Страница:
– Спецназ не подведет, товарищ генерал-лейтенант!
– И еще, не менее важное. Перед самым выходом на боевую позицию зачитайте этот приказ, – военный советник протянул командиру батальона лист с отпечатанным текстом. – В нем говорится, что по полученным секретным агентурным сведениям Амин и его ближайшее окружение предали интересы афганского народа и Апрельской революции, тайно вступили в сговор с американскими империалистическими кругами и подготовили вооруженный переворот в стране, а наш интернациональный долг – пресечь коварный замысел. По прочтению, приказ сжечь перед строем.
– Будет исполнено, товарищ генерал-лейтенант!
– Задача группы «Зенит» простая и ясная: решительно действовать внутри дворца и, сметая охрану, ликвидировать предателя афганского народа! – и военный советник и с улыбкою добавил, что, как он считает, внутренняя и личная охрана Амина не на высоте и должного сопротивления оказать не смогут. – В крайнем случае, если вдруг возникнут проблемы, какие-либо непредвидимые обстоятельства внутри дворца, к вам на поддержку тут же пойдет рота спецназа, которая будет находиться в резерве и страховать ход операции.
– Группа «Зенит» готова к выполнению приказа, товарищ генерал-лейтенант!
– Тогда, как говорили на фронте, вперед! – уверенным тоном сказал военный советник. – Выводите людей на исходные позиции. Начало операции ровно в восемнадцать тридцать по местному времени. Никакого внешнего сигнала не будет. Действовать самостоятельно и решительно.
Когда сверили часы, военный советник проинформировал командиров о том, что ровно через тридцать минут после начала штурма дворца десантники витебской дивизии начнут брать под свой контроль все главные правительственные учреждения, расположенные в афганской столице.
Однако жизнь внесла свои поправки в хорошо разработанный план.
Военная охрана дворца, особенно, личных покоев правителя, в преданность которой Амин не верил, и которую намеревался заменить в ближайшее время, в эти напряженно-критические минуты, оказалась отчаянно смелой. Афганские бойцы оказали яростное сопротивление, которое не смогли сломить дюжие молодцы группы захвата «Зенит».
В бой пошли спецназовцы.
Они ворвались внутрь дворца, как накатившая волна, свинцом и гранатами сокрушая все на своем пути, никого и ничего не щадя, сметая отчаянное сопротивление охраны.
Прорвались в личные роскошные покои правителя страны, которые от взрывов гранат, автоматных пуль и осколков, превратились во что-то кошмарное. В просторном овальном кабинете, на полу, устланном роскошным цветастым ковром, обнаружили труп дородного мужчины в богатой гражданской одежде, сжимавшего в руке автомат Калашникова штучного производства с дорогой инкрустированной отделкой.
В нем узнали президента страны Хафизулу Амина.
Тело Амина завернули в ковер, который сорвали со стены, и, не теряя времени, под охраной на бронетранспортере срочно доставили на аэродром под Баграмом, чтобы показать его Бабраку Кармалю, как неоспоримое вещественное доказательство уже свершившейся военной операции.
В штабе воздушно-десантного полка развернули ковер у ног оторопело застывшего Кармаля, и командир полка спросил, указывая пальцем на труп:
– Он?
– Да! – выдохнул Кармаль, еще окончательно не веря в свое торжество. – Это и есть Хафизула…Сколько лет я его знал и боролся с ним!
Стоя над своим поверженным врагом, Кармаль на глазах окружающих изменился. Нос Бабрака хищно заострился, вислые щеки подтянулись, обозначив скулы, в глазах появился холодный блеск, выдававший властного и волевого человека. Это был уже не заштатный посол в далекой Чехословакии, а Председатель Революционного Совета Афганистана, глава правительства и Председатель Центрального Комитета Народно-Демократической партии Афганистана, привыкший повелевать и командовать.
В штаб ввели пятерых афганцев, будущих министров нового правительства, уже назначенного Москвой. Они дружно закивали:
– Да! Да! Это есть сам шайтан Хафизула Амин!
Командир полка посмотрел на мгновенно изменившегося и ставшего властно-чопорным Кармаля, внутренне усмехнулся его метаморфозе, подумав о том, как быстро власть меняет человека, решительно произнес:
– Теперь в Кабул! – и добавил. – Машины поданы!
Бабрак Кармаль утвердительно кивнул.
Только теперь, увидев мертвое тело Амина, он согласился ехать в столицу.
Рота боевых машин в предрассветной темноте наступающего дня еще только подвозила Бабрака Кармаля и его министров к Кабулу, а афганское радио в экстренном выпуске последних известий отработанным голосом диктора торжественно сообщило стране о победе второго этапа Апрельской революции.
К началу дня бои в городе стихли. Десантники витебской дивизии взяли под охраны все главные правительственные учреждения столицы.
В то же солнечное утро 28 декабря 1979 года бойцы спецназа, радостно возбужденные и наскоро отметившие свой успех, прибыли на аэродром под Баграмом и шумно загрузились в военно-транспортный самолет. Раненых и погибших погрузили в другой.
Самолет с «мусульманским» батальоном плавно оторвался от взлетной полосы и, набирая высоту, взял курс на север, на Ташкент. Многие спецназовцы поглядывали на часы и с замиранием сердца думали о том, что самолет возможно и не долетит до Союза, взорвется в воздухе над горами. Слишком много они знали о «втором этапе афганской революции». Но высокое руководство, уверенное в своей непогрешимости и неуязвимости, милостиво разрешило им жить.
Глава третья
1
2
– И еще, не менее важное. Перед самым выходом на боевую позицию зачитайте этот приказ, – военный советник протянул командиру батальона лист с отпечатанным текстом. – В нем говорится, что по полученным секретным агентурным сведениям Амин и его ближайшее окружение предали интересы афганского народа и Апрельской революции, тайно вступили в сговор с американскими империалистическими кругами и подготовили вооруженный переворот в стране, а наш интернациональный долг – пресечь коварный замысел. По прочтению, приказ сжечь перед строем.
– Будет исполнено, товарищ генерал-лейтенант!
