107.
Так вот, лакедемоняне ждали полнолуния, а Гиппий, сын Писистрата, тем временем вел варваров к Марафону. В минувшую ночь Гиппий видел такой сон. Ему приснилось, будто он спал со своей собственной матерью. Сон этот он истолковал так, что он вернется в Афины, отвоюет себе власть и затем окончит свои дни в старости на родной земле. Так он объяснил свое видение. Тогда Гиппий велел переправить пленников из Эретрии, которых он вез с собою, на остров стирейцев под названием Эгилия; кораблям же приказал бросить якорь у Марафона, а после высадки расположил войско в боевом порядке. Между тем на Гиппия напали чихание и приступ кашля сильнее обычного. А так как у него, как у человека уже старого, большая часть зубов шаталась, то один зуб от сильного кашля даже выпал. Зуб упал на песок, и Гиппию стоило больших усилий его искать, но зуб не находился. Тогда Гиппий со вздохом сказал своим спутникам: «Нет! Это не наша земля, и мы ее не покорим, ту часть ее, принадлежавшую мне по праву, взял теперь мой зуб».
108.
Гиппий полагал, что сон его таким образом исполнился. К афинянам же у священной рощи Геракла
[765] подошли на помощь со всем своим ополчением платейцы. Платейцы отдались под защиту афинян, и из-за них афиняне уже испытали много бедствий. А искали защиты платейцы у афинян вот как. Сначала они, теснимые фиванцами, обратились за помощью к Клеомену, сыну Анаксандрида, который находился поблизости с лакедемонянами. Однако лакедемоняне отказались, ответив так: «Мы живем слишком далеко, и вам наша помощь бесполезна. Ведь вас успеют десять раз продать в рабство, пока весть об этом дойдет до нас. Мы советуем вам стать под защиту афинян. Они — ваши соседи и могут вас защитить». Этот совет лакедемоняне дали не столько из расположения к платейцам, сколько желая вовлечь афинян в тягостные распри с беотийцами. Платейцы же послушались их. И вот, когда афиняне приносили жертвы 12 богам, платейцы сели на алтаре как умоляющие и отдали свой город под покровительство афинян. Узнав об этом, фиванцы пошли войной на платейцев; афиняне же выступили на помощь платейцам. Обе стороны уже были готовы к бою, однако коринфяне не допустили кровопролития: они находились как раз поблизости и с согласия обеих сторон установили пограничную линию и уладили спор на таких условиях. Фиванцы должны оставить в покое беотийские города, которые не желают примкнуть к Беотийскому союзу. После этого решения коринфяне удалились. Беотийцы же напали на афинян, когда те возвращались домой, но потерпели поражение. Тогда афиняне перешли границы, установленные коринфянами для платейцев, и объявили реку Асоп и Гисии границей Фиванской и Платейской областей.
[766] Таким образом, платейцы отдались под защиту афинян, а теперь прибыли на помощь к Марафону.
109.
Между тем мнения афинских стратегов разделились: одни высказались против битвы с мидийским войском, так как афиняне были слишком малочисленны; другие же (в том числе Мильтиад), напротив, советовали принять бой. Когда мнения так разошлись и верх стало брать худшее предложение, Мильтиад обратился к одиннадцатому участнику голосования, избранному афинянами по жребию полемархом
[767] (афиняне ведь издревле давали полемарху равное право голоса со стратегами). Полемархом же был тогда Каллимах из Афин. К нему-то и пришел Мильтиад и сказал вот что:
«В твоих руках, Каллимах, сделать афинян рабами или же, освободив их, воздвигнуть себе памятник навеки, какого не воздвигали себе даже Гармодий и Аристогитон. Ведь с тех пор как существуют Афины, никогда еще им не грозила столь страшная опасность, как теперь. Если афиняне покорятся мидянам и снова попадут под власть Гиппия, то участь их решена. Если же наш город одолеет персов, то станет самым могущественным из эллинских городов. Как это возможно и почему именно решение в твоей власти, я сейчас тебе объясню. Мы — десять стратегов — разошлись во мнениях: одни советуют дать битву, а другие — нет. Если мы теперь же не решимся на битву, то я опасаюсь, что нахлынет великий раздор и так потрясет души афинян, что они подчинятся мидянам. Если же мы сразимся с врагом, прежде чем у кого-либо [из афинян] возникнет гнусный замысел [изменить], то мы одолеем, так как ведь существует же божественная справедливость. Все это теперь в твоей власти и зависит от тебя. Присоединись к моему совету, и твой родной город будет свободен и станет самым могущественным городом в Элладе. А если ты станешь на сторону противников битвы, тогда, конечно, мы погибли».
