Страница:
Но, поездив по стране, побывав не только в европейской её части, но и в азиатской, и в среднеазиатской, я убедился, что аппарат везде одинаков, что сталинская его выучка принесла щедрые плоды. И на днях ещё раз удостоверился в этом, купив книгу Николая Митрохина «Русская партия. Движение русских националистов в СССР 1953–1985». Она издана в 2003 году и почти тотчас исчезла с книжных прилавков. Долго я за ней охотился. И очень обрадовался, когда в одном небольшом магазинчике мне вынесли последний, как сказали, имевшийся у них экземпляр.
Обратите внимание на дату зарождения этой «Русской партии» – 1953-й, сразу после смерти Сталина. Для продолжения – теперь это можно сказать с уверенностью – его ксенофобской политики.
Пересказывать книгу бессмысленно: её надо внимательно читать. Речь в ней о самых разных кружках и объединениях – и тех, что были связаны с ЦК КПСС и с ЦК ВЛКСМ, и тех, кто ненавидел большевизм, противопоставляя ему национализм, и был упрятан за это в лагерь. Имена называются громкие – писателей, учёных, министров, секретарей ЦК, членов политбюро. И залогом того, что всё, рассказанное в книге, правда, служит её научный аппарат: автор во многом опирается на материалы доступных ещё недавно архивов, на свидетельства правозащитников и их некогда подпольные издания, на различные воспоминания и интервью, которые охотно раздают сейчас журналистам осмелевшие при Путине националисты.
С другой стороны, воспоминания и интервью последних делают правду неполной. К примеру, вспоминает Станислав Куняев о том, как пьяный поэт Владимир Соколов обращался за столиком в доме литераторов к критику Евгению Юрьевичу Сидорову: «Евгений Абрамович», поскольку тот был женат на еврейке. И забывает сообщить, что Соколов резко порвал любые отношения со всей их националистической группой, даже с Кожиновым, с которым долгое время дружил, именно и прежде всего потому, что был чужд антисемитизму. А в тот раз, не красящий его, спьяну (а пил Соколов зверски) подыгрывал тем, кого пока ещё считал друзьями.
Или уже о Кожинове, который «на слова Е. Евтушенко о себе как о «великом русском поэте» ответил: " Да какой ты русский поэт, ты всего лишь лакей мирового еврейства», точно зная, что присутствующая тут же его жена-англичанка является еврейкой по этническому происхождению».
Во-первых, Евтушенко не был настолько глупо амбициозен, чтобы рекомендоваться «великим» своему недоброжелателю! А во-вторых, кто же из наших общих знакомых не знал, да и Кожинов не скрывал того, что в обеих его дочках течёт и еврейская кровь?
Не поверил я поначалу Куняеву и когда он записал в «русскую партию» Ярослава Смелякова, отождествив его с теми, кто полностью принял коммунистические идеи, но сохранил националистические взгляды. Тем более что Куняев отнёс к ученикам Смелякова таких, не имеющих никакого отношения к Ярославу Васильевичу поэтов, как Анатолий Передреев, Владимир Соколов и Игорь Шкляревский, группировавшихся вокруг него, Куняева, когда он работал в журнале «Знамя».
Я ведь помнил самого Станислава Куняева и его ранние стихи ещё по литературному объединению «Магистраль», которое вёл Григорий Михайлович Левин. Помнил, что Куняев и Передреев считались тогда (да и были!) учениками Бориса Слуцкого, писали в стиле своего учителя. Владимир Соколов раньше Смелякова обратился к традициям русской классической поэзии. А Игорь Шкляревский, приехавший в то время в Москву из Белоруссии, пока что осматривался. Ничьим учеником он себя не объявлял, а от Куняева и его единомышленников отошёл довольно быстро.
Был Смеляков не националистом, а государственником в советском стиле. Любил свою комсомольскую молодость, о которой писал с такой же нежностью, как Михаил Светлов. Писал Смеляков и стихи, которые меня лично коробили: оправдывающие Петра, посылающего на казнь своего сына, царевича Алексея. Или «Кресло» – о том, как ходил он по Кремлю в сопровождении бывшего кремлёвского курсанта писателя Владимира Солоухина, попал в опочивальню Ивана Грозного, где стояло кресло царя, и…
Но, поразмыслив, я, кажется, понял, почему он к ней отнёс Смелякова. Тот действительно давал для этого основания. Не зря ведь его фамилия мелькает среди тех, кого поддерживала «группа Павлова», первого секретаря ЦК ВЛКСМ. Она, как передаёт Митрохин, стремилась «поощрять писателей из «прорусской» фракции Союза писателей – М. Шолохова, М. Алексеева, Л. Леонова, Л. Соболева, Я. Смелякова, В. Фирсова и других». Или в связи с тем мы находим фамилию Смелякова, что возглавляемое активистом «группы Павлова» Ю. Мелентьевым издательство «Молодая гвардия» «завязало и укрепило связи с рядом влиятельнейших писателей, поддерживавших идеи русского национализма, – М. Шолоховым, Л. Леоновым, Я. Смеляковым, В. Солоухиным». Была в «русской партии» и «группа Шелепина». Она всех этих писателей тоже поддерживала.
В странной, конечно, компании оказывается Смеляков. В компании друзей?
Однажды он подошёл ко мне в ЦДЛ и стал распекать меня за небольшую статейку о его стихотворении «Мальчики, пришедшие в апреле», напечатанную в московском ежегоднике «День поэзии». «Ты приписываешь мне свои мысли, – сказал он. – Ни о чём подобном, что ты написал, я и не думал». «Бывает, – ответил я. – Ещё Белинский заметил, что если б сказали Лермонтову, о чём он написал, он мог бы удивиться и даже этому не поверить». «Ну, ты не Белинский, – сказал Смеляков. – Мне твои «левые» мысли не нужны». «Почему «левые»?» – удивился я. «А ты что, считаешь себя «правым»?» – «Ну какой же я «правый»!» «Вот-вот, – подхватил Смеляков. – Чего вы, «левые», лезете ко мне? Читал, небось, книжку, которая недавно обо мне вышла? Тоже одного «левого»! – И, распаляясь: – Да оставьте вы меня в покое! Пишите о других!»
