Страница:
Как пишет в своих воспоминаниях 1823 года известный геолог Китинг, по стопам де Сабля в конце XVIII – начале XIX века пошла «целая шайка гнусных личностей, которые были намного хуже индейцев, от которых они вели свою родословную». Тем не менее, они уважали закон – даже возможно, что в то время это был приграничный город с самым низким в Америке уровнем преступности и численностью нежелательных для общества элементов. Никаких официальных следов преступной деятельности в Чикаго не зафиксировано вплоть до 1833 года, когда раздались первые раскаты будущего земельного бума и началась интенсивная подготовка к заключению договора с индейцами. Английский путешественник Лэтроб, как раз в это время посетивший Чикаго, писал, что город представлял собой «средоточие грязи, мусора и полнейшей неразберихи... продолжавшейся с утра до вечера и с вечера до утра... с участием толп иммигрантов и спекулянтов землей, которых было, как речного песка... торговцев лошадьми и конокрадов – жуликов всех мастей, белых, черных, коричневых и краснокожих – полукровок, квартеронов и вообще неизвестной породы, продающих свиней, домашнюю птицу и картофель... разношерстных шулеров: уличных разносчиков, продавцов грога, индейских агентов и индейских торговцев всех типов... почти все вокруг либо заключали пари, либо целыми днями резались в азартные игры».
В этой пестрой толпе и был первый чикагский арестованный правонарушитель по имени Харпер, задержанный полицией и помещенный в первую чикагскую тюрьму, выстроенную из плотно пригнанных бревен сразу после того, как поселок получил городской статус. Со слов чикагского историка, этот бедняга Харпер, безработный из Мэриленда, когда-то был уважаемым гражданином и даже с образованием, но, спившись, опустился на дно. Во всяком случае, Харпера арестовали и судили за бродяжничество в начале осени 1833 года и по законам штата Иллинойс приговорили к продаже с аукциона, где в качестве аукциониста выступал констебль Рид. Местная общественность резко возражала против продажи белого человека. Несмотря на большое стечение публики, единственным, кто предложил за осужденного какую-то цену, оказался некий Джордж Уайт, чиновник, проводивший торги. В результате Харпер ушел с молотка всего за четверть доллара. Из зала его вывели закованным в цепи. Как дальше сложилась судьба бродяги, осталось неясным. Джон Дж. Флинн, специалист по истории чикагской полиции, утверждает, что бродягу вечером того же дня отправили на лесозаготовки и «больше его никто не видел». Но интересно отметить, что в первом справочнике города Чикаго, изданном в 1839 году, упоминается некий Ричард Харпер по прозвищу Старый Бродяга.
Хотя имя первого чикагского вора точно не установлено, в полицейском протоколе четко зафиксирована похищенная им сумма – тридцать четыре доллара, вместе с именем пострадавшего – некоего Хэтча из таверны «Волк». Арестовал воришку констебль Рид, а ордер на арест выдал судья Рассел Хикок. После ареста нарушителя доставили в принадлежавшую Риду столярную мастерскую, где оперативно провели расследование. Поскольку окружного прокурора, чтобы вынести официальное обвинение, не оказалось, судья Хэтч назначил прокурором Джона Дина Кейтона, впоследствии также ставшего известным судьей[7], а на место защитника – приятеля Кейтона, Джилса Спринга, который позднее стал известным адвокатом и был избран городским прокурором. Несмотря на доводы Спринга, Кейтон полностью разоблачил злоумышленника, а украденные деньги были обнаружены у обвиняемого в носке. На следующий день правонарушитель предстал перед судом, который состоялся в хорошо знакомой ему таверне «Волк», где «присутствующие с удовольствием выслушали двух начинающих адвокатов». После обмена аргументами и судейского совещания злоумышленник был признан виновным, но осужден условно и выпущен на свободу до следующего правонарушения. Мошенник тут же бесследно исчез, тем самым положив начало более-менее регулярной чикагской судебной традиции на все будущие годы.
2
3
4
В этой пестрой толпе и был первый чикагский арестованный правонарушитель по имени Харпер, задержанный полицией и помещенный в первую чикагскую тюрьму, выстроенную из плотно пригнанных бревен сразу после того, как поселок получил городской статус. Со слов чикагского историка, этот бедняга Харпер, безработный из Мэриленда, когда-то был уважаемым гражданином и даже с образованием, но, спившись, опустился на дно. Во всяком случае, Харпера арестовали и судили за бродяжничество в начале осени 1833 года и по законам штата Иллинойс приговорили к продаже с аукциона, где в качестве аукциониста выступал констебль Рид. Местная общественность резко возражала против продажи белого человека. Несмотря на большое стечение публики, единственным, кто предложил за осужденного какую-то цену, оказался некий Джордж Уайт, чиновник, проводивший торги. В результате Харпер ушел с молотка всего за четверть доллара. Из зала его вывели закованным в цепи. Как дальше сложилась судьба бродяги, осталось неясным. Джон Дж. Флинн, специалист по истории чикагской полиции, утверждает, что бродягу вечером того же дня отправили на лесозаготовки и «больше его никто не видел». Но интересно отметить, что в первом справочнике города Чикаго, изданном в 1839 году, упоминается некий Ричард Харпер по прозвищу Старый Бродяга.