– Задача группы «Зенит» простая и ясная: решительно действовать внутри дворца и, сметая охрану, ликвидировать предателя афганского народа! – и военный советник и с улыбкою добавил, что, как он считает, внутренняя и личная охрана Амина не на высоте и должного сопротивления оказать не смогут. – В крайнем случае, если вдруг возникнут проблемы, какие-либо непредвидимые обстоятельства внутри дворца, к вам на поддержку тут же пойдет рота спецназа, которая будет находиться в резерве и страховать ход операции.
– Группа «Зенит» готова к выполнению приказа, товарищ генерал-лейтенант!
– Тогда, как говорили на фронте, вперед! – уверенным тоном сказал военный советник. – Выводите людей на исходные позиции. Начало операции ровно в восемнадцать тридцать по местному времени. Никакого внешнего сигнала не будет. Действовать самостоятельно и решительно.
Когда сверили часы, военный советник проинформировал командиров о том, что ровно через тридцать минут после начала штурма дворца десантники витебской дивизии начнут брать под свой контроль все главные правительственные учреждения, расположенные в афганской столице.
Однако жизнь внесла свои поправки в хорошо разработанный план.
Военная охрана дворца, особенно, личных покоев правителя, в преданность которой Амин не верил, и которую намеревался заменить в ближайшее время, в эти напряженно-критические минуты, оказалась отчаянно смелой. Афганские бойцы оказали яростное сопротивление, которое не смогли сломить дюжие молодцы группы захвата «Зенит».
В бой пошли спецназовцы.
Они ворвались внутрь дворца, как накатившая волна, свинцом и гранатами сокрушая все на своем пути, никого и ничего не щадя, сметая отчаянное сопротивление охраны.
Прорвались в личные роскошные покои правителя страны, которые от взрывов гранат, автоматных пуль и осколков, превратились во что-то кошмарное. В просторном овальном кабинете, на полу, устланном роскошным цветастым ковром, обнаружили труп дородного мужчины в богатой гражданской одежде, сжимавшего в руке автомат Калашникова штучного производства с дорогой инкрустированной отделкой.
В нем узнали президента страны Хафизулу Амина.
Тело Амина завернули в ковер, который сорвали со стены, и, не теряя времени, под охраной на бронетранспортере срочно доставили на аэродром под Баграмом, чтобы показать его Бабраку Кармалю, как неоспоримое вещественное доказательство уже свершившейся военной операции.
В штабе воздушно-десантного полка развернули ковер у ног оторопело застывшего Кармаля, и командир полка спросил, указывая пальцем на труп:
– Он?
– Да! – выдохнул Кармаль, еще окончательно не веря в свое торжество. – Это и есть Хафизула…Сколько лет я его знал и боролся с ним!
Стоя над своим поверженным врагом, Кармаль на глазах окружающих изменился. Нос Бабрака хищно заострился, вислые щеки подтянулись, обозначив скулы, в глазах появился холодный блеск, выдававший властного и волевого человека. Это был уже не заштатный посол в далекой Чехословакии, а Председатель Революционного Совета Афганистана, глава правительства и Председатель Центрального Комитета Народно-Демократической партии Афганистана, привыкший повелевать и командовать.
В штаб ввели пятерых афганцев, будущих министров нового правительства, уже назначенного Москвой. Они дружно закивали:
– Да! Да! Это есть сам шайтан Хафизула Амин!
Командир полка посмотрел на мгновенно изменившегося и ставшего властно-чопорным Кармаля, внутренне усмехнулся его метаморфозе, подумав о том, как быстро власть меняет человека, решительно произнес:
– Теперь в Кабул! – и добавил. – Машины поданы!
Бабрак Кармаль утвердительно кивнул.
Только теперь, увидев мертвое тело Амина, он согласился ехать в столицу.
Рота боевых машин в предрассветной темноте наступающего дня еще только подвозила Бабрака Кармаля и его министров к Кабулу, а афганское радио в экстренном выпуске последних известий отработанным голосом диктора торжественно сообщило стране о победе второго этапа Апрельской революции.
К началу дня бои в городе стихли. Десантники витебской дивизии взяли под охраны все главные правительственные учреждения столицы.
В то же солнечное утро 28 декабря 1979 года бойцы спецназа, радостно возбужденные и наскоро отметившие свой успех, прибыли на аэродром под Баграмом и шумно загрузились в военно-транспортный самолет. Раненых и погибших погрузили в другой.
Самолет с «мусульманским» батальоном плавно оторвался от взлетной полосы и, набирая высоту, взял курс на север, на Ташкент. Многие спецназовцы поглядывали на часы и с замиранием сердца думали о том, что самолет возможно и не долетит до Союза, взорвется в воздухе над горами. Слишком много они знали о «втором этапе афганской революции». Но высокое руководство, уверенное в своей непогрешимости и неуязвимости, милостиво разрешило им жить.
Глава третья
1
Старый орел, распластав широкие крылья, медленными кругами парил над долиной, и с земли казалось, что он беспечно и вальяжно, как и подобает сильной и гордой птице, нежится в лучах весеннего солнца и наслаждается жизнью, утверждая свое царственное положение в пестром птичьем мире. Но так казалось только людям, беспокойным двуногим существам, которые копошатся на земле, не ведая высокой радости бесконечных просторов неба, извечной свежести недоступным им суровых горных вершин и оздоровляющей благодати хрустальной влаги, вытекающей с ласковым шумом из-под дышащих холодом снежно-ледяных покровов.
Эти двуногие беспокойные существа ведут себя странно и непонятно, в чем старый орел за свою долгую жизнь успел не один раз убедиться. Они носят с собой длинные палки, которые могут извергать гром и выплескивать огонь, убивающий все живое. Двуногие убивают друг друга без всякой на то надобности, не для пищи, как делают это сильные птицы или звери, а просто так. Убьют и бросают. Бросают за ненадобностью.