«Левые» и «правые» в то время обозначали абсолютно противоположное теперешнему явление. «Правыми» назывались литераторы, поддерживающие коммунистический режим и, коль скоро я пишу сейчас об этом, его националистические идеи.
А книга, о которой говорил Смеляков, принадлежала Станиславу Рассадину. Недавно я пересказал ему тот забытый было за давностью лет разговор. В ответ он сослался на Александра Межирова, который будто бы видел, как Смеляков полистал книгу Рассадина, бросил её на стол и заплакал: «Он ненавидит моё поколение!»
– Правда, Саша мог и приврать! – сказал Стасик.
Да уж, за Межировым ходила эта слава – неистощимого фантазёра!
Стасик задумался и сказал:
– Слушай, а ведь твой рассказ многое в Смелякове объясняет. Ты читал книгу Данина «Бремя суда»?
И Рассадин показал мне то место в книге Даниила Данина, где он вспоминает о своей рецензии на «Кремлёвские ели» – первую книгу Смелякова, выпущенную им после очередной отсидки. Шёл 1949 год. Рецензию обмыли. Смеляков ей очень радовался. Но через некоторое время выступил Фадеев, назвал её «эстетским захваливанием». И редакции, приветившие было Смелякова, перестали его печатать. Разъярённый Смеляков обрушился на Данина: «Зачем ты написал эту статью?» «Ты с ума сошёл?» – спросил тот. «Я-то не сошёл, но вот ты о моей судьбе подумал? Теперь меня снова не будут печатать. Мне надо было жить в незаметности, а что делать после твоей сволочной статьи?»
Страх дважды отсидевшего до этого в лагере Смелякова был очень понятен. И кто знает, не сыграла ли свою роль «сволочная статья» Данина в том, что Смеляков снова был посажен? Наверняка этого утверждать, конечно, нельзя, как нельзя согласиться с испугавшимся Смеляковым в том, что его спасением было жить в незаметности. В преддверии нового Большого Террора, который готовил Сталин после войны для своих подданных, было приказано вновь арестовывать уже отсидевших. Так что долго жить в незаметности у Смелякова, скорее всего, не получилось бы!
Но какое это имеет отношение к тому, что он оказался в той компании, которую привечала антисемитская комсомольская, а потом и партийная аппаратная группа? Самое прямое. Наученный жизнью, он и не собирался опровергать её мнения о собственной причастности к этой компании. Его одаривали: дали государственную и комсомольскую премии. Он стал литературным метром, занял фадеевскую дачу в Переделкине, сидел в президиумах всевозможных пленумов, съездов и совещаний.
И только иные его стихи, которые он писал, показывали, что компания, к которой его пристегнули, состояла не из друзей его, а из нужных ему людей. Но в стихи надо было углубляться, надо было их разбирать, извлекать из них мысли, отличные от мировоззрения всей компании. Потому и злился он на «левых», что те замечали, предавали гласности то, что он старался упрятать, сохранить в незаметности!
А как же его всеядность в похвалах самым разным поэтам? Вряд ли «русская» компания её одобряла?
Вряд ли. Но она могла относиться к этому как к чудачеству своего товарища. Морщилась, конечно: для чего было Смелякову хвалить Евтушенко, но и радовалась: прав Ярослав – Фирсов – поэт от Бога!
Не зря я охотился за книгой Николая Митрохина. Она убеди – тельно показывает, что советский режим был загримированным нацизмом. Тех, кто пробовал выступить без грима, порой тоже преследовали, тоже, как я уже говорил, арестовывали, – такова судьба иных националистов. К примеру, членов Всероссийского социал-христианского союза освобождения народов (ВСХСОН), которых покарали очень жестоко. Лидер – выпускник восточного факультета Ленинградского университета И. В. Огурцов получил максимальный срок 15 лет лагеря, другой основатель союза лингвист М. Ю. Садо – 13. В будущем судьбы их разойдутся: Огурцов свяжет себя с «народно-патриотической» оппозицией, Садо войдёт в правление петербургского «Мемориала», несовместимого с ксенофобией. Ещё два основателя союза филолог Е. А. Вагин и юрист Б. А. Аверичкин будут осуждены на 8 лет, а выйдя на свободу, станут активистами радикальных националистических группировок. То есть союз был сообществом идейно разнородных людей, но всё-таки большинство его членов тянулись или потянулись по выходе на свободу к национализму, как, к примеру, известный писатель Леонид Бородин, ныне главный редактор православно-ксенофобского журнала «Москва».
Конечно, как и пишет Митрохин, мы «должны помнить о героизме, с которым они выдержали свои сроки в нечеловеческих условиях». И всё же нельзя не согласиться с Митрохиным в том, что «эти люди сидели не затем, чтобы проведшие весь их срок в тепле и покое члены «русской партии» после крушения коммунистического режима рассказывали об ужасных гонениях ведомства Ю. Андропова против " патриотов», приводя в пример их имена».
Добавлю к этому, что само это карательное ведомство состояло из такого количества штатных и нештатных «патриотов», что странно было бы, если б оно устроило на них ужасные гонения! Как вспоминает один из лидеров «русской партии» С. Семанов, он консультировал и снабжал необходимой патриотической литературой пятерых помощников членов политбюро и среди них И. Синицына – помощника Андропова.
– И вот этому рассказу? – спросил я, показывая ей страницу из принесённой записи её урока. Она рассказывала детям о судьбе православной церкви при советской власти, о том, как убивали священников и разрушали храмы большевики и как всю эту вакханалию насилия остановил во время войны Сталин. Некому монаху, читал я, было видение. Точнее, явление Богородицы, которая в самые тяжёлые для СССР военные дни послала его к Сталину с наказом восстановить в России патриаршество и ни в коем случае не оставлять немцам два города – Ленинград и Сталинград! Монах отправился в путь, преодолел его без труда. Был принят и внимательно выслушан Сталиным, который немедленно связался с патриаршим местоблюстителем, митрополитом Московским и Коломенским Сергием и ещё с несколькими церковными иерархами, приказал созвать Архиерейский собор, чтобы выбрала Русская православная церковь патриарха, упразднённого было ещё в начале двадцатых после ареста Тихона, канонизированного ныне святого. Сергий и стал новым патриархом. А что до Ленинграда и Сталинграда, то как ни морили гитлеровцы ленинградцев голодом, как ни дрались за каждый сталинградский дом, оставив от города руины, захватить ни тот ни другой им не удалось. Все наказы Богородицы Сталин исполнил. И был вознаграждён – увенчан как победитель, как величайший в истории полководец.
