Гэри Нэнси. Слишком много подозреваемых

   – Вот он – мой друг! Взгляните на него! – Адвокат, положив руку на плечо клиента, в нужный момент разбудил его и обратился к судье: – Билл Эвери испытал больше страданий, чем вы можете себе представить, ваша честь. Наша система уголовного преследования наказала его сверх всякой меры. Он уже стал изгоем в своей семье, в кругу своих соседей и бывших друзей, а также коллег по фирме «Митчелл и Эвери, советники по инвестициям». На него даже косятся прихожане церкви Святого Франциска, которая была для него вторым домом. Ему придется когда-нибудь объяснить своим детям, что с ним случилось, и просить у них прощения. Ему придется прожить остаток жизни с этим грузом на душе, с этим страшным чувством вины…
   Тянучка задрал свое крошечное, как у гнома, личико к потолку, призывая небеса вступиться за обвиняемого.
   – Я прошу вас, ваша честь, не усугублять в приговоре страданий моего подзащитного, уже и так жестоко наказанного за свои деяния.
   Взгляд Тянучки, такой же прилипчивый, как и его прозвище, с трудом отклеился от каменного лица судьи Фрэнка Коуэна, который что-то записал у себя в блокноте, а затем выжидающе посмотрел на Фрэнсис:
   – Я хотел бы выслушать теперь помощника окружного прокурора мисс Пратт.
   Фрэнсис поднялась с места, машинально застегивая на все пуговицы темно-зеленый габардиновый жакет. Она ощутила, что ткань слишком плотно обтянула спину и тут же расстегнула верхнюю пуговицу. Ей не хотелось чувствовать себя скованно перед судьей, о котором она почти ничего не знала, так как он был человеком новым, и ей еще не приходилось с ним сталкиваться в уголовном процессе.
   Долгое время он проработал в Нью-Йорке юрисконсультом влиятельных политических групп, а затем приобрел весьма внушительное поместье и дом на побережье в Уэст-Хемптоне и решил посвятить остаток дней своих служению закону в тихом графстве Суффолк. Ходили слухи, что судья Коуэн придерживается либеральных взглядов, хотя его на этот пост и выдвигали местные республиканцы. Если так, то Фрэнсис только и оставалось надеяться, что, проявляя снисходительность к обвиняемому в преступлениях, порожденных нищетой, отсутствием возможностей сделать карьеру, отчаянием и дурным воспитанием, – кражах, насилии в семье, наркомании, – он с меньшим сочувствием отнесется к довольно состоятельному субъекту, подзащитному Тянучки, которого на скамью подсудимых привела элементарная алчность.
   Однако Фрэнсис не исключала того, что Эвери вполне мог оказаться клиентом юридической фирмы, с которой Коуэн был связан в прошлом. По внешнему виду подсудимый именно принадлежал к тому кругу лиц, чья репутация, честность и благонадежность никак не могли быть поставлены под сомнение. Это был приличный, аккуратный мужчина с доходами выше среднего уровня и ни с какой стороны не походил на жулика. Руки он держал сложенными перед собой, словно они еще были скованы наручниками, которые бейлиф снял с него полчаса назад. Карие глаза Эвери покраснели, будто от пролитых слез, и глубоко запали. Дотоле пышущее здоровьем лицо осунулось. Выражение искренней печали и раскаяния в содеянном ясно читалось на нем.
   Время, проведенное за решеткой до суда, накладывало свой отпечаток на любого подсудимого, но в особенности заключение под стражу сказывалось на внешнем виде обвиняемых в служебных и финансовых преступлениях, так называемых «белых воротничков». Для них арест был как гром среди ясного неба. Они возмущались, что их берут под стражу, когда они вовсе не собирались никуда скрываться. Пройти через тюремное горнило без ущерба для здоровья и без потрясения всей нервной системы никому из них не удавалось.
   Обвиняемый не имел криминального прошлого, никогда не представал перед судом. Сумма, им украденная, была ничтожна по сравнению с типичными преступлениями в финансовой сфере. И подкупал он всем своим видом, в чем нельзя было не согласиться с его адвокатом. Но Эвери заслуживал тюрьмы, в этом Фрэнсис не сомневалась.
   Она должна напомнить суду о его жертвах, престарелых супругах, кстати, из того же церковного прихода, что и Эвери, доверивших ему все свои сбережения. Это все равно что опустить руку в кружку для пожертвований и вытащить оттуда полную горсть монет.
