Страница:
Пожалуй, наибольшей широтой лингвистических интересов среди философов рассматриваемой эпохи обладал Готфрид Вильгельм Лейбниц (1646–1716), занимавшийся как изучением взаимоотношений между языками (эта сторона его наследия будет рассмотрена ниже), так и философской проблематикой, связанной с языком.
Среди вопросов, занимавших Лейбница, было и искусство пазиграфии – возможности посредством общих письменных знаков вступать в контакт со всеми народами, говорящими на разных языках, если только они знают эти знаки. Сам же искусственный язык, по мысли ученого, должен быть орудием разума, способным не только передавать идеи, но и делать популярными существующие между ними отношения. Подобно Декарту, Лейбниц исходил из аксиомы, согласно которой все сложные идеи являются комбинацией простых идей, подобно тому как все делимые числа являются произведениями неделимых. Сам процесс разложения строится на правилах комбинаторики, в результате чего выделяются термины первого порядка, состоящие из простых понятий, термины второго порядка, представляющие два простых понятия, термины третьего порядка, которые можно разложить либо на три термина первого порядка, либо на комбинацию двух терминов первого порядка с одним термином второго порядка. Соответственно рассуждения можно заменить вычислениями, используя естественные символы, которые, выступая в качестве международного вспомогательного языка, смогут выражать все существующее или возможное значение и служить благодаря использованию определенных формальных правил орудием открытия новых истин из уже известных.
Сам формализованный язык в проекте Лейбница выглядит следующим образом. Девять последовательных цифр обозначают первые девять согласных латинского алфавита (1 = b, 2 = c и т. п.), десятичные разряды соответствуют пяти гласным (10 = а, 100 = e и т. п), а единицы более высоких разрядов могут быть обозначены двугласными сочетаниями (например, 1000000 = au). Эти идеи Лейбница впоследствии получили развитие в символической логике.
Не остались в стороне от указанной проблематики и английские ученые, среди которых называют имена первого председателя лондонского Королевского общества Джона Уилкинса (1614–1672) и особенно знаменитого Исаака Ньютона (1643–1727), написавшего свой труд в 1661 г., когда ему было 18 лет. Согласно Ньютону, на каждом языке должен быть составлен алфавитный список всех «субстанций», после чего каждой единице списка должен быть поставлен в соответствие элемент универсального языка, причем в тех случаях, когда в естественном (английском) языке «субстанции» могут быть выражены словосочетаниями, в «идеальном» языке им обязательно соответствует одно слово. Сами слова выступали как имена, а обозначение действий или состояний производилось путем присоединения словообразовательных элементов.
Если рассмотренные выше философско-лингвистические концепции за редким исключением относительно мало пересекались с нормативно-практической работой грамматистов и лингвистов, то несколько по-иному обстояло дело со знаменитой «Грамматикой Пор-Рояля», авторы которой стремились синтезировать собственно лингвистическое описание с философскими осмыслением языка как феномена, что и дало повод многим историкам науки считать ее первым опытом создания общелингвистической теории. Ввиду той роли, которую сыграла названная работа в развитии нашей науки, она требует отдельного рассмотрения.
Грамматика Пор-Рояля и ее продолжатели
Сравнительные исследования
Русское языкознание XVIII века
Среди вопросов, занимавших Лейбница, было и искусство пазиграфии – возможности посредством общих письменных знаков вступать в контакт со всеми народами, говорящими на разных языках, если только они знают эти знаки. Сам же искусственный язык, по мысли ученого, должен быть орудием разума, способным не только передавать идеи, но и делать популярными существующие между ними отношения. Подобно Декарту, Лейбниц исходил из аксиомы, согласно которой все сложные идеи являются комбинацией простых идей, подобно тому как все делимые числа являются произведениями неделимых. Сам процесс разложения строится на правилах комбинаторики, в результате чего выделяются термины первого порядка, состоящие из простых понятий, термины второго порядка, представляющие два простых понятия, термины третьего порядка, которые можно разложить либо на три термина первого порядка, либо на комбинацию двух терминов первого порядка с одним термином второго порядка. Соответственно рассуждения можно заменить вычислениями, используя естественные символы, которые, выступая в качестве международного вспомогательного языка, смогут выражать все существующее или возможное значение и служить благодаря использованию определенных формальных правил орудием открытия новых истин из уже известных.
Сам формализованный язык в проекте Лейбница выглядит следующим образом. Девять последовательных цифр обозначают первые девять согласных латинского алфавита (1 = b, 2 = c и т. п.), десятичные разряды соответствуют пяти гласным (10 = а, 100 = e и т. п), а единицы более высоких разрядов могут быть обозначены двугласными сочетаниями (например, 1000000 = au). Эти идеи Лейбница впоследствии получили развитие в символической логике.
Не остались в стороне от указанной проблематики и английские ученые, среди которых называют имена первого председателя лондонского Королевского общества Джона Уилкинса (1614–1672) и особенно знаменитого Исаака Ньютона (1643–1727), написавшего свой труд в 1661 г., когда ему было 18 лет. Согласно Ньютону, на каждом языке должен быть составлен алфавитный список всех «субстанций», после чего каждой единице списка должен быть поставлен в соответствие элемент универсального языка, причем в тех случаях, когда в естественном (английском) языке «субстанции» могут быть выражены словосочетаниями, в «идеальном» языке им обязательно соответствует одно слово. Сами слова выступали как имена, а обозначение действий или состояний производилось путем присоединения словообразовательных элементов.