– Вы от батюшки об этом слышали? – спросил я. Она посмотрела на меня и ответила вопросом на вопрос:
– А вы сами – верующий?
– Это к делу не относится, – сказал я. – Но я никогда не был в партии и с партией.
Она удивлённо взглянула на меня:
– А я была. И даже была парторгом школы. Но какое это имеет отношение к делу?
– Самое прямое! – ответил я. – Эпизод, о котором вы рассказывали детям, очень легко вписывается в «Краткий курс истории ВКП(б)». Это стилистика того же большевизма, того же сталинизма. Приправленных религиозностью.
– То есть вы не верующий! – подытожила она.
– Не верящий, – уточнил я, – басням об угодных Богу Ленине и Сталине. С чего бы это Богородицу стали волновать города, названные их именами? Ленин ненавидел религию, убивал священников, отнимал церковные ценности, разрушал храмы. А ему за это благодать Божья? Сталин с большим размахом продолжил это ленинское дело!
– О здравии Сталина, – услышал я, – православные люди молились до самой его кончины.
– В тюрьмах и лагерях, – отвечаю, – они о его здравии не молились.
– И этим, – в её голосе зазвучали обличительные нотки, – они нарушали волю патриарха!
Дальше пересказывать разговор с этой истовой верующей не буду. Да и привёл я его для того, чтобы показать, как нуждались бывшие парторги и многие рядовые коммунисты в новой идеологии после развенчания старой. И с какой ревностной готовностью бросились обслуживать новую.
Сегодня 2 августа – Ильин день. И одновременно праздник Воздушно-десантных войск, учреждённый, возможно, ещё в Советском Союзе. Какое, однако, блистательное совпадение. Как не объявить пророка Илию небесным покровителем десантников! Случайно ли именно в Ильин день установили праздник десантников светские власти или намеренно, теперь уже точно не ответишь. Но не объявлять же случайностью то, что шествия десантников возглавляют церковные иерархи, что освящают священники места сборищ этих солдат! Признают, стало быть, Илию небесным покровителем десантников – верный знак примирения нынешнего православного духовенства с язычеством безбожных властей, красноречивый признак готовности подчинить православие язычеству.
С детства помню: Ильин день – это Илия-Громоносный. «Илья пророк разъезжает по небу на огненной колеснице», – говорили крестьяне о частых грозах в этот праздник. Приметливый народ засекал смену времён года («Илья лето кончает, жито зачинает»), и соответственно погоды («Придёт Илья, принесёт гнилья», то есть дождей), но скажи в моём детстве кто-нибудь тем же крестьянам в Смоленской области, что Илья – покровитель воздушных десантников, не убеждён, что он сумел бы выстоять под градом насмешек, которые на него бы обрушились!
Каким именно воздушным десантникам покровительствует Илия? Только ли православным? Но тогда чем обусловлен его выбор? Ведь и Магомет в Коране возносит особую похвалу пророку Илии. А уж для иудеев ветхозаветный пророк Илия – посредник между Небом и землёй, который является благочестивым раввинам и мужам, чтобы сообщить им откровения Божии. И вообще что это за помесь христианства с греческой мифологией? Ведь если Илия, сумевший изобличить идолопоклонников, обратить погибающий от засухи народ к Богу и низвести тем самым на землю грозовые дожди, покровительствует воздушным десантникам, то пророк Иона, ослушавшийся Бога и уговоривший напуганных разыгравшейся из-за этого ослушания страшной бурей мореплавателей выбросить его за борт, где был проглочен китом, – этот пророк, три дня и три ночи неустанно молившийся в китовом чреве Богу и вызволенный Им оттуда, должен быть объявлен покровителем подводников! Странно, что этого ещё нет!
Мне это напоминает казус, случившийся с моим университетским преподавателем, с которым мы впоследствии подружились, покойным ныне Владимиром Николаевичем Турбиным. Разбирая пушкинскую «Капитанскую дочку», он задумался о церковном грехе самозванца Емельяна Пугачёва, объявившего себя императором Петром Фёдоровичем:
«Непонятно, что должны были делать ангелы и святые в случае с Пугачевым, положим: святой Емилиан должен был хранить Емельяна; но исчез Емельян, и выходит, что теперь уже надо оберегать Петра? Но Петрами ведает Петр, апостол. (…) Емельян не должен был превращаться в Петра и, бежав от покровительства одного святого, произвольно перекидываться к другому…»
Комизм этого рассуждения в том, что земные наши представления в нём серьёзным образом проецируются на Небо, и выходит, что апостолы – не только ученики Христа, избранные Им для проповеди Его учения, а святые не только канонизированы церковью за подвиги во имя веры, – они ещё заведуют некими отделами тёзок в небесной канцелярии!
Ничего кроме неловкости и раздражения не вызывали во мне телевизионные трансляции из современного клона взорванного в 1931 году храма Христа Спасителя.
Храм в своё время большевики не зря объявили твердыней мракобесия: именно здесь после октябрьского переворота патриарх Тихон всенародно предал советскую власть анафеме. В начале 30-х первым секретарём Московского горкома партии был Каганович. Ему и досталось руководить сносом. Возможно, он делал это с удовольствием. И всё же перекладывать только на одного Кагановича ответственность за взрыв этого храма – историческая ложь, замешанная на антисемитизме. Как и все остальные малые вожди, Каганович был подневолен, подчинён советскому диктатору. Без сталинского благословения он бы действовать не посмел: потерял бы голову!
