Страница:
Арабская лингвистическая традиция
Если западноевропейскому Средневековью долго «не везло» в истории нашей науки, то современное ему арабское (точнее, арабо-мусульманское, поскольку в создании его принимали участие не только арабы по рождению) языкознание, напротив, всегда занимало достаточно почетное место в историко-лингвистических трудах. Характерно в этой связи замечание создателя наиболее полной в отечественной науке хрестоматии по истории языкознания В.А. Звегинцева: «Арабы были не только хранителями культурных ценностей древнего мира, но и… глубокими и трудолюбивыми учеными, внесшими огромный вклад в развитие мировой культуры. Эта общая характеристика их научных достижений в полной мере применима к языкознанию».
Начало арабской традиции относят к VII–VIII вв., когда в результате обширных завоеваний, проводившихся под знаменем новой религии – ислама, образовался Арабский халифат с центром в Багдаде, включавший в себя, помимо собственно Аравии, ряд территорий Передней Азии, Северной Африки и Пиренейского полуострова. Как и империя, созданная в свое время Александром Македонским, халифат быстро распался на ряд независимых и полунезависимых владений, в которых государственной религией было мусульманство, а официальным, деловым и научным языком служил арабский в его классической форме, закрепленной в Коране и сильно отличавшейся от многочисленных живых диалектов. Таким образом – как это имело место и в эллинистическом мире – возникла необходимость, во-первых, обучать арабскому языку многочисленные «туземные» народы, во-вторых, защищать «чистоту» классического языка от влияния языков последних (иранских, тюркских и проч.), в-третьих, уберечь его от влияния арабских диалектов, наконец, в-четвертых, объяснить те места Корана, которые были уже малопонятны. Естественно, что, обращаясь к изучению лингвистической проблематики, арабские ученые использовали достижения индийской и греческой традиций, с которыми были достаточно хорошо знакомы, но простое перенесение соответствующих понятий и категорий для описания арабского языка было невозможно ввиду его глубоких структурных отличий от греческого и санскрита.
Описание отдельных грамматических явлений арабского языка относят к VII в. В первой половине VIII в. в Басре и Куфе – двух городах, находившихся в бассейне рек Тигра и Евфрата, возникли соперничавшие друг с другом грамматические школы. Основоположником первой считают Ису ибн Умара ас Сакафи, второй – Абу Джафара Мухаммеда ар-Руаси. Позднее формируется багдадская школа (первая половина X в.), важнейшим представителем которой является Ибн Джинни, и андалусская школа (XI–XIII вв.), среди представителей которой называют Мухаммеда ибн Малика и Ибн Сиду.
После завоевания Багдада монголами и постепенного вытеснения арабов из Испании центр арабской науки переместился в Египет и Сирию, но здесь уже на передний план выдвигается комментаторская и популяризаторская деятельность.
Из философских проблем, связанных с языком, арабских ученых занимал вопрос его происхождения, по которому наметились три основные точки зрения: а) язык сообщен Богом Адаму; б) язык возник благодаря соглашению между старцами-патриархами – родоначальниками человеческого рода; в) язык сообщен Богом Адаму в основных частях, но далее он развит людьми.
В области грамматики историки языкознания называют прежде всего созданный к концу VIII в. трактат «Аль-Китаб» («книга»), автором которого был перс по рождению прозванный Сибавейхи (полное имя Абу-Бишр Амр ибн Усман ибн Канбар аль-Басри), принадлежавший к басрийской школе и отразивший результат работы предыдущих поколений ученых, среди которых выделяют его учителя – аль-Халия ибн Ахмеда. В труде Сибавейхи содержатся подробные формулировки, касающиеся грамматических проблем, иллюстрируемые примерами из Корана и древней поэзии. Однако именно в силу своей полноты и обширности книга Сибавейхи скорее являлась ученым трудом для специалистов, что обусловило появление ряда переработок и компиляций, в той или иной степени варьировавших и популяризовавших ее положения.
Основными аспектами анализа языка в арабской традиции являлись учение о словоизменении, учение о словообразовании и связанных с ним фонетических процессах и учение об артикуляции звуков и их позиционных различиях[12]. В классификации частей речи арабы в основном следовали Аристотелю, различая имена, глаголы и частицы. Ими было четко выделено понятие специфического для семитских языков трехсогласного корня, рассматривались явления аффиксации и внутренней флексии, впоследствии повлиявшие на концепции европейских ученых, включая основоположника сравнительно-исторического языкознания Ф. Боппа. Привлекали внимание арабских ученых и такие моменты, как аналогия, влияние частоты употребления слов на их состав и т. д. Что касается синтаксиса, то обычно указывают, что хотя, с одной стороны, он был разработан относительно меньше, чем другие аспекты грамматики, однако наряду с этим именно в арабской традиции существовала наиболее разработанная синтаксическая концепция. Вместе с тем, предмет синтаксиса несколько отличается от привычного для европейцев, поскольку к нему относили и изучение окончаний слов, тогда как морфология занималась корнем с огласовками. Основной темой синтаксических изысканий арабских ученых являлось употребление в предложении тех или иных грамматических форм (падежей, наклонений и др.).
