Страница:
соответствующим образом смонтирована и препарирована. Например, жизнь,
изображенная в "Аббатстве кошмаров", идеализирована. Читатель попадает в
особый мир говорунов, несмолкаемых интеллектуальных бесед и интеллектуальных
коллизий. Идеализирован и пейзаж, постоянный компонент практически всех
произведений Пикока. Видимо, если бы задачи писателя были по своему
преимуществу сатирическими, скорее всего он бы перенес действие в Лондон. Он
же развертывает его в деревне, на фоне романтической по характеру
изображения природы.
Идеал и действительность своеобразно взаимодействуют в творчестве
Пикока, который сам одновременно предстает сатириком, наследником
просветителей, и романтиком, современником Байрона, Шелли, Вордсворта.
Действительность критикуется, высмеивается Пикоком в беседах; идеал находит
воплощение в современной Аркадии - прекрасной, не оскверненной человеком
природе, патриархальном, идиллическом быте (его герои не трудятся, они не
знают забот и лишений), в увлечении античностью.
Увлечение античностью - знамя, под которым объединились писатели, не
разделявшие официальные политические взгляды, - Шелли, Китс, Пикок, Ли Хант.
Интеллектуальный культ античности, характерный для мировоззрения этих
писателей, - это попытка создания искусственного, идеального мира, который
должен противостоять реальному миру, не оправдавшему их надежд.
В 40-е годы, десятилетие, отмеченное особым расцветом английского
классического романа, Пикок почти полностью отходит от литературной
деятельности: занимается эссеистикой, выступает с музыкальными обзорами,
рецензирует в основном переводы античных авторов на страницах журнала
"Фрейзерз", от случая к случаю пишет стихотворения.
Такой род деятельности до известной степени объясняется домашними
обстоятельствами. В 1833 г. умирает мать Пикока, много сил отнимает болезнь
жены, не радуют и дети, у которых семейная жизнь сложилась несчастливо.
Обычно скрытный, Пикок в эти годы в одном из писем к Броутону сетует на свое
тяжелое духовное состояние: "Мои попытки преодолеть двойную усталость,
вызванную физическим недомоганием и депрессией, ни к чему не привели".
Духовным преодолением подавленности и уныния стала повесть "Усадьба
Грилла", написанная после двадцати девяти лет творческого молчания, в
возрасте семидесяти пяти лет, поразившая и читателей, и критиков, убежденных
в том, что автор "Аббатства кошмаров" как писатель кончился.
Хотя "Усадьба Грилла", как было заведено в ту эпоху, печаталась
частями, ее отличает композиционная стройность, прежде всего проявившаяся в
продуманности и согласованности всех повествовательных элементов. В книге не
чувствуется ни усталости, ни возраста, ни спешки, как, скажем, в некоторых
романах Диккенса, который иногда в угоду вкусам читателей "на ходу" изменял
план повествования.
Однако "Усадьба Грилла" не только самое продуманное, художественно
выношенное, виртуозное по исполнению произведение Пикока, но и самое
лучезарно-"сказочное" по тональности и отраженному в нем мироощущению.
Огромное количество цитат, которыми перегружен текст (многие
откомментированы автором), поэтических и прозаических эпиграфов,
предпосланных каждой главе (нередко это цитаты из древних, переведенные
самим Пикоком), - все это свидетельство широкого круга интересов Пикока в те
годы, а также проведенной им огромной подготовительной работы.
При всей видимой перегруженности повествования информацией (цитатами,
аллюзиями, вставными новеллами, бесконечными диалогами, тяготеющими к
философским диспутам), главная мысль книги проста - утверждение
естественности и здравого смысла как нормы и основы истинного и гармоничного
существования человека. Надо заметить, что по сравнению с другими
произведениями Пикока, в которых критика существующих порядков занимала
немалое место, проблематика "Усадьбы Грилла" в основном
нравственно-эстетического свойства. В центре внимания автора - вопросы
индивидуальной судьбы и бытия человека.
Специфика проблематики определила и специфику жанра. При всем том, что
действие в "Усадьбе Грилла" происходит в современной Пикоку Англии, повесть
тяготеет к аллегорическому, точнее - мифологическому, типу повествования. А
это, в свою очередь, определяет уникальность этого произведения в английской
литературе XIX в.
Современность и миф гармонично уживаются в прозе Пикока. Практически
каждый персонаж, каждое событие имеют свои классические параллели. Например,
одна из главных героинь, Моргана, постоянно соотносится с Цирцеей и
персонажами Ариосто и Боярдо, имя доктора Опимиана вызывает в памяти
название известного вина; один из центральных эпизодов "Усадьбы Грилла"
представляет собой переложение комедии Аристофана и т. д.
Однако классические параллели (цитаты из древних, "говорящие" имена,
многочисленные литературные аллюзии и реминисценции) - это не только
"задник", на котором развивается действие, но важный смысловой компонент
всего повествования, помогающий автору поставить и разрешить главную
проблему этой книги - об истинности, а следовательно, и счастье
существования человека. В этом внешне "ученом" романе, в котором герои ведут
умные разговоры, поражая друг друга блеском эрудиции, конечное движение
мысли автора - к простоте и естественности природы. Главные критерии, по
которым Пикок оценивает духовный и нравственный облик своих героев, -
здравый смысл в противоположность любой экзальтации и аффектации, умение
ценить радость жизни, жизнерадостность как антипод ненавистного Пикоку
аскетизма, которым были заражены многие его соотечественники.
Пожалуй, именно в системе этих критериев наиболее полно проявился
эллинский классический дух Пикока. Роман - это притча о том, как человек
может достичь счастья в жизни. Целостность здесь предстает как
этико-эстетический завет классического искусства.