Хотя имя первого чикагского вора точно не установлено, в полицейском протоколе четко зафиксирована похищенная им сумма – тридцать четыре доллара, вместе с именем пострадавшего – некоего Хэтча из таверны «Волк». Арестовал воришку констебль Рид, а ордер на арест выдал судья Рассел Хикок. После ареста нарушителя доставили в принадлежавшую Риду столярную мастерскую, где оперативно провели расследование. Поскольку окружного прокурора, чтобы вынести официальное обвинение, не оказалось, судья Хэтч назначил прокурором Джона Дина Кейтона, впоследствии также ставшего известным судьей[7], а на место защитника – приятеля Кейтона, Джилса Спринга, который позднее стал известным адвокатом и был избран городским прокурором. Несмотря на доводы Спринга, Кейтон полностью разоблачил злоумышленника, а украденные деньги были обнаружены у обвиняемого в носке. На следующий день правонарушитель предстал перед судом, который состоялся в хорошо знакомой ему таверне «Волк», где «присутствующие с удовольствием выслушали двух начинающих адвокатов». После обмена аргументами и судейского совещания злоумышленник был признан виновным, но осужден условно и выпущен на свободу до следующего правонарушения. Мошенник тут же бесследно исчез, тем самым положив начало более-менее регулярной чикагской судебной традиции на все будущие годы.
2
Большая часть игорного бизнеса на заре Чикаго была связана со ставками на лошадиных бегах Жюля Марка Бебьена и других подобных состязаниях; а также карточных играх с приятелями в тавернах и частных домах. Но наряду с этим имелись и несколько игр с участием профессионалов, гастролеров из Цинциннати и Сент-Луиса. Об этих шулерах известно немного, однако их активности вполне хватило, чтобы вызвать возмущение благочестивых горожан, которые в те времена составляли большинство населения и начали настоящий крестовый поход против непрошеных визитеров.
Эту борьбу за нравственность и упорядочение или полный запрет азартных игр возглавил преподобный Джереми Портер, первый местный проповедник, основатель первой в Чикаго религиозной общины и первой пресвитерианской церкви. После окончания Принстонской богословской семинарии, в конце 1831 года, он был назначен капелланом в форт Брэди (штат Мичиган). На этой ответственной должности он с заметным успехом проработал примерно год: запретил традиционные танцевальные салуны, которые помогали солдатам и гражданскому населению коротать скучные зимние месяцы, а также заставил всех жителей больше внимания уделять вопросам религии и соблюдать воздержание. Когда же в начале 1833 года гарнизон форта Брэди должен был сменить своих коллег в форте Дирборн, с ними отправился и преподобный Портер. В Чикаго он объявился 13 мая 1833 года и был тепло встречен Джоном Райтом, торговцем, которого Андреас характеризовал как «самого набожного человека во всем поселке».
В воскресенье 19 мая преподобный Портер провел первую службу на новом месте, в помещении столярной мастерской форта Дирборн. После вечерни он записал в дневник: «Самым отвратительным, что мне довелось увидеть по дороге в церковь, была группа индейцев, сидевших на земле около жалкого здания французского драматического театра и игравших в карты; а вокруг них стояло много праздных белых мужчин, наблюдавших за игрой».
К концу июня религиозная община пастора Портера насчитывала 26 человек, а 7 июля он совершил торжественную евхаристию (причастие), которой ранее в Чикаго не видывали. «Многие присутствующие, среди которых большинство были женщины, участвовали в этом возвышенном событии, – писал он в дневнике, – когда в порту стали разгружаться два корабля, явив тем самым настоящее оскорбление для столь святого дня со стороны тех, кто грешит против чистого Божественного света, против душевного сострадания и любви». У священника возникли планы построить настоящую церковь, для чего был приобретен участок на углу улиц Кларк– и Лэйк-стрит, «куда было практически невозможно добраться из-за окружавших трясин и болот». Были также приобретены необходимые стройматериалы, однако началу строительства мешали сквоттеры (англ. squatter, незаконные захватчики государственной земли и недвижимости), уже начавшие строительство своего дома вплотную с выбранным участком со стороны Лэйк-стрит. Они отказывались уходить, но вместо того чтобы подставить, как говорится, другую щеку и разрешить им строиться дальше, взбешенный пастор как-то вечером подогнал к незаконченному зданию упряжку быков, зацепил тяжелыми цепями нижние венцы и оттащил всю конструкцию на 200 метров ниже по Лэйк-стрит.
На освободившемся участке члены общины, прихватив молотки, топоры и пилы, принялись обтесывать, пилить и складывать бревна, так что «шум разносился по всем прериям». Церковь была закончена к началу осени 1833 года, а освящена 4 января 1834 года при температуре – 24 °С. По этому случаю были отменены все скачки и другие соревнования.
Разобравшись со строительством, преподобный Портер обратил свой пристальный взор на игроков в азартные игры, на которых со всех сторон поступали жалобы, главным образом по поводу того, что они завлекают в свои сети молодых людей, обрекая их на разорение. Несколько страстных и убедительных проповедей побудили местные власти совершить внезапный налет на два злачных гнезда и отправить двух карточных игроков на несколько дней в тюрьму, в то время как остальных предупредили о необходимости соблюдать законы. Таким образом, по злу был нанесен удар, но лишь на короткое время: один из горожан в своем письме редактору местной газеты «Демократ» в декабре того же года отмечал, что игорный бизнес набрал еще большую силу. В связи с этим в 1834 году пастор Портер возобновил свою атаку и в октябре провел многолюдное собрание своих сторонников, на котором был избран комитет девяти для разработки мероприятий по искоренению азартных игр и наказанию всех ослушников. На заседании комитет решил не поддерживать никаких дружеских отношений с игроками в карты и объявить беспощадную войну шулерам и мошенникам. «Чего бы это ни стоило, – говорилось в резолюции комитета, – мы твердо намерены искоренить этот порок и жестко преследовать тех, кто занимается этим постыдным промыслом». Летом 1835 года пастор Джереми Портер провел «сезон проповедей».