В области фонетики указывают на то обстоятельство, что в отличие от представителей античного языкознания арабские грамматисты делали четкое различие между буквой и звуком, указывая на несоответствие между написанием и произношением. Единицей анализа для них были в первую очередь согласные, а также долгие гласные, тогда как краткие гласные как особые сущности не выделялись. Само описание звуков строилось главным образом на физиологическом принципе (т. е. на основе артикуляции), хотя в определенной степени принимались во внимание и акустические характеристики. Различались звуки с голосом и без голоса, протяжные и непротяжные, закрытые и открытые, а также – по степени подъема языка – «приподнятые» и «неприподнятые» звуки. Сам Сибавейхи различал шесть мест образования звуков и давал классификацию в соответствии с ними; в дальнейшем грамматисты предложили ряд достаточно точных характеристик артикуляций отдельных звуков, а также описали их комбинаторные изменения. Выделялась в арабской традиции и такая единица, как слог, образуемая из одного или реже двух согласных посредством введения огласовки, которую не всегда четко отграничивали от слога.
Уделялось внимание и такому характерному для арабского языка моменту, как наличие в нем существенных диалектных различий. Так, важные диалектологические сведения содержались в работе одного из крупнейших представителей куфской школы аль-Кисаи[13] – «Трактат о грамматических ошибках в речи простого народа».
В сфере лексикологии особую роль сыграл труд упоминавшегося выше багдадского ученого ибн Джинни «Особенности арабского языка», где рассматривались наряду с собственно грамматическими такие проблемы, как связь слова и значения, употребление слов и др. Называют также труды ибн Фариса («Книга о лексических нормах», «Предания арабов о своей речи», «Краткий очерк о лексике»), в которых трактуются вопросы о словарном объеме арабского языка, классификации лексики по употреблению, исконной и заимствованной лексике, связи обозначаемого и обозначающего, полисемии, омонимии, синонимии и т. п.
Наконец, рассматривая арабскую лингвистическую традицию, часто подчеркивают, что наибольшие ее достижения лежат в области лексикографии. Ее представителями был собран огромный словарный материал, представленный в различных типах словарей. Одним из основателей арабской лексикографии считается представитель басрийской школы, учитель Сибавейхи Халиль аль-Фарахиди (718–791). Словарный работой занимались и другие ученые, а наиболее известным стал словарь, составленный персом по рождению, выходцем из Шираза аль-Фирузабади (1329–1414) и названный «Камус» («Океан»), Он приобрел такую популярность, что этим словом стали впоследствии называть любой словарь.
Ставя перед собой цель показать богатство своего языка, арабские лексикографы подбирали множество синонимов для своих слов (500 – для слова «меч», 1000 – для слова «верблюд» и проч.). Вместе с тем отмечалось, что далеко не всегда средневековые арабские словари соответствуют современным лексикографическим представлениям: зачастую игнорировалась диалектологическая и историческая перспектива (хотя были специальные словари устаревшей и диалектной лексики), не всегда проводилось различие между общепринятыми словами и поэтическими неологизмами некоторых отдельных авторов, не сразу утвердилась четкость и системность в самой подаче материала. Лишь после словарей аль-Джаухари и аль-Герави установился алфавитный принцип подачи материала по последней букве корня, обусловленный направленностью письма справа налево.
Что касается проблемы нормы, то ею признавалось то, что зафиксировано в Коране. В случае необходимости ее дополнения (например, при отсутствии тех или иных слов или отдельных форм) грамматисты ориентировались на речь представителей наиболее «чистого» (т. е. близкого к Корану) языка, каковыми считались представители кочевых (бедуинских) племен, поскольку им меньше приходилось соприкасаться с языками других народов. Допускалось и конструирование (понимавшееся как воссоздание изначально существовавшего, но неизвестного) отдельных форм слов по аналогии, хотя и здесь, как и в античной традиции, шли споры между аналогистами и аномалистами. Существовал и компромиссный вариант, представленный у Ибн Джинна, допускавший оба способа, но отводивший речевому обиходу заслуживающих доверия информантов первенствующую роль.
Что касается других языков, с которыми соприкасались арабские ученые, то хотя в той или иной степени ими могли заниматься, но подлинно достойным объектом изучения они не считались. Не было и сколько-нибудь серьезных попыток рассматривать их в сравнительном плане. Идея исторического развития языка в собственном смысле слова также осталась чужда арабской лингвистике. Считалось, что раз Коран не сотворен, а существует извечно (ведь пророк Мухаммед лишь ознакомил людей с ним), извечен и язык, на котором он написан и который не может меняться. Конечно, нельзя было не заметить, что тем не менее язык изменяется, но изменения эти (как и в других традициях) трактовались исключительно как «порча», от которой следует оберегать литературный язык. Даже Ибн Джинни, признававший, что язык создан не сразу, допускал создание новых слов, т. е. изменения в лексике, но отрицал их в грамматике.
