Страница:
а) только от человеческого общества с сохранением полноценного контакта с остальным окружающим миром – социальная депривация. Состояние наиболее присуще одиночным путешественникам, отшельникам, космонавтам;
б) полностью от человеческого общества и значительным ограничением контакта с остальным миром, как правило, одиночные заключения в тюрьмах;
с) полная изоляция человека от действительности, наблюдаемая в научных опытах, в том числе в флоат-камерах Джона Лилли.
Справедливости ради надо отметить, что, подобно змеиному яду, изоляция только в больших дозах смертельна, в микроскопических она оказывает благотворное воздействие на людей. Практика отшельничества, являясь, по сути, разновидностью социальной депривации, использовалась практически всеми религиями мира. Человек, ставя себя в условия полного отсутствия контакта с другими людьми, устраняя речевую, эмоциональную и социальную практику информационного обмена из своей жизни, достигал весьма необычных состояний, как физических, так и душевных. В наши дни с помощью сенсорной депривации (используя кабинеты релаксации, флоат-камеры Дж. Лилли) успешно проводят позитивную коррекцию тревожного душевного состояния человека, справляются с хронической усталостью, благополучно излечивают депрессии и последствия шоков и стрессов. Однако предметом нашего разговора является скорее болезнь, чем лекарство, ибо то, что нас губит, скорее говорит о том, что мы есть.
Голословность – худшее качество исследователя, и потому обратимся даже не к сухим протоколам научных наблюдений, а к воспоминаниям участников событий.
Так, например, в дневнике космонавта В. Н. Волкова мы находим следующую запись: «Слежу за приборами, иногда бросаю взгляд через иллюминаторы на летящую в темноте Землю. В шлемофонах характерное потрескивание эфира… Внизу летела земная ночь. И вдруг из этой ночи донесся лай собаки. Обыкновенной собаки, может, даже простой дворняжки. Показалось? Напряг весь свой слух… точно: лаяла собака… И потом… стал отчетливо слышен плач ребенка. И какие-то голоса. И снова – земной плач ребенка». Радисты наземных станций по управлению полетом, прослушивая эфир на этих же волнах, никакого лая собаки и плача ребенка не слышали»[17].
«При длительном нахождении в условиях сенсорной недостаточности и одиночества воспоминания и фантазии превращаются в галлюцинации, являющиеся признаком развития психического расстройства. Примером перехода может служить самонаблюдение английского моряка Слокома, который в конце прошлого века на яхте «Спрей» в одиночестве совершил кругосветное путешествие. Плавание длилось три года. Этот отважный моряк однажды, отравившись брынзой, не мог управлять яхтой. Он привязал штурвал, а сам лег спать в каюте. «Когда очнулся, – рассказывал Слоком, – сразу понял, что «Спрей» плывет в бушующем море. Выглянув наружу, я, к моему изумлению, обнаружил у штурвала высокого человека… Можно представить, каково было мое удивление! Одет он был как иностранный моряк, широкая красная шапка свисала петушиным гребнем над левым ухом, а лицо было обрамлено густыми черными бакенбардами. В любой части земного шара его приняли бы за пирата. Рассматривая его грозный облик, я позабыл о шторме и думал лишь о том, собирается ли чужеземец перерезать мне горло; он, кажется, угадал мои мысли. «Синьор, – сказал он, приподнимая шапку, – я не собираюсь причинить вам зло… Я вольный моряк из экипажа Колумба и ни в чем не грешен, кроме контрабанды. Я рулевой с «Пинты» (одно из судов Колумба) и пришел вам помочь… Ложитесь, синьор капитан, я буду править вашим судном всю ночь»[18].
Когда знаменитого парусного капитана Френсиса Чичестера, обошедшего на яхте «Джипси Мот» в одиночку вокруг света, спросили, что от него потребовало наибольшей выдержки и максимальной затраты душевных сил, он однозначно ответил: «Одиночество».
Многие, в том числе и сильные духом люди не выдерживали одиночества. Так, известный мореплаватель Уильям Уиллис вспоминает: «В прошлую войну многие моряки в одиночестве дрейфовали в океане в шлюпке или на плоту, после того, как их товарищи погибли от ран или голода. Мне пришлось плавать с такими матросами, и я знал, что с ними произошло. Мы так и говорили про них: «Помешались на плоту»[19].
В научных наблюдениях за космонавтами отмечено, что «…с увеличением продолжительности сенсорной депривации происходит ослабление внимания и интеллектуальных процессов: «путаются мысли», «невозможно на чем-либо сосредоточиться». Почти все испытуемые отмечали быструю утомляемость при предъявлении тестов на сообразительность, указывали на невозможность последовательно обдумывать тепличные ситуации («мысли стали короткими, перебивают друг друга, часто разбегаются»), В экстремальных условиях на этапе неустойчивой деятельности людей в их психическом статусе наблюдаются следующие изменения: снижение настроения (вялость, апатия, заторможенность), временами сменяющееся эйфорией, раздражительностью, вспыльчивостью; нарушения сна; нарушения способности сосредоточиться, т. е. ослабление внимания; снижение умственной работоспособности и ухудшение процессов памяти. Вся эта симптоматика укладывается в астенический синдром (истощение нервной системы).
При снижении настроения и активности у космонавтов во время полета имело место увеличение низкочастотных потенциалов на электроэнцефалограмме, что расценивается как развитие тормозного процесса. С увеличением времени пребывания на арктических станциях у зимовщиков также обнаруживалось смещение ритмов биопотенциалов мозга в сторону низких частот. Эти изменения коррелировали с эмоциональными состояниями полярников: отмечались меланхолия, апатия, в отдельных случаях – выраженная депрессия.
