– Ты уж извини, друг, я понимаю, что ты с моими портками сжился, как с родными. Но они мне пока нужны: тут такой дурацкий обычай, можно сказать, народная традиция – на людях ходить в штанах…
Поднял с пола свой муаровый пиджак и разложил по карманам со стола все нужное, пересчитал пачку денег.
– Деньги, надеюсь, не твои. Казенные?
Валера молча кивнул.
– Ну, слава Богу! «Бетимпекс» – организация зажиточная, спишут на представительские расходы. Тебе моя расписка не понадобится, они тебе на слово поверят. Вставай! – скомандовал я и показал на здоровенную сумку-баул в углу номера. – Ну-ка, собери все добро со стола…
Валера, испуганный и злой, с угрюмым сопением собирал и аккуратно укладывал в сумку деликатесы и выпивку. А я пока внимательно рассматривал сотовый телефон, который оставил мне Николай Иваныч. Включил, послушал долгий протяжный гудок, засветился зеленоватый экран на электронном табло, но звонить отсюда я не стал, выключил телефон и опустил в карман.
В этот момент охранник, взбесившийся шестипудовый зельц, бросился на меня.
Вот, Господи, напасть какая!
Здоровенный мясной дурак, обученный приемам рукопашного боя с мирными безоружными фраерами, попросту не представляет скорость реакции олимпийского чемпиона. А может быть, глядя на меня, он не мог поверить, что этот замурзанный, худой, обросший щетиной лагерный чмырь и есть тот самый знаменитый чемпион? Или страх перед улыбчивым Николай Иванычем в нем сильнее угрозы пистолета в руках беглого оборванца?
Охранник не преодолел половины разделявшей нас дистанции, пока я дважды нажал спусковой крючок – выстрелы ударили коротко, негромко. Валера падал долго, мягко. Будто ватную куклу подхватил я его на руки и тихо опустил на пол.
Вот дурачье! Свинопасы серые! Ничего не умеют…
Пистолет положил в карман, салфеткой обмотал ладонь, плеснул на нее водки, быстро протер подлокотники своего кресла, стол, ручки на двери в ванную. Стакан и рюмку, из которых пил, бросил в сумку, огляделся, подхватил баул, выключил свет и вышел в коридор. Притворил дверь, повесил на ручку гостиничную табличку «Прошу не беспокоить». И ушел.
Александр Серебровский:
Кот Бойко:
Сергей Ордынцев:
Поднял с пола свой муаровый пиджак и разложил по карманам со стола все нужное, пересчитал пачку денег.
– Деньги, надеюсь, не твои. Казенные?
Валера молча кивнул.
– Ну, слава Богу! «Бетимпекс» – организация зажиточная, спишут на представительские расходы. Тебе моя расписка не понадобится, они тебе на слово поверят. Вставай! – скомандовал я и показал на здоровенную сумку-баул в углу номера. – Ну-ка, собери все добро со стола…
Валера, испуганный и злой, с угрюмым сопением собирал и аккуратно укладывал в сумку деликатесы и выпивку. А я пока внимательно рассматривал сотовый телефон, который оставил мне Николай Иваныч. Включил, послушал долгий протяжный гудок, засветился зеленоватый экран на электронном табло, но звонить отсюда я не стал, выключил телефон и опустил в карман.
В этот момент охранник, взбесившийся шестипудовый зельц, бросился на меня.
Вот, Господи, напасть какая!
Здоровенный мясной дурак, обученный приемам рукопашного боя с мирными безоружными фраерами, попросту не представляет скорость реакции олимпийского чемпиона. А может быть, глядя на меня, он не мог поверить, что этот замурзанный, худой, обросший щетиной лагерный чмырь и есть тот самый знаменитый чемпион? Или страх перед улыбчивым Николай Иванычем в нем сильнее угрозы пистолета в руках беглого оборванца?
Охранник не преодолел половины разделявшей нас дистанции, пока я дважды нажал спусковой крючок – выстрелы ударили коротко, негромко. Валера падал долго, мягко. Будто ватную куклу подхватил я его на руки и тихо опустил на пол.
Вот дурачье! Свинопасы серые! Ничего не умеют…
Пистолет положил в карман, салфеткой обмотал ладонь, плеснул на нее водки, быстро протер подлокотники своего кресла, стол, ручки на двери в ванную. Стакан и рюмку, из которых пил, бросил в сумку, огляделся, подхватил баул, выключил свет и вышел в коридор. Притворил дверь, повесил на ручку гостиничную табличку «Прошу не беспокоить». И ушел.
Александр Серебровский:
РУКОПОЛОЖЕНИЕ
– Все равно не понимаю! – помотал головой Ордынцев.
– А чего тут понимать? – усмехнулся я. – Ты там, у себя, наверное, читаешь «Пари-матч», а надо читать Гете…
– Бу-сделано, – отрапортовал Серега и отдал мне честь. На правом запястье мотнулся его браслет-амулет – шесть пулек в кованой золотой цепочке. – Сегодня перед сном сразу же подчитаю маленько Гете. Только скажи, с какого места, чтоб врубиться поскорее. Спиши слова, как говорится…
– «Я – часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо», – со значением сказал я.
– Ага! Понял! – кивнул Сергей и участливо спросил: – Не наоборот?
– Как случается… Иногда получается наоборот, – пожал я плечами.
Серега посмотрел сквозь бокал на пляшущий в камине огонь и совершенно твердо разочаровал меня:
– Не стану я, пожалуй, читать на ночь твоего заплесневелого дедушку Гете…
– Что так?
– Он ведь, помимо баловства стишатами, был, кажется, премьер-министром в какой-то там Вюртембургской Швамбрании. А из поэзии заведующих мне больше по душе творчество нашего бывшего премьера Виктора Степаныча. Есть у него душераздирающее место, когда Мефистофель предлагает ему душу в обмен на «Газпром», а Черномырдин говорит: «Я – часть той силы, что вечно хочет блага и вечно совершает как всегда!..»
Я захохотал:
– Дурак ты, Сережка! Правильно про вас, ментов, говорят: ничего святого, кроме зарплаты.
Серега истово перекрестил пупок:
– Только от испуга, господин президент! Мне с непривычки показалось, что жизнь страшноватая.
– Ну, это ты не прав! Жизнь замечательная! В России сейчас самый шумный карнавал за всю историю. Удивительная, похожая на сон шикарная оргия! Людям при коммуняках было невыносимо скучно. Жизнь была серая, как солдатское исподнее…
– А сейчас?
– А сейчас – невероятно интересно! Люди громадные деньги крутят, все суетятся и торгуют, ловчат и развлекаются! Тучи «мерседесов», ночные клубы, бардаки, наркота и пьянь, стрельба и взрывы – бандиты кого-то все время мочат, – невозмутимо пояснил я. – Всегда война – не слишком опасная, не очень кровавая, но жутко прибыльная…
– Любопытно, – покачал головой Сергей и серьезно спросил: – Шахтеры, учителя, врачи, которым не платят зарплату, тоже веселятся на этом карнавале?
