Страница:
----------------------------------------------------------------------------
Thomas Love Peacock. Nightmare Abbey. Gryll Grange
Томас Лав Пикок. Аббатство Кошмаров. Усадьба Грилла
Серия "Литературные памятники"
Издание подготовили: Е. Ю. Гениева, А. Я. Ливергант, Е. А. Суриц
М., "Наука", 1988
OCR Бычков М.Н.
----------------------------------------------------------------------------
...мысль его тонка
И ранит глубже острого клинка;
Но к мудрым песням глух наш век пустой.
Как фарисей; пусть стих его литой
Чарует только лучшие умы,
Взлетит он, вырвавшись из хладной тьмы,
К грядущим веснам; вознаграждена
Надежда будет... {*}
{* Пер. А. Солянова.}
Шелли. Письмо к Мэри Гисборн
Томас Лав Пикок, создатель "романа идей" и "романа-беседы" в английской
литературе, по сей день остается фигурой еще недостаточно разгаданной. Он
был современником Джейн Остен, романтиков, Диккенса и Теккерея. За годы его
долгой жизни (1785-1866) вышли произведения, составившие славу английского
классического реализма XIX в.: "Записки Пиквикского клуба", "Домби и сын",
"Дэвид Копперфилд", "Холодный дом", "Ярмарка тщеславия", "Генри Эсмонд",
"Пенденнис", "Ньюкомы".
Но кто он сам, этот иронический писатель, - интеллектуал, близкий друг
Шелли и одновременно его суровый критик, знаток древности, только к концу
своей жизни открывший для себя Чарльза Диккенса?
Литературная судьба Пикока напоминает судьбу Джейн Остен. Мало кто из
современников знал что-нибудь определенное об авторе "Гордости и
предубеждения" и "Эммы". Не слишком много знали и о Пикоке, авторе семи
романов, нескольких поэм, многих стихотворений, видном эссеисте. При всех
отличиях искусства Остен от искусства Пикока их сближает тяготение к малой,
но при этом емко-лаконичной форме, существенным, едва ли не главным
элементом которой является динамический диалог. Сходны они и в своем
ироническо-остраненном подходе к жизни, который, в частности, помешал
романтически настроенной Шарлотте Бронте поверить в серьезность и
искренность художественных и этических намерений Остен.
Проза Пикока, стилистически виртуозная, интеллектуальная, перегруженная
многочисленными цитатами из античных авторов, избыточно эрудированная,
изящно ироничная и несколько старомодная, казалась чуждой и непонятной
читателям, воспитанным на "готическом романе тайн и ужасов" Анны Рэдклифф и
М. Льюиса, на романтической поэзии Вордсворта и Байрона, на увлекательных,
духовно просветленных и, в сущности, весьма доступных по мысли романах
Диккенса. Пикок же пугал своей насмешкой над викторианской религиозностью и
неприятием сентиментальной набожности.
Недоумевали и критики-профессионалы: они затруднялись найти
соответствующее место Пикоку в истории направлений и жанров английской
литературы XIX в., а потому практически единодушно сходились во мнении, что
это второстепенный писатель, любопытный, но не заслуживающий серьезного
отношения. "Живой, яркий ум, - пишет о Пикоке анонимный рецензент в
"Эдинбургском обозрении", - принадлежащий автору широкомыслящему, которому,
однако, не хватает глубины ни в выборе тем, ни в их осмыслении" {Edinburgh
review. 1839. LXVIII. P. 438.}.
Положение Джейн Остен решительно переменилось в 30-е годы XX в.: она
допущена в пантеон великих, о ее жизни и творчестве написаны десятки книг.
Пикок же по-прежнему остается в тени, и литература о нем по-прежнему бедна.
Ему, в отличие от Джейн Остен, вплоть до конца 70-х годов XX в. так и не
удавалось убедить читателей и критиков в своей значительности. Авторы,
обращавшиеся к этой фигуре: Джон Бойнтон Пристли, Хаувард Миллз, Карл Доусон
и другие, по большей части повторяют мнение своих коллег XIX в. {Priestley
J. B. Peacock. L., 1927; Mills H. W. Peacock, his circle and his age.
Cambridge, 1968; Dawson C. His fine wit. L., 1970. Исключение представляют
монографии: Мауоих J.-J. Un Epicurien anglais: Thomas Love Peacock. P.,
1933; Madden L. Thomas Love Peacock. L., 1967, в которых предпринята попытка
дать обстоятельный анализ среды, сформировавшей Пикока, а также его
интеллектуальных воззрений.} Они с удовольствием смеются шуткам Пикока,
отдают должное его искрометному остроумию, сатире, поражаются его поистине
феноменальной начитанности. Но при этом отказывают Пикоку в
последовательности суждений, серьезности литературных и
нравственно-этических намерений, затрудняясь нащупать центр, который
объединил бы отдельные элементы его прозы в стройную мозаику.
"Когда кончаешь чтение очередного романа Пикока, - пишет видный
литературовед А. Дрейпер, - думаешь, как было бы хорошо, если бы он, взяв за
образец для подражания Бернарда Шоу, предваряя свои произведения
предисловиями, разъяснял бы свои творческие намерения" {Цит. по кн.: Maddm
L. Op. cit. P. 30.}. Ему вторит А. Дайсон: "Пикока мало заботит серьезность
и последовательность высказанных им мыслей, он заворожен их странностью,
яркостью, часто абсурдностью" {Dyson A. E. The crazy fabric. L., 1966. P.
61. Сходное суждение высказывает и Дуглас Хьювит, см.: Hewitt D. The
approach to fiction. L., 1972. P. 147-160.}.
Одним из его проницательных критиков стал Дж. Ралей: "В Пикоке нет
ничего от мизантропа. Он умеет восхищаться, любить. Все искреннее,
естественное, все, что волнует людей, дорого ему. Он смеется над
идеалистами, творцами систем. Сам же - и это ли не парадокс? - очарован
идеями, любит их, играет ими. С каким очарованием он смеется над Руссо,
мадам Жанлис... - над теорией эпохи Французской революции! Но не забывайте,
он сам увлечен ими" {Цит. по кн.: Priestley J. B. Op. cit. P. 106.}.
Разгадал намерения Пикока и Фрэнсис Ливис, автор известной книги "Великая
традиция", критик суровый и на похвалы скупой: "Ироническое изображение
современного общества и цивилизации основано у Пикока на серьезной
нравственной основе и стройно продуманной системе духовных ценностей. Только
при первом приближении его книги кажутся легким, незамысловатым чтением...
