Страница:
– О, точно, Вера! – обрадовался он. – Ты очень классная, спасибо за вечер… и все такое, но сейчас мне пора бежать… И кстати, где я?
Она снова усмехнулась, развела руками в стороны, точно удивляясь его глупости.
– У меня, разумеется.
Как будто это что-то проясняло!
Решив не выяснять адреса, Дима попятился к дверям, нашел свои ботинки, заляпанные грязью до самого верха, и торопливо сунул в них ноги. Они были мокрыми, но на эти мелочи парень решил не обращать внимания. Нащупав дверную ручку, начал рвать ее на себя, но дверь не поддавалась. Вера стояла на прежнем месте, не делая попыток помочь ему, и только улыбалась. Наконец Дима нащупал ключ, повернул его и пулей вылетел в холодный грязный подъезд со стойким запахом кошачьей мочи.
На прощание нужно было что-то сказать, но слова не лезли. Да и как прощаться с толстой, мятой бабой, возомнившей бог весть что из-за совместно проведенной ночи?
– Я… того, позвоню, – невнятно пробурчал он.
– Конечно-конечно, – благовоспитанно ответила Вера. Дима прикрыл дверь, услышал, как лязгнул ключ, и поплелся по лестнице вниз.
Бахнув дверью подъезда, он выскочил на улицу, вдохнув сырой осенний воздух. Район оказался знакомым. Центр, неподалеку университет, общага, где по юности и глупости было проведено много бурных ночей с местными девчонками, обучавшимися на музыкальном факультете. Напротив – ресторанчик и компьютерный магазин с притулившимся сбоку интернет-кафе. Рядом, буквально в двух шагах, находилась остановка, где притормаживали, поглощая редких воскресных пассажиров, маршрутки, автобусы и рогатые троллейбусы, древние, как вымершие ящеры, с дрожащими дверцами-гармошками. Прислонившись к железной опоре остановки, Дима, с которого схлынула волна адреналина, почувствовал слабость и тошноту.
Самое неприятное, что Веру он знал. Точнее, не то чтобы знал, но много слышал о ней, периодически видел на разномастных культурных мероприятиях и даже когда-то выпивал в одной компании, но тогда все, к счастью, закончилось куда более благополучно. Она слыла странной даже в своих кругах, одевалась диковато, без вкуса, а в последнее время и подавно рядилась в наряды, более подходящие четырнадцатилетней девочке. Местная богема, отдавая должное таланту Веры, тем не менее сторонилась и предпочитала не связываться с акулой пера. Характер у нее был склочный, она злопамятно мстила даже через много лет после нанесенной обиды, изливая желчные комментарии на местных форумах. Впрочем, знающие люди над этим тайно похихикивали, поскольку реального вреда перепалки в Интернете нанести не могли. Провинция же, не столица!
Провинция… Да уж…
Когда подъехавший троллейбус уже начал двигаться, Дима спохватился, спешно взглянул на номер и торопливо вклинился в закрывающиеся дверцы. Рухнув на сиденье, он охнул, обхватив руками многострадальную голову, в которой загудели колокола.
– За проезд оплачиваем! – рявкнула кондукторша над головой. Парень, не глядя, вытащил из кармана кучу мелочи и сунул в подставленную ладонь.
– Сдачу возьми!
Он сунул деньги обратно в карман и прикрыл глаза.
– И билет. Накидаются с утра, алкашня хренова!..
Троллейбус качало на волнах, словно тонущий «Титаник», а каждая остановка, каждый светофор были теми самыми айсбергами, о которые он спотыкался в пути, заставляя тошнотворный комок подниматься вверх, к самому горлу. Дима судорожно сглатывал, морщился и впивался ногтями в ладони, размышляя коркой подсознания, успеет ли выскочить из троллейбуса в случае крайней необходимости или же заблюет все вокруг?
Надо было пива купить…
Троллейбус все лязгал дверями, а кондукторша верещала над ухом, терзая новую жертву. Дима с трудом оторвал голову от ладоней и посмотрел, кто там смеет пререкаться с властительницей проводов, обшарпанных сидений и грязных салонов.
Перед ним стояло чудо.
Женщине, поразительно контрастирующей с рыхлой, опухшей с перепоя Верой, было около тридцати. Несмотря на широкополое пальто, она казалась удивительно стройной, с восхитительно длинной шеей, на которой держалась голова с точеным холодным лицом.
Такое лицо Дима видел в детстве, в старом советском мультфильме про Снежную Королеву. Несмотря на отрицательную роль, холодная злодейка нравилась ему куда больше пустоголовой Герды, и он, часто представляя себя на месте Кая, думал, что никогда не ушел бы из дворца по доброй воле. Разве можно променять на кого-то эту красоту?
Глаза у троллейбусного видения были под стать мультяшной Королеве: серые, словно слой глубоко уходящего в воду льда. И две эти льдинки смотрели на Диму с брезгливостью и презрением.
Он не успел ничего сделать. Двери открылись, и она удивительно изящно соскользнула со ступеней на улицу, откуда проводила троллейбус внимательным взглядом. Диме показалось, что женщина смотрит прямо на него, и тогда отчаянно пожалел, что не вышел следом, хотя шансов все равно не было никаких. Ни единого.
Когда за Димой закрылась дверь, Вера еще с минуту стояла не шевелясь, словно изваяние, смотрела на качающиеся в замке ключи и «держала лицо». Она была уверена, что сейчас Дима вернется, распахнет дверь и…
Дальше ничем не сдерживаемая фантазия показывала неприличное.
В мечтах Вера видела себя красавицей, достойной самых лучших мужчин, готовых бросить к ее роскошным ногам меха, бриллианты и новенький «Порш Кайен», увезти на Мальдивы и там, одетыми в цепи и ошейники, жрать с руки виноград. Иногда мечты захлестывали ее волной, и тогда она бросалась к «станку», долбила по клавишам с остервенением и жаром, отчего статьи получались сочными, с броскими аллегориями, запоминающимися, растаскиваемыми на цитаты. Для этого и нужно было всего ничего – мужчинку определенного типажа, глядя на которого хотелось вдохновляться, работать, творить.
Потом на нее обрушивалась суровая реальность. Мужчины к ногам не падали, в штабеля не укладывались, бриллиантов и мехов не дарили. В такие дни Вера молча курила у окошка, забивала на работу, довольствуясь вялой обработкой рассылаемых пресс-релизов, а когда требовалось что-то значимое, беззастенчиво подворовывала материалы коллег и, переставив местами пару абзацев, смело подписывала статью своим именем.