110.
Этими словами Мильтиад привлек Каллимаха на свою сторону. Когда полемарх присоединил свой голос в поддержку Мильтиада, то было окончательно решено дать бой врагу. Потом стратеги, голосовавшие за битву, когда пришел их черед быть главнокомандующими, уступили главное начальство Мильтиаду. А тот хотя и принял главное начальство, но все еще не начинал сражения, пока очередь командовать не дошла до него самого.
111.
И вот, когда пришел по кругу черед командовать Мильтиаду, афиняне выстроились в боевом порядке для битвы вот как: начальником правого крыла был полемарх Каллимах (у афинян существовал тогда еще обычай полемарху быть во главе правого крыла).
[768] За правым крылом во главе с Каллимахом следовали [аттические] филы одна за другой, как они шли по счету. Последними выстроились на левом крыле платейцы. Со времени этой битвы у афинян вошло в обычай, чтобы в Панафинейский праздник, справляемый каждый пятый год, при жертвоприношении афинский глашатай произносил молитву о даровании благ платейцам и афинянам. В то время когда афиняне строились в боевой порядок, на Марафонском поле случилось вот что: боевая линия эллинов оказалась равной персидской, но при этом центр ее составлял только немного рядов в глубину; здесь боевая линия была слабее всего, зато на обоих крыльях воины стояли более плотно.
112.
Окончив боевое построение, после того как выпали счастливые предзнаменования, афиняне быстрым шагом по данному сигналу устремились на варваров.
[769] Расстояние же между обоими противниками было не меньше 8 стадий. При виде подходящих быстрым шагом врагов персы приготовились отразить атаку. Поведение афинян персам казалось безумным и даже роковым, так как врагов было немного и притом они устремлялись на персов бегом без прикрытия конницы и лучников. Так думали варвары. Афиняне бросились на врагов сомкнутыми рядами врукопашную и бились мужественно. Ведь они первыми из всех эллинов, насколько мне известно, напали на врагов бегом и не устрашились вида мидийского одеяния и воинов, одетых по-мидийски. До сих пор даже ведь одно имя мидян приводило в страх эллинов.
113.
Битва при Марафоне длилась долго. В центре боевой линии, где стояли сами персы и саки,
[770] одолевали варвары. Здесь победители прорвали ряды афинян и стали преследовать их прямо в глубь страны. Однако на обоих крыльях одерживали верх афиняне и платейцы. После победы афиняне не стали преследовать обратившихся в бегство врагов, но, соединив оба крыла, сражались с врагами, прорвавшими центр. И здесь также победили афиняне. Затем они начали преследовать и рубить бегущих персов, пока не достигли моря. Здесь они старались напасть на корабли и поджечь их.
114.
В этой битве пал доблестно бившийся с врагом полемарх [Каллимах], а из стратегов — Стесилай, сын Фрасила, потом Кинегир, сын Евфориона (ему отрубили руку секирой, когда он ухватился за изогнутую часть корабельной кормы). Затем погибло также много других знатных афинян.
115.
Семь кораблей захватили таким образом афиняне. На остальных же варвары снова вышли в море. Затем, захватив с собой оставленных на острове пленников в Эретрии, персы стали огибать Суний, стремясь прибыть к Афинам раньше афинского войска. Афиняне подозревали, что персы задумали этот [маневр] по коварному наущению Алкмеонидов: говорили, что Алкмеониды, условившись с персами, когда те уже были на кораблях, дали им сигнал щитом.
116.
Пока персы огибали Суний,
[771] афиняне со всех ног спешили на защиту родного города и успели прибыть туда раньше варваров. И как они прибыли от святилища Геракла в Марафоне, так теперь остановились и разбили стан у другого Гераклова святилища, что в Киносарге. Варварский же флот появился и стал против Фалера (тогда это была гавань афинян); затем, простояв на якоре в открытом море выше Фалера, варвары отплыли назад в Азию.
117.
В этой битве при Марафоне пало около 6400 варваров, афиняне же потеряли 192 человека.
[772] Таковы были потери обеих сторон. Случилось в этой битве также удивительное происшествие. Один афинянин, по имени Эпизел, сын Куфагора, доблестно сражавшийся в битве, лишился зрения, не будучи поражен ни мечом, ни стрелой. С этого времени он ослеп и остался слепым на всю остальную жизнь. Как я слышал, он сам рассказывал об этом приблизительно вот что: предстал ему тяжело вооруженный воин огромного роста, борода которого закрывала весь щит. Призрак этот прошел, однако, мимо него, но поразил стоявшего с ним рядом воина. Так, говорили мне, рассказывал Эпизел.
