Геродник Геннадий. Моя фронтовая лыжня

   Шлепает по грязи и наш будущий батальон. На мне кепка, глубоко охватывающая затылок. Такую кепку носил Маяковский. Истрепавшийся и сильно помятый могилевский костюм. Брюки заляпаны снизу грязью чуть ли не до колен. Полностью утопающие в грязи полуботинки с брезентовым верхом. Прямо-таки непостижимо, что они держатся до сих пор! А в руке неразлучный портфель, в котором я еще недавно носил ученические тетрадки и планы уроков.
   Ведет нас пожилой военкоматовский лейтенант. Сам он в навакшенных сапогах пробирается стороной, по узким тротуарам, а мы, как и положено строю, шпарим посреди улицы, так сказать, по стрежню грязевой реки.
   - Ну и городок! - ворчит шагающий впереди меня парень. - Вот уж действительно - дыра!
   - В этакой дыре не только заноешь, но и завоешь! - добавляет его сосед.
   - В Москве живут москвичи, в Туле - туляки, а этих захолустных провинциалов как назовешь? - острит мой сосед.
   Тут я должен извиниться перед ныне здравствующими "провинциалами" и за себя, и за моих однополчан, хотя делаю это с большим опозданием. Скорее всего, наши впечатления от вашего города были очень субъективны. Охотно верю, что в мирное время, вдобавок весной или ом, в недождливую пору, это место показалось бы нам даже симпатичным. Да если бы еще экскурсовод провел нас по улицам, познакомил с здешними достопримечательностями...
   Тот квартал, куда лейтенант привел невьянцев, не показался нам ни красивым, ни примечательным. Пустырь, группа нежилых домов. Некоторые с разбитыми окнами, без дверей. Похоже, предназначены на снос. И вокруг, и внутри копошатся сотни призывников. Здесь мы провели остальную часть дня. Нас кормили, водили в баню, пропускали через медкомиссию. Осмотр проходил в быстром темпе, отсевали очень редко.
   Разбили нас на батальоны, роты и взводы. Номеров у подразделений пока нет, их именуют по фамилиям временных командиров.
   - Рота Басаргина, выходи на построение!
   - Батальону Куварзина собраться у двухэтажного кирпичного дома без крыши!
   - Лейтенант Гарусов, веди своих молодцов в сороковой!
   - А ты, Чехонин, - в двести восьмидесятый!
   Так из невероятной человеческой толчеи, из хаотического скопления людей, напоминающего старинную ярмарку, постепенно выкристаллизовываются сцементированные воинской дисциплиной подразделения. Колонны - пока еще далеко не стройные, шагающие вразнобой, - одна за другой уходят по главной магистрали.
   Часто называемые цифры поначалу были для нас загадкой. Но постепенно выяснилось: это номера запасных лыжно-стрелковых полков.
   Большая часть невьянцев, в том числе и я, попали в батальон Чехонина. Опять выбрались на главный "проспект", опять месим грязь. Снова на посадку. Уже смеркается, в деревянных одноэтажных домиках зажигаются огни.
   Вот один домик выгодно выделяется среди неказистых соседей. Он окрашен в веселые тона, у него кружевные наличники. На подоконниках сквозь занавеси видны цветы. Из этого уютного домика вышел интеллигентного вида мужчина. Без шапки, в пижаме и тапочках. У его ног, радостно повизгивая, вертится собачонка. Мужчина неторопливо закрыл ставни, без особого интереса скользнул взглядом вдоль нашей колонны, затем позвал собачку и направился к калитке.
   Эта идиллическая картина вызвала у меня приступ тоски по утраченному домашнему уюту. В такие часы я обычно возвращался из школы. Тоже переодевался в пижаму, закрывал ставни. Приходила Ася, готовила ужин. Я рассказывал ей о школьных новостях, она мне - о больничных. После ужина я садился за письменный стол, проверял тетради, готовился к урокам. Затем располагался на кушетке, просматривал газеты, читал журналы, книги...
   Но это чувство сожаления о довоенном житье-бытье скоро уучилось. Его сменили раздумья о происходящем. И сегодняшний суматошный день, и непролазную грязь я принял как должное. Кончились мои мытарства по случайным, неустойчивым командам. Наконец-то я зачислен в настоящую воинскую часть!
   Прибыли в запасной
   Добрались мы до места назначения поздно ночью. Домики и бараки длинной узкой полосой вытянулись вдоль правого берега реки. Безлунная звездная ночь, кое-где тускло горят уличные фонари. В просветах между домами виднеется берег, заваленный бревнами, и темная полоса реки. Терпко пахнет смолой, свежим тесом и опавшими листьями.