Однако игроков не особо беспокоили страстные обличения и проклятия преподобного Портера, как и резолюции комитета девяти, тем более что после «сезона проповедей» активность борцов со злом снова вошла в привычное русло, а призыв священника к прихожанам не находил заметного отклика. Профессиональные шулеры прекрасно понимали, что слова, как бы сурово они ни звучали, не смогут им повредить. А вот разгар земельно-строительного бума, отвлечение внимания чиновников на спекулятивные операции с участками, вращение в городе больших денег – все это стимулировало шулеров всех мастей. Игорный бизнес начал заметно набирать обороты, вовлекая все большее количество игроков и способствуя появлению весьма состоятельных «профессионалов». Один из них в справочнике за 1839 год гордо обозначил свой род занятий – «игрок», а другой там же – «занятия спортом».
В начале 1840-х годов, несмотря на прекращение строительной лихорадки и упадок коммерческой деятельности, игорные дома продолжали расти быстрыми темпами. В Чикаго их стало больше, чем в Цинциннати или Сент-Луисе, а сам город превратился в столицу игорного бизнеса к северу от Нового Орлеана. В основном играли в такие незатейливые карточные игры, как брэг, покер или семерка, изредка в фараон, а иногда в шахматы, шашки или трик-трак (игра в кости). Рулетка, кено (вариант современного лото) и чак-лак возникли лишь во второй половине XIX века. С появлением в Чикаго Марка Бебьена одним из самых любимых развлечений горожан стали лошадиные бега и скачки, но первый тотализатор и букмекеры появились только в 1844 году, когда У.Ф. Майрик построил первый в Чикаго ипподром на пустыре между 26-й и 31-й стрит с одной стороны, и Винсенн– и Индиана-авеню – с другой. Первыми, кто занялся серьезным бизнесом на бегах и, похоже, ввел в игорную практику рулетку и сетку для чак-лака, стали Билл Макгру и Литл Дэн Браун.
Преподобный Джереми Портер, первый чикагский реформист
Многие профессиональные игроки времен Барачного городка 40-х годов XIX века были изгнаны из районов Натчес и Виксбург в ходе кампании против шулеров, развернувшейся в долине Миссисипи; примечательно, что почти все они продолжили свой бизнес на пароходах, ходивших по Миссисипи. Среди них были такие знаменитости, как Джон Сиэрс, Джордж Родес, Уолт Винчестер, Коул Мартин и Кинг Коул Конант (который впоследствии стал владельцем серии игорных домов в Сент-Поле), а также братья Смит – Чарльз, Монтегю и Джордж (последний больше известен под кличкой Однолегочный). Неофициальным лидером «братства картежников» являлся Джон Сиэрс. Этот выходец из южных штатов, возможно с французскими корнями, обладатель бархатистого голоса, был непревзойденным специалистом по игре в покер. Но больше, чем как карточный гений, Сиэрс был известен современникам как любитель поэзии – особенно произведений Бернса и Шекспира, талантливый рассказчик и щеголь с тонким и смелым вкусом. Долгие годы он считался в Чикаго образцом по части умения одеваться. «Это был исключительно привлекательный человек, – вспоминал впоследствии один из его коллег, – необыкновенно общительный, великодушный и с безупречными манерами. Он заслуженно пользовался репутацией порядочного игрока, умер в бедности, его кончина вызвала всеобщее огорчение».
Эту борьбу за нравственность и упорядочение или полный запрет азартных игр возглавил преподобный Джереми Портер, первый местный проповедник, основатель первой в Чикаго религиозной общины и первой пресвитерианской церкви. После окончания Принстонской богословской семинарии, в конце 1831 года, он был назначен капелланом в форт Брэди (штат Мичиган). На этой ответственной должности он с заметным успехом проработал примерно год: запретил традиционные танцевальные салуны, которые помогали солдатам и гражданскому населению коротать скучные зимние месяцы, а также заставил всех жителей больше внимания уделять вопросам религии и соблюдать воздержание. Когда же в начале 1833 года гарнизон форта Брэди должен был сменить своих коллег в форте Дирборн, с ними отправился и преподобный Портер. В Чикаго он объявился 13 мая 1833 года и был тепло встречен Джоном Райтом, торговцем, которого Андреас характеризовал как «самого набожного человека во всем поселке».
В воскресенье 19 мая преподобный Портер провел первую службу на новом месте, в помещении столярной мастерской форта Дирборн. После вечерни он записал в дневник: «Самым отвратительным, что мне довелось увидеть по дороге в церковь, была группа индейцев, сидевших на земле около жалкого здания французского драматического театра и игравших в карты; а вокруг них стояло много праздных белых мужчин, наблюдавших за игрой».
К концу июня религиозная община пастора Портера насчитывала 26 человек, а 7 июля он совершил торжественную евхаристию (причастие), которой ранее в Чикаго не видывали. «Многие присутствующие, среди которых большинство были женщины, участвовали в этом возвышенном событии, – писал он в дневнике, – когда в порту стали разгружаться два корабля, явив тем самым настоящее оскорбление для столь святого дня со стороны тех, кто грешит против чистого Божественного света, против душевного сострадания и любви». У священника возникли планы построить настоящую церковь, для чего был приобретен участок на углу улиц Кларк– и Лэйк-стрит, «куда было практически невозможно добраться из-за окружавших трясин и болот». Были также приобретены необходимые стройматериалы, однако началу строительства мешали сквоттеры (англ. squatter, незаконные захватчики государственной земли и недвижимости), уже начавшие строительство своего дома вплотную с выбранным участком со стороны Лэйк-стрит. Они отказывались уходить, но вместо того чтобы подставить, как говорится, другую щеку и разрешить им строиться дальше, взбешенный пастор как-то вечером подогнал к незаконченному зданию упряжку быков, зацепил тяжелыми цепями нижние венцы и оттащил всю конструкцию на 200 метров ниже по Лэйк-стрит.
