Тесс Герритсен
Клуб Мефисто

   Уничтожь все духи незаконнорожденных и сынов стражей, потому что они стали причиной того, что люди начали поступать нечестиво.
Книга Еноха, X: 14-15, древний еврейский текст, II в. до Р.Х.

Благодарности

   Написать книгу – задача очень непростая, похожая на покорение вершины, до которой, как поначалу кажется, добраться невозможно. Но как бы ни был сложен творческий процесс, всегда ободряет и утешает мысль о том, что рядом с тобой коллеги и друзья. Большое спасибо моему несравненному агенту Мег Рули и всему коллективу Литературного агентства Джейн Ротрозен. Вы всегда были моей путеводной звездой. Я благодарна своему потрясающему редактору Линде Марроу, которая заставит блистать любого писателя, Джине Сентрелло за ее неугасающий восторг и Джилли Хейлперн за любезное внимание. А еще – Селине Уокер из издательства "Трансуорлд", что находится по ту сторону океана, за неослабевающую поддержку.
   И, наконец, я должна поблагодарить человека, который был рядом дольше всех. Мой муж Джекоб лучше других знает, как тяжело быть супругом писательницы. Но он по-прежнему со мной.

1

   "Какая образцовая семейка!.."
   Так думал мальчик, стоя возле зияющей могилы своего отца и слушая, как приглашенный священник зачитывал избитые строфы из Библии. В тот жаркий, муторный июньский день оплакать смерть Монтагю Соула пришла лишь жалкая кучка людей, человек десять, – многих из них мальчик уже встречал раньше. Однако последние полгода он провел вдали от дома, в школе-интернате, – и некоторых видел впервые. Впрочем, большинство присутствующих его совершенно не интересовало.
   Зато дядюшкино семейство очень даже интересовало. Он не сводил с них глаз.
   Доктор Питер Соул как две капли воды походил на своего покойного брата Монтагю: такой же сухощавый, с виду интеллигентный, в совиных очках, с темными, заметно редеющими волосами. Его жена Эми, с круглым приятным лицом, тревожно поглядывала на пятнадцатилетнего племянника мужа и крепко прижимала его к себе, словно стараясь утешить в своих объятиях. Их десятилетний сын Тедди был совсем худосочный – кожа да кости. Точная копия доктора Соула, только маленькая, и тоже в совиных очках.
   Наконец, была с ними и Лили. Их шестнадцатилетняя дочь.
   От жары завитки ее волос, выбившиеся из хвоста, прилипли к лицу. Она как будто чувствовала себя неловко в черном платье – беспрестанно вертелась и, казалось, была готова сорваться с места и бежать куда глаза глядят. Она, наверное, предпочла бы оказаться в любом другом месте, только не на кладбище, где приходилось то и дело отмахиваться от назойливых букашек.
   "Они такие простые, такие обыкновенные, – думал мальчик. – И так не похожи на меня". Тут его глаза встретились с глазами Лили, и он вздрогнул. Оттого что угадал в ней родственную душу. В тот миг он даже почувствовал, как ее взгляд погружается в самые мрачные глубины его сознания и ощупывает там самые потайные уголки, куда еще не проникал ни один другой взгляд. Потому что он никому бы этого не позволил.
   В тревоге он отвел глаза в сторону. И принялся разглядывать остальных людей, обступивших могилу. Домработницу отца. Адвоката. Двух соседей. И просто знакомых, оказавшихся здесь скорее из соображений приличия, нежели из чувства сострадания. О Монтагю Соуле они знали только, что он скромный ученый, недавно вернулся с Кипра и все время ковырялся в своих книжках и картах да глиняных черепках. На самом же деле они совсем его не знали. Как, впрочем, и его сына.
   Наконец отпевание закончилось, и все сборище, похожее на расплывшуюся амебу, медленно поползло к мальчику, готовясь засыпать его словами сочувствия и соболезнованиями по поводу смерти отца. Постигшей его почти сразу же по прибытии в Штаты.