Орел чуть пошевелил крыльями и пошел на новый круг, постепенно набирая высоту, зорко оглядывая долину с ее полями, цветущими садами, дорогой и голубой лентой реки. И вдруг он почувствовал надвигающуюся опасность. В небе появились две большие, шумные и горластые птицы без крыльев, но с большими и живыми прозрачными кругами на спине. Они летели в места, откуда совсем недавно двуногие выплескивали из своих палок гром и быстрый огонь, бросали странные камни, от которых на земле появлялся еще больший огонь, взлетали осколки от рухнувших жилищ и поднимался едкий черный дым… Все живое в округе, и птицы и звери разбежались в страхе. Только псы, извечные раболепные прислужники двуногих, поджав хвосты, тихо и печально скулили, предвещая большую беду.
Старый орел много пожил и много повидал за свою долгую жизнь.
Не спеша и плавно набирая высоту, он с горькой грустью думал, что больше тихой жизни и спокойствия в его долине не будет…
Эти двуногие беспокойные существа ведут себя странно и непонятно, в чем старый орел за свою долгую жизнь успел не один раз убедиться. Они носят с собой длинные палки, которые могут извергать гром и выплескивать огонь, убивающий все живое. Двуногие убивают друг друга без всякой на то надобности, не для пищи, как делают это сильные птицы или звери, а просто так. Убьют и бросают. Бросают за ненадобностью.
Орел чуть пошевелил крыльями и пошел на новый круг, постепенно набирая высоту, зорко оглядывая долину с ее полями, цветущими садами, дорогой и голубой лентой реки. И вдруг он почувствовал надвигающуюся опасность. В небе появились две большие, шумные и горластые птицы без крыльев, но с большими и живыми прозрачными кругами на спине. Они летели в места, откуда совсем недавно двуногие выплескивали из своих палок гром и быстрый огонь, бросали странные камни, от которых на земле появлялся еще больший огонь, взлетали осколки от рухнувших жилищ и поднимался едкий черный дым… Все живое в округе, и птицы и звери разбежались в страхе. Только псы, извечные раболепные прислужники двуногих, поджав хвосты, тихо и печально скулили, предвещая большую беду.
Старый орел много пожил и много повидал за свою долгую жизнь.
Не спеша и плавно набирая высоту, он с горькой грустью думал, что больше тихой жизни и спокойствия в его долине не будет…
2
Геннадий Гусаков вел пару винтокрылых машин на третий заход над кишлаком. Вертолет Хромова следовал за ведущим на предельной дистанции. Что именно отсюда велся обстрел аэродрома, сомнений не было. Однако не было известно главное – откуда именно, с какого двора или крыши какого дома стреляли моджахеды. Это не знали и в штабе эскадрильи. Но ответный удар необходимо было нанести незамедлительно. И чем скорее, тем лучше, чтобы не возникало у моджахедов ни чувства победы над «шурави», как называли афганцы всех советских людей, ни радостного сознания своей правоты и, главное, – безнаказанности.
За эти два захода на кишлак вертолеты Гусакова и Хромова выпустили больше половины боевого запаса, главным образом неуправляемых ракет и бомб. Наворотили, судя по попадания и возникшим пожарам, основательно. Однако Геннадий Гусаков никакого удовлетворения не чувствовал, поскольку «колотили» наобум, или, как принято говорить, по площадям. А моджахеды стреляли конкретно по аэродрому, по личному составу эскадрильи. Среди пострадавших оказался и лейтенант Валерий Сорокин, летчик-оператор его экипажа, друг Валера, именно это и не давало покоя Гусакову. На месте Сорокина сегодня оператор Александр Беляк, которого он хорошо знает. Но летал с ним всего ничего. Парень Беляк надежный, да и как летчик-оператор он уже себя хорошо зарекомендовал, хотя в эскадрилье находится недавно. Но с Валерой они здесь в Афгане как бы сроднились, понимали друг друга с полуслова, с намека, с жеста.
И вдруг его нет в экипаже. Ранение Сорокина произошло на глазах Геннадия, он приподнялся, чтобы посмеялся над тем, как лихо поползли начальники к распахнутым дверям аэродрома, тут его и зацепил осколок… Валера только успел удивленно ойкнуть и свалился, обливаясь кровью. Хорошо еще, что не смертельное ранение, могло быть гораздо хуже.
Неожиданный обстрел подтвердил, что они пребывают не в экзотической заграничной командировке, а на самой настоящей войне. Все, что происходило до сегодняшнего дня: боевые полеты, ракетные и бомбовые удары по намеченным целям, по душманским позициям, было тревожно-напряженным, грозило смертельной опасностью, однако эта опасность не обретала силу прямой личной угрозы. Противник находился где-то внизу. На приличном расстоянии. Все напоминало отчаянную игру с очень большим риском. А к риску Геннадий привык. Привык с первых самостоятельных вылетов. Но сегодня он впервые почувствовал нечто такое, что заставило осознать близость смертельной опасности. И Гусаков, управляя вертолетом, машинально напевал песню, которая так нравилась Валере.
Но полет есть полет, тем более боевой вылет, и Беляк не позволял себе расслабиться, мысленно повторяя, как приказ самому себе, главную заповедь пилота, усвоенную еще в училище: «В полете если думаешь, то думай только о полете!» Главное – не отвлекаться! Мелочей в воздухе, а тем более при выполнении боевого задания, нет и не бывает. Искусство и мудрость летчика и состоит из так называемых мелочей, малозаметных особенностей, тонкостей летного дела, которых не найдешь ни в инструкциях, ни в наставлениях, ни в приказах. Их надо знать и хоть один раз самому прочувствовать на ручке управления вертолетом. Так складывается основа поведение летчика, его характер пилота, то, что в конечном итоге именуется классностью, летным мастерством.
Гусаков был хорошим летчиком и командиром. В этом Александр убедился еще раз, летать с ним было легко и свободно, как и с капитаном Паршиным, к манере поведения которого в полете Беляк привык. Но у Геннадия были свои особенности командования, и это держало Александра в постоянном напряжении.
В кабине было жарко. Мерцали шкалы приборов, подсвеченные ультрафиолетовыми лампами, уверенно и мерно гудели двигатели.
– Триста пятый! Триста пятый! – послышалось в эфире.
– Триста пятый слушает, – отозвался на позывные командир.
