Страница:
Доктор не дал Скруджу договорить:
– Шульц? Что-то знакомое… Шульц… Ах да! Это, кажется, наш служащий… Ну и что же – Шульц?
– Он проводил меня до дверей вашего кабинета и…
– И…
– И куда-то ушёл, – пробормотал Эшли.
– Ушёл… – как эхо в Гималаях, повторил доктор. – Значит, его сейчас нет. Но… – доктор сделал паузу для удобства слушавшего его Эшли, – тем не менее, нам необходимо отыскать вашего отца. А для этого сначала нужно найти Шульца… как вы его называете. Вы согласны со мной?
Эшли, которому не удалось до конца уяснить себе смысл рассуждений доктора, на всякий случай согласился.
Придя к консенсусу, собеседники уставились друг на друга, и наступила гробовая тишина. Казалось, вот-вот должна была родиться ещё какая-нибудь мысль. Какой-нибудь, может быть даже, силлогизм. И в этой ситуации Эшли чувствовал себя немного «не в своей (если память ему не изменяла) тарелке». Так это, кажется, называется. Ведь, строго говоря, теперь была его очередь думать, или что там делают в подобной ситуации.
И тут в дверях гостиной появился Шульц! Причём не один, а в сопровождении очаровательной мисс, одетой настолько легко, что Скруджу-младшему неодолимо захотелось… Впрочем, он вовремя отказался от своих намерений и просто уставился на то местечко в фигуре юной (нам известно только одно слово, подходящее здесь, но оно, увы, непечатно), которое было прикрыто, кокетства ради, какой-то невразумительной тряпочкой.
– Вы в курсе, док? У нас тут новый склеротик, – обратилось юное создание, на английском вроде бы, к доктору Океанопулосу и повело тяжёлыми, как уши слонихи, ресницами в направлении Эшли Скр. – мл.
И тут в душе этого самого Эшли что-то родилось. Повторяю: что-то родилось в душе Эшли Скруджа. Какое-то чувство. Такое новое и незнакомое, что первые три дня он просто не обращал на него внимания.
– Мы с Шульцем уложили старикана в постельку. Его зовут мистер (девица вытащила из-под набедренной повязки блокнотик и впилась в него влажным взглядом)… мистер Тимоти Сружд.
– Спружд, мисс Бусхалтер, Спружд, – добродушно поправил ассистентку доктор, наконец-то сообразивший, где он видел эту девицу. – Ну что ж, к счастью, всё уладилось само собой, – обратился он к Эшли.
Но тот только улыбался и был совершенно не в состоянии развивать тему, предложенную доктором.
– Ладно, – сказал Океанопулос, – пойду часок вздремну. Шульц, – он подозрительно посмотрел на беднягу, – передайте мисс Куххонен, что обед в шесть. Семь персон. Или восемь?.. Впрочем, посчитайте сами, в конце концов! Вы тоже приглашены, мистер Хрудж. А пока рекомендую вам пройти в кабинет мисс Бусхалтер и уточнить условия контракта.
Гостиная опустела, и только полковник Пепсодент, уставившись в мрачную бездну своего сознания, изредка принимался хохотать в тишине.
Schulz да Marja
Рождение любви
Обед на восемь извилин
Ночь нежна?
Нелегальный майор Баблов
– Шульц? Что-то знакомое… Шульц… Ах да! Это, кажется, наш служащий… Ну и что же – Шульц?
– Он проводил меня до дверей вашего кабинета и…
– И…
– И куда-то ушёл, – пробормотал Эшли.
– Ушёл… – как эхо в Гималаях, повторил доктор. – Значит, его сейчас нет. Но… – доктор сделал паузу для удобства слушавшего его Эшли, – тем не менее, нам необходимо отыскать вашего отца. А для этого сначала нужно найти Шульца… как вы его называете. Вы согласны со мной?
Эшли, которому не удалось до конца уяснить себе смысл рассуждений доктора, на всякий случай согласился.
Придя к консенсусу, собеседники уставились друг на друга, и наступила гробовая тишина. Казалось, вот-вот должна была родиться ещё какая-нибудь мысль. Какой-нибудь, может быть даже, силлогизм. И в этой ситуации Эшли чувствовал себя немного «не в своей (если память ему не изменяла) тарелке». Так это, кажется, называется. Ведь, строго говоря, теперь была его очередь думать, или что там делают в подобной ситуации.
И тут в дверях гостиной появился Шульц! Причём не один, а в сопровождении очаровательной мисс, одетой настолько легко, что Скруджу-младшему неодолимо захотелось… Впрочем, он вовремя отказался от своих намерений и просто уставился на то местечко в фигуре юной (нам известно только одно слово, подходящее здесь, но оно, увы, непечатно), которое было прикрыто, кокетства ради, какой-то невразумительной тряпочкой.
– Вы в курсе, док? У нас тут новый склеротик, – обратилось юное создание, на английском вроде бы, к доктору Океанопулосу и повело тяжёлыми, как уши слонихи, ресницами в направлении Эшли Скр. – мл.
И тут в душе этого самого Эшли что-то родилось. Повторяю: что-то родилось в душе Эшли Скруджа. Какое-то чувство. Такое новое и незнакомое, что первые три дня он просто не обращал на него внимания.
– Мы с Шульцем уложили старикана в постельку. Его зовут мистер (девица вытащила из-под набедренной повязки блокнотик и впилась в него влажным взглядом)… мистер Тимоти Сружд.
– Спружд, мисс Бусхалтер, Спружд, – добродушно поправил ассистентку доктор, наконец-то сообразивший, где он видел эту девицу. – Ну что ж, к счастью, всё уладилось само собой, – обратился он к Эшли.
Но тот только улыбался и был совершенно не в состоянии развивать тему, предложенную доктором.
– Ладно, – сказал Океанопулос, – пойду часок вздремну. Шульц, – он подозрительно посмотрел на беднягу, – передайте мисс Куххонен, что обед в шесть. Семь персон. Или восемь?.. Впрочем, посчитайте сами, в конце концов! Вы тоже приглашены, мистер Хрудж. А пока рекомендую вам пройти в кабинет мисс Бусхалтер и уточнить условия контракта.
Гостиная опустела, и только полковник Пепсодент, уставившись в мрачную бездну своего сознания, изредка принимался хохотать в тишине.