Если рассмотренные выше философско-лингвистические концепции за редким исключением относительно мало пересекались с нормативно-практической работой грамматистов и лингвистов, то несколько по-иному обстояло дело со знаменитой «Грамматикой Пор-Рояля», авторы которой стремились синтезировать собственно лингвистическое описание с философскими осмыслением языка как феномена, что и дало повод многим историкам науки считать ее первым опытом создания общелингвистической теории. Ввиду той роли, которую сыграла названная работа в развитии нашей науки, она требует отдельного рассмотрения.
Грамматика Пор-Рояля и ее продолжатели
В 1660 г. во Франции вышла в свет без упоминания имени авторов относительно небольшая книга с длинным – по обычаю того времени – заглавием: «Грамматика общая и рациональная, содержащая основы искусства речи, изложенные ясным и естественным образом, толкование общего в языках и главные различия между ними, а также многочисленные новые замечания о французском языке». Создателями этого труда (сокращенно называемого также «Универсальной грамматикой», «Рациональной грамматикой», «Всеобщей грамматикой» и, наконец, по месту где она создавалась – женскому монастырю Пор-Рояль под Парижем, вокруг которого сложился кружок замечательных ученых, – «Грамматикой Пор-Рояля») были выдающийся логик и философ Антуан Арно (1612–1694) и крупнейший педагог, знаток классических и новых языков Клод Лансло (1616–1695). Благодаря столь гармоничному содружеству эта работа смогла совместить высокий теоретический уровень с достаточно хорошо представленным языковым материалом.
Основным фундаментом, на котором строилась «Грамматика Пор-Рояля», традиционно называют рационалистическую философию Декарта. Исходным тезисом рационализма было положение, согласно которому разум, теоретическое мышление являются высшей по сравнению с чувственным восприятием ступенью познания, и поэтому именно они должны считаться важнейшим и истинным критерием истинности последнего. Не отказываясь полностью от нормативного подхода (сама грамматика определяется как «искусство речи») и указывая в ряде случаев, какие обороты следует «рекомендовать к употреблению», Арно и Лансло прежде всего стремились создать такую грамматику, которая позволила бы разумно объяснить явления либо общие для всех языков, либо присущие лишь некоторым из них. В качестве фактического материала использовались (естественно, кроме французского) данные традиционных классических языков (латинского, древнегреческого, древнееврейского), а также в определенной степени ряда романских языков. Говоря об основных положениях «Грамматики Пор-Роля», исследователи обычно выделяют следующие моменты:
1. Существует общая логическая основа всех языков, от которой, однако конкретные языки отклоняются в той или иной степени. Поэтому грамматика теснейшим образом связана с логикой, призвана ее выражать и базируется на ней, а грамматический разбор тесно связан с логическим. Характерно, что Антуан Арно был соавтором еще одного известного труда – «Логики, или искусства мыслить», написанного в соавторстве с Пьером Николем (1625–1695), в котором отмечалось: «Не столь уж важно, куда относятся эти вопросы – к грамматике или к логике, а надо просто сказать, что все, что получено для целей каждого искусства, к нему и относится».
2. Между грамматикой и логикой нет однозначного соответствия. Логически сложные понятия могут выражаться в простых словах, а простые понятия – в сложных терминах.
3. В каждом языке можно выделить «ясные» и «сложные» значения. Первые логически упорядочены и доступны логическому анализу, по существу и воплощая мысль, которая выражается в языке, вторые представляют собой языковые выражения, логически не упорядоченные, противоречивые, управляемые только обычаем, подверженные моде и капризам вкуса отдельных людей. В современных трудах по теории лингвистики (например, в работах Ю.С. Степанова) это положение интерпретируют как развитие идеи о двух языках или двух слоях (уровнях) языка – высшем и низшем.
4. Между двумя слоями языка – рациональным и обиходным – существуют сложные отношения. «Обиход» не всегда согласуется с разумом: например, собственные имена, обозначая вещь единичную и определенную, не нуждаются в артикле, однако в греческом последний часто ставится даже с именами людей, а в итальянском такое употребление стало обычным. Аналогичными «причудами обихода» можно объяснить, например, родовую принадлежность тех существительных, у которых она не мотивирована: например, латинское arbor («дерево») – женского рода, а французское arbre – мужского.
5. Люди, нуждаясь в знаках для обозначения того, что происходит в их сознании, должны были неизбежно прийти к наиболее общему развитию слов, одни из которых обозначали бы объекты мысли, а другие – их форму и образ. К первому типу относятся имена, артикли, местоимения, причастия, предлоги и наречия; ко второму – глаголы, союзы и междометия. Причем имена подразделяются на существительные и прилагательные на основе того, что в них «ясные значения» соединены с «неотчетливыми». К ясному значению атрибута (признака) прилагательные присоединяют смутное значение субстанции, к которой относится данный атрибут.