Надо заметить, особенность этого последнего произведения Пикока в том,
что, в отличие от других его книг, идея духовного совершенствования личности
играет весьма важную роль, что, в свою очередь, придает всему повествованию
повышенную внутреннюю динамику.
Освобождение от ложных идей, нравственных пут, чар модных теорий
происходит в "Усадьбе Грилла" постепенно. Недаром в книге столь часто
возникают ассоциации с волшебницами (Цирцеей, Морганой) и мотивы наваждения,
дурмана, сна. Идея нравственного прозрения, пронизывающая весь текст
"Усадьбы Грилла", сближает книгу с романами Джейн Остен, в частности с
"Гордостью и предубеждением".
Все в книге находится в состоянии движения; статика, заданная в первых
сценах (неспешные застольные разговоры), затянувшаяся экспозиция, неспешное
развитие интриги - лишь видимость. На самом деле все персонажи втянуты в
водоворот движения. Более того, можно выделить несколько типов движения в
этой книге: физическое (странствия героев между Башней, где живет мистер
Принс, и имением Грилла), временное (возрастной диапазон героев очень велик
- от молодости до глубокой, почтенной старости), метафизическое (от незнания
к знанию, от ошибок и заблуждений - к истине: например, путь мистера Принса
от Башни, эскапистского символа в книге, к жизни, любви, полноте бытия).
Особый род путешествия в книге - пути бесед. Надо заметить, что герои
возвращаются из этих странствий умудренные не только полученными знаниями,
но и опытом, который высоко ценится Пикоком.
Движение в этой книге имеет и еще одну характеристику. Оно медленное,
плавное, лишенное напряжения. Насыщение жизнью или, что для Пикока
равнозначно, опытом происходит постепенно. Без преувеличения можно сказать,
что в этом процессе участвуют все герои книги (дети, юноши, молодые девушки,
убеленные сединами старики). Свою достаточно важную роль играют и духи,
герои вставных новелл книги. Они олицетворяют мир искусства, ушедшей
цивилизации, культуры, духовности, без которых Пикок не представляет себе
совершенствование индивидуума.
"Усадьба Грилла" - особое произведение в творчестве Пикока еще и
потому, что герои в нем лишены черт марионеток, хотя их характер, судьба в
немалой степени заданы именами-"вывесками" (labels), которыми их наделяет
Пикок. Но в том и состоит своеобразие этой книги, что герои перерастают
заданность авторской идеи, что, впрочем, непросто. Их характеры, как и
судьбы, вставлены в рамки не только "говорящих имен", но и эпиграфов,
предвосхищающих их поступки, и т. д. Но тем не менее они вырываются из-под
власти идеи, превращаясь у нас на глазах в индивидуальные характеры,
способные на саморазвитие.
Вырваться из шор романа-идеи, романа-дискуссии, где в соответствии с
законом жанра характер оказывается чем-то подсобным, Пикоку помогает ирония.
Иронический ракурс постоянно присутствует в прозе "Усадьбы Грилла".
Благодаря ему, цитаты, многочисленные аллюзии начинают восприниматься
по-иному, чаще всего с позиций здравого смысла. Попав в такое "ироническое
окружение", они выполняют добавочную, по сравнению с классической, функцию.
Даже "рупор" идей автора, эдакий литературный администратор мистер
Грилл у Пикока живой человек, наделенный собственной судьбой и выраженной
индивидуальностью.
Заслуживает отдельного упоминания роль женщин в этой повести. Хотя
внешне они выписаны не столь тщательно, как молодые люди, они самые
обаятельные персонажи Пикока. Видимо, секрет их очарования в свободе от
интеллектуальной конструкции, в которую пытается вместить других персонажей
автор, а оттого их разумные суждения производят столь естественное
впечатление. Стоит заметить, что в викторианской литературе 50-60-х годов
Пикок наряду с Теккереем был тем писателем, кто умел создать психологически
глубокий портрет женщины. Эту черту, видимо, позаимствовал у Пикока Мередит:
способы характеристик женщин у автора "Эгоиста" и в самом деле напоминают
те, что можно видеть у Пикока.
Завершая разговор об этом произведении, необходимо отметить, что оно
занимает особое место не только в творческом наследии Пикока, но в целом в
английской литературе XIX в. Пожалуй, это единственный пример
мифологического повествования в викторианской литературе, восходящий к
Беньяну и предсказующий будущие романы-мифы, романы-стилизации в литературе
XX в.
Деятельность литературного критика, постоянного сотрудника английских
ведущих газет и журналов - не случайный эпизод в жизни Пикока, напротив -
теснейшим образом связанный с его романическим творчеством, в котором
значительное место отведено эстетическим вопросам.
Критическое наследие Пикока не слишком обширное, не все одинаково
равноценно. К "романтическому" периоду в английской литературе относится
неоконченная и в художественном отношении довольно несовершенная статья "О
модной литературе" (1818). Пикок работал над ней, заканчивая "Аббатство
кошмаров". Она представляет интерес, поскольку содержит как бы развернутый
комментарий к роману, расширяя наше представление об отношении Пикока к
Колриджу, Вордсворту и Скотту.
К 1820 г. относится статья "Четыре века поэзии". В эти годы Пикок много
рецензирует: пишет о Ханте, Байроне, Муре, постоянно развивая мысль о
высоких интеллектуальных критериях критики, о полезности искусства.
