5

   В 1855 году, благодаря активной поддержке «коренных американцев», на выборах мэра победил доктор Леви Д. Бун, известный в городе врач и внучатый племянник Дэниэла Буна. Та же партия уверенно контролировала и городской совет – в результате городская полиция была набрана исключительно из местных уроженцев. Как только Леви Бун заступил на новую должность, он настоятельно рекомендовал городскому совету повысить плату салунов за лицензирование с пятидесяти до трехсот долларов в год, а само разрешение на торговлю выдавать сроком не более чем на три месяца. И вскоре это постановление было принято. Позднее доктор Бун объяснял, что твердо верил в скорое принятие сухого закона и что его предложение поднять стоимость лицензий было вызвано желанием «искоренить низкопробные забегаловки и притоны, оставив лишь высококлассные заведения этого типа, с которыми будет легче договориться по поводу ограничительных мер на торговлю спиртным». Однако немцы, в первую очередь держатели пивных, рассматривали принятый указ как покушение на свои права. «В городе резко усилились волнения, – писал Дж. Флинн, – но главным инициатором была северная окраина Чикаго. На многочисленных митингах произносились страстные речи и принимались воинственные резолюции, в которых заявлялось, что немцы скорее умрут, чем смирятся с таким вопиющим ущемлением их гражданских прав». К ним присоединились выходцы из Ирландии и Скандинавии, которых также не устраивало принятое постановление, и они были готовы вместе с немцами «выступить против зарвавшейся партии фанатиков».
   Примерно через неделю после повышения расценок на лицензирование мэр Бун приказал полиции жестко проследить за соблюдением закона о закрытии пивных заведений и винных магазинов по воскресеньям. Тут же были закрыты немецкие пивные и винные салуны, однако бары в южной части Чикаго, принадлежавшие американцам, фактически оставались открытыми, хотя публика заходила туда через боковые и задние двери. Нельзя однозначно утверждать, что это было сделано с согласия самого мэра – скорее всего, это было вызвано естественной симпатией полицейских к своим соплеменникам. Однако немцы восприняли эти действия как откровенное преследование и решительно отказались не только закрывать свои пивные по воскресеньям, но и платить повышенный взнос за лицензирование. Со стороны властей последовали массовые аресты – всего было задержано около двухсот человек. Все арестованные были отпущены под поручительство, а их адвокат добился от окружного прокурора согласия на проведение единого судебного расследования, где истцом выступали городские власти, а ответчиком – все задержанные. Слушания начались 21 апреля 1855 года под председательством мирового судьи Генри Л. Руккера, но еще до начала процесса стало известно об ужасных беспорядках, охвативших город. Как писал Флинн, «отпущенные на свободу владельцы салунов собрали своих приятелей в северной части города, и собравшаяся толпа – около пятисот человек – под звуки флейт и барабанов вначале направилась плотными рядами к зданию полицейского участка. Но затем митингующие развернулись и заняли перекресток Кларк-и Рэндольф-стрит, полностью перекрыв движение по этим важным магистралям. Туда стали стекаться толпы друзей и врагов из всех частей города, и волнение нарастало».
   После получаса оглушительного гама и суеты мэр Бун приказал капитану полиции Лютеру Николасу очистить улицы и разогнать толпу. После короткой, но кровопролитной схватки толпа распалась и побежала на север, оставив девятерых человек в руках полиции. Раздалось несколько выстрелов, но ранен никто не был, хотя в «Демократе» сообщалось, что Аллан Пинкертон – который за пять лет до описываемых событий основал свое знаменитое сыскное агентство – едва успел спастись от разъяренного полицейского, который стрелял в сыщика. В южной половине города остаток того дня прошел спокойно, что же касается северных кварталов, там прошли массовые митинги с участием местного немецкоязычного населения, готовившегося к новым схваткам. Для подготовки к борьбе с предстоящими беспорядками мэр собрал все силы полиции на одной из центральных площадей, Паблик-сквер, укрепив их полутора сотнями добровольцев из числа жителей.