– Вряд ли. Но они присутствуют на этом празднике. И видимо, одобряют…
– С чего бы это?
– Если бы не нравилось – они бы прекратили эту гулянку. Они все – избиратели в свободной стране. Но все избегают резких движений – всем есть что терять. И вообще, не радей ты, Христа ради, за народ – это выглядит смешно…
Сережка хмыкнул, потряс льдинки в бокале, и пульки в его браслете глухо стукнулись. Так же серьезно он спросил:
– Санек, а что в этом смешного?
– В любой придури есть нечто смешное, – сказал я. – Ты свое сострадание народу отправляешь шифровками из Парижа – это придурь…
– Из Лиона, – поправил Серега. – Моя контора в Лионе. Улица Шарля де Голля, дом 200.
– Тем более, – заверил я его. – Вот давай выйдем с тобой на улицу и побредем, как калики перехожие, и весь встречно-поперечный народ российский будем спрашивать: ой вы, гой еси, добры молодцы, сограждане наши дорогие, компатриоты любимые! Не хотите ли вы с завтрева стать лицами швейцарской национальности? Али любезнее вам быть датчанами? Судьба вам будет сладкая – сытая, спокойная, тихая. Как думаешь, согласятся?
– Не знаю…
– А я знаю. Пошлют они нас с тобой – дальше не бывает. Потому что знают: богоносничать там – ни Боже мой! Воровать – ужасно невозможно. Пьянствовать – только попробуй! За Ампиловым по улице бегать – только на карнавале. Вот и ответь по совести: так жить можно?
Серега заметил:
– Вообще-то говоря, я и живу в этих обстоятельствах. И жизнь эта бывает часто мучительна…
В кабинете было очень тихо. Только дрова потрескивали в камине. Сполохи пламени перебегали по дубовым панелям стен, жарко мерцали отблески на ковре винно-красного цвета, вспыхивали на золоте старых картинных рам. Я люблю эти полотна. Старая русская школа – Боровиковский, Венецианов, Тропинин. Я держу их не из-за цены. Пусть они будут у меня.
Мы молчали долго, а потом Серега, механически покручивая на руке свой заговоренный браслет, тихо спросил:
– Слушай, Хитрый Пес, а где брат твой – Бойко?
Вот он и наступил, этот тягостный и отвратительный момент – время разговоров, откровений, воспоминаний – все, что я так ненавижу и к чему приговорен неотвратимо, ибо имя мне – безвинно проклятый Мидас.
И сказал я как только мог просто и ровно:
– Не брат я больше сторожу моему… Не знаю. Пока не знаю…
– А узнаешь? – напористо спросил Серега.
– Конечно. Я это должен знать…
– Почему? Вы же больше не братья?.. – И спрашивал он меня не как друг, а как мент.
– Потому что он хочет убить меня, – уверенно сказал я.
Долгая пауза повисла в сумеречно освещенном кабинете. Такие паузы умеют строить только Станиславский и наш президент Борис Николаевич – эмоциональная дыра, когда конец прошлой фразы забыт, а новая еще не придумалась.
– Ты боишься? – спросил Сергей.
– Нет, – покачал я головой.
Как это можно объяснить? Я ведь действительно не испытываю страха. Какое-то совсем другое, противное чувство, ощущение опасности, животной тревоги…
– Вообще-то меня несколько раз пытались убить. Да руки коротки, – сказал я.
– А почему ты думаешь, что Кот хочет убить тебя? – Серега пристально всматривался в меня, словно психиатр, принимающий решение: симулянт или полный чайник?
– Я знаю.
– Но вы же были как братья?! Мы же друзья были! – почти крикнул Ордынцев, и я услыхал тоску и боль.
Я неопределенно хмыкнул:
– Выражаясь научно, бизнес и дружба – явления разнохарактерные. Как соленое и квадратное… К сожалению, у богатых не бывает друзей.
– Из-за этого ты меня вызвал в Москву? – Серега помолчал, подумал и ответил себе на собственный вопрос: – Да.
Он сделал большой глоток коньяка, откусил кусочек меренги, простодушно спросил:
– Посоветоваться со мной не хотел?
– Нет.
– Ну там, знаешь, как бывает – спросить моего согласия?
– Нет, Серега, времени нет советоваться. Я не сомневался, что ты согласишься.
А он смотрел на меня с искренним удивлением:
– Но почему? Почему ты так уверен?.. Ведь дело это…
Я перебил его:
– Потому что так будет правильно! Серега, ты уж поверь мне! Я – системный математик, а по профессии – бизнесмен. Я оцениваю ситуацию проверенными формулами, где вместо непредсказуемых человеческих чувств подставлены цифры реальных фактов…
– И в какую формулу ты подставил мое неполученное согласие? – спросил он без подначки, без вызова. С каким-то грустным любопытством.
Я катал по столу стакан, раздумывая, как объяснить внятно невероятную сложность происходящего, и, понимая невозможность растолковать что-либо даже близкому и любящему человеку, медленно и жестко сказал:
– Это очень длинная формула. Если ее записать на бумаге, получится занимательный роман…
– А если коротко?
– Коротко не получится, – вздохнул я. – Но решение любой проблемы – это поиск разумного равновесия включенных в нее интересов. Серьезный бизнесмен способен разрушить глупый парадокс, будто овцы не бывают целы, если волки сыты…
– А еще проще? – досадливо переспросил Серега. – Излагай на моем, на ментовском уровне.
– Не придуривайся! – поморщился я. – Будет ужасно, если моя ретивая служба безопасности пристрелит Кота…
– Это будет ужасно, – согласился Ордынцев, глотнул коньяка и сочувственно вздохнул. – Я думаю, что твоя служба безопасности не пристрелит Кота. Промахнутся…
– Мне кажется, ты их недооцениваешь.
– Возможно, – развел руками Серега. – Я ведь их не знаю. Но насколько я знаю Кота, он не даст им прицелиться.
– Хочешь сказать, что скорее Кот пристрелит меня? – спросил я его с интересом.
– Я это допускаю, – мотнул башкой Сергей.
– Это будет еще хуже, – сказал я, а Серега откровенно заухмылялся. – Что ты смеешься, дурачок! Я кормлю около миллиона человек. Умру, и вмиг разрушится все, что я построил. Нельзя мне умирать, нельзя…
– Это я понимаю! – засмеялся снова Сергей. – Совершенно нельзя и абсолютно неохота! Но я-то тебе зачем сдался?
– Встать между Котом и мной.
– Заманчивое предложение, ничего не скажешь! И как ты это себе представляешь?