На самом деле они не теряют своего интереса для духовно развитых умов и по
сей день" {Leavis F. R. The great tradition. L., 1947. P. 18. Безусловного
внимания заслуживает монография: Butler M. Peacock displayed: a satirist in
his context. L., 1979. В этой работе впервые творчество Пикока понимается
как гармоничная система.}.
Замечание Ливиса о "духовно развитых умах" достаточно примечательно.
Недаром один из наиболее интеллектуальных писателей второй половины XX в.
Джон Фаулз в рассказе "Бедный Коко" вывел Пикока, этого ироничного и
одновременно глубоко человечного писателя, превосходного стилиста, знатока
древностей, образцом для подражания многим современным художникам.
В известном смысле проза Пикока - интеллектуальный портрет эпохи после
Французской революции 1789 г., когда в Европе, в том числе и в Англии,
оживилась интеллектуальная и духовная жизнь. Джон Стюарт Милль назвал это
время "переходным". Умы бродили, люди жаждали нового, теории возникали с
неимоверной быстротой и столь же молниеносно завоевывали себе сторонников и
оппонентов. Возрос, причем не только в интеллектуальных, но и самых обычных
кругах, интерес к чтению.
Пресса, став мощным средством выражения общественного мнения,
приобретала в послереволюционной Франции и Англии периода билля о реформе
все большую силу. Обсуждалась эмансипация женщин.
Это время отчетливой борьбы, столкновения идей породило и
соответствующую литературу - по своему характеру полемичную,
политизированную. Колридж, кого Пикок считал своим интеллектуальным и
литературным противником, никогда не был лишь поэтом, кабинетным ученым,
философом, посвятившим себя изучению Библии. Он был полемистом,
комментатором, интеллектуалом широкого толка.
Герои Пикока в своих бесконечных разговорах, которые, в сущности, и
есть их единственное видимое занятие, постоянно обращаются к ключевым
вопросам эпохи. Среди затрагиваемых ими тем едва ли не главенствующее место
занимают проблемы социальной справедливости, равенства, полноценного,
духовно здорового искусства.
Не случайно почти все произведения Пикока по времени своего создания и
появления так или иначе соотносятся с важными историческими событиями.
"Хедлонг-Холл" (1816), "Мелинкорт" (1817), "Аббатство кошмаров" (1818),
"Девица Мариан" (1818) писались, когда над Англией нависла угроза революции.
"Страдания Элфина" (1829), "Замок Крочет" (1831), многочисленные статьи и
политические стихотворения-сатиры пришлись на предреформенный период.
С уничижительной иронией Пикок пишет об абсурдности английской
избирательной системы в "Мелинкорте" и издержках романтической эстетики и
философии в "Аббатстве кошмаров". Остроумная, живая, интеллектуальная
беседа, основной сюжетный элемент его произведений, в какой-то степени
лишает художественный мир Пикока психологической достоверности и полноты,
которая отличает искусство Джейн Остен. В своей сути произведения Пикока, в
первую очередь его роман, тяготеют к притче, приближаясь к "Джонатану
Уайльду" Филдинга или же "Кандиду" Вольтера, т. е. обнаруживают родство с
искусством европейского Просвещения.
Но Пикок не только сатирик-интеллектуал, отвергающий политические,
религиозные и общественные нормы своего времени, осмеивающий современный ему
мир, в котором видит мало достойного одобрения. Критическое начало - важное,
но не единственное в его книгах. Не менее существенна в них сторона
позитивная - утверждающая полнокровное, хотя и несколько идеализированное,
бытие, некую современную Аркадию, на которую уродства окружающего мира не
оказывают никакого влияния. Почти все романы кончаются счастливо: влюбленные
соединяются, заздравные песни побеждают печаль, стихия торжествующего добра
и веселья постоянно дает о себе знать в произведениях Пикока. Наслаждение
радостями жизни, возведение радости в философско-нравственную категорию
сближает Пикока с античными авторами, которым он, по собственному признанию,
многим обязан.
Биографические сведения о Пикоке скудны: он вел замкнутый образ жизни,
не любил писать письма, ревниво оберегал свое одиночество, редко становясь
объектом внимания современников.
Родился Пикок 18 октября 1785 г. Сведений о его отце, Сэмюэле Пикоке,
сохранилось мало. Известно, что он был преуспевающим торговцем стеклом, что
после его смерти в 1788 г., случившейся, когда сыну едва исполнилось три
года, вдова осталась с приличным состоянием. По некоторым данным можно
предположить, что он был шотландцем. На эта соображение отчасти наталкивает
его фамилия и то, что он крестил сына в шотландской церкви. Человеком он
был, судя по воспоминаниям жены, странным, знакомые же считали его чудаком.
О матери писателя известно значительно больше. Сара Лав была старшей
дочерью Томаса Лава, офицера королевского флота, служившего под
командованием лорда Роднея и потерявшего ногу в битве с французами в 1782 г.
Ко времени, когда родился внук, Томас Лав вышел в отставку и жил безвыездно
в Чертей, вблизи Лондона. Сюда, в коттедж под названием Гогмур-Холл, после
смерти мужа перебралась дочь с маленьким сыном.
Во времена детства Пикока Гогмур-Холл был весьма живописным местом.
Расположенный вдали от шума и копоти Лондона, на берегу реки, окруженный
привольными пастбищами, он привил Пикоку любовь не только к сельскому
пейзажу, но и всему деревенскому образу жизни, которую он сохранил на всю
жизнь.
Жители Гогмур-Холла отличались большим своеобразием. Самой колоритной
фигурой был хозяин, Томас Лав, отставной морской волк. Добрый обед он ценил
не меньше, чем хорошую компанию, был, отменным кулинаром, в погребах его
дома хранилась коллекция выдержанного вина, без которого он никогда не
садился за стол. Балагур и весельчак, он сыпал анекдотами и рассказами о
морской жизни, при этом был практичен, хозяйственен, терпеть не мог пустые
рассуждения и утопические проекты. Многие черты деда унаследовал внук:
воображение уживалось в нем с деловой сметкой, поэтичность - с житейской
рассудительностью. На страницах его романов не раз возникает Томас
Лав-старший, Он легко узнается в капитане Холтоте из "Мелинкорта", в
помещике Грилле из "Усадьбы Грилла".
Однако особая духовная близость у Томаса-младшего была с матерью. Сара
Лав, рано потерявшая мужа, сосредоточила всю свою любовь на сыне. Она была и
его мудрым наставником, и близким другом, и музой, и пристрастным критиком.
Ее смерть в 1833 г. стала для Пикока трагедией. "Из моих книг, -
говорил он, - ушла душа". К творчеству он смог вернуться лишь спустя
несколько лет.