Муж тоже имелся. Вполне себе с именем, местный художник, но и к его творчеству, и к нему самому женщина давно охладела. Когда-то они познакомились на выставке, вели долгие разговоры об искусстве, Ренессансе, Леонардо, Малевиче, перебрали всех великих, значимых и как-то постепенно на этой почве сошлись. Вера писала о будущем муже вдохновенные статьи, договаривалась с местными телеканалами о передачах с ним, подсовывала творчество иностранным делегациям, в надежде, что заметят и даже переведут в великие или хотя бы модные, вроде Никаса Сафронова.
Потом это надоело. Муж надежд упорно не оправдывал. Картины распродавались плохо, телеканалы в гости уже не приглашали, а в музее искусств дважды сорвалась выставка по причинам тривиальным: он пил и часто не успевал подготовиться. Супруга злилась, скандалила, но против пьянства благоверного была бессильна.
В данное время супруг отсутствовал. После громкого скандала он, надутый и важный, переехал в свою студию – крохотную однушку на окраине, что Веру вполне устраивало.
Больше всего ее раздражало, что она и сама погружается в эту серость существования. Для встряски требовалась новая любовь или хотя бы увлечение, потому что без этого не получалось нормально работать. Не над статьями, нет. Она давно оставила желание стать первой и лучшей журналисткой города. Теперь Вера хотела написать книгу, разумеется, о любви, разумеется, о несчастной. Понукая свою Музу, женщина мрачно понимала, что ничего путного из задуманного романа не выходит.
Муза корчилась в агонии и давать подсказки решительно отказывалась, требуя подпитки.
На концерте местных готов она оказалась случайно. Возвращалась домой, наткнулась на истрепанную афишку, написанную вычурным шрифтом на простом листке формата А5, хмыкнула и завернула в клуб. Музыки этой группы она никогда не слышала, но заранее настроилась на провал, приготовившись разнести их в пух и прах.
Изнутри клуб походил на ад: вокруг бродили существа неопределенного пола, затянутые в черное, размалеванные в багрово-черно-белые тона, попивали и орали друг другу в ухо, поскольку из динамиков выли гитары, а солист рычал в микрофон слова песен. Слегка напуганная, Вера забилась в угол, заказала пиво, твердо решив, что уйдет через пятнадцать минут.
Музыка, к ее удивлению, оказалась неплохой, и даже текст вполне приличным. На уровне, так сказать.
После концерта она нашла музыкантов, представилась и решительно потребовала интервью. Молодой солист, лица которого журналистка не видела из зала, любезно предложил присесть.
Разглядев его, Вера охнула и села.
Вот это да! Колин Фаррелл, Антонио Бандерас в молодости и еще два десятка киношных испанцев замелькали у нее перед глазами. В животе вдруг потеплело, и, чтобы не спугнуть это состояние, женщина придвинула стул ближе, едва ли не касаясь красавчика бедром.
– Почему вы выбрали это музыкальное направление? – проблеяла она.
Тот пожал плечами:
– Это состояние души, наверное. Мы разную музыку исполняем, но готика – это то, что идет изнутри.
– Вам не кажется это странным? Ведь, если разобраться, это направление нашему народу должно быть чуждо, как все иноземное. Вам самим не кажется фальшью то, что вы сейчас представили на сцене?
Он помотал головой, глядя куда-то мимо, словно потеряв интерес к разговору.
– Готическое направление в рок-музыке существовало давно, – нехотя сказал солист. – Просто в прежние времена она была, скажем так, под негласным запретом, что тем не менее не мешало ей развиваться, существовать, генерировать новые течения. Что касается чуждости этого явления… Наверное, вы не помните, но раньше, еще во времена немого кино, готические ужастики пользовались невероятной популярностью и у русских людей. Потустороннее всегда казалось притягательным. Если покопаться в истории литературы, то в ней хватает русской и даже советской готики. Вопрос только: под каким углом на нее смотреть?
– Например? – поинтересовалась Вера. Разговор начинал ей нравиться. Она внезапно почувствовала, что этот еще, в сущности, мальчик не так глуп, как показалось поначалу. Приятно сознавать, что в таком штучном экземпляре помимо внешней картинки имеется еще и мозг.
– Например, Гоголь. Что такое его произведения, как не готика? Скажем, «Страшная месть». Здесь присутствуют все ее элементы: колдовство, кровь, мрачные тайны, убийства, кровосмешение. Дело в том, что при соцреализме, если бы кто снял этот фильм, по пшеничным полям скакали бы наряженные в разноцветные сарафаны панночки в кокошниках. А у Тима Бертона бы получилось нечто совершенно иное…
– То есть дело только в запретах? – предположила Вера. Гитарист, с интересом прислушивающийся к их разговору, налил в рюмку водки и подвинул ее собеседнице. Она храбро выпила, задышала и быстро набила рот перчеными чипсами.
– Разумеется, – кивнул солист. – Готику запрещали, но она все равно росла, как сорняки, поскольку почва для ее существования никуда не исчезала. Сейчас, когда запретов нет, готика стала понятнее, доступнее. Это самостоятельная субкультура со множеством ответвлений.
Вера закивала и снова выпила.
– Но, наверное, у вас все равно хватает сложностей в реализации вашего творчества?
– Конечно, – согласился он. – И это как раз из-за нашей дикости. Готическая музыка не предполагает ее употребление… под водочку, как другой русский рок. Это слишком глубоко, слишком мелодично, слишком сложно для восприятия. Вы можете себе представить эту музыку в сочетании с водкой и огурцом?
– Нет, – сказала Вера и снова выпила.
– А какая песня из репертуара отечественных рок-групп у вас ассоциируется с водкой?
Вера немного подумала и с благодарностью посмотрела на гитариста, подлившего в ее рюмку.
– «Осень», пожалуй. Шевчука. Стойкая ассоциация с застольем.
– А почему?
Она снова выпила, залпом, не по-женски, запрокинув рюмку в рот, не сгибая запястья. В голове уже приятно шумело. Вера то и дело теряла нить разговора, отвлекаясь на шум вокруг. И только эти черные глаза не отпускали, тащили к себе арканом.
– Наверное, потому, что ее легко спеть в караоке, – ответила она, чувствуя, что язык слегка заплетается. – Простите, я не расслышала, как вас зовут.
– Дмитрий.
– Какое красивое имя, – обрадовалась она. – А я – Вера. Дима, а расскажите немного о себе…
Он начал рассказывать, нудно, неинтересно. Женщина кивала, почти не слушая, и, завладев бутылкой, подливала водку и себе, и Диме, висла у него на плече и жарко убеждала, что для статьи ей нужны снимки, а здесь слишком темно. Да и вся аппаратура дома.