118.
Когда Датис на пути в Азию прибыл на Миконос, предстало ему сновидение. Что это было за сновидение, об этом не говорят. А он приказал с наступлением дня обыскать свои корабли. На одном финикийском корабле была найдена позолоченная статуя Аполлона. Датис велел узнать, откуда она похищена. Узнав, из какого святилища ее захватили, Датис отплыл на своем корабле на Делос. Там он поставил статую в святилище, а делосцам, которые тогда уже возвратились на свой остров, приказал отвезти ее в фиванский Делий (город этот лежит на побережье против Халкиды).
[773] Затем, отдав эти приказания, Датис снова отплыл. Делосцы же не отвезли эту статую на место, и только двадцать лет спустя сами фиванцы по велению бога возвратили ее в Делий.
119.
По прибытии с флотом в Азию Датис и Артафрен привели пленных эретрийцев в Сусы. Царь Дарий распалился на эретрийцев страшным гневом (еще до их пленения) за то, что они первыми начали борьбу с персами. Увидев теперь приведенных к нему эретрийцев в своей власти, царь не причинил им никакого зла, но приказал поселить их в области Киссия в своем поместье по имени Ардерикка. Ардерикка находится в 210 стадиях от Сус и в 40 стадиях от известного колодца, откуда добывают три разнородных вещества: именно из этого колодца вычерпывают асфальт, соль и масло следующим образом.
[774] Асфальт вычерпывают с помощью колодезного журавля, а вместо ведра прицепляют к нему пол винного бурдюка. Погрузив бурдюк, зачерпывают им жидкость и выливают в сосуд. Затем жидкость переливается в другой сосуд, где она разлагается на три составные части. Асфальт и соль тотчас же осаждаются. Масло же [...]
[775] Персы называют его «раданака», оно черного цвета с неприятным запахом.
[776] Здесь-то и поселил эретрийцев царь Дарий. В этой местности они живут еще и до нашего времени и сохранили родной язык. Такова была судьба эретрийцев.
120.
После полнолуния прибыло в Афины 2000 лакедемонян. Они двигались так быстро, стараясь прийти вовремя, что были уже на третий день по выступлении из Спарты на Аттической земле. Несмотря на то что спартанцы опоздали к сражению, они все же хотели посмотреть на павших мидян. Они прибыли в Марафон, осмотрели поле битвы и затем, воздав хвалу афинянам за победу, возвратились домой.
121.
Меня удивляют и представляются совершенно невероятными толки о том, будто Алкмеониды действительно вступили тогда в соглашение с персами и подняли даже сигнальный щит персам, желая предать афинян под иго варваров и Гиппия. Ведь они были такими же или еще большими ненавистниками тиранов, как Каллий, сын Фениппа, отец Гиппоника. Этот Каллий, один из всех афинян, осмелился после изгнания Писистрата из Афин купить объявленные через глашатая к продаже имения тирана. И по всякому поводу Каллий проявлял свою смертельную вражду к Писистрату.
[777]122.
Этот-то Каллий заслуживает того, чтобы о нем часто вспоминали. Ведь, как было уже сказано, он не только храбро защищал свободу родины, но завоевал первую награду в Олимпии на беговой лошади, а на четверке — вторую. На Пифийских играх он уже прежде получил награду и своей роскошью прославился по всей Элладе. А затем, каким щедрым отцом он стал для своих трех дочерей! Когда дочери достигли брачного возраста, он роскошно одарил их и позволил каждой выбрать себе среди афинян мужа, какого она сама хотела, и тому отдал ее.
123.
Такую же великую ненависть, как он, питали к тиранам и Алкмеониды. Поэтому-то я удивляюсь и не могу поверить клевете, будто они подняли [персам] сигнальный щит. Ведь все время правления тиранов Алкмеониды провели в изгнании, и их стараниями Писистратиды лишились власти. Поэтому, я думаю, они были еще в гораздо большей степени освободителями Афин, чем сами Гармодий и Аристогитон. Ведь умерщвление ими Гиппарха только ожесточило оставшихся в живых Писистратидов, но не покончило с тиранией. Алкмеониды же действительно освободили Афины, по крайней мере если верно, что они склонили Пифию повелеть лакедемонянам, как я рассказал об этом выше, освободить Афины.
124.
Но, быть может, Алкмеониды предали свой родной город в раздражении на народ афинский? Напротив, в Афинах не было знатнее и более уважаемых людей, чем они, и потому даже невероятно, что они с такой целью могли поднять [сигнальный] щит. Щит был тогда действительно поднят — этого нельзя отрицать, потому что это правда. Но кто все-таки его поднял — я не могу ничего больше об этом сказать.
