Страница:
– Сань, как солнце припекает, – тихо сказала Любка.
– Ага, – согласился Санька и вдруг ни с того ни с сего выпалил шепотом: – Хошь, я сейчас сигану в окно?
– Да ты что?
– Думаешь слабо?
– Конечно, слабо!
Беляк перемигнулся с дружками и головой качнул в сторону окна, как бы говоря, может попробуем? Глаза у многих загорелись.
Санька тихо встал на парту, далее – на подоконник и выпрыгнул вниз со второго этажа. Следом за ним, в открытое окно попрыгали восемь мальчишек, его дружков.
Анна Ивановна обернулась на шум, мел выпал у нее из руки. За всю многолетнюю педагогическую практику никогда еще такого не случалось.
– Что тут происходит? Прекратить безобразие!
– А-а-а! – донесся снизу крик Сашки Попытаева.
Одному ему не повезло – неудачно приземлился и сломал ногу.
– А-а-а! – орал он от боли и отчаяния, поднимая на ноги всю школу.
Снова очередная разборка в кабинете директора, вызов родителей, порка дома…
Естественно, Санька Беляк не числился в списках передовиков учебы и отличников, не служил примером для подражания, а больше фигурировал в категории «отпетых» и «неуправляемых» по поведению, однако и в числе отстающих не значился. Он прочно закрепился в среднем звене твердых троечников. Звезд с неба не хватал, но двойки всегда исправлял, а рядом с тройками мелькали четверки и, как алмазинки, сверкали редкие приятные пятерки.
Но время шло, дети взрослели и становились старше, входили в трудный подростковый возраст, когда наступала пора самоутверждения и осознание своей личности. Книги «про любовь» переходили из рук в руки, а кинофильмы на эту тему смотрелись по нескольку раз. Девчонки стали дружить с парнями, у каждой был свой мальчик. А Любка ни с кем из парней не дружила, быстро и легко «отшивала» от себя поклонников. И с Беляком никаких дружеских отношений не заводила, однако не отставляла его в покое, всегда появлялась там, где был он. Подзадоривала, подкалывала, а язычок у нее был острый. В ее присутствии Санька чувствовал себя неуютно, постоянно был в напряжении, готовый ответить, порой даже грубостью или защититься резкостью. Но когда Любка не появлялась в их компании, он почему-то грустил, ему чего-то не хватало, хотя об этом никогда никому не говорил, даже не хотел признаваться самому себе.
А зимой, когда выбежали гурьбой после последнего урока, она вдруг неожиданно оказалась рядом.
– Сань, тебя можно попросить об одном одолжении?
– Смотря о чем, – насторожился он.
– Проводи меня, – тихо попросила Люба.
– Как это проводить? – удивился Санька.
– Просто. До самого дома.
– Сейчас?
– Ну, да!
– Так девчонок провожают завсегда вечером.
– А ты проводи меня сейчас.
– Это почему же?
– Потому, что я боюсь!
– Кого?
– Мальчишек с нашей улицы, – призналась Люба. – Они меня снежками забрасывают.
– Тебя? – удивился Санька, зная напористый и отчаянный ее характер.
– Ага! Прохода не дают. Проводи меня, – и Люба добавила «волшебное слово», которое заучивали с детства. – Я прошу тебя, пожалуйста!
Санька не мог отказать. Он был храбрым рыцарем с добрым сердцем.
– Пошли! – решительно сказал он.
Беляк понимал, что обстановка на ее улице не простая, что он идет на риск. Ему никак не хотелось нарываться на неприятности, а тем более вступать в потасовку. Но и отказать Любке он не мог. Что о нем подумают завтра в школе, если она расскажет, что он струсил, испугался сухановских?
Ее поджидали, прессуя в ладонях снежки, шестеро мальчишек. Они увидели Саньку Беляка рядом с Рогушкиной и стушевались. Ни один из них не решился бросить снежок в их сторону. Бросок снежка по Саньке мог вызывать ответную реакцию. Иными словами, означал бы нарушение едва установившегося перемирия.
Центральная улица Ленина делила Ломовку пополам, на два лагеря. На «Тобол» и «Сухановку». Между ними десятилетиями не прекращалась вражда. Она то утихала, то вспыхивала с новой силой, но случались времена перемирия и нейтралитета. Иван – дед по материнской линии – рассказывал, что когда они были пацанами, то тобольские и сухановские уже дрались между собой. И отец дрался в молодости и с гордостью говорил, что «завсегда одерживали победу наши, тобольские».
На этот раз драки не последовало. Ни когда он проводил Любу до калитки дома, ни потом, когда возвращался, обстреливаемый пристальными взглядами тех же мальчишек, и был внутренне готов к любым действиям. «Пусть только попробуют!» – мысленно говорил себе Санька, пряча в карманах сжатые кулаки.
Но тот поход с Любой имел последствия. Провожание до самой калитке среди белого дня да еще на глазах у всех, словно невидимой ниткой, связало их между собой. С этого зимнего дня Рогушкину стали именовать на улице и в школе «Санькина девчонка», а его «Любкин парень». Да и их взаимоотношения между собой как-то незаметно стали перетекать в совершенно иную плоскость…
2
3
4
Глава пятая
Англичане задумали чужими руками, с помощью афганского эмира, прощупать русские границы в этом регионе. Опытные колониальные полковники, подобрав и вооружив подходящие отряды, летом 1883-го года быстро заняли оазис Пендэ. Царское правительство насторожилось, но внешне приняло выжидательную позицию. Когда же бойкие англичане захватили Тащ-Кепри, весьма важный стратегический пункт, который открывал им путь в русский Туркестан, из Санкт-Петербурга незамедлительно последовала ответная реакция. Генерал-лейтенанту генерального штаба и начальнику Закаспийской области Комарову было приказано «по возможности без кровопролития и сверхсметных ассигновок со стороны казны унять английских полковников».
Генерал-лейтенант Александр Виссарионович Комаров, человек образованный, этнограф, археолог и нумизмат, который до назначения в Закаспийскую область около тридцати лет прослужил на Кавказе, по части подобных щекотливых экспедиций был великий мастер. Подобрав отряд отчаянных храбрецов, он 13-го марта 1885 года учинил противнику жесточайшую трепку. А когда один из высокопоставленных офицеров английской военной миссии пожелал вести переговоры, Комаров не стал с ним разговаривать, не признав за правомочное лицо. Не теряя времени, Комаров заключил с эмиром Афганистана (который наглядно убедился в военном могуществе северного соседа) высокое соглашение, которое точно определяло границу между государствами. Это соглашение Англия, не без скрежета зубов, вынуждена была подтвердить в конце 1888-го года.