В такси его затащить удалось исключительно силой. Приняв на грудь, она становилась невероятно отважной, отчего вся операция не заняла много времени. В машине Дима тискал Верины бока, целовал в шею и, кажется, не слишком соображал, что делает, а она хохотала под неодобрительным взглядом пожилого таксиста, хлопала парня по длинным пальцам, чувствуя, как внутри уже не просто тепло – горячо, а колени трясутся в предвкушении сладкого.
В квартире она скинула свитер и джинсы, неумело раздела его и в тот момент, когда стягивала с безвольной тушки трусы, услышала молодецкий храп. Минут десять пыталась его реанимировать, но потом сдалась, рухнула рядом и, прижавшись к его горячему животу, уснула почти счастливой, не думая, что утром несостоявшийся любовник даст деру.
Отфутболив последнего посетителя, пытающегося упросить вести его заведомо проигрышное дело, Сергей минут пятнадцать просматривал оставленные бумаги, лениво размышляя, что было бы неплохо послать дела к черту и поехать в ресторан.
Настроение было так себе.
Дома Ирина хранила ледяное молчание, в разговоры не вступала, шарахаясь от него, как от зачумленного. И если поначалу он хорохорился и пытался держать лицо, то спустя три или четыре дня грозовая атмосфера в квартире стала тяготить его. Жена оказалась несговорчивой и куда более искусной в ведении холодной войны, нежели он, привыкший договариваться полюбовно. Супруг не хотел признаваться, что ему недостает ее присутствия, неспешных разговоров и ненавязчивой заботы, такой незаметной на первый взгляд.
За окном вечерело. Сергей снова подумал о ресторане, потому что на горячий ужин дома рассчитывать было глупо. Вот только ехать куда-то не хотелось.
Дверь открылась. Он поднял глаза и поморщился.
– Добрый вечер, Сергей Васильевич, – произнесла Наталья томным голосом.
– Чего тебе? – спросил он недовольно.
Она пошла к столу, отчаянно виляя бедрами, уселась на стул и закинула ногу на ногу. Юбка поползла вверх, обнажив колено.
– Мне срочно нужна помощь грамотного юриста, – сказала женщина и картинно облизнула губы. – Говорят, вы классный специалист?
– Это ты меня так соблазнить пытаешься?
– А что, не нравится?
– Фу.
Он встал из-за стола, сунул руки в карманы и отошел к окну, отвернувшись от посетительницы. Наталья усмехнулась и подошла ближе, обхватив его руками.
– Что ты делаешь? – грубо спросил Сергей.
– А что, непонятно?
Она проворно шарила руками под его пиджаком, нащупала ремень и принялась дергать его в сторону, после чего потянула вниз молнию на брюках. Сергей схватил ее за руки, словно стараясь остановить, но выглядело это крайне неубедительно, и она, обрадованная, начала шуровать руками все быстрее, нащупывая слабое место, увеличивающееся и твердевшее с каждой секундой.
– Прекрати, – приглушенно взвыл он.
– А то – что?
– Прекрати. Вдруг кто войдет…
– Я заперла дверь, – похвасталась Наталья. Сергей повернулся и пару мгновений смотрел ей в глаза, а потом ухмыльнулся, но как-то невесело.
– Предусмотрительная ты моя.
Она наконец-то сдернула с него штаны, следом трусы и, пообещав блаженство блудливым взглядом, медленно опустилась на колени, скользя руками по его груди и животу. Он не стал долго сопротивляться и, судорожно выдохнув, сунул свое вздымающееся достоинство в готовый к ласкам рот.
Несколько минут в комнате было слышно только прерывистое сопение.
Наталья оторвалась от своего занятия задолго до кульминации, зная, когда та наступает, смела со стола канцелярские принадлежности и сказала:
– Ну, давай, трахни меня.
– Что, прямо на столе? – изумился тот, но глаза застилала знакомая маслянистая пленка желания. Она стянула юбку и колготки, швырнула одежду на пол и, ухватив Сергея за галстук, потащила к себе, впиваясь в губы поцелуем, который сама оценила как невероятно страстный. Он моментально сунул язык ей в рот, а руками вцепился в бедра, прижимаясь теснее, а потом входя уверенными, грубыми рывками, не приносившими ей особого удовольствия. Стол отчаянно скрипел, любовник покряхтывал, а Наталья постанывала, удовлетворенно отмечая, что в приемной наверняка все слышно.
Оттого, что происходило все едва ли не в общественном месте, секс получился экстремальным, но в плане удовольствия так себе, на троечку.
– Что это тебе в голову вдруг взбрело? – спросил Сергей, переводя дыхание.
– Захотелось, – пояснила она и оттолкнула его. – Слезь с меня, я оденусь.
– Захотелось? И все?
– А что такого? Или ты считаешь, что хочется только мужикам? Тебе не приходило в голову, что все не так?
Он топтался на месте в спущенных штанах, как стреноженный конь, а потом стал натягивать их, поглядывая на гостью.
– Ты решила оставить все как есть?
Она откинула голову в светлых кудряшках назад и неестественно рассмеялась, неумело копируя Мэрилин Монро.
– Я решила дать тебе еще один шанс подумать. Таких, как я, не бросают. Запомни это, когда снова почувствуешь себя альфа-самцом.
– Где ты набралась этой пошлости? – поморщился он. – Говоришь как третьесортная актриска из пошлого сериала. Фу.
Женщина мгновенно вскипела.
– Это я – фу?
– Это твои реплики – фу. Наташ, я же тебе сказал: ты меня вполне устраиваешь в качестве любовницы. И даже твой визит сюда я способен оценить, хотя, кажется, просил не делать ничего такого на людях.
– Со мной что, и на людях стыдно показаться? – вспыхнула она, торопливо одеваясь. Сергей вздохнул.
– Наташ, я женатый человек.
– И что?
– И то. Я не буду разводиться и не хочу, чтобы ты компрометировала меня перед коллегами. Они знают меня, знают Иру. Пойдут сплетни, а мне это ни к чему.
– То есть ты любишь не меня, а ее?
– Я никогда не говорил, что люблю тебя.
Она повернула ключ в двери и взялась за ручку.
– Пару минут назад ты о ней не вспоминал, – хмыкнула Наталья и вышла с гордо поднятой головой.
Жить вместе и делать вид, что ничего не произошло, не получалось.