Schulz да Marja
На кухне Марья-Деесдемона Кукконен, финляндская девушка 58-ми лет, пыталась взять в толк, чего от неё хочет этот глупый немецкий боров Шулс. Тот же, верный своему долгу, посетил владения мисс Кукконен только лишь для того, чтобы совершить невозможное. А именно: втолковать кухарке, что к шести часам той надо приготовить обед на восемь персон.
За тридцать лет, проведенных безвылазно на родине английского языка, Марье-Деесдемоне так и не удалось выучить ни одного словечка из тех, что порой можно встретить в сочинениях господ Шекспира и Силлитоу. Марья объясняла для себя этот казус тем, что жуткая тарабарщина, которой тут пользовались в повседневной жизни, не имела ничего общего с прекрасной человеческой речью, к которой она привыкла в густых лесах родной губернии Кюми. Так что все попытки Шульца провести дискуссию на вербальном уровне закончились полным крахом.
На пороге отчаяния Шульц перешёл к наглядной агитации. После короткой, но изнурительной борьбы с кухаркой он завладел восемью тарелками и расставил их по периметру стола. Покидал вилки, ножи и ложки рядом с тарелками и, наконец, схватил кота, дремавшего в блюде с недоеденным ростбифом.
Дальнейшие действия бесноватого Шульца настолько поразили мисс Кукконен, что она даже забыла открыть рот. Немецкий дворецкий принялся таскать кота вокруг стола и тыкать его мордой в каждую тарелку. Поначалу толстое животное проявило даже некоторый интерес к этой игре, но вскоре пустота тарелок утомила кота. Он собрался было жалобно замяукать, когда обессиленный Шульц вдруг отпустил его. Не теряя времени, кот отправился в сторону ростбифа. Шульц же упал на табурет у стола и, вытирая пот со лба, закричал на Марью из Кюми:
– Ты понял, старый дурак, или нет?! Еда! Давай в шесть!
Тут Шульц, видимо, совсем потерял контроль над собой и ринулся к часам на стене. Негнущимся пальцем он тыкал в циферблат, пока стрелки не установились на шести. Видя, что Марья из Леса пристально наблюдает за его действиями, Шульц немного успокоился. Но вскоре сомнения вновь охватили его, и из последних сил он помчался в гостиную. Там он схватил со столика иллюстрированный календарь «Плейбоя» и ворвался с ним на кухню. Сунув под нос кухарке похабное издание, Шульц принялся тыкать пальцем в шестерку под изображением совершенно голой Мисс Июнь, исступленно вопя:
– Сегодня! Июнь! Давай в шесть! Убью!
Марья-Деесдемона Кукконен внимала Шульцу, закрыв глаза.
Сегодня перед сном она помолится за него такими словами: «Юмалла! Ауттаа хууллуа Шултсаа!»
За тридцать лет, проведенных безвылазно на родине английского языка, Марье-Деесдемоне так и не удалось выучить ни одного словечка из тех, что порой можно встретить в сочинениях господ Шекспира и Силлитоу. Марья объясняла для себя этот казус тем, что жуткая тарабарщина, которой тут пользовались в повседневной жизни, не имела ничего общего с прекрасной человеческой речью, к которой она привыкла в густых лесах родной губернии Кюми. Так что все попытки Шульца провести дискуссию на вербальном уровне закончились полным крахом.
На пороге отчаяния Шульц перешёл к наглядной агитации. После короткой, но изнурительной борьбы с кухаркой он завладел восемью тарелками и расставил их по периметру стола. Покидал вилки, ножи и ложки рядом с тарелками и, наконец, схватил кота, дремавшего в блюде с недоеденным ростбифом.
Дальнейшие действия бесноватого Шульца настолько поразили мисс Кукконен, что она даже забыла открыть рот. Немецкий дворецкий принялся таскать кота вокруг стола и тыкать его мордой в каждую тарелку. Поначалу толстое животное проявило даже некоторый интерес к этой игре, но вскоре пустота тарелок утомила кота. Он собрался было жалобно замяукать, когда обессиленный Шульц вдруг отпустил его. Не теряя времени, кот отправился в сторону ростбифа. Шульц же упал на табурет у стола и, вытирая пот со лба, закричал на Марью из Кюми:
– Ты понял, старый дурак, или нет?! Еда! Давай в шесть!
Тут Шульц, видимо, совсем потерял контроль над собой и ринулся к часам на стене. Негнущимся пальцем он тыкал в циферблат, пока стрелки не установились на шести. Видя, что Марья из Леса пристально наблюдает за его действиями, Шульц немного успокоился. Но вскоре сомнения вновь охватили его, и из последних сил он помчался в гостиную. Там он схватил со столика иллюстрированный календарь «Плейбоя» и ворвался с ним на кухню. Сунув под нос кухарке похабное издание, Шульц принялся тыкать пальцем в шестерку под изображением совершенно голой Мисс Июнь, исступленно вопя:
– Сегодня! Июнь! Давай в шесть! Убью!
Марья-Деесдемона Кукконен внимала Шульцу, закрыв глаза.
Сегодня перед сном она помолится за него такими словами: «Юмалла! Ауттаа хууллуа Шултсаа!»
Рождение любви
Скр. – младший вошёл вслед за мисс Бусхалтер в её кабинетик, сел в кресло у стола и принялся вожделеть ассистентку. Та, в свою очередь, начала искать текст договора между ним и заведением доктора Океанопулоса насчёт его, Скруджева, папаши. Фальшиво насвистывая что-то из Гэри Мура, Кларисса облазила все углы, полки и ящики в поисках окаянного документа, который, честно говоря, всё равно не имел никакой юридической силы из-за массы ошибок, допущенных ветреной Клариссой при его составлении. Помнится, Скрудж-отец выступал в договоре под женским именем Кэт Стивенс. А доктор Океанопулос вообще назывался там Хьюго-балбесом. Суть же документа заключалась в неопределённых обещаниях миссис Стивенс доставить партию свежего салата «где-то во вторник». В конце текста ни с того ни с сего упоминались противозачаточные пилюли «Мечта Дебютантки», якобы гарантировавшие «беззаботное осуществление половых актов». Судя по всему, работа над договором шла под аккомпанемент радиорекламы.
Эшли было абсолютно наплевать на договор, тем более о какой-то там спарже. Зато мисс Бусхалтер показала ему во время своих поисков множество интересных поз.
Наконец даже Клариссе стало ясно, что договор о шпинате утрачен навсегда. Она сообщила об этом Стивенсихе в лице Эшли Скруджа и собралась было всплакнуть. Но, к счастью, вовремя вспомнила предостережения своей подруги Клаудии Кроу насчет туши для ресниц «Несмываемая грёза», которой Кларисса пользовалась в настоящее время.