– Триста пятый, меня слышите?
– Триста пятый слушает, – повторил Гусаков.
Александр прислушался. В наушниках шлемофона звучал голос командира полка.
– Триста пятый! Афганский батальон выдвигается в северо-западный квадрат, – последовали цифровые координаты местности. – Прикройте сверху.
– Я триста пятый! Вас понял! Выхожу на заданный квадрат.
Отрапортовав командиру полка, Гусаков переключил связь на ведомого и, повторив приказ ГПУ – группы боевого управления, – велел Хромову подняться выше и следовать за ведущим.
Солнце припекало нещадно. В кабинах усилилась жара. Ровное гудение моторов убаюкивало и успокаивало, вызывая легкую сонливость. Александр отмечал на карте маршрут полета, искоса поглядывая на показатели приборов. Через полчаса пара винтокрылых машин подошла к намеченному квадрату.
А внизу отошли назад и в сторону приятная зелень живой природы и голубая лента реки, теперь под ними расстилались тоскливо-унылая, вздыбленная крутыми горбатыми вершинами, безжизненная земля. Ни одного зеленого пятнышка, ни одного деревца. Одни верблюжьи колючки, корявые, засохшие кусты, да безжизненные метелки изжелтевших трав. Кое-где по ложбинам прячутся глинобитные дома, в которых, видимо, давно никто не живет. А вдали, словно нарисованные и приподнятые знойным маревом, вздымаются гряды невероятно высоких гор. Бледно-фиолетовые, иногда даже сиреневые, они тянутся к небу своими могучими вершинами, на которых, как белоснежные чалмы, отчетливо-ясно светится снег. И к горам стелется светлая лента извивающейся дороги.
Александр, оглядывая унылый однообразный пейзаж, вспомнил, что в справочниках этот район значился кратко: «горно-пустынная местность». Он смотрел вниз и отрешенно осознавал, что эту землю чужого государства, такую разную землю – то в роскошном буйстве живой зелени, то безрадостную и иссушенную вечным томлением по живительной влаге, это знойное синее небо с редкими, похожими на клочки ваты, облаками, давно не приносящими дождя, этот пышущий жаром белый круг солнца, эти величавые горы – все это надо принять сердцем, может быть даже и полюбить, а уж привыкнуть ко всему этому чуждому и незнакомому придется наверняка.
– Триста пятый! – раздался в наушниках шлемофона голос дежурного офицера группы боевого управления. – Триста пятый!
– Триста пятый слушает! – ответил Гусаков.
– Триста пятый! Афганский батальон спецназа вышел в квадрат.
– Вас понял.
– Триста пятый! В батальоне авианаводчик!
– Триста пятый понял! – отозвался Гусаков. – Пусть укажет ориентиры.
Вертолеты перевалили лысую вершину горы, и летчики увидели внизу в долине зеленый остров. Плоские серые крыши домов, окруженных глинобитными заборами, узкие улицы кишлака, цветущие, в бело-розовом кипении сады, возделанные огороды, неровные крохотные квадраты полей, тонкие нити арыков, и речушка, как светло-голубая змейка, извилисто прорезавшая долину, убегающая в даль, скрытую туманом. И – подступающая к кишлаку афганская мотопехота, с грузовиками, бронетранспортерами и одним танком.
Беляк с теплым чувством благодарности подумал об афганском руководстве дивизией, которое так быстро отреагировало на обстрел аэродрома моджахедами. Определили и настигли их. И они, вертолетчики, сейчас подержат афганских спецназовцев. Александр даже не предполагал, что он ошибается в своих догадках. Спецназовцы преследовали совсем иные цели. Обстрел аэродрома афганское командование вообще не волновал, а кое-кого и радовал. Батальон спецназа выполнял приказ своего командования с совершенно иной задачей – перехватить богатый караван, который должен прибыть из соседнего Пакистана.
В наушниках шлемофона послышался голос авианаводчика. Афганец говорил на приличном русском языке. Он назвал свои позывные и указал цель:
– С правой стороны кишлака видите идет гора?
– Вижу, – ответил Гусаков.
– Там есть такой большой дом и высокий дувал, с неба видно?
– Вижу большой дом.
– Там очень опасно! Душман там. Много оружия. Надо стрелять!
– Понятно, – ответил Гусаков. – Будем стрелять!
Хромов вступил в связь. Его вертолет летел значительно выше, и обзор был более широким.
– Командир, из-за горы к кишлаку приближается караван. Пять верблюдов, лошади навьюченные поклажей и дюжина вооруженных всадников.
– Пока не вижу.
– Они в тени горы. Сейчас увидишь.
– Понятно.
– Командир, может лупанем?
– Обязательно, – утвердительно произнес Гусаков. – Сейчас запрошу нашу контору на получение добра.
Группа боевого управления на запрос Гусакова дала положительный ответ, но посоветовала обязательно связаться с командованием афганского спецназа, чтобы ненароком их не задеть.
Однако не прошло и нескольких минут, как обстановка на земле резко изменилась. Мир и тишина, господствовавшие в кишлаке, взорвались. Вспыхнули черными кустами разрывы, прерывисто засверкали огненные трассы автоматных и пулеметных очередей, а около моста через речушку обволоклась клубами дыма подорванная и подожженная душманами грузовая машина.
Из группы боевого управления последовал приказ срочно оказать поддержку афганскому спецназу, который попал в хитро расставленную ловушку.
– Триста пятый, караваном займетесь потом, он никуда не денется, – уточнил дежурный офицер и добавил, что на подмогу вылетает еще одна пара вертолетов.
И авианаводчик-афганец, торопливо произнеся позывные, хрипло кричал в эфир:
– Стреляй середину кишлака и правый фланг, что на горе дом! Там два гранатомет и ДШКа!
ДШК – это крупнокалиберный пулемет. Возможно, у душманов он не один. Такие пулеметы способны поражать и воздушные цели. Час от часу не легче! Можно запросто нарваться на неприятности. Гусаков глянул на показатели приборов. Все нормально! Над головой ровный гул двигателей и привычные ритмичные движениях многометровых лопастей, уверенно секущих упругий воздух. И топлива в баках больше половины. Машина вселяла уверенность. Родной вертолет не подведет! Хандра, как шелуха, отлетела и пропала. Старший лейтенант сосредоточился и напрягся, как перед прыжком с вышки в воду.