В следующее десятилетие он регулярно выступает с театральными обзорами,
особое предпочтение отдавая опере. Однако из написанного им в это время
выделяется эссе "Французские комические романы", где дается развернутая
характеристика сатирической литературы и обосновывается взаимосвязь общества
и искусства. В 50-е годы Пикок пишет серию статей о классическом искусстве
XVII и XVIII вв.
Пикок - критик-философ, неустанно заботившийся о просвещении умов. В
"Эссе о модной литературе" он формулирует свое эстетическое кредо, определив
круг писателей, своих наставников: Сервантес, Рабле, Свифт, Вольтер,
Филдинг.
Из литературно-критических статей Пикока, безусловно, наибольший
интерес представляет эссе "Четыре века поэзии". Понять намерения автора и
истинное направление его мысли в этом эссе не так уж просто - мешает ирония
автора, современному читателю не всегда понятная, как и несколько нарочитая
расплывчатость даваемых характеристик.
Чтобы в полной мере оценить выкладки Пикока в этом эссе, его надо
ввести в историко-литературный контекст времени и в первую очередь связать с
трактатом Роберта Форсайта "Принципы моральной философии". Исследование
этого популярного в XIX в. эстетика и философа было настольной книгой
Пикока. Работая над эссе "Четыре века поэзии", он постоянно обращался к
первой главе труда Форсайта "О вкусе", в которой в лучших традициях
просветительской эстетики, в немалой степени вслед за Винкельманом, дается
исторический обзор искусства как порождения определенного этапа в истории
цивилизации. Задача человека, утверждает Форсайт, состоит в постоянном
совершенствовании своего интеллекта. Немалую, хотя и подчиненную, роль в
этом благородном деле Форсайт отводит литературе. Самостоятельно литература,
как и искусство, не слишком занимает его, но только как помощница в
образовании. По мере того как нации приближаются к своему духовному
расцвету, искусство начинает терять, с его точки зрения, свою важную роль.
Его задачи Форсайт в этом случае сводит к функциям в основном
развлекательным.
Конечно, точка зрения Пикока на искусство, и в частности литературу,
иная, чем у Форсайта. В первую очередь она лишена категоричности и
прямолинейности Форсайта. Напротив, некоторые положения Форсайта получают
ироническое освещение у Пикока.
Но все же в сути своего взгляда на задачи литературы, ее самобытности
Пикок близок Форсайту. Пикок преуменьшает собственное значение литературы
как искусства, стремясь в первую очередь понять ее историческую роль на
разных этапах развития цивилизации.
Пикок не отрицает высокого гражданского предназначения поэта, особенно,
как он отмечает, в век Гомера. Однако, с его точки зрения, современные поэты
перестали быть интеллектуальными и духовными вождями народов. Измельчав, они
утратили свое духовное "первородство". В творчестве современников Пикок не
видит блеска интеллекта, их областью стала сфера чувства. Романтических
поэтов он делит на следующие две группы: тех, кто видит свою главнейшую
задачу в ублажении и развлечении читателей (Мур, Скотт, Хант, Ките), и тех,
кого, хотя они и сторонятся в своем творчестве важных вопросов времени,
нельзя упрекнуть в отсутствии серьезности и искренности (лейкисты). К этой
же группе Пикок относит и Шелли, творчество которого для него отрадный
пример поэта, видящего свою задачу в направлении умов читателей.
Отдавая должное таланту лейкистов, Пикок пишет об их культе чувства, о
субъективном начале, пронизывающем их творчество, с немалой иронией и
сарказмом.
Утилитарный подход Пикока к поэзии вызвал протест Шелли, ответившего
своему оппоненту статьей "Защита поэзии".
По сравнению с эссе Пикока, статья Шелли значительно длиннее, тон
дискурсивен, но, по всей вероятности, он и должен быть таким, потому что
Шелли видел свою задачу в том, чтобы обстоятельно ответить на серьезные
обвинения Пикока.
Шелли никак не мог согласиться с положениями Пикока о том, что
современная поэзия по своему преимуществу повышенно субъективна,
декоративна, а потому по своим задачам вторична и бесполезна человечеству.
Шелли выдвинул ряд собственных положений, по которым он считал
необходимым поспорить с Пикоком. По его глубокому убеждению, воображение не
менее важно в процессе творческого акта, чем разум. Более того, он не
считает возможным столь решительно противопоставлять воображение и разум; в
творчестве они скорее должны дополнять друг друга. С этих же дополняющих
друг друга позиций он рассматривает взаимоотношения поэзии и философии,
считая, что очень многие философы по тому, как часто они прибегают к роли
воображения, поэты. Иными словами, Шелли, поэт и мыслитель, по своей природе
романтический, уделяющий особое внимание роли воображения, в своей полемике
с Пикоком пытается восстановить равновесие между поэзией и философией,
чувством, воображением и разумом.
Прочитанные вместе "Четыре века поэзии" Пикока и "Защита поэзии" Шелли
воспринимаются как своеобразный литературно-философский диалог, значение
которого для того периода было огромным. В своем споре-диалоге Шелли и Пикок
представляли две силы, две литературно-общественные группировки, которые с
течением времени стали все дальше отдаляться друг от друга. Но этот спор
стал прообразом великого спора утилитаристов и гуманитариев, который
особенно дал о себе знать во второй половине XIX в.
К числу статей-манифестов Пикока можно отнести и его эссе "The
Epicier", где он снова повторяет тезис о социальной обусловленности любого
искусства и формулирует задачи писателя-сатирика.
Особое место в наследии Пикока-критика занимают его "Воспоминания о
Шелли" и его рецензия на издание писем и дневников Байрона, осуществленное
Томасом Муром.