125.
Алкмеониды были в Афинах уже издревле знамениты. Со времен же Алкмеона и Мегакла они достигли высокого почета. Алкмеон, сын Мегакла, оказал помощь лидийцам, прибывшим из Сард от Креза к дельфийскому оракулу, и заботился о них.
[778] Услышав от своих послов к оракулу об услугах Алкмеона, Крез просил его прибыть в Сарды. Когда Алкмеон приехал в Сарды,
[779] царь дал ему в подарок столько золота, сколько он мог сразу унести на себе. Алкмеон же ухитрился еще умножить этот щедрый дар. Он облекся в длинный хитон, оставив на нем глубокую пазуху. На ноги он надел самые большие сапоги, которые только можно было найти. В таком одеянии Алкмеон вошел в сокровищницу, куда его ввели. Бросившись там на кучу золотого песка, Алкмеон сначала набил в сапоги сколько вошло золота. Потом наполнил золотом всю пазуху, густо насыпал золотого песку в волосы на голове и еще набил в рот. Выходя из сокровищницы, Алкмеон еле волочил ноги и был похож скорее на какое-то другое существо, чем на человека. Рот его был полон, и вся одежда набита золотом. При виде этого Крез не мог удержаться от смеха и не только оставил все унесенное им золото, но еще и добавил не меньше. Так-то этот дом чрезвычайно разбогател. Алкмеон же этот держал четверку лошадей и победил в Олимпии, получив награду.
[780]126.
Одним поколением позже Клисфен, тиран Сикионский, настолько возвысил дом Алкмеонидов, что он стал еще более славен в Элладе. У Клисфена, сына Аристонима, внука Мирона, правнука Андрея, была дочь по имени Агариста. Дочь эту он пожелал отдать в жены тому из эллинов, кого он найдет самым доблестным.
[781] На Олимпийских играх Клисфен одержал победу с четверкой коней и велел объявить через глашатая: кто среди эллинов считает себя достойным быть зятем Клисфена, может на 60-й день или раньше прибыть в Сикион (так как Клисфен решил отпраздновать свадьбу дочери в течение года, начиная с 60-го дня). Тогда все эллины, которые гордились своими предками и родным городом, отправились свататься в Сикион. Для развлечения гостей Клисфен велел устроить конское ристалище и гимнастические состязания.
127.
Из Италии прибыл Сминдирид, сын Гиппократа из Сибариса,
[782] человек, утопавший в роскоши (ведь Сибарис в то время достиг вершины процветания). Из Сириса приехал Дамас, сын Амириса, по прозванию Мудрого. Это были женихи из Италии. С побережья Ионийского залива приехал Амфимнест, сын Эпистрофа из Эпидамна. Этот человек прибыл с побережья Ионийского залива. Из Этолии приехал брат Титорма Малес, того Титорма, который был сильнейшим из всех эллинов, но бежал от людей на окраину Этолийской земли. Из Пелопоннеса прибыл Леокед, сын Фидона, тирана Аргоса, того самого Фидона, который ввел в Пелопоннесе меры и вес
[783] и был самым дерзостным из всех эллинов: он изгнал элейских судей на [Олимпийских] играх и сам руководил олимпийскими состязаниями. Сын этого-то человека и прибыл [в Сикион], а также Амиант, сын Ликурга, аркадец из Трапезунта, азанец Лафан из города Пея, сын Евфориона, того Евфориона, который, по аркадскому сказанию, принял в своем доме Диоскуров и с тех пор оказывал гостеприимство всем странникам. Затем — элеец Ономаст, сын Агея. Эти женихи приехали из самого Пелопоннеса, а из Афин прибыл Мегакл, сын Алкмеона, который посетил Креза, и другой жених — Гиппоклид, сын Тисандра, самый богатый и красивый человек в Афинах. Из Эретрии же, которая в то время процветала, приехал Лисаний (единственный жених с Евбеи). Из Фессалии прибыл Диахторид — один из Скопадов из города Краннона, и Алкон из земли молоссов. Столько явилось женихов.
128.
Когда эти женихи прибыли к назначенному сроку, Клисфен сначала справился у каждого из них о родном городе и его роде. Затем, удерживая женихов у себя целый год, тиран испытывал их доблесть, образ мыслей, уровень образования и характер. При этом он беседовал с каждым отдельно и со всеми вместе. Для более молодых женихов он устраивал гимнастические состязания, особенно же наблюдал их [поведение] на общих пирах. Во все время пребывания женихов в Сикионе Клисфен поступал так и при этом роскошно угощал их. Больше всех пришлись ему по сердцу женихи из Афин и среди них особенно сын Тисандра Гиппоклид, которого он ценил не только за доблесть, но и за исконное родство с Кипселидами в Коринфе.