Сергей всю неделю хотел поговорить, появляясь в дверях комнаты сперва с виноватым видом, потом – с раздраженным. Однако Ирина отвергала вялые попытки наладить мир. Каждый раз, стоило ей наткнуться на лицо мужа, в нос била удушливая волна сладкого запаха, а в висок вонзалось невыносимо жгучее копье боли. Потому каждый раз она уклонялась от разговора по душам, запиралась в спальне и, забравшись под одеяло прямо в одежде, ждала, пока нагреется пустая постель, чтобы потом раздеться и заснуть, наглотавшись «ново-пассита».
К следующим выходным, когда в центре творчества починили трубы, муж решил собрать вещи и съехать.
– Я думаю, так будет лучше, – хмуро сказал он, утаптывая вещи в чемодан. Ирина наблюдала вполглаза, отметив про себя, что вещи потом будут мятыми, но вмешиваться в процесс не стала. – Поживу у родителей. Глядишь, ты остынешь и перестанешь вот это…
Он неопределенно покрутил рукой в воздухе.
– Что – это? – вяло поинтересовалась Ирина.
– Это.
– Может, конкретизируешь, что я должна «перестать»?
Супруг отодвинул чемодан, сел на кровать и поморщился.
– Делать вид, что тебе не все равно, – с ядовитой горечью произнес он. – Или ты полагаешь, мне не надоела эта холодная война? Думаешь, приятно приходить домой и видеть твое лицо, сидеть за столом напротив и думать: «Сейчас она мне вилку в руку воткнет».
– Раньше надо было думать, – безразлично ответила она.
– Я и раньше думал. А ты обо мне думала? Хотела что-то изменить? Чувствовала, что мы живем уже… по инерции?
Ирина не стала отвечать, ушла на кухню, сварила кофе и, пока Сергей бегал по квартире, собирая барахло в одну кучу, забралась с ногами на подоконник, сдвинув горшки с цветами, и уставилась на улицу.
Всю неделю они избегали смотреть друг на друга, спали порознь и даже по утрам, одновременно выходя из дома, спускались по лестнице порознь, выжидая, кто первым выйдет из дверей. Шалава соседка, изредка попадаясь во дворе, шарахалась к стенке, увидев ее, а на Сергея смотрела зло. Видимо, там тоже все пошло не гладко, но Ирина не спрашивала, хотя ловила себя на том, что тайком обнюхивает его одежду.
Сладкими духами больше не пахло. Одежда источала привычный аромат «Фаренгейта» и крепких сигарет. Даже странно.
За окном все так же гонялись друг за другом машины, бежали под дождем люди – словом, ничего интересного. Ирина перевела взгляд на цветы и зачем-то потрогала плотный лист фикуса, который вроде как надумал желтеть. Кавардак мыслей никак не устаканивался, и она не могла понять, что чувствует, кроме злости и обиды.
Муж ввалился в кухню, пошарил на полках и, поглядывая на нее, заглянул в турку и нацедил себе полчашки кофе, которую выпил стоя, не поворачиваясь к окну. В кухне моментально повисла атмосфера напряжения и враждебности. Супруга молчала, медленно прихлебывала кофе из кружки, словно смаковала, хотя тот остыл и был невкусным.
– Я договорился в автосервисе, – негромко сказал он. – Машину можешь забрать послезавтра.
– Хорошо.
– Может, тебе денег оставить?
– Оставь себе. Или…
Хотела сказать: «или этой», а еще добавить «своей курортной», как в старой комедии, но это было бы полным выпадением из образа – и промолчала. Муж тем не менее все понял. Уголки его губ дрогнули. Он потоптался на месте, со вздохом поставил чашку на стол и пошел к выходу.
– Почему ты думаешь, что мне все равно? – спросила Ирина. Сергей остановился на миг, пожал плечами.
– По-моему, тебе давно все равно, как я живу, с кем сплю и что происходит в моей жизни за пределами квартиры. А еще думаю, тебе всегда было на это наплевать.
Ирина предпочла не отвечать. Да и что тут скажешь? Муж знал ее слишком хорошо, чтобы ошибиться, и сейчас, держась с оскорбленным видом, она понимала уголком сознания, что он прав… Но не двинулась с места, глядя, как тот пыхтит, таща к двери набитый чемодан.
– Знаешь, – сказал Сергей, стоя в дверях, – в разрыве всегда виноваты двое. Так что подумай над этим.
– Непременно, – процедила она сквозь зубы. Он помолчал, а потом, бросив небрежное «пока», закрыл за собой дверь. Тихо, не хлопнул, надо признать. Интеллигентный уход интеллигентного мужчины. Мечта.
Что ж так тошно-то?
Ирина сварила себе еще одну чашку кофе, от которого уже горело в животе, нашла пульт от музыкального центра и бестолково потыкала в кнопки, выбрав нужную композицию. Ей не хотелось слушать ничего серьезного: ни Моцарта, ни Баха, ни Чайковского – слишком сильных для ее оголенных нервов. Классика заставила бы ее страдать, а этого не хотелось, хотя для веселья не было повода.
О том, насколько быстро распространяются слухи, Ирина не имела ни малейшего представления. Сама она ничьей жизнью не интересовалась и услышанное не комментировала и уж тем более не пересказывала. Прожив в доме после замужества больше десяти лет, она до сих пор не знала, чем живут соседи, не помнила, как зовут их детей, и не замечала, когда кто-то покупал новую машину, пока та не громоздилась перед воротами, нахально перегораживая выезд. Разумеется, она слышала о похождениях шалавы Наташки, периодически обозревала ее новых кавалеров, здоровалась с соседями по лестничной клетке и не давала в долг пацанам из десятой квартиры, потому что те не отдавали. Однако все это задевало ее лишь краешком. Личная жизнь окружающих Ирину интересовала так же, как вероятность жизни на Марсе, то есть относительно. И до ухода мужа ей казалось, что и ее семья интересует соседей постольку-поскольку.
Оказалось, что она глубоко заблуждалась. Служба внешней разведки в доме была поставлена на высшем уровне. Точно так же, как система оповещения.
Муж ушел в субботу, выволок чемодан во двор, затолкал его в багажник и уехал. Ирина наблюдала за этим из окна. Во дворе не было ни души. Бог его знает, кто еще пялился на это из окон. Не то действо, чтобы вызвать интерес.
В воскресенье, поприветствовав себя очередным «гутен моргеном», Ирина на цыпочках спускалась по лестнице, надеясь проскочить мимо дверей Стеши. Попытка вновь не увенчалась успехом. Сделав шаг с площадки на ступеньку, Ирина услышала, как скрипнула приоткрываемая дверь.
Она снова усмехнулась, развела руками в стороны, точно удивляясь его глупости.
– У меня, разумеется.