К жанру биографии Пикок относился сдержанно, считая биографии делом
досужих сплетников, которых занимают обстоятельства жизни других людей, по
преимуществу великих. Он весьма неодобрительно отзывался о воспоминаниях Ли
Ханта и Томаса Мура о Байроне. Тот в них казался Пикоку каким-то диковинным
существом, живущим вне общества, но постоянно порождающим вокруг себя слухи
и сплетни.
При жизни Пикока начался, процесс "портретирования" - создания культа
поэта-творца. "Великий лексикограф", крупнейший авторитет" XVIII столетия
Сэмюэл Джонсон в своих критических сочинениях стремился стать "обычным
читателем", тогда как Колридж и Хэзлитт хотели себя видеть творцами. Вдова
Шелли посвятила себя целиком увековечению его славы. Ее комментарий к стихам
Шелли в изданиях 1824 и 1835-1840 гг. полезен, в нем содержатся ценнейшие
сведения биографического характера, но они определенным образом обработаны.
В эпоху, славящуюся своей религиозностью, Мэри Шелли подчеркивала в муже его
платонизм, тем самым оставив буйный, мятущийся, дерзкий ум Шелли несколько в
тени. Конечно, подобная "работа" над образом Шелли не слишком подобает
дочери Годвина и Мэри Уолстонкрафт, но тем зримее проступает на этом примере
воздействие растущей буржуазности.
Любивший во всем точность, в высшей степени бережно относившийся к
памяти своих друзей, даже тех, кого уже давно не было в живых, презиравший
викторианский этический канон, Пикок видел свою общественную и литературную
роль в том, чтобы восстановить истину о Шелли. В конце 50-х годов, на склоне
лет, удалившись от дел, Пикок принялся за жизнеописание поэта. Прежде всего
он испросил разрешение родственников, уведомив их, что не намеревается
создавать еще одну препарированную "Жизнь Шелли".
Задача была не из простых. В самом деле, как быть с атеизмом Шелли, в
котором он не раз открыто признавался? Мэри Шелли сделала немало, чтобы
как-то смягчить эту сторону жизни и творчества поэта. Другим сложным в
викторианских условиях вопросом был разрыв Шелли с первой женой, Харриет, в
ту пору беременной, и связь поэта с Мэри Годвин. Трудно было оправдать
поведение Шелли и Мэри, хотя такие попытки предпринимались. Мэри Шелли
замечала, что Харриет была неверна Шелли.
Свою задачу Пикок видел в точном и, насколько это возможно,
бесстрастном следовании фактам, в отказе от любой, самой заманчивой, на
непроверенной информации.
Может показаться странным, что, имея такие этические и художественные
установки, Пикок вообще решился писать воспоминания о Шелли. В известном
смысле то, что вышло из-под его пера, стало антибиографией, попыткой внести
необходимые исправления в современную ему "шеллиану".
Он, оставшийся другом Харриет, и после разрыва не мог смириться с тем,
что вину за разрыв английское общество склонно было возлагать на молодую
женщину. Еще в 20-е годы он сделал все от него зависящее, чтобы помешать Ли
Ханту, выступавшему по просьбе Мэри Шелли, опубликовать подобную версию
разрыва. Теперь, в 70-е годы, никого, кто бы знал события доподлинно, кроме
Пикока и Т. Дж. Хогга, в живых не было. Хогг писал биографию Шелли с
одобрения его семьи. И в самом деле, ему были известны какие-то добавочные
факты о разрыве: в его руках были письма, из которых было очевидно, что
Шелли тяготился Харриет, что ему было трудно существовать в доме, где
постоянно, несмотря на его многочисленные просьбы, присутствовала сестра
Харриет Элайза. Эмоциональный, духовный разрыв произошел до того, как Шелли
встретил Мэри. Принимая все это во внимание, Пикок все равно считал для себя
необходимым оставаться верным памяти Харриет. Прочитав его воспоминания,
друзья Шелли были удивлены тоном, часто, с их точки зрения, холодным,
ироничным по отношению к своему умершему великому другу. Суждения о его
мемуарах были разные, но многие рецензенты сошлись на том, что Пикок
завидовал славе Шелли и потому в своей "антибиографии" мерил поэта, так
сказать, на свой аршин. До какой-то степени "Воспоминания о Шелли" тоже
способствовали созданию легенды о Пикоке, которая не разрушена до конца и по
сей день.
Пикок был не только удивительной, в высшей степени самобытной фигурой
своего времени. Он, безусловно, оказал значительное, хотя, возможно, и не
прямое, воздействие на последующую европейскую литературу. Диалоги Пикока, в
которых сталкиваются разные, часто противоположные, позиции и концепции,
парадоксальные методы и системы мышления, предвосхищают европейскую и
американскую интеллектуальную прозу XX в. Среди последователей, а отчасти и
учеников Пикока - Джордж Мередит, Анатоль Франс, Томас Манн, Олдос Хаксли,
Ивлин Во, Мюриел Спарк, Джон Фаулз. "Университетский роман", жанр,
получивший широкое распространение в послевоенной англо-американской прозе,
также восходит к этому прозаику. Более того, возможно предположить, что
влияние Пикока оказалось сильнее на литературу XX в., нежели XIX в. Видимо,
интеллектуальное начало, столь выраженное в его прозе, созвучнее нашему
столетию. С другой стороны, сопоставление художественных приемов Пикока и
Теккерея могло бы, в свою очередь, дать весьма интересные художественные
результаты - открылись бы новые грани сложной интеллектуальной игры, которую
ведет автор "Ярмарки тщеславия" с читателем.
Впитав просветительскую художественную традицию, скорректировав и
дополнив ее романтической эстетикой, которая во многом была чужда ему, Пикок
наметил литературную традицию, весьма плодотворную для последующей
литературы.