– Экипаж, внимание! Всем быть начеку! – уверенным голосом отдал приказ Гусаков по переговорному устройству. – Приготовиться к бою!
Тут же переключился на эфир и вызвал Хромова.
– Триста первый! Триста первый! Внимание!
– Триста первый слушает, – отозвался Хромов.
– Захожу на объект! Прикрывай сверху!
– Есть, прикрыть сверху!
Навстречу вертолету поплыли квадраты и прямоугольники полей, разграфленные, как по линейке, рядами маленьких арычков, огороды, стремительно приближались плоские глиняные крыши домов и купы цветущих садов. Где-то там душманы. В середине кишлака и на правом фланге, как указал авианаводчик. Но где именно? Конечно, можно было бы и не торопиться, а не спеша облететь кишлак, сверху оценить боевую обстановку и, главное, определить огневые точки. Но подлый обстрел аэродрома, который испоганил весь праздничный день и, особенно, ранение оператора, друга Валеры, не давали Гусакову покоя, как бы подталкивали к решительным действиям.
Старший лейтенант сознательно пошел на риск. Он стремился поскорее выявить огневые точки. Он отчетливо сознавал, что подставляет себя под пули. Но, приняв решение, он не привык от него отступать. Для него уже не существовало иных вариантов. Оставалось только одно – исполнять. А это значило – рисковать, заставить душманов обнаружить себя. Время спрессовалось, сжалось, как тугая пружина, и отсчет пошел на секунды. Бросая вертолет вниз, Гусаков надеялся, крепко надеялся на мастерство и, главное, меткость своего ведомого.
Внезапное появление гулко гудящей «шайтан-арбы», как называли вертолет афганцы, которая неожиданно прилетела из-за горы, вызвало переполох у моджахедов. Они стали торопливо палить со всех стволов по винтокрылой машине. Навстречу и в след вертолету понеслись струи раскаленного свинца.
Но Геннадий Гусаков и его экипаж были начеку. Отвечали выявленным целям огнем пулемета, скорострельной пушки и залпами неуправляемых ракет. А самое главное таилось в том, что командир, искусно лавируя над крышами и макушками деревьев, вел вертолет, над торопливо стреляющими душманами, не раз проверенным в бою «зигзагом», своеобразными рывками – вниз, в сторону и снова вперед, одновременно при этом меняя скорость.
Александр Беляк, упирался спиною в кресло и, подавляя вспыхнувшую где-то глубоко внутри неприятную дрожь, вызванную не страхом, а скорее опрометчиво-рискованным маневром Гусакова, с каким-то обостренным чувством злости, обстреливал неуправляемыми ракетами обнаруженные цели. А под ногами, нагнетая тревожные мысли, гулко стучали в броневую обшивку долетевшие автоматные пули, словно по железной крыше вразнобой били камнями. Она жалобно дрожала, не поддаваясь и сдерживая их яростный напор. «Очередь из крупнокалиберного пулемета броневая обшивка вряд ли выдержит», – мелькнула обжигающе-опасная мысль, и он ее тут же отбросил. Все происходило невероятно быстро. Вертолет, изрыгающий огонь, проносился над кишлаком. Александр всецело сосредоточился на выполнении своих боевых обязанностей, от командира ему передался тревожно-напряженный азарт рискованного полета. В составе экипажа Гусакова он впервые оказался в далеко не простой боевой обстановке и радовался, отмечая летное мастерство старшего лейтенанта.
Хромов, который понимал командира пары, как говорится, с полуслова, моментально отреагировал и ударил по выявленным огневым точкам душманов реактивными снарядами и ракетами. Всплески огня и дыма взметнулись над крышами и садами кишлака.
– Хорошо! Очень даже хорошо попали! – донесся возбужденно-радостный голос авианаводчика. – Ташакур! Спасиба! Наш афганский полковник говорит большую благодарность! Ташакур это спасиба!
– Стараемся! – коротко и сухо ответил земле командир экипажа и добавил. – Это только цветочки!
– Какой цветочки? Зачем нам цветочки? – удивленно отозвался авианаводчик. – На кишлак, на правый сторона, на правый фланг бомбу давай! Там ДШКа есть! Крупный пуля такой противный пулемет! И туда на дом обязательно надо бомбу!
– Сейчас дадим и бомбу!
Геннадий Гусаков, сосредоточенный до предела, покрасневший от напряжения, с радостным злорадством и торжеством, что удалось совершить рискованный маневр, улыбнулся сухими губами. Знай наших! За Валерку вы у меня поплатитесь, гады! Сейчас сделаем новый заход, но с другого конца. Сейчас мы вам покажем, где раки зимуют! Он увеличил скорость и стал, резко набирая спасительную высоту, выходить из смертельно опасной зоны, выводить из нее гудящий от перегрузки и напряжения вертолет, свою надежную «двадцать четверку», бесстрашный полосатый «крокодил», мысленно повторяя, то ли просьбу, то ли приказ:
– Давай, дорогой! Давай жми!
Геннадий выжимал из машины все возможное и невозможное. Теперь он надеялся на мастерство ведомого, на Хромова, который брал нагрузку боя на себя.
Гусаков и Хромов, как принято в авиации говорить, уже «слетались в паре», мгновенно понимали друг друга и полностью друг другу доверяли. На войне самый близкий товарищ – это твой напарник. В каждом боевом вылете жизнь «ведущего» напрямую зависит от «ведомого». По ходу меняющейся картины боя, в карусели пикирования и взлетов, они часто и быстро меняются местами и тогда, наоборот, от мастерства «ведущего» зависит уже жизнь «ведомого».
– Гена, держись! Прикрываю! – послышался в наушниках шлемофона голос Хромова.