   Тихо. Только кое-где лениво лают собаки, и, несмотря на ночное время, в отдалении взвизгивает циркулярная пила. Источник электроэнергии в поселке, видимо, очень слабый: при каждом рабочем ходе пилы уличные лампочки заметно тускнеют.
   Подошли к группе высоких дощатых бараков. После выяснилось, что это складские помещения для пиломатериалов. Запасной полк приспособил их под казармы.
   Наш комбат, по всему видно, уже имеет опыт устройства солдатского быта. В барак нас с ходу не пустил. Несмотря на поздний час, по его распоряжению, в ротах сделали перекличку, затем дали нам свободных полчаса. За это время мы ознакомились с прибрежными кустиками, помыли в реке обувь. Я отмывал не только полуботинки, но и брюки. Высохли они на мне в течение ночи.
   В барак заходим повзводно. Вверху тускло светится единственная лампочка, свеженастеленный пол покрыт слоем стружек. И на том спасибо! Каждый взвод располагается не где попало, а на определенном месте. Когда, более или менее разместились и умостились, комбат скомандавал:
   - Ложись потесней! Оставить проходы!
   Назначил комбат дежурный взвод и наконец объявил, вернее, скомандовал: "Отбой!"
   Впоследствии, когда наш солдатский быт полностью наладился, заботы о соблюдении повседневного режима перешли к ротным старшинам. Но на первых порах, в совершенно новом месте, комбат сам вникал в каждую мелочь. Да и не было еще у нас старшин.
   Итак, укладываемся спать. Разуваемся - это приказ комбата. В большинстве своем народ собрался опытный, бывалый, как организовать ночлег вдалеке от домашней постели, подсказывать не надо. Разбиваемся на пары, прижимаемся друг к другу спинами. Если нет возможности раздеться до белья, надо хотя бы снять пальто, плащ, ватник и верхнюю одежду использовать в качестве одеяла. Причем выгоднее накрываться не каждому в отдельности, а тоже по два.
   Моим напарником оказался сосед по строю, молодой татарин Муса Нургалиев. Его имя и фамилию я запомнил во время вечерней переклички. Ватник Мусы источает целую гамму запахов: дегтя, дыма, прелой ваты, человеческого и конского пота. Мой плащ, не считаясь с командой "отбой", безбожно шуршит при каждом нашем движении. Но эти мелочи не помешали мне почти мгновенно уснуть. Думаю, что и мой напарник в эту ночь не страдал от бессонницы.
   Казалось, только уснул и вдруг слышу громогласную команду: "По-о-дъем!" Прошло несколько минут, и опять: "Взять полотенца! Выходи на построение!" Только успели построиться: "Бе-го-ом ма-а-арш!"
   После гражданской вольницы такое начало дня вряд ли кому нравится. А мне оно особенно не по душе. Мои физиология и психика не любят крутых, мгновенных переходов от одного состояния к другому. На резкий скачок от сна к бодрствованию, тем более к кроссу по пересеченной местности, бурно реагирует сердце. Кажется, оно вот-вот выскочит из груди.
   Однако ничего не попишешь, надо привыкать. На то и армия. Когда на фронте скомандуют: "В атаку!" - там не будет времени на раскачку для "плавного перехода из одного состояния в другое". К тому же трудно не мне одному - вон как задыхаются бегущие рядом со мной здоровяки! А Муса Нургалиев даже отстал от меня.
   Прибежали к реке. Над водой стеся утренний туман. Умываемся, черпая воду пригоршнями. После утренней поверки завтракаем. Это наш первый в запасном полку завтрак. Кашу получаем в алюминиевые миски из стоящей под открытым небом походной солдатской кухни. Едим, сидя на штабелях бревен и досок, прислонившись к стене барака или к дереву, устроившись прямо на земле. Муса сидит на корточках; видимо, его эта поза нисколько не затрудняет.
   Постройки общего пользования, рассчитанные на две-три сотни сезонных рабочих, - барачного типа общежитие, столовая, клуб, баня, уборные, разумеется, ни в малейшей мере не могли удовворить потребностей запасного полка. Вот почему в первую неделю пребывания на новом месте мы в основном помогали стройбатовцам: плотничали и столярничали, работали лопатой и киркой.