6. Определяя предложение как «высказанное нами суждение об окружающих предметах» и утверждая, что каждое предложение имеет обязательно два члена: субъект, о котором что-то утверждается, и атрибут – то, что утверждается, авторы «Грамматики Пор-Рояля» обращают внимание на те случаи, когда одно предложение может заключать в себе несколько суждений: например, в предложении «Невидимый Бог создал видимый мир» наличествуют три суждения: 1. Бог невидим; 2. Он создал мир; 3. Мир видим. Главным здесь является второе предложение, тогда как первое и третье представляют собой придаточные, входящие в главное как его собственные части. «…Подобные придаточные предложения часто присутствуют лишь в нашем сознании, но не выражены словами» (хотя и могут быть выражены при помощи относительного местоимения: «Бог, который невидим, создал мир, который видим»).
7. В отличие от философов XVIII в. Арно и Лансло не говорят прямо о происхождении языка, но по используемым ими выражениям «люди изобрели», «люди придумали» и т. п. можно заключить, что они в какой-то степени могут быть признаны предшественниками теории «общественного договора».
8. Расхождение между «разумом» и «обычаем» и наличие в языке двух слоев ставит вопрос о двух типах грамматик – общей и частной, а также о соотношениях между ними. Эта идея нашла наиболее четкое выражение уже в работе Цезаря Шесно дю Марсэ (1676–1756) «Законы грамматики». Отмечая наличие двух видов принципов в грамматике: тех, которые представляют неизмененную истину и всеобщий обычай, и тех, которые представляют обычай только какого-либо народа, свободно принявшего эти принципы и способного изменить последние или отказаться от их применения, и определяя первые как предмет «Всеобщей грамматики», а вторые как область различного рода «частных грамматик», дю Марсэ резюмирует: «“Всеобщая грамматика” есть наука, поскольку имеет своим предметом лишь чисто теоретические рассуждения о неизменных и всеобщих принципах речи. Грамматическая наука предшествует всем языкам, поскольку ее принципы, – это вечные истины и предполагают лишь возможности языков. Грамматическое искусство, напротив, следует за языками, поскольку обычаи конкретных языков должны существовать, прежде чем их можно будет путем искусства соотнести со всеобщими принципами. Несмотря на указанное различие грамматической науки и грамматического искусства, мы не думаем утверждать, что необходимо или хотя бы возможно разделить их изучение».
Дальнейшая судьба «Грамматики Пор-Рояля» оказалась достаточно сложной. В течение последующих десятилетий появился, прежде всего в самой Франции, целый ряд трудов, исходивших из ее основных положений, но модифицирующих и уточняющих их. Особую роль сыграли примечания к ней, выполненные в 1754 г. королевским историографом Шарлем Пино Дюкло (1704–1772), который, касаясь крайне важного для нормативной грамматики вопроса о соотношении между «разумом» и «обиходом» и возможности сознательного «исправления» языка, писал: «Говорят, что властелином языка является обиход, или языковой обычай. При этом подразумевается, что подобное утверждение относится равно как и к устной речи, так и к письменной. Я же собираюсь различать роль обихода по отношению к двум указанным видам речи… языковой обычай является полноправным хозяином разговорного языка, тогда как писатели имеют право на письменную речь… В этой области истинными законодателями являются грамматисты и литераторы».
Воздействие «Грамматики Пор-Рояля» не ограничивалось пределами Франции. Будучи переведенной на ряд европейских языков, она послужила толчком для создания целого ряда аналогичных исследований, среди которых выделяют труд английского ученого Джеймса Харриса (1709–1786) «Гермес, или философское исследование о языке и универсальной грамматике», вышедший в 1751 г. Сам же принцип логического подхода к описанию языка продолжал сохраняться еще во многих лингвистических трудах первой половины XIX в., найдя свое воплощение в трудах немецкого ученого Карла Беккера (1775–1848).
Однако с возникновением сравнительно-исторического языкознания «Грамматика Пор-Рояля», попавшая в «донаучное» изучение языка, стала объектом ожесточенной критики прежде всего за то, что в ней отсутствовала идея исторического развития языка, а сами языковые факты втискивались в логические схемы. И лишь XX столетие, в свою очередь пересмотревшее претензии компаративистики на исключительную «научность», вновь «реабилитировало» труд Арно и Лансло, в чем весьма активную роль сыграл создатель порождающей грамматики Ноам Хомский, объявивший представителей «картезианской лингвистики» своими предшественниками.
Несколько особняком среди «философских грамматик» стоит опубликованный посмертно труд известного философа Бенедикта Спинозы (1632–1677) «Очерк грамматики еврейского языка». Занимаясь еврейским языком в связи с толкованием библейских текстов, Спиноза отмечал, что последние «должны содержать природу и свойства языка, которым их авторы обыкновенно говорили». Считая, что в еврейском все слова, исключая междометия, союзы и пару частиц, имеют свойства имени (именем ученый называет слово, которым обозначается или указывается что-либо, подпадающее под человеческое понимание), Спиноза утверждает, что принятые для латинской грамматики восемь частей речи не подходят для еврейского, где можно выделить шесть имен: имя существительное, подразделяемое на имена нарицательные и собственные, прилагательное, предлог, причастие, инфинитив и наречие, к которым можно присоединить заменяющее существительное местоимение. Однако незаконченный латинский труд Спинозы был относительно мало известен и не оказал на современную и последующую лингвистическую мысль существенного влияния.