Клавка позвонила вчера и среди прочего рассказала такой ужас:
– Чуть не забыла рассказать тут такой ужас в пятницу или четверг неважно у нас новый завотдела я тебе говорила мудила ещё тот (Клаудия работала секретаршей вроде бы в одной брохерской фирме в Нью-Йорке, кажется) захожу к нему с бумагами а он говорит давайте-ка я вас на столе трахну мисс Кроу ни с того ни с сего гад такой ну ты меня знаешь надо сначала чувства проверить я ему предлагаю пойдем лучше в кино а он говорит я в темноте не могу оргазм видите ли не тот тогда я уходить собралась для понта он говорит ладно только чтоб никаких лифчиков и колготок у него мол времени в обрез большой бизнес заворачивает так что на скорую руку гаденыш такой представляешь ну ладно после работы попёрлись я дура такая намазалась этой тушью с обеда всех послала и красилась часа три лучше бы я этой крысе МакКензи его бумажки печатала про которые он уже две недели ноет а тут говорит мисс Кроу я буду вынужден потом как грохнется на пол как тот помнишь которого Харрисон Форд вырубил в этом как его тот так же трясся в кончульствиях потом его скорая помощь увезла куда-то так что я не поняла чего он собирался делать ну вот пошли мы с этим придурком забыла как фамилия в кино его чувства проверять а там про одну девчонку как она гангстера полюбила а ей за это кирпичом по голове попало от одного там из другой банды жалко так а парень её жив остался думаю отсидит свои девяносто девять и этого который с кирпичом за яйца подвесит как обещал короче я ревела весь фильм потом кино кончилось выходим в фойе тут он как заорёт и бежать я за ним всё-таки вместе пришли он в такси прыг сволочь такая и тут меня полиция арестовала кто-то позвонил что я кассу в кино граблю в участке один говорит снимите мисс Кроу свой чулок с головы всё равно он рваный я не поняла он меня к зеркалу подводит твою мать у меня вся рожа чёрная эти гады так ржали что один даже гамбургером подавился что-то в последнее время вокруг меня все стали на скорых разъезжать короче дерьмо это а не грёза ну ладно пока а то Портковский орёт что я по телефону много болтаю за счёт какой-то фирмы а за счёт нашей ну пока завтра позвоню…
«Молодец Клавка, что позвонила, – подумала мисс Бусхалтер. – Не буду плакать».
Потом они славно поболтали со Скруждом, и он даже не особенно руки распускал. Потом они попили чайку, и Эшли, как она называла его к тому времени, когда он вылил на неё почти всю свою чашку, пошёл простирнуть её новую юбку в туалет. А мисс Бусхалтер, милая Кларисса, принялась тыкать стройным пальчиком в отключённый ноутбук. Ибо решила покончить с пресловутым договором во что бы то ни стало.
Эшли было абсолютно наплевать на договор, тем более о какой-то там спарже. Зато мисс Бусхалтер показала ему во время своих поисков множество интересных поз.
Наконец даже Клариссе стало ясно, что договор о шпинате утрачен навсегда. Она сообщила об этом Стивенсихе в лице Эшли Скруджа и собралась было всплакнуть. Но, к счастью, вовремя вспомнила предостережения своей подруги Клаудии Кроу насчет туши для ресниц «Несмываемая грёза», которой Кларисса пользовалась в настоящее время.
Клавка позвонила вчера и среди прочего рассказала такой ужас:
– Чуть не забыла рассказать тут такой ужас в пятницу или четверг неважно у нас новый завотдела я тебе говорила мудила ещё тот (Клаудия работала секретаршей вроде бы в одной брохерской фирме в Нью-Йорке, кажется) захожу к нему с бумагами а он говорит давайте-ка я вас на столе трахну мисс Кроу ни с того ни с сего гад такой ну ты меня знаешь надо сначала чувства проверить я ему предлагаю пойдем лучше в кино а он говорит я в темноте не могу оргазм видите ли не тот тогда я уходить собралась для понта он говорит ладно только чтоб никаких лифчиков и колготок у него мол времени в обрез большой бизнес заворачивает так что на скорую руку гаденыш такой представляешь ну ладно после работы попёрлись я дура такая намазалась этой тушью с обеда всех послала и красилась часа три лучше бы я этой крысе МакКензи его бумажки печатала про которые он уже две недели ноет а тут говорит мисс Кроу я буду вынужден потом как грохнется на пол как тот помнишь которого Харрисон Форд вырубил в этом как его тот так же трясся в кончульствиях потом его скорая помощь увезла куда-то так что я не поняла чего он собирался делать ну вот пошли мы с этим придурком забыла как фамилия в кино его чувства проверять а там про одну девчонку как она гангстера полюбила а ей за это кирпичом по голове попало от одного там из другой банды жалко так а парень её жив остался думаю отсидит свои девяносто девять и этого который с кирпичом за яйца подвесит как обещал короче я ревела весь фильм потом кино кончилось выходим в фойе тут он как заорёт и бежать я за ним всё-таки вместе пришли он в такси прыг сволочь такая и тут меня полиция арестовала кто-то позвонил что я кассу в кино граблю в участке один говорит снимите мисс Кроу свой чулок с головы всё равно он рваный я не поняла он меня к зеркалу подводит твою мать у меня вся рожа чёрная эти гады так ржали что один даже гамбургером подавился что-то в последнее время вокруг меня все стали на скорых разъезжать короче дерьмо это а не грёза ну ладно пока а то Портковский орёт что я по телефону много болтаю за счёт какой-то фирмы а за счёт нашей ну пока завтра позвоню…
«Молодец Клавка, что позвонила, – подумала мисс Бусхалтер. – Не буду плакать».
Потом они славно поболтали со Скруждом, и он даже не особенно руки распускал. Потом они попили чайку, и Эшли, как она называла его к тому времени, когда он вылил на неё почти всю свою чашку, пошёл простирнуть её новую юбку в туалет. А мисс Бусхалтер, милая Кларисса, принялась тыкать стройным пальчиком в отключённый ноутбук. Ибо решила покончить с пресловутым договором во что бы то ни стало.