Учитывая все это, российское правительство решило раз и навсегда обезопасить южную границу от подобных неожиданностей. В короткие сроки был построен город-крепость Кушка, ставший цитаделью русского могущества в Средней Азии.
По соглашению между Российской империей и Великобританией от 31-го августа 1907-го года Россия признавала Афганистан «входящим в сферу английского влияния». Но это не значило, что правители России перестали интересоваться своим южным соседом. В специальной секретной инструкции российскому императорскому консулу в Индии предписывалось организовать систему сбора секретной информации, в первую очередь – в отношении Афганистана. В этом документе значилось: «Вести особо зоркое наблюдение за ходом постройки стратегических дорог по направлению к Афганистану и за всем происходящим в Афганистанском ханстве представляется совершенно необходимым и входит в вашу первейшую задачу».
– Ага, – согласился Санька и вдруг ни с того ни с сего выпалил шепотом: – Хошь, я сейчас сигану в окно?
– Да ты что?
– Думаешь слабо?
– Конечно, слабо!
Беляк перемигнулся с дружками и головой качнул в сторону окна, как бы говоря, может попробуем? Глаза у многих загорелись.
Санька тихо встал на парту, далее – на подоконник и выпрыгнул вниз со второго этажа. Следом за ним, в открытое окно попрыгали восемь мальчишек, его дружков.
Анна Ивановна обернулась на шум, мел выпал у нее из руки. За всю многолетнюю педагогическую практику никогда еще такого не случалось.
– Что тут происходит? Прекратить безобразие!
– А-а-а! – донесся снизу крик Сашки Попытаева.
Одному ему не повезло – неудачно приземлился и сломал ногу.
– А-а-а! – орал он от боли и отчаяния, поднимая на ноги всю школу.
Снова очередная разборка в кабинете директора, вызов родителей, порка дома…
Естественно, Санька Беляк не числился в списках передовиков учебы и отличников, не служил примером для подражания, а больше фигурировал в категории «отпетых» и «неуправляемых» по поведению, однако и в числе отстающих не значился. Он прочно закрепился в среднем звене твердых троечников. Звезд с неба не хватал, но двойки всегда исправлял, а рядом с тройками мелькали четверки и, как алмазинки, сверкали редкие приятные пятерки.
Но время шло, дети взрослели и становились старше, входили в трудный подростковый возраст, когда наступала пора самоутверждения и осознание своей личности. Книги «про любовь» переходили из рук в руки, а кинофильмы на эту тему смотрелись по нескольку раз. Девчонки стали дружить с парнями, у каждой был свой мальчик. А Любка ни с кем из парней не дружила, быстро и легко «отшивала» от себя поклонников. И с Беляком никаких дружеских отношений не заводила, однако не отставляла его в покое, всегда появлялась там, где был он. Подзадоривала, подкалывала, а язычок у нее был острый. В ее присутствии Санька чувствовал себя неуютно, постоянно был в напряжении, готовый ответить, порой даже грубостью или защититься резкостью. Но когда Любка не появлялась в их компании, он почему-то грустил, ему чего-то не хватало, хотя об этом никогда никому не говорил, даже не хотел признаваться самому себе.
А зимой, когда выбежали гурьбой после последнего урока, она вдруг неожиданно оказалась рядом.
– Сань, тебя можно попросить об одном одолжении?
– Смотря о чем, – насторожился он.
– Проводи меня, – тихо попросила Люба.
– Как это проводить? – удивился Санька.
– Просто. До самого дома.
– Сейчас?
– Ну, да!
– Так девчонок провожают завсегда вечером.
– А ты проводи меня сейчас.
– Это почему же?
– Потому, что я боюсь!
– Кого?
– Мальчишек с нашей улицы, – призналась Люба. – Они меня снежками забрасывают.
– Тебя? – удивился Санька, зная напористый и отчаянный ее характер.
– Ага! Прохода не дают. Проводи меня, – и Люба добавила «волшебное слово», которое заучивали с детства. – Я прошу тебя, пожалуйста!
Санька не мог отказать. Он был храбрым рыцарем с добрым сердцем.
– Пошли! – решительно сказал он.
Беляк понимал, что обстановка на ее улице не простая, что он идет на риск. Ему никак не хотелось нарываться на неприятности, а тем более вступать в потасовку. Но и отказать Любке он не мог. Что о нем подумают завтра в школе, если она расскажет, что он струсил, испугался сухановских?
Ее поджидали, прессуя в ладонях снежки, шестеро мальчишек. Они увидели Саньку Беляка рядом с Рогушкиной и стушевались. Ни один из них не решился бросить снежок в их сторону. Бросок снежка по Саньке мог вызывать ответную реакцию. Иными словами, означал бы нарушение едва установившегося перемирия.
Центральная улица Ленина делила Ломовку пополам, на два лагеря. На «Тобол» и «Сухановку». Между ними десятилетиями не прекращалась вражда. Она то утихала, то вспыхивала с новой силой, но случались времена перемирия и нейтралитета. Иван – дед по материнской линии – рассказывал, что когда они были пацанами, то тобольские и сухановские уже дрались между собой. И отец дрался в молодости и с гордостью говорил, что «завсегда одерживали победу наши, тобольские».
На этот раз драки не последовало. Ни когда он проводил Любу до калитки дома, ни потом, когда возвращался, обстреливаемый пристальными взглядами тех же мальчишек, и был внутренне готов к любым действиям. «Пусть только попробуют!» – мысленно говорил себе Санька, пряча в карманах сжатые кулаки.
