольно небрежно, рассказывается история недалекого
буржуа мистера Комфорта {Обращают на себя внимание "говорящие" фамилии в
пьесе. В зрелых произведениях Пикока они будут играть весьма значительную
роль.} и его молодой модной жены, помешавшейся на знаменитостях и
заполонившей дом дилетантами разных мастей.
Мистера Комфорта мучит подозрение, что у его жены роман с одним из
дилетантов. Переодевшись, он принимается следить за ними. Следует, как и
положено в произведениях такого рода, череда комических недоразумений, но в
конце все разрешается благополучно, и мистер Комфорт обретает покой и
счастье с женой.
Даже из беглого пересказа пьесы видна ее литературная вторичность:
сразу же вспоминается Ричард Шеридан ("Школа злословия") и богатая традиция
комедии эпохи Реставрации. Пожалуй, только в образах дилетантов,
претендующих на исключительность, на самом же деле лишенных таланта,
внутреннего стержня, ведущих паразитическое существование, есть некий намек
на свежесть мысли. И все же в этой пьесе, в частности в речи мистера
Комфорта, в зародыше уже содержится то, что лотом станет характернейшей и
оригинальной чертой прозы Пикока - живость и жизненность монологов.
В драматургическом отношении удачнее фарс "Три доктора". Многочисленные
поклонники добиваются руки Кэролайн Хиппи, единственной дочери
отца-ипохондрика, унаследовавшего старинное поместье в Уэльсе и теперь
приводящего его в порядок. Отец хочет, чтобы Кэролайн вышла замуж за
помещика Мармадука Жернова, она же любит О'Фэра, с которым и венчается,
убежав из родительского дома. В этом фарсе больше динамики, а лирическая
тональность в сочетании с иронией и образы чудаков, которые, однако, не
только рупоры идей автора, но люди с выраженной индивидуальностью,
характеры, уже предвосхищают зрелую прозу Пикока.
Русский читатель впервые знакомится с Пикоком.
Произведения, включенные в данный том, относящиеся к разным периодам
творческой биографии Пикока и к разным литературным жанрам (повести, эссе,
стихи), позволят составить довольно полное представление о художественной
манере писателя и его эволюции. В самом деле, повесть "Аббатство кошмаров"
была написана в 1818 г., тогда как "Усадьба Грилла" вышла в 1861 г.
В наследии Пикока "Аббатство кошмаров" занимает на сегодняшний день
такое же место, как "Гордость и предубеждение" среди книг Джейн Остен.
Несколько обстоятельств объясняют подобную популярность книги. В ней
изображены реальные, очень известные поэты (Шелли, Колридж, Байрон); из всех
произведений Пикока оно наиболее сюжетно и обладает чертами, во всяком
случае внешними, характерными для прозы конца XVIII - начала XIX в.:
"готический" колорит, тайны, витающие вокруг затерявшегося в глуши поместья,
"романтическая" любовная история главного героя Скютропа.
Для Пикока, однако, это было нетипичное произведение. Оно в равной
степени значительно отличается как от его ранних, так и поздних романов.
Обычно фабульной, сюжетнообразующей канвой у Пикока становится
путешествие (движение - обязательный элемент в его книгах). Тогда как в
"Аббатстве кошмаров" строго выдержан принцип единства места (все действие
сосредоточено в имении). Единству места соответствует и единство темы,
полемика с романтиками, что также не свойственно Пикоку, любящему
тематическую полифоничность ("Мелинкорт", "Хедлонг-Холл").
Однако воспринимать "Аббатство кошмаров" лишь как критику романтизма
вряд ли правильно. Одновременно с "Аббатством" Пикок работает над статьей
"Эссе о модной литературе", в которой дает высокую оценку "Кристабели"
Колриджа, которого столь безжалостно высмеивает в повести в образе мистера
Флоски. В отличие от критиков "Эдинбургского обозрения", например Т. Мура,
Пикок не только понял, но и привял новаторство "Кристабели". Столь же
неверно видеть и в Скютропе только пародию на Шелли и забывать, что поэтов
связывали дружеские отношения. В мистере Гибеле легко узнается Байрон, а в
его стихах - строфы "Чайльд Гарольда". Однако - и это немаловажно - Пикок с
почтением относился к музе Байрона. Протест Пикока вызывал не романтизм как
художественное направление в литературе, с которым он и сам был связан, но
издержки, в первую очередь идеологические, этого движения.
Пикок полемизирует с Колриджем или Байроном в первую очередь не как с
конкретными людьми, но как с общественными фигурами, представляющими
определенные точки зрения.