Сара Лав была необычайной женщиной. В ней не было ничего от скорбящей,
сентиментальной, чувствительной вдовы - типа частого и в жизни, и в
литературе того времени. Отменно образованная, художественно одаренная, она
писала стихи, много читала. Ее страстью были фундаментальные исторические
сочинения; настольным автором - Гиббон. Это она дала сыну обстоятельное
домашнее образование, привила любовь к серьезному чтению, научила ценить
античных классиков.
Школа, куда, достигнув соответствующего возраста, пошел Пикок,
оказалась ему ненужной. Все необходимые премудрости ом давно постиг дома.
Формальное образование Пикок завершил в тринадцать лет: мать с согласия
деда, правда к безмерному удивлению учителей, забрала сына из школы,
уверенная, что ничего нового он в ней не узнает.
Писать Пикок начал рано - в возрасте пятнадцати лет. В 1800 г.
английский журнал для юношества "Ежемесячный наставник" ("Monthly
Preceptor") объявил конкурс на тему: "Что вам интереснее - исторические или
биографические сочинения?" Победителем стал Пикок. Жюри признало его работу
совершенной и, как отмечалось в отзыве, "удивительной для его возраста". В
двадцати героических куплетах Пикок обосновал свое предпочтение исторических
сочинений, объяснив, в чем они, с его точки зрения, уступают биографическим.
Кураторы конкурса, клерки из Сити, незамедлительно предложили юноше работу.
Так началась трудовая жизнь Пикока в Лондоне, о которой, однако, известно
мало. Непонятно, ни что входило в его обязанности, ни зачем он за них
взялся: материальное положение семьи в ту пору было еще прочным.
Видимо, работа не слишком нравилась Пикоку: вряд ли ему, мечтавшему о
стихах, книгочею, могли доставить удовольствие конторские будни. Довольно
скоро ему, однако, удалось убедить мать в бессмысленности этой деятельности,
и он оставляет Сити, хотя в Лондоне остается еще на несколько лет, занявшись
систематическим самообразованием в библиотеке Британского музея. "Я читал
лучшие книги с предисловиями; лучших критиков", - писал об этом времени
Пикок. День его был строга распределен: утро отдано изучению латинских и
греческих авторов, дневные часы посвящены знакомству с французской
литературой, вечер отведен итальянцам.
Неизвестно, хотел ли Пикок учиться в Оксфорде или Кембридже, В зрелые
годы он не раз выражал удовлетворение, что сумел избежать "премудростей
Оксфорда". Однако каковы были истинные мотивы, по которым он не поступил в
университет, сказать трудно. Может быть, его, получившего домашнее
образование, страшили вступительные экзамены; может быть, к этому времени
иссякли деньги, оставленные отцом, и нужно было думать о заработке; может
быть, главная причина в своеобразном характере Пикока, ценившего свободу во
всем - даже в занятиях.
Как бы то ни было, но факт, что Пикок не был в университете, важен для
понимания его творческого развития. Понятны сатирические эскапады, часто
нелепые, против Оксфорда и Кембриджа в его романах, его ревнивое отношение к
трудам ученых, критиков, особенно выпускников английских университетов.
Иногда создается впечатление, что ему необходимо доказать, в первую очередь
самому себе, преимущества самообразования. При всех его недюжинных знаниях
Пикок весьма вольно, особенно в переводах, обращался с авторами,
фольклорными легендами, неточно цитировал. Но, если ему случалось заметить
неточность или ошибку у кого-нибудь из коллег, тут он давал волю своей
язвительности. Он подверг жестокой критике Китса и "был готов доказать,
приведя в подтверждение сотни цитат, что сон Эндимиона был вечный, тогда как
в современной поэме пастух скачет по земле и по океану, как немецкий
философ, преследующий духов" {Priestley J. В. Peacock. L., 1927. Р. 10.}.
Если бы Пикок окончил Оксфорд или Кембридж, он, вероятно, посвятил себя
науке, но тогда бы мир потерял Пикока-писателя. Возможно, последовательное
академическое образование заставило бы его воспринимать мир как две
отдельные, независимые друг от друга сферы. Библиотека и внешний мир
оказались бы разделены стеной, тогда как домашнее образование привело к
тому, что реальный мир и мир его любимых героев в его сознании тесно
слились. В Пикоке, по складу своему писателе книжном, интеллектуальном,
поражает жизненность, точнее - удивительная, даже парадоксальная в его
случае жизнерадостность.
В 1806 г. Пикок отправляется в путешествие по Шотландии, где знакомится
с Фанни Фолкнер и влюбляется в нее. Хотя молодые люди были помолвлены,
родители невесты, мечтавшие о лучшей партии для дочери, сделали все от них
зависящее, чтобы расстроить брак. Фанни спешно выдают замуж, но через год
она умирает. Это трагическое происшествие оказало огромное воздействие на
Пикока. В душе он навсегда сохранил воспоминание о своей ранней любви. Он
никогда не расставался с медальоном, в котором хранился локон Фанни, а в
последние дни жизни постоянно вспоминал о ней. О Фанни - его лучшее
лирическое стихотворение "Ньюаркское аббатство". Может быть отчасти в память
о своей любви и ее трагическом финале этот насмешник ни в одном своем
произведении не позволил себе иронии над чувствами молодых людей.
В 1808 г. Пикок, благодаря стараниям братьев матери, служивших во
флоте, получает пост секретаря сэра Хоума Попема на корабле ее высочества
"Достославный". Морская жизнь, особенно в зимнее время, ужаснула Пикока.
"Судно - это плавучий ад, - пишет он матери, - делать здесь что-нибудь
осмысленное, скажем читать, а уж тем более писать стихи, невозможно. Я отдал
бы все на свете за то, чтобы оказаться дома и предаться чудному занятию
сочинения комедии..." {Ibid. P. 15.}
К марту следующего года он освобождается от тяготившего его занятия и
вновь отправляется в странствия - на сей раз в Уэльс, где знакомится со
своей будущей женой Джейн Гриффид, дочерью местного пастора, с которым Пикок
очень подружился, найдя в нем приятного и умного собеседника.
Джейн была очень хороша собой, приятна в обращении, умна. Она сразу же
приглянулась Пикоку, однако предложения он не сделал. Более того, уехав из
Уэльса, он не видел Джейн девять лет.
Другим важнейшим событием в жизни Пикока этих лет стала встреча с
Шелли: "Впервые я увидел Шелли в 1812 г., как раз перед тем, как мне
отправиться в Таниролт. Затем я его видел раз или два перед поездкой в
Северный Уэльс в 1813 г. По моему возвращению он обосновался в Брэкнелле,
куда и пригласил меня погостить".