В рамках арабской традиции рассматривается и созданная во второй половине XI в. работа «богатыря тюркологии» Махмуда аль Кашгари «Диван тюркских языков». Этот многотомный труд квалифицируют как настоящую энциклопедию тюркских языков, исключительно богатую по материалу, в основу которой положено сравнение как сознательный научный принцип. Автор исходит из положения, что первоначально языки мало отличались, а само возникновение различий связанно с их историческим развитием. В труде Махмуда аль Кашгари даются сведения о грамматике и лексикологии тюркских языков, указывается на свойства морфем, отмечаются явления сингармонизма гласных и те звуковые соответствия, которые существуют между разными тюркскими диалектами. Причем чисто лингвистические сведения сопровождаются обширными данными относительно истории, фольклора, мифологии, этнографии тюркских племен. Таким образом, побуждаемый стремлением доказать равноценность родного языка с арабским Махмуд аль Кашгари фактически выступил в роли основоположника тюркологии, заявив с полным основанием: «Я писал книгу, которая не имеет себе равной. Я изложил корни с их причинами и выяснил правила, чтобы мой труд служил образцом. По каждой группе я даю основание, на котором строится слово, ибо мудрость вырастает из простых истин».
Но замечательный исторический шанс создать собственную, и притом во многом опережавшую свое время тюркскую лингвистическую традицию использован не был. Труд аль Кашгари так и не послужил «образцом» для ее возникновения, поскольку оказался забытым и был открыт и опубликован в Стамбуле лишь в 1912–1915 гг.
Начало арабской традиции относят к VII–VIII вв., когда в результате обширных завоеваний, проводившихся под знаменем новой религии – ислама, образовался Арабский халифат с центром в Багдаде, включавший в себя, помимо собственно Аравии, ряд территорий Передней Азии, Северной Африки и Пиренейского полуострова. Как и империя, созданная в свое время Александром Македонским, халифат быстро распался на ряд независимых и полунезависимых владений, в которых государственной религией было мусульманство, а официальным, деловым и научным языком служил арабский в его классической форме, закрепленной в Коране и сильно отличавшейся от многочисленных живых диалектов. Таким образом – как это имело место и в эллинистическом мире – возникла необходимость, во-первых, обучать арабскому языку многочисленные «туземные» народы, во-вторых, защищать «чистоту» классического языка от влияния языков последних (иранских, тюркских и проч.), в-третьих, уберечь его от влияния арабских диалектов, наконец, в-четвертых, объяснить те места Корана, которые были уже малопонятны. Естественно, что, обращаясь к изучению лингвистической проблематики, арабские ученые использовали достижения индийской и греческой традиций, с которыми были достаточно хорошо знакомы, но простое перенесение соответствующих понятий и категорий для описания арабского языка было невозможно ввиду его глубоких структурных отличий от греческого и санскрита.
Описание отдельных грамматических явлений арабского языка относят к VII в. В первой половине VIII в. в Басре и Куфе – двух городах, находившихся в бассейне рек Тигра и Евфрата, возникли соперничавшие друг с другом грамматические школы. Основоположником первой считают Ису ибн Умара ас Сакафи, второй – Абу Джафара Мухаммеда ар-Руаси. Позднее формируется багдадская школа (первая половина X в.), важнейшим представителем которой является Ибн Джинни, и андалусская школа (XI–XIII вв.), среди представителей которой называют Мухаммеда ибн Малика и Ибн Сиду.
После завоевания Багдада монголами и постепенного вытеснения арабов из Испании центр арабской науки переместился в Египет и Сирию, но здесь уже на передний план выдвигается комментаторская и популяризаторская деятельность.
Из философских проблем, связанных с языком, арабских ученых занимал вопрос его происхождения, по которому наметились три основные точки зрения: а) язык сообщен Богом Адаму; б) язык возник благодаря соглашению между старцами-патриархами – родоначальниками человеческого рода; в) язык сообщен Богом Адаму в основных частях, но далее он развит людьми.
В области грамматики историки языкознания называют прежде всего созданный к концу VIII в. трактат «Аль-Китаб» («книга»), автором которого был перс по рождению прозванный Сибавейхи (полное имя Абу-Бишр Амр ибн Усман ибн Канбар аль-Басри), принадлежавший к басрийской школе и отразивший результат работы предыдущих поколений ученых, среди которых выделяют его учителя – аль-Халия ибн Ахмеда. В труде Сибавейхи содержатся подробные формулировки, касающиеся грамматических проблем, иллюстрируемые примерами из Корана и древней поэзии. Однако именно в силу своей полноты и обширности книга Сибавейхи скорее являлась ученым трудом для специалистов, что обусловило появление ряда переработок и компиляций, в той или иной степени варьировавших и популяризовавших ее положения.
Основными аспектами анализа языка в арабской традиции являлись учение о словоизменении, учение о словообразовании и связанных с ним фонетических процессах и учение об артикуляции звуков и их позиционных различиях[12]. В классификации частей речи арабы в основном следовали Аристотелю, различая имена, глаголы и частицы. Ими было четко выделено понятие специфического для семитских языков трехсогласного корня, рассматривались явления аффиксации и внутренней флексии, впоследствии повлиявшие на концепции европейских ученых, включая основоположника сравнительно-исторического языкознания Ф. Боппа. Привлекали внимание арабских ученых и такие моменты, как аналогия, влияние частоты употребления слов на их состав и т. д. Что касается синтаксиса, то обычно указывают, что хотя, с одной стороны, он был разработан относительно меньше, чем другие аспекты грамматики, однако наряду с этим именно в арабской традиции существовала наиболее разработанная синтаксическая концепция. Вместе с тем, предмет синтаксиса несколько отличается от привычного для европейцев, поскольку к нему относили и изучение окончаний слов, тогда как морфология занималась корнем с огласовками. Основной темой синтаксических изысканий арабских ученых являлось употребление в предложении тех или иных грамматических форм (падежей, наклонений и др.).