   – Во всяком случае, у тебя есть родня, она поможет, – сказал священник.
   "Родня? Да уж, конечно", – подумал мальчик, глядя на робко приближающегося малыша Тедди, которого сзади подталкивала мать.
   – Теперь ты будешь моим братом, – сказал Тедди.
   – Я?
   – Мама уже приготовила тебе комнату. Рядом с моей.
   – Я остаюсь здесь. Буду жить в отцовском доме.
   Тедди, сбитый с толку, поглядел на мать.
   – Разве он с нами не поедет?
   Эми Соул тотчас спохватилась:
   – Да как же ты будешь тут один, дорогой! Тебе только пятнадцать. А в Пьюрити тебе, может, так понравится, что ты и уезжать-то никуда не захочешь.
   – Моя школа в Коннектикуте.
   – Да, но ведь учебный год уже закончился. В сентябре, если захочешь обратно в свой интернат, что ж, пожалуйста. А лето погости у нас.
   – Я не буду тут один. Ко мне приедет мама.
   Повисла долгая тишина. Эми с Питером переглянулись, и мальчик живо смекнул, о чем они подумали. "Мать давно его бросила".
   – Она обязательно приедет за мной, – стоял он на своем.
   Тогда дядя Питер мягко заметил:
   – Поговорим об этом после, сынок.
* * *
   Ночью мальчик лежал не смыкая глаз в постели, в отцовском доме и прислушивался к голосам тетушки и дядюшки, шептавшимся внизу, в кабинете. В том самом, где Монтагю Соул корпел последние месяцы над переводом какого-то жалкого клочка папируса. В том самом, где пять дней назад его хватил удар и он умер прямо за рабочим столом. "Этим людишкам не пристало быть там, среди отцовских сокровищ, – думал мальчик. – Они чужие в моем доме".
   – ...он же совсем еще ребенок, Питер. Ему нужна семья.
   – Не силком же нам тащить его в Пьюрити, раз он не хочет.
   – В пятнадцать лет не тебе выбирать – за тебя решают взрослые.
   Мальчик встал с постели, тихонько вышел из комнаты. Спустившись по лестнице, он остановился на полпути к кабинету и стал слушать дальше.
   – ...а много ли взрослых он знал? Братец твой не в счет. Он же с головой закутывался в свои ветхие пелены, точно мумия, и как будто не замечал, что у него под боком ребенок.
   – И как только у тебя язык поворачивается говорить такое, Эми? Брат был хороший.
   – Хороший, да бестолковый. Ума не приложу, какой женщине могло взбрести в голову родить от Монти ребенка. А потом оставить мальчишку ему на воспитание! Представить себе не могу женщину, способную на такое.
   – Монти воспитал его совсем не плохо. Мальчик в школе круглый отличник.
   – И на этом основании ты считаешь братца хорошим отцом? Только потому, что мальчишка круглый отличник?
   – К тому же мальчик вполне уравновешенный. Вспомни, как он держался на похоронах.
   – Да он просто оцепенел, Питер. Ты заметил за весь день хоть тень волнения у него на лице?
   – И Монти был такой же.
   – Ты имеешь в виду – хладнокровный?
   – Нет, разумный. Рассудительный.
   – Да за всем этим у мальчишки, сам знаешь, скрывается горе. Мне жалко его до слез, ведь именно сейчас мать нужна ему как никто другой. Он упорно считает, что она за ним вернется, но мы-то знаем, что этому не бывать.
   – Ничего мы не знаем.
   – Мы даже ни разу не видели эту женщину! Единственно, Монти однажды написал из Каира – сообщил, что у него откуда ни возьмись появился сын. Как будто он нашел его в тростнике, словно младенца Моисея...