"Мягкий, приятный человек, хороший ученый" {Ibid. P. 19.}, - пишет
Шелли о Пикоке после отъезда последнего из Брэкнелла.
Трудно себе представить более непохожих друг на друга писателей: их
отношения для многих оставались загадкой. Но они загадка только в том
случае, если воспринимать Шелли как великого романтического поэта, а Пикока
как писателя, не раз высмеивавшего романтиков разных толков и направлений.
Если же постараться взглянуть на них просто как на современников, то
увидится немало общих интересов, проступят общие черты в их характерах,
образе жизни.
Пикок был старше Шелли на семь лет, но разница в возрасте не стала
препятствием в их дружбе. Их сближала любовь к литературе и презрение к
образу жизни обывателя. Двадцатилетнему Шелли Пикок казался уже зрелым,
состоявшимся поэтом. ""Пальмира", - пишет Шелли, - лучшее поэтическое
произведение, которое мне довелось читать". Большое уважение у Шелли
вызывала и образованность Пикока. Пикок же, со своей стороны, нашел в Шелли
хорошего собеседника и товарища в прогулках, во время которых оба с
увлечением обсуждали прочитанное, делились литературными планами.
Хотя тип поэта-романтика, страстного, вдохновенного, полного
прекрасных, а иногда и прекраснодушных идей, вызывал у Пикока недоверие, а
общество, собиравшееся у Шелли в Брэкнелле, "это скопище чудаков и идиотов",
как характеризовал его Пикок, неимоверно его раздражало, все это не
распространялось на Шелли.
В трудную пору жизни Шелли, когда после разрыва с первой женой и ее
самоубийства от поэта отвернулось английское общество, Пикок остался ему
другом, хотя не одобрял его поступка.
Вряд ли можно говорить о непосредственном влиянии Шелли на Пикока и
Пикока на Шелли. Это влияние в обоих случаях носило косвенный характер.
Пикок, безусловно, имел воздействие на круг чтения Шелли и таким образом
способствовал формированию личности поэта и его литературных вкусов. Шелли,
со своей стороны, помог найти Пикоку себя в литературе, определить истинную
склонность ума и своеобразие художественного дара.
До встречи с Шелли Пикок считал себя поэтом. Однако теперь, сравнивая
свои опусы со стихами Шелли, он видел, что сравнение не в его пользу. Это
понимание ускорило созревание в нем юмориста и сатирика.
1818 год стал вехой в жизни Пикока: осенью он получает выгодное
предложение от Ост-Индской компании стать сотрудником ее почтового
департамента. Этот пост существенно менял его материальное положение;
наконец можно было подумать о женитьбе. Надо сказать, что и жену Пикок
выбрал на свой, пикоковский, с точки зрения нормальных обычных людей, чудной
манер. Восемь лет, иными словами - с 1811 г., он не видел шотландскую
красавицу Джейн Гриффид, более того - даже не состоял с нею в переписке.
Но теперь, подобно какому-нибудь герою собственного романа, до конца
которого остаются считанные страницы и пора спешить с развязкой, он в весьма
пространном, высокопарном письме предлагает Джейн руку и сердце. К тому же
такое, казалось бы, ответственное письмо он писал не в тиши своего кабинета,
но во время рабочего дня, отложив на несколько минут свои "почтовые" дела.
Эти обстоятельства еще более усиливают комизм и абсурдность всей истории.
Узнав о браке друга, Шелли, который к этому времени уже переселился в
Италию, писал ему, весьма озадаченный скоропалительностью происшедшего, из
Пизы: "Искренне поздравляю Вас и одобряю выбор... По правде сказать, меня
удивило Ваше слишком краткое сообщение о столь важном событии. Впрочем, все
это очень похоже на развязки в Ваших романах" {Ibid. P. 50.}.
Из писем Шелли вырисовывается портрет красивой, высокой, статной
женщины с выразительными глазами, простой в обращении, образованной. Выбор,
затянувшийся на столько лет, был сделан, однако, правильно.
Их старшая дочь, Мэри Эллен, родилась в июле 1821 г., через два года
вторая - Маргарет. Сын Эдуард Гриффид родился уже в новом доме Пикока - в
Нижнем Халлифорде, где он и прожил до конца своих дней. По этому месту
названо десятитомное, самое полное и по сей день, собрание сочинений Пикока.
Брак, обещавший стать счастливым, омрачился неожиданной смертью второй
дочери Маргарет, любимицы родителей. Миссис Пикок так и не смогла оправиться
от удара: здоровье ее, причем не только физическое, быстро ухудшалось, и
через несколько лет из цветущей, жизнерадостной женщины она превратилась в
инвалида, душевнобольную, требующую за собой постоянного ухода. Теперь она
жила в отдельном коттедже, вдали от детей, с сиделкой. Состояние миссис
Пикок осталось столь плачевным вплоть до ее смерти.
От грустных мыслей Пикока отвлекала работа в Ост-Индской компании.
Преодолев свойственную ему природную замкнутость, он приобрел друзей:
литераторов Эдуарда Стрэчи, Томаса Хогга, Хорейса Смита, Генри Коула;
философов Джеймса Милла и Джона Стюарта Милла. С последним его связывали
особенно близкие и теплые отношения.
Но в сути своей образ жизни Пикока мало изменился. Всю неделю он
проводил в Лондоне, возвращаясь в Халлифорд только на уик-энд. Когда же
железная дорога соединила столицу с Халлифордом, он взял за правило
возвращаться домой каждый день: утомление, которое приносили эти поездки,
окупалось часами, которые он проводил в тиши библиотеки в обществе своих
любимых авторов.
Склонность к уединению, нелюбовь общества с годами становились все
выраженнее. Друзьям, близким, знакомым стоило больших трудов уговорить его
прийти в гости. Правда, когда этот отшельник принимал приглашения, он
становился украшением любой, даже самой изысканной великосветской компании.
В письме к Джейн Брукфилд Теккерей замечает: "Слышали Вы что-нибудь о
Пикоке, авторе "Хедлонг-Холла" и "Девицы Мариан"? Он давно не пишет, но был
в свое время дивным лирическим поэтом и сатириком в духе Горация. Сейчас это
убеленный сединой старец-чудак. Его рассказы об Индии неистощимы, да и
вообще он знает обо всем на свете". А вот отзыв Маколея, относящийся
приблизительно к тому же времени: "Встретил Пикока. Умен и превосходный
знаток античности. Рад знакомству с ним. Мы обсуждали Аристофана, Эсхила,
Софокла, развлекались, как дети, загадывая друг другу загадки, которые, могу
признаться, с блеском разгадывали..." {Ibid. P. 81.}
Thomas Love Peacock. Nightmare Abbey. Gryll Grange
Томас Лав Пикок. Аббатство Кошмаров. Усадьба Грилла
Серия "Литературные памятники"
Издание подготовили: Е. Ю. Гениева, А. Я. Ливергант, Е. А. Суриц
М., "Наука", 1988
OCR Бычков М.Н.