129.
Между тем наступил день свадебного пиршества, и Клисфен должен был объявить, кого из женихов он выбрал. Тогда Клисфен принес в жертву 100 быков
[784] и пригласил на пир женихов и весь Сикион. После угощения женихи начали состязаться в песнях и откровенно-шутливых рассказах. В разгаре пиршества Гиппоклид, который всецело завоевал внимание остальных гостей, велел флейтисту сыграть плясовой мотив. Когда тот заиграл, Гиппоклид пустился в пляс и плясал в свое удовольствие. Клисфен же смотрел на всю эту сцену мрачно и с неприязнью. Затем, немного отдохнув, Гиппоклид велел внести стол. Когда стол внесли, Гиппоклид сначала начал исполнять на нем лаконские плясовые коленца,
[785] а затем и другие — аттические. Наконец, упершись головой о стол [и подняв ноги вверх], он стал выделывать коленца ногами. Уже при первом и втором танце Клисфен думал хотя и с ужасом, что этот бесстыдный плясун может стать его зятем, но все же еще сдерживался, не желая высказывать свое неудовольствие. Когда же он увидел, как тот исполняет ногами пантомиму, то не мог уже молчать и вскричал: «О, сын Тисандра, ты, право, проплясал свою свадьбу!». А Гиппоклид ответил ему: «Что за дело до этого Гиппоклиду!». Отсюда пошла известная поговорка о Гиппоклиде.
130.
Клисфен между тем, водворив молчание, обратился к собравшимся с такими словами: «Женихи моей дочери! Вы все мне любезны, и, если бы это только было возможно, я всем вам угодил бы, не отдавая предпочтения одному избраннику и не отвергая остальных. Но ведь дело идет только об одной девушке, и потому нельзя исполнить желание всех. Тем из вас, кто получит отказ, я даю по таланту серебра за то, что он удостоил меня чести породниться со мной, посватавшись к моей дочери, и должен был так долго пребывать на чужбине. А дочь мою Агаристу и отдаю в жены Мегаклу, сыну Алкмеона, по законам афинян». Мегакл объявил о согласии обручиться с Агаристой, и тогда Клисфен назначил срок свадьбы.
131.
Вот каково было состязание женихов. Таким образом, слава Алкмеонидов разнеслась по всей Элладе. От брака же Мегакла с Агаристой родился Клисфен, который ввел филы и установил демократию в Афинах. Назван он был по имени деда по матери, тирана Сикионского. Так вот, этот Клисфен и Гиппократ были родными сыновьями Мегакла. А у Гиппократа был сын — другой Мегакл и дочь — другая Агариста (названная по Агаристе, дочери Клисфена). Она вышла замуж за Ксантиппа, сына Арифрона. Когда Агариста ожидала ребенка, то имела видение, во сне: ей представилось, что она родит льва. Несколько дней спустя она произвела на свет Перикла.
[786]132.
Хотя Мильтиад и прежде был в почете у афинян, теперь же, после поражения персов при Марафоне, приобрел еще больше влияния. Он потребовал у афинян 70 кораблей, войско и деньги, не сказав, однако, на какую землю собирается в поход. Мильтиад объявил только, что афиняне разбогатеют, если последуют за ним, а он, по его словам, поведет их в такую землю, где они легко добудут много золота. Так говорил Мильтиад, требуя корабли. Афиняне же прельстились такими посулами и дали корабли Мильтиаду.
133.
С этим-то флотом Мильтиад взял курс на Парос. Поводом для Похода он выставил то, что паросцы первыми начали войну, отправив свои триеры вместе с персами к Марафону. Это, конечно, был всего лишь предлог. На самом же деле он ненавидел паросцев за то, что один паросец — Лисагор, сын Тисия, оклеветал его перед персом Гидарном. Прибыв со своим флотом на Парос, Мильтиад стал осаждать паросцев, которые вынуждены были укрыться за стенами города. Затем через глашатая он потребовал от горожан 100 талантов и велел объявить, что в случае отказа он не уйдет, пока не возьмет города. Однако паросцы вовсе не собирались давать Мильтиаду денег, но изыскивали лишь средства защиты своего города: для этого они в наиболее уязвимых местах по ночам доводили стену до двойной высоты против прежнего.