Но тут произошло именно то, чего больше всего опасался в секунды стремительно-рискованного полета и быстротекущего боя Александр Беляк. С того самого правого фланга, о котором предупреждал афганский авианаводчик, из глинобитного дома-крепости, что возвышался на склоне горы, разом, как бы опомнившись от внезапного шока, застрекотали длинными очередями крупнокалиберные пулеметы. Их огненные трассы устремились к бешено гудящей «шайтан-арбе», которая быстро улетала в синеву неба.
Винтокрылая машина вдруг со всего маху уткнулась в невидимый барьер. Моторы натужно взвыли. Вертолет основательно тряхнуло. Александр от внезапной перегрузки на какое-то мгновение потерял сознание, провалился в мягкую темноту. К действительности его вернул отчаянный крик бортового техника.
– Командир!.. Я ранен!.. Ранен в ногу… Кровь хлыщет!..
За эти два захода на кишлак вертолеты Гусакова и Хромова выпустили больше половины боевого запаса, главным образом неуправляемых ракет и бомб. Наворотили, судя по попадания и возникшим пожарам, основательно. Однако Геннадий Гусаков никакого удовлетворения не чувствовал, поскольку «колотили» наобум, или, как принято говорить, по площадям. А моджахеды стреляли конкретно по аэродрому, по личному составу эскадрильи. Среди пострадавших оказался и лейтенант Валерий Сорокин, летчик-оператор его экипажа, друг Валера, именно это и не давало покоя Гусакову. На месте Сорокина сегодня оператор Александр Беляк, которого он хорошо знает. Но летал с ним всего ничего. Парень Беляк надежный, да и как летчик-оператор он уже себя хорошо зарекомендовал, хотя в эскадрилье находится недавно. Но с Валерой они здесь в Афгане как бы сроднились, понимали друг друга с полуслова, с намека, с жеста.
И вдруг его нет в экипаже. Ранение Сорокина произошло на глазах Геннадия, он приподнялся, чтобы посмеялся над тем, как лихо поползли начальники к распахнутым дверям аэродрома, тут его и зацепил осколок… Валера только успел удивленно ойкнуть и свалился, обливаясь кровью. Хорошо еще, что не смертельное ранение, могло быть гораздо хуже.
Неожиданный обстрел подтвердил, что они пребывают не в экзотической заграничной командировке, а на самой настоящей войне. Все, что происходило до сегодняшнего дня: боевые полеты, ракетные и бомбовые удары по намеченным целям, по душманским позициям, было тревожно-напряженным, грозило смертельной опасностью, однако эта опасность не обретала силу прямой личной угрозы. Противник находился где-то внизу. На приличном расстоянии. Все напоминало отчаянную игру с очень большим риском. А к риску Геннадий привык. Привык с первых самостоятельных вылетов. Но сегодня он впервые почувствовал нечто такое, что заставило осознать близость смертельной опасности. И Гусаков, управляя вертолетом, машинально напевал песню, которая так нравилась Валере.
Внутреннее состояние командира передалось Александру. Он не вмешивался в управление вертолетом, только старательно выполнял свои обязанности, однако невольно чувствовал в пении Гусакова нотки глухой тоскливости и какую-то горькую обреченность, и это состояние командира Александру не нравилось, он не принимал его, не воспринимал, хотя, если честно разобраться, то неприятное внутреннее состояние, которое в песне выражено словами «летим, от страха чуть дрожа», и ему не давало покоя. От праздничного настроения, которое возникло утром, давно не осталось следа, словно его вообще не было. А жуткое состояние, которое пережил под обстрелом, уткнувшись лицом в землю, словно незаживаемая рана, не проходило, напоминало о себе.
Летим по лезвию ножа,
Летим, от страха чуть дрожа,
Летим, не зная наперед,
Сегодня мой иль твой черед.
Надежда наша вертолет
Несет вперед, несет вперед…
И я молюсь с тоской в груди:
«Не подведи! Не подведи!»
Но полет есть полет, тем более боевой вылет, и Беляк не позволял себе расслабиться, мысленно повторяя, как приказ самому себе, главную заповедь пилота, усвоенную еще в училище: «В полете если думаешь, то думай только о полете!» Главное – не отвлекаться! Мелочей в воздухе, а тем более при выполнении боевого задания, нет и не бывает. Искусство и мудрость летчика и состоит из так называемых мелочей, малозаметных особенностей, тонкостей летного дела, которых не найдешь ни в инструкциях, ни в наставлениях, ни в приказах. Их надо знать и хоть один раз самому прочувствовать на ручке управления вертолетом. Так складывается основа поведение летчика, его характер пилота, то, что в конечном итоге именуется классностью, летным мастерством.
Гусаков был хорошим летчиком и командиром. В этом Александр убедился еще раз, летать с ним было легко и свободно, как и с капитаном Паршиным, к манере поведения которого в полете Беляк привык. Но у Геннадия были свои особенности командования, и это держало Александра в постоянном напряжении.
В кабине было жарко. Мерцали шкалы приборов, подсвеченные ультрафиолетовыми лампами, уверенно и мерно гудели двигатели.
– Триста пятый! Триста пятый! – послышалось в эфире.
– Триста пятый слушает, – отозвался на позывные командир.
– Триста пятый, меня слышите?
– Триста пятый слушает, – повторил Гусаков.
Александр прислушался. В наушниках шлемофона звучал голос командира полка.
– Триста пятый! Афганский батальон выдвигается в северо-западный квадрат, – последовали цифровые координаты местности. – Прикройте сверху.
– Я триста пятый! Вас понял! Выхожу на заданный квадрат.
Отрапортовав командиру полка, Гусаков переключил связь на ведомого и, повторив приказ ГПУ – группы боевого управления, – велел Хромову подняться выше и следовать за ведущим.
Солнце припекало нещадно. В кабинах усилилась жара. Ровное гудение моторов убаюкивало и успокаивало, вызывая легкую сонливость. Александр отмечал на карте маршрут полета, искоса поглядывая на показатели приборов. Через полчаса пара винтокрылых машин подошла к намеченному квадрату.
В который раз за сегодняшний полет Гусаков распевал эту песню, только теперь, как с облегчением заметил Александр, в голосе командира экипажа не так явственно звучали отчаянность и душевная надрывность, а появились нотки внутренней уверенности в свои силы, в боевую машину.