   Тут мальчик услыхал, как у него над головой скрипнули половицы, – он глянул наверх, на лестничную площадку. И вздрогнул, заметив, что через перила на него смотрит двоюродная сестра Лили. Она наблюдала за ним, разглядывала его, как невиданную, диковинную зверушку, будто пытаясь понять, опасен он или нет.
   – О! – вдруг воскликнула тетя Эми. – Да ты не спишь!
   Они с дядюшкой только что вышли из кабинета и, остановившись внизу, у лестницы, смотрели на него. Смотрели с той же едва уловимой тревогой, словно боялись: что, если он ненароком услышал их разговор.
   – Как ты себя чувствуешь, дорогой? – спросила Эми.
   – Хорошо, тетушка.
   – Уже довольно поздно. Может, пойдешь обратно в постель?
   Но он не шелохнулся. Стоял на лестнице и думал, каково оно будет жить с этими людишками. Чему у них стоит научиться. Лето можно провести очень даже интересно, а потом за ним приедет мама. И тогда он сказал:
   – Тетя Эми, я все решил.
   – Ты это о чем?
   – О лете и о том, где бы мне хотелось его провести.
   Она вдруг предположила самое худшее.
   – Только, прошу, ничего не решай второпях! Дом у нас и правда чудесный, стоит у самого озера, и у тебя будет своя комната. Приезжай для начала просто в гости, а там посмотришь.
   – Но я уже решил – еду с вами, буду жить у вас.
   Тетя вдруг смолкла в нерешительности, словно язык проглотила. Затем ее лицо озарилось улыбкой, она быстро поднялась по лестнице и крепко его обняла. От нее пахло мылом "Дав" и шампунем "Брек". Какая же она все-таки простая – самая обыкновенная! Потом подошел улыбающийся дядя Питер и ласково похлопал его по плечу, приветствуя таким вот своеобразным жестом новообретенного сына. Своими счастливыми улыбками, приторно-липкими, как волокна сахарной ваты, они заманивали его в свой мир, где царили любовь, свет и радость.
   – Дети будут просто счастливы, когда узнают, что ты едешь с нами! – воскликнула Эми.
   Он глянул наверх – на лестничную площадку, но Лили там уже не было. Она исчезла незаметно. "С ней надо быть начеку, – решил мальчик. – Она точно следит за мной".
   – Теперь ты член нашей семьи, – прибавила Эми.
   И пока они все вместе поднимались наверх, она уже строила планы на лето. Говорила, куда они его повезут, какой вкуснятиной будут угощать, когда вернутся домой. Она выглядела счастливой, словно и впрямь была на седьмом небе, как мать, воркующая с новорожденным младенцем.
   Эми Соул даже не представляла себе, кого они собирались взять с собой.

2

   Двенадцать лет спустя
   Быть может, это ошибка.
   Доктор Маура Айлз стояла у церкви Пресвятой Богородицы и все никак не решалась войти. Прихожане уже давно собрались внутри, а она так и стояла одна во мгле, под снегом, с непокрытой головой. Через закрытую дверь церкви она услышала, как зазвучал орган, как раздались первые аккорды "Adeste Fidelis"[1], и поняла – все, наверное, уже рассаживаются по местам. Так что, если она хочет к ним присоединиться, пора и ей идти внутрь.
   Она немного поколебалась – потому что не принадлежала в полном смысле слова к числу верующих, собравшихся в церкви. Но музыка, надежда согреться и знакомые обряды, способные ободрить и утешить, звали ее. Здесь же, на темной улице, ей было одиноко. Одиноко – в сочельник.
   Она поднялась по ступенькам паперти и вошла в здание.
   Даже в столь поздний час все скамьи в церкви были заняты: люди сидели семьями, вместе со спящими детишками, которых подняли с постелек ради полуночной мессы. На запоздавшую Мауру покосилось несколько прихожан, и, когда стихла волнующая мелодия "Adeste Fidelis", она прошмыгнула на первое попавшееся свободное место в задних рядах. Но ей почти сразу же пришлось снова встать вместе со всей паствой, поскольку зазвучала вступительная песнь. И к алтарю, творя крестное знамение, подошел отец Даниэл Брофи.