   Мэри Ли и Роджер Хортон на каждом заседании сидели в первом ряду, и, глядя на них, Фрэнсис не могла не вспомнить без содрогания о том, что «хороший парень» буквально выпотрошил стариков. Эти люди не в состоянии воспринять то, что с ними случилось, как «прискорбный эпизод, о котором следует скорее позабыть и жить дальше». Именно такое выражение употребил Тянучка в своей речи. Они испытали последствия этого «эпизода» тут же, немедленно, и всю оставшуюся жизнь будут страдать от него. Семидесятивосьмилетняя Мэри Ли собралась вернуться на работу в кондитерскую, месить там тесто за шесть долларов в час потому, что Уильям Говард Эвери-третий присвоил отложенные ею на старость деньги.
   Фрэнсис нервничала, но никак не хотела, чтобы Тянучка и судья догадались об этом. И ей удалось, как она сочла сама, побороть свои эмоции и начать речь спокойно и взвешенно:
   – Я не буду злоупотреблять вашим временем и терпением. Вы, ваша честь, председательствовали на всех судебных заседаниях и знакомы со всеми материалами и фактами, выслушали все доводы обеих сторон. Мистер Бендлетон настаивает на том, что его клиент уже достаточно наказан. Так ли это? Мистер Эвери вполне успешно занимался бизнесом и не нуждался в деньгах. Однако он использовал свои связи и влияние среди прихожан, чтобы вовлечь Мэри Ли и Роджера в тщательно спланированную им аферу. Эти люди трудились долгие годы и откладывали средства, чтобы обеспечить себе старость. Но мистер Эвери украл эти деньги. Они доверились ему, считая, что такой уважаемый человек будет, как обещал, действовать в их интересах, а он истратил их сбережения на свои прихоти. Трудно вообразить более отвратительный, подлый поступок, совершенный к тому же с хладнокровной расчетливостью и продиктованный лишь жадностью, желанием приумножить свое достояние за счет других. Какой бы стыд мистер Эвери ни испытывал сейчас за свои деяния, это не может сравниться с теми страданиями, на какие он обрек жертвы своего преступного обмана.
   Здесь Фрэнсис сделала паузу и обернулась, желая привлечь взгляд судьи к двум старикам, сидящим в зале.
   – По этой причине обвинение настаивает, чтобы подсудимый был приговорен к двум годам тюремного заключения и возврату пострадавшим от его аферы суммы в размере пятисот семнадцати тысяч трехсот восьмидесяти шести долларов.
   Бендлетон тотчас вскочил:
   – Ваша честь, мой клиент… Судья Коуэн оборвал его:
   – Сядьте, мистер Бендлетон! И ожидайте своей очереди. Затем он обратился к Фрэнсис:
   – Как вы предполагаете добиться возврата подсудимым этой суммы, если он будет пребывать в тюрьме?
   – Подсудимый владеет имуществом, включая яхту, купленную на деньги, украденные им у Хортонов, домом, где он проживает с семьей, а также, по моим сведениям, недвижимостью во Флориде.
   – Все имущество, включая квартиру во Флориде, описано и перешло в собственность банка в связи с банкротством моего клиента, – вмешался Тянучка с места, уже не вставая.
   Фрэнсис саркастически улыбнулась, довольная тем, что получила шанс уколоть своего противника.
   – Раз подсудимый в состоянии оплатить услуги столь рьяного и опытного защитника, то вряд ли он оказался совсем на мели. Суд должен обязать его возвратить присвоенные им средства. Для полной ликвидации долгов обвиняемого суд может отложить исполнение приговора на шесть месяцев, но прежде всего… – тут Фрэнсис указала кивком головы на Хортонов, – эти люди должны получить свои деньги обратно. Только при таком условии мистер Эвери может быть выпущен под залог и заняться улаживанием остальных своих долговых обязательств.
   Судья Коуэн несколько секунд хранил молчание. Фрэнсис колебалась, не зная, стоит ли ей продолжать речь или дать судье время подумать. Но он разрешил ее сомнения, наконец заговорив:
   – Мисс Пратт, хотя я понимаю вашу озабоченность и разделяю ваши чувства в отношении пострадавших, но этот суд – не та организация, которая взыскивает с подсудимых их долги. Хортоны имеют право подать гражданский иск, получить судебное решение и на его основании добиться ареста имущества ответчика, а также использовать любые другие предоставленные им законодательством возможности, чтобы вернуть свои деньги. Лично я настоятельно призываю их действовать именно так. А уголовный суд, я повторяю, подобными вещами не занимается.