Обед на восемь извилин
Наконец раздался гонг на обед, и публика собралась в столовой. Присутствовали: доктор Океанопулос с букетом георгинов в петлице, мисс Бусхалтер в мокрой юбке наизнанку, миссис Уоплдопл с диадемой во лбу, полковник Пепсодент со своей саблей, мистер Кашлинс без каких бы то ни было признаков мысли на лице, Эшли Скрудж, о котором уже достаточно сказано, дремотный лорд Сопли и, наконец, леди Драгстор. С точки зрения доктора, совершенно обкуренная.
Океанопулос не поленился в нескольких словах представить присутствующим мистера Грунджа-старшего и его подающего надежды сына. Причем отнюдь не как династию водопроводчиков, чего, откровенно говоря, побаивался молодой Грундж. Точнее, Скрудж. Доктор же, не мудрствуя лукаво, просто-напросто забыл об утренней истории.
Новая жертва Океанопулосовой мании исцеления была встречена вялыми аплодисментами, переходящими в случае мистера Кашлинса в овацию. Но доктор в своём обычном мягком стиле прекратил это буйство, поинтересовавшись у Кашлинса, какого чёрта он лупит ножом по тарелке, которую не покупал. Оживление немного поутихло, и полковник поинтересовался у сидящей рядом леди Драгстор:
– Дадут нам сегодня пожрать или нет, как вы думаете?
– Лично я вам никогда бы не дала! – захохотала леди Драгстор, выпуская изо рта чудовищные клубы зелёного дыма.
– Дорогая Бесс, – дружески обратился доктор к Бесси Драгстор, в девичестве Крэк. – Мне кажется, сегодня вы переусердствовали со своей самокруткой.
Присутствующие обратили взгляды на леди Драгстор, которая, и правда, сегодня была похожа на пучок лежалой редиски.
– Все путём, док! – тепло улыбнулась вдова лорда Драгстора, будто бы заявлявшего на смертном одре, что несказанно рад открывшейся, наконец, возможности отправиться на тот свет. Разумеется, при условии, что Бесси остаётся на этом.
– Самокрутки самокрутками, доктор, – заявил полковник, – но зачем мы здесь, по-вашему, собрались?
– В самом деле, Шульц, поторопите нашу лесную девушку, – обратился доктор к дворецкому.
Не успели собравшиеся за столом обменяться и парой гадостей, как Шульц вернулся с сообщением:
– Обед будет готов часа через два, сэр. Судя по морковке. Есть что-то вроде пирожков с картофелем, но решать надо немедленно. Терпение кота, как говорится, небеспредельно.
– Возмутительно! – возмутился доктор и в поисках решения осмотрел стены. – Батюшки! – без всякого предупреждения закричал он словно персонаж Эдгара Аллана По и протянул руку (хорошенько заехав при этом Кашлинсу по носу) в направлении настенных часов.
Те показывали что-то вроде пяти.
– Шульц! – В голосе доктора послышались нотки, прекрасно знакомые всем его четырём бывшим жёнам. – Какого… – доктор попытался взять себя в руки, – чёрта вы лупите в гонг, когда попало?! Я вас спрашиваю?! Мистер Кашлинс, вас не затруднит перестать лягаться?
Ответить на такой замысловатый вопрос было чрезвычайно трудно, но Шульц блестяще вышел из положения, оставив вторую его часть на усмотрение Джереми Кашлинса.
– Позволю себе напомнить, сэр, что гонг в данный момент находится в ремонте у Мэтью Безрукинга в Даксборо. Для подачи сигналов я временно использую свою ракетницу времён греческой кампании. Признаться, я очень удивился, обнаружив всех вас в столовой, сэр.
– Но кто же в таком случае звонил? – задумчиво спросила мисс Бусхалтер, нежно поглаживаемая одним из Скруджей.
– Да погодите вы с вашими идиотскими вопросами! – посоветовал Бусхалтерше полковник и принялся за Шульца: – Помнится, летом сорок первого года при отступлении с Крита из канцелярии второго эскадрона 67-го Чеширского кота… то есть полка, чёрт возьми!.. пропала совершенно новая ракетница. Уж не её ли вы имеете в виду, а, Шуллер?
– Осмелюсь доложить, господин полковник, в упомянутое вами время я находился в Салониках. На Крит мы прибыли…
Но полковник не дал Шульцу закончить рапорт:
– Ага! Значит, вы были в Салониках, а ракетницу украли на Крите… Не кажется ли вам, господа, что здесь какая-то неувязка?
Полковник вовлекал в своё расследование штатских.
– Полковник! Сигнал был подан не из ракетницы, – сказал Кашлинс, рассеивая дым сражений, клубившийся в голове Пепсодента. – Но кто подал сигнал? И зачем?
Вопрос остался без ответа. Хотя не кто иной, как полковник Пепсодент мог бы внести полную и исчерпывающую ясность. Ведь это именно он подал сигнал к построению на обед, разумеется совсем того не желая. Более того, даже не подозревая об этом. Просто, вставая с кресла в гостиной в намерении прогуляться по парку, полковник слегка ударился головой о висевший на стене щит неведомого крестоносца. Вот этот-то звук, который можно было слышать в самых отдалённых уголках графства, и был принят всеми за гонг на обед. Самое удивительное, что полковник впоследствии утверждал, будто в столовую его привёл вовсе не гонг, который он слышал не вполне отчетливо, а естественное чувство голода.
Тем временем преследуемый котом Шульц на свой страх и риск притащил из кухни блюдо румяных, благоухающих пирожков. Ибо это были единственные пока плоды (как ни безграмотно это звучит) умелых конечностей Марьи-Деесдемоны Кукконен. И компания жадно закусила под увлекательный рассказ полковника Пепсодента о некоем лейтенанте Пайнэппле, либерализм которого в отношении подчинённых (особенно это касалось капрала Сандерсона, который до отступления с Крита имел обыкновение сидеть в канцелярии за вторым столом слева от входа с, надо вам сказать, довольно-таки наглой рожей) и привёл к утрате ценной ракетницы. В конце рассказа полковник всё-таки сунул ложку мёда в бочку дегтя, сообщив, что эта позорная история так и не достигла ушей сэра Уинстона Черчилля. Так что тот умер, слава Богу, в неведении.
В конце концов обед был подан и съеден без каких-либо происшествий, достойных упоминания. Хотя ближе к развязке произошёл-таки один забавный эпизод. За десертом мистер Скрудж-ст. по рассеянности подавился футляром от очков миссис Уоплдопл. Старушка неосторожно положила его рядом с тарелкой Скруджа-младшего, которую Скрудж-старший весь обед упорно принимал за свою.