Немалое место в повести занимает спор с Колриджем, с его
идейно-философской программой, сформулированной в "Светских проповедях" и
"Литературной биографии". Здоровому духу французского рационализма "Колридж
противопоставил, как писал Пикок, "немецкие идеи" - немецкую романтическую
традицию, в своих теоретических положениях основанную на философии Канта.
Английская просветительская литература, высоко почитаемая Пикоком,
Колриджу представляется ложной и отжившей свой век, тогда как "готика"
(роман М. Льюиса "Монах", драма "Бертрам" Мэтьюрина), все иррациональное,
таинственное, мистическое всячески пропагандируются им.
Полемика с Колриджем представлялась Пикоку тем более необходимой, что
его влияние на умы соотечественников было огромным. В значительной степени
через Колриджа английская публика знакомилась и с немецкой литературой,
которую поэт, к негодованию Пикока, препарировал в преимущественно
религиозном аспекте.
Идейная значительность Колриджа-Флоски подчеркнута в повести тем, что
он центр интеллектуальной и духовной жизни аббатства. Флоски - лучший друг
Скютропа-Шелли, соратник и помощник мистера Лежебока и мистера
Траура-Байрона. Парадоксально, но в пылу полемики в "Аббатстве кошмаров"
Пикок, подчинившись своей страсти к обобщениям, сближает фигуры, в
полемическом, идейном и художественном отношении весьма отличные друг от
друга. Безусловно, странным выглядит сближение Байрона и Шелли, по духу
своему бунтарей, революционеров, с Колриджем. "Я не могу разрешить себе
безмятежно смотреть на это постоянное отравление ума и души читателей!" - в
сердцах восклицает Пикок по прочтении третьей и четвертой песни "Чайльд
Гарольда", "в которых его протест вызвали особенно следующие строки:
Мы так больны, так тяжко нам дышать,
Мы с юных лет от жажды изнываем.
Уже на сердце - старости печать,
Но призрак, юность обольстивший раем,
Опять манит - мы ищем, мы взываем, -
Но поздно - честь иль слава - что они!
Что власть, любовь, коль счастья мы не знаем!
Как метеор, промчатся ночи, дни,
И смерти черный дым потушит все огни.
(Песнь 4, 124. Пер. В. Левика).
И далее:
...Да разве я, пощады не моля,
С моей судьбой не бился смертным боем?
Я клеветы и сплетни стал героем,
Но я простил, хоть очернен, гоним,
Я от безумья спасся тем одним,
Что был вооружен моим презреньем к ним.
(Песнь 4, 135. Пер. В. Левика)
Неизбывная тоска байроновского героя, как, впрочем, и сопутствующий ей
пафос, самолюбование казались Пикоку не только неискренними, но - что, с его
точки зрения, было гораздо важнее - этически порочными, разрушающими
здоровую нравственную основу личности.
Пикок отнюдь не был склонен обвинять Байрона в пристрастиях к
мистицизму и уж тем более пенять ему, как Колриджу, за политическую
реакционность. Оставив эти соображения за скобками, Пикок с его тенденцией к
обобщениям изобличал причину - романтическую экзальтацию. В ламентациях
байроновского героя он усмотрел все тот же ненавистный ему дух немецкого
романтизма, давшего свои, по мнению Пикока совсем неудачные, всходы на
английской литературной почве: романы Анны Рэдклифф, Уильяма Годвина, Мэтью
Грегори Льюиса, да и юношеские романы самого Шелли.
Еще более неожиданным представляется сближение Колриджа с Уильямом
Годвином, английским философом и писателем-радикалом.
Годвину достается за его роман "Мандевилль", который не раз и очень зло
высмеивается в "Аббатстве". Начало повести, где описывается местоположение
аббатства, семейная история отца Скютропа, разочаровавшегося в женщинах, -
пародия на роман Годвина, и, безусловно, современники мгновенно узнавали
адресата.
Однако, высмеивая таким образом Годвина, Пикок преследовал цель более
серьезную, нежели создание литературной пародии. Годвин не вызывал
восхищения Пикока даже как автор "Политической справедливости", а уж тем
более как автор "Мандевилля". Пикок не мог принять те идеи детерминизма и
как крайнее следствие его - фатализма, которые Годвин обосновывает в романе.
Всей логикой своего повествования Годвин убеждает читателя, что его герой -
продукт условий, в которых он формировался. Его злобность, эгоизм,
мизантропия порождены обстоятельствами, но именно такую точку зрения на
личность отказывался признать Пикок, как и повышенную, несколько неожиданную
для автора "Колеба Уильямса" интроспекцию "Мандевилля".