изображенная в "Аббатстве кошмаров", идеализирована. Читатель попадает в
особый мир говорунов, несмолкаемых интеллектуальных бесед и интеллектуальных
коллизий. Идеализирован и пейзаж, постоянный компонент практически всех
произведений Пикока. Видимо, если бы задачи писателя были по своему
преимуществу сатирическими, скорее всего он бы перенес действие в Лондон. Он
же развертывает его в деревне, на фоне романтической по характеру
изображения природы.
Идеал и действительность своеобразно взаимодействуют в творчестве
Пикока, который сам одновременно предстает сатириком, наследником
просветителей, и романтиком, современником Байрона, Шелли, Вордсворта.
Действительность критикуется, высмеивается Пикоком в беседах; идеал находит
воплощение в современной Аркадии - прекрасной, не оскверненной человеком
природе, патриархальном, идиллическом быте (его герои не трудятся, они не
знают забот и лишений), в увлечении античностью.
Увлечение античностью - знамя, под которым объединились писатели, не
разделявшие официальные политические взгляды, - Шелли, Китс, Пикок, Ли Хант.
Интеллектуальный культ античности, характерный для мировоззрения этих
писателей, - это попытка создания искусственного, идеального мира, который
должен противостоять реальному миру, не оправдавшему их надежд.
В 40-е годы, десятилетие, отмеченное особым расцветом английского
классического романа, Пикок почти полностью отходит от литературной
деятельности: занимается эссеистикой, выступает с музыкальными обзорами,
рецензирует в основном переводы античных авторов на страницах журнала
"Фрейзерз", от случая к случаю пишет стихотворения.
Такой род деятельности до известной степени объясняется домашними
обстоятельствами. В 1833 г. умирает мать Пикока, много сил отнимает болезнь
жены, не радуют и дети, у которых семейная жизнь сложилась несчастливо.
Обычно скрытный, Пикок в эти годы в одном из писем к Броутону сетует на свое
тяжелое духовное состояние: "Мои попытки преодолеть двойную усталость,
вызванную физическим недомоганием и депрессией, ни к чему не привели".
Духовным преодолением подавленности и уныния стала повесть "Усадьба
Грилла", написанная после двадцати девяти лет творческого молчания, в
возрасте семидесяти пяти лет, поразившая и читателей, и критиков, убежденных
в том, что автор "Аббатства кошмаров" как писатель кончился.
Хотя "Усадьба Грилла", как было заведено в ту эпоху, печаталась
частями, ее отличает композиционная стройность, прежде всего проявившаяся в
продуманности и согласованности всех повествовательных элементов. В книге не
чувствуется ни усталости, ни возраста, ни спешки, как, скажем, в некоторых
романах Диккенса, который иногда в угоду вкусам читателей "на ходу" изменял
план повествования.
Однако "Усадьба Грилла" не только самое продуманное, художественно
выношенное, виртуозное по исполнению произведение Пикока, но и самое
лучезарно-"сказочное" по тональности и отраженному в нем мироощущению.
Огромное количество цитат, которыми перегружен текст (многие
откомментированы автором), поэтических и прозаических эпиграфов,
предпосланных каждой главе (нередко это цитаты из древних, переведенные
самим Пикоком), - все это свидетельство широкого круга интересов Пикока в те
годы, а также проведенной им огромной подготовительной работы.
При всей видимой перегруженности повествования информацией (цитатами,
аллюзиями, вставными новеллами, бесконечными диалогами, тяготеющими к
философским диспутам), главная мысль книги проста - утверждение
естественности и здравого смысла как нормы и основы истинного и гармоничного
существования человека. Надо заметить, что по сравнению с другими
произведениями Пикока, в которых критика существующих порядков занимала
немалое место, проблематика "Усадьбы Грилла" в основном
нравственно-эстетического свойства. В центре внимания автора - вопросы
индивидуальной судьбы и бытия человека.
Специфика проблематики определила и специфику жанра. При всем том, что
действие в "Усадьбе Грилла" происходит в современной Пикоку Англии, повесть
тяготеет к аллегорическому, точнее - мифологическому, типу повествования. А
это, в свою очередь, определяет уникальность этого произведения в английской
литературе XIX в.
Современность и миф гармонично уживаются в прозе Пикока. Практически
каждый персонаж, каждое событие имеют свои классические параллели. Например,
одна из главных героинь, Моргана, постоянно соотносится с Цирцеей и
персонажами Ариосто и Боярдо, имя доктора Опимиана вызывает в памяти
название известного вина; один из центральных эпизодов "Усадьбы Грилла"
представляет собой переложение комедии Аристофана и т. д.
Однако классические параллели (цитаты из древних, "говорящие" имена,
многочисленные литературные аллюзии и реминисценции) - это не только
"задник", на котором развивается действие, но важный смысловой компонент
всего повествования, помогающий автору поставить и разрешить главную
проблему этой книги - об истинности, а следовательно, и счастье
существования человека. В этом внешне "ученом" романе, в котором герои ведут
умные разговоры, поражая друг друга блеском эрудиции, конечное движение
мысли автора - к простоте и естественности природы. Главные критерии, по
которым Пикок оценивает духовный и нравственный облик своих героев, -
здравый смысл в противоположность любой экзальтации и аффектации, умение
ценить радость жизни, жизнерадостность как антипод ненавистного Пикоку
аскетизма, которым были заражены многие его соотечественники.
Пожалуй, именно в системе этих критериев наиболее полно проявился
эллинский классический дух Пикока. Роман - это притча о том, как человек
может достичь счастья в жизни. Целостность здесь предстает как
этико-эстетический завет классического искусства.