– Я возьму на жесткую сворку свою службу безопасности, а ты найдешь Кота и прикроешь меня, – твердо сказал я.
– А что обо всем этом скажет мое начальство? – поинтересовался Серега.
– В подробности мы их посвящать не станем, а в принципе они охотно поддержат твои усилия. Я говорил с твоим министром.
Ордынцев растерянно смотрел на меня.
– Знаешь, Сань, я, наверное, маленько зажился за рубежами. Что-то я не врубаюсь во многие вещи…
– А что тут врубаться? Одним звонком я могу поднять сто лучших сыскарей страны. Завтра могу вызвать охрану из агентства Пинкертона. Но мне нужен ты…
– Лучше всех, что ли? Тоже мне – комиссара Мегрэ сыскал!
– Не знаю, может быть, ты и не лучший. Но ты – единственный, кому я доверяю. И единственный, кому поверит Кот Бойко…
– А чего тут понимать? – усмехнулся я. – Ты там, у себя, наверное, читаешь «Пари-матч», а надо читать Гете…
– Бу-сделано, – отрапортовал Серега и отдал мне честь. На правом запястье мотнулся его браслет-амулет – шесть пулек в кованой золотой цепочке. – Сегодня перед сном сразу же подчитаю маленько Гете. Только скажи, с какого места, чтоб врубиться поскорее. Спиши слова, как говорится…
– «Я – часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо», – со значением сказал я.
– Ага! Понял! – кивнул Сергей и участливо спросил: – Не наоборот?
– Как случается… Иногда получается наоборот, – пожал я плечами.
Серега посмотрел сквозь бокал на пляшущий в камине огонь и совершенно твердо разочаровал меня:
– Не стану я, пожалуй, читать на ночь твоего заплесневелого дедушку Гете…
– Что так?
– Он ведь, помимо баловства стишатами, был, кажется, премьер-министром в какой-то там Вюртембургской Швамбрании. А из поэзии заведующих мне больше по душе творчество нашего бывшего премьера Виктора Степаныча. Есть у него душераздирающее место, когда Мефистофель предлагает ему душу в обмен на «Газпром», а Черномырдин говорит: «Я – часть той силы, что вечно хочет блага и вечно совершает как всегда!..»
Я захохотал:
– Дурак ты, Сережка! Правильно про вас, ментов, говорят: ничего святого, кроме зарплаты.
Серега истово перекрестил пупок:
– Только от испуга, господин президент! Мне с непривычки показалось, что жизнь страшноватая.
– Ну, это ты не прав! Жизнь замечательная! В России сейчас самый шумный карнавал за всю историю. Удивительная, похожая на сон шикарная оргия! Людям при коммуняках было невыносимо скучно. Жизнь была серая, как солдатское исподнее…
– А сейчас?
– А сейчас – невероятно интересно! Люди громадные деньги крутят, все суетятся и торгуют, ловчат и развлекаются! Тучи «мерседесов», ночные клубы, бардаки, наркота и пьянь, стрельба и взрывы – бандиты кого-то все время мочат, – невозмутимо пояснил я. – Всегда война – не слишком опасная, не очень кровавая, но жутко прибыльная…
– Любопытно, – покачал головой Сергей и серьезно спросил: – Шахтеры, учителя, врачи, которым не платят зарплату, тоже веселятся на этом карнавале?
– Вряд ли. Но они присутствуют на этом празднике. И видимо, одобряют…
– С чего бы это?
– Если бы не нравилось – они бы прекратили эту гулянку. Они все – избиратели в свободной стране. Но все избегают резких движений – всем есть что терять. И вообще, не радей ты, Христа ради, за народ – это выглядит смешно…
Сережка хмыкнул, потряс льдинки в бокале, и пульки в его браслете глухо стукнулись. Так же серьезно он спросил:
– Санек, а что в этом смешного?
– В любой придури есть нечто смешное, – сказал я. – Ты свое сострадание народу отправляешь шифровками из Парижа – это придурь…
– Из Лиона, – поправил Серега. – Моя контора в Лионе. Улица Шарля де Голля, дом 200.
– Тем более, – заверил я его. – Вот давай выйдем с тобой на улицу и побредем, как калики перехожие, и весь встречно-поперечный народ российский будем спрашивать: ой вы, гой еси, добры молодцы, сограждане наши дорогие, компатриоты любимые! Не хотите ли вы с завтрева стать лицами швейцарской национальности? Али любезнее вам быть датчанами? Судьба вам будет сладкая – сытая, спокойная, тихая. Как думаешь, согласятся?
– Не знаю…
– А я знаю. Пошлют они нас с тобой – дальше не бывает. Потому что знают: богоносничать там – ни Боже мой! Воровать – ужасно невозможно. Пьянствовать – только попробуй! За Ампиловым по улице бегать – только на карнавале. Вот и ответь по совести: так жить можно?
Серега заметил:
– Вообще-то говоря, я и живу в этих обстоятельствах. И жизнь эта бывает часто мучительна…
В кабинете было очень тихо. Только дрова потрескивали в камине. Сполохи пламени перебегали по дубовым панелям стен, жарко мерцали отблески на ковре винно-красного цвета, вспыхивали на золоте старых картинных рам. Я люблю эти полотна. Старая русская школа – Боровиковский, Венецианов, Тропинин. Я держу их не из-за цены. Пусть они будут у меня.
Мы молчали долго, а потом Серега, механически покручивая на руке свой заговоренный браслет, тихо спросил:
– Слушай, Хитрый Пес, а где брат твой – Бойко?
Вот он и наступил, этот тягостный и отвратительный момент – время разговоров, откровений, воспоминаний – все, что я так ненавижу и к чему приговорен неотвратимо, ибо имя мне – безвинно проклятый Мидас.
И сказал я как только мог просто и ровно:
– Не брат я больше сторожу моему… Не знаю. Пока не знаю…
– А узнаешь? – напористо спросил Серега.
– Конечно. Я это должен знать…
– Почему? Вы же больше не братья?.. – И спрашивал он меня не как друг, а как мент.
– Потому что он хочет убить меня, – уверенно сказал я.
Долгая пауза повисла в сумеречно освещенном кабинете. Такие паузы умеют строить только Станиславский и наш президент Борис Николаевич – эмоциональная дыра, когда конец прошлой фразы забыт, а новая еще не придумалась.
– Ты боишься? – спросил Сергей.
– Нет, – покачал я головой.
Как это можно объяснить? Я ведь действительно не испытываю страха. Какое-то совсем другое, противное чувство, ощущение опасности, животной тревоги…
– Вообще-то меня несколько раз пытались убить. Да руки коротки, – сказал я.
– А почему ты думаешь, что Кот хочет убить тебя? – Серега пристально всматривался в меня, словно психиатр, принимающий решение: симулянт или полный чайник?