Таким образом, на определенном этапе воздействия… в коре полушарий возникают гипнотические состояния, которые… препятствуют гибкому и быстрому процессу отражения изменяющейся обстановки и нормальному течению психических процессов, что и вызывает появление отрицательных эмоций»[20].
Как видим, даже в этом, наиболее щадящем режиме одиночества восприятие себя и мира искажается. Морякам чудятся собратья минувших веков, космонавтам – псы в безбрежном космосе, и надо ли говорить о том, что в таком состоянии недалеко до встреч с летающими тарелками и бесед с Всевышним, которым мы и в обыденной-то жизни предаемся.
Если подобное происходит с людьми, которые добровольно выбирают свой путь и при этом не лишены контакта с окружающим пусть и безлюдным миром и зачастую должны бороться за свою жизнь или выполнять порученные им задания, насыщая свой день и свой мозг, то в случае одиночного заключения в тюрьмах мы сталкиваемся с более тяжкой и зачастую безвыходной ситуацией.
«Широкое применение одиночного заключения в тюрьмах в начале 19-ого столетия хорошо известно, и его последствия для заключенных были подробно описаны в медицинских журналах того времени… Примеры включают отчет за 1854 год главного врача тюрьмы г. Галле, Германия, который наблюдал среди содержавшихся в изоляции заключенных то, что он назвал «тюремным психозом», и пришел к заключению, что «длительная полная изоляция имеет очень вредные последствия для тела и души и, по всей видимости, предрасполагает к галлюцинациям» и поэтому должна быть немедленно прекращена. В отчете за 1863 год сообщается о ярких галлюцинациях, бреде, чувстве страха и психомоторном возбуждении, отмечавшихся у 84 заключенных, страдавших оттого, что его авторы назвали «психозом одиночного заключения»…
Аналогичные результаты наблюдений были получены в Англии, где в 1850 году, например, 32 из каждых 1000 заключенных должны были быть переведены из одиночных камер в тюрьме Пентонвилла вследствие умопомешательства, по сравнению с 5,8 заключенными на 1000 в тюрьмах, не практиковавших одиночное заключение. В США «Общество тюремной дисциплины» в Бостоне, которое принимало участие в разработке «раздельной» или «пенсильванской» системы одиночного заключения, уже в 1839 году сообщало о серьезных психических проблемах среди содержавшихся в одиночных камерах заключенных, включая галлюцинации и слабоумие (приводится у Scharff-Smith, 2004). Несколько лет спустя, ссылаясь на подобные сообщения, американский Верховный Суд отметил, что последствия одиночного заключения были таковы, что «значительное число заключенных… впало в состояние, близкое к состоянию эмбриона…, а другие превратились в буйно помешанных». (Дело Mendley, 1890:167-8)… Осознание того, что одиночное заключение вместо предназначавшейся ему роли средства «излечения от недуга преступности» приводило к развитию у заключенных психических заболеваний, стало одной из главных причин демонтажа к концу 19-ого столетия в Европе и Северной Америке тюрем изолированного содержания заключенных.
Все же, хотя широкомасштабное применение одиночного заключения и прекратилось, эта практика оставалась неотъемлемой частью тюремных систем, и, как было отмечено выше, в прошедшем десятилетии во многих юрисдикциях использование одиночного заключения только возросло. В течение многих лет исследователи продолжили сообщать об отрицательных последствиях, связанных с одиночным заключением, и результаты их исследований поразительно схожи с результатами, полученными их коллегами в прошлом[21].
Одно из самых тягостных состояний, приводящих к психическим нарушениям в условиях одиночного тюремного заключения – это безделье, скука, монотонность.
По словам одного из заключенных: «Скука – главный враг. Сенсорная депривация – образ жизни. Заняться просто нечем. Запритесь в одиночестве в своей ванной комнате, не имея никаких личных вещей, и попробуйте представить себе годы такого существования, неделя за неделей. Это начинает вас медленно разрушать, психически и физически…»
…«Вы сидите в одиночке, томясь от ничтожности, не только вашей собственной, но ничтожности общества, других людей, мира. Летаргия месяцев, которые складываются в годы пребывания в камере в полном одиночестве, подобно плющу обвивает каждое физическое действие живого организма и медленно удушает его; ужасный распад действительно ничтожного существования. Вы больше не делаете отжимания от пола или другие физические упражнения в своей маленькой камере; вы больше не ходите по камере (четыре шага вперед, четыре – назад). Вы больше не мастурбируете; вы не можете вызвать в воображении никаких эротических образов… Время в камере опускается как крышка на гроб, в котором вы лежите, и смотрите на нее, как она медленно над вами закрывается… Одиночное заключение в тюрьме способно изменить онтологические свойства камня (Abbott 1982:44–45)»[22].
Испытанием при тюремном заключении являются и тягостные примеры сломавшихся соседей.
«Видеть и слышать, как не выдерживают, «ломаются» другие заключенные – уже само по себе тяжелое испытание, о чем писал Анри Шаррьер («Мотылек»), повествуя о проведенном им в условиях изоляции времени на острове Дьявола, французской колонии для уголовных преступников в Гайане: «Очень много самоубийств и совершенно обезумевших людей вокруг меня… Тягостно слышать, как они кричат, плачут или стонут в течение многих часов или даже дней подряд». Сам он выживал в течение восьми лет в одиночном заключении за счет своего воображения: «благодаря моему блужданию среди звезд у меня крайне редко случались длительные периоды отчаяния. Мне удавалось довольно быстро преодолевать их, и я тотчас же придумывал себе реальное или воображаемое путешествие, которое рассеет черные мысли» (Henry Charriere, 1970:354–356). Одна из проблем подобных приемов – это то, что границы между фантазией и реальностью могут стать слишком расплывчатыми, что произошло с одной бывшей заключенной, которая регулярно «покидала свое тело», чтобы «путешествовать» во внешнем мире. Эти «путешествия» были не мечтами, а внетелесными (астральными) переживаниями, из которых иногда, по ее словам, было «действительно трудно вернуться»[23].