Вот так же и Солженицын в «Архипелаге ГУЛАГе» призывает «выложить на откосах канала шесть фамилий – главных подручных у Сталина и Ягоды, главных надсмотрщиков Беломора, шестерых наёмных убийц, записав за каждым тысяч по сорок жизней: Семён Фирин. – Матвей Берман. – Нафталий Френкель. – Лазарь Коган. – Яков Раппопорт. – Сергей Жук». Люди эти, конечно, страшные, да и не люди они – нелюди. И всё-таки неужели не нашлось среди сталинских палачей, задумавших Беломоро-Балтийский канал, спроектировавших его, отдавших строительство в руки пламенных чекистов, людей со славянскими фамилиями? Стоило ли Александру Исаевичу патетически восклицать о том же Нафталии Френкеле: «Мне представляется, что он ненавидел эту страну»? Если б ненавидел, нашёл бы способ из неё удрать! Да и с чего бы ему было ненавидеть страну, в которой удалось так хорошо устроиться?
Что говорить? В кровожадных чекистах ходило немало евреев, поляков, прибалтов. Помимо русских, украинцев и людей других национальностей, конечно. Особенно много было там евреев в первые десять-пятнадцать лет существования советской власти, когда малые народы уравняли в правах с народом большим. Но вот передо мной книга-справочник «Лубянка. Органы ВЧК—ОГПУ—НКВД– НКГБ—МГБ—МВД—КГБ. 1917–1991». Большого формата книга. 750 страниц. Вышла в Москве в 2003 году. Полистайте роспись структуры карательных органов при Ежове, Берии, Круглове, Дудорове, Меркулове, Абакумове, Игнатьеве (это только сталинские наркомы и министры). Много вы найдёте там еврейских фамилий? О послесталинских органах и говорить нечего: там евреев почти нет. Куда же они подевались? Неужели, возненавидев страну, уехали, наконец, в вожделенную свою Палестину (Израиль)? Не уехали.
«Не так давно, – пишут в сетевом «Ежедневном журнале» (5 августа 2006 года) Андрей Солдатов и Ирина Бороган, – были опубликованы выдержки из инструкции № 00134/13 «Об основных критериях при отборе кадров для прохождения службы в органах НКВД СССР» (приказ № 00310 от 21 декабря 1938 г.). Инструкция содержит перечень основных признаков дегенерации, наличие которых необходимо проверять у кандидатов – от еврейской крови до косоглазия, причём документ ссылается на опыт Торквемады: «В средневековье, к примеру, органы инквизиции только по одному из вышеуказанных признаков (имеется в виду косоглазие) сжигали на кострах. А русский царь Пётр Великий издал указ, запрещающий рыжим, косым, горбатым давать свидетельские показания в судах. Эти исторические аксиомы необходимо применять в повседневной практике органов НКВД»». Вот так! В день рождения тирана он преподносит себе подарок: объединяет людей еврейской крови с косоглазыми и горбунами, как недочеловеками, которым работать в карательных органах запрещено.
И что же? Легче стало русскому народу? Поутихли карательные? Как бы не так! По-прежнему хватали людей и по доносам, и по разнарядкам, отлавливали мнимых шпионов, выселяли целые народы, сажали вернувшихся из плена или угнанных немцами в Германию. Работа кипела. В том числе и по разрушению церковных храмов, которые сейчас восстанавливают с меньшей помпой, чем тогда, когда возводили железобетонную копию храма Христа Спасителя, откуда повели благостные репортажи праздничных церковных служб, которые лично у меня, повторяю, ничего кроме неловкости и раздражения не вызывали.
Ельцин и Черномырдин со свечками в руках притягивали к себе камеры операторов. Порой казалось, что ради них и их окружения затеяна церковная служба, что сам патриарх нет-нет, да и отвлечётся от неё, бросая украдкой взгляды на сановных гостей. Особенно это впечатление усилилось, когда стали показывать Путина. До него хотя бы никто не крестил лба, никто не кланялся благолепно, а при нём в подражание ему вся кремлёвская челядь пошла осенять себя крестным знамением.
На вопросы журналистов он неизменно отвечал, что крещён с детства и будто бы чуть ли не с детства нёс в себе веру в Бога. То, что в детстве его могла крестить бабушка, сомнений не вызывает. Так без малейшего их желания да и просто понятия о том, что происходит, были крещены многие младенцы. Скорее всего, бабушка, пожелавшая крестить новорожденного Путина, не была женой того его дедушки, который работал поваром чуть ли не у самого Сталина. Всё-таки Путин родился в 1952-м – почти за полгода до смерти тирана, за кремлёвской обслугой следили в оба глаза: крещение детей не приветствовалось властями, и эта бабушка вряд ли взялась бы за опасное для мужа дело. Другая бабушка могла, конечно, принести в церковь новорожденного внука, стараясь, как все бабушки, скрыть это от властей. Удавалось такое далеко не всегда: священник, совершавший церковный обряд, обязан был сообщать в компетентные органы данные не только родителей, крестивших своих детей, но и сведения о тех, кто сочетался церковным браком или выразил желание похоронить родственника по христианскому обряду. Редко, но бывало, что священник совершал обряд тайно, в доме того, кого крестил, – я сам так крещён, правда, не в детском возрасте. Но это было уже церковным диссидентством, и шли на него немногие, не страшащиеся проблем, которые могли возникнуть у них в отношениях с КГБ. Они и возникали. Ещё до того, как крестил меня молодой, чудесный, лучащийся добротой священник отец Дионисий, служивший в сельском храме Владимирской области, его избили на улице, а позже – в начале 80-х – избили так, что он слёг и уже не встал. Могли, стало быть, надеть крест на Путина-ребёнка. А то, что он не снял его с себя хотя бы в школьном возрасте, что он нёс или несёт в себе веру в Бога, маловероятно. Его же собственные рассказы и рассказы его биографов заставляют в этом усомниться.
Обратите внимание на дату зарождения этой «Русской партии» – 1953-й, сразу после смерти Сталина. Для продолжения – теперь это можно сказать с уверенностью – его ксенофобской политики.
Пересказывать книгу бессмысленно: её надо внимательно читать. Речь в ней о самых разных кружках и объединениях – и тех, что были связаны с ЦК КПСС и с ЦК ВЛКСМ, и тех, кто ненавидел большевизм, противопоставляя ему национализм, и был упрятан за это в лагерь. Имена называются громкие – писателей, учёных, министров, секретарей ЦК, членов политбюро. И залогом того, что всё, рассказанное в книге, правда, служит её научный аппарат: автор во многом опирается на материалы доступных ещё недавно архивов, на свидетельства правозащитников и их некогда подпольные издания, на различные воспоминания и интервью, которые охотно раздают сейчас журналистам осмелевшие при Путине националисты.