Основным фундаментом, на котором строилась «Грамматика Пор-Рояля», традиционно называют рационалистическую философию Декарта. Исходным тезисом рационализма было положение, согласно которому разум, теоретическое мышление являются высшей по сравнению с чувственным восприятием ступенью познания, и поэтому именно они должны считаться важнейшим и истинным критерием истинности последнего. Не отказываясь полностью от нормативного подхода (сама грамматика определяется как «искусство речи») и указывая в ряде случаев, какие обороты следует «рекомендовать к употреблению», Арно и Лансло прежде всего стремились создать такую грамматику, которая позволила бы разумно объяснить явления либо общие для всех языков, либо присущие лишь некоторым из них. В качестве фактического материала использовались (естественно, кроме французского) данные традиционных классических языков (латинского, древнегреческого, древнееврейского), а также в определенной степени ряда романских языков. Говоря об основных положениях «Грамматики Пор-Роля», исследователи обычно выделяют следующие моменты:
1. Существует общая логическая основа всех языков, от которой, однако конкретные языки отклоняются в той или иной степени. Поэтому грамматика теснейшим образом связана с логикой, призвана ее выражать и базируется на ней, а грамматический разбор тесно связан с логическим. Характерно, что Антуан Арно был соавтором еще одного известного труда – «Логики, или искусства мыслить», написанного в соавторстве с Пьером Николем (1625–1695), в котором отмечалось: «Не столь уж важно, куда относятся эти вопросы – к грамматике или к логике, а надо просто сказать, что все, что получено для целей каждого искусства, к нему и относится».
2. Между грамматикой и логикой нет однозначного соответствия. Логически сложные понятия могут выражаться в простых словах, а простые понятия – в сложных терминах.
3. В каждом языке можно выделить «ясные» и «сложные» значения. Первые логически упорядочены и доступны логическому анализу, по существу и воплощая мысль, которая выражается в языке, вторые представляют собой языковые выражения, логически не упорядоченные, противоречивые, управляемые только обычаем, подверженные моде и капризам вкуса отдельных людей. В современных трудах по теории лингвистики (например, в работах Ю.С. Степанова) это положение интерпретируют как развитие идеи о двух языках или двух слоях (уровнях) языка – высшем и низшем.
4. Между двумя слоями языка – рациональным и обиходным – существуют сложные отношения. «Обиход» не всегда согласуется с разумом: например, собственные имена, обозначая вещь единичную и определенную, не нуждаются в артикле, однако в греческом последний часто ставится даже с именами людей, а в итальянском такое употребление стало обычным. Аналогичными «причудами обихода» можно объяснить, например, родовую принадлежность тех существительных, у которых она не мотивирована: например, латинское arbor («дерево») – женского рода, а французское arbre – мужского.
5. Люди, нуждаясь в знаках для обозначения того, что происходит в их сознании, должны были неизбежно прийти к наиболее общему развитию слов, одни из которых обозначали бы объекты мысли, а другие – их форму и образ. К первому типу относятся имена, артикли, местоимения, причастия, предлоги и наречия; ко второму – глаголы, союзы и междометия. Причем имена подразделяются на существительные и прилагательные на основе того, что в них «ясные значения» соединены с «неотчетливыми». К ясному значению атрибута (признака) прилагательные присоединяют смутное значение субстанции, к которой относится данный атрибут.
6. Определяя предложение как «высказанное нами суждение об окружающих предметах» и утверждая, что каждое предложение имеет обязательно два члена: субъект, о котором что-то утверждается, и атрибут – то, что утверждается, авторы «Грамматики Пор-Рояля» обращают внимание на те случаи, когда одно предложение может заключать в себе несколько суждений: например, в предложении «Невидимый Бог создал видимый мир» наличествуют три суждения: 1. Бог невидим; 2. Он создал мир; 3. Мир видим. Главным здесь является второе предложение, тогда как первое и третье представляют собой придаточные, входящие в главное как его собственные части. «…Подобные придаточные предложения часто присутствуют лишь в нашем сознании, но не выражены словами» (хотя и могут быть выражены при помощи относительного местоимения: «Бог, который невидим, создал мир, который видим»).
7. В отличие от философов XVIII в. Арно и Лансло не говорят прямо о происхождении языка, но по используемым ими выражениям «люди изобрели», «люди придумали» и т. п. можно заключить, что они в какой-то степени могут быть признаны предшественниками теории «общественного договора».
8. Расхождение между «разумом» и «обычаем» и наличие в языке двух слоев ставит вопрос о двух типах грамматик – общей и частной, а также о соотношениях между ними. Эта идея нашла наиболее четкое выражение уже в работе Цезаря Шесно дю Марсэ (1676–1756) «Законы грамматики». Отмечая наличие двух видов принципов в грамматике: тех, которые представляют неизмененную истину и всеобщий обычай, и тех, которые представляют обычай только какого-либо народа, свободно принявшего эти принципы и способного изменить последние или отказаться от их применения, и определяя первые как предмет «Всеобщей грамматики», а вторые как область различного рода «частных грамматик», дю Марсэ резюмирует: «“Всеобщая грамматика” есть наука, поскольку имеет своим предметом лишь чисто теоретические рассуждения о неизменных и всеобщих принципах речи. Грамматическая наука предшествует всем языкам, поскольку ее принципы, – это вечные истины и предполагают лишь возможности языков. Грамматическое искусство, напротив, следует за языками, поскольку обычаи конкретных языков должны существовать, прежде чем их можно будет путем искусства соотнести со всеобщими принципами. Несмотря на указанное различие грамматической науки и грамматического искусства, мы не думаем утверждать, что необходимо или хотя бы возможно разделить их изучение».
