Потом его внимание привлек птичий гомон. Игорек повернулся. На уцелевших, тянувшихся вдоль тротуара серебристых тополях гнездились беспокойные грачи. Почки на ветвях тополей уже округлились, набухли – вот-вот начнут лопаться.
Увидев шагающих по противоположной стороне улицы гитлеровских солдат, Игорек вспомнил, что ему пора приступать к делу.
Он вернулся в свою каморку под лестничной клеткой. Василий уже проснулся и сидел на койке.
Игорек надел нищенские лохмотья и повесил через плечо котомку.
– Уже уходишь? – спросил Василий.
– Да, надо идти, – коротко ответил Игорек. – На обратном пути зайду к Пелагее Стратоновне.
– Ладно, – сказал Василий, – тебе виднее.
Сегодня утром предстояло явиться к «Грозному» за запиской для Швидкова. Никто из близких Игорьку людей никогда не посвящал мальчика в дела подпольщиков, но наблюдательный паренек многое понимал сам. Он знал, что сегодняшняя записка – радиограмма и что все, что в ней написано, будет передано на Большую землю – советским людям.
…Вот и набережная. Подсохла уже под горячими лучами весеннего солнца незамощенная улица, поднялась вода в реке от дождей и стаявшего снега. Нет, нельзя не пойти на берег и не поглядеть на широкое речное приволье!
Игорек прикрыл ладонью глаза от солнца, всмотрелся в мутноватый речной плес, в противоположный берег и вспомнил слова Пелагеи Стратоновны: «На реке-то лед ушел с водой, а на сердце людей остался».
Ничего, скоро и этот лед уйдет!..
Шагая по набережной, Игорек не услышал, а скорее почувствовал, что кто-то неотступно следует за ним по пятам. Хотелось оглянуться и посмотреть – кто, но мальчик сдержал желание. Идти прямо к «Грозному» было нельзя.
– Подайте кусочек хлебца сироте! – жалобным голосом нараспев произнес Игорек, постучав в первую попавшуюся дверь.
Он прождал с минуту и, получив в руки заплесневелую корку, направился к соседнему дому.
– Подайте кусочек хлебца! – вновь раздался его плачущий голос.
Кладя подаяние в котомку и слегка повернув голову, Игорек успел заметить, что по тротуару медленной походкой, заложив руки в карманы пальто, идет неизвестный.
Как быть? Миновать дом «Грозного» или постучаться? Если он пройдет мимо, то тому, кто наблюдает за ним, это может показаться подозрительным. Если же он постучит, и жена «Грозного» передаст ему с хлебом записку, будет еще хуже.
Дом «Грозного» был уже совсем рядом, когда неизвестный, приблизившись, позвал:
– Мальчик, а мальчик!
Не отозваться было нельзя. Игорек повернулся, изобразив на лице страдальческую мину, и увидел полного мужчину небольшого роста, с расплывшимися чертами лица, с мягким женским подбородком. Маленькими влажными глазами, тонувшими в щеках, он ласково смотрел на Игорька.
– Вы меня? – спросил мальчик.
– Ну, конечно, тебя, – ответил незнакомец и склонил голову набок.
«Видел я его когда-нибудь или не видел? – напряженно думал Игорек. – Нет, кажется, не видел».
– Я вам нужен? – решился он задать вопрос.
– Много насобирал? – в свою очередь, участливо спросил незнакомец.
Игорек отрицательно помотал головой и, раздвинув края котомки, показал ее содержимое.
– И всегда так? – продолжал интересоваться незнакомец.
– Какой день выпадет… Да и улицы разные, смотря кто живет. Здесь, на набережной, плохо. Есть такие, что и дверь не откроют, ругаются, – уже смелее заговорил мальчик.
Незнакомец слушал и участливо качал головой.
«Что ему надо?» – с тоской подумал Игорек и, осмелев, спросил:
– Можно идти?
– Нет. Шагай за мной. Я тебе помогу, и ты не станешь больше побираться. И ругать тебя никто не будет. Иди и не теряй меня из виду. Не бойся, не скушаю тебя. Я человек хороший. Шагай! – и незнакомец, не оборачиваясь, пошел вперед.
Игорек несколько мгновений стоял в нерешительности: идти или не идти? Если этот мужчина следил за ним, то уйти не удастся, он догонит. Может быть, он даже знает местожительство Игорька…
Внешний вид незнакомца как будто не вызывал у мальчика подозрений, да и говорил он с подкупающей искренностью.
«Пойду… Будь что будет. Хорошо, что не дошел до квартиры «Грозного», – решил Игорек и последовал за незнакомцем.
А тот шел, не останавливаясь и не оборачиваясь, видимо, уверенный в том, что мальчик следует за ним.
На Базарной улице, у небольшого кирпичного дома, мужчина замедлил шаги, обернулся и поманил Игорька рукой.
…В просторной комнате за небольшим голым столом сидели несколько мужчин. Как только Игорек переступил порог комнаты, говор, доносившийся в коридор, мгновенно стих, и глаза всех недружелюбно уставились на него.
– А ну-ка, освободите место, – обратился сопровождавший Игорька человек к двум мужчинам, сидевшим в самом углу на топчане. – Живо!
Те быстро встали, не сказав ни слова.
– Садись сюда, рядом, – ласково пригласил незнакомец Игорька. – Как тебя зовут?
– Игорь.
– Чей ты?
– Терещенко, – соврал, не моргнув глазом, Игорек.
Он с первых дней, по договоренности с Василием, выдавал себя за его родного брата.
– Кто у тебя есть из родных?
– Кроме брата никого.
– А брат что делает?
– Он калека, безногий, ничего не делает… Он маленьким ногу отморозил… Я его кормлю.
– Ц… ц… ц… – зацокал сочувственно незнакомец и покачал головой. Потом он наклонился к самому уху мальчика и тихо спросил: – А если я сделаю так, что ты не будешь больше побираться, а? Все у тебя будет…
– Н-не знаю, – запинаясь, ответил Игорек и повел глазами по стенам: на них висели картины из немецких иллюстрированных журналов: танки, идущие в колонне; обнимающиеся гитлеровцы; большое, охваченное огнем здание; переправа войск через реку…
Незнакомец положил руку на плечо Игорьку.
– Эх ты!.. – сказал он и усмехнулся. – Сейчас я тебе покажу, что ты будешь иметь каждый день.
Незнакомец удалился в дверь направо. Он отсутствовал минут десять-пятнадцать, и Игорек заметил, что никто из сидящих в комнате не обращает на него никакого внимания.
Вернулся незнакомец с картонной коробкой в руках.
– А ну, раскрывай свою котомку! – сказал он и бросил туда банку консервов, сушеную рыбу, белый батон и кружок колбасы.