Как будто это что-то проясняло!
Решив не выяснять адреса, Дима попятился к дверям, нашел свои ботинки, заляпанные грязью до самого верха, и торопливо сунул в них ноги. Они были мокрыми, но на эти мелочи парень решил не обращать внимания. Нащупав дверную ручку, начал рвать ее на себя, но дверь не поддавалась. Вера стояла на прежнем месте, не делая попыток помочь ему, и только улыбалась. Наконец Дима нащупал ключ, повернул его и пулей вылетел в холодный грязный подъезд со стойким запахом кошачьей мочи.
На прощание нужно было что-то сказать, но слова не лезли. Да и как прощаться с толстой, мятой бабой, возомнившей бог весть что из-за совместно проведенной ночи?
– Я… того, позвоню, – невнятно пробурчал он.
– Конечно-конечно, – благовоспитанно ответила Вера. Дима прикрыл дверь, услышал, как лязгнул ключ, и поплелся по лестнице вниз.
Бахнув дверью подъезда, он выскочил на улицу, вдохнув сырой осенний воздух. Район оказался знакомым. Центр, неподалеку университет, общага, где по юности и глупости было проведено много бурных ночей с местными девчонками, обучавшимися на музыкальном факультете. Напротив – ресторанчик и компьютерный магазин с притулившимся сбоку интернет-кафе. Рядом, буквально в двух шагах, находилась остановка, где притормаживали, поглощая редких воскресных пассажиров, маршрутки, автобусы и рогатые троллейбусы, древние, как вымершие ящеры, с дрожащими дверцами-гармошками. Прислонившись к железной опоре остановки, Дима, с которого схлынула волна адреналина, почувствовал слабость и тошноту.
Самое неприятное, что Веру он знал. Точнее, не то чтобы знал, но много слышал о ней, периодически видел на разномастных культурных мероприятиях и даже когда-то выпивал в одной компании, но тогда все, к счастью, закончилось куда более благополучно. Она слыла странной даже в своих кругах, одевалась диковато, без вкуса, а в последнее время и подавно рядилась в наряды, более подходящие четырнадцатилетней девочке. Местная богема, отдавая должное таланту Веры, тем не менее сторонилась и предпочитала не связываться с акулой пера. Характер у нее был склочный, она злопамятно мстила даже через много лет после нанесенной обиды, изливая желчные комментарии на местных форумах. Впрочем, знающие люди над этим тайно похихикивали, поскольку реального вреда перепалки в Интернете нанести не могли. Провинция же, не столица!
Провинция… Да уж…
Когда подъехавший троллейбус уже начал двигаться, Дима спохватился, спешно взглянул на номер и торопливо вклинился в закрывающиеся дверцы. Рухнув на сиденье, он охнул, обхватив руками многострадальную голову, в которой загудели колокола.
– За проезд оплачиваем! – рявкнула кондукторша над головой. Парень, не глядя, вытащил из кармана кучу мелочи и сунул в подставленную ладонь.
– Сдачу возьми!
Он сунул деньги обратно в карман и прикрыл глаза.
– И билет. Накидаются с утра, алкашня хренова!..
Троллейбус качало на волнах, словно тонущий «Титаник», а каждая остановка, каждый светофор были теми самыми айсбергами, о которые он спотыкался в пути, заставляя тошнотворный комок подниматься вверх, к самому горлу. Дима судорожно сглатывал, морщился и впивался ногтями в ладони, размышляя коркой подсознания, успеет ли выскочить из троллейбуса в случае крайней необходимости или же заблюет все вокруг?
Надо было пива купить…
Троллейбус все лязгал дверями, а кондукторша верещала над ухом, терзая новую жертву. Дима с трудом оторвал голову от ладоней и посмотрел, кто там смеет пререкаться с властительницей проводов, обшарпанных сидений и грязных салонов.
Перед ним стояло чудо.
Женщине, поразительно контрастирующей с рыхлой, опухшей с перепоя Верой, было около тридцати. Несмотря на широкополое пальто, она казалась удивительно стройной, с восхитительно длинной шеей, на которой держалась голова с точеным холодным лицом.
Такое лицо Дима видел в детстве, в старом советском мультфильме про Снежную Королеву. Несмотря на отрицательную роль, холодная злодейка нравилась ему куда больше пустоголовой Герды, и он, часто представляя себя на месте Кая, думал, что никогда не ушел бы из дворца по доброй воле. Разве можно променять на кого-то эту красоту?
Глаза у троллейбусного видения были под стать мультяшной Королеве: серые, словно слой глубоко уходящего в воду льда. И две эти льдинки смотрели на Диму с брезгливостью и презрением.
Он не успел ничего сделать. Двери открылись, и она удивительно изящно соскользнула со ступеней на улицу, откуда проводила троллейбус внимательным взглядом. Диме показалось, что женщина смотрит прямо на него, и тогда отчаянно пожалел, что не вышел следом, хотя шансов все равно не было никаких. Ни единого.
Когда за Димой закрылась дверь, Вера еще с минуту стояла не шевелясь, словно изваяние, смотрела на качающиеся в замке ключи и «держала лицо». Она была уверена, что сейчас Дима вернется, распахнет дверь и…
Дальше ничем не сдерживаемая фантазия показывала неприличное.
В мечтах Вера видела себя красавицей, достойной самых лучших мужчин, готовых бросить к ее роскошным ногам меха, бриллианты и новенький «Порш Кайен», увезти на Мальдивы и там, одетыми в цепи и ошейники, жрать с руки виноград. Иногда мечты захлестывали ее волной, и тогда она бросалась к «станку», долбила по клавишам с остервенением и жаром, отчего статьи получались сочными, с броскими аллегориями, запоминающимися, растаскиваемыми на цитаты. Для этого и нужно было всего ничего – мужчинку определенного типажа, глядя на которого хотелось вдохновляться, работать, творить.
Потом на нее обрушивалась суровая реальность. Мужчины к ногам не падали, в штабеля не укладывались, бриллиантов и мехов не дарили. В такие дни Вера молча курила у окошка, забивала на работу, довольствуясь вялой обработкой рассылаемых пресс-релизов, а когда требовалось что-то значимое, беззастенчиво подворовывала материалы коллег и, переставив местами пару абзацев, смело подписывала статью своим именем.
Муж тоже имелся. Вполне себе с именем, местный художник, но и к его творчеству, и к нему самому женщина давно охладела. Когда-то они познакомились на выставке, вели долгие разговоры об искусстве, Ренессансе, Леонардо, Малевиче, перебрали всех великих, значимых и как-то постепенно на этой почве сошлись. Вера писала о будущем муже вдохновенные статьи, договаривалась с местными телеканалами о передачах с ним, подсовывала творчество иностранным делегациям, в надежде, что заметят и даже переведут в великие или хотя бы модные, вроде Никаса Сафронова.