Дальнейшая судьба «Грамматики Пор-Рояля» оказалась достаточно сложной. В течение последующих десятилетий появился, прежде всего в самой Франции, целый ряд трудов, исходивших из ее основных положений, но модифицирующих и уточняющих их. Особую роль сыграли примечания к ней, выполненные в 1754 г. королевским историографом Шарлем Пино Дюкло (1704–1772), который, касаясь крайне важного для нормативной грамматики вопроса о соотношении между «разумом» и «обиходом» и возможности сознательного «исправления» языка, писал: «Говорят, что властелином языка является обиход, или языковой обычай. При этом подразумевается, что подобное утверждение относится равно как и к устной речи, так и к письменной. Я же собираюсь различать роль обихода по отношению к двум указанным видам речи… языковой обычай является полноправным хозяином разговорного языка, тогда как писатели имеют право на письменную речь… В этой области истинными законодателями являются грамматисты и литераторы».
Воздействие «Грамматики Пор-Рояля» не ограничивалось пределами Франции. Будучи переведенной на ряд европейских языков, она послужила толчком для создания целого ряда аналогичных исследований, среди которых выделяют труд английского ученого Джеймса Харриса (1709–1786) «Гермес, или философское исследование о языке и универсальной грамматике», вышедший в 1751 г. Сам же принцип логического подхода к описанию языка продолжал сохраняться еще во многих лингвистических трудах первой половины XIX в., найдя свое воплощение в трудах немецкого ученого Карла Беккера (1775–1848).
Однако с возникновением сравнительно-исторического языкознания «Грамматика Пор-Рояля», попавшая в «донаучное» изучение языка, стала объектом ожесточенной критики прежде всего за то, что в ней отсутствовала идея исторического развития языка, а сами языковые факты втискивались в логические схемы. И лишь XX столетие, в свою очередь пересмотревшее претензии компаративистики на исключительную «научность», вновь «реабилитировало» труд Арно и Лансло, в чем весьма активную роль сыграл создатель порождающей грамматики Ноам Хомский, объявивший представителей «картезианской лингвистики» своими предшественниками.
Несколько особняком среди «философских грамматик» стоит опубликованный посмертно труд известного философа Бенедикта Спинозы (1632–1677) «Очерк грамматики еврейского языка». Занимаясь еврейским языком в связи с толкованием библейских текстов, Спиноза отмечал, что последние «должны содержать природу и свойства языка, которым их авторы обыкновенно говорили». Считая, что в еврейском все слова, исключая междометия, союзы и пару частиц, имеют свойства имени (именем ученый называет слово, которым обозначается или указывается что-либо, подпадающее под человеческое понимание), Спиноза утверждает, что принятые для латинской грамматики восемь частей речи не подходят для еврейского, где можно выделить шесть имен: имя существительное, подразделяемое на имена нарицательные и собственные, прилагательное, предлог, причастие, инфинитив и наречие, к которым можно присоединить заменяющее существительное местоимение. Однако незаконченный латинский труд Спинозы был относительно мало известен и не оказал на современную и последующую лингвистическую мысль существенного влияния.
Сравнительные исследования
Одним из направлений изучения языков в интересующий нас период являлось и сравнение их между собой с целью выявить родственные отношения между ними (о чем, как мы видели выше, задумывались и ученые предыдущей эпохи). Выдающуюся роль в его развитии сыграл уже упоминавшийся нами Г.В. Лейбниц. С одной стороны, Лейбниц пытался организовать исследование и описание ранее не изученных языков, считая, что после создания словарей и грамматик всех языков мира будет подготовлена основа для их классификации. При этом немецкий философ отмечал важность установления границ между языками и – что было особенно важно – фиксирования их на географических картах.
Естественно, что внимание Лейбница в этой связи привлекала Россия, на территории которой представлено большое количество языков. В письме к известному лингвисту Иоганну Габриэлю Спарвенфельду (1655–1727) – знатоку восточных языков, отправленному с посольством в Россию, он предлагает последнему выяснить степень родства между финским, готским и славянским языками, а также исследовать сами славянские языки, высказывая предположение, что резкое различие между германскими и славянскими языками, непосредственно соседствующими друг с другом, может объясняться тем, что ранее между ними находились народы-носители «переходных» языков, которые впоследствии были истреблены. Особое значение в этой связи имело его письмо к Петру I от 26 октября 1713 г., в котором предполагалось произвести описание существующих в России языков и создать их словари. Реализуя эту программу, царь послал в Сибирь для изучения тамошних народов и языков плененного под Полтавой шведа Филиппа-Иоганна Страленберга (1676–1750), который по возвращении на родину издал в 1730 г. сравнительные таблицы языков Северной Европы, Сибири и Северного Кавказа.