   Строили разнообразного назначения бараки: под жилье, для учебных классов и клуба, кухни и столовой, интендантских складов и конюшен. Утепляли склады пиломатериалов, настилали полы, переделывали под казармы сушилки. Печники вмуровывали на кухне многоведерные чугунные котлы. Копошились кровельщики и электрики. Специальная команда пилила бревна. И циркулярными пилами, и вручную. В ход шли и доски, и брусья, и горбыли.
   В числе первоочередных новостроек оказались и строения специального назначения в районе "кустиков". До нас тут стояли кое-где скособочившиеся "скворечники", нацеленные на Полярную звезду и рассчитанные на раздумья в одиночку. Вместо них построили многоместные 00-сооружения.
   Вспомнились мне иронизирования антирелигиозных сатириков над тем местом библии, где подробно описывается, как и на каком удалении от жилья следует строить общественные уборные. Вслед за сатириками над подобными "божественными откровениями" вовсю смеялся и я. Однако в запасном я воочию убедился, что при большом скоплении людей проблема санузлов приобретает первостепенное значение и решать ее надо незамедлительно.
   Эта проблема, начиная с древнейших времен, всегда занимала правителей больших городов, полководцев. Ею не гнушались ни Александр Македонский, ни Юлий Цезарь, ни Петр Великий. Так что если из библии отсеять мистику и невежественные выдумки, то в числе наиболее ценных, реалистических сведений окажется и эта санитарная инструкция, адресованная древнеиудейским кочевым племенам.
   Впрочем, командиру 280-го майору Борейко при строительстве нашего городка нет никакой нужды руководствоваться библией или описаниями походов Александра Македонского. По всему видно, он имеет немалый опыт хозяйствования в частях Красной Армии.
   А третья рота 1-го батальона, в которой оказался я, получила особое задание. Нам поручено оборудовать военно-спортивный плац. Для этой цели используем расположенный на окраине поселка пустырь и примыкающий к нему выгон.
   Срезаем бугры и засыпаем колдобины. Ставим турники и бумы - горизонтальные брусья для упражнений в равновесии. Сооружаем из балок гигантские буквы "П" и к поперечинам подвешиваем канаты, шесты и кольца. Прислоняем наклонно длинные спортивные лестницы.
   На этом же плацу возводим полосу препятствий, состоящую из забора, трехметровой деревянной стены с окнами, полного профиля окопа, противотанкового рва, заграждений из обычной колючей проволоки и спирали Бруно... Оставили на плацу и ничем не занятую площадь - для строевой подготовки.
   Почему у пермяков соленые уши?
   В нашем запасном преимущественно уральцы - свердловчане, пермяки. Таких, как я, эвакуированных из западных или южных областей, единицы. Постепенно вживаюсь в непривычную для меня обстановку, вслушиваюсь в разговоры, привыкаю к своеобразному уральскому говору.
   Перекур. На бревне сидят свердловчанин и пермяк. Беседуют.
   Свердловчанин (в полушутливом тоне). Ты объясни мне толком, по какой причине про вас говорят: "Пермяк - соленые уши"? К примеру, украинцев хохлами прозывают. Так это всякому ясно почему: в старину запорожцы голову наголо брили и только на макушке чуб, хохол, оставляли.
   Пермяк (пренебрежительно махнув рукой). Э-эт, трепотня это, пустомельство. Бывает, и без всякой причины на веки вечные прозвище прилепят. Говорят: "Рязань косопузая". Так какой дурак поверит, будто и на самом деле у рязанцев пузо с перекосом? Уши у нас вполне нормальные. Не веришь? Так попробуй - лизни у меня за ухом. Вот спины у пермяков часто соленые бывают. Что правда, то правда. Потому что пермяки к трудной работе народ привычный, мы какую хошь работу робить можем.
   Свердловчанин (явно неудовворенный таким ответом). Мы, свердловчане, не меньше вашего робим, однако ни про наше пузо, ни про наши уши никаких особых прибауток не сложено. Слыхал я, будто вы уши и лицо от гнуса огуречным рассолом мажете. Может, от этого и пошло?
   Пермяк (с возмущением). Однако это уж совсем глупая напраслина. Давай-ка на себе попробуй - намажь морду и уши рассолом. Так гнус тебя облепит, как мухи дохлую ворону.