В области фонетики указывают на то обстоятельство, что в отличие от представителей античного языкознания арабские грамматисты делали четкое различие между буквой и звуком, указывая на несоответствие между написанием и произношением. Единицей анализа для них были в первую очередь согласные, а также долгие гласные, тогда как краткие гласные как особые сущности не выделялись. Само описание звуков строилось главным образом на физиологическом принципе (т. е. на основе артикуляции), хотя в определенной степени принимались во внимание и акустические характеристики. Различались звуки с голосом и без голоса, протяжные и непротяжные, закрытые и открытые, а также – по степени подъема языка – «приподнятые» и «неприподнятые» звуки. Сам Сибавейхи различал шесть мест образования звуков и давал классификацию в соответствии с ними; в дальнейшем грамматисты предложили ряд достаточно точных характеристик артикуляций отдельных звуков, а также описали их комбинаторные изменения. Выделялась в арабской традиции и такая единица, как слог, образуемая из одного или реже двух согласных посредством введения огласовки, которую не всегда четко отграничивали от слога.
Уделялось внимание и такому характерному для арабского языка моменту, как наличие в нем существенных диалектных различий. Так, важные диалектологические сведения содержались в работе одного из крупнейших представителей куфской школы аль-Кисаи[13] – «Трактат о грамматических ошибках в речи простого народа».
В сфере лексикологии особую роль сыграл труд упоминавшегося выше багдадского ученого ибн Джинни «Особенности арабского языка», где рассматривались наряду с собственно грамматическими такие проблемы, как связь слова и значения, употребление слов и др. Называют также труды ибн Фариса («Книга о лексических нормах», «Предания арабов о своей речи», «Краткий очерк о лексике»), в которых трактуются вопросы о словарном объеме арабского языка, классификации лексики по употреблению, исконной и заимствованной лексике, связи обозначаемого и обозначающего, полисемии, омонимии, синонимии и т. п.
Наконец, рассматривая арабскую лингвистическую традицию, часто подчеркивают, что наибольшие ее достижения лежат в области лексикографии. Ее представителями был собран огромный словарный материал, представленный в различных типах словарей. Одним из основателей арабской лексикографии считается представитель басрийской школы, учитель Сибавейхи Халиль аль-Фарахиди (718–791). Словарный работой занимались и другие ученые, а наиболее известным стал словарь, составленный персом по рождению, выходцем из Шираза аль-Фирузабади (1329–1414) и названный «Камус» («Океан»), Он приобрел такую популярность, что этим словом стали впоследствии называть любой словарь.
Ставя перед собой цель показать богатство своего языка, арабские лексикографы подбирали множество синонимов для своих слов (500 – для слова «меч», 1000 – для слова «верблюд» и проч.). Вместе с тем отмечалось, что далеко не всегда средневековые арабские словари соответствуют современным лексикографическим представлениям: зачастую игнорировалась диалектологическая и историческая перспектива (хотя были специальные словари устаревшей и диалектной лексики), не всегда проводилось различие между общепринятыми словами и поэтическими неологизмами некоторых отдельных авторов, не сразу утвердилась четкость и системность в самой подаче материала. Лишь после словарей аль-Джаухари и аль-Герави установился алфавитный принцип подачи материала по последней букве корня, обусловленный направленностью письма справа налево.
Что касается проблемы нормы, то ею признавалось то, что зафиксировано в Коране. В случае необходимости ее дополнения (например, при отсутствии тех или иных слов или отдельных форм) грамматисты ориентировались на речь представителей наиболее «чистого» (т. е. близкого к Корану) языка, каковыми считались представители кочевых (бедуинских) племен, поскольку им меньше приходилось соприкасаться с языками других народов. Допускалось и конструирование (понимавшееся как воссоздание изначально существовавшего, но неизвестного) отдельных форм слов по аналогии, хотя и здесь, как и в античной традиции, шли споры между аналогистами и аномалистами. Существовал и компромиссный вариант, представленный у Ибн Джинна, допускавший оба способа, но отводивший речевому обиходу заслуживающих доверия информантов первенствующую роль.
Что касается других языков, с которыми соприкасались арабские ученые, то хотя в той или иной степени ими могли заниматься, но подлинно достойным объектом изучения они не считались. Не было и сколько-нибудь серьезных попыток рассматривать их в сравнительном плане. Идея исторического развития языка в собственном смысле слова также осталась чужда арабской лингвистике. Считалось, что раз Коран не сотворен, а существует извечно (ведь пророк Мухаммед лишь ознакомил людей с ним), извечен и язык, на котором он написан и который не может меняться. Конечно, нельзя было не заметить, что тем не менее язык изменяется, но изменения эти (как и в других традициях) трактовались исключительно как «порча», от которой следует оберегать литературный язык. Даже Ибн Джинни, признававший, что язык создан не сразу, допускал создание новых слов, т. е. изменения в лексике, но отрицал их в грамматике.