С другой стороны, сам Лейбниц, ставя вопрос о сравнении языков мира между собой и с их более ранними формами и говоря о языке – предке и языковых семьях, пытался решить и ряд конкретных проблем, связанных с языковым родством. Так, он предполагает наличие общего предка для готского и галльского языков, который называет кельтским; выдвигает гипотезу, что наличие общих корней в греческом, латинском, германских и кельтских языках объясняется их общим происхождением от скифов и т. д. Лейбницу принадлежит и опыт генеалогической классификации известных ему языков, которые он разделил на две основные группы: арамейские (т. е. семитские) и яфетические, состоящие из двух подгрупп: скифской (финские, тюркские, монгольские, славянские) и кельтской (европейские).
Германские языки стали предметом рассмотрения в работе голландского лингвиста Ламберта тен Кате (1674–1731). В 1723 г. он опубликовал книгу «Введение в изучение благородной части нижненемецкого языка», в которой, сравнивая данные готского, англосаксонского, исландского, верхне-нижненемецкого, рассмотрел чередование гласных в этих языках, исследовал структуру германского глагола, дал классификацию по разным языкам сильных глаголов (которые, как он отмечал, сформировались в глубокой древности) и обратил внимание на важнейшие звуковые соотношения между этими языками.
Применительно к славянским языкам большую работу в этом отношении проделал М.В. Ломоносов, деятельность которого будет рассмотрена ниже[23].
Что касается словарной работы сравнительного характера, то здесь обычно упоминаются следующие труды:
• «Каталог языков известных народов, их исчисление, различие и классификация по различиям их наречий и диалектов», составленный испанским монахом Лоренцо Эрвансом-и-Пандуро (1735–1809). Первое (итальянское) издание вьтишо в свет в 1784 г. в качестве 17-го тома 21-томной энциклопедии «Идея вселенной». В 1800–1804 гг. отдельным изданием было опубликовано испанское издание в шести томах, в котором содержались сведения о 300 языках, включая индейские. Словарь содержал, помимо собственно лексического, также грамматический материал, причем именно сходство последнего признавалось более важным для изучения языкового родства, нежели словарные совпадения;
• «Сравнительный словарь всех языков и наречий», созданный по инициативе и при личном участии императрицы Екатерины II. Списки соответствующих слов и инструкций были разосланы в различные области России, а также зарубежные страны, где имелись русские представительства, для перевода на все доступные языки. Обработка полученного материала была поручена академику Петру Симону Палласу (1741–1811). Первое издание в двух томах, насчитывавшее список из 185 слов почти по двумстам языкам, вышло под названием «Сравнительные словари всех языков и наречий, собранные десницею всевысочайшей особы» в 1787–1781 гг. Второе исправленное и дополненное издание, опубликованное в Петербурге в четырех томах в 1790–1791 гг., получило название «Сравнительный словарь всех языков и наречий, по азбучному порядку расположенный» и включало данные по 272 языкам, включая 30 языков Африки и 23 языка Америки;
• относящийся уже к началу XIX в. труд Фридриха Аделунга (1768–1843) и Иоганна Северина Фатера (1771–1826) «Митридат, или общее языкознание», имеющие в качестве языкового примера «Отче наш» на почти 500 языках и диалектах. Этот труд вышел в четырех томах в Берлине в 1806–1817 гг. Хотя к нему было предъявлено впоследствии много претензий (наличие большого количества погрешностей, отсутствие широких сопоставлений, крайне скупое описание представленных в словаре языков, преобладание чисто географического принципа классификации над генеалогическим, наконец, неудачность выбора в качестве иллюстративного материала текста христианской молитвы, перевод которой на большинство языков носил крайне искусственный характер и мог включать много заимствований), отмечалась и определенная ценность содержащихся в нем комментариев и сведений, в частности, заметки Вильгельма Гумбольдта о баскском языке.
Таким образом, по известному выражению датского лингвиста В. Томсена, в течение XVIII в. идея сравнительно-исторического метода «витала в воздухе». Требовался лишь последний толчок, который придал бы формирующемуся направлению определенность и стал бы отправной точкой для выработки соответствующего метода. Роль такого толчка сыграло изучение санскрита.
Вообще определенными сведениями о классическом литературном языке Древней Индии европейцы располагали и ранее, а еще в XVI в. итальянский путешественник Филиппо Сассети в своих «Письмах из Индии» обратил внимание на сходство индийских слов с латинскими и итальянскими. Уже в 1867 г. французский священник Керду представил Французской академии доклад (опубликованный в 1808 г.), в котором на материале списка слов и грамматических форм в латинском, греческом и санскрите высказал идею об их родстве. Однако роль предтечи нарождавшейся компаративистики выпало сыграть английскому востоковеду и юристу Уильяму Джонсу (1746–1794). Изучив санскритские рукописи под руководством местных учителей, знавших традицию, идущую от П́анини, и сопоставляя полученные данные с материалами европейских языков, У. Джонс в докладе, прочитанном в 1786 г. на заседании Азиатского общества в Калькутте, заявил: «Санскритский язык, какова бы ни была его древность, обладает удивительной структурой, более совершенной, чем греческий язык, более богатой, чем латинский, и более прекрасной, чем каждый из них, но носящей в себе настолько близкое родство с этими двумя языками, как в корнях глаголов, так и в формах грамматики, что оно не могло быть порождено случайностью; родство настолько сильное, что ни один филолог, который занялся бы исследованием этих трех языков, не сможет не поверить тому, что все они произошли из одного общего источника, который, может быть, уже более не существует. Имеется аналогичное основание, хотя и не столь убедительное, предполагать, что и готский и кельтский языки, хотя и смешанные с совершенно различными наречиями, имели то же происхождение, что и санскрит; к этой же семье языков можно было бы отнести и древнеперсидский, если бы здесь было место для обсуждения древностей персидских».