…У британского заключенного Дуга Уэйкфилда были несколько менее приятные галлюцинации после пребывания какого-то времени в условиях изоляции: «обычно в виде пауков и насекомых, ползающих по полу, кровати и стенам, и в эти моменты часто слышались голоса и странные звуки» (Wakefield 1980:28). Представляя себя, как окончившего 1000-дневные высшие курсы содержания в условиях изоляции, он писал: «фантазирование и мечтание становятся преобладающим времяпрепровождением, и очевидная опасность здесь заключается в том, что эта практика может стать постоянным свойством ума, неблагоприятным последствием чего является то, что временами ты не знаешь, пребываешь ли ты в реальности или в воображаемом мире»[24].
Имеются и медицинские подтверждения снижения умственной активности как следствия снижении притока сигналов к мозгу. «В одном исследовании… было высказано мнение, что… «снижение притока сенсорных сигналов через сенсорное ограничение приводит к снижению умственной (психической) активности, неспособности сконцентрироваться, снижению способности планировать и мотивации вместе со снижением активности в речи и моторных системах… В тюремной жизни скука порождает скуку. Снижение стимуляции ведет к умственной бездеятельности, нежеланию учиться и связанному с этим снижению способности планировать, мотивации и физической активности (Scott and Gendreau, 1969:338).
Чтобы оценить эту гипотезу, ежедневно измерялась активность мозга содержавшихся в условиях изоляции заключенных. Исследователи обнаружили, что после семи дней изоляции имеет место снижение активности мозга. Это снижение «коррелировало с безразличным, апатичным поведением… и со снижением поведения, направленного на поиск стимуляции. До семи дней снижение ЭЭГ обратимо, но при более длительной депривации этого может и не произойти» (Scott and Gendreau, там же)»[25].
Казалось бы, тяготы одиночного заключения проистекают от того, что ему подвержены лица, не вполне здоровые в психическом плане, о чем говорит хотя бы их асоциальность или поведение, нарушающее общественные нормы.
«В Англии и Уэльсе исследование причин заболеваемости заключенных, проведенное Национальным статистическим управлением в 1998 году, показало, что только 10 % заключенных не имели какого-либо невротического расстройства, психотического расстройства, расстройства принятых норм личности или не злоупотребляли бы лекарственными препаратами, а у многих были выявлены или одновременно все перечисленные отклонения (исследование психической заболеваемости Национального статистического управления, 1998)… Эти обстоятельства делают заключенных особенно уязвимыми для воздействия изоляции, сниженной активности, недостаточной стимуляции и утраты контроля над своей жизнью»[26].
Однако опыты с добровольцами подтверждают негативный характер длительного одиночества для любых лиц. В экспериментальных исследованиях с участием добровольцев сообщалось об относительно недолгой переносимости изоляции. Хотя такие исследования не равнозначны принудительной изоляции в тюрьмах, где заключенные не вправе завершить эксперимент в любое время, их результаты служат иллюстрацией того, какое сильное воздействие изоляция оказывает на людей. «В одном исследовании, имевшем целью измерить уровни переносимости изоляции, около двух третей добровольных участников были в состоянии оставаться в изолированном помещении от трех до четырнадцати дней (Zucrerman, 1964:255–276). В другом исследовании двадцать добровольных участников эксперимента были помещены каждый отдельно в звуконепроницаемую комнату, и их попросили оставаться там столько, сколько они смогут. Среднее время «побега» составляло 29,24 часов для мужчин и 48,70 часов для женщин. Ни один из участников эксперимента не выдержал пребывания в «звуконепроницаемой комнате» больше четырех дней (Smith and Lewty, 1959:342–345). Там, где время нахождения в изоляции заранее не оговаривалось, было достаточно двух часов, чтобы вызвать смятение и страх потерять рассудок» (Solomon и др. 1961)[27].
В то же время огромное значение на психическое состояние в тюремной изоляции имеет сила духа заключенных. «Некоторые политические узники, например, продемонстрировали поразительную способность восстанавливать прежнее физическое и душевное состояние во время длительных периодов заключения. Это не означает, что испытание было легким. Рассказывая о своем пребывании на острове Роббен, Нельсон Мандела пишет: «Для меня одиночное заключение было самой отвратительной стороной тюремной жизни. Нет ни конца, ни начала; есть только рассудок, который может начать выкидывать всякие фокусы. Это мне померещилось или было наяву? Во всем начинаешь сомневаться (Нельсон Мандела, «Долгий путь к свободе», 1995). Лидеры движения Тупамаро в Уругвае, которых содержали в тюрьме в условиях полной изоляции (им ни с кем не позволяли общаться, пищу им доставляли через окошко в двери камеры охранники, у которых был приказ не вступать с ними ни в какие разговоры) в течение нескольких лет в 1970-ые годы, утверждали, что одиночное заключение было самым худшим видом пытки; один заключенный заявил, что «электричество (пытка) – это просто детские игрушки по сравнению с длительным одиночеством» (Приводится в Reyes, 2007:607)»[28].
Справедливости ради надо сказать, что по окончании одиночного заключения, вернувшись в человеческой общество, индивид в большинстве случаев возвращается к своему обычному психическому состоянию, хотя и долгое время спустя испытывает его вредные воздействия в виде неспособности общаться с людьми.