На освободившемся участке члены общины, прихватив молотки, топоры и пилы, принялись обтесывать, пилить и складывать бревна, так что «шум разносился по всем прериям». Церковь была закончена к началу осени 1833 года, а освящена 4 января 1834 года при температуре – 24 °С. По этому случаю были отменены все скачки и другие соревнования.
Разобравшись со строительством, преподобный Портер обратил свой пристальный взор на игроков в азартные игры, на которых со всех сторон поступали жалобы, главным образом по поводу того, что они завлекают в свои сети молодых людей, обрекая их на разорение. Несколько страстных и убедительных проповедей побудили местные власти совершить внезапный налет на два злачных гнезда и отправить двух карточных игроков на несколько дней в тюрьму, в то время как остальных предупредили о необходимости соблюдать законы. Таким образом, по злу был нанесен удар, но лишь на короткое время: один из горожан в своем письме редактору местной газеты «Демократ» в декабре того же года отмечал, что игорный бизнес набрал еще большую силу. В связи с этим в 1834 году пастор Портер возобновил свою атаку и в октябре провел многолюдное собрание своих сторонников, на котором был избран комитет девяти для разработки мероприятий по искоренению азартных игр и наказанию всех ослушников. На заседании комитет решил не поддерживать никаких дружеских отношений с игроками в карты и объявить беспощадную войну шулерам и мошенникам. «Чего бы это ни стоило, – говорилось в резолюции комитета, – мы твердо намерены искоренить этот порок и жестко преследовать тех, кто занимается этим постыдным промыслом». Летом 1835 года пастор Джереми Портер провел «сезон проповедей».
Однако игроков не особо беспокоили страстные обличения и проклятия преподобного Портера, как и резолюции комитета девяти, тем более что после «сезона проповедей» активность борцов со злом снова вошла в привычное русло, а призыв священника к прихожанам не находил заметного отклика. Профессиональные шулеры прекрасно понимали, что слова, как бы сурово они ни звучали, не смогут им повредить. А вот разгар земельно-строительного бума, отвлечение внимания чиновников на спекулятивные операции с участками, вращение в городе больших денег – все это стимулировало шулеров всех мастей. Игорный бизнес начал заметно набирать обороты, вовлекая все большее количество игроков и способствуя появлению весьма состоятельных «профессионалов». Один из них в справочнике за 1839 год гордо обозначил свой род занятий – «игрок», а другой там же – «занятия спортом».
В начале 1840-х годов, несмотря на прекращение строительной лихорадки и упадок коммерческой деятельности, игорные дома продолжали расти быстрыми темпами. В Чикаго их стало больше, чем в Цинциннати или Сент-Луисе, а сам город превратился в столицу игорного бизнеса к северу от Нового Орлеана. В основном играли в такие незатейливые карточные игры, как брэг, покер или семерка, изредка в фараон, а иногда в шахматы, шашки или трик-трак (игра в кости). Рулетка, кено (вариант современного лото) и чак-лак возникли лишь во второй половине XIX века. С появлением в Чикаго Марка Бебьена одним из самых любимых развлечений горожан стали лошадиные бега и скачки, но первый тотализатор и букмекеры появились только в 1844 году, когда У.Ф. Майрик построил первый в Чикаго ипподром на пустыре между 26-й и 31-й стрит с одной стороны, и Винсенн– и Индиана-авеню – с другой. Первыми, кто занялся серьезным бизнесом на бегах и, похоже, ввел в игорную практику рулетку и сетку для чак-лака, стали Билл Макгру и Литл Дэн Браун.
Многие профессиональные игроки времен Барачного городка 40-х годов XIX века были изгнаны из районов Натчес и Виксбург в ходе кампании против шулеров, развернувшейся в долине Миссисипи; примечательно, что почти все они продолжили свой бизнес на пароходах, ходивших по Миссисипи. Среди них были такие знаменитости, как Джон Сиэрс, Джордж Родес, Уолт Винчестер, Коул Мартин и Кинг Коул Конант (который впоследствии стал владельцем серии игорных домов в Сент-Поле), а также братья Смит – Чарльз, Монтегю и Джордж (последний больше известен под кличкой Однолегочный). Неофициальным лидером «братства картежников» являлся Джон Сиэрс. Этот выходец из южных штатов, возможно с французскими корнями, обладатель бархатистого голоса, был непревзойденным специалистом по игре в покер. Но больше, чем как карточный гений, Сиэрс был известен современникам как любитель поэзии – особенно произведений Бернса и Шекспира, талантливый рассказчик и щеголь с тонким и смелым вкусом. Долгие годы он считался в Чикаго образцом по части умения одеваться. «Это был исключительно привлекательный человек, – вспоминал впоследствии один из его коллег, – необыкновенно общительный, великодушный и с безупречными манерами. Он заслуженно пользовался репутацией порядочного игрока, умер в бедности, его кончина вызвала всеобщее огорчение».
3
Как и в других пограничных поселениях США того периода, вслед за игроками тут же потянулись проститутки и сутенеры. Уже в 1835 году городской совет принял указ о наложении штрафа в размере двадцати пяти долларов на содержателей притонов, а через три года, в феврале 1838 года, появилось новое постановление, заметно ужесточавшее наказание. В это же время в городскую управу полились жалобы на многочисленные бордели, открывшиеся на Уэллс-стрит, между улицами Джексон и Первой – обшарпанные, вонючие обители греха, положившие начало самому грандиозному кварталу красных фонарей среди когда-либо существовавших в Америке. Эти первые злачные места позднее превратили Уэллс-стрит в такой зловонный рассадник порока, что в 1870 году муниципалитет, из уважения к памяти капитана Билли Уэллса, был вынужден заменил название этой главной городской артерии на менее выразительное – Пятую авеню. Первоначальное название улице вернули лишь в начале XX столетия.