В рамках арабской традиции рассматривается и созданная во второй половине XI в. работа «богатыря тюркологии» Махмуда аль Кашгари «Диван тюркских языков». Этот многотомный труд квалифицируют как настоящую энциклопедию тюркских языков, исключительно богатую по материалу, в основу которой положено сравнение как сознательный научный принцип. Автор исходит из положения, что первоначально языки мало отличались, а само возникновение различий связанно с их историческим развитием. В труде Махмуда аль Кашгари даются сведения о грамматике и лексикологии тюркских языков, указывается на свойства морфем, отмечаются явления сингармонизма гласных и те звуковые соответствия, которые существуют между разными тюркскими диалектами. Причем чисто лингвистические сведения сопровождаются обширными данными относительно истории, фольклора, мифологии, этнографии тюркских племен. Таким образом, побуждаемый стремлением доказать равноценность родного языка с арабским Махмуд аль Кашгари фактически выступил в роли основоположника тюркологии, заявив с полным основанием: «Я писал книгу, которая не имеет себе равной. Я изложил корни с их причинами и выяснил правила, чтобы мой труд служил образцом. По каждой группе я даю основание, на котором строится слово, ибо мудрость вырастает из простых истин».
Но замечательный исторический шанс создать собственную, и притом во многом опережавшую свое время тюркскую лингвистическую традицию использован не был. Труд аль Кашгари так и не послужил «образцом» для ее возникновения, поскольку оказался забытым и был открыт и опубликован в Стамбуле лишь в 1912–1915 гг.
Зарождение славянской и русской лингвистической традиции
Как известно, с IX в. н. э. начинается существование славянской письменности (традиционная дата – 863 г.), созданной Кириллом (Константином) и Мефодием на языке, получившем название старославянского. Имея южнославянскую основу, этот язык не совпадал с живым разговорным языком какого-либо из славянских племен, а представлял собой письменный, литературный язык, созданный для нужд христианской церкви[14], использовавшийся главным образом среди славянских народов, исповедовавших православие. С течением времени, с одной стороны, продолжая сохранять свою основу, он стал видоизменяться на разных территориях, приобретая местные черты, благодаря чему возникают варианты (болгарский, сербский, древнерусский и др.), получившие название изводов. С другой стороны, процесс развития самих славянских языков приводил к тому, что они все больше и больше расходились с церковнославянским. Указанные обстоятельства во многом повлияли на становление языковедческой традиции в странах православнославянского мира, которая зарождается как традиция описания и изучения именно церковнославянского языка.
Первым исследованием такого рода считается трактат болгарского книжника X в. черноризца (монаха) Храбра «О письменах», где, излагая историю создания славянской азбуки, автор пытается также дать некоторые сведения о звуковом составе славянской речи, отмечая, что в ней было 14 звуков, отсутствовавших в греческом.
Вызванная изложенными выше причинами потребность в специальном изучении церковнославянского языка приводит к появлению ряда грамматик, создававшихся по образцу греческих и латинских трудов. Древнейшей из них, дошедшей до нас, считается приписываемое жившему в X в. Иоанну Экзарху Болгарскому[15] сочинение «Осемь честые слова» («О восьми частях речи»), сохранившаяся в многочисленных списках XV—XVII вв.; вслед за ней появляются и другие грамматики. С другой стороны, потребность в изучении латинского языка привела к переводу знаменитой грамматики Доната, выполненному известным русским переводчиком Дмитрием Герасимовым (ок. 1465 – ок. 1530). Этот перевод использовался в качестве учебника, несмотря на отразившуюся в нем тенденцию к архаизации языка, затруднявшую пользование книгой для обычного читателя и связанную с так называемым «вторым южнославянским влиянием»[16].
Особую роль в разработке грамматических вопросов в России сыграла деятельность Максима Грека (ок. 1475–1556). Потомок известного аристократического рода (как полагают, до пострига он именовался Михаилом Триволисом), долгое время живший в Италии, бывший затем монахом Ватопедского монастыря на Афоне и посланный в Москву для перевода греческих книг (но не владевший к моменту приезда ни одним славянским языком), вовлеченный в религиозно-политические споры и долгое время проведший в заточении, он оставил довольно значительное литературное наследство, в котором большое место занимали и проблемы грамматики. Знаток античной лингвистической традиции, которую он усвоил на родине, пополнивший затем свое филологическое образование в гуманистических кругах Италии, Максим Грек в своих трудах высказывал ряд мыслей об отдельных семантических и грамматических вопросах (значение отдельных слов, употребление тех или иных частей речи и т. д.). Будучи убежден в культурном превосходстве греческого языка и стремясь руководствоваться прежде всего правилами греческой грамматики («учение то у нас, у греков хитро дело, а не у вас»), которым должен следовать и церковнославянский язык («тако же у вас, у русех, подобает бывати»), Максим Грек считал вместе с тем последний, в отличие от греческого, языком еще не упорядоченным и полагал возможным вносить туда формы, свойственные живой русской речи (например, заменил в символе веры глагол «чаяти» на «ждати»: «жду воскресения мертвых», чем вызвал гнев ревнителей «древнего благочестия», видевших в этом осквернение священного текста). Характерно, что и во время суда над Максимом Греком важное место заняла, на первый взгляд, чисто грамматическая дискуссия: чтобы устранить совпадение 2-го и 3-го лиц единственного числа в форме церковнославянского аориста, Максим заменил ее на форму перфекта, в чем его противники усмотрели отрицание вечности божественного бытия, поскольку перфект, по их мнению, относится к действиям, имевшим временной предел, тогда как Максим утверждал, что значение обеих форм синонимично (как известно, в ходе дальнейшего исторического развития в русском языке утвердилась единая форма прошедшего времени, восходящая именно к перфекту).