– Я знаю.
– Но вы же были как братья?! Мы же друзья были! – почти крикнул Ордынцев, и я услыхал тоску и боль.
Я неопределенно хмыкнул:
– Выражаясь научно, бизнес и дружба – явления разнохарактерные. Как соленое и квадратное… К сожалению, у богатых не бывает друзей.
– Из-за этого ты меня вызвал в Москву? – Серега помолчал, подумал и ответил себе на собственный вопрос: – Да.
Он сделал большой глоток коньяка, откусил кусочек меренги, простодушно спросил:
– Посоветоваться со мной не хотел?
– Нет.
– Ну там, знаешь, как бывает – спросить моего согласия?
– Нет, Серега, времени нет советоваться. Я не сомневался, что ты согласишься.
А он смотрел на меня с искренним удивлением:
– Но почему? Почему ты так уверен?.. Ведь дело это…
Я перебил его:
– Потому что так будет правильно! Серега, ты уж поверь мне! Я – системный математик, а по профессии – бизнесмен. Я оцениваю ситуацию проверенными формулами, где вместо непредсказуемых человеческих чувств подставлены цифры реальных фактов…
– И в какую формулу ты подставил мое неполученное согласие? – спросил он без подначки, без вызова. С каким-то грустным любопытством.
Я катал по столу стакан, раздумывая, как объяснить внятно невероятную сложность происходящего, и, понимая невозможность растолковать что-либо даже близкому и любящему человеку, медленно и жестко сказал:
– Это очень длинная формула. Если ее записать на бумаге, получится занимательный роман…
– А если коротко?
– Коротко не получится, – вздохнул я. – Но решение любой проблемы – это поиск разумного равновесия включенных в нее интересов. Серьезный бизнесмен способен разрушить глупый парадокс, будто овцы не бывают целы, если волки сыты…
– А еще проще? – досадливо переспросил Серега. – Излагай на моем, на ментовском уровне.
– Не придуривайся! – поморщился я. – Будет ужасно, если моя ретивая служба безопасности пристрелит Кота…
– Это будет ужасно, – согласился Ордынцев, глотнул коньяка и сочувственно вздохнул. – Я думаю, что твоя служба безопасности не пристрелит Кота. Промахнутся…
– Мне кажется, ты их недооцениваешь.
– Возможно, – развел руками Серега. – Я ведь их не знаю. Но насколько я знаю Кота, он не даст им прицелиться.
– Хочешь сказать, что скорее Кот пристрелит меня? – спросил я его с интересом.
– Я это допускаю, – мотнул башкой Сергей.
– Это будет еще хуже, – сказал я, а Серега откровенно заухмылялся. – Что ты смеешься, дурачок! Я кормлю около миллиона человек. Умру, и вмиг разрушится все, что я построил. Нельзя мне умирать, нельзя…
– Это я понимаю! – засмеялся снова Сергей. – Совершенно нельзя и абсолютно неохота! Но я-то тебе зачем сдался?
– Встать между Котом и мной.
– Заманчивое предложение, ничего не скажешь! И как ты это себе представляешь?
– Я возьму на жесткую сворку свою службу безопасности, а ты найдешь Кота и прикроешь меня, – твердо сказал я.
– А что обо всем этом скажет мое начальство? – поинтересовался Серега.
– В подробности мы их посвящать не станем, а в принципе они охотно поддержат твои усилия. Я говорил с твоим министром.
Ордынцев растерянно смотрел на меня.
– Знаешь, Сань, я, наверное, маленько зажился за рубежами. Что-то я не врубаюсь во многие вещи…
– А что тут врубаться? Одним звонком я могу поднять сто лучших сыскарей страны. Завтра могу вызвать охрану из агентства Пинкертона. Но мне нужен ты…
– Лучше всех, что ли? Тоже мне – комиссара Мегрэ сыскал!
– Не знаю, может быть, ты и не лучший. Но ты – единственный, кому я доверяю. И единственный, кому поверит Кот Бойко…
Кот Бойко:
ПРИЯТНАЯ НЕОБЯЗАТЕЛЬНОСТЬ НОЧНЫХ РАЗГОВОРОВ
До тошноты мне хотелось добраться до места и бросить якорь, а все равно не поддавался себе и монотонно командовал водиле:
– …теперь направо, ага, возьми налево, еще квартал вперед, вот этот дом объедем и чуток направо…
Водила оборачивался ко мне и озабоченно спрашивал:
– Так мы же здесь уже были никак?
– Нет, тут мы не были… Обман зрения – тут ведь все дома и кварталы одинаковые.
И поношенная, серая, как крыса, «шестерка» продолжала петлять в лабиринте жилых коробок спального района Теплый Стан. Ночь, неуверенные огни желтых фонарей, пусто и тихо на улицах, сонно шелестит тополиная листва в скверах, редкие освещенные окна в домах – в спальном районе спят.
Решив, что теперь водила и на Страшном суде не сможет показать, где я вылез, скомандовал остановку:
– Эй, земеля, тормози лаптем! Приехали… Тут, на уголке, прижмись.
Протянул деньги, водила быстро пересчитал, восторженно заблекотал:
– Ну-у, побаловали, господин хороший! Спасибо!
– На здоровье! – Я выбрался из тесной машинки со своим здоровенным баулом. – Рад помочь развитию малого бизнеса столицы.
– Да какой там бизнес! – усмехнулся водитель. – Я, вообще-то говоря, инженер. Смех сказать – сплошная вялотекущая бедность… Вот эта лошадка только и кормит!
– Не грусти, мы еще увидим небо в алмазах. Якутских… – пообещал я ему уверенно и попер свою неподъемную сумку к дому. Водитель, до глубины инженерной души растроганный «бетимпексовскими» деньгами, высунувшись из окна, крикнул:
– Вы хоть номер корпуса знаете, подъезд? А то давайте помогу…
– Да вон он, тут он, родимый… – показал я рукой и открыл дверь подъезда.
«Шестерка» завизжала своим раздолбанным сцеплением, сорвалась с места и помчалась по длинному пустому проезду с такой скоростью, будто ночной инженер-извозчик опасался, что я могу вернуться и отобрать деньги безвременно усопшего сторожевого мерина Валеры.
А я долго глядел ему вслед через стекло входной двери, дождался, пока габаритные огни машины исчезли из виду, и вышел из парадного снова на улицу. Огляделся, прислушался – было тихо и пусто. Тогда пошел через дорогу в другую сторону – к домам напротив.
В непроницаемо черной тени большого мусорного контейнера я остановился, достал из кармана сотовый телефон. Замечательная игрушечка! Включил, нажал светящиеся кнопочки цифр. В маленьком пластмассовом тельце бушевала тайная, удивительная жизнь – он тихонько попискивал и шуршал, он испускал невидимые трассирующие очереди сигналов, которые неощутимыми, но очень прочными нитями должны были меня с кем-то связать, мне что-то навязать и как-то круто повязать. Потом на зеленоватом подсвеченном экране всплыли четкие цифры: 717–77–77.