Потом это надоело. Муж надежд упорно не оправдывал. Картины распродавались плохо, телеканалы в гости уже не приглашали, а в музее искусств дважды сорвалась выставка по причинам тривиальным: он пил и часто не успевал подготовиться. Супруга злилась, скандалила, но против пьянства благоверного была бессильна.
В данное время супруг отсутствовал. После громкого скандала он, надутый и важный, переехал в свою студию – крохотную однушку на окраине, что Веру вполне устраивало.
Больше всего ее раздражало, что она и сама погружается в эту серость существования. Для встряски требовалась новая любовь или хотя бы увлечение, потому что без этого не получалось нормально работать. Не над статьями, нет. Она давно оставила желание стать первой и лучшей журналисткой города. Теперь Вера хотела написать книгу, разумеется, о любви, разумеется, о несчастной. Понукая свою Музу, женщина мрачно понимала, что ничего путного из задуманного романа не выходит.
Муза корчилась в агонии и давать подсказки решительно отказывалась, требуя подпитки.
На концерте местных готов она оказалась случайно. Возвращалась домой, наткнулась на истрепанную афишку, написанную вычурным шрифтом на простом листке формата А5, хмыкнула и завернула в клуб. Музыки этой группы она никогда не слышала, но заранее настроилась на провал, приготовившись разнести их в пух и прах.
Изнутри клуб походил на ад: вокруг бродили существа неопределенного пола, затянутые в черное, размалеванные в багрово-черно-белые тона, попивали и орали друг другу в ухо, поскольку из динамиков выли гитары, а солист рычал в микрофон слова песен. Слегка напуганная, Вера забилась в угол, заказала пиво, твердо решив, что уйдет через пятнадцать минут.
Музыка, к ее удивлению, оказалась неплохой, и даже текст вполне приличным. На уровне, так сказать.
После концерта она нашла музыкантов, представилась и решительно потребовала интервью. Молодой солист, лица которого журналистка не видела из зала, любезно предложил присесть.
Разглядев его, Вера охнула и села.
Вот это да! Колин Фаррелл, Антонио Бандерас в молодости и еще два десятка киношных испанцев замелькали у нее перед глазами. В животе вдруг потеплело, и, чтобы не спугнуть это состояние, женщина придвинула стул ближе, едва ли не касаясь красавчика бедром.
– Почему вы выбрали это музыкальное направление? – проблеяла она.
Тот пожал плечами:
– Это состояние души, наверное. Мы разную музыку исполняем, но готика – это то, что идет изнутри.
– Вам не кажется это странным? Ведь, если разобраться, это направление нашему народу должно быть чуждо, как все иноземное. Вам самим не кажется фальшью то, что вы сейчас представили на сцене?
Он помотал головой, глядя куда-то мимо, словно потеряв интерес к разговору.
– Готическое направление в рок-музыке существовало давно, – нехотя сказал солист. – Просто в прежние времена она была, скажем так, под негласным запретом, что тем не менее не мешало ей развиваться, существовать, генерировать новые течения. Что касается чуждости этого явления… Наверное, вы не помните, но раньше, еще во времена немого кино, готические ужастики пользовались невероятной популярностью и у русских людей. Потустороннее всегда казалось притягательным. Если покопаться в истории литературы, то в ней хватает русской и даже советской готики. Вопрос только: под каким углом на нее смотреть?
– Например? – поинтересовалась Вера. Разговор начинал ей нравиться. Она внезапно почувствовала, что этот еще, в сущности, мальчик не так глуп, как показалось поначалу. Приятно сознавать, что в таком штучном экземпляре помимо внешней картинки имеется еще и мозг.
– Например, Гоголь. Что такое его произведения, как не готика? Скажем, «Страшная месть». Здесь присутствуют все ее элементы: колдовство, кровь, мрачные тайны, убийства, кровосмешение. Дело в том, что при соцреализме, если бы кто снял этот фильм, по пшеничным полям скакали бы наряженные в разноцветные сарафаны панночки в кокошниках. А у Тима Бертона бы получилось нечто совершенно иное…
– То есть дело только в запретах? – предположила Вера. Гитарист, с интересом прислушивающийся к их разговору, налил в рюмку водки и подвинул ее собеседнице. Она храбро выпила, задышала и быстро набила рот перчеными чипсами.
– Разумеется, – кивнул солист. – Готику запрещали, но она все равно росла, как сорняки, поскольку почва для ее существования никуда не исчезала. Сейчас, когда запретов нет, готика стала понятнее, доступнее. Это самостоятельная субкультура со множеством ответвлений.
Вера закивала и снова выпила.
– Но, наверное, у вас все равно хватает сложностей в реализации вашего творчества?
– Конечно, – согласился он. – И это как раз из-за нашей дикости. Готическая музыка не предполагает ее употребление… под водочку, как другой русский рок. Это слишком глубоко, слишком мелодично, слишком сложно для восприятия. Вы можете себе представить эту музыку в сочетании с водкой и огурцом?
– Нет, – сказала Вера и снова выпила.
– А какая песня из репертуара отечественных рок-групп у вас ассоциируется с водкой?
Вера немного подумала и с благодарностью посмотрела на гитариста, подлившего в ее рюмку.
– «Осень», пожалуй. Шевчука. Стойкая ассоциация с застольем.
– А почему?
Она снова выпила, залпом, не по-женски, запрокинув рюмку в рот, не сгибая запястья. В голове уже приятно шумело. Вера то и дело теряла нить разговора, отвлекаясь на шум вокруг. И только эти черные глаза не отпускали, тащили к себе арканом.
– Наверное, потому, что ее легко спеть в караоке, – ответила она, чувствуя, что язык слегка заплетается. – Простите, я не расслышала, как вас зовут.
– Дмитрий.
– Какое красивое имя, – обрадовалась она. – А я – Вера. Дима, а расскажите немного о себе…
Он начал рассказывать, нудно, неинтересно. Женщина кивала, почти не слушая, и, завладев бутылкой, подливала водку и себе, и Диме, висла у него на плече и жарко убеждала, что для статьи ей нужны снимки, а здесь слишком темно. Да и вся аппаратура дома.
