В журналистских кругах методы Стори в управлении своим персоналом считались весьма необычными. Его репортерам никогда не указывалось, что и как писать, а при подготовке статей им разрешалось свободно использовать жаргон. Еще в 1876 году в «Таймс» слово «рэкет» уже использовалось в современном значении – 24 октября того же года газета Стори сообщила: «воры свободно ходят по нашим улицам днем, обдумывая планы рэкета». 3 ноября 1877 года скандальный редактор предвосхитил современных авторов колонок сплетен, вставив в историю о свадьбе словечко «охомутать». Типичный заголовок Стори появился в «Таймс» 10 сентября 1872 года, когда Кристофер Рафферти, известный бандит, был признан виновным в убийстве полицейского Патрика О'Мира:
Самыми известными игроками Игорного Ряда и квартала Волосатых Бандитов были Джордж Трассел, Кэп Хайман, Джон Браун, Эвандер Робинс, Гейб Фостер и Бен Бениш, Джер Данн, который исчез после убийства боксера Джима Элиота; Джеймс Уотсон, по прозвищу Сэр Джеймс, застреленный специалистом по фараону Расселом Белая Сосна; Джон Саттон, которого впоследствии убили в салуне на Кларк-стрит; Дейв Стенли, о котором в «Трибюн» писали, что он головорез, грабитель и человек, имеющий чутье на все, что приносит деньги, профессиональный вор и сутенер и что игорная жилка была лучшей чертой его дьявольского характера; и, наконец, Теодор Кэмерон, чьи два дома были известны своим «птичьим ужином» и вином, бесплатными для проигравших. Кэмерон сделал миллион долларов за восемь лет, но, когда он покинул город в 1876 году, у него оставалось лишь пятьсот. Фрэнк Конелли был хозяином «Сента», лучше всех оборудованного игорного дома восточнее Нью-Йорка.
Посмешищем Игорного Ряда и квартала Волосатых Бандитов были владельцы игорного дома братья Хэнкинс, Эл и Джордж, которые не следили за модой и были очень суеверны даже для игроков. Каждое утро они сжигали старый башмак, чтобы им сопутствовала удача, и клали щепотку соли и перца на места, где сидели игроки, чтобы тем не везло в игре. Когда игра была в разгаре, один или оба брата суетились над столами с шейкером, готовые посыпать соль и перец на любого простака, которому начинало везти. Иногда какой-нибудь игрок возмущался таким вниманием, и тогда его вышвыривали вон, но в общем считалось, что хозяин дома имеет право использовать любые колдовские чары, которые считает эффективными. Может быть, и благодаря своему колдовству Эл и Джордж Хэнкинсы преуспевали в Чикаго более тридцати лет; на протяжении почти что года в 80-х годах XIX века их заведения на Кларк-стрит приносили чистую прибыль по 1400 долларов в день. Но в конце концов они остались ни с чем. К тому моменту, когда спящего на раскладушке Эла задушили, он был болен и беден, а Джордж тоже практически был нищим, когда умер в 1912 году в Гэри, штат Индиана.
Самым крупным из чикагских «больших игроков» времен войны был Джордж Трассел, которого жулик-современник назвал «хитрым янки из Вермонта», но говорили, что он родился в округе Кук. Так или иначе, Трассел впервые появился в Чикаго в конце 1850-х годов в качестве бухгалтера в маклерской конторе. Позже он работал в банке, но его уволили за игру в фараон, и в 1860 году в возрасте двадцати семи лет он стал подставным игроком в небольшом доме, специализировавшемся на игре в фараон. В начале 1861 года он открыл свой собственный игорный дом, а через год имел долю уже в полдюжине таких заведений, совместно со Старым Биллом Леонардом, Отисом Рэндаллом и Джимом Джадом. В конце 1862 года, однако, Трассел ушел из синдиката и ограничил свою деятельность двумя домами – одним на Рэндольф-стрит, а другим – на Дирборн-стрит. В течение следующих четырех лет Трассел был на пике влиятельности: он «щедро кормил услужливую полицию», и, когда не мог предотвратить открытие нового игорного дома, владелец его сразу же становился объектом губительных полицейских рейдов.