Надо заметить, особенность этого последнего произведения Пикока в том,
что, в отличие от других его книг, идея духовного совершенствования личности
играет весьма важную роль, что, в свою очередь, придает всему повествованию
повышенную внутреннюю динамику.
Освобождение от ложных идей, нравственных пут, чар модных теорий
происходит в "Усадьбе Грилла" постепенно. Недаром в книге столь часто
возникают ассоциации с волшебницами (Цирцеей, Морганой) и мотивы наваждения,
дурмана, сна. Идея нравственного прозрения, пронизывающая весь текст
"Усадьбы Грилла", сближает книгу с романами Джейн Остен, в частности с
"Гордостью и предубеждением".
Все в книге находится в состоянии движения; статика, заданная в первых
сценах (неспешные застольные разговоры), затянувшаяся экспозиция, неспешное
развитие интриги - лишь видимость. На самом деле все персонажи втянуты в
водоворот движения. Более того, можно выделить несколько типов движения в
этой книге: физическое (странствия героев между Башней, где живет мистер
Принс, и имением Грилла), временное (возрастной диапазон героев очень велик
- от молодости до глубокой, почтенной старости), метафизическое (от незнания
к знанию, от ошибок и заблуждений - к истине: например, путь мистера Принса
от Башни, эскапистского символа в книге, к жизни, любви, полноте бытия).
Особый род путешествия в книге - пути бесед. Надо заметить, что герои
возвращаются из этих странствий умудренные не только полученными знаниями,
но и опытом, который высоко ценится Пикоком.
Движение в этой книге имеет и еще одну характеристику. Оно медленное,
плавное, лишенное напряжения. Насыщение жизнью или, что для Пикока
равнозначно, опытом происходит постепенно. Без преувеличения можно сказать,
что в этом процессе участвуют все герои книги (дети, юноши, молодые девушки,
убеленные сединами старики). Свою достаточно важную роль играют и духи,
герои вставных новелл книги. Они олицетворяют мир искусства, ушедшей
цивилизации, культуры, духовности, без которых Пикок не представляет себе
совершенствование индивидуума.
"Усадьба Грилла" - особое произведение в творчестве Пикока еще и
потому, что герои в нем лишены черт марионеток, хотя их характер, судьба в
немалой степени заданы именами-"вывесками" (labels), которыми их наделяет
Пикок. Но в том и состоит своеобразие этой книги, что герои перерастают
заданность авторской идеи, что, впрочем, непросто. Их характеры, как и
судьбы, вставлены в рамки не только "говорящих имен", но и эпиграфов,
предвосхищающих их поступки, и т. д. Но тем не менее они вырываются из-под
власти идеи, превращаясь у нас на глазах в индивидуальные характеры,
способные на саморазвитие.
Вырваться из шор романа-идеи, романа-дискуссии, где в соответствии с
законом жанра характер оказывается чем-то подсобным, Пикоку помогает ирония.
Иронический ракурс постоянно присутствует в прозе "Усадьбы Грилла".
Благодаря ему, цитаты, многочисленные аллюзии начинают восприниматься
по-иному, чаще всего с позиций здравого смысла. Попав в такое "ироническое
окружение", они выполняют добавочную, по сравнению с классической, функцию.
Даже "рупор" идей автора, эдакий литературный администратор мистер
Грилл у Пикока живой человек, наделенный собственной судьбой и выраженной
индивидуальностью.
Заслуживает отдельного упоминания роль женщин в этой повести. Хотя
внешне они выписаны не столь тщательно, как молодые люди, они самые
обаятельные персонажи Пикока. Видимо, секрет их очарования в свободе от
интеллектуальной конструкции, в которую пытается вместить других персонажей
автор, а оттого их разумные суждения производят столь естественное
впечатление. Стоит заметить, что в викторианской литературе 50-60-х годов
Пикок наряду с Теккереем был тем писателем, кто умел создать психологически
глубокий портрет женщины. Эту черту, видимо, позаимствовал у Пикока Мередит:
способы характеристик женщин у автора "Эгоиста" и в самом деле напоминают
те, что можно видеть у Пикока.
Завершая разговор об этом произведении, необходимо отметить, что оно
занимает особое место не только в творческом наследии Пикока, но в целом в
английской литературе XIX в. Пожалуй, это единственный пример
мифологического повествования в викторианской литературе, восходящий к
Беньяну и предсказующий будущие романы-мифы, романы-стилизации в литературе
XX в.
Деятельность литературного критика, постоянного сотрудника английских
ведущих газет и журналов - не случайный эпизод в жизни Пикока, напротив -
теснейшим образом связанный с его романическим творчеством, в котором
значительное место отведено эстетическим вопросам.
Критическое наследие Пикока не слишком обширное, не все одинаково
равноценно. К "романтическому" периоду в английской литературе относится
неоконченная и в художественном отношении довольно несовершенная статья "О
модной литературе" (1818). Пикок работал над ней, заканчивая "Аббатство
кошмаров". Она представляет интерес, поскольку содержит как бы развернутый
комментарий к роману, расширяя наше представление об отношении Пикока к
Колриджу, Вордсворту и Скотту.
К 1820 г. относится статья "Четыре века поэзии". В эти годы Пикок много
рецензирует: пишет о Ханте, Байроне, Муре, постоянно развивая мысль о
высоких интеллектуальных критериях критики, о полезности искусства.
В следующее десятилетие он регулярно выступает с театральными обзорами,
особое предпочтение отдавая опере. Однако из написанного им в это время
выделяется эссе "Французские комические романы", где дается развернутая
характеристика сатирической литературы и обосновывается взаимосвязь общества
и искусства. В 50-е годы Пикок пишет серию статей о классическом искусстве
XVII и XVIII вв.
Пикок - критик-философ, неустанно заботившийся о просвещении умов. В
"Эссе о модной литературе" он формулирует свое эстетическое кредо, определив
круг писателей, своих наставников: Сервантес, Рабле, Свифт, Вольтер,
Филдинг.
Из литературно-критических статей Пикока, безусловно, наибольший
интерес представляет эссе "Четыре века поэзии". Понять намерения автора и
истинное направление его мысли в этом эссе не так уж просто - мешает ирония
автора, современному читателю не всегда понятная, как и несколько нарочитая
расплывчатость даваемых характеристик.
Чтобы в полной мере оценить выкладки Пикока в этом эссе, его надо
ввести в историко-литературный контекст времени и в первую очередь связать с
трактатом Роберта Форсайта "Принципы моральной философии". Исследование
этого популярного в XIX в. эстетика и философа было настольной книгой
Пикока. Работая над эссе "Четыре века поэзии", он постоянно обращался к
первой главе труда Форсайта "О вкусе", в которой в лучших традициях
просветительской эстетики, в немалой степени вслед за Винкельманом, дается
исторический обзор искусства как порождения определенного этапа в истории
цивилизации. Задача человека, утверждает Форсайт, состоит в постоянном
совершенствовании своего интеллекта. Немалую, хотя и подчиненную, роль в
этом благородном деле Форсайт отводит литературе. Самостоятельно литература,
как и искусство, не слишком занимает его, но только как помощница в
образовании. По мере того как нации приближаются к своему духовному
расцвету, искусство начинает терять, с его точки зрения, свою важную роль.
Его задачи Форсайт в этом случае сводит к функциям в основном
развлекательным.
Конечно, точка зрения Пикока на искусство, и в частности литературу,
иная, чем у Форсайта. В первую очередь она лишена категоричности и
прямолинейности Форсайта. Напротив, некоторые положения Форсайта получают
ироническое освещение у Пикока.
Но все же в сути своего взгляда на задачи литературы, ее самобытности
Пикок близок Форсайту. Пикок преуменьшает собственное значение литературы
как искусства, стремясь в первую очередь понять ее историческую роль на
разных этапах развития цивилизации.
Пикок не отрицает высокого гражданского предназначения поэта, особенно,
как он отмечает, в век Гомера. Однако, с его точки зрения, современные поэты
перестали быть интеллектуальными и духовными вождями народов. Измельчав, они
утратили свое духовное "первородство". В творчестве современников Пикок не
видит блеска интеллекта, их областью стала сфера чувства. Романтических
поэтов он делит на следующие две группы: тех, кто видит свою главнейшую
задачу в ублажении и развлечении читателей (Мур, Скотт, Хант, Ките), и тех,
кого, хотя они и сторонятся в своем творчестве важных вопросов времени,
нельзя упрекнуть в отсутствии серьезности и искренности (лейкисты). К этой
же группе Пикок относит и Шелли, творчество которого для него отрадный
пример поэта, видящего свою задачу в направлении умов читателей.
Отдавая должное таланту лейкистов, Пикок пишет об их культе чувства, о
субъективном начале, пронизывающем их творчество, с немалой иронией и
сарказмом.
Утилитарный подход Пикока к поэзии вызвал протест Шелли, ответившего
своему оппоненту статьей "Защита поэзии".
По сравнению с эссе Пикока, статья Шелли значительно длиннее, тон
дискурсивен, но, по всей вероятности, он и должен быть таким, потому что
Шелли видел свою задачу в том, чтобы обстоятельно ответить на серьезные
обвинения Пикока.
Шелли никак не мог согласиться с положениями Пикока о том, что
современная поэзия по своему преимуществу повышенно субъективна,
декоративна, а потому по своим задачам вторична и бесполезна человечеству.
Шелли выдвинул ряд собственных положений, по которым он считал
необходимым поспорить с Пикоком. По его глубокому убеждению, воображение не
менее важно в процессе творческого акта, чем разум. Более того, он не
считает возможным столь решительно противопоставлять воображение и разум; в
творчестве они скорее должны дополнять друг друга. С этих же дополняющих
друг друга позиций он рассматривает взаимоотношения поэзии и философии,
считая, что очень многие философы по тому, как часто они прибегают к роли
воображения, поэты. Иными словами, Шелли, поэт и мыслитель, по своей природе
романтический, уделяющий особое внимание роли воображения, в своей полемике
с Пикоком пытается восстановить равновесие между поэзией и философией,
чувством, воображением и разумом.
Прочитанные вместе "Четыре века поэзии" Пикока и "Защита поэзии" Шелли
воспринимаются как своеобразный литературно-философский диалог, значение
которого для того периода было огромным. В своем споре-диалоге Шелли и Пикок
представляли две силы, две литературно-общественные группировки, которые с
течением времени стали все дальше отдаляться друг от друга. Но этот спор
стал прообразом великого спора утилитаристов и гуманитариев, который
особенно дал о себе знать во второй половине XIX в.
К числу статей-манифестов Пикока можно отнести и его эссе "The
Epicier", где он снова повторяет тезис о социальной обусловленности любого
искусства и формулирует задачи писателя-сатирика.
Особое место в наследии Пикока-критика занимают его "Воспоминания о
Шелли" и его рецензия на издание писем и дневников Байрона, осуществленное
Томасом Муром.
К жанру биографии Пикок относился сдержанно, считая биографии делом
досужих сплетников, которых занимают обстоятельства жизни других людей, по
преимуществу великих. Он весьма неодобрительно отзывался о воспоминаниях Ли
Ханта и Томаса Мура о Байроне. Тот в них казался Пикоку каким-то диковинным
существом, живущим вне общества, но постоянно порождающим вокруг себя слухи
и сплетни.
При жизни Пикока начался, процесс "портретирования" - создания культа
поэта-творца. "Великий лексикограф", крупнейший авторитет" XVIII столетия
Сэмюэл Джонсон в своих критических сочинениях стремился стать "обычным
читателем", тогда как Колридж и Хэзлитт хотели себя видеть творцами. Вдова
Шелли посвятила себя целиком увековечению его славы. Ее комментарий к стихам
Шелли в изданиях 1824 и 1835-1840 гг. полезен, в нем содержатся ценнейшие
сведения биографического характера, но они определенным образом обработаны.
В эпоху, славящуюся своей религиозностью, Мэри Шелли подчеркивала в муже его
платонизм, тем самым оставив буйный, мятущийся, дерзкий ум Шелли несколько в
тени. Конечно, подобная "работа" над образом Шелли не слишком подобает
дочери Годвина и Мэри Уолстонкрафт, но тем зримее проступает на этом примере
воздействие растущей буржуазности.
Любивший во всем точность, в высшей степени бережно относившийся к
памяти своих друзей, даже тех, кого уже давно не было в живых, презиравший
викторианский этический канон, Пикок видел свою общественную и литературную
роль в том, чтобы восстановить истину о Шелли. В конце 50-х годов, на склоне
лет, удалившись от дел, Пикок принялся за жизнеописание поэта. Прежде всего
он испросил разрешение родственников, уведомив их, что не намеревается
создавать еще одну препарированную "Жизнь Шелли".
Задача была не из простых. В самом деле, как быть с атеизмом Шелли, в
котором он не раз открыто признавался? Мэри Шелли сделала немало, чтобы
как-то смягчить эту сторону жизни и творчества поэта. Другим сложным в
викторианских условиях вопросом был разрыв Шелли с первой женой, Харриет, в
ту пору беременной, и связь поэта с Мэри Годвин. Трудно было оправдать
поведение Шелли и Мэри, хотя такие попытки предпринимались. Мэри Шелли
замечала, что Харриет была неверна Шелли.
Свою задачу Пикок видел в точном и, насколько это возможно,
бесстрастном следовании фактам, в отказе от любой, самой заманчивой, на
непроверенной информации.
Может показаться странным, что, имея такие этические и художественные
установки, Пикок вообще решился писать воспоминания о Шелли. В известном
смысле то, что вышло из-под его пера, стало антибиографией, попыткой внести
необходимые исправления в современную ему "шеллиану".
Он, оставшийся другом Харриет, и после разрыва не мог смириться с тем,
что вину за разрыв английское общество склонно было возлагать на молодую
женщину. Еще в 20-е годы он сделал все от него зависящее, чтобы помешать Ли
Ханту, выступавшему по просьбе Мэри Шелли, опубликовать подобную версию
разрыва. Теперь, в 70-е годы, никого, кто бы знал события доподлинно, кроме
Пикока и Т. Дж. Хогга, в живых не было. Хогг писал биографию Шелли с
одобрения его семьи. И в самом деле, ему были известны какие-то добавочные
факты о разрыве: в его руках были письма, из которых было очевидно, что
Шелли тяготился Харриет, что ему было трудно существовать в доме, где
постоянно, несмотря на его многочисленные просьбы, присутствовала сестра
Харриет Элайза. Эмоциональный, духовный разрыв произошел до того, как Шелли
встретил Мэри. Принимая все это во внимание, Пикок все равно считал для себя
необходимым оставаться верным памяти Харриет. Прочитав его воспоминания,
друзья Шелли были удивлены тоном, часто, с их точки зрения, холодным,
ироничным по отношению к своему умершему великому другу. Суждения о его
мемуарах были разные, но многие рецензенты сошлись на том, что Пикок
завидовал славе Шелли и потому в своей "антибиографии" мерил поэта, так
сказать, на свой аршин. До какой-то степени "Воспоминания о Шелли" тоже
способствовали созданию легенды о Пикоке, которая не разрушена до конца и по
сей день.
Пикок был не только удивительной, в высшей степени самобытной фигурой
своего времени. Он, безусловно, оказал значительное, хотя, возможно, и не
прямое, воздействие на последующую европейскую литературу. Диалоги Пикока, в
которых сталкиваются разные, часто противоположные, позиции и концепции,
парадоксальные методы и системы мышления, предвосхищают европейскую и
американскую интеллектуальную прозу XX в. Среди последователей, а отчасти и
учеников Пикока - Джордж Мередит, Анатоль Франс, Томас Манн, Олдос Хаксли,
Ивлин Во, Мюриел Спарк, Джон Фаулз. "Университетский роман", жанр,
получивший широкое распространение в послевоенной англо-американской прозе,
также восходит к этому прозаику. Более того, возможно предположить, что
влияние Пикока оказалось сильнее на литературу XX в., нежели XIX в. Видимо,
интеллектуальное начало, столь выраженное в его прозе, созвучнее нашему
столетию. С другой стороны, сопоставление художественных приемов Пикока и
Теккерея могло бы, в свою очередь, дать весьма интересные художественные
результаты - открылись бы новые грани сложной интеллектуальной игры, которую
ведет автор "Ярмарки тщеславия" с читателем.
Впитав просветительскую художественную традицию, скорректировав и
дополнив ее романтической эстетикой, которая во многом была чужда ему, Пикок
наметил литературную традицию, весьма плодотворную для последующей
литературы.