Соединяя в своей повести фигуры, в реальности весьма далекие друг от
друга и в художественном, и в идейном отношении, Пикок ведет планомерную
борьбу с общей тенденцией в современной ему литературе с романтической
экзальтацией, нездоровой интроспекцией, мизантропией.
Знаменательно, что "Аббатство кошмаров" вышло одновременно с
"Нортенгерским аббатством" Джейн Остен, романом, также резко высмеивающим
издержки романтической литературы, и в первую очередь "готический роман тайн
и ужасов".
И все же задачи и Пикока и Остен в этих произведениях не только
разоблачительные. Отношение писателей к романтизму сложнее. Несмотря на
резкость некоторых их суждений и оценок деятельности романтиков как
художники они многим обязаны романтизму.
Принимая во внимание всю сложность вопроса, вряд ли можно говорить и об
"Аббатстве кошмаров" и "Нортенгерском аббатстве" как о сугубо сатирических
произведениях. Не менее существенна и важна в них и собственно комическая
струя. Скютроп в "Аббатстве кошмаров" и Кэтрин Морланд отнюдь не только
карикатуры. Они живые люди, в реальные чувства и поступки которых читатель
искренне верит.
Пожалуй, именно это доказывает, что Пикок, при всей своей увлеченности
философскими проблемами, в первую очередь писатель - хотя и своеобразный. В
сущности, его проза так же далека от классических философских диалогов, как
и от традиционной викторианской реалистической прозы. Уникальность Пикока -
в его промежуточном положении между философом и писателем. Романы и повести
Пикока в первую очередь необычны тем, что действительность в них
весьма хорош собой - высокий, статный, с ясным открытым лбом. У него были
голубые глаза, правильные черты лица, прямой нос с горбинкой. Таким
изображен Пикок на известном портрете Генри Уоллиса.
Покои домашней жизни, который Пикок столь ревниво оберегал, был нарушен
неудачным браком Мэри Эллен. В 1844 г. она вышла замуж за сына коллеги
Пикока по Ост-Индской компании, лейтенанта английского Королевского флота
Николза, повесу и дуэлянта. Через три месяца Мэри Эллен овдовела: Николз
утонул.
Мэри Эллен, слепленная отцом в значительной степени по его образу и
подобию, литературно одаренная, для женщины той эпохи превосходно
образованная, живо интересующаяся всем новым, в том числе и идеями женской
эмансипации, мало походила на жеманных викторианских красоток. Она писала,
была членом литературного салона, где в 1848 г. познакомилась с молодым
журналистом Джорджем Мередитом, недавно вернувшимся из Германии.
Мередит без памяти влюбился в Мэри Эллен. Его не смущала ни разница в
возрасте (Мэри Эллен была на девять лет старше), ни ее пятилетняя дочь. Он
делал предложение девять раз. Его обаяние, талант, натиск наконец сломили
сопротивление молодой вдовы, и в августе 1849 г. они поженились.
Начало брака было лучезарным. Неплохо складывались и отношения Мередита
с тестем. Молодой литератор чувствовал себя польщенным, что его ближайший
родственник - известный английский писатель. Первый поэтический сборник
Мередита вышел с посвящением Пикоку, в котором, к немалому неудовольствию
последнего, была обозначена степень их родства: "Томасу Лаву Пикоку,
эсквайру, с искренним восхищением и глубоким почтением от зятя".
Хотя амбиций у молодого литератора было немало, в основном зарабатывала
на жизнь Мэри Эллен, выступавшая в соавторстве с отцом со статьями и
обзорами в журналах. Такое распределение ролей не могло не ущемлять
самолюбия Мередита, тем более что Мэри Эллен иногда позволяла себе ироничные
замечания по этому поводу.
Мередит хотел своего ребенка; у Мэри Эллен трижды рождались мертвые
дети. Когда наконец она благополучно разрешилась Артуром Гриффитом, Пикок,
понимая, что материальное положение супругов оставляет желать лучшего,
разрешил им переехать к нему в дом. Однако скоро он понял, что его любовь к
покою сильнее его любви к ребенку. Может быть, Пикок и смирился бы с
присутствием младенца в доме, если бы не постоянные ссоры дочери с мужем. Он
отселил супругов в коттедж по соседству, полагая, что уединение поможет им
выяснить отношения. Но ссоры продолжались, причина их не всегда была
понятна, создавалось впечатление, что главное - несовместимость характеров.