Океанопулос не поленился в нескольких словах представить присутствующим мистера Грунджа-старшего и его подающего надежды сына. Причем отнюдь не как династию водопроводчиков, чего, откровенно говоря, побаивался молодой Грундж. Точнее, Скрудж. Доктор же, не мудрствуя лукаво, просто-напросто забыл об утренней истории.
Новая жертва Океанопулосовой мании исцеления была встречена вялыми аплодисментами, переходящими в случае мистера Кашлинса в овацию. Но доктор в своём обычном мягком стиле прекратил это буйство, поинтересовавшись у Кашлинса, какого чёрта он лупит ножом по тарелке, которую не покупал. Оживление немного поутихло, и полковник поинтересовался у сидящей рядом леди Драгстор:
– Дадут нам сегодня пожрать или нет, как вы думаете?
– Лично я вам никогда бы не дала! – захохотала леди Драгстор, выпуская изо рта чудовищные клубы зелёного дыма.
– Дорогая Бесс, – дружески обратился доктор к Бесси Драгстор, в девичестве Крэк. – Мне кажется, сегодня вы переусердствовали со своей самокруткой.
Присутствующие обратили взгляды на леди Драгстор, которая, и правда, сегодня была похожа на пучок лежалой редиски.
– Все путём, док! – тепло улыбнулась вдова лорда Драгстора, будто бы заявлявшего на смертном одре, что несказанно рад открывшейся, наконец, возможности отправиться на тот свет. Разумеется, при условии, что Бесси остаётся на этом.
– Самокрутки самокрутками, доктор, – заявил полковник, – но зачем мы здесь, по-вашему, собрались?
– В самом деле, Шульц, поторопите нашу лесную девушку, – обратился доктор к дворецкому.
Не успели собравшиеся за столом обменяться и парой гадостей, как Шульц вернулся с сообщением:
– Обед будет готов часа через два, сэр. Судя по морковке. Есть что-то вроде пирожков с картофелем, но решать надо немедленно. Терпение кота, как говорится, небеспредельно.
– Возмутительно! – возмутился доктор и в поисках решения осмотрел стены. – Батюшки! – без всякого предупреждения закричал он словно персонаж Эдгара Аллана По и протянул руку (хорошенько заехав при этом Кашлинсу по носу) в направлении настенных часов.
Те показывали что-то вроде пяти.
– Шульц! – В голосе доктора послышались нотки, прекрасно знакомые всем его четырём бывшим жёнам. – Какого… – доктор попытался взять себя в руки, – чёрта вы лупите в гонг, когда попало?! Я вас спрашиваю?! Мистер Кашлинс, вас не затруднит перестать лягаться?
Ответить на такой замысловатый вопрос было чрезвычайно трудно, но Шульц блестяще вышел из положения, оставив вторую его часть на усмотрение Джереми Кашлинса.
– Позволю себе напомнить, сэр, что гонг в данный момент находится в ремонте у Мэтью Безрукинга в Даксборо. Для подачи сигналов я временно использую свою ракетницу времён греческой кампании. Признаться, я очень удивился, обнаружив всех вас в столовой, сэр.
– Но кто же в таком случае звонил? – задумчиво спросила мисс Бусхалтер, нежно поглаживаемая одним из Скруджей.
– Да погодите вы с вашими идиотскими вопросами! – посоветовал Бусхалтерше полковник и принялся за Шульца: – Помнится, летом сорок первого года при отступлении с Крита из канцелярии второго эскадрона 67-го Чеширского кота… то есть полка, чёрт возьми!.. пропала совершенно новая ракетница. Уж не её ли вы имеете в виду, а, Шуллер?
– Осмелюсь доложить, господин полковник, в упомянутое вами время я находился в Салониках. На Крит мы прибыли…
Но полковник не дал Шульцу закончить рапорт:
– Ага! Значит, вы были в Салониках, а ракетницу украли на Крите… Не кажется ли вам, господа, что здесь какая-то неувязка?
Полковник вовлекал в своё расследование штатских.
– Полковник! Сигнал был подан не из ракетницы, – сказал Кашлинс, рассеивая дым сражений, клубившийся в голове Пепсодента. – Но кто подал сигнал? И зачем?
Вопрос остался без ответа. Хотя не кто иной, как полковник Пепсодент мог бы внести полную и исчерпывающую ясность. Ведь это именно он подал сигнал к построению на обед, разумеется совсем того не желая. Более того, даже не подозревая об этом. Просто, вставая с кресла в гостиной в намерении прогуляться по парку, полковник слегка ударился головой о висевший на стене щит неведомого крестоносца. Вот этот-то звук, который можно было слышать в самых отдалённых уголках графства, и был принят всеми за гонг на обед. Самое удивительное, что полковник впоследствии утверждал, будто в столовую его привёл вовсе не гонг, который он слышал не вполне отчетливо, а естественное чувство голода.
Тем временем преследуемый котом Шульц на свой страх и риск притащил из кухни блюдо румяных, благоухающих пирожков. Ибо это были единственные пока плоды (как ни безграмотно это звучит) умелых конечностей Марьи-Деесдемоны Кукконен. И компания жадно закусила под увлекательный рассказ полковника Пепсодента о некоем лейтенанте Пайнэппле, либерализм которого в отношении подчинённых (особенно это касалось капрала Сандерсона, который до отступления с Крита имел обыкновение сидеть в канцелярии за вторым столом слева от входа с, надо вам сказать, довольно-таки наглой рожей) и привёл к утрате ценной ракетницы. В конце рассказа полковник всё-таки сунул ложку мёда в бочку дегтя, сообщив, что эта позорная история так и не достигла ушей сэра Уинстона Черчилля. Так что тот умер, слава Богу, в неведении.
В конце концов обед был подан и съеден без каких-либо происшествий, достойных упоминания. Хотя ближе к развязке произошёл-таки один забавный эпизод. За десертом мистер Скрудж-ст. по рассеянности подавился футляром от очков миссис Уоплдопл. Старушка неосторожно положила его рядом с тарелкой Скруджа-младшего, которую Скрудж-старший весь обед упорно принимал за свою.
Ночь нежна?