Из русских источников на этот счет – пагубности одиночного тюремного заключения – достаточно представить самонаблюдения русских революционеров, подвергшихся одиночному заключению. «Декабрист Беляев в своих воспоминаниях о пребывании в Петропавловской крепости рассказывает: «Одиночное, гробовое заключение ужасно… То полное заключение, какому мы сначала подвергались в крепости, хуже казни». Ему вторит декабрист Зубков: «Изобретатели виселицы и обезглавливания – благодетели человечества; придумавший одиночное заключение – подлый негодяй; это наказание не телесное, но духовное. Тот, кто не сидел в одиночном заключении, не может представить себе, что это такое». Революционер М. А. Бакунин в одном из писем сообщал: «Ах, мои дорогие друзья, поверьте, всякая смерть лучше этого одиночного заключения, столь восхваляемого американскими филантропами!». Э. Тельман в письме другу писал: «Раньше я никогда не чувствовал и не представлял себе так реально, что значит находиться в одиночном заключении и быть изолированным от людей, какое психологическое воздействие это оказывает с течением времени на думающего человека, если он присужден так жить годами». «Безумие, – пишет советский историк М. Н. Гернет, – было для узников почти неизбежным уделом при более длительных сроках пребывания в крепости». Немецкий психиатр Э. Крепелин в своей классификации психических болезней выделил группу «тюремных психозов», к которым он относит галлюцинаторно-параноидные психозы, протекающие при ясном сознании и возникающие обычно при длительном одиночном заключении»[29].
О последствиях же лишения человека полного контакта с миром мы можем только догадываться. Опыты, которые проводились на этот счет, и, слава богу, что это были только опыты, повторяют описанное выше.
В психологии был сделан ряд попыток имитировать сенсорную депривацию. В Университете Мак-Гилла сотрудниками Д. Хебба в 1957 г. был организован и проведен следующий эксперимент.
«Группе студентов колледжа платили $20 в день за то, чтобы они ничего не делали. Им нужно было только лежать на удобной кровати с полупрозрачной повязкой на глазах, позволявшей видеть рассеянный свет, но не дававшей возможности четко различать объекты. Через наушники участники эксперимента постоянно слышали легкий шум. В комнате монотонно жужжал вентилятор. На руки испытуемых надевали хлопчатобумажные перчатки и картонные муфты, выступавшие за кончики пальцев и сводившие к минимуму тактильную стимуляцию. Уже через несколько часов пребывания в подобной изоляции затруднялось целенаправленное мышление, не удавалось ни на чем сосредоточить внимание, становилась повышенной внушаемость. Настроение колебалось от крайней раздраженности до легкого веселья. Испытуемые ощущали невероятную скуку, мечтая о любом стимуле, а получив его, чувствовали себя неспособными отреагировать, выполнить задание или не желали предпринимать для этого никаких усилий. Способность решать простые умственные задачи заметно снижалась, причем данное снижение имело место еще 12–24 часа после окончания изоляции. Хотя каждый час изоляции оплачивался, большинство студентов не смогли выдержать такие условия более 72 часов. У тех, кто оставался дольше, появлялись, как правило, яркие галлюцинации и бредовые идеи.
Еще одна экспериментальная ситуация, предполагающая высокую степень депривации – «изоляционная ванна» Дж. Лилли. Испытуемых, снаряженных дыхательным аппаратом с непрозрачной маской, полностью погружали в резервуар с теплой, медленно протекающей водой, где они находились в свободном, «невесомом» состоянии, стараясь, согласно инструкции, двигаться как можно меньше. В этих условиях уже приблизительно после 1 часа у испытуемых появлялись внутреннее напряжение и интенсивный сенсорный голод. Через 2–3 часа возникали визуальные галлюцинаторные переживания, сохранявшиеся частично и после окончания эксперимента. Наблюдались выраженные нарушения познавательной деятельности, стрессовые реакции. Многие бросали эксперимент раньше намеченного срока.
Все эксперименты демонстрируют в целом сходные явления, подтверждая, что потребность в сенсорной стимуляции со стороны разнообразной окружающей среды – фундаментальная потребность организма. В отсутствие такой стимуляции нарушается умственная деятельность, и возникают личностные расстройства»[30].
Таким образом «сенсорная депривация может вызвать у человека временный психоз или стать причиной временных психических нарушений. При длительной сенсорной депривации возможны органические изменения или возникновение условий для их возникновения. Недостаточная стимуляция мозга может привести, даже косвенно, к дегенеративным изменениям в нервных клетках. Можно предположить, что существует биологическая цепочка, ведущая от эмоциональной и сенсорной депривации через апатию к дегенеративным изменениям и смерти. В этом смысле ощущение сенсорного голода следует считать важнейшим состоянием для жизни человеческого организма, по сути, таким же, как и ощущение пищевого голода. У сенсорного голода очень много общего с пищевым голодом, причем не только в биологическом, а и в психологическом, и социальном плане»[31].
Что же такое происходит в человеке, что лишение контакта с миром лишает его разума?
Мы не зря столь подробно обсуждали вышеизложенные темы, что из них следуют три очевидных обстоятельства.
Первое из них состоит в том, что у представителя рода Гомо сапиенс есть такие особенности или качества, наличие которых позволяет говорить о нем, как о человеке – существе, качественно отличающимся от животных, а их отсутствие, напротив – о его человеческой ущербности.
Второе: эти человеческие качества приобретаются индивидом исключительно при условии нахождения в первые годы жизни в человеческом обществе.