   Около трех часов пополудни возбужденная тысячная толпа мужчин, вооруженных пистолетами, винтовками, ножами, палками и другим оружием, направилась вниз по Кларк-стрит, разбившись на два потока. Как только первый отряд перешел через понтонный мост, диспетчер – по приказу мэра – развел его и отрезал вторую часть. «Как только бунтовщики поняли, как ловко их обвели вокруг пальца, раздался многоголосый стон, который был слышен даже в здании суда, – пишет Флинн. – Они потребовали, чтобы оператор снова восстановил переправу, угрожая ему смертью и осыпая самыми страшными ругательствами. Эти переговоры продолжались до тех пор, пока мэр, наконец, не завершил свои приготовления и не распорядился открыть мост для движения. Но когда вся толпа перебралась на другую сторону, ее встретили более двух сотен вооруженных полицейских, выстроившихся плотной шеренгой поперек улицы Кларк, между Лэйк– и Рэндольф-стрит».
   С криками «Бей полицию!» толпа бросилась в атаку, стреляя из пистолетов и размахивая ножами и палками. Полиция открыла ответный огонь и бросилась на восставших с дубинками. Схватка продолжалась более часа, пока бунтовщики не бросились бежать через мост в северные предместья. Несколько человек оказались серьезно ранены, однако, несмотря на интенсивную стрельбу и яростную рукопашную, убит был всего один человек – немец по имени Питер Мартин, застреленный дружинником-добровольцем после того, как тот выстрелом в руку ранил патрульного Джорджа У. Ханта. Однако «несколько дней спустя, – как писала чикагская «Таймс», – в северной части города прошло несколько таинственных похорон, из-за чего создалось впечатление, что среди восставших были и другие, неучтенные жертвы». По требованию группы владельцев салунов дружинник, убивший Мартина, был арестован, но вскоре отпущен на свободу, поскольку шериф заявил, что выстрел был произведен по его личному приказу. Еще несколько дней Паблик-сквер, где произошла кровавая стычка, охранялась двумя полицейскими бригадами, усиленными артиллерией, но волнения прекратились. На своем первом после этих тревожных событий заседании городской совет выделил патрульному Ханту «кругленькую сумму в 3000 долларов», на проценты от которых этот самый Хант жил целых двадцать пять лет благодаря мудрым финансовым советам доктора Буна.
   Полиция арестовала шестьдесят мятежников, участвовавших в схватке у моста на Кларк-стрит, и четырнадцать из них были приговорены к тюремному заключению. Обвинения были выдвинуты и против двух ирландцев, Фаррелла и Холлемана, но по их делу было назначено новое расследование, которое так и не состоялось. Как писал Андреас, «если бы все обвинения в подстрекательстве немцев были свалены на двух ирландцев, это выглядело бы откровенной пародией на справедливость».

6

   Компания как в поддержку, так и против сухого закона, которая завершилась всеобщим референдумом, состоявшимся в первый июньский понедельник 1855 года, была одной из самых волнующих страниц в истории штата Иллинойс. «Сторонники ограничений в торговле спиртным буквально оккупировали весь регион, – писал один из местных историков. – Филиалы их организации были во всех уголках штата и проводили систематические акции при поддержке большинства местных газет. Однако оппозиция проявила свою силу там, где мало кто этого ожидал. У нее появились новые органы печати в Чикаго и Бельвиле; алкогольные дельцы объединились и создали мощный денежный фонд, чтобы максимально воспрепятствовать принятию ограничительных мер. В результате итоги этого тяжелейшего голосования в прах развеяли надежды борцов с «зеленым змием». Закон об ограничительных мерах был отклонен большинством около 15 тысяч голосов, а посему чикагские владельцы салунов, винных лавок и пивных могли временно отдохнуть от серьезных атак на свой бизнес – по крайней мере, до принятия такого закона в масштабе всей страны, что произошло лишь 64 года спустя.

Глава 3
«НАС ОБЛОЖИЛИ СО ВСЕХ СТОРОН!»

1

   В 1857 году, в двадцатую годовщину присвоения городского статуса, Чикаго мог гордиться почти 15 тысячами фирм; дюжиной банков; одиннадцатью железнодорожными терминалами и семнадцатью железнодорожными ветками, по которым ежедневно курсировало более сотни поездов; полутора миллионами тонн грузов, отправляемых и принимаемых ежегодно в местном порту, и двухмиллионным доходом от экспортно-импортных операций; шестьюдесятью гостиницами, из которых не менее десятка не уступали самым классным отелям Восточного побережья; сорока газетами и журналами; полудюжиной театров; огромным числом баров, которых вполне хватило бы на пять обычных городов такого же размера; восемьюдесятью танцевальными залами, где «оркестры играли с ночи до утра, а пары вальсировали без перерыва»; и, наконец, населением в 93 тысячи жителей – это был крупнейший город на всем северо-западе и столица огромного региона, который по своей территории превышал суммарную площадь первых тринадцати штатов, когда-то объединившихся в США. «Первые два десятилетия истории города Чикаго, – писал Андреас, – продемонстрировали самые невероятные темпы развития, когда-либо отмеченные в жизни человеческих общин или объединений за всю историю развития человечества».
   Но помимо этих выдающихся достижений, в приходно-расходной книге истории Чикаго имелось множество записей, сделанных черными чернилами. И без того быстрый рост преступности всех видов к концу 1857 года усугубила волна финансовой паники, которая прошла по всей стране и сопровождалась сворачиванием деловой активности и массовой безработицей. Вооруженные грабежи, перестрелки, поножовщина, уличный бандитизм, воровство и просто хулиганство стали привычным явлением. Многие из таких преступлений совершали подростки и люди, бывшие в свое время добропорядочными гражданами, а теперь, «движимые единственным желанием прокормить свои семьи, превратились в грабителей, разбойников и воров». Одну из таких банд в составе 27 головорезов, вооруженных пистолетами, ножами и дубинками, возглавлял восемнадцатилетний парень, который хладнокровно признавался в полицейском участке в сотне ограблений, совершенных его подручными. Местом встреч эта банда выбрала таверну «Лимерик-Хаус» в районе портовых складов на южном побережье озера Мичиган, пользовавшуюся крайне дурной репутацией и хозяином которой был Джерри Шайн, тоже «весьма одиозная личность». Другой шайкой юных воров и карманников руководил бандит по кличке Иоанн Креститель, одевавшийся как священник – во всех черное и с красным платком вокруг шеи, но без рубашки. Его карманы всегда были набиты церковными брошюрами, которые он любил оставлять на месте преступления.
   Ежедневные газеты непрерывно сообщали о преступлениях как этих, так и других банд, истерически пугая читателей, что грядут более страшные события. «Люди были буквально парализованы всеобщей паникой, – писал Джон Дж. Флинн, – и просто с наступлением темноты не выходили из дома... Человеческая жизнь и собственность находились в постоянной опасности со стороны криминальных элементов и просто бродяг». Подсчитав, что всего за одну неделю в городе было совершено 53 вооруженных ограбления, «Трибюн» объявила, что «вся власть в Чикаго перешла к преступникам», и призвала горожан назначить Аллана Пинкертона ответственным за очистку города от бандитов. Хотя в целом этот призыв остался без ответа, группа солидных бизнесменов действительно наняла Пинкертона, чтобы положить конец кощунственным набегам бандитов, которые постоянно устраивали зверские погромы на старом католическом кладбище в северной части города, грабя могилы и выкапывая тела для продажи студентам-медикам. Несколько недель кряду кладбище охраняли восемь оперативных сотрудников агентства во главе с Тимоти Вебстером, одним из самых знаменитых сыщиков команды Пинкертона.