Хотя высказывание Джонса, в сущности, в сжатом виде уже содержало основные положения сравнительно-исторического языкознания в его «индоевропейской ипостаси»[24], однако до официального рождения компаративистики оставалось еще около трех десятилетий, поскольку заявление английского ученого носило в значительной степени декларативный характер и само по себе не привело к созданию соответствующего научного метода. Однако оно знаменовало начало своего рода «санскритского бума» в европейской лингвистике: уже в конце XVIII в. австрийский монах Паулино а Санто Бартоломео (в миру – Иоганн Филипп Вездин), живший в 1776–1789 гг. в Индии, составляет две грамматики санскритского языка и словарь, а в 1798 г. выпускает в свет – не без влияния идей самого Джонса – «Трактат о древностях и родстве персидского, индийского и германского языков». Дальнейшее продолжение изучения санскрита и его сопоставление с европейскими языками нашло уже в XIX в.
Естественно, что внимание Лейбница в этой связи привлекала Россия, на территории которой представлено большое количество языков. В письме к известному лингвисту Иоганну Габриэлю Спарвенфельду (1655–1727) – знатоку восточных языков, отправленному с посольством в Россию, он предлагает последнему выяснить степень родства между финским, готским и славянским языками, а также исследовать сами славянские языки, высказывая предположение, что резкое различие между германскими и славянскими языками, непосредственно соседствующими друг с другом, может объясняться тем, что ранее между ними находились народы-носители «переходных» языков, которые впоследствии были истреблены. Особое значение в этой связи имело его письмо к Петру I от 26 октября 1713 г., в котором предполагалось произвести описание существующих в России языков и создать их словари. Реализуя эту программу, царь послал в Сибирь для изучения тамошних народов и языков плененного под Полтавой шведа Филиппа-Иоганна Страленберга (1676–1750), который по возвращении на родину издал в 1730 г. сравнительные таблицы языков Северной Европы, Сибири и Северного Кавказа.
С другой стороны, сам Лейбниц, ставя вопрос о сравнении языков мира между собой и с их более ранними формами и говоря о языке – предке и языковых семьях, пытался решить и ряд конкретных проблем, связанных с языковым родством. Так, он предполагает наличие общего предка для готского и галльского языков, который называет кельтским; выдвигает гипотезу, что наличие общих корней в греческом, латинском, германских и кельтских языках объясняется их общим происхождением от скифов и т. д. Лейбницу принадлежит и опыт генеалогической классификации известных ему языков, которые он разделил на две основные группы: арамейские (т. е. семитские) и яфетические, состоящие из двух подгрупп: скифской (финские, тюркские, монгольские, славянские) и кельтской (европейские).
Германские языки стали предметом рассмотрения в работе голландского лингвиста Ламберта тен Кате (1674–1731). В 1723 г. он опубликовал книгу «Введение в изучение благородной части нижненемецкого языка», в которой, сравнивая данные готского, англосаксонского, исландского, верхне-нижненемецкого, рассмотрел чередование гласных в этих языках, исследовал структуру германского глагола, дал классификацию по разным языкам сильных глаголов (которые, как он отмечал, сформировались в глубокой древности) и обратил внимание на важнейшие звуковые соотношения между этими языками.
Применительно к славянским языкам большую работу в этом отношении проделал М.В. Ломоносов, деятельность которого будет рассмотрена ниже[23].
Что касается словарной работы сравнительного характера, то здесь обычно упоминаются следующие труды:
• «Каталог языков известных народов, их исчисление, различие и классификация по различиям их наречий и диалектов», составленный испанским монахом Лоренцо Эрвансом-и-Пандуро (1735–1809). Первое (итальянское) издание вьтишо в свет в 1784 г. в качестве 17-го тома 21-томной энциклопедии «Идея вселенной». В 1800–1804 гг. отдельным изданием было опубликовано испанское издание в шести томах, в котором содержались сведения о 300 языках, включая индейские. Словарь содержал, помимо собственно лексического, также грамматический материал, причем именно сходство последнего признавалось более важным для изучения языкового родства, нежели словарные совпадения;
• «Сравнительный словарь всех языков и наречий», созданный по инициативе и при личном участии императрицы Екатерины II. Списки соответствующих слов и инструкций были разосланы в различные области России, а также зарубежные страны, где имелись русские представительства, для перевода на все доступные языки. Обработка полученного материала была поручена академику Петру Симону Палласу (1741–1811). Первое издание в двух томах, насчитывавшее список из 185 слов почти по двумстам языкам, вышло под названием «Сравнительные словари всех языков и наречий, собранные десницею всевысочайшей особы» в 1787–1781 гг. Второе исправленное и дополненное издание, опубликованное в Петербурге в четырех томах в 1790–1791 гг., получило название «Сравнительный словарь всех языков и наречий, по азбучному порядку расположенный» и включало данные по 272 языкам, включая 30 языков Африки и 23 языка Америки;
• относящийся уже к началу XIX в. труд Фридриха Аделунга (1768–1843) и Иоганна Северина Фатера (1771–1826) «Митридат, или общее языкознание», имеющие в качестве языкового примера «Отче наш» на почти 500 языках и диалектах. Этот труд вышел в четырех томах в Берлине в 1806–1817 гг. Хотя к нему было предъявлено впоследствии много претензий (наличие большого количества погрешностей, отсутствие широких сопоставлений, крайне скупое описание представленных в словаре языков, преобладание чисто географического принципа классификации над генеалогическим, наконец, неудачность выбора в качестве иллюстративного материала текста христианской молитвы, перевод которой на большинство языков носил крайне искусственный характер и мог включать много заимствований), отмечалась и определенная ценность содержащихся в нем комментариев и сведений, в частности, заметки Вильгельма Гумбольдта о баскском языке.