В соответствии с многовековой традицией Максим Грек подчеркивал и практическое значение грамматики, без знания которой невозможно заниматься никаким литературным трудом: «Подобает бо… честную науку мудрую грамматику с прилежанием внимати… И кто что пишет или книжная письмена устраняет, или стихи соплетает, или повести изъявляет или послания посылает, или что таковых составляет, то все… грамматикою снискает». Занимался Максим Грек и словарной работой.
Позднее число грамматических работ, посвященных церковнославянскому языку, начинает расти. Выходят они в основном на территории Польско-Литовского государства, в состав которого входили тогда украинские и белорусские земли. В 1586 г. в Вильне (ныне Вильнюс) выходит первая печатная «Словеньска грамматика», а в 1591 г. ученики Львовского братского училища издают греко-славянскую грамматику под названием: «Адельфотес. Грамматика доброглаголивого Еллинославянского языка совершенного искусства осеми частей слова ко наказанию многоименному Российскому роду во Львове в друкарне братской, сложена от различных грамматик студентами иже в Львовской школе».
Важную роль в становлении славянской лингвистической традиции сыграла книга Лаврентия Зизания (50—60-е гг. XVI в. – после 1634 г.) «Грамматика словенска совершенного искусства осеми частей слова и иных нужных». Определяя грамматику как «известное вежество, еже благо глаголати и писати», Лаврентий Зизаний, подобно своим предшественникам, различает в ее составе орфографию, просодию, этимологию (т. е. морфологию) и синтаксис. По античной традиции он выделяет восемь частей речи (различие, т. е. относительное местоимение иже[17], имя, местоимение, глагол, причастие, предлог, наречие, союз). Имена распределяются по пяти падежам: именовному, родительному, дательному, творительному, виновному и звательному. Предложение понимается им как определенное сочетание слов, выражающее самостоятельную мысль. Благодаря труду Лаврентия Зизания в русском языкознании утвердился ряд терминов, используемых при грамматическом описании языка[18].
Особое значение для истории отечественной науки о языке имеет книга Мелетия Смотрицкого (? 1572–1630 или 1633) «Грамматики славенския правильное синтагма», впервые вышедшая в свет в 1619 г. в Евю близ Вильно. Оставаясь во многом в рамках сложившихся грамматических традиций, ее автор отметил и ряд новых моментов: наличие, помимо пяти других падежей, особого «сказательного» (т. е. предложного) падежа, разряда деепричастных форм, отсутствовавших в раннем старославянском, но уже сложившихся к XVII в., и др. Вплоть до «Российской грамматики» М.В. Ломоносова работа Смотрицкого служила основным грамматическим пособием, а сам Ломоносов отнес ее к числу книг, которые назвал «вратами своей учености».
В середине XVII в. в Москву приезжает для работы с церковной литературой и преподавания греческого и латинского языков группа украинских «ученых старцев», среди которых особенно выделяется Епифаний Славинецкий (ум. в 1675). Среди его филологических трудов известны латинско-славянский и славяне-латинский словари (последний создан в соавторстве с другим «старцем» – Арсением Корецким-Сатановским) и книга «Лексикон греко-славяно-латинский». Славинецким были также созданы получившие впоследствии название «Филологического словаря» объяснения терминов Священного Писания. Ни одна из этих работ при жизни автора не была напечатана, хотя они пользовались большой популярностью среди грамотных людей XVII и даже XVIII в.
Яркой и своеобразной фигурой в славянской лингвистической традиции XVII в. был хорват по происхождению Юрий Крижанич (? 1617 или 1618—71683). Заподозренный после приезда в Москву в пропаганде унии с католической церковью, он был сослан в Тобольск, проведя в ссылке около полутора десятилетий. Владея несколькими языками (кроме славянских, он знал греческий, латинский, итальянский и немецкий), Крижанич во время пребывания в России занялся сравнением русского и славянских языков с целью выяснения их звукового и грамматического строя. Считая, что они связаны общностью происхождения, которое было наиболее полно отражено в общем для славян литературном языке – старославянском, Крижанич вместе с тем полагал, что этот язык подвергался порче как под влиянием греческого, так и местных славянских наречий, вследствие чего, по мнению Крижанича, существующие грамматики (включая труд Мелетия Смотрицкого) описывают его строй в искаженном виде. Поэтому ученый хорват поставил перед собою цель обработать славянский язык таким образом, чтобы он вернулся к «стародавнему и коренному» состоянию. Результатом его изысканий стала изданная в 1666 г. в Тобольске книга «Грамматично исказание об русском jезику попа Jурка Крижаница, презванjем Серблянина», представляющая собой описание этого изобретенного им «общеславянского» языка и написанная на последнем. Считая, что традиция славянской книжности лучше всего сохранилась именно в Сербо-Хорватии и России, Крижанич называет древнеславянский язык «русским» и соотносит его нормы с нормами русской и сербской письменности. Вместе с тем, при всей произвольности его «реконструкции» и частом смешении элементов разных славянских языков, Крижанич оставил ряд представляющих собой научный интерес наблюдений в области звуковых сходств и различий современных ему славянских языков, образования грамматических форм, употребления слов и выражений, акцентологии и т. д.