   Другой свердловчанин (сидящий на том же бревне). А по-моему, дело с пермяцкими ушами вполне ясное. Ведь Пермская губерния издавна славилась добычей каменной соли. Взять хотя бы Соликамск, Боровск, Березники, Усолье... Там кое-где и поныне стоят старые солеварни. Из солеварен соль грузили в вагонетки и привозили в сараи. Насыпали в рогожные кули. Из сараев по узкому дощатому настилу соленосы несли кули на горбу к баржам. Сквозь рогожу соль просыпалась на спины и шеи, затылки и уши. Волосы вылезали, кожа покрывалась волдырями и язвами. Выходит, каторжная работа на солеварнях просолила пермякам уши. Да так крепко просолила, что до сих пор отмыть не могут...
   "Робить" и "однако"... Без этих двух слов не может обойтись ни один коренной уралец. Первое из них понятно: работать, трудиться, делать, вкалывать, состоять на службе...
   "Мой старший брат Федор по броне оставлен. Он в Нижнем Тагиле машины робит".
   "Моя Антонина Матвеевна в детсадике робит".
   Понять функции в уральском лексиконе второго слова значительно сложнее. Иногда уральцы употребляют его и в общепринятом смысле. Но чаще всего используют "однако" на свой лад. Это слово, как будто совершенно не обязательное, даже лишнее, служит своеобразным трамплином. С "однако" уралец может и вступить в беседу, и начать отдельную фразу в уже текущем диалоге.
   "Однако ты, парень, здоров храпеть!"
   "Однако сегодня опять дождь зарядил..."
   Вокруг знакомятся друг с другом, рассказывают, кто откуда родом, каким военкоматом призван. Одни уральские города знаю, о них упоминается даже в школьных учебниках: Соликамск, Березники, Нижний Тагил, Краснокамск, Невьянск... Названия других городов и поселков вызывают какие-то смутные воспоминания, ассоциации. Скорее всего читал о них у Мамина-Сибиряка и Бажова, у Евгения Федорова в его "Каменном поясе".
   Старшина батальонного хозвзвода Комаров - из Висимо-Шайтанска... Висимо-Шайтанск? Уральской стариной, уральской глубинкой веет от этого названия! И как будто о чем-то важном напоминает оно... О чем же именно? Наконец вспоминаю: Висимо-Шайтанск - родина Мамина-Сибиряка.
   Гаренских - из Кыштыма, Воскобойников - из Шадринска. В этих городах жили и "робили" герои произведений Мамина-Сибиряка. Фунин, Жирнов, Рудометов - из Невьянска.
   В нашем батальоне несколько Пьянковых. Один из них живет рядом с Нижним Тагилом, в поселке Сан-Донато. А это что за географическая новость? Ведь звучит совсем не по-уральски. Каким образом это явно итальянское название забрело на Урал, помог мне разобраться сан-донатовец Пьянков.
   Династия горнозаводчиков Демидовых постепенно выродилась в космополитов, окончательно оторвалась от своей родины. Один из отпрысков рода - Анатолий Демидов - купил себе во Флоренции титул, стал князем Сан-Донато. Экзотическое название поселка сохранилось с тех времен, когда Демидовы уже обытальянились, но еще владели некоторыми уральскими рудниками и заводами.
   Муса и Гриша Итальянец
   Постепенно знакомлюсь с моими однополчанами. Начну с Нургалиева.
   Это мы с ним первые ночи спали на полу барака впритык спина к спине. Как математику мне прежде всего бросилось в глаза, что основу крепкой стати Мусы составляют две наиболее совершенные геометрические формы. Квадратная спина, квадратное лицо, квадратные ладони, а коротко остриженная голова - шар. Шар еще более правильный, чем наша планета Земля. Именно такими, как Муса, коренастыми, широкими в кости, круглоголовыми, - я представляю себе волжских грузчиков-татар, о которых во времена раннего Горького частенько писали русские прозаики.
   По характеру Муса добродушен и покладист. Но если уж выйдет из своего благодушно-уравновешенного состояния, тогда берегись.
   На третий день нашего пребывания в запасном я оказался свидетелем стычки между Мусой и озорным парнем Гришей Пьянковым. После обеда до начала работы у нас оставалось еще с полчаса. Муса растянулся на муравке и задремал. Проказник Гриша вздумал позабавиться: стал щекотать былинкой Мусе ухо.
   - Однако не надо... - сонно пробормотал Муса. Пьянков продолжает щекотать.
   - Однако брось! - уже не просительно, а требовательно сказал Муса, и в его голосе послышалась угроза. Но назойливый Пьянков опять лезет былинкой в ухо...
   Тут Муса вскочил, левой рукой приподнял Пьянкова за шиворот и правой надавал ему увесистых шлепков.