Трассел был кумиром молодых чикагских воров, и даже сейчас считают, что он был необыкновенно симпатичным малым, «высоким, прямым как стрела, и мог бы послужить моделью одного из офицеров конницы Ремингтона, сражавшейся с индейцами». Будучи трезвым, Трассел был достаточно мил и молчалив; выпив же, он становился разговорчивым, задиристым и драчливым. Особую неприязнь у него вызывал Кэп Хайман, «невыносимый эгоист, возбужденный, эмоциональный чертик из табакерки» со вспыльчивым характером. Он представлялся английским евреем, потомком богатой южной семьи и сыном восточного купца. Подвыпив, Хайман начинал стрельбу в городе, из-за чего в «Трибюн» появилась статья о том, что «практика палить по людям из-за пустяка становится широко распространенной».
Когда Хайман и Трассел напивались одновременно, они непременно начинали бегать друг за другом с пистолетами, и обитатели квартала Волосатых Бандитов делали ставки, кто же кого из них убьет первым. Несколько раз наши герои палили друг в друга, но, поскольку стрелками они были плохими, их стрельба вредила только зеркалам в баре и уличным вывескам. Полиция не трогала их, пока они не выходили за пределы квартала Волосатых Бандитов, но Хайман постоянно нарушал порядок и за пределами этого квартала, его арестовывали и налагали штраф в несколько долларов, которые он вычитал из платы полиции за покровительство. Один такой случай произошел в 1862 году, когда Хайман, будучи пьяным, открыл стрельбу в вестибюле «Тремонт-Хаус» и не давал никому ни войти в отель, ни выйти из него целый час. Но когда появился капитан полиции Джек Нельсон, Хайман сразу же убрал свой револьвер и сдался.
– Джек слишком быстро стреляет, – объяснял позже бандит.
Для крупного бандита того времени было в порядке вещей иметь в любовницах хозяйку борделя, которые именовались «заведениями», и демонстрировать наличие собственной проститутки, наряженной в драгоценности и дорогую одежду, как очевидное свидетельство своего богатства и успеха. Любовницей Трассела была Мэри Коссгрифф, которую называли Ирландская Молли и Молли Трассел; она всегда утверждала, что была замужем за вором-симпатягой, но ни разу никому не показала свидетельства о браке. Она приехала в Чикаго в 1854 году из Колумбии и была горничной в «Америкэн-Хаус» несколько лет, пока некоему мужчине не удалось совратить ее. Почти сразу же после этого она попала в бордель, в те дни это было закономерным и неизбежным следствием одного-единственного неверно сделанного шага. В начале 1864 года Трассел сделал ее хозяйкой «заведения» на Четвертой авеню, впоследствии – на Таможенной площади.
Больше двух лет Трассел и его Молли были счастливой и верной парой; он брал ее на ежедневные прогулки в своей карете, появлялся с ней в театре и на скачках, расточал на нее деньги и вел себя как внимательный и щедрый любовник. Но летом 1866 года он стал совладельцем знаменитого рысака Декстера, и с того момента его интерес к Молли стал угасать; гангстер стал проводить больше времени с лошадьми и все меньше и меньше времени уделял любовнице. Как и у большинства женщин ее класса, натура Молли состояла наполовину из детской привязанности, а наполовину – из безрассудной ревности. Она нежно любила своего бандита, но была в бешенстве, что он отверг ее, особенно когда ее друзья начали насмехаться над ней из-за того, что она осталась на вторых ролях, уступив первенство лошадям. Они ссорились жестоко и часто. Кульминация их отношений наступила 4 сентября 1866 года. Трассел пообещал взять ее на открытие осеннего сезона в чикагский Драйвинг-парк, а затем – возглавить званый ужин в ее «заведении», но не исполнил ни одного обещания, и в десять часов вечера Молли направилась в квартал Волосатых Бандитов, чтобы найти Трассела там. Он пил в баре в салуне Сенека Райта на Рэндольф-стрит, когда она вошла, наряженная, как потом написала «Трибюн», «в роскошном муаровом платье с легкой шалью; казалось, что она только что пришла с вечеринки». Но под шалью Молли дрожащей рукой сжимала револьвер, и, когда Трассел сердито приказал ей отправляться домой, она ткнула дулом пистолета ему в бок и спустила курок. Молли выстрелила в него, пока он бежал к выходу, и еще раз – когда он пытался скрыться в конюшне. Третьим выстрелом она его убила и бросилась на тело, крича:
– О, мой Джордж! Мой Джордж! Он мертв!