   Когда-то небольшое гнездо любителей азартных игр, где ранее царствовал знаменитый Джон Сиэрс, к 1857 году превратилось в большую и абсолютно неконтролируемую колонию, состоявшую из многочисленных притонов и ночлежек, основу которой составляли четыре громоздких полуразвалившихся здания. Через винные магазины можно было попасть в дешевые гостиничные номера и грязные пивнушки, в задних комнатах которых селились воры, бандиты, проститутки и жулики всех мастей. Сотни таких притонов появились и в грязных борделях на Уэллс-стрит. Большей частью это были копеечные трущобы исключительно для бомжей, но изредка встречались и более «приличные» номера по цене от пятидесяти центов до доллара, с коврами на полу, кушеткой в гостиной, красными светильниками и такого же цвета шторами на окнах. Самыми шикарными заведениями – которые, конечно, трудно сравнивать с современными апартаментами – считались «Зеленый дом» Джулии Девенпорт на Стейт-стрит и соседняя «Королева прерий», принадлежавшая Элеоноре Херрик, более известной как «мамаша Херрик», которая на протяжении целых тридцати лет была главной фигурой в квартале красных фонарей. «Королева прерий» была известна своим кабаре и эстрадными номерами; танцы продолжались всю ночь без выходных; раз в неделю показывали эротическое шоу; и ежемесячно проводились призовые бои боксеров без перчаток. Победитель получал два доллара и право провести ночь с одной из «воспитанниц» мамаши Херрик.
   Танцы и эротическое шоу не слишком волновали полицию, а вот боксерские поединки она в конце концов прикрыла, нагрянув в «Королеву прерий» вечером 3 июня 1857 года и арестовав там местную знаменитость Билли Фэгэна и гастролера из Рочестера (штат Нью-Йорк), Кона Маккарти.
   Помимо публичных домов и других злачных заведений в районе Уэллс– и Стейт-стрит, такие же рассадники порока в большом количестве появились на Блу-Айленд-авеню, а также на Мэдисон-, Монро– и Грин-стрит. Весьма дурной славой пользовался и притон на втором этаже кирпичного здания № 109 на Саут-Уотер-стрит, где разместилась большая колония местных проституток, которые завлекали прохожих в свои крошечные комнатушки. Полиция частенько наведывалась в это заведение для усмирения пьяных оргий и драк, однако вечером 19 октября 1857 года они слегка опоздали. Шаловливая жрица любви опрокинула керосиновую лампу, в результате чего вспыхнул пожар, унесший жизни 23 человек и имущества на полмиллиона долларов. Однако из шлюх никто не пострадал.

2

   Но даже самые грязные притоны на Уэллс-стрит выглядели настоящей воскресной школой по сравнению с районом Песков, узкой полоски озерного побережья к северу от реки Чикаго, примерно там, где в наши дни расположена редакция газеты «Трибюн» и офис компании «Ригли» (Wrigley). Первоначально в этом районе располагалось несколько доходных домов и пивных, а основными обитателями квартала были моряки и работники, обслуживавшие канал. Но со временем квартал расширился и к 1857 году уже включал в себя два-три десятка ветхих строений и дюжину одноэтажных лачуг, и практически везде были игорные притоны, салуны и бордели, где сексуальные услуги обходились клиентам от двадцати пяти до пятидесяти центов. Для волонтеров местной пожарной части район Песков служил своего рода спортом и источником развлечения: как только в квартале начинался пожар, они радостно выхватывали свои топоры и разносили в щепки жалкие хибары, с удовольствием окатывая струями ледяной воды визжащих распутниц. Что же касается респектабельных горожан, им Пески представлялись отвратительной клоакой и средоточием самого грязного распутства. «Трибюн» писала в те дни, что «это самое мерзкое и опасное место в Чикаго. Долгие годы там находили укрытие разношерстные криминальные элементы и сотни падших женщин, опустившихся на самое дно общества, вместе со своими вонючими сутенерами. Местные притоны неизменно притягивают большое количество людей, особенно приезжих, которых постоянно обчищают в карты, избивают и грабят. А частые убийства легко объясняются отчаянным положением и безрассудством коренных обитателей этих закоулков. Именно в Песках случаются самые зверские драмы и самые страшные преступления...»
   Верховодами этого королевства зла в те далекие дни были Немец Фрэнк, Фредди Вебстер, Энн Вильсон, Майк О'Брайен и его сын (Майк-старший – талантливый грабитель и выдающийся боец, Майк-младший – удачливый карманник и сутенер четырех своих сестричек), а также Джон Хилл и его жена Мэри, которые, по преданию, были чемпионами Чикаго по игре в бэджер. Но, увы, Джон Хилл был очень ревнив, и всякий раз после удачной операции пытался убить супругу за то, что та якобы потворствовала их очередной жертве. Фрэнк держал свору бойцовых псов, игорный зал и салун, в котором барменом работал человек, чьи уши и нос были изуродованы в результате постоянных драк, участником которых он невольно становился. Злачные заведения Фредди Вебстера – кабак и дешевый публичный дом, где любая проститутка стоила не дороже 25 центов, – славились чрезвычайно разнузданными нравами даже среди постоянных обитателей Песков. Одну из его подруг, Маргарет Макгиннесс, никто не видел трезвой на протяжении добрых пяти лет, а одетой – по крайней мере в течение трех лет. Как правило, за ночь она обслуживала от десяти до сорока джентльменов. Скончалась она 8 марта 1857 года, и, как констатировал коронер (следователь по смертным случаям), причиной смерти была «невоздержанность». В среднем за одну неделю в Песках умирали неестественной смертью порядка 17 человек.
   Заведение Энн Вильсон, полудолларовый бордель в районе Песков, было знаменито весьма темпераментной молодой проституткой Энни Стаффорд, больше известной под именем Красотка Энни. Несмотря на чудовищную конкуренцию, Красотка Энни всегда побеждала в очных поединках своих конкуренток, а потому стала главной доверенной своей хозяйки мадам Вильсон в войне с мамашей Херрик из «Королевы прерий». Конфликт разгорелся в 1857 году, когда мамаша Херрик переманила одну из самых «сладких птичек» мадам Вильсон, соблазнив ту чистым платьем и бóльшим жалованьем. Мадам и ее ближайшее окружение смогли выиграть несколько второстепенных уличных сражений, но упорная война продолжалась с переменным успехом вплоть до 3 апреля, когда Красотка Энни с тремя «сотрудницами» мадам Вильсон и при поддержке группы сутенеров совершила дерзкое нападение на «Королеву прерий». Разбив парадную дверь дубинками, они в щепки расколотили всю мебель, выгнали на улицу всех клиентов и жестоко избили мамашу Херрик вместе с дюжиной ее проституток. Красотка Энни с триумфом вернулась в свое «гнездо», не только гоня перед собой заблудшую перебежчицу, но с гордостью демонстрируя солидный клок вырванных у мадам волос.

3

   Над этим разгулом преступности и охватившей горожан паникой высилась величественная фигура Джона Вентворта по прозвищу Длинный – сто двадцать килограммов живого веса и без малого два метра роста, – который появился в Чикаго сразу после окончания в 1836 году колледжа в Дартмуте, не имея даже приличной пары обуви. Уже в 21 год он стал редактором местной газеты «Демократ», в 28 – членом конгресса штата Иллинойс, а в знаменитом 1857 году был избран мэром на свой первый срок. Джон Вентворт – одна из самых примечательных фигур ранней истории Чикаго, один из тех мудрых и практичных политиков, о которых президент Линкольн метко сказал: «им известно больше, чем другим людям», человек с оригинальным мышлением и глубоким чувством собственного достоинства, отвергавший любые советы и не терпевший критики. Он не скрывал, что считает себя самой значительной личностью за всю историю Чикаго. Когда один журналист поинтересовался его мнением по поводу новой истории Чикаго, Длинный Джон без тени смущения отбросил все, что не имело отношения лично к нему, и твердо заключил: «Именно так, молодой человек, и выглядит истинная история Чикаго!» А когда принц Уэльский, будущий английский король Эдуард VII, посетил в 1860 году Чикаго, мэр принял его в живой и неформальной обстановке, характерной для американских политиков того периода. Вот как он представил высокого гостя с балкона гостиницы, под которым собралась толпа горожан: «Ребята, это принц Уэльский. Он приехал посмотреть наш город, и я собираюсь ему его показать. Принц, а это наши ребята».
   На посту мэра Джон Вентворт прежде всего упорно стремился укрепить деловую репутацию города и восстановить доверие к нему солидных предпринимателей. С этой целью он провел несколько шумных, но в принципе бесполезных акций против городской преступности. Как редактор «Демократа», он начисто отрицал, что преступность заметно активизировалась, и обвинял другие издания в разжигании панических настроений и неверной оценке событий, утверждая, что полиция достойно справляется со своими обязанностями. В своих статьях он непрерывно восхвалял действия властей, утверждая, что Бог спокойно взирает с небес на Чикаго, где все идет своим путем. Летом 1857 года у него произошла полемика с газетой «Трибюн» по поводу подобострастного обращения «ваше высочество, господин мэр», которое промелькнуло в одном из городских изданий (с согласия самого Вентворта). «Газетам не пристало печатать не только брань и оскорбления, – писал Джон Дж. Флинн, – но и любые эпитеты заведомо сомнительного происхождения, тем более на самом ответственном этапе вооруженного конфликта [с преступностью], когда предусмотрительным мужьям и отцам семейств надо сто раз подумать перед тем, как приносить подобные публикации в свой дом»[9].
   Длинный Джон был избран мэром в самый разгар насилия, захлестнувшего и сами выборы, состоявшиеся 3 марта 1857 года, в ходе которых один человек погиб и несколько были ранены. Насильственные акции сопровождали и весь его срок на посту мэра. Он первым в Чикаго успешно ввел в практику использование поливальной пожарной установки для разгона демонстрантов и митингующих. В июне того же 1857 года мэр объявил через газету «Демократ», что намерен добиться исполнения ранее принятого указа, которым долгое время пренебрегали, – о запрете размещать на улицах и тротуарах рекламно-информационные щиты, мачты, палатки, торговые прилавки и т. п. Однако большинство нарушителей не обратили на это предупреждение никакого внимания, и вечером 18 июня Длинный Джон приказал отряду полицейских с телегами и повозками убрать с главных городских магистралей все имевшиеся там препятствия. Все собранное было сложено кучей около рыночного павильона на Стейт-стрит под охраной полиции. На следующее утро владельцы конфискованного имущества узнали из того же «Демократа», что могут получить свое имущество, только заплатив штраф.
   На протяжении лета 1857 года Вентворт несколько раз предупреждал картежников, что закроет их притоны, однако печальный опыт уличных торговцев тех ничему не научил. И 17 июля полицейские, возглавляемые самим мэром, нагрянули в одно из таких мест на Рэндольф-стрит, принадлежавшее некоему Дэйву Барроу – это был один из самых крупных игорных залов в городе, – и арестовали восемнадцать человек. Мэр проследил, чтобы каждый из них был зарегистрирован и помещен в камеру, после чего объявил, что если бизнесмен, занимающийся предпринимательством с разрешения муниципалитета, попытается вступиться за арестованных нарушителей, то его лицензия тут же будет отозвана. Тем самым Вентворт решительно предостерегал владельцев салунов от помощи картежникам, и всю ночь шулера просидели в кутузке. А когда на следующее утро, заплатив положенный штраф, они вернулись в знакомый салун, то обнаружили там голые стены – полиция вынесла оттуда все, что можно было вынести. Хозяин салуна, Барроу, так и не решился восстановить свой игорный зал, его примеру последовали многие держатели игорных притонов, поскольку Длинный Джон жестко заявил, что в следующий раз не станет никого арестовывать, а просто изымет всю мебель и соответствующее оборудование.