С другой стороны, воспоминания и интервью последних делают правду неполной. К примеру, вспоминает Станислав Куняев о том, как пьяный поэт Владимир Соколов обращался за столиком в доме литераторов к критику Евгению Юрьевичу Сидорову: «Евгений Абрамович», поскольку тот был женат на еврейке. И забывает сообщить, что Соколов резко порвал любые отношения со всей их националистической группой, даже с Кожиновым, с которым долгое время дружил, именно и прежде всего потому, что был чужд антисемитизму. А в тот раз, не красящий его, спьяну (а пил Соколов зверски) подыгрывал тем, кого пока ещё считал друзьями.
Или уже о Кожинове, который «на слова Е. Евтушенко о себе как о «великом русском поэте» ответил: " Да какой ты русский поэт, ты всего лишь лакей мирового еврейства», точно зная, что присутствующая тут же его жена-англичанка является еврейкой по этническому происхождению».
Во-первых, Евтушенко не был настолько глупо амбициозен, чтобы рекомендоваться «великим» своему недоброжелателю! А во-вторых, кто же из наших общих знакомых не знал, да и Кожинов не скрывал того, что в обеих его дочках течёт и еврейская кровь?
Не поверил я поначалу Куняеву и когда он записал в «русскую партию» Ярослава Смелякова, отождествив его с теми, кто полностью принял коммунистические идеи, но сохранил националистические взгляды. Тем более что Куняев отнёс к ученикам Смелякова таких, не имеющих никакого отношения к Ярославу Васильевичу поэтов, как Анатолий Передреев, Владимир Соколов и Игорь Шкляревский, группировавшихся вокруг него, Куняева, когда он работал в журнале «Знамя».
Я ведь помнил самого Станислава Куняева и его ранние стихи ещё по литературному объединению «Магистраль», которое вёл Григорий Михайлович Левин. Помнил, что Куняев и Передреев считались тогда (да и были!) учениками Бориса Слуцкого, писали в стиле своего учителя. Владимир Соколов раньше Смелякова обратился к традициям русской классической поэзии. А Игорь Шкляревский, приехавший в то время в Москву из Белоруссии, пока что осматривался. Ничьим учеником он себя не объявлял, а от Куняева и его единомышленников отошёл довольно быстро.
Был Смеляков не националистом, а государственником в советском стиле. Любил свою комсомольскую молодость, о которой писал с такой же нежностью, как Михаил Светлов. Писал Смеляков и стихи, которые меня лично коробили: оправдывающие Петра, посылающего на казнь своего сына, царевича Алексея. Или «Кресло» – о том, как ходил он по Кремлю в сопровождении бывшего кремлёвского курсанта писателя Владимира Солоухина, попал в опочивальню Ивана Грозного, где стояло кресло царя, и…
и был за это мгновенно наказан:
И я тогда, как все поэты,
мгновенно, безрассудно смел,
по хулиганству в кресло это,
как бы играючи, присел, —
«Как словно сдуру прикоснулся / к высоковольтным проводам», – по-другому комментирует это Смеляков. И вот вывод:
Но тут же из него сухая,
как туча, пыль времён пошла.
И молния веков, блистая,
меня презрительно прожгла.
Конечно, коробит это холопское отношение к канонизированному советскими историками по приказу подражавшего ему Сталина царю Ивану IV, которого современники называли не Грозным, а Мучителем. А с другой стороны, какую ещё трактовку истории, кроме советской, мог признавать человек, трижды сидевший в сталинских лагерях и несмотря на это упорно цеплявшийся за идеалы своей комсомольской юности! Господи, о ком он только ни писал, кого он только ни приветствовал – и Егора Исаева, и Владимира Цыбина, и Владимира Фирсова, и Феликса Чуева! Но и Марка Лисянского, Григория Поженяна, Дмитрия Сухарева, Евгения Евтушенко, Римму Казакову, Беллу Ахмадулину, даже (с оговорками) Андрея Вознесенского! Всеядность? Может быть. Но ещё и отсутствие партийности, то есть нежелание примыкать к какой-либо литературной партии, в том числе и к «русской». Вот почему я не поверил поначалу Куняеву.
Урока мне хватало с лишком,
не описать, не объяснить.
Куда ты вздумал лезть, мальчишка?
Над кем решился подшутить?
Но, поразмыслив, я, кажется, понял, почему он к ней отнёс Смелякова. Тот действительно давал для этого основания. Не зря ведь его фамилия мелькает среди тех, кого поддерживала «группа Павлова», первого секретаря ЦК ВЛКСМ. Она, как передаёт Митрохин, стремилась «поощрять писателей из «прорусской» фракции Союза писателей – М. Шолохова, М. Алексеева, Л. Леонова, Л. Соболева, Я. Смелякова, В. Фирсова и других». Или в связи с тем мы находим фамилию Смелякова, что возглавляемое активистом «группы Павлова» Ю. Мелентьевым издательство «Молодая гвардия» «завязало и укрепило связи с рядом влиятельнейших писателей, поддерживавших идеи русского национализма, – М. Шолоховым, Л. Леоновым, Я. Смеляковым, В. Солоухиным». Была в «русской партии» и «группа Шелепина». Она всех этих писателей тоже поддерживала.
В странной, конечно, компании оказывается Смеляков. В компании друзей?
Однажды он подошёл ко мне в ЦДЛ и стал распекать меня за небольшую статейку о его стихотворении «Мальчики, пришедшие в апреле», напечатанную в московском ежегоднике «День поэзии». «Ты приписываешь мне свои мысли, – сказал он. – Ни о чём подобном, что ты написал, я и не думал». «Бывает, – ответил я. – Ещё Белинский заметил, что если б сказали Лермонтову, о чём он написал, он мог бы удивиться и даже этому не поверить». «Ну, ты не Белинский, – сказал Смеляков. – Мне твои «левые» мысли не нужны». «Почему «левые»?» – удивился я. «А ты что, считаешь себя «правым»?» – «Ну какой же я «правый»!» «Вот-вот, – подхватил Смеляков. – Чего вы, «левые», лезете ко мне? Читал, небось, книжку, которая недавно обо мне вышла? Тоже одного «левого»! – И, распаляясь: – Да оставьте вы меня в покое! Пишите о других!»