В декабре 1866 года Молли предстала перед судом, ее обвинили в непреднамеренном убийстве и осудили на год в Джолье, но губернатор Ричард Джей Оглесби успел помиловать ее еще до того, как она попала в тюрьму. Молли вернулась в бордель и была широко известна в квартале красных фонарей еще на протяжении пятнадцати лет. Насколько можно судить по имеющимся данным, она не претендовала на имущество Трассела, которое составляло приблизительно семьдесят пять тысяч долларов; отказ от всех прав на имущество и способствовал ее помилованию. Трассел оставил 31 563,58 доллара наличными и почти столько же в виде долговых расписок игроков, которые так и не были никому никогда предъявлены. Кроме двух игорных домов, ему принадлежало несколько земельных участков, два из которых находились на Стейт-стрит возле Монро-стрит. Его долю Декстера продал его судебный исполнитель за десять тысяч долларов. В личную собственность Трассела, за которую на аукционе было выручено восемь тысяч долларов, входили пять золотых часов, проданных за тысячу четыреста сорок пять долларов, две бриллиантовые булавки стоимостью тысяча семьсот долларов, один револьвер, одноствольный пистолет, пять шляп и двенадцать пар «кашемировых панталон».
Любовницей Кэпа Хаймана была не кто иная, как Добрая Энни Стаффорд, когда-то терроризировавшая Пески, которая позже поднялась и теперь, благодаря щедрости своего любовника, стала хозяйкой блестящего заведения на севере Уэллс-стрит, в доме № 155. Она была дамой в теле, и ее показывали приезжим, как самую толстую мадам во всем городе. Видя, как трагически закончился гражданский брак ее подруги Молли Трассел, Добрая Энни начала вести беседы в пользу надежности и святости брака, но Кэп Хайман только смеялся и трепал ее за все несколько подбородков, напоминая, что он не относится к тем мужчинам, которые вступают в брак. Изменил он свое мнение только 23 сентября 1866 года, когда Добрая Энни, вооружившись длинным кожаным кнутом, ворвалась в его игорный дом на Рэндольф-стрит, 81, стащила его с дивана, на котором он дремал, спустила вниз по лестнице и гнала его по улице, хлеща кнутом по ногам на каждом прыжке. Спустя несколько недель Кэп Хайман и Добрая Энни сочетались браком, на их свадьбе были не только сливки криминального общества, но также и делегации из Сент-Луиса, Цинциннати, Нового Орлеана и Луисвилла.
На празднике в честь этого события Кэп Хайман объявил, что они с невестой сняли «Сансайд» – таверну, находившуюся там, где сейчас угол Норт-Кларк-стрит и Монро-авеню; тогда это был еще пригород, и таверну планировалось использовать в качестве хорошей придорожной гостиницы. На церемонию открытия пускали только приглашенных, и само действо было красочным. В числе почетных гостей был капитан Джек Нельсон и другие джентельмены, включая официальных лиц города и всего округа, высшие слои игорного бизнеса, молодые бизнесмены с криминальными наклонностями и репортеры из всех газет. Женскую часть общества составляли в основном хозяйки борделей, находившиеся с Доброй Энни в дружеских отношениях, и около тридцати проституток из ее собственного заведения. Несколько недель перед открытием мадам Стаффорд усердно обучала своих подопечных этикету, и они внимательно слушали ее инструкции, все, кроме одной молодой рыжей проститутки, которая утверждала, что не только вышла из хорошей семьи, но и прочла много книг, а потому прекрасно знает, как ведут себя настоящие леди. И доказала это на вечеринке: когда ей представляли джентльмена, она смотрела ему прямо в глаза и требовательно произносила: «Кто ваш любимый поэт? Мой – Байрон».
«ПЕРЕКРЫЛИ ЕМУ ВОЗДУХИз всех заголовков «Таймс» самый потрясающий, о котором до сих пор говорят журналисты, был напечатан 27 ноября 1875 года:
Наконец-то подходящая работа для Джека Кетча.
Веревка висельника вручается
Кристоферу Рафферти.
Теперь ему не будет ни отсрочки, не прощения,
ни нового рассмотрения дела.
И, во имя всего святого,
Не отменяйте приговора!
Жюри присяжных всего за двадцать минут
Определило вздернуть мерзавца!»