   - Ты чего это взъелся?! - испуганно моргая, заикливо проговорил Пьянков. Уж и пошутить нельзя...
   - Однако и я только мала-мала пошутил, - ответил Муса. - А ежели б взаправду поколотил, так тебя понесли бы в больницу, а меня отдали бы под суд. Так что не вздумай меня по-настоящему рассердить.
   Этот урок Пьянков крепко запомнил. Никогда больше не приставал к Мусе.
   Из нескольких Пьянковых, которые оказались в 1-м батальоне, в нашу третью роту попал тот самый Гриша Пьянков, которому Муса надавал пониже хлястика. Как уроженца поселка Сан-Донато его прозвали Гришей Итальянцем.
   Гриша невысокого роста, не особенно крепкого телосложения. Но и заморышем его никак не назовешь. В нашем батальоне щуплых и хилых нет.
   Поначалу Гриша Итальянец претендовал на роль ротного балагура, зачинщика смешных розыгрышей. Но попытка оказалась с негодными средствами. Василия Теркина из него не получилось. Чаще солдаты подшучивают над ним самим.
   У Гриши Итальянца хватает уязвимых мест. Во-первых, частенько всплывает вопрос - за какие такие достоинства предки Гриши получили столь примечательную фамилию? Во-вторых, поводом для всевозможных острот служит "итальянское" происхождение Пьянкова. То у него спрашивают, какой в этом году урожай апельсинов. То справляются о здоровье Муссолини. То сообщают Грише Итальянцу радостную весть: специально для 280-го прибыло несколько вагонов с макаронами.
   Чаще всего с Гришей Итальянцем бывает так: он смешит однополчан помимо своего желания - влипает то в одну забавную историю, то в другую.
   Двухэтажный Авенир
   Рослых детинушек в 1-м батальоне хватает. Но среди них выделяется наш ротный и батальонный правофланговый Авенир Гаренских. Настоящий былинный богатырь! Рост - два метра с гаком, нога - сорок восьмого размера. Ребята прозвали его Двухэтажным Авениром.
   Не знаю, существует ли в армии официально узаконенный порядок - выписывать современным Ильям Муромцам и Василиям Буслаевым двойной паек. В нашем запасном полку Двухэтажный Авенир этим правом пользуется. И все солдаты считают, что так оно и должно быть. Понимают, что такой махине на норме простых смертных никак не продержаться.
   Со временем для силы Авенира найдется применение: он будет таскать пулемет. Но на опыте нашего батальона мы убедились, что брать в лыжники слишком уж крупногабаритных мужчин не стоит. Им куда удобнее служить, например, в сверхмощной артиллерии РГК. Пусть подают вручную многопудовые снаряды.
   Первые неудобства из-за своего роста Двухэтажный Авенир испытал уже в запасном, на полосе препятствий. Пролезть через отверстие в дощатой стене трудно, застревает. Проползти ужом под колючей проволокой - еще труднее. Когда стали на лыжи, оказалось, что под сверхтяжеловесом слишком вминается снег.
   Впоследствии, на фронте, Двухэтажному Авениру больше, чем любому из нас, будет угрожать снайперская пуля. Слишком уж заметная мишень. Ему же труднее всех будет продираться сквозь лесные чащобы, в которых нам придется воевать.
   Но факт остается фактом: подбирая лыжников, Невьянский военкомат великана Авенира Гаренских не забраковал.
   Кокоулин и Одинцов
   В послевоенной художественной литературе, в киноискусстве, а потом и в телевидении установилась традиция: ротный старшина должен быть украинцем. Это исполнительный служака, пунктуальный, дотошный, требовательный. Внешне как будто черствоватый, но в глубине души сентиментальный. Говорит с сильным миргородским акцентом, густо пересыпая свою речь словами и выражениями вроде таких: нехай, трэба, нэма, грець, трохы, бисов сын, шоб тоби повылазило...
   Такой старшина в общем-то замечательный малый. Он является для молодого солдата и наставником-воспитателем и отцом родным. Но вместе с тем его ежечасная, ежеминутная опека, его жесткий курс по отношению к нерадивым и ершистым, его наряды вне очереди приходятся по душе далеко не всем. Так что таких старшин солдаты с умилением вспоминают уже после окончания срока службы.
   Эти строки я пишу в марте 1977 года. Оторвался от письменного стола, чтобы посмотреть телевизионный "Огонек", посвященный 8 Марта. И вот выступает артист эстрады Винокур с имитацией своего ротного старшины Ковальчука. Это был один из лучших номеров программы.