«Левые» и «правые» в то время обозначали абсолютно противоположное теперешнему явление. «Правыми» назывались литераторы, поддерживающие коммунистический режим и, коль скоро я пишу сейчас об этом, его националистические идеи.
А книга, о которой говорил Смеляков, принадлежала Станиславу Рассадину. Недавно я пересказал ему тот забытый было за давностью лет разговор. В ответ он сослался на Александра Межирова, который будто бы видел, как Смеляков полистал книгу Рассадина, бросил её на стол и заплакал: «Он ненавидит моё поколение!»
– Правда, Саша мог и приврать! – сказал Стасик.
Да уж, за Межировым ходила эта слава – неистощимого фантазёра!
Стасик задумался и сказал:
– Слушай, а ведь твой рассказ многое в Смелякове объясняет. Ты читал книгу Данина «Бремя суда»?
И Рассадин показал мне то место в книге Даниила Данина, где он вспоминает о своей рецензии на «Кремлёвские ели» – первую книгу Смелякова, выпущенную им после очередной отсидки. Шёл 1949 год. Рецензию обмыли. Смеляков ей очень радовался. Но через некоторое время выступил Фадеев, назвал её «эстетским захваливанием». И редакции, приветившие было Смелякова, перестали его печатать. Разъярённый Смеляков обрушился на Данина: «Зачем ты написал эту статью?» «Ты с ума сошёл?» – спросил тот. «Я-то не сошёл, но вот ты о моей судьбе подумал? Теперь меня снова не будут печатать. Мне надо было жить в незаметности, а что делать после твоей сволочной статьи?»
Страх дважды отсидевшего до этого в лагере Смелякова был очень понятен. И кто знает, не сыграла ли свою роль «сволочная статья» Данина в том, что Смеляков снова был посажен? Наверняка этого утверждать, конечно, нельзя, как нельзя согласиться с испугавшимся Смеляковым в том, что его спасением было жить в незаметности. В преддверии нового Большого Террора, который готовил Сталин после войны для своих подданных, было приказано вновь арестовывать уже отсидевших. Так что долго жить в незаметности у Смелякова, скорее всего, не получилось бы!
Но какое это имеет отношение к тому, что он оказался в той компании, которую привечала антисемитская комсомольская, а потом и партийная аппаратная группа? Самое прямое. Наученный жизнью, он и не собирался опровергать её мнения о собственной причастности к этой компании. Его одаривали: дали государственную и комсомольскую премии. Он стал литературным метром, занял фадеевскую дачу в Переделкине, сидел в президиумах всевозможных пленумов, съездов и совещаний.
И только иные его стихи, которые он писал, показывали, что компания, к которой его пристегнули, состояла не из друзей его, а из нужных ему людей. Но в стихи надо было углубляться, надо было их разбирать, извлекать из них мысли, отличные от мировоззрения всей компании. Потому и злился он на «левых», что те замечали, предавали гласности то, что он старался упрятать, сохранить в незаметности!
А как же его всеядность в похвалах самым разным поэтам? Вряд ли «русская» компания её одобряла?
Вряд ли. Но она могла относиться к этому как к чудачеству своего товарища. Морщилась, конечно: для чего было Смелякову хвалить Евтушенко, но и радовалась: прав Ярослав – Фирсов – поэт от Бога!
Не зря я охотился за книгой Николая Митрохина. Она убеди – тельно показывает, что советский режим был загримированным нацизмом. Тех, кто пробовал выступить без грима, порой тоже преследовали, тоже, как я уже говорил, арестовывали, – такова судьба иных националистов. К примеру, членов Всероссийского социал-христианского союза освобождения народов (ВСХСОН), которых покарали очень жестоко. Лидер – выпускник восточного факультета Ленинградского университета И. В. Огурцов получил максимальный срок 15 лет лагеря, другой основатель союза лингвист М. Ю. Садо – 13. В будущем судьбы их разойдутся: Огурцов свяжет себя с «народно-патриотической» оппозицией, Садо войдёт в правление петербургского «Мемориала», несовместимого с ксенофобией. Ещё два основателя союза филолог Е. А. Вагин и юрист Б. А. Аверичкин будут осуждены на 8 лет, а выйдя на свободу, станут активистами радикальных националистических группировок. То есть союз был сообществом идейно разнородных людей, но всё-таки большинство его членов тянулись или потянулись по выходе на свободу к национализму, как, к примеру, известный писатель Леонид Бородин, ныне главный редактор православно-ксенофобского журнала «Москва».
Конечно, как и пишет Митрохин, мы «должны помнить о героизме, с которым они выдержали свои сроки в нечеловеческих условиях». И всё же нельзя не согласиться с Митрохиным в том, что «эти люди сидели не затем, чтобы проведшие весь их срок в тепле и покое члены «русской партии» после крушения коммунистического режима рассказывали об ужасных гонениях ведомства Ю. Андропова против " патриотов», приводя в пример их имена».
Добавлю к этому, что само это карательное ведомство состояло из такого количества штатных и нештатных «патриотов», что странно было бы, если б оно устроило на них ужасные гонения! Как вспоминает один из лидеров «русской партии» С. Семанов, он консультировал и снабжал необходимой патриотической литературой пятерых помощников членов политбюро и среди них И. Синицына – помощника Андропова.