Гудок, еще гудок, и как через треснувший картон – приволокли ко мне электронные ниточки хрипловатый голос:
– Слушаю…
– Николай Иваныч, прости, это тебя Кот Бойко беспокоит… Ты велел звонить, если что…
– Что-нибудь случилось? – В его голосе полыхнула тревога.
– Как тебе сказать… Парню твоему, Валерке, плохо стало…
– В каком смысле?
– В прямом. Мне кажется, он умер…
– Что-о? – Электрончики в трубке возбухли в алый, кипящий гневом и испугом шар.
– Что слышал. Сначала был очень здоровый, а потом стал совсем мертвый…
Николай Иваныч помолчал несколько минут, в телефоне, как в трубочке стетоскопа, было слышно его тяжелое сдавленное дыхание, потом грозно спросил:
– Ты понимаешь, что ты натворил? – И говорил он так сердито и так страшно, что я испугался, как бы телефончик от такой страсти не разлетелся мелкими дребезгами.
– Нет. Не понимаю.
– Вот и мне кажется, что ты этого не соображаешь. Ты где? Надо срочно встретиться!
– Прекрасная мысль! Я уже соскучился по тебе, – засмеялся я вполне доброжелательно. – Мне вообще нравится, что ты такой умный. Жаль, меня за полного козла держишь…
– Да ты послушай меня!.. – крикнул он.
– Остановись! – сказал я быстро, как плюнул. – И не продавай мне больше ситро за шампанское. Ты меня с кем-то спутал. Слушай внимательно: ты пошли чистильщиков в гостиницу, пусть номер приберут, намарафетят все это поганище. «Бетимпексу» и тебе лично такая вонь без надобности. А меня ты не отлавливай – произойдет большая бяка…
– Ты черный, страшный человек, – жалобно-зло сказал Николай Иваныч. – Плохо кончишь…
– Не преувеличивай! – усмехнулся я. – Мы все кончим более-менее одинаково… А засим, как говорят на автоответчике, абонент временно недоступен…
Он что-то там разорялся еще, телефончик прыгал в моей руке. Он был живой. Он брызгал в меня электронными слюнями. Маленький, а злой какой! С размаху бросил я его на асфальт, для верности топнул по трубочке каблуком, поднял расплющенный корпус и швырнул в мусорный контейнер.
И с легким сердцем пошел я в непроницаемый сумрак бесконечных, соединяющихся друг с другом дворов.
МИНИСТРУ ВНУТРЕННИХ ДЕЛ
РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ
СРОЧНОЕ СПЕЦСООБЩЕНИЕ
От оперативного дежурного ГУВД г. Москвы
Около двадцати одного часа на Московской кольцевой автомобильной дороге в районе сорок шестого километра совершено нападение на милицейский конвой, этапирующий из аэропорта «Шереметьево-2» экстрадированного из Франции преступника, гражданина России Василия Смаглия. По имеющейся неподтвержденной информации с места происшествия, начальник конвоя подполковник Фомин и три сопровождавших Смаглия офицера погибли. Арестованный Василий Смаглий скончался в машине «скорой помощи». По показаниям очевидца на месте происшествия, нападение было осуществлено тремя машинами: «опелем-астра», полуфургоном «Газель» и неустановленной марки большим тяжелогрузным грузовиком. Государственные номерные знаки автомобилей не установлены. Экипаж автомобиля сопровождения ГИБДД – старшие лейтенанты Жуков и Орешкин – тяжело ранены и доставлены вертолетом санитарной авиации в госпиталь Министерства внутренних дел.
Вся поступающая информация будет незамедлительно передаваться в министерство.
– …теперь направо, ага, возьми налево, еще квартал вперед, вот этот дом объедем и чуток направо…
Водила оборачивался ко мне и озабоченно спрашивал:
– Так мы же здесь уже были никак?
– Нет, тут мы не были… Обман зрения – тут ведь все дома и кварталы одинаковые.
И поношенная, серая, как крыса, «шестерка» продолжала петлять в лабиринте жилых коробок спального района Теплый Стан. Ночь, неуверенные огни желтых фонарей, пусто и тихо на улицах, сонно шелестит тополиная листва в скверах, редкие освещенные окна в домах – в спальном районе спят.
Решив, что теперь водила и на Страшном суде не сможет показать, где я вылез, скомандовал остановку:
– Эй, земеля, тормози лаптем! Приехали… Тут, на уголке, прижмись.
Протянул деньги, водила быстро пересчитал, восторженно заблекотал:
– Ну-у, побаловали, господин хороший! Спасибо!
– На здоровье! – Я выбрался из тесной машинки со своим здоровенным баулом. – Рад помочь развитию малого бизнеса столицы.
– Да какой там бизнес! – усмехнулся водитель. – Я, вообще-то говоря, инженер. Смех сказать – сплошная вялотекущая бедность… Вот эта лошадка только и кормит!
– Не грусти, мы еще увидим небо в алмазах. Якутских… – пообещал я ему уверенно и попер свою неподъемную сумку к дому. Водитель, до глубины инженерной души растроганный «бетимпексовскими» деньгами, высунувшись из окна, крикнул:
– Вы хоть номер корпуса знаете, подъезд? А то давайте помогу…
– Да вон он, тут он, родимый… – показал я рукой и открыл дверь подъезда.
«Шестерка» завизжала своим раздолбанным сцеплением, сорвалась с места и помчалась по длинному пустому проезду с такой скоростью, будто ночной инженер-извозчик опасался, что я могу вернуться и отобрать деньги безвременно усопшего сторожевого мерина Валеры.
А я долго глядел ему вслед через стекло входной двери, дождался, пока габаритные огни машины исчезли из виду, и вышел из парадного снова на улицу. Огляделся, прислушался – было тихо и пусто. Тогда пошел через дорогу в другую сторону – к домам напротив.
В непроницаемо черной тени большого мусорного контейнера я остановился, достал из кармана сотовый телефон. Замечательная игрушечка! Включил, нажал светящиеся кнопочки цифр. В маленьком пластмассовом тельце бушевала тайная, удивительная жизнь – он тихонько попискивал и шуршал, он испускал невидимые трассирующие очереди сигналов, которые неощутимыми, но очень прочными нитями должны были меня с кем-то связать, мне что-то навязать и как-то круто повязать. Потом на зеленоватом подсвеченном экране всплыли четкие цифры: 717–77–77.
Гудок, еще гудок, и как через треснувший картон – приволокли ко мне электронные ниточки хрипловатый голос:
– Слушаю…
– Николай Иваныч, прости, это тебя Кот Бойко беспокоит… Ты велел звонить, если что…
– Что-нибудь случилось? – В его голосе полыхнула тревога.