В 1858 г. Мэри Эллен уехала из Англии, но, к ужасу отца и негодованию мужа,
не одна, а с художником Генри Уоллисом. По ее возвращении произошел
окончательный разрыв между супругами. Взбешенный Мередит забрал у Мэри Эллен
сына, ее отношения с Уоллисом также не сложились. Пикок, хотя и понимал, что
в немалой степени ответственность за судьбу дочери лежит на нем, что он
повинен в ее "свободомыслии", не сумел простить ее. В 1861 г. Мэри Эллен
скоропостижно умерла.
Взаимоотношения с Мередитом, как и дружба с Шелли, - одна из самых
интересных страниц в жизни Пикока. Мередит не слишком ему нравился. Вызывало
недоверие немецкое образование молодого человека: для Пикока "немецкое" -
синоним столь ненавистного ему романтико-метафизического отношения к жизни,
которое он наблюдал в окружении Шелли в Брэкнелле и которое, по его
глубокому убеждению, ни к чему хорошему привести не могло.
Многое в этих отношениях объясняет разница в возрасте. Мередит был
младше Пикока на сорок три года. Современники, они принадлежали к разным
историческим и литературным эпохам: Пикок - к викторианской, хотя он,
поклонник античности, многое не принимал в пуританской этике; Мередит же был
настоящим сыном "рубежа веков" - с его надломом, рефлексией, нравственным
релятивизмом.
В доме Пикока столкнулись две литературные эпохи. На примере личных
судеб видно, что новое поколение взяло у предыдущего.
Пикок, к которому, особенно в первые годы брака, Мередит относился с
глубоким почтением, оказал значительное воздействие на молодого писателя.
Дело даже не в том, что в некоторых героях Мередита легко узнается Пикок, -
например, в мистере Миддлтоне в "Эгоисте" (1879). Влияние ощутимо в способе
построения произведений, в характеристике героев у Мередита. Когда Мередит
впервые встретил Пикока, он был поэтом, эпигоном романтиков. Когда же они
расстались, Мередит уже ощущал себя сформировавшимся писателем, создателем
нового типа прозы, в которой романтическое повествование накрепко
соединилось с интеллектуальной комедией. И не это ли отчетливая дань
ученичеству у Пикока?
Смерть Мэри Эллен еще более отгородила Пикока от мира. Он подает в
отставку, проработав в Ост-Индской компании более тридцати лет.
Пунктуальность, здравый смысл Пикока помогли ему добиться того, что
письма из Индии, которые до того, как он возложил на себя обязанности в
компании, приходили от силы раз или два в год, теперь с завидной
регулярностью доставлялись в Англию каждые два месяца.
Уйдя в отставку, он окончательно замкнулся в стенах своей библиотеки.
Потягивая мадеру, как какой-нибудь герой его романов, он читал и перечитывал
своих любимых авторов.
Он превосходно знал греческую, римскую, английскую, французскую и
итальянскую литературы. Говорил на пяти языках; а в старости принялся за
изучение испанского и валлийского. Из европейских языков он упрямо не желал
знать немецкий, возможно так, несколько по-мальчишески, выражая свое
недовольство немецкой философией и немецкой романтической поэзией, столь
модной в годы его молодости.
К числу его любимых авторов относились Гомер, Софокл, Аристофан, Нонн,
чью "Дионисиаду" он считал самой совершенной поэмой в мире после "Илиады".
Из итальянцев особенно почитал Ариосто, Боярдо; среди французов - Рабле и
Вольтера. Из англичан трудно сказать, кого он особенно ценил. Может быть,
если принять за точку отсчета количество ссылок в его произведениях, -
Шекспира, Чосера и Батлера, автора "Гудибраса". Правда, к современной ему
английской литературе он относился настороженно: не раз - и весьма резко -
высмеивал романтиков, но прю этом был в состоянии понять и оценить
поэтическое новаторство Вордсворта и Колриджа. Мир давно уже зачитывался
Диккенсом; его превозносили по обе стороны океана. Пикок же открыл его для
себя в последние годы жизни; правда, отозвался о нем, особенно о "Посмертных
записках Пиквикского клуба" и "Нашем общем друге", с энтузиазмом.
Из-за того, что многие его современники ушли из жизни молодыми, он,
переживший их на целые десятилетия, существовал как бы в двух мирах,
соединяя собой начало и конец века в английской литературе. Он знал Шелли,
Мэри Годвин, Байрона, Дизраэли, под его крышей получил литературное
благословение Мередит. Из-за своего поразительно долгого века Пикок, как и
Ли Хант, стал живой памятью времени, фигурой едва ли не мифологической.