Однако наряду с развитием «славянской» лингвистической традиции, основанной прежде всего на изучении и описании церковнославянского литературного языка, в XVII в. начинает осознаваться и разница между ним и русским языком именно как разными языками, что ставит на повестку дня вопрос о создании собственно русской грамматики. В 1696 г. появляется изданная в Оксфорде на латинском языке «Русская грамматика» англичанина Генриха Вильгельма Лудольфа, в которой отмечается, что русские говорят по-русски, а пишут по-славянски и что церковнославянский язык считается языком ученым. Однако формирование отечественной традиции грамматического описания русского языка относится уже к следующему – восемнадцатому – веку.
Первым исследованием такого рода считается трактат болгарского книжника X в. черноризца (монаха) Храбра «О письменах», где, излагая историю создания славянской азбуки, автор пытается также дать некоторые сведения о звуковом составе славянской речи, отмечая, что в ней было 14 звуков, отсутствовавших в греческом.
Вызванная изложенными выше причинами потребность в специальном изучении церковнославянского языка приводит к появлению ряда грамматик, создававшихся по образцу греческих и латинских трудов. Древнейшей из них, дошедшей до нас, считается приписываемое жившему в X в. Иоанну Экзарху Болгарскому[15] сочинение «Осемь честые слова» («О восьми частях речи»), сохранившаяся в многочисленных списках XV—XVII вв.; вслед за ней появляются и другие грамматики. С другой стороны, потребность в изучении латинского языка привела к переводу знаменитой грамматики Доната, выполненному известным русским переводчиком Дмитрием Герасимовым (ок. 1465 – ок. 1530). Этот перевод использовался в качестве учебника, несмотря на отразившуюся в нем тенденцию к архаизации языка, затруднявшую пользование книгой для обычного читателя и связанную с так называемым «вторым южнославянским влиянием»[16].
Особую роль в разработке грамматических вопросов в России сыграла деятельность Максима Грека (ок. 1475–1556). Потомок известного аристократического рода (как полагают, до пострига он именовался Михаилом Триволисом), долгое время живший в Италии, бывший затем монахом Ватопедского монастыря на Афоне и посланный в Москву для перевода греческих книг (но не владевший к моменту приезда ни одним славянским языком), вовлеченный в религиозно-политические споры и долгое время проведший в заточении, он оставил довольно значительное литературное наследство, в котором большое место занимали и проблемы грамматики. Знаток античной лингвистической традиции, которую он усвоил на родине, пополнивший затем свое филологическое образование в гуманистических кругах Италии, Максим Грек в своих трудах высказывал ряд мыслей об отдельных семантических и грамматических вопросах (значение отдельных слов, употребление тех или иных частей речи и т. д.). Будучи убежден в культурном превосходстве греческого языка и стремясь руководствоваться прежде всего правилами греческой грамматики («учение то у нас, у греков хитро дело, а не у вас»), которым должен следовать и церковнославянский язык («тако же у вас, у русех, подобает бывати»), Максим Грек считал вместе с тем последний, в отличие от греческого, языком еще не упорядоченным и полагал возможным вносить туда формы, свойственные живой русской речи (например, заменил в символе веры глагол «чаяти» на «ждати»: «жду воскресения мертвых», чем вызвал гнев ревнителей «древнего благочестия», видевших в этом осквернение священного текста). Характерно, что и во время суда над Максимом Греком важное место заняла, на первый взгляд, чисто грамматическая дискуссия: чтобы устранить совпадение 2-го и 3-го лиц единственного числа в форме церковнославянского аориста, Максим заменил ее на форму перфекта, в чем его противники усмотрели отрицание вечности божественного бытия, поскольку перфект, по их мнению, относится к действиям, имевшим временной предел, тогда как Максим утверждал, что значение обеих форм синонимично (как известно, в ходе дальнейшего исторического развития в русском языке утвердилась единая форма прошедшего времени, восходящая именно к перфекту).
В соответствии с многовековой традицией Максим Грек подчеркивал и практическое значение грамматики, без знания которой невозможно заниматься никаким литературным трудом: «Подобает бо… честную науку мудрую грамматику с прилежанием внимати… И кто что пишет или книжная письмена устраняет, или стихи соплетает, или повести изъявляет или послания посылает, или что таковых составляет, то все… грамматикою снискает». Занимался Максим Грек и словарной работой.