Но тот поход с Любой имел последствия. Провожание до самой калитке среди белого дня да еще на глазах у всех, словно невидимой ниткой, связало их между собой. С этого зимнего дня Рогушкину стали именовать на улице и в школе «Санькина девчонка», а его «Любкин парень». Да и их взаимоотношения между собой как-то незаметно стали перетекать в совершенно иную плоскость…
2
Поселок Ломовка раскинул свои дворы на берегу реки Белая, в пяти километрах от старинного города металлургов Белорецк, в предгорьях Южного Урала, в долине между величественными хребтами Урал-тау и Яман-тау. Зеленым кольцом окружали поселок горы, покрытые сумрачным хвойным лесом, в котором жители Ломовки собирали, запасаясь на зиму, много ягод, ведрами малину, а грибы на засолку – бочками. Издали они, эти горы, кажутся дикими и угрюмыми. Но стоит хоть один раз побывать вблизи, увидеть суровую строгую красоту скал и выступов, вдохнуть живительный аромат хвойного леса, и сердце навсегда будет покорено здешней первозданной природой.
Горы причудливо нависают над самой рекой, местами крутые гранитные глыбы, стоят по пояс в воде, словно пытаются задержать стремительный бег студеного потока. А река только улыбается, ей все нипочем, она с шумом пенится на каменистых выступах и, обегая их, несет свои быстрые воды дальше. Убегает веселым неудержимым потоком мимо огородов и строений Ломовки в далекие края, в равнинные земли Башкирии.
А начинает она, река Белая, свой извечный бег серебристым ручейком, который вытекает из-под суровой горы Иремель, что подняла вершину к самому небу, на 1582 метра от уровня моря. Через сотню километров, вобрав в себя ручейки и горные речушки, река обретает силу и своенравную степенность, умеряет ретивый бег, остепеняясь перед плотиною, и образует удивительный по красоте обширный пруд, по берегам которого расположился город Белорецк, дымящий в небо трубами металлургических заводов и доменными печами.
В Белорецке на металлургическом комбинате и трудилась большая часть взрослого населения Ломовки. В поселке издавна жили простой размеренной жизнью, по давно заведенному укладу. Родители – на работе, а дети – на хозяйстве. И семья Саньки Беляка мало чем отличалась от других семей. Отец, Виктор Максимович, всю жизнь добросовестно проработал в шумном цехе на металлургическом комбинате, слыл мастером своего дела и пользовался заслуженным авторитетом на производстве. Работа была в три смены. Когда отец уходил на дневную, то все мужские обязанности по хозяйству ложились на Санькины плечи.
Зимой нужно накормить и напоить скотину. Дать корове сена, свиньям – комбикорм. Сходить пару раз за водой к колонке, за сто метров от дома, с двумя ведрами. Почистить в хлевах навоз. Если выпал снег, то убрать его и вынести со двора и, после всего этого, успеть к половине девятого на первый урок в школу. Поэтому день начинался в шесть тридцать. А после школы – то надо пилить дрова, то их колоть. Если отец трудился во второй или третьей смене, нагрузка по хозяйским делам слегка ослабевала.
Санька ежедневно получал конкретные поручения по хозяйству, и отец требовал их неукоснительного исполнения. За невыполненное строго спрашивал и жестко наказывал – кнутом, ремнем, плеткой. Дети рано познавали цену времени, важность труда и радость от успехов.
А с наступлением лета забот прибавлялось. Отогнать корову в стадо, телят отвести в загон. Всех животных – овец, поросят, кроликов, гусей, кур – накормить и напоить. Потом – на огород. Посадка овощей и обильно – картошки, которую надо то пропалывать, то окучивать. Потом наступает веселая и горячая пора сенокоса, когда к вечеру еле ноги держат, а руки деревенеют, но зато сколько радости и искристого веселья за дружной работой! Сено надо просушить, собрать в скирды и потом привезти домой, чтоб на всю зиму хватило… А еще – походы в лес за ягодами, за малиной, за грибами. С наступлением осени – сбор овощей на огородных грядках, нужно выкопать и просушить картошку… И при всей загрузке дня, находилось время и для рыбной ловли, и для купания, поиграть в лапту, погонять футбольный мяч, а зимой – санки, самодельные ледянки, лыжи, коньки, постройка и штурмы снежных крепостей, азартная игра в хоккей самодельными клюшками… Езда на лошадях (а лошади были чуть не в каждом дворе), катание наперегонки на велосипедах, осваивание премудрости управление мотоциклом…
Ломовка насчитывала более тысячи дворов. По всем меркам люди здесь жили в достатке. У каждого хозяина – добротный дом, срубленные пятистенки и флигеля. Дворы обнесены высокими бревенчатыми заборами, которые образуют своеобразные крепости, где под навесом располагаются хозяйские помещения, загоны для скотины, клети для кур, гусей, уток, просторный хлев, гараж, а в глубине двора – своя баня и огороды. Перед каждым домом с фасада был палисадник с фруктовыми деревьями и кустами малины, смородины, крыжовника, грядками клубники, которую здесь издавна именовали «викторией».
В поселке было четыре магазина, почта, аптека, работал детский сад, ясли, имелся вместительный клуб, библиотека, химчистка и единственное кирпичное сооружение – школа в два этажа Светлые классы, просторный спортивный зал, свои мастерские для уроков труда. Около школы фруктовый сад и футбольное поле.
А вокруг Ломовки удивительные, по чистоте и первозданности природы живописные места, горные кручи и лесные массивы Южного Урала. В урочище, возле знаменитого Арского камня – величественной скалы на берегу реки, разместился санаторий металлургического комбината и шумный летом пионерский лагерь.
Этот прекрасный уголок природы заприметили и московские кинематографисты. Здесь они снимали «кадры на натуре» фильмов «Вечный зов», «Пропавшая экспедиция», «Золотая речка». Жители Ломовки охотно исполняли роли статистов. Санька с дружками помогал осветителям, удерживая огромные светлые щиты, с помощью которых пучки света фокусировали на съемочную площадку, и весьма гордился своим участием в создании фильмов.
Горы причудливо нависают над самой рекой, местами крутые гранитные глыбы, стоят по пояс в воде, словно пытаются задержать стремительный бег студеного потока. А река только улыбается, ей все нипочем, она с шумом пенится на каменистых выступах и, обегая их, несет свои быстрые воды дальше. Убегает веселым неудержимым потоком мимо огородов и строений Ломовки в далекие края, в равнинные земли Башкирии.
А начинает она, река Белая, свой извечный бег серебристым ручейком, который вытекает из-под суровой горы Иремель, что подняла вершину к самому небу, на 1582 метра от уровня моря. Через сотню километров, вобрав в себя ручейки и горные речушки, река обретает силу и своенравную степенность, умеряет ретивый бег, остепеняясь перед плотиною, и образует удивительный по красоте обширный пруд, по берегам которого расположился город Белорецк, дымящий в небо трубами металлургических заводов и доменными печами.