Летим по лезвию ножа,
Летим, от страха чуть дрожа…
А внизу отошли назад и в сторону приятная зелень живой природы и голубая лента реки, теперь под ними расстилались тоскливо-унылая, вздыбленная крутыми горбатыми вершинами, безжизненная земля. Ни одного зеленого пятнышка, ни одного деревца. Одни верблюжьи колючки, корявые, засохшие кусты, да безжизненные метелки изжелтевших трав. Кое-где по ложбинам прячутся глинобитные дома, в которых, видимо, давно никто не живет. А вдали, словно нарисованные и приподнятые знойным маревом, вздымаются гряды невероятно высоких гор. Бледно-фиолетовые, иногда даже сиреневые, они тянутся к небу своими могучими вершинами, на которых, как белоснежные чалмы, отчетливо-ясно светится снег. И к горам стелется светлая лента извивающейся дороги.
Александр, оглядывая унылый однообразный пейзаж, вспомнил, что в справочниках этот район значился кратко: «горно-пустынная местность». Он смотрел вниз и отрешенно осознавал, что эту землю чужого государства, такую разную землю – то в роскошном буйстве живой зелени, то безрадостную и иссушенную вечным томлением по живительной влаге, это знойное синее небо с редкими, похожими на клочки ваты, облаками, давно не приносящими дождя, этот пышущий жаром белый круг солнца, эти величавые горы – все это надо принять сердцем, может быть даже и полюбить, а уж привыкнуть ко всему этому чуждому и незнакомому придется наверняка.
– Триста пятый! – раздался в наушниках шлемофона голос дежурного офицера группы боевого управления. – Триста пятый!
– Триста пятый слушает! – ответил Гусаков.
– Триста пятый! Афганский батальон спецназа вышел в квадрат.
– Вас понял.
– Триста пятый! В батальоне авианаводчик!
– Триста пятый понял! – отозвался Гусаков. – Пусть укажет ориентиры.
Вертолеты перевалили лысую вершину горы, и летчики увидели внизу в долине зеленый остров. Плоские серые крыши домов, окруженных глинобитными заборами, узкие улицы кишлака, цветущие, в бело-розовом кипении сады, возделанные огороды, неровные крохотные квадраты полей, тонкие нити арыков, и речушка, как светло-голубая змейка, извилисто прорезавшая долину, убегающая в даль, скрытую туманом. И – подступающая к кишлаку афганская мотопехота, с грузовиками, бронетранспортерами и одним танком.
Беляк с теплым чувством благодарности подумал об афганском руководстве дивизией, которое так быстро отреагировало на обстрел аэродрома моджахедами. Определили и настигли их. И они, вертолетчики, сейчас подержат афганских спецназовцев. Александр даже не предполагал, что он ошибается в своих догадках. Спецназовцы преследовали совсем иные цели. Обстрел аэродрома афганское командование вообще не волновал, а кое-кого и радовал. Батальон спецназа выполнял приказ своего командования с совершенно иной задачей – перехватить богатый караван, который должен прибыть из соседнего Пакистана.
В наушниках шлемофона послышался голос авианаводчика. Афганец говорил на приличном русском языке. Он назвал свои позывные и указал цель:
– С правой стороны кишлака видите идет гора?
– Вижу, – ответил Гусаков.
– Там есть такой большой дом и высокий дувал, с неба видно?
– Вижу большой дом.
– Там очень опасно! Душман там. Много оружия. Надо стрелять!
– Понятно, – ответил Гусаков. – Будем стрелять!
Хромов вступил в связь. Его вертолет летел значительно выше, и обзор был более широким.
– Командир, из-за горы к кишлаку приближается караван. Пять верблюдов, лошади навьюченные поклажей и дюжина вооруженных всадников.
– Пока не вижу.
– Они в тени горы. Сейчас увидишь.
– Понятно.
– Командир, может лупанем?
– Обязательно, – утвердительно произнес Гусаков. – Сейчас запрошу нашу контору на получение добра.
Группа боевого управления на запрос Гусакова дала положительный ответ, но посоветовала обязательно связаться с командованием афганского спецназа, чтобы ненароком их не задеть.
Однако не прошло и нескольких минут, как обстановка на земле резко изменилась. Мир и тишина, господствовавшие в кишлаке, взорвались. Вспыхнули черными кустами разрывы, прерывисто засверкали огненные трассы автоматных и пулеметных очередей, а около моста через речушку обволоклась клубами дыма подорванная и подожженная душманами грузовая машина.
Из группы боевого управления последовал приказ срочно оказать поддержку афганскому спецназу, который попал в хитро расставленную ловушку.
– Триста пятый, караваном займетесь потом, он никуда не денется, – уточнил дежурный офицер и добавил, что на подмогу вылетает еще одна пара вертолетов.
И авианаводчик-афганец, торопливо произнеся позывные, хрипло кричал в эфир:
– Стреляй середину кишлака и правый фланг, что на горе дом! Там два гранатомет и ДШКа!
ДШК – это крупнокалиберный пулемет. Возможно, у душманов он не один. Такие пулеметы способны поражать и воздушные цели. Час от часу не легче! Можно запросто нарваться на неприятности. Гусаков глянул на показатели приборов. Все нормально! Над головой ровный гул двигателей и привычные ритмичные движениях многометровых лопастей, уверенно секущих упругий воздух. И топлива в баках больше половины. Машина вселяла уверенность. Родной вертолет не подведет! Хандра, как шелуха, отлетела и пропала. Старший лейтенант сосредоточился и напрягся, как перед прыжком с вышки в воду.
– Экипаж, внимание! Всем быть начеку! – уверенным голосом отдал приказ Гусаков по переговорному устройству. – Приготовиться к бою!
Тут же переключился на эфир и вызвал Хромова.
– Триста первый! Триста первый! Внимание!
– Триста первый слушает, – отозвался Хромов.
– Захожу на объект! Прикрывай сверху!
– Есть, прикрыть сверху!
Навстречу вертолету поплыли квадраты и прямоугольники полей, разграфленные, как по линейке, рядами маленьких арычков, огороды, стремительно приближались плоские глиняные крыши домов и купы цветущих садов. Где-то там душманы. В середине кишлака и на правом фланге, как указал авианаводчик. Но где именно? Конечно, можно было бы и не торопиться, а не спеша облететь кишлак, сверху оценить боевую обстановку и, главное, определить огневые точки. Но подлый обстрел аэродрома, который испоганил весь праздничный день и, особенно, ранение оператора, друга Валеры, не давали Гусакову покоя, как бы подталкивали к решительным действиям.
Старший лейтенант сознательно пошел на риск. Он стремился поскорее выявить огневые точки. Он отчетливо сознавал, что подставляет себя под пули. Но, приняв решение, он не привык от него отступать. Для него уже не существовало иных вариантов. Оставалось только одно – исполнять. А это значило – рисковать, заставить душманов обнаружить себя. Время спрессовалось, сжалось, как тугая пружина, и отсчет пошел на секунды. Бросая вертолет вниз, Гусаков надеялся, крепко надеялся на мастерство и, главное, меткость своего ведомого.
Внезапное появление гулко гудящей «шайтан-арбы», как называли вертолет афганцы, которая неожиданно прилетела из-за горы, вызвало переполох у моджахедов. Они стали торопливо палить со всех стволов по винтокрылой машине. Навстречу и в след вертолету понеслись струи раскаленного свинца.
Но Геннадий Гусаков и его экипаж были начеку. Отвечали выявленным целям огнем пулемета, скорострельной пушки и залпами неуправляемых ракет. А самое главное таилось в том, что командир, искусно лавируя над крышами и макушками деревьев, вел вертолет, над торопливо стреляющими душманами, не раз проверенным в бою «зигзагом», своеобразными рывками – вниз, в сторону и снова вперед, одновременно при этом меняя скорость.
Александр Беляк, упирался спиною в кресло и, подавляя вспыхнувшую где-то глубоко внутри неприятную дрожь, вызванную не страхом, а скорее опрометчиво-рискованным маневром Гусакова, с каким-то обостренным чувством злости, обстреливал неуправляемыми ракетами обнаруженные цели. А под ногами, нагнетая тревожные мысли, гулко стучали в броневую обшивку долетевшие автоматные пули, словно по железной крыше вразнобой били камнями. Она жалобно дрожала, не поддаваясь и сдерживая их яростный напор. «Очередь из крупнокалиберного пулемета броневая обшивка вряд ли выдержит», – мелькнула обжигающе-опасная мысль, и он ее тут же отбросил. Все происходило невероятно быстро. Вертолет, изрыгающий огонь, проносился над кишлаком. Александр всецело сосредоточился на выполнении своих боевых обязанностей, от командира ему передался тревожно-напряженный азарт рискованного полета. В составе экипажа Гусакова он впервые оказался в далеко не простой боевой обстановке и радовался, отмечая летное мастерство старшего лейтенанта.
Хромов, который понимал командира пары, как говорится, с полуслова, моментально отреагировал и ударил по выявленным огневым точкам душманов реактивными снарядами и ракетами. Всплески огня и дыма взметнулись над крышами и садами кишлака.
– Хорошо! Очень даже хорошо попали! – донесся возбужденно-радостный голос авианаводчика. – Ташакур! Спасиба! Наш афганский полковник говорит большую благодарность! Ташакур это спасиба!
– Стараемся! – коротко и сухо ответил земле командир экипажа и добавил. – Это только цветочки!
– Какой цветочки? Зачем нам цветочки? – удивленно отозвался авианаводчик. – На кишлак, на правый сторона, на правый фланг бомбу давай! Там ДШКа есть! Крупный пуля такой противный пулемет! И туда на дом обязательно надо бомбу!
– Сейчас дадим и бомбу!
Геннадий Гусаков, сосредоточенный до предела, покрасневший от напряжения, с радостным злорадством и торжеством, что удалось совершить рискованный маневр, улыбнулся сухими губами. Знай наших! За Валерку вы у меня поплатитесь, гады! Сейчас сделаем новый заход, но с другого конца. Сейчас мы вам покажем, где раки зимуют! Он увеличил скорость и стал, резко набирая спасительную высоту, выходить из смертельно опасной зоны, выводить из нее гудящий от перегрузки и напряжения вертолет, свою надежную «двадцать четверку», бесстрашный полосатый «крокодил», мысленно повторяя, то ли просьбу, то ли приказ:
– Давай, дорогой! Давай жми!
Геннадий выжимал из машины все возможное и невозможное. Теперь он надеялся на мастерство ведомого, на Хромова, который брал нагрузку боя на себя.
Гусаков и Хромов, как принято в авиации говорить, уже «слетались в паре», мгновенно понимали друг друга и полностью друг другу доверяли. На войне самый близкий товарищ – это твой напарник. В каждом боевом вылете жизнь «ведущего» напрямую зависит от «ведомого». По ходу меняющейся картины боя, в карусели пикирования и взлетов, они часто и быстро меняются местами и тогда, наоборот, от мастерства «ведущего» зависит уже жизнь «ведомого».
– Гена, держись! Прикрываю! – послышался в наушниках шлемофона голос Хромова.
Но тут произошло именно то, чего больше всего опасался в секунды стремительно-рискованного полета и быстротекущего боя Александр Беляк. С того самого правого фланга, о котором предупреждал афганский авианаводчик, из глинобитного дома-крепости, что возвышался на склоне горы, разом, как бы опомнившись от внезапного шока, застрекотали длинными очередями крупнокалиберные пулеметы. Их огненные трассы устремились к бешено гудящей «шайтан-арбе», которая быстро улетала в синеву неба.
Винтокрылая машина вдруг со всего маху уткнулась в невидимый барьер. Моторы натужно взвыли. Вертолет основательно тряхнуло. Александр от внезапной перегрузки на какое-то мгновение потерял сознание, провалился в мягкую темноту. К действительности его вернул отчаянный крик бортового техника.
– Командир!.. Я ранен!.. Ранен в ногу… Кровь хлыщет!..