Котомка мгновенно раздулась.
– Донесешь до дому?
– Донесу.
– Да, ты ведь недалеко живешь, я знаю! И знаю, по каким улицам просить ходишь, знаю даже, что ты – хитрый! – как вернешься домой, одежонку эту сбрасываешь. Ну и правильно делаешь, а то ведь никто ничего не даст. Голь на выдумки хитра, – и он покровительственно похлопал мальчика по плечу.
Игорьку стало вдруг жарко.
Конечно, не напрасно задаривал его продуктами этот тип с жирными щеками, не напрасно шел за ним следом. Он все, оказывается, знает.
– Вот что, дружок, – продолжал между тем незнакомец: – хочешь иметь каждый день столько харчей?
– А вы кто?
Вопрос, заданный мальчиком, был неожидан.
Незнакомец откашлялся и ответил, что он и его товарищи – хорошие люди: они ловят жуликов, бандитов, грабителей, которые по ночам нападают на мирных горожан. Мальчик должен помогать им выслеживать таких людей.
Он убеждал Игоря долго. Тот слушал, изредка кивая головой.
– Понял меня? – спросил наконец незнакомец.
– Понял.
– Ты ходишь на Административную, сто двадцать шесть?
– Хожу. За хлебом… – пытаясь не выдать волнения, пробормотал Игорек. – Там живут два дядьки… добрые…
– Так уж и добрые?
– Правда…
– А чего они тебе, кроме хлеба, дают?
– Ничего.
– Вот тебе и добрые! – человек рассмеялся, и щеки совсем закрыли его маленькие глаза. – А с кем они дружат? Ходят к кому?
– К господину Тряскину ходят…
Человек, сидевший у окна, присвистнул, встал и вышел из комнаты.
– А еще к кому?
– Не знаю…
– А ты узнай. Нарядись вот в эту одежонку и узнай. Присмотри за ними. Как узнаешь, приходи ко мне, я тебе опять полную котомку насыплю.
– А что, как не узнаю? – смело спросил Игорек.
– Тогда ничего и не получишь. Опять побираться будешь. Понял?
– Да…
– Вот так. Найдешь этот дом?
Игорек пожал плечами.
– Найдешь, – уверенно заключил незнакомец. – Ну, ступай…
Оказавшись на улице, Игорек испытал чувство человека, свалившегося с десятого этажа и чудом оставшегося в живых. Ноги рвались вперед. Котомка почти не ощущалась. Он шел легко, бодро, сознавая, что не только выбрался из затруднительного положения, но и узнал, что какие-то люди интересуются Ожогиным и Грязновым.
Ему казалось, что встречные прохожие понимают его настроение и как-то особенно приветливо смотрят на него, что солнце греет теплее, чем обычно, что улица выглядит наряднее, да и травка молодая начинает пробиваться у самого тротуара, чего не было, кажется, когда он шел сюда.
…Василий внимательно выслушал своего юного друга, и недобрый огонек мелькнул в его глазах.
– Ишь чего захотели, сволочи! – зло сказал Терещенко. – Ах, гады!.. Ну ничего, немного осталось ждать – прополоскаем их всех… А ты теперь гляди в оба. Ходи, да оглядывайся. Поди-ка расскажи все Денису Макаровичу.
…Этой же ночью начальник гестапо Гунке принимал человека, одарившего Игорька продуктами. Рядом с Гунке сидел переводчик.
Посетитель подробно изложил всю историю, даже слишком подробно, потому что Гунке начал морщиться. Он терпеть не мог длинных докладов и не переносил людей, страдающих многословием. Только неприязнь к преуспевающему Юргенсу и зависть, подогреваемая неуспехами в личных делах, вынуждала начальника гестапо терпеливо слушать этого обрюзгшего, с маленькими глазками, сотрудника местной полиции.
Гунке слушал, откинувшись на спинку кресла. До чего же высокомерен и чванлив этот абверовский майор Юргенс! Как независимо держит он себя на территории, подведомственной ему, Гунке! Он совершенно не считается с гестапо. Вызывает нужных ему людей, занимает подходящие помещения, командует начальником гарнизона, комендантом города, бургомистром. И все с него как с гуся вода! Даже из такого щекотливого дела, как отравление подполковника Ашингера, Юргенс смог выкрутиться. Почему так везет человеку? А про историю с горбуном не хочется и вспоминать. Как глупо, по-дурацки все получилось…
Наконец сотрудник полиции кончил свою информацию, и мрачное настроение у Гунке немного рассеялось. Начальник гестапо понял, что, кажется, полиция не ошиблась, сделав ставку на мальчика-нищего. Возможно, что из этой комбинации что-нибудь и получится. Гунке страстно желал скомпрометировать негласных сотрудников Юргенса – Ожогина и Грязнова. Теперь его интересовали кое-какие детали.
– Кто приглашал мальчишку к вам? – спросил он.
– Я сам взял его, с набережной, – ответил полицейский.
Брови у Гунке приподнялись.
– Да вас же каждая собака в городе знает! – сдерживая нарастающее раздражение, произнес он.
Полицейский слегка улыбнулся:
– Я осторожно… никто не видел.
– А в какое время это происходило?
– Утром.
Глаза у Гунке округлились. Он долго не мигая смотрел на сотрудника полиции каким-то тоскливым, безнадежным взглядом.
– Где вы беседовали с ним?
– В дежурной комнате.
Из груди начальника гестапо вырвался стон, будто ему выдернули больной зуб. Он оторвался от спинки кресла, обхватил голову руками и уперся ими в стол.
– Я же предупреждал вас, что следует быть крайне осторожным, а тут днем… дежурная комната… Кто вас учил так работать?
Полицейский молчал. Он лишь тяжело вздохнул и изобразил на лице покорность.
– Что вы поручили этому побирушке? – вновь спросил Гунке.
– Я ему поручил выяснить, кого посещают оба эти молодчика.
– О… о… о!.. – простонал Гунке и замотал головой. – Да я об этом знаю не хуже мальчишки. Все вы мне испортите с этим оборванцем! Понимаете?
Полицейский встал и начал мять фуражку в руках.
– Убирайтесь ко всем чертям! А если я узнаю, что вы встречаетесь с этим сопляком-нищим, я и с вас, и с него семь шкур спущу!
Не дожидаясь, пока переводчик доведет его мысли до обескураженного полицейского, взбешенный Гунке вышел из кабинета, хлопнув дверью.
25
Увидев шагающих по противоположной стороне улицы гитлеровских солдат, Игорек вспомнил, что ему пора приступать к делу.
Он вернулся в свою каморку под лестничной клеткой. Василий уже проснулся и сидел на койке.
Игорек надел нищенские лохмотья и повесил через плечо котомку.
– Уже уходишь? – спросил Василий.
– Да, надо идти, – коротко ответил Игорек. – На обратном пути зайду к Пелагее Стратоновне.
– Ладно, – сказал Василий, – тебе виднее.
Сегодня утром предстояло явиться к «Грозному» за запиской для Швидкова. Никто из близких Игорьку людей никогда не посвящал мальчика в дела подпольщиков, но наблюдательный паренек многое понимал сам. Он знал, что сегодняшняя записка – радиограмма и что все, что в ней написано, будет передано на Большую землю – советским людям.
…Вот и набережная. Подсохла уже под горячими лучами весеннего солнца незамощенная улица, поднялась вода в реке от дождей и стаявшего снега. Нет, нельзя не пойти на берег и не поглядеть на широкое речное приволье!
Игорек прикрыл ладонью глаза от солнца, всмотрелся в мутноватый речной плес, в противоположный берег и вспомнил слова Пелагеи Стратоновны: «На реке-то лед ушел с водой, а на сердце людей остался».
Ничего, скоро и этот лед уйдет!..
Шагая по набережной, Игорек не услышал, а скорее почувствовал, что кто-то неотступно следует за ним по пятам. Хотелось оглянуться и посмотреть – кто, но мальчик сдержал желание. Идти прямо к «Грозному» было нельзя.
– Подайте кусочек хлебца сироте! – жалобным голосом нараспев произнес Игорек, постучав в первую попавшуюся дверь.
Он прождал с минуту и, получив в руки заплесневелую корку, направился к соседнему дому.
– Подайте кусочек хлебца! – вновь раздался его плачущий голос.
Кладя подаяние в котомку и слегка повернув голову, Игорек успел заметить, что по тротуару медленной походкой, заложив руки в карманы пальто, идет неизвестный.
Как быть? Миновать дом «Грозного» или постучаться? Если он пройдет мимо, то тому, кто наблюдает за ним, это может показаться подозрительным. Если же он постучит, и жена «Грозного» передаст ему с хлебом записку, будет еще хуже.
Дом «Грозного» был уже совсем рядом, когда неизвестный, приблизившись, позвал:
– Мальчик, а мальчик!
Не отозваться было нельзя. Игорек повернулся, изобразив на лице страдальческую мину, и увидел полного мужчину небольшого роста, с расплывшимися чертами лица, с мягким женским подбородком. Маленькими влажными глазами, тонувшими в щеках, он ласково смотрел на Игорька.
– Вы меня? – спросил мальчик.
– Ну, конечно, тебя, – ответил незнакомец и склонил голову набок.
«Видел я его когда-нибудь или не видел? – напряженно думал Игорек. – Нет, кажется, не видел».
– Я вам нужен? – решился он задать вопрос.
– Много насобирал? – в свою очередь, участливо спросил незнакомец.
Игорек отрицательно помотал головой и, раздвинув края котомки, показал ее содержимое.
– И всегда так? – продолжал интересоваться незнакомец.
– Какой день выпадет… Да и улицы разные, смотря кто живет. Здесь, на набережной, плохо. Есть такие, что и дверь не откроют, ругаются, – уже смелее заговорил мальчик.
Незнакомец слушал и участливо качал головой.
«Что ему надо?» – с тоской подумал Игорек и, осмелев, спросил:
– Можно идти?
– Нет. Шагай за мной. Я тебе помогу, и ты не станешь больше побираться. И ругать тебя никто не будет. Иди и не теряй меня из виду. Не бойся, не скушаю тебя. Я человек хороший. Шагай! – и незнакомец, не оборачиваясь, пошел вперед.
Игорек несколько мгновений стоял в нерешительности: идти или не идти? Если этот мужчина следил за ним, то уйти не удастся, он догонит. Может быть, он даже знает местожительство Игорька…
Внешний вид незнакомца как будто не вызывал у мальчика подозрений, да и говорил он с подкупающей искренностью.
«Пойду… Будь что будет. Хорошо, что не дошел до квартиры «Грозного», – решил Игорек и последовал за незнакомцем.
А тот шел, не останавливаясь и не оборачиваясь, видимо, уверенный в том, что мальчик следует за ним.
На Базарной улице, у небольшого кирпичного дома, мужчина замедлил шаги, обернулся и поманил Игорька рукой.
…В просторной комнате за небольшим голым столом сидели несколько мужчин. Как только Игорек переступил порог комнаты, говор, доносившийся в коридор, мгновенно стих, и глаза всех недружелюбно уставились на него.
– А ну-ка, освободите место, – обратился сопровождавший Игорька человек к двум мужчинам, сидевшим в самом углу на топчане. – Живо!
Те быстро встали, не сказав ни слова.
– Садись сюда, рядом, – ласково пригласил незнакомец Игорька. – Как тебя зовут?
– Игорь.
– Чей ты?
– Терещенко, – соврал, не моргнув глазом, Игорек.
Он с первых дней, по договоренности с Василием, выдавал себя за его родного брата.
– Кто у тебя есть из родных?
– Кроме брата никого.
– А брат что делает?
– Он калека, безногий, ничего не делает… Он маленьким ногу отморозил… Я его кормлю.
– Ц… ц… ц… – зацокал сочувственно незнакомец и покачал головой. Потом он наклонился к самому уху мальчика и тихо спросил: – А если я сделаю так, что ты не будешь больше побираться, а? Все у тебя будет…
– Н-не знаю, – запинаясь, ответил Игорек и повел глазами по стенам: на них висели картины из немецких иллюстрированных журналов: танки, идущие в колонне; обнимающиеся гитлеровцы; большое, охваченное огнем здание; переправа войск через реку…
Незнакомец положил руку на плечо Игорьку.
– Эх ты!.. – сказал он и усмехнулся. – Сейчас я тебе покажу, что ты будешь иметь каждый день.
Незнакомец удалился в дверь направо. Он отсутствовал минут десять-пятнадцать, и Игорек заметил, что никто из сидящих в комнате не обращает на него никакого внимания.
Вернулся незнакомец с картонной коробкой в руках.
– А ну, раскрывай свою котомку! – сказал он и бросил туда банку консервов, сушеную рыбу, белый батон и кружок колбасы.
Котомка мгновенно раздулась.
– Донесешь до дому?
– Донесу.
– Да, ты ведь недалеко живешь, я знаю! И знаю, по каким улицам просить ходишь, знаю даже, что ты – хитрый! – как вернешься домой, одежонку эту сбрасываешь. Ну и правильно делаешь, а то ведь никто ничего не даст. Голь на выдумки хитра, – и он покровительственно похлопал мальчика по плечу.
Игорьку стало вдруг жарко.
Конечно, не напрасно задаривал его продуктами этот тип с жирными щеками, не напрасно шел за ним следом. Он все, оказывается, знает.
– Вот что, дружок, – продолжал между тем незнакомец: – хочешь иметь каждый день столько харчей?
– А вы кто?
Вопрос, заданный мальчиком, был неожидан.
Незнакомец откашлялся и ответил, что он и его товарищи – хорошие люди: они ловят жуликов, бандитов, грабителей, которые по ночам нападают на мирных горожан. Мальчик должен помогать им выслеживать таких людей.
Он убеждал Игоря долго. Тот слушал, изредка кивая головой.
– Понял меня? – спросил наконец незнакомец.
– Понял.
– Ты ходишь на Административную, сто двадцать шесть?
– Хожу. За хлебом… – пытаясь не выдать волнения, пробормотал Игорек. – Там живут два дядьки… добрые…
– Так уж и добрые?
– Правда…
– А чего они тебе, кроме хлеба, дают?
– Ничего.
– Вот тебе и добрые! – человек рассмеялся, и щеки совсем закрыли его маленькие глаза. – А с кем они дружат? Ходят к кому?
– К господину Тряскину ходят…
Человек, сидевший у окна, присвистнул, встал и вышел из комнаты.
– А еще к кому?
– Не знаю…
– А ты узнай. Нарядись вот в эту одежонку и узнай. Присмотри за ними. Как узнаешь, приходи ко мне, я тебе опять полную котомку насыплю.
– А что, как не узнаю? – смело спросил Игорек.
– Тогда ничего и не получишь. Опять побираться будешь. Понял?
– Да…
– Вот так. Найдешь этот дом?
Игорек пожал плечами.
– Найдешь, – уверенно заключил незнакомец. – Ну, ступай…
Оказавшись на улице, Игорек испытал чувство человека, свалившегося с десятого этажа и чудом оставшегося в живых. Ноги рвались вперед. Котомка почти не ощущалась. Он шел легко, бодро, сознавая, что не только выбрался из затруднительного положения, но и узнал, что какие-то люди интересуются Ожогиным и Грязновым.
Ему казалось, что встречные прохожие понимают его настроение и как-то особенно приветливо смотрят на него, что солнце греет теплее, чем обычно, что улица выглядит наряднее, да и травка молодая начинает пробиваться у самого тротуара, чего не было, кажется, когда он шел сюда.
…Василий внимательно выслушал своего юного друга, и недобрый огонек мелькнул в его глазах.
– Ишь чего захотели, сволочи! – зло сказал Терещенко. – Ах, гады!.. Ну ничего, немного осталось ждать – прополоскаем их всех… А ты теперь гляди в оба. Ходи, да оглядывайся. Поди-ка расскажи все Денису Макаровичу.
…Этой же ночью начальник гестапо Гунке принимал человека, одарившего Игорька продуктами. Рядом с Гунке сидел переводчик.
Посетитель подробно изложил всю историю, даже слишком подробно, потому что Гунке начал морщиться. Он терпеть не мог длинных докладов и не переносил людей, страдающих многословием. Только неприязнь к преуспевающему Юргенсу и зависть, подогреваемая неуспехами в личных делах, вынуждала начальника гестапо терпеливо слушать этого обрюзгшего, с маленькими глазками, сотрудника местной полиции.
Гунке слушал, откинувшись на спинку кресла. До чего же высокомерен и чванлив этот абверовский майор Юргенс! Как независимо держит он себя на территории, подведомственной ему, Гунке! Он совершенно не считается с гестапо. Вызывает нужных ему людей, занимает подходящие помещения, командует начальником гарнизона, комендантом города, бургомистром. И все с него как с гуся вода! Даже из такого щекотливого дела, как отравление подполковника Ашингера, Юргенс смог выкрутиться. Почему так везет человеку? А про историю с горбуном не хочется и вспоминать. Как глупо, по-дурацки все получилось…
Наконец сотрудник полиции кончил свою информацию, и мрачное настроение у Гунке немного рассеялось. Начальник гестапо понял, что, кажется, полиция не ошиблась, сделав ставку на мальчика-нищего. Возможно, что из этой комбинации что-нибудь и получится. Гунке страстно желал скомпрометировать негласных сотрудников Юргенса – Ожогина и Грязнова. Теперь его интересовали кое-какие детали.
– Кто приглашал мальчишку к вам? – спросил он.
– Я сам взял его, с набережной, – ответил полицейский.
Брови у Гунке приподнялись.
– Да вас же каждая собака в городе знает! – сдерживая нарастающее раздражение, произнес он.
Полицейский слегка улыбнулся:
– Я осторожно… никто не видел.
– А в какое время это происходило?
– Утром.
Глаза у Гунке округлились. Он долго не мигая смотрел на сотрудника полиции каким-то тоскливым, безнадежным взглядом.
– Где вы беседовали с ним?
– В дежурной комнате.
Из груди начальника гестапо вырвался стон, будто ему выдернули больной зуб. Он оторвался от спинки кресла, обхватил голову руками и уперся ими в стол.
– Я же предупреждал вас, что следует быть крайне осторожным, а тут днем… дежурная комната… Кто вас учил так работать?
Полицейский молчал. Он лишь тяжело вздохнул и изобразил на лице покорность.
– Что вы поручили этому побирушке? – вновь спросил Гунке.
– Я ему поручил выяснить, кого посещают оба эти молодчика.
– О… о… о!.. – простонал Гунке и замотал головой. – Да я об этом знаю не хуже мальчишки. Все вы мне испортите с этим оборванцем! Понимаете?
Полицейский встал и начал мять фуражку в руках.
– Убирайтесь ко всем чертям! А если я узнаю, что вы встречаетесь с этим сопляком-нищим, я и с вас, и с него семь шкур спущу!
Не дожидаясь, пока переводчик доведет его мысли до обескураженного полицейского, взбешенный Гунке вышел из кабинета, хлопнув дверью.
25
Лес залила талая вода. Размягченный серыми обволакивающими туманами, напившийся досыта земной влаги, он отяжелел и ждал тепла. Волнующая весна бродила ветерком среди берез и сосен, кленов и осин.
Заломин и Повелко шли лесом, пробираясь к чурочному заводу. Вода то и дело преграждала путь, и им приходилось или обходить лужи и ручьи, или перескакивать с пня на пень, с кочки на кочку. Повелко прыгал легко, а старику Заломину явно не везло: вот уже третий раз он оступился в холодную воду.
– Опять промок! – ворчал он, выбираясь на сухое место. – Не рассчитал.
Повелко смеялся:
– Не годишься ты, вижу, в лесные жители, а еще партизанить хотел!
– Ничего, научусь! Еще молодой, – отшучивался старик.
Ходить по весеннему лесу становилось все труднее, и каждый раз, возвратившись на завод, Повелко и Заломин вынуждены были весь вечер сушить сапоги и портянки. Сегодня воды прибавилось; она закрывала бугорки, стояла в низинах, под стволами деревьев. Путь был тяжелый. Километр, отделявший завод от мостика, который ремонтировали Повелко и Заломин, занимал более часа ходьбы.
Наконец показалась поляна. У самого края ее стояли три новых деревянных барака с крохотными подслеповатыми оконцами. Чуть поодаль – кособокая рубленая избенка. Ее двускатная тесовая, почерневшая от времени крыша поросла мохом, покрылась лишайником. Оконца, застекленные осколками, глядели неприветливо. На поляне высились огромные бунты строевого, мачтового леса, подготовленного к вывозке, лежали вороха пиловочника, подтоварника, горбыля, реек…
Это была территория чурочного завода. Ни высоких труб, ни цехов, ни ограды. Все производство – пилорама. Она стояла на открытом воздухе и приводилась в движение двумя старенькими путиловскими тракторами. Тракторы тарахтели с утра до ночи; им вторили визг циркулярных и двуручных пил и стук топоров.
Когда Повелко и Заломин вышли на поляну, завод работал. Несколько человек сгребали чурки в вороха и грузили на подводы. Утром их должны были отправить в город.
Друзья направились к избушке, выделенной им под жилье. Из трубы вился веселый дымок. Не успели Повелко и Заломин поравняться с бараком, как им навстречу вышел директор завода Сивко. Это было необычно: Сивко редко бывал на заводе и всегда в середине дня, в обед.
– Повелко, – сказал сухо директор, – зайдешь ко мне вечером в сторожку.
Повелко кивнул головой в знак согласия и, не ожидая разъяснений, зашагал к избушке.
– Что это он? – поинтересовался Заломин, когда они зашли в избу и принялись торопливо стягивать с ног сапоги и разматывать мокрые портянки.
– Понадобился, – улыбнулся Повелко. – Без меня, брат, он никакое дело решить не может.
– Ну?! – с деланным удивлением переспросил старик. – А я думал – сор от его избы убирать или из козы прошлогодние репьи вытаскивать.
Оба засмеялись. Однако вызов директора заинтересовал и даже взволновал их. Вот уже две недели, как Повелко и Заломин работали на заводе, и до сих пор к ним обращались только с вопросами, касающимися производства.
Сивко принял их на завод по паролю и сам определил им место для жилья. Он же выдал документы, в которых значилось, что они являются рабочими чурочного завода акционерного общества и проживают на территории предприятия. В избушке друзьям было удобно. Кроме них, здесь жила старушка-повариха, большую часть дня проводившая в хлопотах по хозяйству. Повелко и Заломин спали на огромной печи, занимавшей почти половину комнаты. Утром они получали наряд на работу, которая обычно сводилась к ремонту мостов на лесной дороге, ведущей к городу. Наряды давал прораб Хапов. Фактически он руководил всем предприятием, так как Сивко редко заглядывал на завод. Рабочие почти не знали своего директора, зато Хапова недолюбливали и называли между собой «жилой», «продажной шкурой» и «душегубом». Знали о связях Хапова с немцами. Видимо, он был не из пугливых: никто из ставленников оккупантов не решался жить в лесу, а Хапов вот уже более года находился на заводе и часто посещал лесосеки.
С Повелко и Заломиным прораб почти не разговаривал и не делал им замечаний. Две недели друзья прожили мирно, спокойно.
Как только стемнело, Повелко оделся и вышел. Сторожка лесника находилась в шестистах метрах от завода, на возвышенном месте. К ней вела хорошо утоптанная дорожка.
Сивко был в сторожке один. Когда Повелко зашел, он, так же, как и днем, сухо сказал:
– Садись.
Повелко сел и вопросительно посмотрел на директора.
– Ты когда-нибудь сок березовый пил? – спросил Сивко.
Повелко удивленно посмотрел на Сивко. Он не понимал, какое имеет значение, пил ли он сок.
– Да, пил, и много раз.
– А как добывается сок, знаешь?
Пришлось сказать, что и этот секрет известен с малых лет.
– Хорошо, – улыбаясь, заметил директор завода и угостил Повелко немецкой сигаретой.
Закурили. Несколько секунд прошло в молчании. Прервал его Сивко:
– Видишь бутылки? – он показал пальцем на шесть бутылок, стоявших на полу у стены. – Забери их и завтра чуть свет иди в лес, сделай зарубки, стоки и подвесь бутылки. Но не это главное. Идти надо до родника и затем по течению ручья километра четыре, пока не увидишь по правую руку на опушке старый деревянный крест. Под ним похоронен лесник. Сядь около креста и жди, пока к тебе подойдет человек от командира партизанской бригады Кривовяза.
Сивко назвал пароль, отзыв, которым должен Повелко ответить, и подробно проинструктировал, что и как сказать партизану.
– Если он что-нибудь передаст, хорошенько запомни. Потом расскажешь.
Уходя от директора завода, Повелко спросил:
– А как с Хаповым? Что он подумает?
– Ладно, иди! Обмозгуй, как получше выполнить задание, и поменьше беспокойся, что подумает Хапов. Да, в конце концов, не так и важно, что он подумает.
Повелко связал бутылки веревочкой, повесил на плечо и ушел.
Рано утром, когда Заломин еще спал, Дмитрий Повелко собрал бутылки и тихо вышел из избы. Добравшись до родника, он зашагал вдоль лесного ручья. Ручей не признавал ни троп, ни дорог и, выбирая наклон почвы, иногда вовсе не заметный для глаз, устремлялся вперед с веселым звоном. Километра через три он уже превратился в небольшую речушку.
Повелко шел не меньше часа, прежде чем увидел черный, сколоченный из двух толстых сосновых бревен крест, одиноко стоявший на лесной опушке. Повелко огляделся – кругом ни души.
Он уселся на едва пробившуюся из земли зеленую травку, уперся спиной в крест и закурил. В лесу щебетали какие-то птахи, солнце поднялось и пригревало сквозь одежду.
Прошло не меньше часа. Дмитрия потянуло ко сну. Голова его склонилась на грудь, и он задремал.
Когда Повелко, проснувшись, с усилием поднял непослушную, точно налитую свинцом голову и раскрыл глаза, перед ним стоял человек.
– Продай березового соку, – сказал незнакомец.
– Да разве он продается? Так угостить могу, – ответил Повелко.
– Тогда будем знакомы: Александр Мухортов, – и Сашутка – это был он – протянул Повелко руку.
Повелко назвал себя и всмотрелся в партизанского связного. Он дал бы ему лет двадцать семь – двадцать восемь. В плечах широк, волосы кудрявые, глаза смелые и веселые. Парень как парень, а ростом подгулял. «Не более ста шестидесяти, – прикинул Повелко. – Пожалуй, на полголовы ниже меня».
– Тут говорить будем? – спросил Повелко.
– Можно и тут, – согласился Сашутка.
Они уселись друг против друга. Сашутка предложил партизанского «горлодера». Задымили. Начал Повелко:
– На завод должны пригнать большую партию военнопленных из лагеря. Сивко сам поднял этот вопрос перед управой и комендантом города, и с ним как будто согласились. Обещают дать человек двести. Люди нужны для выкатки леса и погрузки его на автомашины. Сейчас машины не ходят, а как только подсохнет дорога – пойдут. Тогда и людей пригонят. Сивко говорит, что военнопленных можно отбить, но сделать это надо не на территории завода, а по пути, чтобы заводские рабочие не попали под подозрение. Какая будет охрана, Сивко узнает заранее и сообщит. Он просит партизан до пригона военнопленных в этих краях не появляться и не настораживать фашистов, а то как бы не изменили планов.
– Ясное дело, – согласился Сашутка. – Ребят определенно отобьем. Комбриг такие операции любит… Ну, а что еще твой Сивко наказал?
Повелко сказал, что директор завода просит совета, как выманить из города начальника гестапо Гунке. Подпольная организация патриотов города вынесла Гунке смертный приговор, и его надо привести в исполнение.
Сашутка расхохотался:
– Вынести приговор – одно дело, а привести его в исполнение – другое. Так можно и Гитлера, и Геринга, и Гесса, и Гиммлера, и всех прочих приговорить к смерти, а вот как им веревку накинуть на шею – это вопрос.
Повелко возразил: подпольщики редко выносят смертные приговоры, но уже если выносят, то приводят их в исполнение. И он назвал несколько фамилий гестаповцев, уничтоженных патриотами.
– Ну, а ты передай кому надо, – заговорил, в свою очередь, Сашутка, – что дела на фронте совсем хорошо развертываются. Наши вошли в Тернополь, почти весь Крым освободили, осталось дело за Севастополем. Потом скажи: нам на днях с воздуха боеприпасов, взрывчатки, соли подбросили, и если что крайне необходимо, маленький заказик сможем принять и выполнить. Понял?
Повелко утвердительно закивал головой.
– Сегодня пятница, в понедельник опять встретимся. А теперь прощай! Мне, брат, обратно шагать да шагать…
Связные пожали друг другу руки и разошлись.
Ночью около сторожки лесника дежурил часовой – один из рабочих завода. Напряженно всматриваясь в темноту, он ходил взад и вперед по большой поляне, на которой находилась изба.
Однокомнатный домик был набит до отказа. Табачный дым туманом висел в воздухе. Люди сидели на скамье, на подоконниках, на полу и внимательно слушали директора завода.
Сивко говорил негромко, немного хрипловатым голосом:
– …И мы должны быть готовы ежечасно, ежеминутно… Кривовяз обещает подбросить взрывчатки…
– Нам автоматиков бы с десяток… – сказал кто-то из темного угла.
– Ясно, какие перед нами ставят задачи? – продолжал Сивко. – Мы должны – я еще раз повторяю! – разобрать по команде все мосты в лесу, сорвать вывоз древесины, так как она спешно вывозится на стройку рубежей за городом, снизить до минимума заготовку чурок, чтобы газогенераторные машины встали. Большего от нас пока не требуют. А когда поставят другие задачи, тогда дадут и оружие.
– Ясно! Понятно! Чего в ступе воду толочь! – раздались отдельные голоса.
– Теперь насчет деревень… – продолжал Сивко. – Путько пойдет в Столбовое, Панкратов – в Рыбицу, Оглядько – в Троекурово, Заломин – в Пасечное. Выйти надо до рассвета. Своих людей знаете. Расскажете через них народу, что Советская Армия в ста километрах от города, что партизан в лесу около пяти тысяч. Предупредите, что фашисты всех стоящих на ногах попытаются угнать. Им рабочие руки нужны и здесь, и в Германии. Кто не пойдет, того расстреляют. Примеры есть, и вы напомните о них. Призывайте весь народ подниматься, бросать дома и идти в лес. Места сбора известны. Растолкуйте всё попонятнее. Ну, и несколько слов относительно связи с городом и с бригадой… Повелко! – обратился он к сидящему на полу Дмитрию. – Это тебя больше всего касается. Слушай, да внимательнее.
Директор проинструктировал Повелко. Вопросов не возникло, и люди начали расходиться. Сивко открыл окна, дверь, и дымный угар потянуло наружу.
– Повелко! – снова окликнул он уходившего последним Дмитрия. – Зайди в контору и позови мне Хапова.
– Хапова?
– Чего же переспрашиваешь? Иди зови, и сам с ним вернись.
Через полчаса Повелко вернулся в сопровождении Хапова. По дороге у него возникло предположение, что Сивко намерен, очевидно, прикончить предателя и определенно при его, Повелко, помощи. По мнению Повелко, такое решение было бы правильным и своевременным: дальше терпеть присутствие на заводе Хапова было опасно. Все без исключения рабочие знали о том, что Хапов регулярно посещает гестапо в городе, и давно собирались рассчитаться с ним.
Хапов шел впереди, тяжело дыша: он был в летах и страдал одышкой.
«Подлец! – думал Повелко. – Знал бы он, кто за ним следом идет, наверно, не шел бы так спокойно…»
Сивко ожидал около избы, сидя на пороге, и пригласил обоих войти. Повелко остановился около дверей и пропустил в избу Хапова. Он ожидал команды и был крайне разочарован, когда Сивко угостил прораба сигаретой и закурил сам. Оба мирно уселись за стол. Воздух в комнате уже очистился от табачного дыма, пламя свечи горело ярко.
– Садись, – сказал Сивко, обращаясь к Повелко.
Повелко уселся за стол.
– Ну, ты думал? – спросил директор Хапова. Тот бросил косой взгляд на Повелко и как-то неестественно закашлял.
«Начинается!» – мелькнуло в голове у Дмитрия.
– Думал, – спокойно ответил Хапов и ожесточенно подул на огонь сигареты.
Заломин и Повелко шли лесом, пробираясь к чурочному заводу. Вода то и дело преграждала путь, и им приходилось или обходить лужи и ручьи, или перескакивать с пня на пень, с кочки на кочку. Повелко прыгал легко, а старику Заломину явно не везло: вот уже третий раз он оступился в холодную воду.
– Опять промок! – ворчал он, выбираясь на сухое место. – Не рассчитал.
Повелко смеялся:
– Не годишься ты, вижу, в лесные жители, а еще партизанить хотел!
– Ничего, научусь! Еще молодой, – отшучивался старик.
Ходить по весеннему лесу становилось все труднее, и каждый раз, возвратившись на завод, Повелко и Заломин вынуждены были весь вечер сушить сапоги и портянки. Сегодня воды прибавилось; она закрывала бугорки, стояла в низинах, под стволами деревьев. Путь был тяжелый. Километр, отделявший завод от мостика, который ремонтировали Повелко и Заломин, занимал более часа ходьбы.
Наконец показалась поляна. У самого края ее стояли три новых деревянных барака с крохотными подслеповатыми оконцами. Чуть поодаль – кособокая рубленая избенка. Ее двускатная тесовая, почерневшая от времени крыша поросла мохом, покрылась лишайником. Оконца, застекленные осколками, глядели неприветливо. На поляне высились огромные бунты строевого, мачтового леса, подготовленного к вывозке, лежали вороха пиловочника, подтоварника, горбыля, реек…
Это была территория чурочного завода. Ни высоких труб, ни цехов, ни ограды. Все производство – пилорама. Она стояла на открытом воздухе и приводилась в движение двумя старенькими путиловскими тракторами. Тракторы тарахтели с утра до ночи; им вторили визг циркулярных и двуручных пил и стук топоров.
Когда Повелко и Заломин вышли на поляну, завод работал. Несколько человек сгребали чурки в вороха и грузили на подводы. Утром их должны были отправить в город.
Друзья направились к избушке, выделенной им под жилье. Из трубы вился веселый дымок. Не успели Повелко и Заломин поравняться с бараком, как им навстречу вышел директор завода Сивко. Это было необычно: Сивко редко бывал на заводе и всегда в середине дня, в обед.
– Повелко, – сказал сухо директор, – зайдешь ко мне вечером в сторожку.
Повелко кивнул головой в знак согласия и, не ожидая разъяснений, зашагал к избушке.
– Что это он? – поинтересовался Заломин, когда они зашли в избу и принялись торопливо стягивать с ног сапоги и разматывать мокрые портянки.
– Понадобился, – улыбнулся Повелко. – Без меня, брат, он никакое дело решить не может.
– Ну?! – с деланным удивлением переспросил старик. – А я думал – сор от его избы убирать или из козы прошлогодние репьи вытаскивать.
Оба засмеялись. Однако вызов директора заинтересовал и даже взволновал их. Вот уже две недели, как Повелко и Заломин работали на заводе, и до сих пор к ним обращались только с вопросами, касающимися производства.
Сивко принял их на завод по паролю и сам определил им место для жилья. Он же выдал документы, в которых значилось, что они являются рабочими чурочного завода акционерного общества и проживают на территории предприятия. В избушке друзьям было удобно. Кроме них, здесь жила старушка-повариха, большую часть дня проводившая в хлопотах по хозяйству. Повелко и Заломин спали на огромной печи, занимавшей почти половину комнаты. Утром они получали наряд на работу, которая обычно сводилась к ремонту мостов на лесной дороге, ведущей к городу. Наряды давал прораб Хапов. Фактически он руководил всем предприятием, так как Сивко редко заглядывал на завод. Рабочие почти не знали своего директора, зато Хапова недолюбливали и называли между собой «жилой», «продажной шкурой» и «душегубом». Знали о связях Хапова с немцами. Видимо, он был не из пугливых: никто из ставленников оккупантов не решался жить в лесу, а Хапов вот уже более года находился на заводе и часто посещал лесосеки.
С Повелко и Заломиным прораб почти не разговаривал и не делал им замечаний. Две недели друзья прожили мирно, спокойно.
Как только стемнело, Повелко оделся и вышел. Сторожка лесника находилась в шестистах метрах от завода, на возвышенном месте. К ней вела хорошо утоптанная дорожка.
Сивко был в сторожке один. Когда Повелко зашел, он, так же, как и днем, сухо сказал:
– Садись.
Повелко сел и вопросительно посмотрел на директора.
– Ты когда-нибудь сок березовый пил? – спросил Сивко.
Повелко удивленно посмотрел на Сивко. Он не понимал, какое имеет значение, пил ли он сок.
– Да, пил, и много раз.
– А как добывается сок, знаешь?
Пришлось сказать, что и этот секрет известен с малых лет.
– Хорошо, – улыбаясь, заметил директор завода и угостил Повелко немецкой сигаретой.
Закурили. Несколько секунд прошло в молчании. Прервал его Сивко:
– Видишь бутылки? – он показал пальцем на шесть бутылок, стоявших на полу у стены. – Забери их и завтра чуть свет иди в лес, сделай зарубки, стоки и подвесь бутылки. Но не это главное. Идти надо до родника и затем по течению ручья километра четыре, пока не увидишь по правую руку на опушке старый деревянный крест. Под ним похоронен лесник. Сядь около креста и жди, пока к тебе подойдет человек от командира партизанской бригады Кривовяза.
Сивко назвал пароль, отзыв, которым должен Повелко ответить, и подробно проинструктировал, что и как сказать партизану.
– Если он что-нибудь передаст, хорошенько запомни. Потом расскажешь.
Уходя от директора завода, Повелко спросил:
– А как с Хаповым? Что он подумает?
– Ладно, иди! Обмозгуй, как получше выполнить задание, и поменьше беспокойся, что подумает Хапов. Да, в конце концов, не так и важно, что он подумает.
Повелко связал бутылки веревочкой, повесил на плечо и ушел.
Рано утром, когда Заломин еще спал, Дмитрий Повелко собрал бутылки и тихо вышел из избы. Добравшись до родника, он зашагал вдоль лесного ручья. Ручей не признавал ни троп, ни дорог и, выбирая наклон почвы, иногда вовсе не заметный для глаз, устремлялся вперед с веселым звоном. Километра через три он уже превратился в небольшую речушку.
Повелко шел не меньше часа, прежде чем увидел черный, сколоченный из двух толстых сосновых бревен крест, одиноко стоявший на лесной опушке. Повелко огляделся – кругом ни души.
Он уселся на едва пробившуюся из земли зеленую травку, уперся спиной в крест и закурил. В лесу щебетали какие-то птахи, солнце поднялось и пригревало сквозь одежду.
Прошло не меньше часа. Дмитрия потянуло ко сну. Голова его склонилась на грудь, и он задремал.
Когда Повелко, проснувшись, с усилием поднял непослушную, точно налитую свинцом голову и раскрыл глаза, перед ним стоял человек.
– Продай березового соку, – сказал незнакомец.
– Да разве он продается? Так угостить могу, – ответил Повелко.
– Тогда будем знакомы: Александр Мухортов, – и Сашутка – это был он – протянул Повелко руку.
Повелко назвал себя и всмотрелся в партизанского связного. Он дал бы ему лет двадцать семь – двадцать восемь. В плечах широк, волосы кудрявые, глаза смелые и веселые. Парень как парень, а ростом подгулял. «Не более ста шестидесяти, – прикинул Повелко. – Пожалуй, на полголовы ниже меня».
– Тут говорить будем? – спросил Повелко.
– Можно и тут, – согласился Сашутка.
Они уселись друг против друга. Сашутка предложил партизанского «горлодера». Задымили. Начал Повелко:
– На завод должны пригнать большую партию военнопленных из лагеря. Сивко сам поднял этот вопрос перед управой и комендантом города, и с ним как будто согласились. Обещают дать человек двести. Люди нужны для выкатки леса и погрузки его на автомашины. Сейчас машины не ходят, а как только подсохнет дорога – пойдут. Тогда и людей пригонят. Сивко говорит, что военнопленных можно отбить, но сделать это надо не на территории завода, а по пути, чтобы заводские рабочие не попали под подозрение. Какая будет охрана, Сивко узнает заранее и сообщит. Он просит партизан до пригона военнопленных в этих краях не появляться и не настораживать фашистов, а то как бы не изменили планов.
– Ясное дело, – согласился Сашутка. – Ребят определенно отобьем. Комбриг такие операции любит… Ну, а что еще твой Сивко наказал?
Повелко сказал, что директор завода просит совета, как выманить из города начальника гестапо Гунке. Подпольная организация патриотов города вынесла Гунке смертный приговор, и его надо привести в исполнение.
Сашутка расхохотался:
– Вынести приговор – одно дело, а привести его в исполнение – другое. Так можно и Гитлера, и Геринга, и Гесса, и Гиммлера, и всех прочих приговорить к смерти, а вот как им веревку накинуть на шею – это вопрос.
Повелко возразил: подпольщики редко выносят смертные приговоры, но уже если выносят, то приводят их в исполнение. И он назвал несколько фамилий гестаповцев, уничтоженных патриотами.
– Ну, а ты передай кому надо, – заговорил, в свою очередь, Сашутка, – что дела на фронте совсем хорошо развертываются. Наши вошли в Тернополь, почти весь Крым освободили, осталось дело за Севастополем. Потом скажи: нам на днях с воздуха боеприпасов, взрывчатки, соли подбросили, и если что крайне необходимо, маленький заказик сможем принять и выполнить. Понял?
Повелко утвердительно закивал головой.
– Сегодня пятница, в понедельник опять встретимся. А теперь прощай! Мне, брат, обратно шагать да шагать…
Связные пожали друг другу руки и разошлись.
Ночью около сторожки лесника дежурил часовой – один из рабочих завода. Напряженно всматриваясь в темноту, он ходил взад и вперед по большой поляне, на которой находилась изба.
Однокомнатный домик был набит до отказа. Табачный дым туманом висел в воздухе. Люди сидели на скамье, на подоконниках, на полу и внимательно слушали директора завода.
Сивко говорил негромко, немного хрипловатым голосом:
– …И мы должны быть готовы ежечасно, ежеминутно… Кривовяз обещает подбросить взрывчатки…
– Нам автоматиков бы с десяток… – сказал кто-то из темного угла.
– Ясно, какие перед нами ставят задачи? – продолжал Сивко. – Мы должны – я еще раз повторяю! – разобрать по команде все мосты в лесу, сорвать вывоз древесины, так как она спешно вывозится на стройку рубежей за городом, снизить до минимума заготовку чурок, чтобы газогенераторные машины встали. Большего от нас пока не требуют. А когда поставят другие задачи, тогда дадут и оружие.
– Ясно! Понятно! Чего в ступе воду толочь! – раздались отдельные голоса.
– Теперь насчет деревень… – продолжал Сивко. – Путько пойдет в Столбовое, Панкратов – в Рыбицу, Оглядько – в Троекурово, Заломин – в Пасечное. Выйти надо до рассвета. Своих людей знаете. Расскажете через них народу, что Советская Армия в ста километрах от города, что партизан в лесу около пяти тысяч. Предупредите, что фашисты всех стоящих на ногах попытаются угнать. Им рабочие руки нужны и здесь, и в Германии. Кто не пойдет, того расстреляют. Примеры есть, и вы напомните о них. Призывайте весь народ подниматься, бросать дома и идти в лес. Места сбора известны. Растолкуйте всё попонятнее. Ну, и несколько слов относительно связи с городом и с бригадой… Повелко! – обратился он к сидящему на полу Дмитрию. – Это тебя больше всего касается. Слушай, да внимательнее.
Директор проинструктировал Повелко. Вопросов не возникло, и люди начали расходиться. Сивко открыл окна, дверь, и дымный угар потянуло наружу.
– Повелко! – снова окликнул он уходившего последним Дмитрия. – Зайди в контору и позови мне Хапова.
– Хапова?
– Чего же переспрашиваешь? Иди зови, и сам с ним вернись.
Через полчаса Повелко вернулся в сопровождении Хапова. По дороге у него возникло предположение, что Сивко намерен, очевидно, прикончить предателя и определенно при его, Повелко, помощи. По мнению Повелко, такое решение было бы правильным и своевременным: дальше терпеть присутствие на заводе Хапова было опасно. Все без исключения рабочие знали о том, что Хапов регулярно посещает гестапо в городе, и давно собирались рассчитаться с ним.
Хапов шел впереди, тяжело дыша: он был в летах и страдал одышкой.
«Подлец! – думал Повелко. – Знал бы он, кто за ним следом идет, наверно, не шел бы так спокойно…»
Сивко ожидал около избы, сидя на пороге, и пригласил обоих войти. Повелко остановился около дверей и пропустил в избу Хапова. Он ожидал команды и был крайне разочарован, когда Сивко угостил прораба сигаретой и закурил сам. Оба мирно уселись за стол. Воздух в комнате уже очистился от табачного дыма, пламя свечи горело ярко.
– Садись, – сказал Сивко, обращаясь к Повелко.
Повелко уселся за стол.
– Ну, ты думал? – спросил директор Хапова. Тот бросил косой взгляд на Повелко и как-то неестественно закашлял.
«Начинается!» – мелькнуло в голове у Дмитрия.
– Думал, – спокойно ответил Хапов и ожесточенно подул на огонь сигареты.