В Белорецке на металлургическом комбинате и трудилась большая часть взрослого населения Ломовки. В поселке издавна жили простой размеренной жизнью, по давно заведенному укладу. Родители – на работе, а дети – на хозяйстве. И семья Саньки Беляка мало чем отличалась от других семей. Отец, Виктор Максимович, всю жизнь добросовестно проработал в шумном цехе на металлургическом комбинате, слыл мастером своего дела и пользовался заслуженным авторитетом на производстве. Работа была в три смены. Когда отец уходил на дневную, то все мужские обязанности по хозяйству ложились на Санькины плечи.
Зимой нужно накормить и напоить скотину. Дать корове сена, свиньям – комбикорм. Сходить пару раз за водой к колонке, за сто метров от дома, с двумя ведрами. Почистить в хлевах навоз. Если выпал снег, то убрать его и вынести со двора и, после всего этого, успеть к половине девятого на первый урок в школу. Поэтому день начинался в шесть тридцать. А после школы – то надо пилить дрова, то их колоть. Если отец трудился во второй или третьей смене, нагрузка по хозяйским делам слегка ослабевала.
Санька ежедневно получал конкретные поручения по хозяйству, и отец требовал их неукоснительного исполнения. За невыполненное строго спрашивал и жестко наказывал – кнутом, ремнем, плеткой. Дети рано познавали цену времени, важность труда и радость от успехов.
А с наступлением лета забот прибавлялось. Отогнать корову в стадо, телят отвести в загон. Всех животных – овец, поросят, кроликов, гусей, кур – накормить и напоить. Потом – на огород. Посадка овощей и обильно – картошки, которую надо то пропалывать, то окучивать. Потом наступает веселая и горячая пора сенокоса, когда к вечеру еле ноги держат, а руки деревенеют, но зато сколько радости и искристого веселья за дружной работой! Сено надо просушить, собрать в скирды и потом привезти домой, чтоб на всю зиму хватило… А еще – походы в лес за ягодами, за малиной, за грибами. С наступлением осени – сбор овощей на огородных грядках, нужно выкопать и просушить картошку… И при всей загрузке дня, находилось время и для рыбной ловли, и для купания, поиграть в лапту, погонять футбольный мяч, а зимой – санки, самодельные ледянки, лыжи, коньки, постройка и штурмы снежных крепостей, азартная игра в хоккей самодельными клюшками… Езда на лошадях (а лошади были чуть не в каждом дворе), катание наперегонки на велосипедах, осваивание премудрости управление мотоциклом…
Ломовка насчитывала более тысячи дворов. По всем меркам люди здесь жили в достатке. У каждого хозяина – добротный дом, срубленные пятистенки и флигеля. Дворы обнесены высокими бревенчатыми заборами, которые образуют своеобразные крепости, где под навесом располагаются хозяйские помещения, загоны для скотины, клети для кур, гусей, уток, просторный хлев, гараж, а в глубине двора – своя баня и огороды. Перед каждым домом с фасада был палисадник с фруктовыми деревьями и кустами малины, смородины, крыжовника, грядками клубники, которую здесь издавна именовали «викторией».
В поселке было четыре магазина, почта, аптека, работал детский сад, ясли, имелся вместительный клуб, библиотека, химчистка и единственное кирпичное сооружение – школа в два этажа Светлые классы, просторный спортивный зал, свои мастерские для уроков труда. Около школы фруктовый сад и футбольное поле.
А вокруг Ломовки удивительные, по чистоте и первозданности природы живописные места, горные кручи и лесные массивы Южного Урала. В урочище, возле знаменитого Арского камня – величественной скалы на берегу реки, разместился санаторий металлургического комбината и шумный летом пионерский лагерь.
Этот прекрасный уголок природы заприметили и московские кинематографисты. Здесь они снимали «кадры на натуре» фильмов «Вечный зов», «Пропавшая экспедиция», «Золотая речка». Жители Ломовки охотно исполняли роли статистов. Санька с дружками помогал осветителям, удерживая огромные светлые щиты, с помощью которых пучки света фокусировали на съемочную площадку, и весьма гордился своим участием в создании фильмов.
3
Солнце клонилось к закату, и длинные тени от деревьев и домов легли на улицу темными пятнами. Сизая дымка вечернего тумана прозрачным облаком плавала над рекой и стелилась над далью дороги. А вершины гор, покрытые хвойным лесом, в вечерних лучах солнца стали светло-зелеными, с теплым золотистым отливом, отчетливо вырисовываясь на фоне темнеющего неба, в котором темными точками летали одинокие птицы.
Было тихо и по-летнему тепло. Поселок жил своей извечной трудовой жизнью. Лето клонилось к завершению, и каждый погожий день использовался, как говорили, на полную катушку, от зари до заката. Издалека доносилось монотонное тюканье топором, дробно постукивали молотки, где-то на краю поселка повизгивала электрическая пила да потявкивала спросонья чья-то собака.
В конце улицы, поднимая пыль, показалось стадо коров. Животные шли тяжело, степенно переступая ногами. Каждая корова несла разбухшее от накопленного молока вымя, изредка протяжно и весело мыча, как бы предупреждая о своем возвращении хозяйку. А старый пастух в выцветшем треухе и стеганной засаленной безрукавке, подгоняя стадо, время от времени звонко щелкал длинным кнутом. Звук у него выходил звонкий, крепкий, чем-то похожий на выстрел.
– Помнишь, Колян, как мы делали такие длинные батоги и учились щелкать? – спросил Санька, сидя на лавочки у калитки.
– И как ты, Сань, лихо и на спор умел сбивать одним концом батога горлышко у поллитровой бутылки? – Колян сидел рядом.
– Долго никак не получалось, чтоб попасть точно на горлышко…
– У меня и сейчас не получается, как не старайся, – признался Колян. – А ты тогда на спор две бутылки красненькой выиграл.
– Ага.
Нудно звенели одинокие комары, но Санька и Колян не обращали на них никакого внимания. Из ворот вышла Надюшка – босиком, в фартуке и с хворостиной руке.
– Ты куда намылилась? – спросил Санька сестру.