* * *
Однажды в газету «Литература» принесла запись своего урока московская учительница. Я стал читать и без труда расслышал, что говорит она с детьми голосом, каким, по выражению Маяковского, «заговорило бы, должно быть, ожившее лампадное масло». Да и со мной она говорила тихо и очень благостно. Сообщила, что пришла к вере недавно, что в храме, куда она постоянно ходит, очень симпатичный ей настоятель, которому она многим обязана.– И вот этому рассказу? – спросил я, показывая ей страницу из принесённой записи её урока. Она рассказывала детям о судьбе православной церкви при советской власти, о том, как убивали священников и разрушали храмы большевики и как всю эту вакханалию насилия остановил во время войны Сталин. Некому монаху, читал я, было видение. Точнее, явление Богородицы, которая в самые тяжёлые для СССР военные дни послала его к Сталину с наказом восстановить в России патриаршество и ни в коем случае не оставлять немцам два города – Ленинград и Сталинград! Монах отправился в путь, преодолел его без труда. Был принят и внимательно выслушан Сталиным, который немедленно связался с патриаршим местоблюстителем, митрополитом Московским и Коломенским Сергием и ещё с несколькими церковными иерархами, приказал созвать Архиерейский собор, чтобы выбрала Русская православная церковь патриарха, упразднённого было ещё в начале двадцатых после ареста Тихона, канонизированного ныне святого. Сергий и стал новым патриархом. А что до Ленинграда и Сталинграда, то как ни морили гитлеровцы ленинградцев голодом, как ни дрались за каждый сталинградский дом, оставив от города руины, захватить ни тот ни другой им не удалось. Все наказы Богородицы Сталин исполнил. И был вознаграждён – увенчан как победитель, как величайший в истории полководец.
– Вы от батюшки об этом слышали? – спросил я. Она посмотрела на меня и ответила вопросом на вопрос:
– А вы сами – верующий?
– Это к делу не относится, – сказал я. – Но я никогда не был в партии и с партией.
Она удивлённо взглянула на меня:
– А я была. И даже была парторгом школы. Но какое это имеет отношение к делу?
– Самое прямое! – ответил я. – Эпизод, о котором вы рассказывали детям, очень легко вписывается в «Краткий курс истории ВКП(б)». Это стилистика того же большевизма, того же сталинизма. Приправленных религиозностью.
– То есть вы не верующий! – подытожила она.
– Не верящий, – уточнил я, – басням об угодных Богу Ленине и Сталине. С чего бы это Богородицу стали волновать города, названные их именами? Ленин ненавидел религию, убивал священников, отнимал церковные ценности, разрушал храмы. А ему за это благодать Божья? Сталин с большим размахом продолжил это ленинское дело!
– О здравии Сталина, – услышал я, – православные люди молились до самой его кончины.
– В тюрьмах и лагерях, – отвечаю, – они о его здравии не молились.
– И этим, – в её голосе зазвучали обличительные нотки, – они нарушали волю патриарха!
Дальше пересказывать разговор с этой истовой верующей не буду. Да и привёл я его для того, чтобы показать, как нуждались бывшие парторги и многие рядовые коммунисты в новой идеологии после развенчания старой. И с какой ревностной готовностью бросились обслуживать новую.
Сегодня 2 августа – Ильин день. И одновременно праздник Воздушно-десантных войск, учреждённый, возможно, ещё в Советском Союзе. Какое, однако, блистательное совпадение. Как не объявить пророка Илию небесным покровителем десантников! Случайно ли именно в Ильин день установили праздник десантников светские власти или намеренно, теперь уже точно не ответишь. Но не объявлять же случайностью то, что шествия десантников возглавляют церковные иерархи, что освящают священники места сборищ этих солдат! Признают, стало быть, Илию небесным покровителем десантников – верный знак примирения нынешнего православного духовенства с язычеством безбожных властей, красноречивый признак готовности подчинить православие язычеству.
С детства помню: Ильин день – это Илия-Громоносный. «Илья пророк разъезжает по небу на огненной колеснице», – говорили крестьяне о частых грозах в этот праздник. Приметливый народ засекал смену времён года («Илья лето кончает, жито зачинает»), и соответственно погоды («Придёт Илья, принесёт гнилья», то есть дождей), но скажи в моём детстве кто-нибудь тем же крестьянам в Смоленской области, что Илья – покровитель воздушных десантников, не убеждён, что он сумел бы выстоять под градом насмешек, которые на него бы обрушились!
Каким именно воздушным десантникам покровительствует Илия? Только ли православным? Но тогда чем обусловлен его выбор? Ведь и Магомет в Коране возносит особую похвалу пророку Илии. А уж для иудеев ветхозаветный пророк Илия – посредник между Небом и землёй, который является благочестивым раввинам и мужам, чтобы сообщить им откровения Божии. И вообще что это за помесь христианства с греческой мифологией? Ведь если Илия, сумевший изобличить идолопоклонников, обратить погибающий от засухи народ к Богу и низвести тем самым на землю грозовые дожди, покровительствует воздушным десантникам, то пророк Иона, ослушавшийся Бога и уговоривший напуганных разыгравшейся из-за этого ослушания страшной бурей мореплавателей выбросить его за борт, где был проглочен китом, – этот пророк, три дня и три ночи неустанно молившийся в китовом чреве Богу и вызволенный Им оттуда, должен быть объявлен покровителем подводников! Странно, что этого ещё нет!
Мне это напоминает казус, случившийся с моим университетским преподавателем, с которым мы впоследствии подружились, покойным ныне Владимиром Николаевичем Турбиным. Разбирая пушкинскую «Капитанскую дочку», он задумался о церковном грехе самозванца Емельяна Пугачёва, объявившего себя императором Петром Фёдоровичем:
«Непонятно, что должны были делать ангелы и святые в случае с Пугачевым, положим: святой Емилиан должен был хранить Емельяна; но исчез Емельян, и выходит, что теперь уже надо оберегать Петра? Но Петрами ведает Петр, апостол. (…) Емельян не должен был превращаться в Петра и, бежав от покровительства одного святого, произвольно перекидываться к другому…»
Комизм этого рассуждения в том, что земные наши представления в нём серьёзным образом проецируются на Небо, и выходит, что апостолы – не только ученики Христа, избранные Им для проповеди Его учения, а святые не только канонизированы церковью за подвиги во имя веры, – они ещё заведуют некими отделами тёзок в небесной канцелярии!
Ничего кроме неловкости и раздражения не вызывали во мне телевизионные трансляции из современного клона взорванного в 1931 году храма Христа Спасителя.