   – Возвращение украденных денег было бы лишь частичной компенсацией за те трудности и страдания, через которые эти люди прошли. Ваша честь, пожалуйста, не обрекайте их на новые расходы и мучительную процедуру гражданского судопроизводства. В вашей власти включить требование о возвращении присвоенных средств в приговор, вынесенный вами.
   – Пусть это так, но есть границы, через которые я не собираюсь переступать. У мистера Эвери имеется семья. Кроме того, если все сказанное мистером Бендлетоном насчет финансового положения его клиента соответствует истине, то нельзя выжать кровь из камня.
   – Ваша честь…
   – Я выношу свое решение. Обвиняемый приговаривается к одному году условно и штрафу в размере десяти тысяч долларов. Мистер Бендлетон, я возлагаю на вас ответственность за уплату мистером Эвери вышеозначенной суммы до окончания завтрашнего рабочего дня.
   Прежде чем Фрэнсис успела открыть рот, чтобы выразить протест, судебный исполнитель провозгласил:
   – Всем встать!
   Судья Коуэн сошел с возвышения и удалился через заднюю дверь в свой кабинет.
   Год условно? Фрэнсис застыла, не в силах даже пошевелиться. Ни одного дня за решеткой. И даже без требования вернуть украденные деньги. Вот так все обернулось. Кража пятисот тысяч долларов обошлась Эвери в десять тысяч плюс гонорар Тянучке. Легко отделался. В мизерные десять тысяч были оценены труды следователей и обвинения, время, затраченное Фрэнсис и остальными участниками двухнедельного судебного процесса, включая присяжных, оплачиваемое из бюджета штата Нью-Йорк. Расходы на процесс во много раз превзошли смехотворный штраф, наложенный на обвиняемого судьей.
   Фрэнсис не решалась поглядеть в сторону Хортонов, но их глаза были устремлены на нее, вопрошающие, умоляющие объяснить, что же, в конце концов, произошло.
   Словно какой-то прозрачный купол опустился на Фрэнсис, но шарканье ног и невнятные разговоры среди покидающей зал публики проникали сквозь эту оболочку. Она слышала, как Эвери рассыпается в благодарностях Тянучке, а Тянучка в ответ на радостях настаивает на том, чтобы угостить клиента ленчем. Сисси Эвери с радостным возгласом бросилась на шею супруга. Младшие Эвери тоже лезли обнимать папочку, и все хором пели дифирамбы Тянучке за спасание отца семейства. Они сейчас могли с легкой душой отправиться к себе домой, отплыть на своей чудесной яхте куда глаза глядят, и наплевать им на весь остальной мир.
   – Мисс Пратт, – прозвучало где-то совсем рядом.
   Наступил момент, которого она так боялась. Роджер Хортон и его жена подошли к ней почти вплотную и ждали, что она им скажет. Оба они были одеты строго, почти официально. В этом была своя печальная ирония – жертвы проявляли больше уважения к Фемиде, чем ее служители. Седые волосы Мэри Ли были упрятаны под сетку, чтобы ни один волосок не выбился из прически, хотя голова ее слегка тряслась. В обтянутой перчаткой руке она сжимала бледно-голубой платочек, которым вытирала слезящиеся глаза. Роджер одной рукой поддерживал жену за талию, а другой опирался о барьер, отделяющий столы от мест для публики.
   – Скажите, что случилось? – обратился он к Фрэнсис.
   – Он вернет нам деньги? – тихо, стесняясь своего вопроса, произнесла Мэри Ли.
   Фрэнсис в ответ молча покачала головой.
   – Почему? Ведь присяжные признали его виновным. Фрэнсис глубоко вздохнула:
   – Да.
   Короткое слово было произнесено ею с таким трудом, словно ее рот был стянут клейкой лентой.
   – Присяжные согласились с тем, что мистер Эвери украл ваши деньги. Но, к сожалению, судья не захотел отправить его в тюрьму. Он даже не приказал Эвери вернуть вам деньги.
   Фрэнсис не могла прочитать на лицах Мэри Ли и Роджера, что они почувствовали после этих слов. То ли они не поняли смысла ею сказанного, то ли, как и она сама, пребывали в шоке от допущенной по отношению к ним несправедливости.
   – Судьи вправе решить, какое наказание определить обвиняемому. Мы уже говорили об этом еще до того, как начался процесс, если вы помните. Судья Коуэн, очевидно, счел штраф и условный годичный срок достаточным наказанием. Не могу скрывать – это возмутительное решение. Я думала, судя по тому, как развертывался процесс, что мы добьемся другого результата. Я, честно, не знаю, почему так получилось.