Третье: эти человеческие качества не являются раз и навсегда приобретенными, но могут быть искажены и даже утрачены при изоляции от людей и тем более при полной утрате контакта с окружающим миром.
б) полностью от человеческого общества и значительным ограничением контакта с остальным миром, как правило, одиночные заключения в тюрьмах;
с) полная изоляция человека от действительности, наблюдаемая в научных опытах, в том числе в флоат-камерах Джона Лилли.
Справедливости ради надо отметить, что, подобно змеиному яду, изоляция только в больших дозах смертельна, в микроскопических она оказывает благотворное воздействие на людей. Практика отшельничества, являясь, по сути, разновидностью социальной депривации, использовалась практически всеми религиями мира. Человек, ставя себя в условия полного отсутствия контакта с другими людьми, устраняя речевую, эмоциональную и социальную практику информационного обмена из своей жизни, достигал весьма необычных состояний, как физических, так и душевных. В наши дни с помощью сенсорной депривации (используя кабинеты релаксации, флоат-камеры Дж. Лилли) успешно проводят позитивную коррекцию тревожного душевного состояния человека, справляются с хронической усталостью, благополучно излечивают депрессии и последствия шоков и стрессов. Однако предметом нашего разговора является скорее болезнь, чем лекарство, ибо то, что нас губит, скорее говорит о том, что мы есть.
Голословность – худшее качество исследователя, и потому обратимся даже не к сухим протоколам научных наблюдений, а к воспоминаниям участников событий.
Так, например, в дневнике космонавта В. Н. Волкова мы находим следующую запись: «Слежу за приборами, иногда бросаю взгляд через иллюминаторы на летящую в темноте Землю. В шлемофонах характерное потрескивание эфира… Внизу летела земная ночь. И вдруг из этой ночи донесся лай собаки. Обыкновенной собаки, может, даже простой дворняжки. Показалось? Напряг весь свой слух… точно: лаяла собака… И потом… стал отчетливо слышен плач ребенка. И какие-то голоса. И снова – земной плач ребенка». Радисты наземных станций по управлению полетом, прослушивая эфир на этих же волнах, никакого лая собаки и плача ребенка не слышали»[17].
«При длительном нахождении в условиях сенсорной недостаточности и одиночества воспоминания и фантазии превращаются в галлюцинации, являющиеся признаком развития психического расстройства. Примером перехода может служить самонаблюдение английского моряка Слокома, который в конце прошлого века на яхте «Спрей» в одиночестве совершил кругосветное путешествие. Плавание длилось три года. Этот отважный моряк однажды, отравившись брынзой, не мог управлять яхтой. Он привязал штурвал, а сам лег спать в каюте. «Когда очнулся, – рассказывал Слоком, – сразу понял, что «Спрей» плывет в бушующем море. Выглянув наружу, я, к моему изумлению, обнаружил у штурвала высокого человека… Можно представить, каково было мое удивление! Одет он был как иностранный моряк, широкая красная шапка свисала петушиным гребнем над левым ухом, а лицо было обрамлено густыми черными бакенбардами. В любой части земного шара его приняли бы за пирата. Рассматривая его грозный облик, я позабыл о шторме и думал лишь о том, собирается ли чужеземец перерезать мне горло; он, кажется, угадал мои мысли. «Синьор, – сказал он, приподнимая шапку, – я не собираюсь причинить вам зло… Я вольный моряк из экипажа Колумба и ни в чем не грешен, кроме контрабанды. Я рулевой с «Пинты» (одно из судов Колумба) и пришел вам помочь… Ложитесь, синьор капитан, я буду править вашим судном всю ночь»[18].
Когда знаменитого парусного капитана Френсиса Чичестера, обошедшего на яхте «Джипси Мот» в одиночку вокруг света, спросили, что от него потребовало наибольшей выдержки и максимальной затраты душевных сил, он однозначно ответил: «Одиночество».
Многие, в том числе и сильные духом люди не выдерживали одиночества. Так, известный мореплаватель Уильям Уиллис вспоминает: «В прошлую войну многие моряки в одиночестве дрейфовали в океане в шлюпке или на плоту, после того, как их товарищи погибли от ран или голода. Мне пришлось плавать с такими матросами, и я знал, что с ними произошло. Мы так и говорили про них: «Помешались на плоту»[19].
В научных наблюдениях за космонавтами отмечено, что «…с увеличением продолжительности сенсорной депривации происходит ослабление внимания и интеллектуальных процессов: «путаются мысли», «невозможно на чем-либо сосредоточиться». Почти все испытуемые отмечали быструю утомляемость при предъявлении тестов на сообразительность, указывали на невозможность последовательно обдумывать тепличные ситуации («мысли стали короткими, перебивают друг друга, часто разбегаются»), В экстремальных условиях на этапе неустойчивой деятельности людей в их психическом статусе наблюдаются следующие изменения: снижение настроения (вялость, апатия, заторможенность), временами сменяющееся эйфорией, раздражительностью, вспыльчивостью; нарушения сна; нарушения способности сосредоточиться, т. е. ослабление внимания; снижение умственной работоспособности и ухудшение процессов памяти. Вся эта симптоматика укладывается в астенический синдром (истощение нервной системы).
При снижении настроения и активности у космонавтов во время полета имело место увеличение низкочастотных потенциалов на электроэнцефалограмме, что расценивается как развитие тормозного процесса. С увеличением времени пребывания на арктических станциях у зимовщиков также обнаруживалось смещение ритмов биопотенциалов мозга в сторону низких частот. Эти изменения коррелировали с эмоциональными состояниями полярников: отмечались меланхолия, апатия, в отдельных случаях – выраженная депрессия.