– Марту встречать мамка послала.
Марта – ихняя корова. Умница и хитрющая, если перед тем как доить ее не прикормить чем-нибудь вкусненьким, может нежданно пихнуть ногой ведро и расплескать молоко.
– Валяй, – добродушно сказал Санька сестре.
– А мамка сегодня мне разрешила подоить Марту, – похвасталась Надюшка.
– А пальцы у тебя не кривые? – нарочно спросил Колян.
– Не! – она пошевелила перед лицом растопыренной пятерней, на указательном сверкнул тонкой ободок дешевого колечка. – Вишь, какие ровненькие!
– Тады вали!
Обгоняя стадо коров, надрывно сигналя, подкатил переполненный старенький рейсовый автобус. Он привез из Белорецка, с металлургического комбината дневную смену. Подняв облако пыли, автобус шумно остановился, распространяя вокруг густой запах дымной солярки.
– Батяня приехал, – сказал Колян, завидев отца. – Разбегаемся?
– А мой во вторую, – сказал Санька и задержал дружка. – Куда бежишь?
– Ты ж знаешь, какой он, когда со смены возвращается? Злой, как черт!
– Да не пугайся! Паспорта получили, теперь мы с тобой законные граждане советской страны, и хватит мадражку показывать на людях.
– Так он паспорт спрашивать не будет, а сразу подзатыльника отвесит.
– Не отвесит!
– А ты почем знаешь?
– Смотри, какой он идет веселый? На работе, видать, все ладилось.
– Может и премию дали, – сказал Колян. – Давеча хвалился, что приказ зачитывали по цеху и квартальную премию сулили за перевыполнения плана.
Отец Коляна подошел не спеша, вразвалочку, походкой бывалого моряка. Из-под насупленных лохматых бровей стрельнул на сына остренькими масляно-поблескивающими глазами.
– Дров наколол? – начал он без вступления.
– Накололи, дядь Саша! Я помогал, – сказал Санька, опережая друга.
– Лады! И воду принесли?
– Ага, – сказал Колян. – По два ведра.
– А пошто бездельничаете? – в вопросе не было привычной угрозы.
– Соображаем, дядь Саша! – отозвался Санька, принимая весь будущий удар на себя.
– Соображают обычно на троих, а вас тута двое только.
Он достал пачку сигарет «Прима», вынул одну. Закурил. Протянул пачку мальчишкам.
– Может закурите за компанию?
– Нет, спасибо, дядь Саша!
– Бросили, что ль? – ехидно спросил он ребят. – Когда ж это успели, а?
– На днях, а то и раньше! – ответил бойко Санька, отодвигаясь на лавочке и уступая место. – Присаживайтесь к нам.
Отец Коляна тяжело опустился на скамью, молча затянулся и выпустил длинную струю дыма.
– Что вы тут сидите и соображаете, это хорошо. Только об чем соображаете? Вот главный вопрос. Ежели насчет бутылки, так моей поддержки не будет, а ремнем по спине обещаю. А ежели об деле, то моя поддержка полная. Пора вам и мозговыми шариками своими шевелить. Паспорта получили?
– Получили, – сказал Колян, не понимая, куда клонит отец.
– Так вот, молодые мои граждане нашей республики, я давно с вами потолковать собираюсь, да все никак не получается из-за нервотрепки и суетности постоянной нашей жизни. – Он загасил сигарету, бросил под ноги и носком ботинка вдавил в землю. – В открытую потолковать и как вполне со взрослыми. Вот так!
Санька и Колян переглянулись и приготовились слушать.
– Мы с полным нашим вниманием, дядь Саша! – сказал Санька.
– Сын, ты вчера про Любу Рогушкину что-то рассказывал, да я не усек серьезно. Так куда она поступать надумала?
– В медицинский техникум, – ответил Колян.
– На акушерку выучиться хочет, – добавил Санька.
– Это серьезное дело, скажу я вам. Девка мыслит в правильном направлении. Профессия в руках будет весьма почтенная и уважаемая. Факт! А вы что надумали?
– Пока думаем, пап, – сказал Колян. – Не идти же нам в фельдшеры…
– А почему бы и нет! – оживился отец. – Фельдшер или там еще какой медицинский работник, дело всегда нужное и профессия чистенькая, не то что мы в дымном и грязном цеху горбатим. А у вас еще армия, военная служба впереди маячит.
– Верно, – кивнул Колян.
– Через два годика повестки прилетят по адресам, – сказал Санька.
– Медицинским работникам в армии сплошная лафа. Не служба, а малина, скажу я вам! И спирт у них завсегда казенный и самый наичистейший, а не техническая дрянь какая-нибудь! Идите в медицинское училище, ребята, не пожалеете. А когда в армию призовут, так и там служиться будет легко. Вот об этом и посоображайте, пошевелите шариками своими, а я пошел.
Высоко в вечернем небе летел самолет, и на землю доносился ровный рокот его моторов.
– Пассажирский, – определил Санька, провожая самолет глазами.
Небо, авиация, космонавтика – его давняя мечта. Голубая мечта! Далекая, как этот летящий в небе самолет, и, видать по всему, невыполнимая.
Отец Коляна предлагал дело. Земное, реальное.
Вечером, когда собралась их компания, Колян спросил Любку:
– А какие бумаги надо собрать, чтоб сдать в приемную комиссию медицинского училища?
– Да вы что, ребята? Опомнились?
– А ничего! – ответил Санька. – Вот захотели поступать.
– Завтра уже прием документов заканчивается, вступительные экзамены начинаются. Когда ж вы успеете?
– Успеем! – сказал Беляк. – Ты только скажи, какие бумажки собрать надо.
Было тихо и по-летнему тепло. Поселок жил своей извечной трудовой жизнью. Лето клонилось к завершению, и каждый погожий день использовался, как говорили, на полную катушку, от зари до заката. Издалека доносилось монотонное тюканье топором, дробно постукивали молотки, где-то на краю поселка повизгивала электрическая пила да потявкивала спросонья чья-то собака.
В конце улицы, поднимая пыль, показалось стадо коров. Животные шли тяжело, степенно переступая ногами. Каждая корова несла разбухшее от накопленного молока вымя, изредка протяжно и весело мыча, как бы предупреждая о своем возвращении хозяйку. А старый пастух в выцветшем треухе и стеганной засаленной безрукавке, подгоняя стадо, время от времени звонко щелкал длинным кнутом. Звук у него выходил звонкий, крепкий, чем-то похожий на выстрел.
– Помнишь, Колян, как мы делали такие длинные батоги и учились щелкать? – спросил Санька, сидя на лавочки у калитки.
– И как ты, Сань, лихо и на спор умел сбивать одним концом батога горлышко у поллитровой бутылки? – Колян сидел рядом.
– Долго никак не получалось, чтоб попасть точно на горлышко…
– У меня и сейчас не получается, как не старайся, – признался Колян. – А ты тогда на спор две бутылки красненькой выиграл.
– Ага.
Нудно звенели одинокие комары, но Санька и Колян не обращали на них никакого внимания. Из ворот вышла Надюшка – босиком, в фартуке и с хворостиной руке.
– Ты куда намылилась? – спросил Санька сестру.
– Марту встречать мамка послала.
Марта – ихняя корова. Умница и хитрющая, если перед тем как доить ее не прикормить чем-нибудь вкусненьким, может нежданно пихнуть ногой ведро и расплескать молоко.
– Валяй, – добродушно сказал Санька сестре.
– А мамка сегодня мне разрешила подоить Марту, – похвасталась Надюшка.
– А пальцы у тебя не кривые? – нарочно спросил Колян.
– Не! – она пошевелила перед лицом растопыренной пятерней, на указательном сверкнул тонкой ободок дешевого колечка. – Вишь, какие ровненькие!
– Тады вали!
Обгоняя стадо коров, надрывно сигналя, подкатил переполненный старенький рейсовый автобус. Он привез из Белорецка, с металлургического комбината дневную смену. Подняв облако пыли, автобус шумно остановился, распространяя вокруг густой запах дымной солярки.
– Батяня приехал, – сказал Колян, завидев отца. – Разбегаемся?
– А мой во вторую, – сказал Санька и задержал дружка. – Куда бежишь?
– Ты ж знаешь, какой он, когда со смены возвращается? Злой, как черт!
– Да не пугайся! Паспорта получили, теперь мы с тобой законные граждане советской страны, и хватит мадражку показывать на людях.
– Так он паспорт спрашивать не будет, а сразу подзатыльника отвесит.
– Не отвесит!
– А ты почем знаешь?
– Смотри, какой он идет веселый? На работе, видать, все ладилось.
– Может и премию дали, – сказал Колян. – Давеча хвалился, что приказ зачитывали по цеху и квартальную премию сулили за перевыполнения плана.
Отец Коляна подошел не спеша, вразвалочку, походкой бывалого моряка. Из-под насупленных лохматых бровей стрельнул на сына остренькими масляно-поблескивающими глазами.
– Дров наколол? – начал он без вступления.
– Накололи, дядь Саша! Я помогал, – сказал Санька, опережая друга.
– Лады! И воду принесли?
– Ага, – сказал Колян. – По два ведра.
– А пошто бездельничаете? – в вопросе не было привычной угрозы.
– Соображаем, дядь Саша! – отозвался Санька, принимая весь будущий удар на себя.
– Соображают обычно на троих, а вас тута двое только.
Он достал пачку сигарет «Прима», вынул одну. Закурил. Протянул пачку мальчишкам.
– Может закурите за компанию?
– Нет, спасибо, дядь Саша!
– Бросили, что ль? – ехидно спросил он ребят. – Когда ж это успели, а?
– На днях, а то и раньше! – ответил бойко Санька, отодвигаясь на лавочке и уступая место. – Присаживайтесь к нам.
Отец Коляна тяжело опустился на скамью, молча затянулся и выпустил длинную струю дыма.
– Что вы тут сидите и соображаете, это хорошо. Только об чем соображаете? Вот главный вопрос. Ежели насчет бутылки, так моей поддержки не будет, а ремнем по спине обещаю. А ежели об деле, то моя поддержка полная. Пора вам и мозговыми шариками своими шевелить. Паспорта получили?
– Получили, – сказал Колян, не понимая, куда клонит отец.
– Так вот, молодые мои граждане нашей республики, я давно с вами потолковать собираюсь, да все никак не получается из-за нервотрепки и суетности постоянной нашей жизни. – Он загасил сигарету, бросил под ноги и носком ботинка вдавил в землю. – В открытую потолковать и как вполне со взрослыми. Вот так!
Санька и Колян переглянулись и приготовились слушать.
– Мы с полным нашим вниманием, дядь Саша! – сказал Санька.
– Сын, ты вчера про Любу Рогушкину что-то рассказывал, да я не усек серьезно. Так куда она поступать надумала?
– В медицинский техникум, – ответил Колян.
– На акушерку выучиться хочет, – добавил Санька.
– Это серьезное дело, скажу я вам. Девка мыслит в правильном направлении. Профессия в руках будет весьма почтенная и уважаемая. Факт! А вы что надумали?
– Пока думаем, пап, – сказал Колян. – Не идти же нам в фельдшеры…
– А почему бы и нет! – оживился отец. – Фельдшер или там еще какой медицинский работник, дело всегда нужное и профессия чистенькая, не то что мы в дымном и грязном цеху горбатим. А у вас еще армия, военная служба впереди маячит.
– Верно, – кивнул Колян.
– Через два годика повестки прилетят по адресам, – сказал Санька.
– Медицинским работникам в армии сплошная лафа. Не служба, а малина, скажу я вам! И спирт у них завсегда казенный и самый наичистейший, а не техническая дрянь какая-нибудь! Идите в медицинское училище, ребята, не пожалеете. А когда в армию призовут, так и там служиться будет легко. Вот об этом и посоображайте, пошевелите шариками своими, а я пошел.
Высоко в вечернем небе летел самолет, и на землю доносился ровный рокот его моторов.
– Пассажирский, – определил Санька, провожая самолет глазами.
Небо, авиация, космонавтика – его давняя мечта. Голубая мечта! Далекая, как этот летящий в небе самолет, и, видать по всему, невыполнимая.
Отец Коляна предлагал дело. Земное, реальное.
Вечером, когда собралась их компания, Колян спросил Любку:
– А какие бумаги надо собрать, чтоб сдать в приемную комиссию медицинского училища?
– Да вы что, ребята? Опомнились?
– А ничего! – ответил Санька. – Вот захотели поступать.
– Завтра уже прием документов заканчивается, вступительные экзамены начинаются. Когда ж вы успеете?
– Успеем! – сказал Беляк. – Ты только скажи, какие бумажки собрать надо.
4
И они успели. Оббегали все инстанции и кабинеты. Но в приемной комиссии их огорошили, словно вылили на голову ведро холодной воды:
– Прием документов закончен, приходите на следующий год.
С таким положением дел Санька мириться не захотел. Он пошел к самому директору училища. Директором оказалась миловидная и полнолицая женщина. Она внимательно выслушала Беляка, полистала их документы. Сверху лежали ученические показатели Николая Портнова. Он был одним из лучших по успеваемости в классе. Директриса вызвала секретаршу из приемной комиссии:
– У нас с мужским полом катастрофический недобор. В порядке исключения примите у этих парней документы.
На следующее утро Санька и Колян уже сидели в аудитории и сдавали первый вступительный экзамен по русскому языку. Писали диктант. Преподаватель диктовал не так, как у них в школе, а намного быстрее и монотонно ровно. Санька еле успевал записывать. Он злился на самого себя, но отступать не хотел. От напряжения вспотела спина. Письменный экзамен, казалось ему, длился бесконечно долго. Преподаватель диктовал и диктовал, посылал одну фразу за другой. Знакомые и привычные слова обретали внутреннюю опасность. Он вроде знал и в тоже время как бы и не знал их.
Белый лист с синим штампом медицинского училища заставлял напрягаться и, как казалось Беляку, не предвещал ничего хорошего, хотя Санька тщательно перечитал и дважды проверил записанный диктант.
То был его первый самостоятельный выход за границы привычного мира, за пределы школьной жизни, и в этом новом мире все было вроде бы знакомо, но почему-то складывалось не так просто. Мальчишеским умом он еще не осознавал эту перемену, но сердцем уже почувствовал холодность и безжалостность окружающей действительности, в которой ему предстояло утверждать свое существование.
Худшие опасения оправдались на следующий день.
У доски, на которой были вывешены результаты экзамена, толпились мальчишки и девчонки, по воле судьбы и собственному выбору в одночасье превратившиеся в абитуриентов. Одни радовались. Другие хмурились и быстро отходили.
Санька и Колян сразу устремили взгляды на список тех, кому поставили четверку. Санька искал не свою фамилию, а друга, поскольку уверенно предполагал, что сам-то он такой оценки не получит, хотя тайная надежда и теплилась в груди. Но фамилии Портнова там не обнаружили, хотя в школе на всех диктантах он ниже четверки не получал. Не было его и в списке троечников. Она значилась в списке тех, кому за диктант поставили «два».
– Не может быть… Я ж все проверил! – удивленно и растерянно прошептал Колян.
Санька ничего не ответил. Свою фамилию он нашел в списке получивших кол, холодную «единицу». В справедливость поставленных им оценок верилось с трудом.
– Ну, что теперь? – растерянно спросил Колян, когда они вышли во двор училища.
– А ничего, – ответил Санька.
– Выходит, получили по соплям?
– Выходит…
У обоих на душе скребли коготками кошки. Было неприятно и обидно. Неприятно за то, что они не преодолели первого жизненного испытания. И обидно, что навсегда теряли возможность обрести такую выгодную и приятную профессию.
– Что будем делать? – тихо спросил Колян, который никак не хотел примириться с позорной «двойкой».
– А ничего! – нарочито весело ответил Санька.
– Так стыдно кому сказать, что провалились.
– А мы и не скажем! – уже более уверенно ответил Санька, внутренне готовясь принимать решение.
– Но ведь спрашивать будут.
– Спрашивать будут, это точно, Колян.
– Ну и как же мы отвечать станем?
Вопрос был не прост. Санька задумался. Приставать с вопросами будут и друзья-товарищи, и дома, и в школе, если они там появятся… Надо что-то придумать. Веское и основательное, чтоб не приклеили обидное слово «неудачники». А то потом не отдерешь и не отмоешь. И решение пришло как бы само собой, как яркая вспышка. Время! Фактор времени! В какой-то книге он вычитал, что иногда этот самый «фактор времени» является весьма важным и даже «определяющим дальнейший ход событий». Санька запомнил эти слова. У них тоже поворотный момент в жизни, «определяющий ход событий». Сейчас только утро и важно не терять драгоценных минут, нужно принимать решение и действовать.
Разве мог тогда Александр Беляк предполагать, что именно этот самый «фактор времени», умение не расслабляться, а быстро оценивать обстановку и принимать решение в минуты, а то и секунды, будет часто играть в его судьбе важную роль?
– Отвечать будем… – Санька сделал паузу и выпалил: – Что мы с тобой просто передумали! Нам с тобой медицина не понравилась! Не хотим всю свою жизнь ставить клизмы старухам и делать в задницу уколы. Не мужское это дело!
– Так вчера еще всем говорили, что нравится…
– То было вчера, а сегодня уже другой день, понял? Мы с тобой серьезно так подумали и передумали! – и Санька круто повернулся к дверям училища. – Айда в канцелярию, заберем поскорее свои документы.
– И назад в школу? – спросил Колян.
– Верно! Назад в школу. Будем кончать десятилетку!
– Прием документов закончен, приходите на следующий год.
С таким положением дел Санька мириться не захотел. Он пошел к самому директору училища. Директором оказалась миловидная и полнолицая женщина. Она внимательно выслушала Беляка, полистала их документы. Сверху лежали ученические показатели Николая Портнова. Он был одним из лучших по успеваемости в классе. Директриса вызвала секретаршу из приемной комиссии:
– У нас с мужским полом катастрофический недобор. В порядке исключения примите у этих парней документы.
На следующее утро Санька и Колян уже сидели в аудитории и сдавали первый вступительный экзамен по русскому языку. Писали диктант. Преподаватель диктовал не так, как у них в школе, а намного быстрее и монотонно ровно. Санька еле успевал записывать. Он злился на самого себя, но отступать не хотел. От напряжения вспотела спина. Письменный экзамен, казалось ему, длился бесконечно долго. Преподаватель диктовал и диктовал, посылал одну фразу за другой. Знакомые и привычные слова обретали внутреннюю опасность. Он вроде знал и в тоже время как бы и не знал их.
Белый лист с синим штампом медицинского училища заставлял напрягаться и, как казалось Беляку, не предвещал ничего хорошего, хотя Санька тщательно перечитал и дважды проверил записанный диктант.
То был его первый самостоятельный выход за границы привычного мира, за пределы школьной жизни, и в этом новом мире все было вроде бы знакомо, но почему-то складывалось не так просто. Мальчишеским умом он еще не осознавал эту перемену, но сердцем уже почувствовал холодность и безжалостность окружающей действительности, в которой ему предстояло утверждать свое существование.
Худшие опасения оправдались на следующий день.
У доски, на которой были вывешены результаты экзамена, толпились мальчишки и девчонки, по воле судьбы и собственному выбору в одночасье превратившиеся в абитуриентов. Одни радовались. Другие хмурились и быстро отходили.
Санька и Колян сразу устремили взгляды на список тех, кому поставили четверку. Санька искал не свою фамилию, а друга, поскольку уверенно предполагал, что сам-то он такой оценки не получит, хотя тайная надежда и теплилась в груди. Но фамилии Портнова там не обнаружили, хотя в школе на всех диктантах он ниже четверки не получал. Не было его и в списке троечников. Она значилась в списке тех, кому за диктант поставили «два».
– Не может быть… Я ж все проверил! – удивленно и растерянно прошептал Колян.
Санька ничего не ответил. Свою фамилию он нашел в списке получивших кол, холодную «единицу». В справедливость поставленных им оценок верилось с трудом.
– Ну, что теперь? – растерянно спросил Колян, когда они вышли во двор училища.
– А ничего, – ответил Санька.
– Выходит, получили по соплям?
– Выходит…
У обоих на душе скребли коготками кошки. Было неприятно и обидно. Неприятно за то, что они не преодолели первого жизненного испытания. И обидно, что навсегда теряли возможность обрести такую выгодную и приятную профессию.
– Что будем делать? – тихо спросил Колян, который никак не хотел примириться с позорной «двойкой».
– А ничего! – нарочито весело ответил Санька.
– Так стыдно кому сказать, что провалились.
– А мы и не скажем! – уже более уверенно ответил Санька, внутренне готовясь принимать решение.
– Но ведь спрашивать будут.
– Спрашивать будут, это точно, Колян.
– Ну и как же мы отвечать станем?
Вопрос был не прост. Санька задумался. Приставать с вопросами будут и друзья-товарищи, и дома, и в школе, если они там появятся… Надо что-то придумать. Веское и основательное, чтоб не приклеили обидное слово «неудачники». А то потом не отдерешь и не отмоешь. И решение пришло как бы само собой, как яркая вспышка. Время! Фактор времени! В какой-то книге он вычитал, что иногда этот самый «фактор времени» является весьма важным и даже «определяющим дальнейший ход событий». Санька запомнил эти слова. У них тоже поворотный момент в жизни, «определяющий ход событий». Сейчас только утро и важно не терять драгоценных минут, нужно принимать решение и действовать.
Разве мог тогда Александр Беляк предполагать, что именно этот самый «фактор времени», умение не расслабляться, а быстро оценивать обстановку и принимать решение в минуты, а то и секунды, будет часто играть в его судьбе важную роль?
– Отвечать будем… – Санька сделал паузу и выпалил: – Что мы с тобой просто передумали! Нам с тобой медицина не понравилась! Не хотим всю свою жизнь ставить клизмы старухам и делать в задницу уколы. Не мужское это дело!
– Так вчера еще всем говорили, что нравится…
– То было вчера, а сегодня уже другой день, понял? Мы с тобой серьезно так подумали и передумали! – и Санька круто повернулся к дверям училища. – Айда в канцелярию, заберем поскорее свои документы.
– И назад в школу? – спросил Колян.
– Верно! Назад в школу. Будем кончать десятилетку!
Глава пятая
1. Секретная папка истории
Во второй половине XIX-го века Афганистан находился в своеобразном положении между «молотом и наковальней» – на перекрестке имперских устремлений Англии и России, прочно обосновавшейся в Средней Азии.Англичане задумали чужими руками, с помощью афганского эмира, прощупать русские границы в этом регионе. Опытные колониальные полковники, подобрав и вооружив подходящие отряды, летом 1883-го года быстро заняли оазис Пендэ. Царское правительство насторожилось, но внешне приняло выжидательную позицию. Когда же бойкие англичане захватили Тащ-Кепри, весьма важный стратегический пункт, который открывал им путь в русский Туркестан, из Санкт-Петербурга незамедлительно последовала ответная реакция. Генерал-лейтенанту генерального штаба и начальнику Закаспийской области Комарову было приказано «по возможности без кровопролития и сверхсметных ассигновок со стороны казны унять английских полковников».
Генерал-лейтенант Александр Виссарионович Комаров, человек образованный, этнограф, археолог и нумизмат, который до назначения в Закаспийскую область около тридцати лет прослужил на Кавказе, по части подобных щекотливых экспедиций был великий мастер. Подобрав отряд отчаянных храбрецов, он 13-го марта 1885 года учинил противнику жесточайшую трепку. А когда один из высокопоставленных офицеров английской военной миссии пожелал вести переговоры, Комаров не стал с ним разговаривать, не признав за правомочное лицо. Не теряя времени, Комаров заключил с эмиром Афганистана (который наглядно убедился в военном могуществе северного соседа) высокое соглашение, которое точно определяло границу между государствами. Это соглашение Англия, не без скрежета зубов, вынуждена была подтвердить в конце 1888-го года.
Учитывая все это, российское правительство решило раз и навсегда обезопасить южную границу от подобных неожиданностей. В короткие сроки был построен город-крепость Кушка, ставший цитаделью русского могущества в Средней Азии.
По соглашению между Российской империей и Великобританией от 31-го августа 1907-го года Россия признавала Афганистан «входящим в сферу английского влияния». Но это не значило, что правители России перестали интересоваться своим южным соседом. В специальной секретной инструкции российскому императорскому консулу в Индии предписывалось организовать систему сбора секретной информации, в первую очередь – в отношении Афганистана. В этом документе значилось: «Вести особо зоркое наблюдение за ходом постройки стратегических дорог по направлению к Афганистану и за всем происходящим в Афганистанском ханстве представляется совершенно необходимым и входит в вашу первейшую задачу».