На холмах неподалеку от мест обитания карточных шулеров и проституток – фундамента, на котором покоился весь преступный мир, – селились уличные хулиганы и бандиты, мошенники и грабители, убийцы и насильники, карманные воры и конокрады, которые стекались в Барачный городок во время строительного бума 30-х годов XIX века и последующей депрессии. Имелась и своя бригада фальшивомонетчиков, процветавшая в начале 40-х годов под руководством знаменитого Джима Брауна, носящего кличку Генерал. Чтобы удовлетворить «культурные» запросы этого контингента, открывались все новые и новые салуны, «дома свиданий», пивные и «специализированные гастрономы», где основной доход давала подпольная продажа алкоголя. Эти злачные точки так расплодились, а продажа поддельного виски достигла таких огромных размеров, что уже первые шаги юного Чикаго принесли ему репутацию одного из самых порочных, погрязших в пьянстве городов США. Джон Хокинс, возглавлявший в Вашингтоне общеамериканское движение за трезвость, после знакомства с алкогольной ситуацией в Чикаго заявил, что «за всю свою жизнь не встречал города, который бы так напоминал огромный магазин по продаже спиртного».
К 1840 году все чикагские газеты были переполнены сообщениями и комментариями по поводу случаев грабежей, бандитизма, пьяных драк, уличного хулиганства и мелких стычек. Журналисты и общественность сетовали на то, что винные магазины и пивные были заполнены «бродягами, мошенниками и всякого рода бездельниками». Летом 1839 года местная газета, выходившая в Джексоне (штат Мичиган), с презрением отмечала, что «все население Чикаго, по сути дела, состоит из бездомных псов и спившихся бродяг». В апреле того же года чикагская газета «Американец» предупреждала: «В поджоге городской почты, случившемся прошлой ночью, подозревается один из негодяев, которые стаями шатаются по городу. Советуем ему и его приятелям побыстрее убраться из города, ибо полиция уже напала на их следы».
Одним из таких бродяг, на чьи темные делишки прямо указывает «Американец», был молодой ирландец по имени Джон Стоун, прибывший в США в возрасте тринадцати лет, а в тридцать пять повешенный по приговору суда за свои преступления. В Чикаго Стоун появился в конце 1838 года, успев отбыть тюремное заключение в Канаде – за грабеж и убийство, а также в Нью-Йорке – за конокрадство. Иногда он устраивался на работу лесорубом, однако большую часть времени проводил в пивных и первой в Чикаго бильярдной, открытой в 1836 году на втором этаже таверны Коуча, расположенной в первом доме Тремона на углу Лэйк– и Дирборн-стрит. Весной 1840 года Стоун был арестован за изнасилование и убийство миссис Лукреции Томпсон, фермерши из округа Кук, а в мае в результате проведенного расследования ему было предъявлено обвинение. Вот как излагает решение суда уже упоминавшийся нами Андреас: «Рядом с жертвой был найден клок фланелевой рубахи, принадлежащей обвиняемому, в которой его видели в день исчезновения убитой и которую он впоследствии сжег. В качестве орудия убийства он использовал дубинку, на которой обнаружен клок волос жертвы. Имеется также свидетель, который утверждает, что подозреваемый угрожал покойной ее изнасиловать. В отсутствие каких-либо указаний на других соседей суд считает вину подозреваемого полностью доказанной и выносит ему приговор за убийство первой степени. И хотя Джон Стоун упорно настаивал на своей непричастности к этому преступлению, нет никаких сомнений в справедливости принятого решения».
В пятницу 10 июля 1840 года закованного в кандалы Стоуна посадили в закрытую повозку и в сопровождении двухсот горожан и шестидесяти вооруженных полицейских под командованием полковника Сета Джонсона «в полном обмундировании» препроводили на место казни на берегу озера в трех милях южнее здания суда. Там он был повешен в присутствии большой толпы зевак. Вот как описывает эту казнь газета «Американец» за 17 июля: «Казнь состоялась примерно в четверть четвертого. Приговоренный был в длинной белой рубахе и белом колпаке, как это полагается в таких случаях. Учитывая обстоятельства, держался он достаточно твердо, и в присутствии многочисленных свидетелей (среди которых с прискорбием должны отметить группу женщин, пришедших насладиться волнующим зрелищем) шериф зачитал его утверждение в собственной невиновности, а также признание, что в тюрьме с ним обращались достойно. Он утверждал, что никогда не бывал в доме миссис Томпсон и не видел ее в день убийства. Он также заявил, что она погибла от рук двух других злодеев, но когда его спросили, знает ли он их, то ответил, что предпочитает быть повешенным, нежели назвать их имена. Преподобный Холлэм, Айзек Р. Гевин, шериф, а также господа депутаты, Дэвис и Лоу, подвели приговоренного к помосту. При этом шериф выглядел особенно взволнованным, чуть не плача. После пышной, торжественной и впечатляющей церемонии, проведенной священником епископальной церкви, преподобным Холлэмом, господин Лоу зачитал смертный приговор, лицо приговоренного закрыли колпаком, на голову накинули петлю и отправили в мир иной. После того как стало ясно, что он мертв, его тело поместили в приготовленный гроб и отправили под присмотром докторов Буна и Дайера в судебное управление на предмет вскрытия. Подразумевается, что умер он от удушения, а шейные позвонки в результате падения остались целы».
На холмах неподалеку от мест обитания карточных шулеров и проституток – фундамента, на котором покоился весь преступный мир, – селились уличные хулиганы и бандиты, мошенники и грабители, убийцы и насильники, карманные воры и конокрады, которые стекались в Барачный городок во время строительного бума 30-х годов XIX века и последующей депрессии. Имелась и своя бригада фальшивомонетчиков, процветавшая в начале 40-х годов под руководством знаменитого Джима Брауна, носящего кличку Генерал. Чтобы удовлетворить «культурные» запросы этого контингента, открывались все новые и новые салуны, «дома свиданий», пивные и «специализированные гастрономы», где основной доход давала подпольная продажа алкоголя. Эти злачные точки так расплодились, а продажа поддельного виски достигла таких огромных размеров, что уже первые шаги юного Чикаго принесли ему репутацию одного из самых порочных, погрязших в пьянстве городов США. Джон Хокинс, возглавлявший в Вашингтоне общеамериканское движение за трезвость, после знакомства с алкогольной ситуацией в Чикаго заявил, что «за всю свою жизнь не встречал города, который бы так напоминал огромный магазин по продаже спиртного».
К 1840 году все чикагские газеты были переполнены сообщениями и комментариями по поводу случаев грабежей, бандитизма, пьяных драк, уличного хулиганства и мелких стычек. Журналисты и общественность сетовали на то, что винные магазины и пивные были заполнены «бродягами, мошенниками и всякого рода бездельниками». Летом 1839 года местная газета, выходившая в Джексоне (штат Мичиган), с презрением отмечала, что «все население Чикаго, по сути дела, состоит из бездомных псов и спившихся бродяг». В апреле того же года чикагская газета «Американец» предупреждала: «В поджоге городской почты, случившемся прошлой ночью, подозревается один из негодяев, которые стаями шатаются по городу. Советуем ему и его приятелям побыстрее убраться из города, ибо полиция уже напала на их следы».
Одним из таких бродяг, на чьи темные делишки прямо указывает «Американец», был молодой ирландец по имени Джон Стоун, прибывший в США в возрасте тринадцати лет, а в тридцать пять повешенный по приговору суда за свои преступления. В Чикаго Стоун появился в конце 1838 года, успев отбыть тюремное заключение в Канаде – за грабеж и убийство, а также в Нью-Йорке – за конокрадство. Иногда он устраивался на работу лесорубом, однако большую часть времени проводил в пивных и первой в Чикаго бильярдной, открытой в 1836 году на втором этаже таверны Коуча, расположенной в первом доме Тремона на углу Лэйк– и Дирборн-стрит. Весной 1840 года Стоун был арестован за изнасилование и убийство миссис Лукреции Томпсон, фермерши из округа Кук, а в мае в результате проведенного расследования ему было предъявлено обвинение. Вот как излагает решение суда уже упоминавшийся нами Андреас: «Рядом с жертвой был найден клок фланелевой рубахи, принадлежащей обвиняемому, в которой его видели в день исчезновения убитой и которую он впоследствии сжег. В качестве орудия убийства он использовал дубинку, на которой обнаружен клок волос жертвы. Имеется также свидетель, который утверждает, что подозреваемый угрожал покойной ее изнасиловать. В отсутствие каких-либо указаний на других соседей суд считает вину подозреваемого полностью доказанной и выносит ему приговор за убийство первой степени. И хотя Джон Стоун упорно настаивал на своей непричастности к этому преступлению, нет никаких сомнений в справедливости принятого решения».
В пятницу 10 июля 1840 года закованного в кандалы Стоуна посадили в закрытую повозку и в сопровождении двухсот горожан и шестидесяти вооруженных полицейских под командованием полковника Сета Джонсона «в полном обмундировании» препроводили на место казни на берегу озера в трех милях южнее здания суда. Там он был повешен в присутствии большой толпы зевак. Вот как описывает эту казнь газета «Американец» за 17 июля: «Казнь состоялась примерно в четверть четвертого. Приговоренный был в длинной белой рубахе и белом колпаке, как это полагается в таких случаях. Учитывая обстоятельства, держался он достаточно твердо, и в присутствии многочисленных свидетелей (среди которых с прискорбием должны отметить группу женщин, пришедших насладиться волнующим зрелищем) шериф зачитал его утверждение в собственной невиновности, а также признание, что в тюрьме с ним обращались достойно. Он утверждал, что никогда не бывал в доме миссис Томпсон и не видел ее в день убийства. Он также заявил, что она погибла от рук двух других злодеев, но когда его спросили, знает ли он их, то ответил, что предпочитает быть повешенным, нежели назвать их имена. Преподобный Холлэм, Айзек Р. Гевин, шериф, а также господа депутаты, Дэвис и Лоу, подвели приговоренного к помосту. При этом шериф выглядел особенно взволнованным, чуть не плача. После пышной, торжественной и впечатляющей церемонии, проведенной священником епископальной церкви, преподобным Холлэмом, господин Лоу зачитал смертный приговор, лицо приговоренного закрыли колпаком, на голову накинули петлю и отправили в мир иной. После того как стало ясно, что он мертв, его тело поместили в приготовленный гроб и отправили под присмотром докторов Буна и Дайера в судебное управление на предмет вскрытия. Подразумевается, что умер он от удушения, а шейные позвонки в результате падения остались целы».
4
В Чикаго не было ответственного за правопорядок среди гражданского населения вплоть до осени 1825 года, когда на должность констебля первого участка округа Пеория – одного из самых глухих и опасных мест на северо-западе Иллинойса – был назначен Арчи Клайберн, уроженец Вирджинии и один из основателей местной мясоперерабатывающей промышленности. Разумеется, один человек был попросту не в силах контролировать такую территорию, для которой маловато и нескольких десятков людей; но до тех пор, пока численность белого населения этого участка не превышала сотни жителей, в регулярном патрулировании особой необходимости не было. Как показывают копии полицейских отчетов, Клайберн ни разу никого не арестовал; в его официальные обязанности входило посещение приграничных судов и выдача документов от имени органов правопорядка. Вот одно из брачных удостоверений, выданных в округе Пеория во времена Клайберна:
Первым полицейским в Чикаго стал некий О. Моррисон, о котором практически ничего не известно, за исключением того, что он был впервые избран в 1835 году и повторно на следующий год. В 1836 году – уже на пост верховного констебля – был выбран Джон Шригли, и одновременно было создано полицейское управление, соответствующее новому, городскому, статусу Чикаго. Устав предусматривал также назначение городским советом по одному помощнику констебля от каждого из шести административных районов, на которые был поделен весь город, но название получили только два из них. Когда в 1839 году Сэма Лоу избрали на пост городского маршала – одновременно его называли верховным констеблем и главным городским смотрителем, – в его подчинении находилось всего три помощника. На протяжении следующих пятнадцати лет эта структура оставалась неизменной, и численность чикагской полиции не превышала девяти человек, хотя за то же время население с 4,5 тысячи выросло до более 80 тысячи человек.