   – А что судья имел в виду, определяя условный срок? – поинтересовался Роджер Хортон, все еще, видимо, сохраняя некую веру в логику правосудия.
   – То, что если Эвери совершит новое правонарушение в течение определенного срока, то он отправится на год в тюрьму. Ему также предстоит докладывать о своем местонахождении наблюдающему за ним офицеру полиции, не общаться с известными мошенниками и самому не совершать новых афер. Можно считать, что он отделался поразительно легко.
   Фрэнсис обратила покаянный взгляд на Хортона, сознавая, что все ее усилия хоть как-то объяснить допущенную правосудием вопиющую несправедливость тщетны. Хортоны желали получить обратно свои деньги и хотели, чтобы мошенник был наказан. Они не добились ни того, ни другого, а Фрэнсис не могла уже ничем им помочь.
   – Судья Коуэн посоветовал вам возбудить гражданский иск против Эвери. Возможно, вам стоит предпринять что-либо в этом плане.
   – Но у нас нет средств, чтобы заплатить адвокату. Мы сейчас только и существуем на пособие по социальному страхованию и на те гроши, что я зарабатываю в кондитерской. Если бы Роджера так не мучил его артрит…
   – Вы можете найти юриста, который согласится представлять вас за процент от исковой суммы в случае выигрыша. Я могу порекомендовать несколько хороших адвокатов, специализирующихся по гражданскому судопроизводству. Уголовный приговор Эвери облегчит возбуждение гражданского дела против него. В этом я уверена…
   Отвращение к самой себе охватило Фрэнсис, пока она втолковывала это старикам. Предполагая даже, что приглашенный за условную плату адвокат выбьет из Эвери большую часть присвоенных им денег, в результате такой победы Хортоны лишатся трети от всей суммы, то есть свыше ста пятидесяти тысяч, что в пятнадцать раз больше штрафа, наложенного на Эвери.
   – А сколько эта процедура продлится? – спросил Роджер.
   – Не знаю.
   Фрэнсис не нашла в себе мужества признаться, что могут пройти годы, прежде чем супруги увидят в реальности хоть какие-то деньги. Даже если Хортонам повезет и их иск в суде будет удовлетворен в кратчайшие сроки, им придется еще биться за наложение ареста на имущество Эвери и форсировать его продажу. А сколько времени утечет впустую, если они увязнут в трясине апелляций! Про это болото даже подумать страшно, а предупреждать о нем стариков бессмысленно – они все равно мало что поймут в юридических хитросплетениях.
   – Мне очень жаль… искренне жаль. – Фрэнсис отвернулась, чтобы не видеть, как слезы наворачиваются на глаза ограбленных супругов. – Я постараюсь подыскать вам подходящего адвоката. Существует еще и некоторая возможность добиться каких-то денег от «Программы помощи жертвам насилия». Эта организация обычно помогает финансово только жертвам физического насилия, но я прощупаю почву, и, может быть, они сделают исключение для вас. Почему бы нам не побеседовать обо всем этом завтра?
   Чтобы успокоиться, она принялась собирать в папку разбросанные по столу свои бумаги.
   – К какому часу завтра вы что-либо узнаете?
   – Как можно раньше. Я позвоню вам домой. Обещаю. – Фрэнсис торопливо засунула оставшиеся бумаги в портфель и покинула чуть ли не бегом зал суда.
   Ей хотелось, чтобы в ее кабинет вела какая-нибудь потайная дверь и она смогла бы избежать встречи с коллегами, стремящимися выразить свое соболезнование по поводу кончины ее мачехи, а при удаче еще и выведать какие-либо подробности. Раннее появление в своем офисе окружного прокурора Малкольма Морриса дало ей возможность проникнуть в здание суда и в кабинет незамеченной, но к десяти утра словесная мельница перемолола все слухи, домыслы и скудные новости. Поэтому всеобщее любопытство под видом сочувствия обрушилось на Фрэнсис с удвоенной энергией.
   – Спасибо вам! Я ценю вашу поддержку, – бормотала она, проталкиваясь через заполненный коллегами холл.
   Завернув за угол, она быстрым шагом устремилась по узкому коридорчику к кабинету специального агента Роберта Берка.
   – Привет, Умник, – произнесла она, очутившись в тесной комнатушке без окон.
   Умник восседал за металлическим столиком, накрытым газетой. В одной руке он держал надкусанный пончик, в другой – бумажный стаканчик с дымящимся кофе. Изрядный запас обсыпанных сахарной пудрой пончиков располагался перед ним на обрывке вощеной бумаги.
   – Ты видел отчет судмедэксперта? – спросила Фрэнсис.
   – Проглядел.
   – И?
   Фрэнсис сбросила со стула на пол груду папок с документами и уселась лицом к лицу с Умником.
   – Хочешь? – Умник ткнул пальцем в пончик.
   – Нет, благодарю.
   Умник облизал кончики своих мясистых пальцев, затем водрузил на нос очки без оправы. Из верхнего ящика стола он достал листок и прочитал вслух текст, быстро скользя взглядом по строчкам и невнятно бормоча некоторые слова.
   – Женщина, белая, возраст – пятьдесят один год, рост – пять футов девять дюймов, вес – сто девятнадцать фунтов. Раны и ссадины отсутствуют. Никаких следов ушибов и иных травм. Вероятная причина смерти – острая сердечная недостаточность.
   Здесь он сделал паузу и продолжил уже громким, ясным голосом.
   – Токсикологический анализ показал наличие в организме приблизительно восьмисот миллиграммов декседрина и следы фенилзина. – Умник отвлекся от текста и добавил: – Это натолкнуло меня на некоторые размышления.
   Фрэнсис знала, что Умник обладает некоторыми познаниями в медицине, частично обретенными за годы работы в ФБР, частично благодаря тому, что его жена три десятка лет в должности старшей медсестры протрубила в отделении «Скорой помощи». Теперь следовало ждать, когда Умник изложит свои мысли на более понятном языке.
   – Декседрин – это амфетамин. Он продается без рецепта и в основном используется как средство для подавления аппетита. Он входит в состав большинства таблеток, которые люди глотают, чтобы похудеть.
   Клио всегда была худощавой. Она контролировала свой рацион, проявляя железную волю и жесткую дисциплину в том, что касалось физических упражнений.
   – Ей незачем было сгонять лишний вес таблетками, – подумала Фрэнсис и произнесла это, как оказалось, вслух. Умник тотчас встрепенулся:
   – Однако содержание этого снадобья в ее организме в десятки раз превышает дозу, обычно рекомендуемую для похудания.
   – А что еще за лекарства ты назвал?
   – Нардил – так именуется в продаже средство, содержащее фенилзин. Его выписывают пациентам в случае мозговых расстройств, от всяких фобий, для подавления страхов и ощущения паники, от всяческих глюков. Многим это идет на пользу. – Тут Умник усмехнулся: – В общем, от депрессии.
   – Какого рода депрессии? Близкой к сумасшествию?
   – К любой. Или бесишься в смирительной рубашке, или просто пялишься на что-то, что лежит перед собой, как я на этот соблазнительный пончик, и ни о чем больше не мечтаешь, как съесть его незамедлительно.
   Умник поддался соблазну и умял пончик.
   Фрэнсис все услышанное от Умника было внове. Как мало она знала о Клио, о ее тайных пристрастиях, о ее глюках.
   – Как мне поведал судмедэксперт, – продолжил Умник уже без всяких шуточек, – смесь этих двух лекарственных средств очень опасна. Их нельзя принимать вместе. В особенности с наркотиками и алкоголем, а хуже всего растворенными в красном вине. И некоторая пища тоже категорически противопоказана – например, сыр, маринады, мясо сурка, а дальше наш всезнайка-эксперт перечислил еще много такого, что мне на ум никогда не придет проглотить. Предположим, покойнице прописали такие таблетки в минимальной дозе для поддержания веса. Мы это выясним, пошастав по всем аптекам Саутгемптона. Их не так уж много. Но… Ведь Клио должны были предупредить, что фенилзин означает для нее смерть. В инструкциях, заложенных в каждую коробку, это упоминается, и любой врач, как и аптекарь, обязаны оповестить пациентку или покупательницу, что одновременный прием лекарств смертельно опасен.
   – Но, глядя на Клио, никогда не предположишь, что она принимает средства для уменьшения веса. И, значит, ее врачу было невдомек, что она вдруг возьмет и проглотит и то, и другое.
   – Возможно, – согласился Умник, но Фрэнсис сразу прочла на его лице, что подобную версию он отметает начисто.
   – Амфетамины в таком количестве уже могли убить ее, ускорив сердцебиение выше допустимого предела. А в сочетании с фенилзином – это верная смерть, словно пуля из «кольта», выпущенная в упор.
   Умник снял очки и взъерошил свои седые, остриженные ежиком волосы. Фрэнсис знала, что таким образом он «массирует» свои мозги и что за этим последует ошеломляющее собеседника умозаключение.
   – Отчет эксперта лишь предварительный, но… я уверен, что это убийство. Случайно принять такую дозу лекарств, смешав их, может только самоубийца, но этим вроде бы здесь не пахнет. А ты как считаешь?
   – Клио не из тех, кто уходит из жизни добровольно.
   – Кто знает, что творится у кого-то на уме? Но место и поза тела противоречат версии о самоубийстве. Абсолютно здоровая женщина, поиграв в теннис с утра пораньше, отправляется в туалет и там кончает с собой. И никакой прощальной записки… Нелепость.
   Фрэнсис кивнула в знак согласия. Клио не стала бы устраивать из своей смерти спектакль в духе «черного юмора».
   – Я посоветовал Малкольму возбудить дело об убийстве.
   – И он согласился?
   – А куда ему деться? В одиннадцать он встречается с прессой.
   Фрэнсис взглянула на часы. Заявление Малкольма как раз успеет к двенадцатичасовому выпуску новостей.
   – Он уже за кем-то закрепил дело?
   – Меня включили в команду как умную голову, а скорее как мальчика на побегушках. Прокурорскую роту возглавит Перри Когсуэлл.
   Фрэнсис откинулась на спинку стула, ощущая свое бессилие. Из всех тридцати с лишним помощников прокурора в ведомстве Малкольма Перри Когсуэлл был наиболее ей неприятен. Он поступил на работу на три года раньше ее и все это время, и позже, трепыхался, как лягушка в сметане, чтобы вылезти на край кувшина и сделать себе карьеру. И добился своего, забрал под себя сферу тяжких преступлений.
   В личных разговорах с Фрэнсис – а он когда-то пытался тянуть к ней свои лапки – Перри расписывал выгодность такой работы для государственного обвинителя, ибо его имя было всегда на слуху, и посмеивался над пристрастием Фрэнсис к «бумажным» жуликам.
   – Я тебя расстроил? Извини. – Умник был очень чуток, будто в него был встроен специальный аппарат для улавливания настроения собеседника. – Но будь уверена, все, что я узнаю, ты будешь знать немедленно.
   – Не сомневаюсь. – Она выдавила улыбку.
   Он был симпатичен ей, этот странный, противоречивый, но почему-то очень доброжелательный по отношению к ней мужчина, не имеющий, впрочем, никаких сексуальных поползновений. Он уволился из ФБР всего лишь год назад, как он сам говорил, из-за «усталости» и чтобы пожить в свое удовольствие рядом с любящей женой и прелестной внучкой. Умник был прагматиком. Он знал, что правительство его просто так не отпустит. Теперь он потихоньку помогал государству, а по дружбе иногда и Фрэнсис. Любую информацию он преподносил ей малыми порциями, тихо и с глазу на глаз.
   – Следственная бригада уже что-нибудь выяснила? – спросила Фрэнсис напрямую.
   Умник доел пончик, допил кофе, скомкал и кинул в мусорное ведро промасленную бумагу, тщательно вытер бумажной салфеткой жирные пальцы и сдул просыпавшуюся пудру со стола.
   – Не думаю. Они будут ждать официального доклада судмедэксперта. Можешь спокойно выспаться до завтрашнего утра.
   – А что у Малкольма на уме?
   – Трудно сказать. Он позвонил мне в субботу поздно вечером, и я доложил ему те крохи, что успел наскрести. Ничего нового для тебя. Вчера медэксперт послал ему копию этого доклада, а чуть позже я опять же по телефону посоветовал ему завести уголовное дело. С кем он разговаривал помимо меня, мне неизвестно.
   Вечерний разговор с Малкольмом был еще свеж в памяти Фрэнсис, но она решила не обсуждать его с Умником. По крайней мере не сейчас. Хотя ей не хотелось что-либо держать в секрете от своего хорошего приятеля, но последнее дело не могло не внести неких существенных изменений в их дотоле доверительные отношения.
   – Могу ли я получить распечатки всех свидетельских показаний?
   – Я знал, что ты это попросишь. – Умник протянул ей плотный желтый конверт, обернутый тонкой проволокой и с оттиском его личной печати. – Здесь все, что мы наскребли. Копии всех заявлений, собранных детективом Келли и его подручными, стенограммы допросов, доклад судмедэксперта и даже мои личные заметки за четвертое июля сего года.