«ВОЗНЕСЛИСЬ К ИИСУСУЖулики с юга, а также местные специалисты в области карточного обмана преуспевали во время войны, по сравнению с другими бандитами, несмотря на то что, а может быть – и благодаря тому, что постоянно платили огромную сумму денег полиции за покровительство. Город был полон легкой добычи: офицеров армии и казначеев, солдат, вернувшихся с фронта с накопленными деньгами за несколько месяцев, людей, разбогатевших на военных контрактах, молодых людей, зарабатывающих больше денег, чем когда-либо раньше. А потому шулера содержали сотни игорных домов, от самых роскошных до лачуг, где единственным оборудованием были доска и сальная колода карт. Они располагались по всему городу, но самые большие и роскошные находились на Рэндольф-стрит между Кларк-и Стейт-стрит, в районе более известном, как «квартал Волосатых Бандитов»; и в Игорном Ряду – на Кларк-стрит от Рэндольф– до Монро-стрит, где игорные лавки располагались так тесно, что вытеснили все, кроме салунов и нескольких борделей. «Трибюн» называла Рэндольф– и Дирборн-стрит «воровским углом», а «Таймс» заявляла, что Кларк– и Рэндольф-стрит, как и Дирборн-стрит к югу от Мэдисон-стрит, «наводнены такими отвратительными бродягами, что порядочные люди избегают этих улиц из-за того, что они похожи на выгребную яму».
Четверо сенегальских мясников
Вчера были вознесены из
Скаффолда на небеса.
Двое из них, в Луизиане, умерли со сладкой
Уверенностью благочестивых людей.
А двое других, в Миссисипи,
Окончили свой век, убеждая людей
Остерегаться своих невесток».
Самыми известными игроками Игорного Ряда и квартала Волосатых Бандитов были Джордж Трассел, Кэп Хайман, Джон Браун, Эвандер Робинс, Гейб Фостер и Бен Бениш, Джер Данн, который исчез после убийства боксера Джима Элиота; Джеймс Уотсон, по прозвищу Сэр Джеймс, застреленный специалистом по фараону Расселом Белая Сосна; Джон Саттон, которого впоследствии убили в салуне на Кларк-стрит; Дейв Стенли, о котором в «Трибюн» писали, что он головорез, грабитель и человек, имеющий чутье на все, что приносит деньги, профессиональный вор и сутенер и что игорная жилка была лучшей чертой его дьявольского характера; и, наконец, Теодор Кэмерон, чьи два дома были известны своим «птичьим ужином» и вином, бесплатными для проигравших. Кэмерон сделал миллион долларов за восемь лет, но, когда он покинул город в 1876 году, у него оставалось лишь пятьсот. Фрэнк Конелли был хозяином «Сента», лучше всех оборудованного игорного дома восточнее Нью-Йорка.
Посмешищем Игорного Ряда и квартала Волосатых Бандитов были владельцы игорного дома братья Хэнкинс, Эл и Джордж, которые не следили за модой и были очень суеверны даже для игроков. Каждое утро они сжигали старый башмак, чтобы им сопутствовала удача, и клали щепотку соли и перца на места, где сидели игроки, чтобы тем не везло в игре. Когда игра была в разгаре, один или оба брата суетились над столами с шейкером, готовые посыпать соль и перец на любого простака, которому начинало везти. Иногда какой-нибудь игрок возмущался таким вниманием, и тогда его вышвыривали вон, но в общем считалось, что хозяин дома имеет право использовать любые колдовские чары, которые считает эффективными. Может быть, и благодаря своему колдовству Эл и Джордж Хэнкинсы преуспевали в Чикаго более тридцати лет; на протяжении почти что года в 80-х годах XIX века их заведения на Кларк-стрит приносили чистую прибыль по 1400 долларов в день. Но в конце концов они остались ни с чем. К тому моменту, когда спящего на раскладушке Эла задушили, он был болен и беден, а Джордж тоже практически был нищим, когда умер в 1912 году в Гэри, штат Индиана.
Самым крупным из чикагских «больших игроков» времен войны был Джордж Трассел, которого жулик-современник назвал «хитрым янки из Вермонта», но говорили, что он родился в округе Кук. Так или иначе, Трассел впервые появился в Чикаго в конце 1850-х годов в качестве бухгалтера в маклерской конторе. Позже он работал в банке, но его уволили за игру в фараон, и в 1860 году в возрасте двадцати семи лет он стал подставным игроком в небольшом доме, специализировавшемся на игре в фараон. В начале 1861 года он открыл свой собственный игорный дом, а через год имел долю уже в полдюжине таких заведений, совместно со Старым Биллом Леонардом, Отисом Рэндаллом и Джимом Джадом. В конце 1862 года, однако, Трассел ушел из синдиката и ограничил свою деятельность двумя домами – одним на Рэндольф-стрит, а другим – на Дирборн-стрит. В течение следующих четырех лет Трассел был на пике влиятельности: он «щедро кормил услужливую полицию», и, когда не мог предотвратить открытие нового игорного дома, владелец его сразу же становился объектом губительных полицейских рейдов.