Столь небольшой группе людей было заведомо не под силу контролировать порядок на улицах такого большого и неоднородного по составу города, поэтому на протяжении всех 1850-х годов властям поступали многочисленные жалобы по поводу крайне малой эффективности работы городской полиции и некомпетентности ее сотрудников. Комментируя очередное ограбление в выпуске газеты «Американец» от 3 мая 1850 года, корреспондент пишет: «Разумеется, городская служба правопорядка ничего об этом не знала. Вероятнее всего, в это время они отдыхали в более приятной обстановке». А несколько месяцев спустя, уже в августе, было опубликовано письмо налогоплательщика, где говорилось, что следить за правопорядком назначили «самых неподходящих людей», что «полицейских набрали из приезжих вместо того, чтобы пригласить добропорядочных горожан», и что «бывших матросов с неизвестными наклонностями предпочли хорошо известным гражданам». Тем не менее, в том же году работа уличных патрульных получила общественное одобрение, когда те остановили кровавую разборку двух групп вооруженных солдат в «Доме фермера», низкосортной забегаловке на углу Ласалль– и Уотер-стрит. Двух констеблей, следивших за общественным порядком, вышвырнули из пивной на улицу, при этом одному из них «раскроили голову палкой». Но им на помощь поспели трое патрульных, которые пробились к таверне и, «ворвавшись внутрь, сумели разогнать солдат своими дубинками, а затем отволокли истекавших кровью вояк в кутузку».
Несмотря на очевидные недостатки системы, построенной на констеблях и патрульных, городские власти Чикаго не создали ничего лучшего вплоть до 1855 года, когда городской совет принял серию постановлений по созданию полицейского управления. Первым начальником полиции был назначен Сайрус П. Брэдли – знаменитый в Чикаго доброволец-пожарный, а позднее не менее известный частный детектив и член Секретной службы. Были созданы три полицейских участка и оборудованы соответствующие посты, а в штат набрали около восьмидесяти сотрудников. Некоторые историки утверждают, что чикагские полицейские с самого начала носили на груди звезды, но факты говорят о том, что у них не было никаких знаков отличия вплоть до 1857 года, когда мэр Джон Вентворт ввел в практику звезды, сделанные из кожи, и разрешил патрульным носить днем тяжелые трости, а по вечерам полицейские дубинки. Каждый полицейский, кроме того, был снабжен «трещоткой», своего рода погремушкой, которую впоследствии заменили свистком. В 1858 году другой мэр Чикаго, Джон Хейнс, заменил кожаные шерифские звезды на латунные и ввел первую униформу – синюю куртку и темно-синюю фуражку с золотым кантом. Он же увеличил численность полицейских до ста человек.
Первое настоящее крещение чикагская полиция получила во время знаменитого пивного бунта 1855 года, который серьезно потряс весь город. Поводом для волнений послужила попытка властей добиться соблюдения закона о закрытии злачных заведений по воскресеньям и увеличения платы, взимаемой с салунов за лицензии. Но за этим стояли две более глубокие причины: одна из них заключалась в резком усилении движения за сухой закон, развернувшегося по всей стране, особенно зимой 1854/55 года, что побудило законодателей штата Иллинойс составить проект чрезвычайно жесткого закона по ограничению торговли алкоголем, который выносился на всенародное голосование, намеченное на июнь 1855 года. Вторая причина состояла в обострении ксенофобии, которая охватила Соединенные Штаты в конце 1840-х – начале 1850-х годов и верхней точкой которой стало образование партии коренных американцев, или партии «незнаек». Эти настроения были направлены против иностранцев и особенно католиков[8]. В Чикаго оба этих движения – противников сухого закона и националистов – достигли своего пика в начале 1855 года, когда более 60 процентов населения составляли люди, рожденные за океаном, но большинство этих иммигрантов объединились с местными уроженцами на почве враждебного отношения к выходцам из Германии, которые селились преимущественно на северном конце города. Немецкие эмигранты прочно придерживались родного языка, имели национальные школы, выпускали газеты на немецком языке и практически не пытались приспособиться к обычаям и речи той самой страны, где они нашли для себя убежище. Помимо прочего, с точки зрения сторонников сухого закона, в немецких кварталах имелось несколько сотен пивных, а посему они представляли опасность для общества и с этой стороны.
«ОКРУГ ПЕОРИЯ ШТАТА ИЛЛИНОЙСВ анналах ранней истории Чикаго в списке городских властей, избранных на первых муниципальных выборах 1833 года, нет никаких упоминаний о начальнике полиции. Нет, впрочем, и свидетельств о наличии полицейской службы, как таковой, вплоть до 1835 года. В тот период за правопорядок в поселке отвечал констебль Рид, чиновник из округа Кук, – довольно таинственный персонаж, который бегло упоминается в очерках Андреаса и других историков под именем «прибрежный смотритель», которому доверялись ключи от городской тюрьмы. Методы борьбы с преступностью ограничивались расклейкой на перекрестках огромных плакатов, которые предупреждали горожан, что нарушение закона грозит неизбежными штрафами и что половина этой суммы будет выплачена доносчику. До завершения строительства в 1851 году тюрьмы на углу Полк– и Уэллс-стрит арестованные, у которых не было денег на выплату штрафов, просто заковывались в цепные кандалы с чугунным шаром на конце и в таком виде отбывали трудовую повинность по уборке и ремонту городских улиц.