   – Да пребудет с вами благодать и мир Бога Отца нашего и Господа Иисуса Христа! – возгласил он.
   – И с вами, – проговорила Маура в один голос с остальными прихожанами.
   Даже после стольких лет, что она не была в церкви, отклики слетали с ее губ непринужденно: она помнила все с детства, когда ходила в воскресную школу.
   – Господи, помилуй. Христе, помилуй. Господи, помилуй...
   Даниэл даже не догадывался, что она здесь, а Маура была сосредоточена на нем одном. На его темных волосах и легких движениях, его сочном баритоне. "Сейчас я могу смотреть на тебя без всякого стыда и стеснения, – думала она. – Сегодня это не зазорно".
   – Воздай нам радость в Царствии Небесном, где Он пребывает и властвует с Тобою и Духом Святым, Боже единый во веки веков...
   Снова примостившись на скамье, Маура услышала глухое покашливание и хныканье измотанных детишек. На алтаре мерцали свечи в ознаменование света и надежды, осиявших эту зимнюю ночь.
   Даниэл начал читать:
   – "И сказал им Ангел: не бойтесь; я возвещаю вам великую радость, которая будет всем людям..."
   "Святой Лука, – подумала Маура, услыхав знакомые строфы. – Врач Лука".
   – "...И вот вам знак: вы найдете Младенца в..."
   Тут он осекся – взгляд его остановился на Мауре. И она подумала: "Что, не ожидал увидеть меня здесь сегодня?"
   Он откашлялся – и стал читать дальше:
   – "...вы найдете Младенца в пеленах, лежащего в яслях".
   Хотя теперь он знал, что она сидит среди других прихожан, их взгляды больше не встретились. Ни во время исполнения "Cantate Domino"[2] и «Dies Sanctificatus»[3], ни во время дароприношения и таинства евхаристии. Когда сидевшие рядом с нею прихожане встали и направились причащаться, Маура осталась на своем месте. Если не веришь – не пристало лицемерить, деля гостию и вино с истинно верующими.
   "Тогда зачем я здесь?"
   И все же она осталась посмотреть на заключительные обряды, на благословение и напутствие прихожанам.
   – Идите с миром, Христос с вами.
   – Слава Тебе, Господи, – откликнулись прихожане.
   На этом служба закончилась, и люди вереницей потянулись к выходу, застегивая на ходу пальто и куртки, натягивая перчатки.
   А может, они заметили еще что-нибудь?
   Маура не поднимала на них глаз. И когда церковь почти опустела, взгляд ее устремился вперед – и остановился на алтаре. И она подумала: "Уже поздно, пора бы домой. Да и что толку здесь высиживать".
   – Здравствуй, Маура.
   Она подняла глаза и поймала взгляд Даниэла. В церкви все еще оставались люди. Органистка все еще собирала свои ноты, последние хористы все еще облачались в свои пальто, но Даниэл не обращал на них внимания – он смотрел только на Мауру, как будто, кроме нее, в храме больше никого не было.
   – Ты давно не приходила, – сказал он.
   – Похоже, что так.
   – Если точно – с августа. Верно?
   "Ты, значит, месяцы считал".
   Он присел рядом.
   – Я был приятно удивлен, когда увидел тебя здесь.
   – Сегодня сочельник, в конце концов.
   – Так ты же неверующая.
   – Зато люблю церковные обряды и пение.
   – И только поэтому пришла? Ради двух-трех гимнов? Пропеть "Аминь" и "Хвала Господу"?
   – Просто хотелось послушать музыку. Побыть среди людей.
   – Только не говори, что тебе не с кем скоротать вечер.