А потом наступила ночь. Нежная, как роман Скотта Фицджеральда, которого никто здесь по разным причинам не читал, а миссис Уоплдопл так про него даже и не слыхала. И вообще она предпочитала музыку. Поэтому сейчас, в первом часу ночи, устроилась поуютнее в пыльном кресле у себя в комнате и врубила «Радио Один», столь высоко ценимое трудными британскими подростками. Под сатанинские завывания «Скид Роу», принимаемые за божественный ноктюрн Шопена, старушка обратилась мыслями к счастливым дням своего нортумберлендского детства. Те славные деньки, ничем не омрачённые, если не считать самоубийства отца, сумасшествия матери и утомительных запоев дяди Гарри, предстали перед глазами миссис Уоплдопл… в лице полковника Пепсодента. Тот примчался из соседней спальни («в пижаме, Боже! и с этой своей немыслимой саблей на боку!») и орал сейчас, что не потерпит Бетховена себе на ухо посреди ночи!
– Ну хорошо-хорошо, Реджинальд! – Она иногда называла полковника этим именем, хотя того звали просто Хэмфри Элиас Теодор Майкл. – Я сделаю потише, если вы настаиваете. – И она выключила радио. – Ну вот, теперь почти ничего не слышно, – грустно сказала самой себе миссис Уоплдопл, ибо полковник уже убежал.
Ворвавшись к себе в комнату, полковник Пепсодент рухнул на походную кровать под маскировочной сеткой и приказал себе немедленно заснуть назло всем представителям венской симфонической школы. Саблю он повесил в изголовье, чтобы, как всегда по утрам, как следует треснуться лбом о её помятые ножны. После минутного раздумья о незавидной участи Океанопулосовых клопов, которым Пепсодент решил дать завтра последний бой, он погрузился в типичный сон отставного полковника кавалерии Её Величества.
Доктор Хьюго Океанопулос спал как дитя. Под кроватью. Две кружки валерианового настоя сделали своё дело, и доктор освободился на эту ночь от леденящих душу кошмаров с полковником Пепсодентом и миссис Мари-Роз Уоплдопл в главных ролях. День завершился на редкость удачно: под вечер Эшли Скрудж уехал на станцию на тракторе некоего Франтишека Смрковского, местного фермера, так как «Бентли» на месте не оказалось. (Кстати, молодой Скрудж придерживался экстатической манеры вождения. Некоторые ещё называют её дебильной. Поэтому, когда мотор древнего «Джона Дира» взревел как сумасшедший, и Скрудж в дыму и пламени рванул с места, пан Франтишек закрыл глаза, опустил голову и начал тихо молиться на языке дедов и прадедов. И молился до тех пор, пока сердце не подсказало ему, что молодой Скрудж уже прибыл на станцию, а маневровому тепловозу удалось-таки увернуться от лихо тормозящего трактора.) Умудрённый жизненным опытом Шульц высказал предположение, что, судя по всему, «Бентли» угнал кто-то из деревенских сорванцов, и обещал прояснить этот вопрос завтра. А доктор на радостях показал класс и, расставаясь со Скруджем, назвал его Памблтоном. То есть не использовал ни одной буквы из настоящей фамилии Эшли!
Клариссе же в минуту расставания чертовски хотелось то ли плакать, то ли выпить, а может быть, даже прокатиться со Сруждом до Лондона. Но эти трактора такие тесные! В общем, Клариссе хотелось, но она сдержалась. Эшли пообещал присылать по ксероксу в день, и Кларисса печально улыбнулась ему в ответ. Потом, уже в тракторе, они обнялись. Страдания мисс Бусхалтер достигли апогея, когда «дорогой Эшли» ослабил объятия и усадил её на рычаг управления трактора… Даже сейчас, во сне, Кларисса содрогалась. Однако тут мы уже вторгаемся в малогабаритное пространство души очаровательной мисс Бусхалтер. Оставим же юное создание в его (как это ни странно) постельке и посмотрим, что поделывают остальные обитатели замка в преддверии трагедии, вот-вот готовой разыграться здесь.
Сэр Тимоти Скрудж, разумеется, спал. Совершенно очевидно, что факт этот не нуждается в каких-либо разъяснениях и комментариях. Поэтому ограничимся простой констатацией: Скрудж-старший спал.
Соседний Кашлинс, никогда не отличавшийся склонностью к авантюризму, тоже не смог придумать ничего лучшего в этот полночный час. Ему даже в голову не пришло почитать на ночь Шелли или заняться мастурбацией. К примеру. Заслуживает, однако, внимания поза, в которой его застиг сон. Описать её было бы под силу разве что мистеру Стивену Кингу, да и то лишь в минуту творческого озарения. Мы же и не берёмся. Отметим лишь, что привидение графа Крэншоу (бывшего хозяина замка), слонявшееся ночи напролёт по местам своих кровавых злодеяний, должно быть по гроб жизни благодарно судьбе за то, что она уберегла его от встречи со спящим Джереми Кашлинсом именно этой ночью. Один вид Кашлинсовой вставной челюсти, зажатой в скрюченной руке наподобие бумеранга, мог навсегда лишить несчастного «палача Бертрама» (так называли Крэншоу газеты семнадцатого века) дара речи. И кто бы тогда вместо него жутко завывал здесь тёмными ненастными ночами? Кто бы орал тогда в пустынных коридорах («Расплаты час настал! Иди сюда, скотина!»), я вас спрашиваю?!
По счастливому стечению обстоятельств, призрак неважно себя чувствовал в последнее время. Вызванный на прошлой неделе Океанопулосом однокурсник-патологоанатом Джилберт-Джонатан Пуз, виконт Уилбэрроу[2], заподозрил цирроз. К счастью, не очень запущенный. Тем не менее мнительный Крэншоу мизантропически засел в своём офисе в западном крыле замка и безвылазно торчал там ночи напролет, пренебрегая как своими прямыми обязанностями, так и приглашениями Хьюго Океанопулоса на кружечку портера.
Похоже, кончились весёлые ночки, когда доктор в обнимку с тенью Крэншоу поднимались по скрипучим лестницам на второй этаж замка, чтобы у дверей кого-нибудь из пациентов представить избранные сцены из репертуара «Кровавого Берти». (Особенно хорош был эпизод «Возмездия в Чулане» с последующим сожжением туркменского ковра.) Но нет худа без добра: в эту ночь «Кровавый Берти» избежал встречи с Джереми Р. Кашлинсом, которая неизвестно ещё чем могла закончиться.