----------------------------------------------------------------------------
...мысль его тонка
И ранит глубже острого клинка;
Но к мудрым песням глух наш век пустой.
Как фарисей; пусть стих его литой
Чарует только лучшие умы,
Взлетит он, вырвавшись из хладной тьмы,
К грядущим веснам; вознаграждена
Надежда будет... {*}
{* Пер. А. Солянова.}
Шелли. Письмо к Мэри Гисборн
Томас Лав Пикок, создатель "романа идей" и "романа-беседы" в английской
литературе, по сей день остается фигурой еще недостаточно разгаданной. Он
был современником Джейн Остен, романтиков, Диккенса и Теккерея. За годы его
долгой жизни (1785-1866) вышли произведения, составившие славу английского
классического реализма XIX в.: "Записки Пиквикского клуба", "Домби и сын",
"Дэвид Копперфилд", "Холодный дом", "Ярмарка тщеславия", "Генри Эсмонд",
"Пенденнис", "Ньюкомы".
Но кто он сам, этот иронический писатель, - интеллектуал, близкий друг
Шелли и одновременно его суровый критик, знаток древности, только к концу
своей жизни открывший для себя Чарльза Диккенса?
Литературная судьба Пикока напоминает судьбу Джейн Остен. Мало кто из
современников знал что-нибудь определенное об авторе "Гордости и
предубеждения" и "Эммы". Не слишком много знали и о Пикоке, авторе семи
романов, нескольких поэм, многих стихотворений, видном эссеисте. При всех
отличиях искусства Остен от искусства Пикока их сближает тяготение к малой,
но при этом емко-лаконичной форме, существенным, едва ли не главным
элементом которой является динамический диалог. Сходны они и в своем
ироническо-остраненном подходе к жизни, который, в частности, помешал
романтически настроенной Шарлотте Бронте поверить в серьезность и
искренность художественных и этических намерений Остен.
Проза Пикока, стилистически виртуозная, интеллектуальная, перегруженная
многочисленными цитатами из античных авторов, избыточно эрудированная,
изящно ироничная и несколько старомодная, казалась чуждой и непонятной
читателям, воспитанным на "готическом романе тайн и ужасов" Анны Рэдклифф и
М. Льюиса, на романтической поэзии Вордсворта и Байрона, на увлекательных,
духовно просветленных и, в сущности, весьма доступных по мысли романах
Диккенса. Пикок же пугал своей насмешкой над викторианской религиозностью и
неприятием сентиментальной набожности.
Недоумевали и критики-профессионалы: они затруднялись найти
соответствующее место Пикоку в истории направлений и жанров английской
литературы XIX в., а потому практически единодушно сходились во мнении, что
это второстепенный писатель, любопытный, но не заслуживающий серьезного
отношения. "Живой, яркий ум, - пишет о Пикоке анонимный рецензент в
"Эдинбургском обозрении", - принадлежащий автору широкомыслящему, которому,
однако, не хватает глубины ни в выборе тем, ни в их осмыслении" {Edinburgh
review. 1839. LXVIII. P. 438.}.
Положение Джейн Остен решительно переменилось в 30-е годы XX в.: она
допущена в пантеон великих, о ее жизни и творчестве написаны десятки книг.
Пикок же по-прежнему остается в тени, и литература о нем по-прежнему бедна.
Ему, в отличие от Джейн Остен, вплоть до конца 70-х годов XX в. так и не
удавалось убедить читателей и критиков в своей значительности. Авторы,
обращавшиеся к этой фигуре: Джон Бойнтон Пристли, Хаувард Миллз, Карл Доусон
и другие, по большей части повторяют мнение своих коллег XIX в. {Priestley
J. B. Peacock. L., 1927; Mills H. W. Peacock, his circle and his age.
Cambridge, 1968; Dawson C. His fine wit. L., 1970. Исключение представляют
монографии: Мауоих J.-J. Un Epicurien anglais: Thomas Love Peacock. P.,
1933; Madden L. Thomas Love Peacock. L., 1967, в которых предпринята попытка
дать обстоятельный анализ среды, сформировавшей Пикока, а также его
интеллектуальных воззрений.} Они с удовольствием смеются шуткам Пикока,
отдают должное его искрометному остроумию, сатире, поражаются его поистине
феноменальной начитанности. Но при этом отказывают Пикоку в
последовательности суждений, серьезности литературных и
нравственно-этических намерений, затрудняясь нащупать центр, который
объединил бы отдельные элементы его прозы в стройную мозаику.
"Когда кончаешь чтение очередного романа Пикока, - пишет видный
литературовед А. Дрейпер, - думаешь, как было бы хорошо, если бы он, взяв за
образец для подражания Бернарда Шоу, предваряя свои произведения
предисловиями, разъяснял бы свои творческие намерения" {Цит. по кн.: Maddm
L. Op. cit. P. 30.}. Ему вторит А. Дайсон: "Пикока мало заботит серьезность
и последовательность высказанных им мыслей, он заворожен их странностью,
яркостью, часто абсурдностью" {Dyson A. E. The crazy fabric. L., 1966. P.
61. Сходное суждение высказывает и Дуглас Хьювит, см.: Hewitt D. The
approach to fiction. L., 1972. P. 147-160.}.
Одним из его проницательных критиков стал Дж. Ралей: "В Пикоке нет
ничего от мизантропа. Он умеет восхищаться, любить. Все искреннее,
естественное, все, что волнует людей, дорого ему. Он смеется над
идеалистами, творцами систем. Сам же - и это ли не парадокс? - очарован
идеями, любит их, играет ими. С каким очарованием он смеется над Руссо,
мадам Жанлис... - над теорией эпохи Французской революции! Но не забывайте,
он сам увлечен ими" {Цит. по кн.: Priestley J. B. Op. cit. P. 106.}.
Разгадал намерения Пикока и Фрэнсис Ливис, автор известной книги "Великая
традиция", критик суровый и на похвалы скупой: "Ироническое изображение
современного общества и цивилизации основано у Пикока на серьезной
нравственной основе и стройно продуманной системе духовных ценностей. Только
при первом приближении его книги кажутся легким, незамысловатым чтением...
На самом деле они не теряют своего интереса для духовно развитых умов и по
сей день" {Leavis F. R. The great tradition. L., 1947. P. 18. Безусловного
внимания заслуживает монография: Butler M. Peacock displayed: a satirist in
his context. L., 1979. В этой работе впервые творчество Пикока понимается
как гармоничная система.}.
Замечание Ливиса о "духовно развитых умах" достаточно примечательно.
Недаром один из наиболее интеллектуальных писателей второй половины XX в.
Джон Фаулз в рассказе "Бедный Коко" вывел Пикока, этого ироничного и
одновременно глубоко человечного писателя, превосходного стилиста, знатока
древностей, образцом для подражания многим современным художникам.
В известном смысле проза Пикока - интеллектуальный портрет эпохи после
Французской революции 1789 г., когда в Европе, в том числе и в Англии,
оживилась интеллектуальная и духовная жизнь. Джон Стюарт Милль назвал это
время "переходным". Умы бродили, люди жаждали нового, теории возникали с
неимоверной быстротой и столь же молниеносно завоевывали себе сторонников и
оппонентов. Возрос, причем не только в интеллектуальных, но и самых обычных
кругах, интерес к чтению.
Пресса, став мощным средством выражения общественного мнения,
приобретала в послереволюционной Франции и Англии периода билля о реформе
все большую силу. Обсуждалась эмансипация женщин.
Это время отчетливой борьбы, столкновения идей породило и
соответствующую литературу - по своему характеру полемичную,
политизированную. Колридж, кого Пикок считал своим интеллектуальным и
литературным противником, никогда не был лишь поэтом, кабинетным ученым,
философом, посвятившим себя изучению Библии. Он был полемистом,
комментатором, интеллектуалом широкого толка.
Герои Пикока в своих бесконечных разговорах, которые, в сущности, и
есть их единственное видимое занятие, постоянно обращаются к ключевым
вопросам эпохи. Среди затрагиваемых ими тем едва ли не главенствующее место
занимают проблемы социальной справедливости, равенства, полноценного,
духовно здорового искусства.
Не случайно почти все произведения Пикока по времени своего создания и
появления так или иначе соотносятся с важными историческими событиями.
"Хедлонг-Холл" (1816), "Мелинкорт" (1817), "Аббатство кошмаров" (1818),
"Девица Мариан" (1818) писались, когда над Англией нависла угроза революции.
"Страдания Элфина" (1829), "Замок Крочет" (1831), многочисленные статьи и
политические стихотворения-сатиры пришлись на предреформенный период.
С уничижительной иронией Пикок пишет об абсурдности английской
избирательной системы в "Мелинкорте" и издержках романтической эстетики и
философии в "Аббатстве кошмаров". Остроумная, живая, интеллектуальная
беседа, основной сюжетный элемент его произведений, в какой-то степени
лишает художественный мир Пикока психологической достоверности и полноты,
которая отличает искусство Джейн Остен. В своей сути произведения Пикока, в
первую очередь его роман, тяготеют к притче, приближаясь к "Джонатану
Уайльду" Филдинга или же "Кандиду" Вольтера, т. е. обнаруживают родство с
искусством европейского Просвещения.
Но Пикок не только сатирик-интеллектуал, отвергающий политические,
религиозные и общественные нормы своего времени, осмеивающий современный ему
мир, в котором видит мало достойного одобрения. Критическое начало - важное,
но не единственное в его книгах. Не менее существенна в них сторона
позитивная - утверждающая полнокровное, хотя и несколько идеализированное,
бытие, некую современную Аркадию, на которую уродства окружающего мира не
оказывают никакого влияния. Почти все романы кончаются счастливо: влюбленные
соединяются, заздравные песни побеждают печаль, стихия торжествующего добра
и веселья постоянно дает о себе знать в произведениях Пикока. Наслаждение
радостями жизни, возведение радости в философско-нравственную категорию
сближает Пикока с античными авторами, которым он, по собственному признанию,
многим обязан.
Биографические сведения о Пикоке скудны: он вел замкнутый образ жизни,
не любил писать письма, ревниво оберегал свое одиночество, редко становясь
объектом внимания современников.
Родился Пикок 18 октября 1785 г. Сведений о его отце, Сэмюэле Пикоке,
сохранилось мало. Известно, что он был преуспевающим торговцем стеклом, что
после его смерти в 1788 г., случившейся, когда сыну едва исполнилось три
года, вдова осталась с приличным состоянием. По некоторым данным можно
предположить, что он был шотландцем. На эта соображение отчасти наталкивает
его фамилия и то, что он крестил сына в шотландской церкви. Человеком он
был, судя по воспоминаниям жены, странным, знакомые же считали его чудаком.
О матери писателя известно значительно больше. Сара Лав была старшей
дочерью Томаса Лава, офицера королевского флота, служившего под
командованием лорда Роднея и потерявшего ногу в битве с французами в 1782 г.
Ко времени, когда родился внук, Томас Лав вышел в отставку и жил безвыездно
в Чертей, вблизи Лондона. Сюда, в коттедж под названием Гогмур-Холл, после
смерти мужа перебралась дочь с маленьким сыном.
Во времена детства Пикока Гогмур-Холл был весьма живописным местом.
Расположенный вдали от шума и копоти Лондона, на берегу реки, окруженный
привольными пастбищами, он привил Пикоку любовь не только к сельскому
пейзажу, но и всему деревенскому образу жизни, которую он сохранил на всю
жизнь.
Жители Гогмур-Холла отличались большим своеобразием. Самой колоритной
фигурой был хозяин, Томас Лав, отставной морской волк. Добрый обед он ценил
не меньше, чем хорошую компанию, был, отменным кулинаром, в погребах его
дома хранилась коллекция выдержанного вина, без которого он никогда не
садился за стол. Балагур и весельчак, он сыпал анекдотами и рассказами о
морской жизни, при этом был практичен, хозяйственен, терпеть не мог пустые
рассуждения и утопические проекты. Многие черты деда унаследовал внук:
воображение уживалось в нем с деловой сметкой, поэтичность - с житейской
рассудительностью. На страницах его романов не раз возникает Томас
Лав-старший, Он легко узнается в капитане Холтоте из "Мелинкорта", в
помещике Грилле из "Усадьбы Грилла".
Однако особая духовная близость у Томаса-младшего была с матерью. Сара
Лав, рано потерявшая мужа, сосредоточила всю свою любовь на сыне. Она была и
его мудрым наставником, и близким другом, и музой, и пристрастным критиком.
Ее смерть в 1833 г. стала для Пикока трагедией. "Из моих книг, -
говорил он, - ушла душа". К творчеству он смог вернуться лишь спустя
несколько лет.
Сара Лав была необычайной женщиной. В ней не было ничего от скорбящей,
сентиментальной, чувствительной вдовы - типа частого и в жизни, и в
литературе того времени. Отменно образованная, художественно одаренная, она
писала стихи, много читала. Ее страстью были фундаментальные исторические
сочинения; настольным автором - Гиббон. Это она дала сыну обстоятельное
домашнее образование, привила любовь к серьезному чтению, научила ценить
античных классиков.
Школа, куда, достигнув соответствующего возраста, пошел Пикок,
оказалась ему ненужной. Все необходимые премудрости ом давно постиг дома.
Формальное образование Пикок завершил в тринадцать лет: мать с согласия
деда, правда к безмерному удивлению учителей, забрала сына из школы,
уверенная, что ничего нового он в ней не узнает.
Писать Пикок начал рано - в возрасте пятнадцати лет. В 1800 г.
английский журнал для юношества "Ежемесячный наставник" ("Monthly
Preceptor") объявил конкурс на тему: "Что вам интереснее - исторические или
биографические сочинения?" Победителем стал Пикок. Жюри признало его работу
совершенной и, как отмечалось в отзыве, "удивительной для его возраста". В
двадцати героических куплетах Пикок обосновал свое предпочтение исторических
сочинений, объяснив, в чем они, с его точки зрения, уступают биографическим.
Кураторы конкурса, клерки из Сити, незамедлительно предложили юноше работу.
Так началась трудовая жизнь Пикока в Лондоне, о которой, однако, известно
мало. Непонятно, ни что входило в его обязанности, ни зачем он за них
взялся: материальное положение семьи в ту пору было еще прочным.
Видимо, работа не слишком нравилась Пикоку: вряд ли ему, мечтавшему о
стихах, книгочею, могли доставить удовольствие конторские будни. Довольно
скоро ему, однако, удалось убедить мать в бессмысленности этой деятельности,
и он оставляет Сити, хотя в Лондоне остается еще на несколько лет, занявшись
систематическим самообразованием в библиотеке Британского музея. "Я читал
лучшие книги с предисловиями; лучших критиков", - писал об этом времени
Пикок. День его был строга распределен: утро отдано изучению латинских и
греческих авторов, дневные часы посвящены знакомству с французской
литературой, вечер отведен итальянцам.
Неизвестно, хотел ли Пикок учиться в Оксфорде или Кембридже, В зрелые
годы он не раз выражал удовлетворение, что сумел избежать "премудростей
Оксфорда". Однако каковы были истинные мотивы, по которым он не поступил в
университет, сказать трудно. Может быть, его, получившего домашнее
образование, страшили вступительные экзамены; может быть, к этому времени
иссякли деньги, оставленные отцом, и нужно было думать о заработке; может
быть, главная причина в своеобразном характере Пикока, ценившего свободу во
всем - даже в занятиях.
Как бы то ни было, но факт, что Пикок не был в университете, важен для
понимания его творческого развития. Понятны сатирические эскапады, часто
нелепые, против Оксфорда и Кембриджа в его романах, его ревнивое отношение к
трудам ученых, критиков, особенно выпускников английских университетов.
Иногда создается впечатление, что ему необходимо доказать, в первую очередь
самому себе, преимущества самообразования. При всех его недюжинных знаниях
Пикок весьма вольно, особенно в переводах, обращался с авторами,
фольклорными легендами, неточно цитировал. Но, если ему случалось заметить
неточность или ошибку у кого-нибудь из коллег, тут он давал волю своей
язвительности. Он подверг жестокой критике Китса и "был готов доказать,
приведя в подтверждение сотни цитат, что сон Эндимиона был вечный, тогда как
в современной поэме пастух скачет по земле и по океану, как немецкий
философ, преследующий духов" {Priestley J. В. Peacock. L., 1927. Р. 10.}.
Если бы Пикок окончил Оксфорд или Кембридж, он, вероятно, посвятил себя
науке, но тогда бы мир потерял Пикока-писателя. Возможно, последовательное
академическое образование заставило бы его воспринимать мир как две
отдельные, независимые друг от друга сферы. Библиотека и внешний мир
оказались бы разделены стеной, тогда как домашнее образование привело к
тому, что реальный мир и мир его любимых героев в его сознании тесно
слились. В Пикоке, по складу своему писателе книжном, интеллектуальном,
поражает жизненность, точнее - удивительная, даже парадоксальная в его
случае жизнерадостность.
В 1806 г. Пикок отправляется в путешествие по Шотландии, где знакомится
с Фанни Фолкнер и влюбляется в нее. Хотя молодые люди были помолвлены,
родители невесты, мечтавшие о лучшей партии для дочери, сделали все от них
зависящее, чтобы расстроить брак. Фанни спешно выдают замуж, но через год
она умирает. Это трагическое происшествие оказало огромное воздействие на
Пикока. В душе он навсегда сохранил воспоминание о своей ранней любви. Он
никогда не расставался с медальоном, в котором хранился локон Фанни, а в
последние дни жизни постоянно вспоминал о ней. О Фанни - его лучшее
лирическое стихотворение "Ньюаркское аббатство". Может быть отчасти в память
о своей любви и ее трагическом финале этот насмешник ни в одном своем
произведении не позволил себе иронии над чувствами молодых людей.
В 1808 г. Пикок, благодаря стараниям братьев матери, служивших во
флоте, получает пост секретаря сэра Хоума Попема на корабле ее высочества
"Достославный". Морская жизнь, особенно в зимнее время, ужаснула Пикока.
"Судно - это плавучий ад, - пишет он матери, - делать здесь что-нибудь
осмысленное, скажем читать, а уж тем более писать стихи, невозможно. Я отдал
бы все на свете за то, чтобы оказаться дома и предаться чудному занятию
сочинения комедии..." {Ibid. P. 15.}
К марту следующего года он освобождается от тяготившего его занятия и
вновь отправляется в странствия - на сей раз в Уэльс, где знакомится со
своей будущей женой Джейн Гриффид, дочерью местного пастора, с которым Пикок
очень подружился, найдя в нем приятного и умного собеседника.
Джейн была очень хороша собой, приятна в обращении, умна. Она сразу же
приглянулась Пикоку, однако предложения он не сделал. Более того, уехав из
Уэльса, он не видел Джейн девять лет.
Другим важнейшим событием в жизни Пикока этих лет стала встреча с
Шелли: "Впервые я увидел Шелли в 1812 г., как раз перед тем, как мне
отправиться в Таниролт. Затем я его видел раз или два перед поездкой в
Северный Уэльс в 1813 г. По моему возвращению он обосновался в Брэкнелле,
куда и пригласил меня погостить".
"Мягкий, приятный человек, хороший ученый" {Ibid. P. 19.}, - пишет
Шелли о Пикоке после отъезда последнего из Брэкнелла.
Трудно себе представить более непохожих друг на друга писателей: их
отношения для многих оставались загадкой. Но они загадка только в том
случае, если воспринимать Шелли как великого романтического поэта, а Пикока
как писателя, не раз высмеивавшего романтиков разных толков и направлений.
Если же постараться взглянуть на них просто как на современников, то
увидится немало общих интересов, проступят общие черты в их характерах,
образе жизни.
Пикок был старше Шелли на семь лет, но разница в возрасте не стала
препятствием в их дружбе. Их сближала любовь к литературе и презрение к
образу жизни обывателя. Двадцатилетнему Шелли Пикок казался уже зрелым,
состоявшимся поэтом. ""Пальмира", - пишет Шелли, - лучшее поэтическое
произведение, которое мне довелось читать". Большое уважение у Шелли
вызывала и образованность Пикока. Пикок же, со своей стороны, нашел в Шелли
хорошего собеседника и товарища в прогулках, во время которых оба с
увлечением обсуждали прочитанное, делились литературными планами.
Хотя тип поэта-романтика, страстного, вдохновенного, полного
прекрасных, а иногда и прекраснодушных идей, вызывал у Пикока недоверие, а
общество, собиравшееся у Шелли в Брэкнелле, "это скопище чудаков и идиотов",
как характеризовал его Пикок, неимоверно его раздражало, все это не
распространялось на Шелли.
В трудную пору жизни Шелли, когда после разрыва с первой женой и ее
самоубийства от поэта отвернулось английское общество, Пикок остался ему
другом, хотя не одобрял его поступка.
Вряд ли можно говорить о непосредственном влиянии Шелли на Пикока и
Пикока на Шелли. Это влияние в обоих случаях носило косвенный характер.
Пикок, безусловно, имел воздействие на круг чтения Шелли и таким образом
способствовал формированию личности поэта и его литературных вкусов. Шелли,
со своей стороны, помог найти Пикоку себя в литературе, определить истинную
склонность ума и своеобразие художественного дара.
До встречи с Шелли Пикок считал себя поэтом. Однако теперь, сравнивая
свои опусы со стихами Шелли, он видел, что сравнение не в его пользу. Это
понимание ускорило созревание в нем юмориста и сатирика.
1818 год стал вехой в жизни Пикока: осенью он получает выгодное
предложение от Ост-Индской компании стать сотрудником ее почтового
департамента. Этот пост существенно менял его материальное положение;
наконец можно было подумать о женитьбе. Надо сказать, что и жену Пикок
выбрал на свой, пикоковский, с точки зрения нормальных обычных людей, чудной
манер. Восемь лет, иными словами - с 1811 г., он не видел шотландскую
красавицу Джейн Гриффид, более того - даже не состоял с нею в переписке.
Но теперь, подобно какому-нибудь герою собственного романа, до конца
которого остаются считанные страницы и пора спешить с развязкой, он в весьма
пространном, высокопарном письме предлагает Джейн руку и сердце. К тому же
такое, казалось бы, ответственное письмо он писал не в тиши своего кабинета,
но во время рабочего дня, отложив на несколько минут свои "почтовые" дела.
Эти обстоятельства еще более усиливают комизм и абсурдность всей истории.
Узнав о браке друга, Шелли, который к этому времени уже переселился в
Италию, писал ему, весьма озадаченный скоропалительностью происшедшего, из
Пизы: "Искренне поздравляю Вас и одобряю выбор... По правде сказать, меня
удивило Ваше слишком краткое сообщение о столь важном событии. Впрочем, все
это очень похоже на развязки в Ваших романах" {Ibid. P. 50.}.
Из писем Шелли вырисовывается портрет красивой, высокой, статной
женщины с выразительными глазами, простой в обращении, образованной. Выбор,
затянувшийся на столько лет, был сделан, однако, правильно.
Их старшая дочь, Мэри Эллен, родилась в июле 1821 г., через два года
вторая - Маргарет. Сын Эдуард Гриффид родился уже в новом доме Пикока - в
Нижнем Халлифорде, где он и прожил до конца своих дней. По этому месту
названо десятитомное, самое полное и по сей день, собрание сочинений Пикока.
Брак, обещавший стать счастливым, омрачился неожиданной смертью второй
дочери Маргарет, любимицы родителей. Миссис Пикок так и не смогла оправиться
от удара: здоровье ее, причем не только физическое, быстро ухудшалось, и
через несколько лет из цветущей, жизнерадостной женщины она превратилась в
инвалида, душевнобольную, требующую за собой постоянного ухода. Теперь она
жила в отдельном коттедже, вдали от детей, с сиделкой. Состояние миссис
Пикок осталось столь плачевным вплоть до ее смерти.
От грустных мыслей Пикока отвлекала работа в Ост-Индской компании.
Преодолев свойственную ему природную замкнутость, он приобрел друзей:
литераторов Эдуарда Стрэчи, Томаса Хогга, Хорейса Смита, Генри Коула;
философов Джеймса Милла и Джона Стюарта Милла. С последним его связывали
особенно близкие и теплые отношения.
Но в сути своей образ жизни Пикока мало изменился. Всю неделю он
проводил в Лондоне, возвращаясь в Халлифорд только на уик-энд. Когда же
железная дорога соединила столицу с Халлифордом, он взял за правило
возвращаться домой каждый день: утомление, которое приносили эти поездки,
окупалось часами, которые он проводил в тиши библиотеки в обществе своих
любимых авторов.
Склонность к уединению, нелюбовь общества с годами становились все
выраженнее. Друзьям, близким, знакомым стоило больших трудов уговорить его
прийти в гости. Правда, когда этот отшельник принимал приглашения, он
становился украшением любой, даже самой изысканной великосветской компании.
В письме к Джейн Брукфилд Теккерей замечает: "Слышали Вы что-нибудь о
Пикоке, авторе "Хедлонг-Холла" и "Девицы Мариан"? Он давно не пишет, но был
в свое время дивным лирическим поэтом и сатириком в духе Горация. Сейчас это
убеленный сединой старец-чудак. Его рассказы об Индии неистощимы, да и
вообще он знает обо всем на свете". А вот отзыв Маколея, относящийся
приблизительно к тому же времени: "Встретил Пикока. Умен и превосходный
знаток античности. Рад знакомству с ним. Мы обсуждали Аристофана, Эсхила,
Софокла, развлекались, как дети, загадывая друг другу загадки, которые, могу
признаться, с блеском разгадывали..." {Ibid. P. 81.}