Таким образом, по известному выражению датского лингвиста В. Томсена, в течение XVIII в. идея сравнительно-исторического метода «витала в воздухе». Требовался лишь последний толчок, который придал бы формирующемуся направлению определенность и стал бы отправной точкой для выработки соответствующего метода. Роль такого толчка сыграло изучение санскрита.
Вообще определенными сведениями о классическом литературном языке Древней Индии европейцы располагали и ранее, а еще в XVI в. итальянский путешественник Филиппо Сассети в своих «Письмах из Индии» обратил внимание на сходство индийских слов с латинскими и итальянскими. Уже в 1867 г. французский священник Керду представил Французской академии доклад (опубликованный в 1808 г.), в котором на материале списка слов и грамматических форм в латинском, греческом и санскрите высказал идею об их родстве. Однако роль предтечи нарождавшейся компаративистики выпало сыграть английскому востоковеду и юристу Уильяму Джонсу (1746–1794). Изучив санскритские рукописи под руководством местных учителей, знавших традицию, идущую от П́анини, и сопоставляя полученные данные с материалами европейских языков, У. Джонс в докладе, прочитанном в 1786 г. на заседании Азиатского общества в Калькутте, заявил: «Санскритский язык, какова бы ни была его древность, обладает удивительной структурой, более совершенной, чем греческий язык, более богатой, чем латинский, и более прекрасной, чем каждый из них, но носящей в себе настолько близкое родство с этими двумя языками, как в корнях глаголов, так и в формах грамматики, что оно не могло быть порождено случайностью; родство настолько сильное, что ни один филолог, который занялся бы исследованием этих трех языков, не сможет не поверить тому, что все они произошли из одного общего источника, который, может быть, уже более не существует. Имеется аналогичное основание, хотя и не столь убедительное, предполагать, что и готский и кельтский языки, хотя и смешанные с совершенно различными наречиями, имели то же происхождение, что и санскрит; к этой же семье языков можно было бы отнести и древнеперсидский, если бы здесь было место для обсуждения древностей персидских».
Хотя высказывание Джонса, в сущности, в сжатом виде уже содержало основные положения сравнительно-исторического языкознания в его «индоевропейской ипостаси»[24], однако до официального рождения компаративистики оставалось еще около трех десятилетий, поскольку заявление английского ученого носило в значительной степени декларативный характер и само по себе не привело к созданию соответствующего научного метода. Однако оно знаменовало начало своего рода «санскритского бума» в европейской лингвистике: уже в конце XVIII в. австрийский монах Паулино а Санто Бартоломео (в миру – Иоганн Филипп Вездин), живший в 1776–1789 гг. в Индии, составляет две грамматики санскритского языка и словарь, а в 1798 г. выпускает в свет – не без влияния идей самого Джонса – «Трактат о древностях и родстве персидского, индийского и германского языков». Дальнейшее продолжение изучения санскрита и его сопоставление с европейскими языками нашло уже в XIX в.
Русское языкознание XVIII века
Как известно, начало XVIII в. ознаменовало в истории России крупными общественно-политическими и культурными переменами, выражением которых стали реформы Петра I и которые традиционно – хотя и не вполне точно – называли процессом «европеизации» страны. Остро стояли и языковые вопросы, прежде всего о создании нового литературного языка, соответствующего потребностям эпохи, и его нормализации. Разумеется, в начале века еще сохранялись наряду с новыми тенденциями и традиции «славянской книжности». В этом отношении заслуживает внимания деятельность Федора Поликарповича Поликарпова-Орлова (ум. в 1731 г.) – крупного переводчика и педагога. Ему принадлежит лексикографический труд «Лексикон триязычный, сиречь речений славянских, еллиногреческих и латинских сокровище из различных древних и новых книг собранное и по славянскому алфавиту в чине расположенное», изданный в 1704 г., более обширный по объему лексики и более совершенный, чем предыдущие словари, а также «Добавление к грамматике Мелетия Смотрицкого», вышедшее в свет в 1721 г. и имевшее прежде всего педагогическую направленность. Однако уже в середине века выдвигается задача подготовки нормативной грамматики и словаря собственно русского языка, соответствующих достижениям европейской науки.