В такси его затащить удалось исключительно силой. Приняв на грудь, она становилась невероятно отважной, отчего вся операция не заняла много времени. В машине Дима тискал Верины бока, целовал в шею и, кажется, не слишком соображал, что делает, а она хохотала под неодобрительным взглядом пожилого таксиста, хлопала парня по длинным пальцам, чувствуя, как внутри уже не просто тепло – горячо, а колени трясутся в предвкушении сладкого.
В квартире она скинула свитер и джинсы, неумело раздела его и в тот момент, когда стягивала с безвольной тушки трусы, услышала молодецкий храп. Минут десять пыталась его реанимировать, но потом сдалась, рухнула рядом и, прижавшись к его горячему животу, уснула почти счастливой, не думая, что утром несостоявшийся любовник даст деру.
Отфутболив последнего посетителя, пытающегося упросить вести его заведомо проигрышное дело, Сергей минут пятнадцать просматривал оставленные бумаги, лениво размышляя, что было бы неплохо послать дела к черту и поехать в ресторан.
Настроение было так себе.
Дома Ирина хранила ледяное молчание, в разговоры не вступала, шарахаясь от него, как от зачумленного. И если поначалу он хорохорился и пытался держать лицо, то спустя три или четыре дня грозовая атмосфера в квартире стала тяготить его. Жена оказалась несговорчивой и куда более искусной в ведении холодной войны, нежели он, привыкший договариваться полюбовно. Супруг не хотел признаваться, что ему недостает ее присутствия, неспешных разговоров и ненавязчивой заботы, такой незаметной на первый взгляд.
За окном вечерело. Сергей снова подумал о ресторане, потому что на горячий ужин дома рассчитывать было глупо. Вот только ехать куда-то не хотелось.
Дверь открылась. Он поднял глаза и поморщился.
– Добрый вечер, Сергей Васильевич, – произнесла Наталья томным голосом.
– Чего тебе? – спросил он недовольно.
Она пошла к столу, отчаянно виляя бедрами, уселась на стул и закинула ногу на ногу. Юбка поползла вверх, обнажив колено.
– Мне срочно нужна помощь грамотного юриста, – сказала женщина и картинно облизнула губы. – Говорят, вы классный специалист?
– Это ты меня так соблазнить пытаешься?
– А что, не нравится?
– Фу.
Он встал из-за стола, сунул руки в карманы и отошел к окну, отвернувшись от посетительницы. Наталья усмехнулась и подошла ближе, обхватив его руками.
– Что ты делаешь? – грубо спросил Сергей.
– А что, непонятно?
Она проворно шарила руками под его пиджаком, нащупала ремень и принялась дергать его в сторону, после чего потянула вниз молнию на брюках. Сергей схватил ее за руки, словно стараясь остановить, но выглядело это крайне неубедительно, и она, обрадованная, начала шуровать руками все быстрее, нащупывая слабое место, увеличивающееся и твердевшее с каждой секундой.
– Прекрати, – приглушенно взвыл он.
– А то – что?
– Прекрати. Вдруг кто войдет…
– Я заперла дверь, – похвасталась Наталья. Сергей повернулся и пару мгновений смотрел ей в глаза, а потом ухмыльнулся, но как-то невесело.
– Предусмотрительная ты моя.
Она наконец-то сдернула с него штаны, следом трусы и, пообещав блаженство блудливым взглядом, медленно опустилась на колени, скользя руками по его груди и животу. Он не стал долго сопротивляться и, судорожно выдохнув, сунул свое вздымающееся достоинство в готовый к ласкам рот.
Несколько минут в комнате было слышно только прерывистое сопение.
Наталья оторвалась от своего занятия задолго до кульминации, зная, когда та наступает, смела со стола канцелярские принадлежности и сказала:
– Ну, давай, трахни меня.
– Что, прямо на столе? – изумился тот, но глаза застилала знакомая маслянистая пленка желания. Она стянула юбку и колготки, швырнула одежду на пол и, ухватив Сергея за галстук, потащила к себе, впиваясь в губы поцелуем, который сама оценила как невероятно страстный. Он моментально сунул язык ей в рот, а руками вцепился в бедра, прижимаясь теснее, а потом входя уверенными, грубыми рывками, не приносившими ей особого удовольствия. Стол отчаянно скрипел, любовник покряхтывал, а Наталья постанывала, удовлетворенно отмечая, что в приемной наверняка все слышно.
Оттого, что происходило все едва ли не в общественном месте, секс получился экстремальным, но в плане удовольствия так себе, на троечку.
– Что это тебе в голову вдруг взбрело? – спросил Сергей, переводя дыхание.
– Захотелось, – пояснила она и оттолкнула его. – Слезь с меня, я оденусь.
– Захотелось? И все?
– А что такого? Или ты считаешь, что хочется только мужикам? Тебе не приходило в голову, что все не так?
Он топтался на месте в спущенных штанах, как стреноженный конь, а потом стал натягивать их, поглядывая на гостью.
– Ты решила оставить все как есть?
Она откинула голову в светлых кудряшках назад и неестественно рассмеялась, неумело копируя Мэрилин Монро.
– Я решила дать тебе еще один шанс подумать. Таких, как я, не бросают. Запомни это, когда снова почувствуешь себя альфа-самцом.
– Где ты набралась этой пошлости? – поморщился он. – Говоришь как третьесортная актриска из пошлого сериала. Фу.
Женщина мгновенно вскипела.
– Это я – фу?
– Это твои реплики – фу. Наташ, я же тебе сказал: ты меня вполне устраиваешь в качестве любовницы. И даже твой визит сюда я способен оценить, хотя, кажется, просил не делать ничего такого на людях.
– Со мной что, и на людях стыдно показаться? – вспыхнула она, торопливо одеваясь. Сергей вздохнул.
– Наташ, я женатый человек.
– И что?
– И то. Я не буду разводиться и не хочу, чтобы ты компрометировала меня перед коллегами. Они знают меня, знают Иру. Пойдут сплетни, а мне это ни к чему.
– То есть ты любишь не меня, а ее?
– Я никогда не говорил, что люблю тебя.
Она повернула ключ в двери и взялась за ручку.
– Пару минут назад ты о ней не вспоминал, – хмыкнула Наталья и вышла с гордо поднятой головой.
Жить вместе и делать вид, что ничего не произошло, не получалось.
Сергей всю неделю хотел поговорить, появляясь в дверях комнаты сперва с виноватым видом, потом – с раздраженным. Однако Ирина отвергала вялые попытки наладить мир. Каждый раз, стоило ей наткнуться на лицо мужа, в нос била удушливая волна сладкого запаха, а в висок вонзалось невыносимо жгучее копье боли. Потому каждый раз она уклонялась от разговора по душам, запиралась в спальне и, забравшись под одеяло прямо в одежде, ждала, пока нагреется пустая постель, чтобы потом раздеться и заснуть, наглотавшись «ново-пассита».
К следующим выходным, когда в центре творчества починили трубы, муж решил собрать вещи и съехать.
– Я думаю, так будет лучше, – хмуро сказал он, утаптывая вещи в чемодан. Ирина наблюдала вполглаза, отметив про себя, что вещи потом будут мятыми, но вмешиваться в процесс не стала. – Поживу у родителей. Глядишь, ты остынешь и перестанешь вот это…
Он неопределенно покрутил рукой в воздухе.
– Что – это? – вяло поинтересовалась Ирина.
– Это.
– Может, конкретизируешь, что я должна «перестать»?
Супруг отодвинул чемодан, сел на кровать и поморщился.
– Делать вид, что тебе не все равно, – с ядовитой горечью произнес он. – Или ты полагаешь, мне не надоела эта холодная война? Думаешь, приятно приходить домой и видеть твое лицо, сидеть за столом напротив и думать: «Сейчас она мне вилку в руку воткнет».
– Раньше надо было думать, – безразлично ответила она.
– Я и раньше думал. А ты обо мне думала? Хотела что-то изменить? Чувствовала, что мы живем уже… по инерции?
Ирина не стала отвечать, ушла на кухню, сварила кофе и, пока Сергей бегал по квартире, собирая барахло в одну кучу, забралась с ногами на подоконник, сдвинув горшки с цветами, и уставилась на улицу.
Всю неделю они избегали смотреть друг на друга, спали порознь и даже по утрам, одновременно выходя из дома, спускались по лестнице порознь, выжидая, кто первым выйдет из дверей. Шалава соседка, изредка попадаясь во дворе, шарахалась к стенке, увидев ее, а на Сергея смотрела зло. Видимо, там тоже все пошло не гладко, но Ирина не спрашивала, хотя ловила себя на том, что тайком обнюхивает его одежду.
Сладкими духами больше не пахло. Одежда источала привычный аромат «Фаренгейта» и крепких сигарет. Даже странно.
За окном все так же гонялись друг за другом машины, бежали под дождем люди – словом, ничего интересного. Ирина перевела взгляд на цветы и зачем-то потрогала плотный лист фикуса, который вроде как надумал желтеть. Кавардак мыслей никак не устаканивался, и она не могла понять, что чувствует, кроме злости и обиды.
Муж ввалился в кухню, пошарил на полках и, поглядывая на нее, заглянул в турку и нацедил себе полчашки кофе, которую выпил стоя, не поворачиваясь к окну. В кухне моментально повисла атмосфера напряжения и враждебности. Супруга молчала, медленно прихлебывала кофе из кружки, словно смаковала, хотя тот остыл и был невкусным.
– Я договорился в автосервисе, – негромко сказал он. – Машину можешь забрать послезавтра.
– Хорошо.
– Может, тебе денег оставить?
– Оставь себе. Или…
Хотела сказать: «или этой», а еще добавить «своей курортной», как в старой комедии, но это было бы полным выпадением из образа – и промолчала. Муж тем не менее все понял. Уголки его губ дрогнули. Он потоптался на месте, со вздохом поставил чашку на стол и пошел к выходу.
– Почему ты думаешь, что мне все равно? – спросила Ирина. Сергей остановился на миг, пожал плечами.
– По-моему, тебе давно все равно, как я живу, с кем сплю и что происходит в моей жизни за пределами квартиры. А еще думаю, тебе всегда было на это наплевать.
Ирина предпочла не отвечать. Да и что тут скажешь? Муж знал ее слишком хорошо, чтобы ошибиться, и сейчас, держась с оскорбленным видом, она понимала уголком сознания, что он прав… Но не двинулась с места, глядя, как тот пыхтит, таща к двери набитый чемодан.
– Знаешь, – сказал Сергей, стоя в дверях, – в разрыве всегда виноваты двое. Так что подумай над этим.
– Непременно, – процедила она сквозь зубы. Он помолчал, а потом, бросив небрежное «пока», закрыл за собой дверь. Тихо, не хлопнул, надо признать. Интеллигентный уход интеллигентного мужчины. Мечта.
Что ж так тошно-то?
Ирина сварила себе еще одну чашку кофе, от которого уже горело в животе, нашла пульт от музыкального центра и бестолково потыкала в кнопки, выбрав нужную композицию. Ей не хотелось слушать ничего серьезного: ни Моцарта, ни Баха, ни Чайковского – слишком сильных для ее оголенных нервов. Классика заставила бы ее страдать, а этого не хотелось, хотя для веселья не было повода.
И когда из динамиков ударил старый хит, женщина не выдержала и расплакалась, чувствуя, как треснула заледеневшая душа.
Can’t ever keep from falling apart
At the seams
Cannot believe you’re taking my heart
To pieces
Так и не научилась не расходиться
По швам…Не могу поверить, что ты разбиваешь
Мое сердце на части…
Duran Duran «Come Undone»
О том, насколько быстро распространяются слухи, Ирина не имела ни малейшего представления. Сама она ничьей жизнью не интересовалась и услышанное не комментировала и уж тем более не пересказывала. Прожив в доме после замужества больше десяти лет, она до сих пор не знала, чем живут соседи, не помнила, как зовут их детей, и не замечала, когда кто-то покупал новую машину, пока та не громоздилась перед воротами, нахально перегораживая выезд. Разумеется, она слышала о похождениях шалавы Наташки, периодически обозревала ее новых кавалеров, здоровалась с соседями по лестничной клетке и не давала в долг пацанам из десятой квартиры, потому что те не отдавали. Однако все это задевало ее лишь краешком. Личная жизнь окружающих Ирину интересовала так же, как вероятность жизни на Марсе, то есть относительно. И до ухода мужа ей казалось, что и ее семья интересует соседей постольку-поскольку.
Оказалось, что она глубоко заблуждалась. Служба внешней разведки в доме была поставлена на высшем уровне. Точно так же, как система оповещения.
Муж ушел в субботу, выволок чемодан во двор, затолкал его в багажник и уехал. Ирина наблюдала за этим из окна. Во дворе не было ни души. Бог его знает, кто еще пялился на это из окон. Не то действо, чтобы вызвать интерес.
В воскресенье, поприветствовав себя очередным «гутен моргеном», Ирина на цыпочках спускалась по лестнице, надеясь проскочить мимо дверей Стеши. Попытка вновь не увенчалась успехом. Сделав шаг с площадки на ступеньку, Ирина услышала, как скрипнула приоткрываемая дверь.