Позднее число грамматических работ, посвященных церковнославянскому языку, начинает расти. Выходят они в основном на территории Польско-Литовского государства, в состав которого входили тогда украинские и белорусские земли. В 1586 г. в Вильне (ныне Вильнюс) выходит первая печатная «Словеньска грамматика», а в 1591 г. ученики Львовского братского училища издают греко-славянскую грамматику под названием: «Адельфотес. Грамматика доброглаголивого Еллинославянского языка совершенного искусства осеми частей слова ко наказанию многоименному Российскому роду во Львове в друкарне братской, сложена от различных грамматик студентами иже в Львовской школе».
Важную роль в становлении славянской лингвистической традиции сыграла книга Лаврентия Зизания (50—60-е гг. XVI в. – после 1634 г.) «Грамматика словенска совершенного искусства осеми частей слова и иных нужных». Определяя грамматику как «известное вежество, еже благо глаголати и писати», Лаврентий Зизаний, подобно своим предшественникам, различает в ее составе орфографию, просодию, этимологию (т. е. морфологию) и синтаксис. По античной традиции он выделяет восемь частей речи (различие, т. е. относительное местоимение иже[17], имя, местоимение, глагол, причастие, предлог, наречие, союз). Имена распределяются по пяти падежам: именовному, родительному, дательному, творительному, виновному и звательному. Предложение понимается им как определенное сочетание слов, выражающее самостоятельную мысль. Благодаря труду Лаврентия Зизания в русском языкознании утвердился ряд терминов, используемых при грамматическом описании языка[18].
Особое значение для истории отечественной науки о языке имеет книга Мелетия Смотрицкого (? 1572–1630 или 1633) «Грамматики славенския правильное синтагма», впервые вышедшая в свет в 1619 г. в Евю близ Вильно. Оставаясь во многом в рамках сложившихся грамматических традиций, ее автор отметил и ряд новых моментов: наличие, помимо пяти других падежей, особого «сказательного» (т. е. предложного) падежа, разряда деепричастных форм, отсутствовавших в раннем старославянском, но уже сложившихся к XVII в., и др. Вплоть до «Российской грамматики» М.В. Ломоносова работа Смотрицкого служила основным грамматическим пособием, а сам Ломоносов отнес ее к числу книг, которые назвал «вратами своей учености».
В середине XVII в. в Москву приезжает для работы с церковной литературой и преподавания греческого и латинского языков группа украинских «ученых старцев», среди которых особенно выделяется Епифаний Славинецкий (ум. в 1675). Среди его филологических трудов известны латинско-славянский и славяне-латинский словари (последний создан в соавторстве с другим «старцем» – Арсением Корецким-Сатановским) и книга «Лексикон греко-славяно-латинский». Славинецким были также созданы получившие впоследствии название «Филологического словаря» объяснения терминов Священного Писания. Ни одна из этих работ при жизни автора не была напечатана, хотя они пользовались большой популярностью среди грамотных людей XVII и даже XVIII в.
Яркой и своеобразной фигурой в славянской лингвистической традиции XVII в. был хорват по происхождению Юрий Крижанич (? 1617 или 1618—71683). Заподозренный после приезда в Москву в пропаганде унии с католической церковью, он был сослан в Тобольск, проведя в ссылке около полутора десятилетий. Владея несколькими языками (кроме славянских, он знал греческий, латинский, итальянский и немецкий), Крижанич во время пребывания в России занялся сравнением русского и славянских языков с целью выяснения их звукового и грамматического строя. Считая, что они связаны общностью происхождения, которое было наиболее полно отражено в общем для славян литературном языке – старославянском, Крижанич вместе с тем полагал, что этот язык подвергался порче как под влиянием греческого, так и местных славянских наречий, вследствие чего, по мнению Крижанича, существующие грамматики (включая труд Мелетия Смотрицкого) описывают его строй в искаженном виде. Поэтому ученый хорват поставил перед собою цель обработать славянский язык таким образом, чтобы он вернулся к «стародавнему и коренному» состоянию. Результатом его изысканий стала изданная в 1666 г. в Тобольске книга «Грамматично исказание об русском jезику попа Jурка Крижаница, презванjем Серблянина», представляющая собой описание этого изобретенного им «общеславянского» языка и написанная на последнем. Считая, что традиция славянской книжности лучше всего сохранилась именно в Сербо-Хорватии и России, Крижанич называет древнеславянский язык «русским» и соотносит его нормы с нормами русской и сербской письменности. Вместе с тем, при всей произвольности его «реконструкции» и частом смешении элементов разных славянских языков, Крижанич оставил ряд представляющих собой научный интерес наблюдений в области звуковых сходств и различий современных ему славянских языков, образования грамматических форм, употребления слов и выражений, акцентологии и т. д.
Однако наряду с развитием «славянской» лингвистической традиции, основанной прежде всего на изучении и описании церковнославянского литературного языка, в XVII в. начинает осознаваться и разница между ним и русским языком именно как разными языками, что ставит на повестку дня вопрос о создании собственно русской грамматики. В 1696 г. появляется изданная в Оксфорде на латинском языке «Русская грамматика» англичанина Генриха Вильгельма Лудольфа, в которой отмечается, что русские говорят по-русски, а пишут по-славянски и что церковнославянский язык считается языком ученым. Однако формирование отечественной традиции грамматического описания русского языка относится уже к следующему – восемнадцатому – веку.