Храм в своё время большевики не зря объявили твердыней мракобесия: именно здесь после октябрьского переворота патриарх Тихон всенародно предал советскую власть анафеме. В начале 30-х первым секретарём Московского горкома партии был Каганович. Ему и досталось руководить сносом. Возможно, он делал это с удовольствием. И всё же перекладывать только на одного Кагановича ответственность за взрыв этого храма – историческая ложь, замешанная на антисемитизме. Как и все остальные малые вожди, Каганович был подневолен, подчинён советскому диктатору. Без сталинского благословения он бы действовать не посмел: потерял бы голову!
Вот так же и Солженицын в «Архипелаге ГУЛАГе» призывает «выложить на откосах канала шесть фамилий – главных подручных у Сталина и Ягоды, главных надсмотрщиков Беломора, шестерых наёмных убийц, записав за каждым тысяч по сорок жизней: Семён Фирин. – Матвей Берман. – Нафталий Френкель. – Лазарь Коган. – Яков Раппопорт. – Сергей Жук». Люди эти, конечно, страшные, да и не люди они – нелюди. И всё-таки неужели не нашлось среди сталинских палачей, задумавших Беломоро-Балтийский канал, спроектировавших его, отдавших строительство в руки пламенных чекистов, людей со славянскими фамилиями? Стоило ли Александру Исаевичу патетически восклицать о том же Нафталии Френкеле: «Мне представляется, что он ненавидел эту страну»? Если б ненавидел, нашёл бы способ из неё удрать! Да и с чего бы ему было ненавидеть страну, в которой удалось так хорошо устроиться?
Что говорить? В кровожадных чекистах ходило немало евреев, поляков, прибалтов. Помимо русских, украинцев и людей других национальностей, конечно. Особенно много было там евреев в первые десять-пятнадцать лет существования советской власти, когда малые народы уравняли в правах с народом большим. Но вот передо мной книга-справочник «Лубянка. Органы ВЧК—ОГПУ—НКВД– НКГБ—МГБ—МВД—КГБ. 1917–1991». Большого формата книга. 750 страниц. Вышла в Москве в 2003 году. Полистайте роспись структуры карательных органов при Ежове, Берии, Круглове, Дудорове, Меркулове, Абакумове, Игнатьеве (это только сталинские наркомы и министры). Много вы найдёте там еврейских фамилий? О послесталинских органах и говорить нечего: там евреев почти нет. Куда же они подевались? Неужели, возненавидев страну, уехали, наконец, в вожделенную свою Палестину (Израиль)? Не уехали.
«Не так давно, – пишут в сетевом «Ежедневном журнале» (5 августа 2006 года) Андрей Солдатов и Ирина Бороган, – были опубликованы выдержки из инструкции № 00134/13 «Об основных критериях при отборе кадров для прохождения службы в органах НКВД СССР» (приказ № 00310 от 21 декабря 1938 г.). Инструкция содержит перечень основных признаков дегенерации, наличие которых необходимо проверять у кандидатов – от еврейской крови до косоглазия, причём документ ссылается на опыт Торквемады: «В средневековье, к примеру, органы инквизиции только по одному из вышеуказанных признаков (имеется в виду косоглазие) сжигали на кострах. А русский царь Пётр Великий издал указ, запрещающий рыжим, косым, горбатым давать свидетельские показания в судах. Эти исторические аксиомы необходимо применять в повседневной практике органов НКВД»». Вот так! В день рождения тирана он преподносит себе подарок: объединяет людей еврейской крови с косоглазыми и горбунами, как недочеловеками, которым работать в карательных органах запрещено.
И что же? Легче стало русскому народу? Поутихли карательные? Как бы не так! По-прежнему хватали людей и по доносам, и по разнарядкам, отлавливали мнимых шпионов, выселяли целые народы, сажали вернувшихся из плена или угнанных немцами в Германию. Работа кипела. В том числе и по разрушению церковных храмов, которые сейчас восстанавливают с меньшей помпой, чем тогда, когда возводили железобетонную копию храма Христа Спасителя, откуда повели благостные репортажи праздничных церковных служб, которые лично у меня, повторяю, ничего кроме неловкости и раздражения не вызывали.
Ельцин и Черномырдин со свечками в руках притягивали к себе камеры операторов. Порой казалось, что ради них и их окружения затеяна церковная служба, что сам патриарх нет-нет, да и отвлечётся от неё, бросая украдкой взгляды на сановных гостей. Особенно это впечатление усилилось, когда стали показывать Путина. До него хотя бы никто не крестил лба, никто не кланялся благолепно, а при нём в подражание ему вся кремлёвская челядь пошла осенять себя крестным знамением.
На вопросы журналистов он неизменно отвечал, что крещён с детства и будто бы чуть ли не с детства нёс в себе веру в Бога. То, что в детстве его могла крестить бабушка, сомнений не вызывает. Так без малейшего их желания да и просто понятия о том, что происходит, были крещены многие младенцы. Скорее всего, бабушка, пожелавшая крестить новорожденного Путина, не была женой того его дедушки, который работал поваром чуть ли не у самого Сталина. Всё-таки Путин родился в 1952-м – почти за полгода до смерти тирана, за кремлёвской обслугой следили в оба глаза: крещение детей не приветствовалось властями, и эта бабушка вряд ли взялась бы за опасное для мужа дело. Другая бабушка могла, конечно, принести в церковь новорожденного внука, стараясь, как все бабушки, скрыть это от властей. Удавалось такое далеко не всегда: священник, совершавший церковный обряд, обязан был сообщать в компетентные органы данные не только родителей, крестивших своих детей, но и сведения о тех, кто сочетался церковным браком или выразил желание похоронить родственника по христианскому обряду. Редко, но бывало, что священник совершал обряд тайно, в доме того, кого крестил, – я сам так крещён, правда, не в детском возрасте. Но это было уже церковным диссидентством, и шли на него немногие, не страшащиеся проблем, которые могли возникнуть у них в отношениях с КГБ. Они и возникали. Ещё до того, как крестил меня молодой, чудесный, лучащийся добротой священник отец Дионисий, служивший в сельском храме Владимирской области, его избили на улице, а позже – в начале 80-х – избили так, что он слёг и уже не встал. Могли, стало быть, надеть крест на Путина-ребёнка. А то, что он не снял его с себя хотя бы в школьном возрасте, что он нёс или несёт в себе веру в Бога, маловероятно. Его же собственные рассказы и рассказы его биографов заставляют в этом усомниться.