с радостью доводит до всеобщего сведения,
что Джон Смит и Пегги Майерс теперь живут вместе.
Как заведено в подведомственном мне участке
и данной мне властью объявляю их мужем и женой
навеки, покуда супругов не разлучит смерть».
Первым полицейским в Чикаго стал некий О. Моррисон, о котором практически ничего не известно, за исключением того, что он был впервые избран в 1835 году и повторно на следующий год. В 1836 году – уже на пост верховного констебля – был выбран Джон Шригли, и одновременно было создано полицейское управление, соответствующее новому, городскому, статусу Чикаго. Устав предусматривал также назначение городским советом по одному помощнику констебля от каждого из шести административных районов, на которые был поделен весь город, но название получили только два из них. Когда в 1839 году Сэма Лоу избрали на пост городского маршала – одновременно его называли верховным констеблем и главным городским смотрителем, – в его подчинении находилось всего три помощника. На протяжении следующих пятнадцати лет эта структура оставалась неизменной, и численность чикагской полиции не превышала девяти человек, хотя за то же время население с 4,5 тысячи выросло до более 80 тысячи человек.
Столь небольшой группе людей было заведомо не под силу контролировать порядок на улицах такого большого и неоднородного по составу города, поэтому на протяжении всех 1850-х годов властям поступали многочисленные жалобы по поводу крайне малой эффективности работы городской полиции и некомпетентности ее сотрудников. Комментируя очередное ограбление в выпуске газеты «Американец» от 3 мая 1850 года, корреспондент пишет: «Разумеется, городская служба правопорядка ничего об этом не знала. Вероятнее всего, в это время они отдыхали в более приятной обстановке». А несколько месяцев спустя, уже в августе, было опубликовано письмо налогоплательщика, где говорилось, что следить за правопорядком назначили «самых неподходящих людей», что «полицейских набрали из приезжих вместо того, чтобы пригласить добропорядочных горожан», и что «бывших матросов с неизвестными наклонностями предпочли хорошо известным гражданам». Тем не менее, в том же году работа уличных патрульных получила общественное одобрение, когда те остановили кровавую разборку двух групп вооруженных солдат в «Доме фермера», низкосортной забегаловке на углу Ласалль– и Уотер-стрит. Двух констеблей, следивших за общественным порядком, вышвырнули из пивной на улицу, при этом одному из них «раскроили голову палкой». Но им на помощь поспели трое патрульных, которые пробились к таверне и, «ворвавшись внутрь, сумели разогнать солдат своими дубинками, а затем отволокли истекавших кровью вояк в кутузку».
Несмотря на очевидные недостатки системы, построенной на констеблях и патрульных, городские власти Чикаго не создали ничего лучшего вплоть до 1855 года, когда городской совет принял серию постановлений по созданию полицейского управления. Первым начальником полиции был назначен Сайрус П. Брэдли – знаменитый в Чикаго доброволец-пожарный, а позднее не менее известный частный детектив и член Секретной службы. Были созданы три полицейских участка и оборудованы соответствующие посты, а в штат набрали около восьмидесяти сотрудников. Некоторые историки утверждают, что чикагские полицейские с самого начала носили на груди звезды, но факты говорят о том, что у них не было никаких знаков отличия вплоть до 1857 года, когда мэр Джон Вентворт ввел в практику звезды, сделанные из кожи, и разрешил патрульным носить днем тяжелые трости, а по вечерам полицейские дубинки. Каждый полицейский, кроме того, был снабжен «трещоткой», своего рода погремушкой, которую впоследствии заменили свистком. В 1858 году другой мэр Чикаго, Джон Хейнс, заменил кожаные шерифские звезды на латунные и ввел первую униформу – синюю куртку и темно-синюю фуражку с золотым кантом. Он же увеличил численность полицейских до ста человек.
Первое настоящее крещение чикагская полиция получила во время знаменитого пивного бунта 1855 года, который серьезно потряс весь город. Поводом для волнений послужила попытка властей добиться соблюдения закона о закрытии злачных заведений по воскресеньям и увеличения платы, взимаемой с салунов за лицензии. Но за этим стояли две более глубокие причины: одна из них заключалась в резком усилении движения за сухой закон, развернувшегося по всей стране, особенно зимой 1854/55 года, что побудило законодателей штата Иллинойс составить проект чрезвычайно жесткого закона по ограничению торговли алкоголем, который выносился на всенародное голосование, намеченное на июнь 1855 года. Вторая причина состояла в обострении ксенофобии, которая охватила Соединенные Штаты в конце 1840-х – начале 1850-х годов и верхней точкой которой стало образование партии коренных американцев, или партии «незнаек». Эти настроения были направлены против иностранцев и особенно католиков[8]. В Чикаго оба этих движения – противников сухого закона и националистов – достигли своего пика в начале 1855 года, когда более 60 процентов населения составляли люди, рожденные за океаном, но большинство этих иммигрантов объединились с местными уроженцами на почве враждебного отношения к выходцам из Германии, которые селились преимущественно на северном конце города. Немецкие эмигранты прочно придерживались родного языка, имели национальные школы, выпускали газеты на немецком языке и практически не пытались приспособиться к обычаям и речи той самой страны, где они нашли для себя убежище. Помимо прочего, с точки зрения сторонников сухого закона, в немецких кварталах имелось несколько сотен пивных, а посему они представляли опасность для общества и с этой стороны.