– Как тебе сказать… Парню твоему, Валерке, плохо стало…
– В каком смысле?
– В прямом. Мне кажется, он умер…
– Что-о? – Электрончики в трубке возбухли в алый, кипящий гневом и испугом шар.
– Что слышал. Сначала был очень здоровый, а потом стал совсем мертвый…
Николай Иваныч помолчал несколько минут, в телефоне, как в трубочке стетоскопа, было слышно его тяжелое сдавленное дыхание, потом грозно спросил:
– Ты понимаешь, что ты натворил? – И говорил он так сердито и так страшно, что я испугался, как бы телефончик от такой страсти не разлетелся мелкими дребезгами.
– Нет. Не понимаю.
– Вот и мне кажется, что ты этого не соображаешь. Ты где? Надо срочно встретиться!
– Прекрасная мысль! Я уже соскучился по тебе, – засмеялся я вполне доброжелательно. – Мне вообще нравится, что ты такой умный. Жаль, меня за полного козла держишь…
– Да ты послушай меня!.. – крикнул он.
– Остановись! – сказал я быстро, как плюнул. – И не продавай мне больше ситро за шампанское. Ты меня с кем-то спутал. Слушай внимательно: ты пошли чистильщиков в гостиницу, пусть номер приберут, намарафетят все это поганище. «Бетимпексу» и тебе лично такая вонь без надобности. А меня ты не отлавливай – произойдет большая бяка…
– Ты черный, страшный человек, – жалобно-зло сказал Николай Иваныч. – Плохо кончишь…
– Не преувеличивай! – усмехнулся я. – Мы все кончим более-менее одинаково… А засим, как говорят на автоответчике, абонент временно недоступен…
Он что-то там разорялся еще, телефончик прыгал в моей руке. Он был живой. Он брызгал в меня электронными слюнями. Маленький, а злой какой! С размаху бросил я его на асфальт, для верности топнул по трубочке каблуком, поднял расплющенный корпус и швырнул в мусорный контейнер.
И с легким сердцем пошел я в непроницаемый сумрак бесконечных, соединяющихся друг с другом дворов.
МИНИСТРУ ВНУТРЕННИХ ДЕЛ
РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ
СРОЧНОЕ СПЕЦСООБЩЕНИЕ
От оперативного дежурного ГУВД г. Москвы
Около двадцати одного часа на Московской кольцевой автомобильной дороге в районе сорок шестого километра совершено нападение на милицейский конвой, этапирующий из аэропорта «Шереметьево-2» экстрадированного из Франции преступника, гражданина России Василия Смаглия. По имеющейся неподтвержденной информации с места происшествия, начальник конвоя подполковник Фомин и три сопровождавших Смаглия офицера погибли. Арестованный Василий Смаглий скончался в машине «скорой помощи». По показаниям очевидца на месте происшествия, нападение было осуществлено тремя машинами: «опелем-астра», полуфургоном «Газель» и неустановленной марки большим тяжелогрузным грузовиком. Государственные номерные знаки автомобилей не установлены. Экипаж автомобиля сопровождения ГИБДД – старшие лейтенанты Жуков и Орешкин – тяжело ранены и доставлены вертолетом санитарной авиации в госпиталь Министерства внутренних дел.
Вся поступающая информация будет незамедлительно передаваться в министерство.
Ответственный оперативныйдежурный по г. Москвеполковник Н. СорокинМосква, 21 час 27 минут15 июля 1998 г.
Сергей Ордынцев:
КОРПОРАТИВНЫЙ КОНТЕКСТ
Когда мы шли по коридору офиса, один охранник топал перед нами, а двое – в нескольких метрах за спиной. Я спросил Сашку:
– Скажи на милость, тут-то они зачем? На этот этаж посторонних не пускают.
– Понятия не имею, – пожал плечами Серебровский. – Я не могу перепроверять действия всех моих служб, я обязан доверяться профессионалам. У режимщиков наверняка есть какие-то соображения…
Сашка без стука открыл какую-то дверь – просторный, в строгой офисной красоте кабинет. Непрерывно дышит, тихонько пощелкивает компьютер, стрекочет-выщелкивает распечатанные странички принтер, радиоприемник на милицейской волне хриплой скороговоркой, отрывистыми позывными создает постоянный негромкий бурчащий шум.
И во весь этот деловой интерьер был очень точно вписан крепкий, военно-выправленный мужик в партикулярном темно-сером костюме с очень знакомым лицом. Ба-а! Не может быть!..
– Привет, Кузьмич! Привел к тебе своего старого дружка. – Серебровский сделал шаг влево, пропустил меня вперед, и я в некоторой растерянности остановился посреди кабинета, неуверенно прикидывая – поручкаться, откозырять, заключить в объятия?
– Здравия желаю, товарищ генерал-лейтенант, – сказал я вяло.
Цивильный генерал подошел, обнял за плечи, с ласковой усмешкой сказал нараспев:
– Запаса, Сережа, генерал-лейтенант запаса. Пенсионерить скучно и неуютно. Вот я здесь у Александра Игнатьевича и пребываю на покое…
Этот ласково-мягкий тон напряг меня – генерал Сафонов похож на закончившего с отличием церковное училище матерого бульдога.
– Ну-ну, не прибедняйся, Алексей Кузьмич! – со смешком заметил Серебровский. – На покой только архиереи безгрешные уходят. А ты у нас, как бронепоезд, – на запасном пути…
– Как я погляжу, – сказал я ему, – у вас тут черт не разберет, где пути магистральные, а где – запасные…
– Фу, Серега, не говори, как иностранец, – «у вас», «у нас»! – все так же мягко, но очень уверенно поправил меня Алексей Кузьмич. – У нас! Только «у нас»! Здесь все радости и горести – все наши…
– И не вздумай спорить, Верный Конь! – хлопнул меня по плечу Сашка. – Кузьмич – вице-президент и шеф службы безопасности. Он, как бывший замминистра, знает столько, что и мне не все сообщает… А, Кузьмич, правильно говорю?
Серебровский пронзительно вперился в генерала, смотрел без улыбки, и нельзя понять было, шутит он шутки или всерьез предупреждает его.
– Обижаешь, Александр Игнатьич! – притворно возмутился генерал. – Мусором, пустяками стараюсь тебе голову не засорять, зря нервы не трепать.
– Ага, я так и понимаю это, – процедил Серебровский. – Я схожу в дилинговый зал, а вы тут пока пошепчитесь…
– Сердится, – мотнул головой Кузьмич в сторону закрывшейся двери и тяжело вздохнул. – Конечно, прав он, крупный кикс мы сделали…
– В чем? – поинтересовался я.