Кто там у нас ещё остался из обитателей замка в эту ночь? А! Леди Драгстор, «стервоватая Бесс», как называл её покойный лорд Горацио во времена их медового месяца на Лазурном Берегу. Счастье, кстати говоря, продлилось всего два дня. До знаменитого «Адского Штурма», который и вызволил лорда Драгстора из лап новобрачной. Эта операция (известная также под названием «Битва в Ницце») до сих пор считается одной из самых грандиозных в истории французских частей специального назначения. Итак, леди Драгстор не спала в эту тревожную ночь. Лёжа на ковре с тяжеленной гаванской сигарой в зубах, она ждала звонка своего многолетнего поставщика марихуаны Али Забулддина Хошкуды. В этот поздний час Али Забулддин должен был объяснить леди Драгстор, зачем это он, скотина, мешает индийскую коноплю с козьим навозом, а потом ещё, сволочь такая, пытается всучить это месиво ей, внучке адмирала Файеруотера?! Звонка долго не было, и Бесси Драгстор, чтобы не терять времени даром, занялась приготовлением героинового отвара, рецепт которого получила вчера в письме от школьной подруги. Помешивая варево в котелке и пробуя насчёт соли, леди Драгстор услышала привычный звук падения кота в кастрюлю с черепаховым, на этот раз, супом. Потом всё снова успокоилось до поры до времени, т. е. до звонка вероломного Забулддина. Отборный костромской мат, понёсшийся в тишине ночи из комнаты леди Драгстор (в своё время Бесси проучилась два семестра в Университете Патриса Лумумбы, где и познакомилась с аспирантом Хошкуды), как ни странно, не разбудил никого из прислуги, располагавшейся в комнатах неподалёку.
Ибо Шульц, прочитавший, как всегда на сон грядущий, пару страниц из «Полевого устава рейхсвера», давно уже крепко спал согласно п. 19 «Обязанностей часового на посту». А неприступная девица Марья-Деесдемона Кукконен храпела на своём топчане так, что с вековых сосен в дремучих финляндских лесах валились еловые шишки.
– Ну хорошо-хорошо, Реджинальд! – Она иногда называла полковника этим именем, хотя того звали просто Хэмфри Элиас Теодор Майкл. – Я сделаю потише, если вы настаиваете. – И она выключила радио. – Ну вот, теперь почти ничего не слышно, – грустно сказала самой себе миссис Уоплдопл, ибо полковник уже убежал.
Ворвавшись к себе в комнату, полковник Пепсодент рухнул на походную кровать под маскировочной сеткой и приказал себе немедленно заснуть назло всем представителям венской симфонической школы. Саблю он повесил в изголовье, чтобы, как всегда по утрам, как следует треснуться лбом о её помятые ножны. После минутного раздумья о незавидной участи Океанопулосовых клопов, которым Пепсодент решил дать завтра последний бой, он погрузился в типичный сон отставного полковника кавалерии Её Величества.
Доктор Хьюго Океанопулос спал как дитя. Под кроватью. Две кружки валерианового настоя сделали своё дело, и доктор освободился на эту ночь от леденящих душу кошмаров с полковником Пепсодентом и миссис Мари-Роз Уоплдопл в главных ролях. День завершился на редкость удачно: под вечер Эшли Скрудж уехал на станцию на тракторе некоего Франтишека Смрковского, местного фермера, так как «Бентли» на месте не оказалось. (Кстати, молодой Скрудж придерживался экстатической манеры вождения. Некоторые ещё называют её дебильной. Поэтому, когда мотор древнего «Джона Дира» взревел как сумасшедший, и Скрудж в дыму и пламени рванул с места, пан Франтишек закрыл глаза, опустил голову и начал тихо молиться на языке дедов и прадедов. И молился до тех пор, пока сердце не подсказало ему, что молодой Скрудж уже прибыл на станцию, а маневровому тепловозу удалось-таки увернуться от лихо тормозящего трактора.) Умудрённый жизненным опытом Шульц высказал предположение, что, судя по всему, «Бентли» угнал кто-то из деревенских сорванцов, и обещал прояснить этот вопрос завтра. А доктор на радостях показал класс и, расставаясь со Скруджем, назвал его Памблтоном. То есть не использовал ни одной буквы из настоящей фамилии Эшли!
Клариссе же в минуту расставания чертовски хотелось то ли плакать, то ли выпить, а может быть, даже прокатиться со Сруждом до Лондона. Но эти трактора такие тесные! В общем, Клариссе хотелось, но она сдержалась. Эшли пообещал присылать по ксероксу в день, и Кларисса печально улыбнулась ему в ответ. Потом, уже в тракторе, они обнялись. Страдания мисс Бусхалтер достигли апогея, когда «дорогой Эшли» ослабил объятия и усадил её на рычаг управления трактора… Даже сейчас, во сне, Кларисса содрогалась. Однако тут мы уже вторгаемся в малогабаритное пространство души очаровательной мисс Бусхалтер. Оставим же юное создание в его (как это ни странно) постельке и посмотрим, что поделывают остальные обитатели замка в преддверии трагедии, вот-вот готовой разыграться здесь.
Сэр Тимоти Скрудж, разумеется, спал. Совершенно очевидно, что факт этот не нуждается в каких-либо разъяснениях и комментариях. Поэтому ограничимся простой констатацией: Скрудж-старший спал.
Соседний Кашлинс, никогда не отличавшийся склонностью к авантюризму, тоже не смог придумать ничего лучшего в этот полночный час. Ему даже в голову не пришло почитать на ночь Шелли или заняться мастурбацией. К примеру. Заслуживает, однако, внимания поза, в которой его застиг сон. Описать её было бы под силу разве что мистеру Стивену Кингу, да и то лишь в минуту творческого озарения. Мы же и не берёмся. Отметим лишь, что привидение графа Крэншоу (бывшего хозяина замка), слонявшееся ночи напролёт по местам своих кровавых злодеяний, должно быть по гроб жизни благодарно судьбе за то, что она уберегла его от встречи со спящим Джереми Кашлинсом именно этой ночью. Один вид Кашлинсовой вставной челюсти, зажатой в скрюченной руке наподобие бумеранга, мог навсегда лишить несчастного «палача Бертрама» (так называли Крэншоу газеты семнадцатого века) дара речи. И кто бы тогда вместо него жутко завывал здесь тёмными ненастными ночами? Кто бы орал тогда в пустынных коридорах («Расплаты час настал! Иди сюда, скотина!»), я вас спрашиваю?!