   А ведь и правда, подумалось мне, сколько за годы службы в армии мне довелось встречать таких старшин! И один из них был с точно такой же фамилией - Ковальчук. Надо же!
   Бели бы я писал не документально-автобиографическую повесть, то, очень возможно, поддавшись поветрию моды, сотворил бы еще одного старшину Ковальчука. Но я задался целью рассказать о реально существовавших моих однополчанах. Поэтому ходить с Урала к варягам, за старшинами-украинцами, не стану.
   Итак, в нашем запасном полку вполне хватает старшин из местных, уральцев. Другое дело, что они удивительно похожи на украинского Ковальчука. Тоже денно и нощно пекутся о солдатах, тоже зорким соколиным оком подсчитывают пылинки в канале ствола винтовки. Тоже зычным голосом приструнивают строй: "Рра-а-аз-го-вор-чи-ки!" Тоже не дают ржаветь своей старшинской "катушке": щедро оделяют нарядами вне очереди строптивцев и разгильдяев.
   Вот такой старшина-уралец достался и нашей роте: Геннадий Кокоулин. Правда, лексикон у него иной, чем у Ковальчука. Он прекрасно обходится без "нехай", "трохы" и "бисового сына". Непроворному, неуклюжему солдату он может сказать: "Ты что это - словно росомах, еле-еле раскачиваешься!" Любителю понежиться после команды "Подъем!": "А ну-ка, немедленно встать! Не к теще на шаньги приехал!" Плохо вычистившему винтовку: "Э-ге-ге, брат! Да у тебя в канале ствола пригоршню кедровых орехов собрать можно!"
   Из других младших командиров в нашей роте наиболее колоритная фигура сержант Гоша Одинцов. Тертый калач, бывалый малый. Сам себя он аттестует так: "Я, брат, не только огонь, воду и медные трубы прошел - я даже голую бабу в крапиве видел!"
   Служил Гоша Одинцов матросом на пассажирском пароходе, обивал кедровые шишки и собирал женьшень, носил теодолит и вехи-рейки в партии геодезистов, мыл золото, был мотористом на лодочной спасательной станции в южном курортном городе... Призывная повестка застала Одинцова в роли дрессировщика и вожатого служебных собак при областном угрозыске.
   Одинцов любит рассказывать солдатам о своих похождениях и приключениях. При этом не прочь прихвастнуть. Очень быстро обрастает дружками и заводит полезные для себя знакомства. Не пробыли мы в запасном и недели, а у него уже появились приятели в других батальонах, и в полковой АХЧ, и среди штабных писарей.
   Поначалу ходовой сержант был правой рукой у старшины Кокоулина и комроты Науменко. Надо за чем-либо направить в ближайший поселок разбитного младшего командира - посылают Одинцова. Надо от роты послать на станцию команду солдат разгружать вагоны - старшим назначают Одинцова.
   Однако скоро Одинцов попал во временную опалу. Оказалось, он злоупотребляет доверием начальства и своей относительной вольницей. Оставляет команду на своего помощника, а сам уходит в поселок. Там у него какие-то неотложные дела... Там у него уже успели завестись знакомые девицы...
   Вася Философ
   Есть у нас в батальоне нештатный философ - Василий Воскобойников. Очень немногословный парень. Молчит, молчит, а потом и сказанет что-нибудь, обычно впопад, к месту. Причем свои сентенции черпает в основном из двух источников.
   Воскобойников - плотогон, и это чувствуется в его образной речи. То поучительную бывальщину расскажет из своей сплавной практики. То, отзываясь положительно или отрицательно о каком-либо однополчанине, сравнит его с деревом, птицей, зверем.
   О солдате Якове Стуколкине - о нем речь впереди, - который никак не поддавался перевоспитанию в коллективе, Воскобойников сказал: "Такое крепко усохшее бревно окорке не поддается".
   Вторая струя, питающая самодеятельного философа мудрыми мыслями, дедовское наследие. По словам Воскобойникова, его дед, старообрядческий начетчик, приучал внука к чтению божественных книг. Сейчас Василий верующим себя не считает, но крылатыми фразами из священного писания иногда пользуется.
   У Васи Философа есть своя собственная, довольно своеобразная, система взглядов на жизнь. В одних случаях с ним вполне можно согласиться, в других хочется поспорить, в третьих - его позиция для меня неприемлема.