   Она пожала плечами и улыбнулась.
   – Ты же знаешь, Даниэл. Я не большая любительница вечеринок.
   – Просто я решил... В смысле – подумал...
   – Что же?
   – Что, наверно, ты будешь не одна. В такой-то вечер.
   "А я не одна. Я же с тобой".
   Когда мимо проходила органистка с большой нотной папкой, они оба замолчали.
   – Доброй ночи, отец Брофи.
   – Доброй ночи, госпожа Истон. Спасибо за чудесную игру.
   – Рада была доставить удовольствие, – сказала органистка, напоследок пристально глянув на Мауру, и направилась к выходу.
   Было слышно, как за нею закрылась дверь, – наконец-то они остались одни.
   – Так куда ты запропастилась? – спросил он.
   – Ну, сам знаешь, сплошные покойники. Их не становится меньше. Потом, один из наших патологов пару недель назад загремел в больницу, в хирургию, с болями в спине – приходится его подменять. Словом, дел по горло, так-то вот.
   – Могла хотя бы позвонить.
   – Да, могла.
   Он тоже мог, но не позвонил. Даниэл Брофи ни за что не переступил бы черту дозволенного, и, наверное, это было правильно. Ей было достаточно собственного искушения, которого с лихвой хватило бы и на двоих.
   – А как у тебя дела? – спросила она.
   – Месяц назад отца Роя хватил удар – может, слышала? Пришлось подвизаться еще и полицейским капелланом.
   – Да, детектив Риццоли рассказывала.
   – Пару недель назад я выезжал на место преступления в Дорчестер. Где застрелили полицейского. Я тебя там видел.
   – А я тебя не видела. Мог бы и поздороваться.
   – Ну, ты же была занята. Вся в делах, как обычно, – улыбнулся он. – А ты бываешь довольно суровой, Маура. Знаешь?
   Она усмехнулась:
   – Наверно, отсюда и мои проблемы.
   – Проблемы?
   – Я отпугиваю мужчин.
   – Но меня-то ты не отпугнула.
   "Да разве можно? – подумала она. – Тебя ничем не прошибешь".
   Маура мельком взглянула на часы и встала.
   Уже поздно, я и так отняла у тебя слишком много времени. Нисколько, да и срочных дел у меня нет, – сказал он, провожая ее к выходу.
   – В твоей пастве столько душ, и за всеми нужно присматривать. К тому же сегодня сочельник.
   – Как видишь, я никуда не спешу.
   Маура остановилась. И посмотрела на Брофи. Они стояли в церкви одни, вдыхая запах свечного воска и ладана, знакомый запах детства – таких же сочельников и таких же рождественских служб. Когда появление в церкви еще не вызывало у нее такого душевного смятения, как сейчас.
   – Спокойной ночи, Даниэл, – сказала она, поворачиваясь к двери.
   – Значит, до новой встречи через четыре месяца? – крикнул он ей вслед.
   – Не знаю.
   – А я так соскучился по нашим беседам, Маура.
   Она снова остановилась, подняв руку и уже собираясь открыть дверь.
   – И я тоже. Наверно, поэтому нам больше нельзя беседовать.
   – Но ведь мы не сделали ничего предосудительного.
   – Пока нет, – тихо проговорила она, глядя не на него, а на тяжелую резную дверь, которая закрывала ей выход.
   – Маура, давай не будем бросать все вот так. Разве нельзя поддерживать что-то вроде... – Он вдруг осекся.
   Зазвонил сотовый телефон.
   Доставая его из сумочки, Маура подумала: телефонный звонок в такое время не сулит ничего хорошего. Ответив в трубку, она ощутила на себе взгляд Даниэла. И ее бросило в дрожь.
   – Доктор Айлз, – проговорила она нарочито сухим голосом.
   – Счастливого Рождества! – сказала детектив Джейн Риццоли. – Я немного удивилась, не застав тебя дома в это время. Сперва я позвонила туда.
   – Я на полуночной мессе.
   – Бог ты мой, уже час ночи. Служба что, еще не закончилась?
   – Да, Джейн. Закончилась, я уже собралась домой, – ответила Маура тоном, пресекающим дальнейшие расспросы. – Что там у тебя? – тут же спросила она. Потому что уже знала, ей позвонили не за здорово живешь, – значит, она снова понадобилась.
   – Адрес – два-десять, Прескот-стрит. Восточный Бостон. Частный дом. Мы с Фростом тут уже с полчаса.
   – Подробности?
   – Жертва предположительно одна – молодая женщина.
   – Убийство?
   – Нуда.
   – Звучит самоуверенно.
   – Приедешь – сама увидишь.
   Маура нажала на отбой и заметила, что Даниэл все еще наблюдает за ней. Однако время рискнуть и наговорить друг другу кучу слов, о которых потом пришлось бы сожалеть, было упущено. Этому помешала смерть.
   – Дела зовут?
   – Я сегодня работаю. – Она сунула телефон обратно в сумочку. – У меня же здесь из родственников никого, вот я и записалась в добровольцы.
   – Именно сегодня ночью?
   – Какая разница – подумаешь, Рождество!
   Она застегнула воротник пальто и вышла из церкви в ночь. Даниэл пошел следом, остановился у порога и смотрел, как она идет по свеже-выпавшему снегу к машине; его белую ризу трепал ветер. Оглянувшись, Маура увидела, как он поднял руку и машет ей на прощание.
   Он продолжал махать ей вслед даже после того, как ее машина уже тронулась.

3

   Сквозь тончайшую пелену падающего снега пробивались мигающие синие огни трех патрульных полицейских машин, давая знать всем проходящим мимо только одно: здесь что-то случилось, что-то ужасное. Маура почувствовала, как царапнула передним бампером по льду, когда припарковывала "Лексус" поближе к сугробу, чтобы освободить проезд другим машинам. Впрочем, в такой час, да еще в сочельник, здесь, на узкой улочке, могли появиться разве что такие же машины, как ее, – из свиты Смерти. Какое-то время она собиралась с духом перед долгой изнурительной работой, глядя, точно зачарованная, на мерцающие тут и там проблесковые огни. Ноги у нее окоченели, кровь в жилах застыла. "Очнись! – велела она себе. – Пора за работу".
   Маура вышла из машины, и резкий порыв холодного воздуха мигом освежил ей голову. И она пошла по свежевыпавшему снегу, шуршавшему у нее под ногами, словно ковер из белых перьев. Хотя было уже полвторого ночи, в некоторых домах на улице, с виду довольно скромных, горел свет, и в одном окне, украшенном праздничными фигурками летучих оленей и конфетами, она заметила силуэт любопытствующего соседа – он выглядывал из теплого дома в ночь, которая уже не была ни тихой, ни святой.
   – Эй, доктор Айлз! – окликнул Мауру патрульный. Смутно знакомый полицейский в годах. Зато он ее определенно признал. Они все ее узнавали. – Как же это вам так повезло сегодня, а?
   – То же самое можно спросить и у вас, офицер.
   – Похоже, нам достался несчастливый билет, – улыбнулся он. – С Рождеством, будь оно неладно!
   – Детектив Риццоли в доме?
   – Да, они там с Фростом делают видеозапись. – Он указал на здание, где во всех окнах горел свет, – приземистый домик, втиснутый между более старыми обветшалыми строениями. – Наверно, они уже готовы к вашему приходу.
   Тут до слуха Мауры донеслись какие-то странные звуки – будто бы кого-то сильно рвало. Она бросила взгляд на улицу и увидела светловолосую женщину – та стояла, склонившись к сугробу и подобрав полы длинного пальто, чтобы не испачкать его рвотой.
   Патрульный брезгливо фыркнул. И тихонько сообщил Мауре по секрету:
   – Из этой выйдет детектив что надо, особенно по убойным делам. Прямо как из "Кегни и Лейси"[4] сбежала. Все командовала тут. Настырная такая. А после заходит в дом, глядит одним глазком... ну а дальше вон – выскакивает, и на тебе... прямо на снег. – Он расхохотался.
   – Я ее раньше не видела. Она что, из Отдела убийств?
   – Слыхал, ее только недавно перевели из Отдела по борьбе с наркотиками и проституцией. У них там в комиссариате возникла замечательная идейка набрать побольше девиц. – Он покачал головой. – Хотя нет, она тут не задержится. Помяните мое слово.
   Женщина-детектив вытерла рот и неуверенно двинулась к ступеням крыльца – там ее снова вырвало.
   – Эй, детектив! – кликнул патрульный. – Может, вам держаться подальше от места преступления? Тошните себе на здоровье, только, по крайней мере, не там, где собирают улики.
   Стоявший рядом молоденький полицейский хихикнул.
   Блондинка резко повернулась, и в свете огней патрульной машины мелькнуло ее мертвенно-бледное лицо.
   – Пойду лучше посижу в машине, – пробормотала она.
   – Да уж. Так-то оно лучше, мэм.
   Маура наблюдала, как женщина-детектив отступила в тень своей машины. И подумала: "Что же такого ужасного меня там ожидает?"
   – Док! – позвал детектив Барри Фрост.
   Он секунду назад вышел из дома и стоял на крыльце в ветровке, втянув голову в плечи. Его светлые волосы топорщились, словно он только что с постели. Лицо у него всегда было землистого оттенка, а в желтоватых отблесках висевшего на крыльце фонаря оно казалось и вовсе болезненным.
   – Как я понимаю, дело совсем дрянь, – предположила Маура.
   – Не то, что ожидаешь увидеть на Рождество. Вот я и подумал: лучше выйти и малость подышать.
   Маура остановилась на нижней ступеньке, заметив на припорошенном снегом крыльце беспорядочные следы.
   – Ничего, если я пройду?
   – Да. Тут наследили только наши, полицейские.
   – А как насчет отпечатков по делу?
   – Почти ничего.
   – Он что, в окно впорхнул и выпорхнул?
   – Похоже, тщательно прибрал за собой. Остались следы от метелки.
   Она нахмурилась.
   – Преступник обращает внимание на детали.
   – Ты погляди, что там внутри.
   Маура поднялась по ступеням, натянула на ноги бахилы, а на руки перчатки. Вблизи Фрост выглядел еще хуже: на исхудалом лице ни кровинки. Однако он вздохнул и весело предложил:
   – Могу проводить.
   – Не стоит, побудь лучше на воздухе. Риццоли все покажет.
   Фрост кивнул, не глядя на нее: он уставился на улицу с таким напряженным видом, как будто его с души воротило, а он держался из последних сил. Маура оставила его бороться с самим собой и взялась за круглую дверную ручку. Она приготовилась к худшему. Надо же, только что она подъехала в полном изнеможении и тщетно пыталась проснуться – а теперь вот нервы у нее так накалились, будто по ним прошел разряд тока.
   Маура ступила в дом. Остановилась, чувствуя, как заколотилось сердце, и оглядела не предвещавшую ничего тревожного обстановку дома. В передней – обшарпанный дубовый пол. Через дверной проем видна гостиная, обставленная дешевенькой, плохо подобранной мебелью: диван-кровать с продавленным матрасом-периной, кресло с большой круглой подушкой, набитой полистиролом, книжный шкаф, собранный частью из широких обшивочных досок, частью из цельных секций. Ничего такого, что напоминало бы место преступления. Но самое страшное было впереди; она знала, страх затаился здесь, в доме, – это было видно по глазам Барри Фроста и мертвенно-бледному лицу той блондинки, детектива.