Таким образом, на определенном этапе воздействия… в коре полушарий возникают гипнотические состояния, которые… препятствуют гибкому и быстрому процессу отражения изменяющейся обстановки и нормальному течению психических процессов, что и вызывает появление отрицательных эмоций»[20].
Как видим, даже в этом, наиболее щадящем режиме одиночества восприятие себя и мира искажается. Морякам чудятся собратья минувших веков, космонавтам – псы в безбрежном космосе, и надо ли говорить о том, что в таком состоянии недалеко до встреч с летающими тарелками и бесед с Всевышним, которым мы и в обыденной-то жизни предаемся.
Если подобное происходит с людьми, которые добровольно выбирают свой путь и при этом не лишены контакта с окружающим пусть и безлюдным миром и зачастую должны бороться за свою жизнь или выполнять порученные им задания, насыщая свой день и свой мозг, то в случае одиночного заключения в тюрьмах мы сталкиваемся с более тяжкой и зачастую безвыходной ситуацией.
«Широкое применение одиночного заключения в тюрьмах в начале 19-ого столетия хорошо известно, и его последствия для заключенных были подробно описаны в медицинских журналах того времени… Примеры включают отчет за 1854 год главного врача тюрьмы г. Галле, Германия, который наблюдал среди содержавшихся в изоляции заключенных то, что он назвал «тюремным психозом», и пришел к заключению, что «длительная полная изоляция имеет очень вредные последствия для тела и души и, по всей видимости, предрасполагает к галлюцинациям» и поэтому должна быть немедленно прекращена. В отчете за 1863 год сообщается о ярких галлюцинациях, бреде, чувстве страха и психомоторном возбуждении, отмечавшихся у 84 заключенных, страдавших оттого, что его авторы назвали «психозом одиночного заключения»…
Аналогичные результаты наблюдений были получены в Англии, где в 1850 году, например, 32 из каждых 1000 заключенных должны были быть переведены из одиночных камер в тюрьме Пентонвилла вследствие умопомешательства, по сравнению с 5,8 заключенными на 1000 в тюрьмах, не практиковавших одиночное заключение. В США «Общество тюремной дисциплины» в Бостоне, которое принимало участие в разработке «раздельной» или «пенсильванской» системы одиночного заключения, уже в 1839 году сообщало о серьезных психических проблемах среди содержавшихся в одиночных камерах заключенных, включая галлюцинации и слабоумие (приводится у Scharff-Smith, 2004). Несколько лет спустя, ссылаясь на подобные сообщения, американский Верховный Суд отметил, что последствия одиночного заключения были таковы, что «значительное число заключенных… впало в состояние, близкое к состоянию эмбриона…, а другие превратились в буйно помешанных». (Дело Mendley, 1890:167-8)… Осознание того, что одиночное заключение вместо предназначавшейся ему роли средства «излечения от недуга преступности» приводило к развитию у заключенных психических заболеваний, стало одной из главных причин демонтажа к концу 19-ого столетия в Европе и Северной Америке тюрем изолированного содержания заключенных.
Все же, хотя широкомасштабное применение одиночного заключения и прекратилось, эта практика оставалась неотъемлемой частью тюремных систем, и, как было отмечено выше, в прошедшем десятилетии во многих юрисдикциях использование одиночного заключения только возросло. В течение многих лет исследователи продолжили сообщать об отрицательных последствиях, связанных с одиночным заключением, и результаты их исследований поразительно схожи с результатами, полученными их коллегами в прошлом[21].
Одно из самых тягостных состояний, приводящих к психическим нарушениям в условиях одиночного тюремного заключения – это безделье, скука, монотонность.
По словам одного из заключенных: «Скука – главный враг. Сенсорная депривация – образ жизни. Заняться просто нечем. Запритесь в одиночестве в своей ванной комнате, не имея никаких личных вещей, и попробуйте представить себе годы такого существования, неделя за неделей. Это начинает вас медленно разрушать, психически и физически…»
…«Вы сидите в одиночке, томясь от ничтожности, не только вашей собственной, но ничтожности общества, других людей, мира. Летаргия месяцев, которые складываются в годы пребывания в камере в полном одиночестве, подобно плющу обвивает каждое физическое действие живого организма и медленно удушает его; ужасный распад действительно ничтожного существования. Вы больше не делаете отжимания от пола или другие физические упражнения в своей маленькой камере; вы больше не ходите по камере (четыре шага вперед, четыре – назад). Вы больше не мастурбируете; вы не можете вызвать в воображении никаких эротических образов… Время в камере опускается как крышка на гроб, в котором вы лежите, и смотрите на нее, как она медленно над вами закрывается… Одиночное заключение в тюрьме способно изменить онтологические свойства камня (Abbott 1982:44–45)»[22].
Испытанием при тюремном заключении являются и тягостные примеры сломавшихся соседей.
«Видеть и слышать, как не выдерживают, «ломаются» другие заключенные – уже само по себе тяжелое испытание, о чем писал Анри Шаррьер («Мотылек»), повествуя о проведенном им в условиях изоляции времени на острове Дьявола, французской колонии для уголовных преступников в Гайане: «Очень много самоубийств и совершенно обезумевших людей вокруг меня… Тягостно слышать, как они кричат, плачут или стонут в течение многих часов или даже дней подряд». Сам он выживал в течение восьми лет в одиночном заключении за счет своего воображения: «благодаря моему блужданию среди звезд у меня крайне редко случались длительные периоды отчаяния. Мне удавалось довольно быстро преодолевать их, и я тотчас же придумывал себе реальное или воображаемое путешествие, которое рассеет черные мысли» (Henry Charriere, 1970:354–356). Одна из проблем подобных приемов – это то, что границы между фантазией и реальностью могут стать слишком расплывчатыми, что произошло с одной бывшей заключенной, которая регулярно «покидала свое тело», чтобы «путешествовать» во внешнем мире. Эти «путешествия» были не мечтами, а внетелесными (астральными) переживаниями, из которых иногда, по ее словам, было «действительно трудно вернуться»[23].