– Проблема у нас, – озабоченно забурчал Кузьмич. – Недоглядели мы Кота Бойко.
– То есть?
– Ему еще два года сидеть было. Год, десять месяцев, двенадцать дней. Там он у нас был под приглядом, – вздохнул Сафонов. – Не отследили мы ситуацию…
– Не пришибли, что ли? – поинтересовался я.
– Нет, так вопрос вообще не ставился. Но Гвоздев, хозяин «Бетимпекса», сумел ему провернуть помилование. Ну, мол, с учетом личности осужденного, выдающихся прошлых заслуг и примерного поведения. Через комиссию по помиловке и Администрацию Президента продвинули мгновенно и бесшумно…
– А что, у Кота действительно было примерное поведение?
– Ага, как же! – зло крякнул генерал – Примерное поведение! Бойко с первого дня – вождь лагерной отрицаловки! А мы ушами хлопали, пока Гвоздев шустрил под ковром… Срам!..
– А зачем это «Бетимпексу»?
– Как зачем? – удивился вопросу Кузьмич. – Тебе Серебровский еще не объяснял?
Я покачал головой – не объяснял.
– Гвоздев – это наш Гитлер, – сообщил Кузьмич с чувством. – Гвоздев – акула империализма, коммунист, враг народа, политическая проститутка, наймит сионизма, фашист, уголовник, миллиардер и бессовестная гадина…
– Понятно, – засмеялся я. – Одним словом, ваш основной конкурент и враг. Зачем ему Кот?
– Не «ваш», а «наш»! Наш враг! – напомнил напористо Кузьмич и взял со стола потрепанную папку. – Это копия лагерного дела Бойко. Опустим детали… По донесениям лагерной агентуры, Бойко неоднократно грозился убить Серебровского, как только окажется на свободе. Я думаю, что в устах Бойко это не пустые угрозы. Наверняка Гвоздев потратил сумасшедшие деньги, чтобы выпустить Кота на боевую тропу.
– Как вы, Алексей Кузьмич, представляете себе развитие событий?
– А чего тут представлять? Как доска просто… Они будут держать Бойко на коротком поводке – ему нужны укрытие, деньги, транспорт, оружие. Реальной связи с «Бетимпексом» они ему никогда не дадут, он вообще может не знать, кто его наниматели. Им важно вывести его на покушение, тогда дело, можно сказать, сделано…
– Для этого покушение должно быть успешным, – осторожно заметил я.
– Совсем необязательно, – отрезал Кузьмич. – Удачное покушение – это для них запредельный успех. Если оно удалось, в тот же день Бойко угрохают – шандец котенку, больше никаких концов нет. При этом надо помнить, что в любом случае во время покушения наши бойцы набьют Кота свинцом, как водолазный башмак. Допрашивать некого будет, следов, поверь, тоже не останется…
– Не понимаю, Алексей Кузьмич! Им же Серебровский нужен, а не Кот!
Генерал помолчал, задумчиво побарабанил пальцами по столу, потом негромко спросил:
– Тебя самого никогда охотники за флажками не гнали? Облаву на себя представить можешь?
– Только в общих чертах…
– Тогда и я в общих чертах постараюсь объяснить тебе кое-что. Серебровский – отечественного розлива финансово-промышленный магнат, их у нас еще олигархами кличут – для убедительности. Ежедневно ему приходится принимать решения ценой в десятки или сотни миллионов, и от их правильности зависит жизнь невероятного количества людей.
– Вот как раз эту часть мне Серебровский объяснил, – признался я.
– Но он тебе, наверное, не объяснил, каково принимать эти решения, когда в затылок тебе наведен карабин… Вот для этого Гвоздев выволок из клетки вашего боевого Кота.
– И что, вся ваша грозная контора не может обеспечить безопасность Серебровскому?
– Раньше – могла.
– А теперь?
– Теперь – не знаю. Два новых обстоятельства возникли. Первое – Бойко. Там, у Гвоздева, сидят ребята не пальцем деланные, вызволить Бойко на оперативный простор – это они гениально удумали…
– В чем гениальность-то?
– В том, что Бойко – не вонючий наемный киллер. Сейчас киллеров в Москве толчется, как раньше лимитчиков… Вопрос цены. Но как бы магнаты ни воевали между собой, никто из них не станет нанимать на конкурента киллера – риск катастрофического скандала слишком велик. А Бойко – самонаводящееся оружие. Наши психологи сделали анализ – психодинамическая модель называется…
– Кот бы умер от хохота, кабы знал…
– Может быть. От хохота приятней, чем от пули. Правда, хорошо смеется тот, кто смеется без последствий, – мрачно сообщил генерал.
– И что эта самая модель показала?
– Максимальную степень опасности. Установить какую-то связь Бойко с «Бетимпексом» будет практически невозможно. Бойко – стрелок высочайшего класса, оптимально подготовлен физически, он спортсмен мирового уровня. Двадцать пять лет дружил с Серебровским и знает его, как самого себя. И самое главное – он не корыстный наемник. Он упертый двужилистый чемпион, и цена победы ему безразлична. Ему важно это сделать, доказать, победить! Сейчас он живет одной сверхценной идеей – показать всем, что он разрушил магната Серебровского! Что он – Кот Бойко – сильнее хитрости, денег, власти. Он – судьба! Его цель – это и есть Божья воля…
– Скажи на милость, тут-то они зачем? На этот этаж посторонних не пускают.
– Понятия не имею, – пожал плечами Серебровский. – Я не могу перепроверять действия всех моих служб, я обязан доверяться профессионалам. У режимщиков наверняка есть какие-то соображения…
Сашка без стука открыл какую-то дверь – просторный, в строгой офисной красоте кабинет. Непрерывно дышит, тихонько пощелкивает компьютер, стрекочет-выщелкивает распечатанные странички принтер, радиоприемник на милицейской волне хриплой скороговоркой, отрывистыми позывными создает постоянный негромкий бурчащий шум.
И во весь этот деловой интерьер был очень точно вписан крепкий, военно-выправленный мужик в партикулярном темно-сером костюме с очень знакомым лицом. Ба-а! Не может быть!..
– Привет, Кузьмич! Привел к тебе своего старого дружка. – Серебровский сделал шаг влево, пропустил меня вперед, и я в некоторой растерянности остановился посреди кабинета, неуверенно прикидывая – поручкаться, откозырять, заключить в объятия?
– Здравия желаю, товарищ генерал-лейтенант, – сказал я вяло.
Цивильный генерал подошел, обнял за плечи, с ласковой усмешкой сказал нараспев:
– Запаса, Сережа, генерал-лейтенант запаса. Пенсионерить скучно и неуютно. Вот я здесь у Александра Игнатьевича и пребываю на покое…
Этот ласково-мягкий тон напряг меня – генерал Сафонов похож на закончившего с отличием церковное училище матерого бульдога.
– Ну-ну, не прибедняйся, Алексей Кузьмич! – со смешком заметил Серебровский. – На покой только архиереи безгрешные уходят. А ты у нас, как бронепоезд, – на запасном пути…
– Как я погляжу, – сказал я ему, – у вас тут черт не разберет, где пути магистральные, а где – запасные…
– Фу, Серега, не говори, как иностранец, – «у вас», «у нас»! – все так же мягко, но очень уверенно поправил меня Алексей Кузьмич. – У нас! Только «у нас»! Здесь все радости и горести – все наши…
– И не вздумай спорить, Верный Конь! – хлопнул меня по плечу Сашка. – Кузьмич – вице-президент и шеф службы безопасности. Он, как бывший замминистра, знает столько, что и мне не все сообщает… А, Кузьмич, правильно говорю?
Серебровский пронзительно вперился в генерала, смотрел без улыбки, и нельзя понять было, шутит он шутки или всерьез предупреждает его.
– Обижаешь, Александр Игнатьич! – притворно возмутился генерал. – Мусором, пустяками стараюсь тебе голову не засорять, зря нервы не трепать.
– Ага, я так и понимаю это, – процедил Серебровский. – Я схожу в дилинговый зал, а вы тут пока пошепчитесь…
– Сердится, – мотнул головой Кузьмич в сторону закрывшейся двери и тяжело вздохнул. – Конечно, прав он, крупный кикс мы сделали…
– В чем? – поинтересовался я.
– Проблема у нас, – озабоченно забурчал Кузьмич. – Недоглядели мы Кота Бойко.
– То есть?
– Ему еще два года сидеть было. Год, десять месяцев, двенадцать дней. Там он у нас был под приглядом, – вздохнул Сафонов. – Не отследили мы ситуацию…
– Не пришибли, что ли? – поинтересовался я.
– Нет, так вопрос вообще не ставился. Но Гвоздев, хозяин «Бетимпекса», сумел ему провернуть помилование. Ну, мол, с учетом личности осужденного, выдающихся прошлых заслуг и примерного поведения. Через комиссию по помиловке и Администрацию Президента продвинули мгновенно и бесшумно…
– А что, у Кота действительно было примерное поведение?
– Ага, как же! – зло крякнул генерал – Примерное поведение! Бойко с первого дня – вождь лагерной отрицаловки! А мы ушами хлопали, пока Гвоздев шустрил под ковром… Срам!..
– А зачем это «Бетимпексу»?
– Как зачем? – удивился вопросу Кузьмич. – Тебе Серебровский еще не объяснял?
Я покачал головой – не объяснял.
– Гвоздев – это наш Гитлер, – сообщил Кузьмич с чувством. – Гвоздев – акула империализма, коммунист, враг народа, политическая проститутка, наймит сионизма, фашист, уголовник, миллиардер и бессовестная гадина…
– Понятно, – засмеялся я. – Одним словом, ваш основной конкурент и враг. Зачем ему Кот?
– Не «ваш», а «наш»! Наш враг! – напомнил напористо Кузьмич и взял со стола потрепанную папку. – Это копия лагерного дела Бойко. Опустим детали… По донесениям лагерной агентуры, Бойко неоднократно грозился убить Серебровского, как только окажется на свободе. Я думаю, что в устах Бойко это не пустые угрозы. Наверняка Гвоздев потратил сумасшедшие деньги, чтобы выпустить Кота на боевую тропу.
– Как вы, Алексей Кузьмич, представляете себе развитие событий?
– А чего тут представлять? Как доска просто… Они будут держать Бойко на коротком поводке – ему нужны укрытие, деньги, транспорт, оружие. Реальной связи с «Бетимпексом» они ему никогда не дадут, он вообще может не знать, кто его наниматели. Им важно вывести его на покушение, тогда дело, можно сказать, сделано…
– Для этого покушение должно быть успешным, – осторожно заметил я.
– Совсем необязательно, – отрезал Кузьмич. – Удачное покушение – это для них запредельный успех. Если оно удалось, в тот же день Бойко угрохают – шандец котенку, больше никаких концов нет. При этом надо помнить, что в любом случае во время покушения наши бойцы набьют Кота свинцом, как водолазный башмак. Допрашивать некого будет, следов, поверь, тоже не останется…
– Не понимаю, Алексей Кузьмич! Им же Серебровский нужен, а не Кот!
Генерал помолчал, задумчиво побарабанил пальцами по столу, потом негромко спросил:
– Тебя самого никогда охотники за флажками не гнали? Облаву на себя представить можешь?
– Только в общих чертах…
– Тогда и я в общих чертах постараюсь объяснить тебе кое-что. Серебровский – отечественного розлива финансово-промышленный магнат, их у нас еще олигархами кличут – для убедительности. Ежедневно ему приходится принимать решения ценой в десятки или сотни миллионов, и от их правильности зависит жизнь невероятного количества людей.
– Вот как раз эту часть мне Серебровский объяснил, – признался я.
– Но он тебе, наверное, не объяснил, каково принимать эти решения, когда в затылок тебе наведен карабин… Вот для этого Гвоздев выволок из клетки вашего боевого Кота.
– И что, вся ваша грозная контора не может обеспечить безопасность Серебровскому?
– Раньше – могла.
– А теперь?
– Теперь – не знаю. Два новых обстоятельства возникли. Первое – Бойко. Там, у Гвоздева, сидят ребята не пальцем деланные, вызволить Бойко на оперативный простор – это они гениально удумали…
– В чем гениальность-то?
– В том, что Бойко – не вонючий наемный киллер. Сейчас киллеров в Москве толчется, как раньше лимитчиков… Вопрос цены. Но как бы магнаты ни воевали между собой, никто из них не станет нанимать на конкурента киллера – риск катастрофического скандала слишком велик. А Бойко – самонаводящееся оружие. Наши психологи сделали анализ – психодинамическая модель называется…
– Кот бы умер от хохота, кабы знал…
– Может быть. От хохота приятней, чем от пули. Правда, хорошо смеется тот, кто смеется без последствий, – мрачно сообщил генерал.
– И что эта самая модель показала?
– Максимальную степень опасности. Установить какую-то связь Бойко с «Бетимпексом» будет практически невозможно. Бойко – стрелок высочайшего класса, оптимально подготовлен физически, он спортсмен мирового уровня. Двадцать пять лет дружил с Серебровским и знает его, как самого себя. И самое главное – он не корыстный наемник. Он упертый двужилистый чемпион, и цена победы ему безразлична. Ему важно это сделать, доказать, победить! Сейчас он живет одной сверхценной идеей – показать всем, что он разрушил магната Серебровского! Что он – Кот Бойко – сильнее хитрости, денег, власти. Он – судьба! Его цель – это и есть Божья воля…