По счастливому стечению обстоятельств, призрак неважно себя чувствовал в последнее время. Вызванный на прошлой неделе Океанопулосом однокурсник-патологоанатом Джилберт-Джонатан Пуз, виконт Уилбэрроу[2], заподозрил цирроз. К счастью, не очень запущенный. Тем не менее мнительный Крэншоу мизантропически засел в своём офисе в западном крыле замка и безвылазно торчал там ночи напролет, пренебрегая как своими прямыми обязанностями, так и приглашениями Хьюго Океанопулоса на кружечку портера.
Похоже, кончились весёлые ночки, когда доктор в обнимку с тенью Крэншоу поднимались по скрипучим лестницам на второй этаж замка, чтобы у дверей кого-нибудь из пациентов представить избранные сцены из репертуара «Кровавого Берти». (Особенно хорош был эпизод «Возмездия в Чулане» с последующим сожжением туркменского ковра.) Но нет худа без добра: в эту ночь «Кровавый Берти» избежал встречи с Джереми Р. Кашлинсом, которая неизвестно ещё чем могла закончиться.
Кто там у нас ещё остался из обитателей замка в эту ночь? А! Леди Драгстор, «стервоватая Бесс», как называл её покойный лорд Горацио во времена их медового месяца на Лазурном Берегу. Счастье, кстати говоря, продлилось всего два дня. До знаменитого «Адского Штурма», который и вызволил лорда Драгстора из лап новобрачной. Эта операция (известная также под названием «Битва в Ницце») до сих пор считается одной из самых грандиозных в истории французских частей специального назначения. Итак, леди Драгстор не спала в эту тревожную ночь. Лёжа на ковре с тяжеленной гаванской сигарой в зубах, она ждала звонка своего многолетнего поставщика марихуаны Али Забулддина Хошкуды. В этот поздний час Али Забулддин должен был объяснить леди Драгстор, зачем это он, скотина, мешает индийскую коноплю с козьим навозом, а потом ещё, сволочь такая, пытается всучить это месиво ей, внучке адмирала Файеруотера?! Звонка долго не было, и Бесси Драгстор, чтобы не терять времени даром, занялась приготовлением героинового отвара, рецепт которого получила вчера в письме от школьной подруги. Помешивая варево в котелке и пробуя насчёт соли, леди Драгстор услышала привычный звук падения кота в кастрюлю с черепаховым, на этот раз, супом. Потом всё снова успокоилось до поры до времени, т. е. до звонка вероломного Забулддина. Отборный костромской мат, понёсшийся в тишине ночи из комнаты леди Драгстор (в своё время Бесси проучилась два семестра в Университете Патриса Лумумбы, где и познакомилась с аспирантом Хошкуды), как ни странно, не разбудил никого из прислуги, располагавшейся в комнатах неподалёку.
Ибо Шульц, прочитавший, как всегда на сон грядущий, пару страниц из «Полевого устава рейхсвера», давно уже крепко спал согласно п. 19 «Обязанностей часового на посту». А неприступная девица Марья-Деесдемона Кукконен храпела на своём топчане так, что с вековых сосен в дремучих финляндских лесах валились еловые шишки.
Нелегальный майор Баблов
Резидент ГРУ в Даксборо майор Саня Баблов сидел в гостиной своего дома (Претория-роуд, 234) и пытался сообразить, почему газета, лежащая перед ним на столе, напечатана по-английски и, главное, почему он понимает абсолютно всё, что там написано. С отвращением дочитав восторженный репортаж какого-то Джоша Сникерса о тренировке какого-то «Куинс Парк Рейнджерса», обошедшейся на этот раз без девочек, наркотиков и поножовщины, майор плеснул джина в гранёный стакан и на негнущихся ногах отправился в дальний путь. Разглядывая незнакомую (и от этого ещё более отвратительную) обстановку совершенно неизвестного ему дома, он мучительно пытался сообразить, куда забросила его нелегальная жизнь на этот раз.
Стакан уже был невыносимо пуст, и майор собирался в обратный путь, когда на глаза ему попалась большая фотография, на которой какой-то пузатый, небритый мужик то ли обнимал, то ли душил полногрудую улыбающуюся блондинку с фингалом, загримированным по всем правилам искусства make-up. Причём улыбка красавицы не сулила ни фотографу, ни вообще кому бы то ни было на свете ничего хорошего. Скорее, даже наоборот. Приглядевшись пристальнее, майор Баблов покрылся мелкими липкими капельками пота, среди которых тут же забегали отвратительные кривоногие мурашки. Постояв какое-то время в паралитической задумчивости, майор сделал шаг в сторону и всё-таки заглянул в пыльное зеркало на стене. И ужасное, ужасное подозрение, в котором он не осмеливался себе признаться (так что пока даже и не догадывался о нём), подтвердилось самым что ни на есть роковым образом – на фотографии был действительно он. И ещё какая-то тётка. Майор Баблов содрогнулся всем телом, и несколько молодых, неопытных мурашек свалилось на пол. Потом он закрыл глаза, подождал с полчасика и осторожно открыл. Но только один, как учил подполковник Замкомбатов на третьем курсе. Сюжет фотографии не изменился! Тогда он побежал куда глаза глядят к столу и трясущимися волосатыми руками налил себе из другой бутылки. К счастью, их там было не сосчитать.
Стакан уже был невыносимо пуст, и майор собирался в обратный путь, когда на глаза ему попалась большая фотография, на которой какой-то пузатый, небритый мужик то ли обнимал, то ли душил полногрудую улыбающуюся блондинку с фингалом, загримированным по всем правилам искусства make-up. Причём улыбка красавицы не сулила ни фотографу, ни вообще кому бы то ни было на свете ничего хорошего. Скорее, даже наоборот. Приглядевшись пристальнее, майор Баблов покрылся мелкими липкими капельками пота, среди которых тут же забегали отвратительные кривоногие мурашки. Постояв какое-то время в паралитической задумчивости, майор сделал шаг в сторону и всё-таки заглянул в пыльное зеркало на стене. И ужасное, ужасное подозрение, в котором он не осмеливался себе признаться (так что пока даже и не догадывался о нём), подтвердилось самым что ни на есть роковым образом – на фотографии был действительно он. И ещё какая-то тётка. Майор Баблов содрогнулся всем телом, и несколько молодых, неопытных мурашек свалилось на пол. Потом он закрыл глаза, подождал с полчасика и осторожно открыл. Но только один, как учил подполковник Замкомбатов на третьем курсе. Сюжет фотографии не изменился! Тогда он побежал куда глаза глядят к столу и трясущимися волосатыми руками налил себе из другой бутылки. К счастью, их там было не сосчитать.