Трассел был кумиром молодых чикагских воров, и даже сейчас считают, что он был необыкновенно симпатичным малым, «высоким, прямым как стрела, и мог бы послужить моделью одного из офицеров конницы Ремингтона, сражавшейся с индейцами». Будучи трезвым, Трассел был достаточно мил и молчалив; выпив же, он становился разговорчивым, задиристым и драчливым. Особую неприязнь у него вызывал Кэп Хайман, «невыносимый эгоист, возбужденный, эмоциональный чертик из табакерки» со вспыльчивым характером. Он представлялся английским евреем, потомком богатой южной семьи и сыном восточного купца. Подвыпив, Хайман начинал стрельбу в городе, из-за чего в «Трибюн» появилась статья о том, что «практика палить по людям из-за пустяка становится широко распространенной».
Когда Хайман и Трассел напивались одновременно, они непременно начинали бегать друг за другом с пистолетами, и обитатели квартала Волосатых Бандитов делали ставки, кто же кого из них убьет первым. Несколько раз наши герои палили друг в друга, но, поскольку стрелками они были плохими, их стрельба вредила только зеркалам в баре и уличным вывескам. Полиция не трогала их, пока они не выходили за пределы квартала Волосатых Бандитов, но Хайман постоянно нарушал порядок и за пределами этого квартала, его арестовывали и налагали штраф в несколько долларов, которые он вычитал из платы полиции за покровительство. Один такой случай произошел в 1862 году, когда Хайман, будучи пьяным, открыл стрельбу в вестибюле «Тремонт-Хаус» и не давал никому ни войти в отель, ни выйти из него целый час. Но когда появился капитан полиции Джек Нельсон, Хайман сразу же убрал свой револьвер и сдался.
– Джек слишком быстро стреляет, – объяснял позже бандит.
Для крупного бандита того времени было в порядке вещей иметь в любовницах хозяйку борделя, которые именовались «заведениями», и демонстрировать наличие собственной проститутки, наряженной в драгоценности и дорогую одежду, как очевидное свидетельство своего богатства и успеха. Любовницей Трассела была Мэри Коссгрифф, которую называли Ирландская Молли и Молли Трассел; она всегда утверждала, что была замужем за вором-симпатягой, но ни разу никому не показала свидетельства о браке. Она приехала в Чикаго в 1854 году из Колумбии и была горничной в «Америкэн-Хаус» несколько лет, пока некоему мужчине не удалось совратить ее. Почти сразу же после этого она попала в бордель, в те дни это было закономерным и неизбежным следствием одного-единственного неверно сделанного шага. В начале 1864 года Трассел сделал ее хозяйкой «заведения» на Четвертой авеню, впоследствии – на Таможенной площади.
Больше двух лет Трассел и его Молли были счастливой и верной парой; он брал ее на ежедневные прогулки в своей карете, появлялся с ней в театре и на скачках, расточал на нее деньги и вел себя как внимательный и щедрый любовник. Но летом 1866 года он стал совладельцем знаменитого рысака Декстера, и с того момента его интерес к Молли стал угасать; гангстер стал проводить больше времени с лошадьми и все меньше и меньше времени уделял любовнице. Как и у большинства женщин ее класса, натура Молли состояла наполовину из детской привязанности, а наполовину – из безрассудной ревности. Она нежно любила своего бандита, но была в бешенстве, что он отверг ее, особенно когда ее друзья начали насмехаться над ней из-за того, что она осталась на вторых ролях, уступив первенство лошадям. Они ссорились жестоко и часто. Кульминация их отношений наступила 4 сентября 1866 года. Трассел пообещал взять ее на открытие осеннего сезона в чикагский Драйвинг-парк, а затем – возглавить званый ужин в ее «заведении», но не исполнил ни одного обещания, и в десять часов вечера Молли направилась в квартал Волосатых Бандитов, чтобы найти Трассела там. Он пил в баре в салуне Сенека Райта на Рэндольф-стрит, когда она вошла, наряженная, как потом написала «Трибюн», «в роскошном муаровом платье с легкой шалью; казалось, что она только что пришла с вечеринки». Но под шалью Молли дрожащей рукой сжимала револьвер, и, когда Трассел сердито приказал ей отправляться домой, она ткнула дулом пистолета ему в бок и спустила курок. Молли выстрелила в него, пока он бежал к выходу, и еще раз – когда он пытался скрыться в конюшне. Третьим выстрелом она его убила и бросилась на тело, крича:
– О, мой Джордж! Мой Джордж! Он мертв!