…У британского заключенного Дуга Уэйкфилда были несколько менее приятные галлюцинации после пребывания какого-то времени в условиях изоляции: «обычно в виде пауков и насекомых, ползающих по полу, кровати и стенам, и в эти моменты часто слышались голоса и странные звуки» (Wakefield 1980:28). Представляя себя, как окончившего 1000-дневные высшие курсы содержания в условиях изоляции, он писал: «фантазирование и мечтание становятся преобладающим времяпрепровождением, и очевидная опасность здесь заключается в том, что эта практика может стать постоянным свойством ума, неблагоприятным последствием чего является то, что временами ты не знаешь, пребываешь ли ты в реальности или в воображаемом мире»[24].
Имеются и медицинские подтверждения снижения умственной активности как следствия снижении притока сигналов к мозгу. «В одном исследовании… было высказано мнение, что… «снижение притока сенсорных сигналов через сенсорное ограничение приводит к снижению умственной (психической) активности, неспособности сконцентрироваться, снижению способности планировать и мотивации вместе со снижением активности в речи и моторных системах… В тюремной жизни скука порождает скуку. Снижение стимуляции ведет к умственной бездеятельности, нежеланию учиться и связанному с этим снижению способности планировать, мотивации и физической активности (Scott and Gendreau, 1969:338).
Чтобы оценить эту гипотезу, ежедневно измерялась активность мозга содержавшихся в условиях изоляции заключенных. Исследователи обнаружили, что после семи дней изоляции имеет место снижение активности мозга. Это снижение «коррелировало с безразличным, апатичным поведением… и со снижением поведения, направленного на поиск стимуляции. До семи дней снижение ЭЭГ обратимо, но при более длительной депривации этого может и не произойти» (Scott and Gendreau, там же)»[25].
Казалось бы, тяготы одиночного заключения проистекают от того, что ему подвержены лица, не вполне здоровые в психическом плане, о чем говорит хотя бы их асоциальность или поведение, нарушающее общественные нормы.
«В Англии и Уэльсе исследование причин заболеваемости заключенных, проведенное Национальным статистическим управлением в 1998 году, показало, что только 10 % заключенных не имели какого-либо невротического расстройства, психотического расстройства, расстройства принятых норм личности или не злоупотребляли бы лекарственными препаратами, а у многих были выявлены или одновременно все перечисленные отклонения (исследование психической заболеваемости Национального статистического управления, 1998)… Эти обстоятельства делают заключенных особенно уязвимыми для воздействия изоляции, сниженной активности, недостаточной стимуляции и утраты контроля над своей жизнью»[26].
Однако опыты с добровольцами подтверждают негативный характер длительного одиночества для любых лиц. В экспериментальных исследованиях с участием добровольцев сообщалось об относительно недолгой переносимости изоляции. Хотя такие исследования не равнозначны принудительной изоляции в тюрьмах, где заключенные не вправе завершить эксперимент в любое время, их результаты служат иллюстрацией того, какое сильное воздействие изоляция оказывает на людей. «В одном исследовании, имевшем целью измерить уровни переносимости изоляции, около двух третей добровольных участников были в состоянии оставаться в изолированном помещении от трех до четырнадцати дней (Zucrerman, 1964:255–276). В другом исследовании двадцать добровольных участников эксперимента были помещены каждый отдельно в звуконепроницаемую комнату, и их попросили оставаться там столько, сколько они смогут. Среднее время «побега» составляло 29,24 часов для мужчин и 48,70 часов для женщин. Ни один из участников эксперимента не выдержал пребывания в «звуконепроницаемой комнате» больше четырех дней (Smith and Lewty, 1959:342–345). Там, где время нахождения в изоляции заранее не оговаривалось, было достаточно двух часов, чтобы вызвать смятение и страх потерять рассудок» (Solomon и др. 1961)[27].
В то же время огромное значение на психическое состояние в тюремной изоляции имеет сила духа заключенных. «Некоторые политические узники, например, продемонстрировали поразительную способность восстанавливать прежнее физическое и душевное состояние во время длительных периодов заключения. Это не означает, что испытание было легким. Рассказывая о своем пребывании на острове Роббен, Нельсон Мандела пишет: «Для меня одиночное заключение было самой отвратительной стороной тюремной жизни. Нет ни конца, ни начала; есть только рассудок, который может начать выкидывать всякие фокусы. Это мне померещилось или было наяву? Во всем начинаешь сомневаться (Нельсон Мандела, «Долгий путь к свободе», 1995). Лидеры движения Тупамаро в Уругвае, которых содержали в тюрьме в условиях полной изоляции (им ни с кем не позволяли общаться, пищу им доставляли через окошко в двери камеры охранники, у которых был приказ не вступать с ними ни в какие разговоры) в течение нескольких лет в 1970-ые годы, утверждали, что одиночное заключение было самым худшим видом пытки; один заключенный заявил, что «электричество (пытка) – это просто детские игрушки по сравнению с длительным одиночеством» (Приводится в Reyes, 2007:607)»[28].
Справедливости ради надо сказать, что по окончании одиночного заключения, вернувшись в человеческой общество, индивид в большинстве случаев возвращается к своему обычному психическому состоянию, хотя и долгое время спустя испытывает его вредные воздействия в виде неспособности общаться с людьми.
Из русских источников на этот счет – пагубности одиночного тюремного заключения – достаточно представить самонаблюдения русских революционеров, подвергшихся одиночному заключению. «Декабрист Беляев в своих воспоминаниях о пребывании в Петропавловской крепости рассказывает: «Одиночное, гробовое заключение ужасно… То полное заключение, какому мы сначала подвергались в крепости, хуже казни». Ему вторит декабрист Зубков: «Изобретатели виселицы и обезглавливания – благодетели человечества; придумавший одиночное заключение – подлый негодяй; это наказание не телесное, но духовное. Тот, кто не сидел в одиночном заключении, не может представить себе, что это такое». Революционер М. А. Бакунин в одном из писем сообщал: «Ах, мои дорогие друзья, поверьте, всякая смерть лучше этого одиночного заключения, столь восхваляемого американскими филантропами!». Э. Тельман в письме другу писал: «Раньше я никогда не чувствовал и не представлял себе так реально, что значит находиться в одиночном заключении и быть изолированным от людей, какое психологическое воздействие это оказывает с течением времени на думающего человека, если он присужден так жить годами». «Безумие, – пишет советский историк М. Н. Гернет, – было для узников почти неизбежным уделом при более длительных сроках пребывания в крепости». Немецкий психиатр Э. Крепелин в своей классификации психических болезней выделил группу «тюремных психозов», к которым он относит галлюцинаторно-параноидные психозы, протекающие при ясном сознании и возникающие обычно при длительном одиночном заключении»[29].
О последствиях же лишения человека полного контакта с миром мы можем только догадываться. Опыты, которые проводились на этот счет, и, слава богу, что это были только опыты, повторяют описанное выше.
В психологии был сделан ряд попыток имитировать сенсорную депривацию. В Университете Мак-Гилла сотрудниками Д. Хебба в 1957 г. был организован и проведен следующий эксперимент.
«Группе студентов колледжа платили $20 в день за то, чтобы они ничего не делали. Им нужно было только лежать на удобной кровати с полупрозрачной повязкой на глазах, позволявшей видеть рассеянный свет, но не дававшей возможности четко различать объекты. Через наушники участники эксперимента постоянно слышали легкий шум. В комнате монотонно жужжал вентилятор. На руки испытуемых надевали хлопчатобумажные перчатки и картонные муфты, выступавшие за кончики пальцев и сводившие к минимуму тактильную стимуляцию. Уже через несколько часов пребывания в подобной изоляции затруднялось целенаправленное мышление, не удавалось ни на чем сосредоточить внимание, становилась повышенной внушаемость. Настроение колебалось от крайней раздраженности до легкого веселья. Испытуемые ощущали невероятную скуку, мечтая о любом стимуле, а получив его, чувствовали себя неспособными отреагировать, выполнить задание или не желали предпринимать для этого никаких усилий. Способность решать простые умственные задачи заметно снижалась, причем данное снижение имело место еще 12–24 часа после окончания изоляции. Хотя каждый час изоляции оплачивался, большинство студентов не смогли выдержать такие условия более 72 часов. У тех, кто оставался дольше, появлялись, как правило, яркие галлюцинации и бредовые идеи.
Еще одна экспериментальная ситуация, предполагающая высокую степень депривации – «изоляционная ванна» Дж. Лилли. Испытуемых, снаряженных дыхательным аппаратом с непрозрачной маской, полностью погружали в резервуар с теплой, медленно протекающей водой, где они находились в свободном, «невесомом» состоянии, стараясь, согласно инструкции, двигаться как можно меньше. В этих условиях уже приблизительно после 1 часа у испытуемых появлялись внутреннее напряжение и интенсивный сенсорный голод. Через 2–3 часа возникали визуальные галлюцинаторные переживания, сохранявшиеся частично и после окончания эксперимента. Наблюдались выраженные нарушения познавательной деятельности, стрессовые реакции. Многие бросали эксперимент раньше намеченного срока.
Все эксперименты демонстрируют в целом сходные явления, подтверждая, что потребность в сенсорной стимуляции со стороны разнообразной окружающей среды – фундаментальная потребность организма. В отсутствие такой стимуляции нарушается умственная деятельность, и возникают личностные расстройства»[30].
Таким образом «сенсорная депривация может вызвать у человека временный психоз или стать причиной временных психических нарушений. При длительной сенсорной депривации возможны органические изменения или возникновение условий для их возникновения. Недостаточная стимуляция мозга может привести, даже косвенно, к дегенеративным изменениям в нервных клетках. Можно предположить, что существует биологическая цепочка, ведущая от эмоциональной и сенсорной депривации через апатию к дегенеративным изменениям и смерти. В этом смысле ощущение сенсорного голода следует считать важнейшим состоянием для жизни человеческого организма, по сути, таким же, как и ощущение пищевого голода. У сенсорного голода очень много общего с пищевым голодом, причем не только в биологическом, а и в психологическом, и социальном плане»[31].
Что же такое происходит в человеке, что лишение контакта с миром лишает его разума?
Мы не зря столь подробно обсуждали вышеизложенные темы, что из них следуют три очевидных обстоятельства.
Первое из них состоит в том, что у представителя рода Гомо сапиенс есть такие особенности или качества, наличие которых позволяет говорить о нем, как о человеке – существе, качественно отличающимся от животных, а их отсутствие, напротив – о его человеческой ущербности.
Второе: эти человеческие качества приобретаются индивидом исключительно при условии нахождения в первые годы жизни в человеческом обществе.
Третье: эти человеческие качества не являются раз и навсегда приобретенными, но могут быть искажены и даже утрачены при изоляции от людей и тем более при полной утрате контакта с окружающим миром.