Вспоминая некоторые обстоятельства личной жизни Пикока, можно только
поражаться, как, несмотря на удары судьбы (смерть ребенка, болезнь жены,
смерть Мэри Эллен, о которых он не любил говорить, в его семейные тайны были
допущены немногие), он сохранил поистине лучезарное, эллинское
мировосприятие.
Но для многих была открыта только одна сторона личности Пикока: они
видели в нем сатирика или - на худой конец - оплот здравого смысла. Созданию
такой легенды способствовал и сам Пикок. Ему нравилось, когда о нем говорили
как о беспощадном критике нелепостей современной жизни.
Теплую, человеческую сторону своего таланта он сознательно не выставлял
напоказ, напротив, скрывал, в глубине души подсмеиваясь над своими
современниками, которые не сумели разглядеть в нем упрямого идеалиста,
мерящего современность с позиций дорогой ему античности. Так ему легче было
вести свою сложную литературную игру, понять которую дано было немногим.
В восемьдесят с лишним лет Пикок отличался отменным здоровьем и ясной
памятью. И если бы не пожар, разразившийся в декабре 1865 г. в его
библиотеке, может быть, прожил бы и еще несколько лет. Когда вспыхнул пожар,
близкие умоляли его оставить дом. Но он лишь гневно воскликнул: "Во имя
бессмертных богов оставьте меня в покое, я не сдвинусь с места".
Пожар стал роковым для Пикока. Он слег; неожиданно появились сильные
боли в желудке. Внучка Пикока вспоминала, что, проходя мимо его спальни,
можно было слышать, как он выговаривал богам, что они мучают своего
скромного и преданного слугу. 23 января 1866 г. Пикока не стало.
Главное в творческом наследии Пикока - повести, романы, эссеистика.
Однако как прозаик Пикок нашел себя не сразу. Осознав себя художником,
Пикок, отчасти следуя литературной моде эпохи, обращается к поэзии. Первым
наставником на поэтическом поприще также стала мать Пикока. Она
рекомендовала сыну поэтов - в первую очередь безупречных версификаторов,
заботящихся в основном об изяществе и совершенстве формы и лишь потом - о
глубине содержания.
Недалеко от образцов учителей ушли и поэтические опыты Пикока,
достаточно многочисленные, стилистически отделанные, но, в сущности,
довольно-таки поверхностные.
И все же они заслуживают отдельного разговора не только потому, что
Пикок отдал им двенадцать лет жизни. Безусловно, они представляют и
некоторый самостоятельный интерес, и особенно в соотнесении с его прозой.
Первая поэма Пикока "Пальмира" появилась в 1806 г.; в существенно
переработанном виде она была переиздана в 1812 г. Это образец пиндарического
стиля, более характерный для XVIII, нежели для XIX в., заставляет вспомнить
Мильтона и Грея. В поэме рассказывается о погибшем городе Пальмире, в
прошлом величественном и могучем. Преобладающее настроение
элегически-меланхолическое, а основная мысль сводится к утверждению
бренности сущего, обреченности человека и конечной власти времени, что также
было свойственно поэзии XVIII в.
Поэма "Гений Темзы" (1810) по своему характеру описательна, даже
топографична, восходит к Томсону, но, пожалуй, особенную близость
обнаруживает с "Виндзорским лесом" Попа. Поэма "сделана"
высокопрофессионально, но скучновата, незначительна по содержанию и теперь
преимущественно представляет историко-литературный интерес.
"Гений Темзы" проясняет некоторые аспекты мировоззрения Пикока,
существенные для понимания его дальнейшего творческого развития:
неудовлетворенность состоянием современной ему цивилизации заставляет
писателя в поисках идеала обращаться не только к прошлому, но и к природе.
Последовавшая за "Гением Темзы" поэма с весьма характерным для эпохи
заглавием "Философия меланхолии" (1812) показывает, как подспудно у Пикока
вызревала структура его будущих "романов-бесед". "Философия меланхолии" -
это ряд изящных стихотворных рассказов, объединенных не слишком выраженной
общей темой, что позволяет автору пускаться в многочисленные, часто
избыточно многословные отступления преимущественно
философско-метафизического свойства, в которых, как и в "Пальмире", рефреном
звучит экклесиастическая тема бренности бытия, тщеты всех начинаний перед
неумолимым бегом времени и вечностью.
Однако не только элегически-меланхолический дух свойствен поэзии
Пикока. В эти же годы он пишет стихотворения, по духу и настроению уже
предвосхищающие его комические повести и сатирические романы, - например,
шутливую аллегорическую балладу "Сэр Букварь" (1814). Задачи Пикока в ней
"педагогические": в остроумной форме рассказ идет о различных частях речи.
Комическая, бурлескно-пародийная стихия еще более выражена в балладе "Сэр
Протей" (1814).
Совершенно иная тональность характеризует небольшие лирические
стихотворения Пикока, идейно, тематически и стилистически близкие любовной
лирике романтиков и показывающие, в свою очередь, сколь сложно в творчестве
Пикока переплетались черты искусства Просвещения и XIX в. Лаконично и в то
же время глубоко драматично стихотворение - эпитафия на могилу дочери
Маргарет, умершей в 1826 г. в возрасте трех лет. Здесь нет ни велеречивости
стиля, ни пространных общих рассуждений; весь словесный рисунок подчинен
одному, всепронизывающему чувству утраты. Особое место среди лирических
стихотворений Пикока занимает элегия - воспоминание о первой несчастливой
любви поэта - "Ньюаркское аббатство" (1842). Это стихотворение заслужило
похвалу Теннисона: он особенно выделял первую строфу:
Упал луч солнца в сон и тлен
Забытых и печальных стен,
В его луче хранили след
Все тридцать пять утекших лет {*}.
{* Пер. А. Солянова.}
Лирические стихотворения Пикока очень музыкальны. Более того, некоторые
из них (например, песнь мистера Гибеля в "Аббатстве кошмаров" или "Любовь и
возраст" в "Усадьбе Грилла") были задуманы как песни. Меломан, знаток
оперного искусства, в течение долгих лет музыкальный критик, Пикок перенес
свою любовь к музыке и в поэзию.
Драматургические опыты - еще один жанр в творческом развитии Пикока на
пути к прозе. Подобно многим образованным молодым людям своего времени,
Пикок был заядлым театралом, а его домашняя библиотека располагала большим
выбором пьес драматургов начиная от Эсхила и вплоть до современников - М.
Льюиса и Р. Камберленда. В серии статей о театре, которые Пикок напечатал в
50-е годы в журнале "Фрейзере", он заметит, что драма для его поколения была
отдохновением от "бурь и мрака каждодневного существования" {Peacock T. L.
Horae Dramaticae // Peacock Т. L. The works. / Ed. by H. F. B. Brett Smith
a. C. E. Jones: In 10 vols. Vol. 3. L.. 1926. P. 3 (в дальнейшем ссылки на
это изд.).}, видимо имея в виду чувства разочарования и уныния, охватившие
передовую английскую интеллигенцию после поражения Французской революции.
Между 1805-1813 гг. Пикок написал три пьесы и сделал наброски еще для
четырех. Однако, оставаясь в глубине души неудовлетворенным сделанным,
понимая, что им далеко до образцов, на которые он в первую очередь
ориентировался (пьесы Аристофана), Пикок не опубликовал ни одной из них
{Единственная пьеса, которая появилась в печати под его именем, это перевод
итальянской пьесы "Gl'Ingannati", один из источников "Двенадцатой ночи".}.
Заслуживают рассмотрения два фарса - "Дилетанты" и "Три доктора". В
первом, написанном довольно небрежно, рассказывается история недалекого
буржуа мистера Комфорта {Обращают на себя внимание "говорящие" фамилии в
пьесе. В зрелых произведениях Пикока они будут играть весьма значительную
роль.} и его молодой модной жены, помешавшейся на знаменитостях и
заполонившей дом дилетантами разных мастей.
Мистера Комфорта мучит подозрение, что у его жены роман с одним из
дилетантов. Переодевшись, он принимается следить за ними. Следует, как и
положено в произведениях такого рода, череда комических недоразумений, но в
конце все разрешается благополучно, и мистер Комфорт обретает покой и
счастье с женой.
Даже из беглого пересказа пьесы видна ее литературная вторичность:
сразу же вспоминается Ричард Шеридан ("Школа злословия") и богатая традиция
комедии эпохи Реставрации. Пожалуй, только в образах дилетантов,
претендующих на исключительность, на самом же деле лишенных таланта,
внутреннего стержня, ведущих паразитическое существование, есть некий намек
на свежесть мысли. И все же в этой пьесе, в частности в речи мистера
Комфорта, в зародыше уже содержится то, что лотом станет характернейшей и
оригинальной чертой прозы Пикока - живость и жизненность монологов.
В драматургическом отношении удачнее фарс "Три доктора". Многочисленные
поклонники добиваются руки Кэролайн Хиппи, единственной дочери
отца-ипохондрика, унаследовавшего старинное поместье в Уэльсе и теперь
приводящего его в порядок. Отец хочет, чтобы Кэролайн вышла замуж за
помещика Мармадука Жернова, она же любит О'Фэра, с которым и венчается,
убежав из родительского дома. В этом фарсе больше динамики, а лирическая
тональность в сочетании с иронией и образы чудаков, которые, однако, не
только рупоры идей автора, но люди с выраженной индивидуальностью,
характеры, уже предвосхищают зрелую прозу Пикока.
Русский читатель впервые знакомится с Пикоком.
Произведения, включенные в данный том, относящиеся к разным периодам
творческой биографии Пикока и к разным литературным жанрам (повести, эссе,
стихи), позволят составить довольно полное представление о художественной
манере писателя и его эволюции. В самом деле, повесть "Аббатство кошмаров"
была написана в 1818 г., тогда как "Усадьба Грилла" вышла в 1861 г.
В наследии Пикока "Аббатство кошмаров" занимает на сегодняшний день
такое же место, как "Гордость и предубеждение" среди книг Джейн Остен.
Несколько обстоятельств объясняют подобную популярность книги. В ней
изображены реальные, очень известные поэты (Шелли, Колридж, Байрон); из всех
произведений Пикока оно наиболее сюжетно и обладает чертами, во всяком
случае внешними, характерными для прозы конца XVIII - начала XIX в.:
"готический" колорит, тайны, витающие вокруг затерявшегося в глуши поместья,
"романтическая" любовная история главного героя Скютропа.
Для Пикока, однако, это было нетипичное произведение. Оно в равной
степени значительно отличается как от его ранних, так и поздних романов.
Обычно фабульной, сюжетнообразующей канвой у Пикока становится
путешествие (движение - обязательный элемент в его книгах). Тогда как в
"Аббатстве кошмаров" строго выдержан принцип единства места (все действие
сосредоточено в имении). Единству места соответствует и единство темы,
полемика с романтиками, что также не свойственно Пикоку, любящему
тематическую полифоничность ("Мелинкорт", "Хедлонг-Холл").
Однако воспринимать "Аббатство кошмаров" лишь как критику романтизма
вряд ли правильно. Одновременно с "Аббатством" Пикок работает над статьей
"Эссе о модной литературе", в которой дает высокую оценку "Кристабели"
Колриджа, которого столь безжалостно высмеивает в повести в образе мистера
Флоски. В отличие от критиков "Эдинбургского обозрения", например Т. Мура,
Пикок не только понял, но и привял новаторство "Кристабели". Столь же
неверно видеть и в Скютропе только пародию на Шелли и забывать, что поэтов
связывали дружеские отношения. В мистере Гибеле легко узнается Байрон, а в
его стихах - строфы "Чайльд Гарольда". Однако - и это немаловажно - Пикок с
почтением относился к музе Байрона. Протест Пикока вызывал не романтизм как
художественное направление в литературе, с которым он и сам был связан, но
издержки, в первую очередь идеологические, этого движения.
Пикок полемизирует с Колриджем или Байроном в первую очередь не как с
конкретными людьми, но как с общественными фигурами, представляющими
определенные точки зрения.
Немалое место в повести занимает спор с Колриджем, с его
идейно-философской программой, сформулированной в "Светских проповедях" и
"Литературной биографии". Здоровому духу французского рационализма "Колридж
противопоставил, как писал Пикок, "немецкие идеи" - немецкую романтическую
традицию, в своих теоретических положениях основанную на философии Канта.
Английская просветительская литература, высоко почитаемая Пикоком,
Колриджу представляется ложной и отжившей свой век, тогда как "готика"
(роман М. Льюиса "Монах", драма "Бертрам" Мэтьюрина), все иррациональное,
таинственное, мистическое всячески пропагандируются им.
Полемика с Колриджем представлялась Пикоку тем более необходимой, что
его влияние на умы соотечественников было огромным. В значительной степени
через Колриджа английская публика знакомилась и с немецкой литературой,
которую поэт, к негодованию Пикока, препарировал в преимущественно
религиозном аспекте.
Идейная значительность Колриджа-Флоски подчеркнута в повести тем, что
он центр интеллектуальной и духовной жизни аббатства. Флоски - лучший друг
Скютропа-Шелли, соратник и помощник мистера Лежебока и мистера
Траура-Байрона. Парадоксально, но в пылу полемики в "Аббатстве кошмаров"
Пикок, подчинившись своей страсти к обобщениям, сближает фигуры, в
полемическом, идейном и художественном отношении весьма отличные друг от
друга. Безусловно, странным выглядит сближение Байрона и Шелли, по духу
своему бунтарей, революционеров, с Колриджем. "Я не могу разрешить себе
безмятежно смотреть на это постоянное отравление ума и души читателей!" - в
сердцах восклицает Пикок по прочтении третьей и четвертой песни "Чайльд
Гарольда", "в которых его протест вызвали особенно следующие строки:
Мы так больны, так тяжко нам дышать,
Мы с юных лет от жажды изнываем.
Уже на сердце - старости печать,
Но призрак, юность обольстивший раем,
Опять манит - мы ищем, мы взываем, -
Но поздно - честь иль слава - что они!
Что власть, любовь, коль счастья мы не знаем!
Как метеор, промчатся ночи, дни,
И смерти черный дым потушит все огни.
(Песнь 4, 124. Пер. В. Левика).
И далее:
...Да разве я, пощады не моля,
С моей судьбой не бился смертным боем?
Я клеветы и сплетни стал героем,
Но я простил, хоть очернен, гоним,
Я от безумья спасся тем одним,
Что был вооружен моим презреньем к ним.
(Песнь 4, 135. Пер. В. Левика)
Неизбывная тоска байроновского героя, как, впрочем, и сопутствующий ей
пафос, самолюбование казались Пикоку не только неискренними, но - что, с его
точки зрения, было гораздо важнее - этически порочными, разрушающими
здоровую нравственную основу личности.
Пикок отнюдь не был склонен обвинять Байрона в пристрастиях к
мистицизму и уж тем более пенять ему, как Колриджу, за политическую
реакционность. Оставив эти соображения за скобками, Пикок с его тенденцией к
обобщениям изобличал причину - романтическую экзальтацию. В ламентациях
байроновского героя он усмотрел все тот же ненавистный ему дух немецкого
романтизма, давшего свои, по мнению Пикока совсем неудачные, всходы на
английской литературной почве: романы Анны Рэдклифф, Уильяма Годвина, Мэтью
Грегори Льюиса, да и юношеские романы самого Шелли.
Еще более неожиданным представляется сближение Колриджа с Уильямом
Годвином, английским философом и писателем-радикалом.
Годвину достается за его роман "Мандевилль", который не раз и очень зло
высмеивается в "Аббатстве". Начало повести, где описывается местоположение
аббатства, семейная история отца Скютропа, разочаровавшегося в женщинах, -
пародия на роман Годвина, и, безусловно, современники мгновенно узнавали
адресата.
Однако, высмеивая таким образом Годвина, Пикок преследовал цель более
серьезную, нежели создание литературной пародии. Годвин не вызывал
восхищения Пикока даже как автор "Политической справедливости", а уж тем
более как автор "Мандевилля". Пикок не мог принять те идеи детерминизма и
как крайнее следствие его - фатализма, которые Годвин обосновывает в романе.
Всей логикой своего повествования Годвин убеждает читателя, что его герой -
продукт условий, в которых он формировался. Его злобность, эгоизм,
мизантропия порождены обстоятельствами, но именно такую точку зрения на
личность отказывался признать Пикок, как и повышенную, несколько неожиданную
для автора "Колеба Уильямса" интроспекцию "Мандевилля".
Соединяя в своей повести фигуры, в реальности весьма далекие друг от
друга и в художественном, и в идейном отношении, Пикок ведет планомерную
борьбу с общей тенденцией в современной ему литературе с романтической
экзальтацией, нездоровой интроспекцией, мизантропией.
Знаменательно, что "Аббатство кошмаров" вышло одновременно с
"Нортенгерским аббатством" Джейн Остен, романом, также резко высмеивающим
издержки романтической литературы, и в первую очередь "готический роман тайн
и ужасов".
И все же задачи и Пикока и Остен в этих произведениях не только
разоблачительные. Отношение писателей к романтизму сложнее. Несмотря на
резкость некоторых их суждений и оценок деятельности романтиков как
художники они многим обязаны романтизму.
Принимая во внимание всю сложность вопроса, вряд ли можно говорить и об
"Аббатстве кошмаров" и "Нортенгерском аббатстве" как о сугубо сатирических
произведениях. Не менее существенна и важна в них и собственно комическая
струя. Скютроп в "Аббатстве кошмаров" и Кэтрин Морланд отнюдь не только
карикатуры. Они живые люди, в реальные чувства и поступки которых читатель
искренне верит.
Пожалуй, именно это доказывает, что Пикок, при всей своей увлеченности
философскими проблемами, в первую очередь писатель - хотя и своеобразный. В
сущности, его проза так же далека от классических философских диалогов, как
и от традиционной викторианской реалистической прозы. Уникальность Пикока -
в его промежуточном положении между философом и писателем. Романы и повести
Пикока в первую очередь необычны тем, что действительность в них