В декабре 1866 года Молли предстала перед судом, ее обвинили в непреднамеренном убийстве и осудили на год в Джолье, но губернатор Ричард Джей Оглесби успел помиловать ее еще до того, как она попала в тюрьму. Молли вернулась в бордель и была широко известна в квартале красных фонарей еще на протяжении пятнадцати лет. Насколько можно судить по имеющимся данным, она не претендовала на имущество Трассела, которое составляло приблизительно семьдесят пять тысяч долларов; отказ от всех прав на имущество и способствовал ее помилованию. Трассел оставил 31 563,58 доллара наличными и почти столько же в виде долговых расписок игроков, которые так и не были никому никогда предъявлены. Кроме двух игорных домов, ему принадлежало несколько земельных участков, два из которых находились на Стейт-стрит возле Монро-стрит. Его долю Декстера продал его судебный исполнитель за десять тысяч долларов. В личную собственность Трассела, за которую на аукционе было выручено восемь тысяч долларов, входили пять золотых часов, проданных за тысячу четыреста сорок пять долларов, две бриллиантовые булавки стоимостью тысяча семьсот долларов, один револьвер, одноствольный пистолет, пять шляп и двенадцать пар «кашемировых панталон».
Любовницей Кэпа Хаймана была не кто иная, как Добрая Энни Стаффорд, когда-то терроризировавшая Пески, которая позже поднялась и теперь, благодаря щедрости своего любовника, стала хозяйкой блестящего заведения на севере Уэллс-стрит, в доме № 155. Она была дамой в теле, и ее показывали приезжим, как самую толстую мадам во всем городе. Видя, как трагически закончился гражданский брак ее подруги Молли Трассел, Добрая Энни начала вести беседы в пользу надежности и святости брака, но Кэп Хайман только смеялся и трепал ее за все несколько подбородков, напоминая, что он не относится к тем мужчинам, которые вступают в брак. Изменил он свое мнение только 23 сентября 1866 года, когда Добрая Энни, вооружившись длинным кожаным кнутом, ворвалась в его игорный дом на Рэндольф-стрит, 81, стащила его с дивана, на котором он дремал, спустила вниз по лестнице и гнала его по улице, хлеща кнутом по ногам на каждом прыжке. Спустя несколько недель Кэп Хайман и Добрая Энни сочетались браком, на их свадьбе были не только сливки криминального общества, но также и делегации из Сент-Луиса, Цинциннати, Нового Орлеана и Луисвилла.
На празднике в честь этого события Кэп Хайман объявил, что они с невестой сняли «Сансайд» – таверну, находившуюся там, где сейчас угол Норт-Кларк-стрит и Монро-авеню; тогда это был еще пригород, и таверну планировалось использовать в качестве хорошей придорожной гостиницы. На церемонию открытия пускали только приглашенных, и само действо было красочным. В числе почетных гостей был капитан Джек Нельсон и другие джентельмены, включая официальных лиц города и всего округа, высшие слои игорного бизнеса, молодые бизнесмены с криминальными наклонностями и репортеры из всех газет. Женскую часть общества составляли в основном хозяйки борделей, находившиеся с Доброй Энни в дружеских отношениях, и около тридцати проституток из ее собственного заведения. Несколько недель перед открытием мадам Стаффорд усердно обучала своих подопечных этикету, и они внимательно слушали ее инструкции, все, кроме одной молодой рыжей проститутки, которая утверждала, что не только вышла из хорошей семьи, но и прочла много книг, а потому прекрасно знает, как ведут себя настоящие леди. И доказала это на вечеринке: когда ей представляли джентльмена, она смотрела ему прямо в глаза и требовательно произносила: «Кто ваш любимый поэт? Мой – Байрон».
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента