Страница:
Самые лучшие от пересудов толпы не спасутся.
Чернь повсюду тычет свой нос, все выведать любит —
И ничего не простит, сочинит не одно, так другое.
В этих низах, я скажу вам, хорошего мало найдется, —
Мало, по совести, кто заслужил там господ справедливых.
Только дурное у них на уме — в разговорах и в песнях.
Хоть о своих господах и похвального тоже немало
Знают они, но об этом молчат, вспоминают не часто.
Я возмущаюсь особенно тем заблужденьем тщеславья,
Коим охвачены люди: мол, каждый из них, опьяненный
Буйным желаньем, способен править судьбою вселенной.
Ты бы жену и детей содержать научился в порядке,
Дерзкую челядь приструнь, и покуда глупцы достоянья
Будут проматывать, ты насладишься умеренной жизнью.
Как же исправить мир, если каждый себе позволяет
Все, что угодно, и хочет другим навязать свою волю?
Так мы всё глубже и глубже в безвыходном зле погрязаем:
Сплетни, ложь, оговоры, предательство и лжеприсяга,
И воровство, и грабеж, и разбой— лишь об этом и слышишь.
Всюду ханжи, лжепророки народ надувают безбожно.
Так все кругом и живут. А скажешь от чистого сердца —
Каждый беспечно ответит: «Аи, да уж если б настолько
Тяжек и страшен был грех, как эти ученые вечно
Всюду долбят, то священник тогда не грешил бы подавно».
Так, на дурные примеры ссылаясь, они обезьянам
Уподобляются, созданным для подражанья, поскольку
Мышленье, выбор, на их беду, не даны им природой.
Право! Лицам духовным вести надлежит себя лучше.
Кое-что даже пускай бы и делали, но втихомолку.
А ведь они же у нас на глазах творят, что угодно,
Нас, мирян рядовых, совсем не стесняясь, как будто
Поражены слепотою мы все. Но мы видим отлично:
Этим святошам святые обеты их столь же по вкусу,
Сколь и всем прочим приверженцам грешных мирских обольщений.
Вот по ту сторону Альп — у попов там особая мода:
Каждый содержит любовницу. В наших провинциях также
Этим немало грешат. Мне скажут: они ведь имеют,
Как и женатые люди, детей и, чтоб их обеспечить,
Трудятся много и детям дают положение в свете.
Те забывают, откуда произошли они сами,
Чином своим не поступятся — ходят надменно, сановно,
Как родовитая знать, и до гроба уверены будут
В том, что это их право. Раньше не очень-то чтили
Всяких выскочек этих поповских, — теперь они бары:
«Сударь», «сударыня». Что же, деньги — великая сила!
Редко на княжеских землях поповство к рукам не прибрало
Пошлину, подать, аренду, доходы от сел и от мельниц.
Вот кто весь мир совращает! Хорош пример для общины:
Видят, что поп не безгрешен — и каждый грешит без зазренья.
Так вот слепого слепой со стези добродетели сводит!
Где же дела благочестия пастырей праведных, мудрых?
Кто из них добрым примером наставил бы церковь святую?
Кто по стопам их пошел бы? Ведь все закоснели в пороках!
Так уж на свете ведется — как тут исправиться миру?
Вот еще что я скажу вам: тот, кто родился внебрачным,
Пусть успокоится: он ничего изменить тут не может.
Я, понимаете ль, думаю: если б такой незаконный
Вел себя поскромней и лишним крикливым тщеславьем
Не раздражал никого, то не так бы в глаза он бросался.
Несправедливо таких осуждать: ведь не наше рожденье
Нам благородство дает, и рожденье не может позорить.
Мы отличаемся лишь добродетелью или пороком.
Добрых, ученых мужей в духовенстве всегда по заслугам
Все уважают, однако примеры берут с недостойных.
Пастырь иной призывает к добру, а миряне смеются:
«Он о добре говорит, а зло он творит. Что нам выбрать?»
Он и о церкви не очень печется, других наставляя:
«Чада мои, раскошельтесь на храм — и сподобитесь божьей
Милости и отпущенья …» На этом он проповедь кончит,
Сам или мелочь подаст, или совсем ничего, и пускай там
Храм этот самый развалится. Так он себе продолжает
Жить — не тужить ни о чем, одеваться роскошно и кушать
Сладко да жирно. Когда же мирским наслажденьям священник
Слишком привержен, какие уж там песнопенья, моленья?
Пастырь хороший всегда — ежедневно и даже всечасно —
Господу ревностно служит, в добре совершенствуясь, в пользу
Церкви святой. Он достойным примером умеет наставить
Паству на путь всеспасительный к светлым вратам благодати.
Я капюшонников[41] тоже ведь знаю: гнусят и бормочут,
Лишь бы глаза отвести, и тянутся вечно к богатым:
Льстить превосходно умеют и шляются в гости все время.
Стоит позвать одного, придет и второй, а назавтра —
Двое-трое новых. А тот, кто в обители лучший
Мастер чесать языком, тот в ордене больше успеет:
Станет начетчиком, библиотекарем, даже приором[42].
Все остальные— в тени. А равенство даже и в блюдах
Не соблюдается, ибо одни там обязаны в хорах
Петь еженощно, читать, обходить погребенья, другие —
По привилегии — праздны и все, что получше, съедают.
Ну, а вся папская рать: легаты, прелаты, аббаты,
Пробсты, бегинки[43], монашки… о них говори — не доскажешь!
В общем выходит: «Отдай мне твое, моего не касайся».
Право же, и семерых таких чудаков не найдется,
Чтобы согласно уставу их ордена в святости жили.
Так-то сословье духовное в хилость, в упадок приходит!..»
«Дядюшка, странно, — заметил Барсук, — покаяние ваше
Только чужие грехи обличает, что вам не поможет.
Думаю, хватит вам собственных! И почему это, дядя,
Столь озабочены вы духовенством? Так, мол, да этак!
Каждый свое только бремя влачит, и каждому лично
И отвечать полагается, как — соответственно званью —
Долг исполнять он старался. Отчета никто не избегнет:
Юноша ль, старец, в миру иль за толстой стеной монастырской.
Вы же о разных материях распространялись настолько,
Что и меня в заблужденье чуть-чуть не ввели. В совершенстве
Вникли вы в то, как мир наш устроен, и в связи явлений.
Поп замечательный был бы из вас! Я со всею бы паствой
К вам приходил исповедоваться, вашу проповедь слушать,
Мудрости вашей набраться, ибо, что правда — то правда, —
Мы в большинстве грубияны, невежды, нуждаемся в знаньях…»
Так ко двору королевскому оба они приближались.
«Ну-ка, смелее!» — воскликнул тут Рейнеке, духом воспрянув.
Им повстречался Мартын-обезьяна, как раз в это время
В Рим направлявшийся на богомолье. Он им поклонился.
«Дядюшка милый, мужайтесь!» — сказал он сочувственно лису,
Тут же пустившись в расспросы, хоть все ему было известно.
Рейнеке грустно ответил: «Ах, за последнее время
Счастьем я, видно, покинут! Снова какие-то воры
Тут на меня обвиненья возводят, особенно — ворон
С кроликом этим ничтожным: тот без жены, мол, остался,
Этот — без уха. А я тут при чем? Но если б я лично
Мог с королем объясниться, обоим пришлось бы несладко!
Хуже всего на беду, что с меня отлучение папы
Так и не снято покуда. Один настоятель соборный
Вправе решить это дело. Король с ним считается очень.
Собственно, Изегрим-волк и в моем отлученье виновен:
В Элькмаре жил он в обители как схимонах[44], но оттуда
Вскоре сбежал — не вынес чрезмерной строгости схимы:
Долго поститься и столько читать он, мол, просто не в силах, —
В гроб его чуть не загнали, мол, эти посты да молитвы.
В бегстве ему я помог и жалею об этом: клевещет
Он на меня государю всегда и вредит мне, как может.
В Рим бы отправиться мне! Но семья! При таком положенье
Боязно их покидать. Ведь Изегрим, где б их ни встретил,
Всячески будет им пакостить. И вообще— разве мало
Есть у меня злопыхателей, чтоб затравить моих близких?
Хоть бы с меня отлучение сняли, и то стало б легче:
Снова бы исподволь я при дворе попытал себе счастья».
«Как это кстати! — воскликнул Мартын. — Я сейчас отправлюсь
Именно в Рим, постараюсь и вам оказаться полезным.
Хитрый маневр проведу я. Конечно, не дам вас в обиду!
Я, как писец у епископа, смыслю в делах: настоятель
В Рим затребован будет, а там я уж с ним потягаюсь.
Дядюшка, знайте: за дело берясь, я веду его верно.
Я уж добьюсь, чтобы с вас отлучение сняли, и лично
Постановленье доставлю вам, в пику всем недругам вашим:
Денежки их и труды — все пущено будет на ветер!
Римские мне ведь известны порядки: я знаю, что делать
Или не делать там… Дядя мой в Риме живет, некий Симон[45], —
Личность в почете и в силе, заступник даятелей щедрых.
Некий там есть Плутонайд, есть доктор Грабастай, а также
Носкудаветер, Неуповайтес — я в дружбе со всеми.
Деньги послал я вперед — это вес придает вам заране:
Все они там говорить о судебных формальностях любят,
А на уме только деньги. И как бы там ни было дело
Шатко и криво, оно выправляется доброю мздою.
Выложил денежки — прав. А если их мало, то сразу
Двери захлопнутся… Значит, сидите спокойненько дома,
Дело я ваше беру на себя — и распутаю узел.
Вы ко двору направляйтесь, к супруге моей, к Рюкенау,
Там обратитесь: благоволят к ней король-государь наш
И королева. Она обладает недюжинной сметкой,
Редкая умница и за друзей очень частый ходатай.
Много там нашей родни. Правота не всегда выручает.
Вы при жене моей двух сестер ее также найдете,
Трех моих деток и собственных родичей ваших немало,
Очень охотно готовых служить вам во всякое время.
Если же вам в правосудье откажут, увидите вскоре,
Что я сделать могу. Если вас притеснят — сообщите.
Все государство: король, все мужчины, все женщины, дети —
Все отлученью подвергнутся. Я запрещу интердиктом
Петь им в церквах и все требы справлять: венчанья, крестины
И погребенья, и всё[46]! Вы, дядюшка, не унывайте!
Папа совсем уже стар и в дела не вникает, и мало
Кто с ним считается там, а фактически всем Ватиканом
Вертит теперь кардинал Ненасытус — мужчина в расцвете,
Крепкий, горячий, решительный. С дамой одной, мне знакомой,
Он в отношеньях интимных. Дама подсунет бумагу —
И, как всегда, безотказно добьется всего, что ей нужно.
Письмоводитель его Иоганнес Пристрастман — ценитель
Старых и новых монет. Дворецкий папы с ним дружит,
Некий Шпионглаз. Нотариус там Путелькрутель — обоих
Прав кандидат, подающий большие надежды. Он станет
Через какой-нибудь год в юридических сферах светилом.
Двое мне также судей там знакомы: Дукат и Донарий[47],
Что ни присудят они — отменить приговор не удастся.
Так в этом Риме творятся плутни и козни, а папа
Даже не знает об этом. Все дело в знакомствах и в связях.
Связями можно добыть индульгенцию, снять отлученье
С целой страны. Положитесь на это, дражайший мой дядя'
Знает и сам государь: уничтожить вас я не позволю!
Вывести мне ваше дело на чистую воду нетрудно.
Должен понять государь, что в совете его высочайшем
Самые умные — мы: обезьянья порода и лисья!
Это, как бы там ни было, вам несомненно поможет…»
«Очень утешен, — сказал ему Рейнеке, — если бы снова
Мне уцелеть, я бы вас не забыл…» И они распростились.
С Гримбартом только одним, без друзей, без родни, приближался
Рейнеке-лис ко двору, что кипел к нему лютою злобой.
Чернь повсюду тычет свой нос, все выведать любит —
И ничего не простит, сочинит не одно, так другое.
В этих низах, я скажу вам, хорошего мало найдется, —
Мало, по совести, кто заслужил там господ справедливых.
Только дурное у них на уме — в разговорах и в песнях.
Хоть о своих господах и похвального тоже немало
Знают они, но об этом молчат, вспоминают не часто.
Я возмущаюсь особенно тем заблужденьем тщеславья,
Коим охвачены люди: мол, каждый из них, опьяненный
Буйным желаньем, способен править судьбою вселенной.
Ты бы жену и детей содержать научился в порядке,
Дерзкую челядь приструнь, и покуда глупцы достоянья
Будут проматывать, ты насладишься умеренной жизнью.
Как же исправить мир, если каждый себе позволяет
Все, что угодно, и хочет другим навязать свою волю?
Так мы всё глубже и глубже в безвыходном зле погрязаем:
Сплетни, ложь, оговоры, предательство и лжеприсяга,
И воровство, и грабеж, и разбой— лишь об этом и слышишь.
Всюду ханжи, лжепророки народ надувают безбожно.
Так все кругом и живут. А скажешь от чистого сердца —
Каждый беспечно ответит: «Аи, да уж если б настолько
Тяжек и страшен был грех, как эти ученые вечно
Всюду долбят, то священник тогда не грешил бы подавно».
Так, на дурные примеры ссылаясь, они обезьянам
Уподобляются, созданным для подражанья, поскольку
Мышленье, выбор, на их беду, не даны им природой.
Право! Лицам духовным вести надлежит себя лучше.
Кое-что даже пускай бы и делали, но втихомолку.
А ведь они же у нас на глазах творят, что угодно,
Нас, мирян рядовых, совсем не стесняясь, как будто
Поражены слепотою мы все. Но мы видим отлично:
Этим святошам святые обеты их столь же по вкусу,
Сколь и всем прочим приверженцам грешных мирских обольщений.
Вот по ту сторону Альп — у попов там особая мода:
Каждый содержит любовницу. В наших провинциях также
Этим немало грешат. Мне скажут: они ведь имеют,
Как и женатые люди, детей и, чтоб их обеспечить,
Трудятся много и детям дают положение в свете.
Те забывают, откуда произошли они сами,
Чином своим не поступятся — ходят надменно, сановно,
Как родовитая знать, и до гроба уверены будут
В том, что это их право. Раньше не очень-то чтили
Всяких выскочек этих поповских, — теперь они бары:
«Сударь», «сударыня». Что же, деньги — великая сила!
Редко на княжеских землях поповство к рукам не прибрало
Пошлину, подать, аренду, доходы от сел и от мельниц.
Вот кто весь мир совращает! Хорош пример для общины:
Видят, что поп не безгрешен — и каждый грешит без зазренья.
Так вот слепого слепой со стези добродетели сводит!
Где же дела благочестия пастырей праведных, мудрых?
Кто из них добрым примером наставил бы церковь святую?
Кто по стопам их пошел бы? Ведь все закоснели в пороках!
Так уж на свете ведется — как тут исправиться миру?
Вот еще что я скажу вам: тот, кто родился внебрачным,
Пусть успокоится: он ничего изменить тут не может.
Я, понимаете ль, думаю: если б такой незаконный
Вел себя поскромней и лишним крикливым тщеславьем
Не раздражал никого, то не так бы в глаза он бросался.
Несправедливо таких осуждать: ведь не наше рожденье
Нам благородство дает, и рожденье не может позорить.
Мы отличаемся лишь добродетелью или пороком.
Добрых, ученых мужей в духовенстве всегда по заслугам
Все уважают, однако примеры берут с недостойных.
Пастырь иной призывает к добру, а миряне смеются:
«Он о добре говорит, а зло он творит. Что нам выбрать?»
Он и о церкви не очень печется, других наставляя:
«Чада мои, раскошельтесь на храм — и сподобитесь божьей
Милости и отпущенья …» На этом он проповедь кончит,
Сам или мелочь подаст, или совсем ничего, и пускай там
Храм этот самый развалится. Так он себе продолжает
Жить — не тужить ни о чем, одеваться роскошно и кушать
Сладко да жирно. Когда же мирским наслажденьям священник
Слишком привержен, какие уж там песнопенья, моленья?
Пастырь хороший всегда — ежедневно и даже всечасно —
Господу ревностно служит, в добре совершенствуясь, в пользу
Церкви святой. Он достойным примером умеет наставить
Паству на путь всеспасительный к светлым вратам благодати.
Я капюшонников[41] тоже ведь знаю: гнусят и бормочут,
Лишь бы глаза отвести, и тянутся вечно к богатым:
Льстить превосходно умеют и шляются в гости все время.
Стоит позвать одного, придет и второй, а назавтра —
Двое-трое новых. А тот, кто в обители лучший
Мастер чесать языком, тот в ордене больше успеет:
Станет начетчиком, библиотекарем, даже приором[42].
Все остальные— в тени. А равенство даже и в блюдах
Не соблюдается, ибо одни там обязаны в хорах
Петь еженощно, читать, обходить погребенья, другие —
По привилегии — праздны и все, что получше, съедают.
Ну, а вся папская рать: легаты, прелаты, аббаты,
Пробсты, бегинки[43], монашки… о них говори — не доскажешь!
В общем выходит: «Отдай мне твое, моего не касайся».
Право же, и семерых таких чудаков не найдется,
Чтобы согласно уставу их ордена в святости жили.
Так-то сословье духовное в хилость, в упадок приходит!..»
«Дядюшка, странно, — заметил Барсук, — покаяние ваше
Только чужие грехи обличает, что вам не поможет.
Думаю, хватит вам собственных! И почему это, дядя,
Столь озабочены вы духовенством? Так, мол, да этак!
Каждый свое только бремя влачит, и каждому лично
И отвечать полагается, как — соответственно званью —
Долг исполнять он старался. Отчета никто не избегнет:
Юноша ль, старец, в миру иль за толстой стеной монастырской.
Вы же о разных материях распространялись настолько,
Что и меня в заблужденье чуть-чуть не ввели. В совершенстве
Вникли вы в то, как мир наш устроен, и в связи явлений.
Поп замечательный был бы из вас! Я со всею бы паствой
К вам приходил исповедоваться, вашу проповедь слушать,
Мудрости вашей набраться, ибо, что правда — то правда, —
Мы в большинстве грубияны, невежды, нуждаемся в знаньях…»
Так ко двору королевскому оба они приближались.
«Ну-ка, смелее!» — воскликнул тут Рейнеке, духом воспрянув.
Им повстречался Мартын-обезьяна, как раз в это время
В Рим направлявшийся на богомолье. Он им поклонился.
«Дядюшка милый, мужайтесь!» — сказал он сочувственно лису,
Тут же пустившись в расспросы, хоть все ему было известно.
Рейнеке грустно ответил: «Ах, за последнее время
Счастьем я, видно, покинут! Снова какие-то воры
Тут на меня обвиненья возводят, особенно — ворон
С кроликом этим ничтожным: тот без жены, мол, остался,
Этот — без уха. А я тут при чем? Но если б я лично
Мог с королем объясниться, обоим пришлось бы несладко!
Хуже всего на беду, что с меня отлучение папы
Так и не снято покуда. Один настоятель соборный
Вправе решить это дело. Король с ним считается очень.
Собственно, Изегрим-волк и в моем отлученье виновен:
В Элькмаре жил он в обители как схимонах[44], но оттуда
Вскоре сбежал — не вынес чрезмерной строгости схимы:
Долго поститься и столько читать он, мол, просто не в силах, —
В гроб его чуть не загнали, мол, эти посты да молитвы.
В бегстве ему я помог и жалею об этом: клевещет
Он на меня государю всегда и вредит мне, как может.
В Рим бы отправиться мне! Но семья! При таком положенье
Боязно их покидать. Ведь Изегрим, где б их ни встретил,
Всячески будет им пакостить. И вообще— разве мало
Есть у меня злопыхателей, чтоб затравить моих близких?
Хоть бы с меня отлучение сняли, и то стало б легче:
Снова бы исподволь я при дворе попытал себе счастья».
«Как это кстати! — воскликнул Мартын. — Я сейчас отправлюсь
Именно в Рим, постараюсь и вам оказаться полезным.
Хитрый маневр проведу я. Конечно, не дам вас в обиду!
Я, как писец у епископа, смыслю в делах: настоятель
В Рим затребован будет, а там я уж с ним потягаюсь.
Дядюшка, знайте: за дело берясь, я веду его верно.
Я уж добьюсь, чтобы с вас отлучение сняли, и лично
Постановленье доставлю вам, в пику всем недругам вашим:
Денежки их и труды — все пущено будет на ветер!
Римские мне ведь известны порядки: я знаю, что делать
Или не делать там… Дядя мой в Риме живет, некий Симон[45], —
Личность в почете и в силе, заступник даятелей щедрых.
Некий там есть Плутонайд, есть доктор Грабастай, а также
Носкудаветер, Неуповайтес — я в дружбе со всеми.
Деньги послал я вперед — это вес придает вам заране:
Все они там говорить о судебных формальностях любят,
А на уме только деньги. И как бы там ни было дело
Шатко и криво, оно выправляется доброю мздою.
Выложил денежки — прав. А если их мало, то сразу
Двери захлопнутся… Значит, сидите спокойненько дома,
Дело я ваше беру на себя — и распутаю узел.
Вы ко двору направляйтесь, к супруге моей, к Рюкенау,
Там обратитесь: благоволят к ней король-государь наш
И королева. Она обладает недюжинной сметкой,
Редкая умница и за друзей очень частый ходатай.
Много там нашей родни. Правота не всегда выручает.
Вы при жене моей двух сестер ее также найдете,
Трех моих деток и собственных родичей ваших немало,
Очень охотно готовых служить вам во всякое время.
Если же вам в правосудье откажут, увидите вскоре,
Что я сделать могу. Если вас притеснят — сообщите.
Все государство: король, все мужчины, все женщины, дети —
Все отлученью подвергнутся. Я запрещу интердиктом
Петь им в церквах и все требы справлять: венчанья, крестины
И погребенья, и всё[46]! Вы, дядюшка, не унывайте!
Папа совсем уже стар и в дела не вникает, и мало
Кто с ним считается там, а фактически всем Ватиканом
Вертит теперь кардинал Ненасытус — мужчина в расцвете,
Крепкий, горячий, решительный. С дамой одной, мне знакомой,
Он в отношеньях интимных. Дама подсунет бумагу —
И, как всегда, безотказно добьется всего, что ей нужно.
Письмоводитель его Иоганнес Пристрастман — ценитель
Старых и новых монет. Дворецкий папы с ним дружит,
Некий Шпионглаз. Нотариус там Путелькрутель — обоих
Прав кандидат, подающий большие надежды. Он станет
Через какой-нибудь год в юридических сферах светилом.
Двое мне также судей там знакомы: Дукат и Донарий[47],
Что ни присудят они — отменить приговор не удастся.
Так в этом Риме творятся плутни и козни, а папа
Даже не знает об этом. Все дело в знакомствах и в связях.
Связями можно добыть индульгенцию, снять отлученье
С целой страны. Положитесь на это, дражайший мой дядя'
Знает и сам государь: уничтожить вас я не позволю!
Вывести мне ваше дело на чистую воду нетрудно.
Должен понять государь, что в совете его высочайшем
Самые умные — мы: обезьянья порода и лисья!
Это, как бы там ни было, вам несомненно поможет…»
«Очень утешен, — сказал ему Рейнеке, — если бы снова
Мне уцелеть, я бы вас не забыл…» И они распростились.
С Гримбартом только одним, без друзей, без родни, приближался
Рейнеке-лис ко двору, что кипел к нему лютою злобой.
Песнь Девятая
Рейнеке-лис, ко двору подходя, окрылен был надеждой,
Что обвинения против себя отведет. Но, увидев,
Сколько собралось врагов его, как все держались, как явно
Жаждали все отомстить ему и покарать его смертью, —
Духом он пал, усомнился, но с вызывающим видом
Через ряды всех баронов проследовал с Гримбартом вместе.
К трону уже подходили они — и шепнул ему Гримбарт:
«Не малодушничать, Рейнеке! Не забывайте, что счастье
Робкому не достается, а смелый идет на опасность
И вдохновляется ею: опасность — преддверье спасенья!»
«Истинно так! — сказал ему Рейнеке. — Как благодарен
Я за поддержку вам! Если опять окажусь на свободе,
Вспомню я вас!..» Осмотрелся он тут и увидел, как много
Родичей было в собранье, но доброжелателей мало!
Он большинству насолить умудрился — великим и скромным,
Даже гадюки и выдры считали его за прохвоста.
Все же достаточно в зале друзей он еще обнаружил.
Рейнеке стал на колени пред троном, и очень степенно
Так он сказал: «Всеведущий и всемогущий от века
Бог да хранит вас, дражайший король, господин мой, а также
Вашу супругу, мою госпожу, и обоим дарует
Мудрость и здравие мысли, дабы разуменьем монаршим
Правое вам отличать от неправого, ибо все больше
Фальшь на земле процветает. Многие кажутся с виду
Вовсе не теми, что суть. О, если б на лбу отражались
Все сокровенные мысли так, чтоб король, как по книге,
Мог их читать, — он узнал бы, как я ему искренне предан!
Многие, правда, чернят меня. Кто? Негодяи! Им нужно
не навредить, чтоб лишить меня вашего расположенья:
Я, мол, его недостоин! Но мне ль не известно, как любит
Мой повелитель-король справедливость! О нет, не сведете
Вы короля со стези правосудья! Так было — так будет!..»
Зашевелились тут все, старались протиснуться ближе,
Дерзости Рейнеке все изумлялись и жаждали слушать:
Явны его преступленья — как же ему отвертеться?
«Ах, негодяй! — воскликнул король. Но пустой болтовнёю
Ты не спасешься на сей раз! Нет, ложь и обман не удастся
Выдать за истину снова! Конца своего ты дождался!
Преданность мне, полагаю, ты доказал: несомненно,
Случая с кроликом, дела с вороной достаточно было б!
Ты же везде и повсюду свершаешь деянья измены!
Мастер ты подлых проделок, но скоро они прекратятся.
Мера терпенья полна — я бранить тебя больше не стану!»
Рейнеке думал: «Что будет со мною? О, если б добраться
Как-нибудь до дому только! Какое бы выдумать средство?
Будь там, что будет, — испробую все, но пробиться я должен!..»
«О мой великий король, мой монарх благородный! — сказал он.
Если считаете вы, что достоин я смерти, вы, значит,
Дело не с той стороны рассмотрели. Соблаговолите
Выслушать прежде меня! Я бывал вам советом полезен,
С вами в беде оставался, когда отступались иные,
Те, что меж вами и мною становятся, мне на погибель,
Пользуясь каждой отлучкой моей. Государь благородный,
Выслушав слово мое, разобраться вы сможете в деле:
Если вина моя признана будет, смирюсь пред судьбою.
Думали вы обо мне очень мало, когда беззаветно,
Самоотверженно нес я охрану границ и окраин.
Иль полагаете вы, что я при дворе появился б,
Хоть бы малейшую зная вину за собой? Нет, конечно,
Я б осмотрительно вас избегал и врагов моих также.
Да, все сокровища мира меня бы тогда не прельстили!
В собственном замке, на собственных землях я жил на свободе,
Но за собой ничего я не знал — потому и явился.
Я снаряжался в дозор, в это время племянник мой, Гримбарт,
С вестью приходит: опять ко двору я обязан явиться.
Я о своем отлученье раздумывал все, и с Мартыном
Вел я об этом большой разговор. Обещал он мне свято
Снять это бремя с меня. «Вот буду я в Риме, — сказал он, —
Полностью все ваше дело возьму на себя я отныне;
Вы ко двору отправляйтесь, а мы отлучение снимем…»
Видите, так мне Мартын говорил, — он знаток в этом деле.
Им потому дорожит досточтимый епископ наш, Прорвус,
Служит Мартын у него лет пять по судебным вопросам!
Я же сюда прихожу — и встречают меня обвиненья:
Кролик налгал на меня, лицемер, но ведь Рейнеке — вот он:
Пусть обвинитель мой выйдет, в глаза меня пусть уличает!
Тех обвинять, кто отсутствует, очень легко в самом деле,
Но и противную сторону выслушать надо ведь прежде,
Чем осуждать ее. Эти притворщики, ворон и кролик, —
Честью клянусь, — лишь добро от меня постоянно видали.
Позавчера поутру чуть свет повстречался мне кролик,
Мило со мной поздоровался. Я же стоял перед замком
И начинал в это время чтение ранней молитвы.
Он мне сказал, что идет ко двору, — я сердечно ответил:
«Бог вам сопутствуй!» Но кролик стал плакаться: «Как я в дороге
Проголодался, устал!» — «Вы хотите покушать?» — спросил я
Очень участливо. «Был бы признателен», — он отвечает.
Я говорю: «Угощу, с удовольствием». В замок мы входим, —
Подал я вишни и масло: не ем по средам я мясного.
Тут подбегает к столу мой сыночек, мой младшенький, смотрит,
Нет ли остатков: детишкам остатки особенно сладки.
Чем-то малыш соблазнился, но кролик по мордочке крошку
Так угостил, что и губки и зубки окрасились кровью.
Это заметил мой старшенький, Рейнгарт, схватил лицемера
Сразу за горло — и тут наигрался в отместку за брата!
Вот что случилось — ни больше ни меньше! Я — сразу к мальчишкам,
Их наказал, но с трудом от обидчика-гостя обоих
Я оттащил. И уж если досталось ему, помолчал бы:
Большего он заслужил! Если б умысел злой тут имелся,
То молодежь моя живо могла б с ним на месте покончить.
Вот вам его благодарность! Я оторвал ему ухо!
Чести он был удостоен, и это — отметка на память…
Ворон приходит и плачется мне: он супруги лишился.
Та, мол, к прискорбью великому, до смерти утром объелась:
Рыбу изрядных размеров она проглотила с костями.
Как это было, он лучше осведомлен, но утверждает,
Будто жену его я умертвил. А не он ли убийца?
Пусть разрешат мне его допросить, запоет он иначе.
Эти вороны мгновенно взлетают настолько высоко,
Но никаким прыжком допрыгнуть до них невозможно.
Если кто хочет меня обличить в столь преступных деяньях,
Пусть хоть надежных свидетелей выставит! Так ведь обычно
Судят мужей благородных. Я этого требовать вправе.
Если же верных свидетелей нет, прибегают к иному:
Вот! Я готов к поединку! Пусть время назначат и место,
Пусть он сейчас и представится мне, мой противник достойный,
Равный мне происхожденьем: чья правда — нам шпаги докажут[48].
Честь в поединке добывший ее закрепит за собою.
Это — старинный закон, я на большее не претендую!..»
Каждый на месте недвижно застыл, это слыша, — настолько
Рейнеке всех изумил своей вызывающей речью.
Но перепуганы были особенно ворон и кролик,
Оба покинули двор, не отважась промолвить словечка.
Прочь удаляясь, они говорили: «Судиться с ним дальше
Было б для нас безрассудством. Как мы тут смело ни действуй, —
Мы с ним, однако, не сладим. Где очевидцы? Мы были
Наедине с негодяем. Свидетелей нет. И, конечно,
Мы же и будем в ответе. Так пусть за его преступленья
Возится с жуликом наглым палач и воздаст по заслугам!
Право же, ну его к черту! Мы знаем, с кем дело имеем:
Лжец, и хитрец, и подлец, он погубит и целый десяток
Нашего брата. Нет же, дорого нам это стало б !..»
Изегрим с Брауном хмуро следили, как парочка эта
К выходу кралась. Тошно им было. Король в это время
Так говорит: «Кто с жалобой здесь? Подходите. Грозились
Многие этим вчера. Обвиняемый прибыл. Ну, кто же?»
Но не нашлось никого, и Рейнеке нагло заметил:
«Ясно, клевещут-клевещут, а чуть только очная ставка,
Так поскорее домой. Подлецы эти, ворон и кролик,
Рады меня очернить, навредить мне, навлечь наказанье.
Все же бог с ними! Они отреклись от своих обвинений,
Стоило мне появиться—одумались и на попятный.
Я посрамил их, но видите, как доверяться опасно
Злостным клеветникам, очерняющим тех, кто в отлучке:
Всё извращают они и достойнейших всех ненавидят.
Не о себе ведь пекусь, но других от души я жалею».
«Слушай, — сказал тут король, — отвечай-ка мне, подлый предатель,
Что побудило тебя умертвить, и к тому же столь зверски,
Бедного Лямпе, кто был самым верным моим письмоносцем?
Я ли не делал поблажек тебе, не прощал преступлений?
Посох, котомку, сапожки вручил я тебе, снаряжая
В Рим и в святое заморье; твоим благодетелем был я,
Веря в твое исправленье. И вот мне приходится видеть,
Как убиваешь ты Лямпе сначала, как Бэллин в котомке
Голову зайца приносит мне и заявляет публично,
Будто он письма доставил, что вы сообща обсуждали
И составляли, и он был их автором главным. И что же?
Мертвую голову в сумке находят — ни больше ни меньше!
Вы это сделали, чтоб надо мной наглумиться! Был отдан
Бэллин на растерзание волку — черед за тобою!»
Рейнеке вскрикнул: «Что слышу я! Лямпе убит?! И наш Бэллин
Также погиб?! Что мне делать?! О, сам бы уж лучше я умер!
Ах, вместе с ними лишился теперь я великих сокровищ!
С ними отправил я вам драгоценности, коим на свете
Равных не сыщется! Кто б заподозрить решился барана
В том, что он зайца убьет и сокровища ваши похитит?
Истинно: там берегись, где не ждешь ни капкана, ни ямы!..»
В гневе король не дослушал, что Рейнеке плел вдохновенно,
Встал — и в покои свои удалился, и суть этой речи
Мимо ушей пропустил. Казнить собирался он плута.
Вот он поднялся к себе и застал там как раз королеву
С фрейлиной, фрау Рюкенау, мартышкой. Была обезьяна
У государыни и государя в особом фаворе.
Именно ей предстояло вступиться за Рейнеке-лиса.
Умной мартышка была, образованной, красноречивой,
Всюду желанной, весьма уважаемой всеми. Заметив,
Что раздражен был король, сказала она осторожно:
«О государь! Если просьбы мои приходилось вам слушать,
Вы никогда не жалели о том и всегда мне прощали,
Если ваш гнев я дерзала умерить смягчающим словом.
Не откажите мне вновь в благосклонности вашей. На сей раз
Дело идет о родне моей. Кто от своих отречется?
Рейнеке, кем бы он ни был, — он родственник мой. И уж если
О поведенье его говорить откровенно, скажу я:
Раз он явился на суд, то, видимо, чист в этом деле.
Так и отец его тоже, к которому столь благосклонен
Был ваш отец, натерпелся немало от сплетников подлых
И обвинителей лживых. Но он посрамлял их обычно:
Стоило дело расследовать — и выяснялось коварство
Низких завистников: даже заслуги его толковались
Как преступления! Но при дворе он имел неизменно
Больше почета, чем Изегрим с Брауном ныне. Обоим
Стоило б также уметь от себя отводить нареканья,
Слишком нередкие. Но справедливость им мало знакома:
Все их советы тому доказательство, весь образ жизни!»
«Но почему же, — король возразил ей, — вас так удивляет,
Что возмущаюсь я Рейнеке, вором, который недавно
Зайца убил, свел барана с пути и особенно нагло
Все отрицает, нахально собою кичась, как примерным,
Верным слугою моим? Между тем он открыто и всеми
Без исключения изобличается, плут, в оскорбленье
Самых надежных, почтенных персон, в грабежах и в убийствах
И в нанесенье ущерба и всем нашим подданным верным,
И государству всему. Нет, больше терпеть невозможно!»
Но обезьяна на все это так королю возразила:
«Да, но не всем ведь дано при любых обстоятельствах жизни
Мудро самим поступать и советом порадовать ближних.
Честь и доверье такому! Однако завистники тотчас
Исподтишка начинают вредить ему. Станет их больше —
Выйдут в открытую. Так ведь и с Рейнеке часто бывало.
Всё же вы память о том не сотрете, как мудрым советом
Он выручал вас, когда остальные, как рыбы, молчали.
Помните ль случай недавний — тяжбу змеи с человеком, —
Как в этом деле никто не сумел разобраться, и только
Рейнеке выход нашел и пред всеми был вами похвален».
Что обвинения против себя отведет. Но, увидев,
Сколько собралось врагов его, как все держались, как явно
Жаждали все отомстить ему и покарать его смертью, —
Духом он пал, усомнился, но с вызывающим видом
Через ряды всех баронов проследовал с Гримбартом вместе.
К трону уже подходили они — и шепнул ему Гримбарт:
«Не малодушничать, Рейнеке! Не забывайте, что счастье
Робкому не достается, а смелый идет на опасность
И вдохновляется ею: опасность — преддверье спасенья!»
«Истинно так! — сказал ему Рейнеке. — Как благодарен
Я за поддержку вам! Если опять окажусь на свободе,
Вспомню я вас!..» Осмотрелся он тут и увидел, как много
Родичей было в собранье, но доброжелателей мало!
Он большинству насолить умудрился — великим и скромным,
Даже гадюки и выдры считали его за прохвоста.
Все же достаточно в зале друзей он еще обнаружил.
Рейнеке стал на колени пред троном, и очень степенно
Так он сказал: «Всеведущий и всемогущий от века
Бог да хранит вас, дражайший король, господин мой, а также
Вашу супругу, мою госпожу, и обоим дарует
Мудрость и здравие мысли, дабы разуменьем монаршим
Правое вам отличать от неправого, ибо все больше
Фальшь на земле процветает. Многие кажутся с виду
Вовсе не теми, что суть. О, если б на лбу отражались
Все сокровенные мысли так, чтоб король, как по книге,
Мог их читать, — он узнал бы, как я ему искренне предан!
Многие, правда, чернят меня. Кто? Негодяи! Им нужно
не навредить, чтоб лишить меня вашего расположенья:
Я, мол, его недостоин! Но мне ль не известно, как любит
Мой повелитель-король справедливость! О нет, не сведете
Вы короля со стези правосудья! Так было — так будет!..»
Зашевелились тут все, старались протиснуться ближе,
Дерзости Рейнеке все изумлялись и жаждали слушать:
Явны его преступленья — как же ему отвертеться?
«Ах, негодяй! — воскликнул король. Но пустой болтовнёю
Ты не спасешься на сей раз! Нет, ложь и обман не удастся
Выдать за истину снова! Конца своего ты дождался!
Преданность мне, полагаю, ты доказал: несомненно,
Случая с кроликом, дела с вороной достаточно было б!
Ты же везде и повсюду свершаешь деянья измены!
Мастер ты подлых проделок, но скоро они прекратятся.
Мера терпенья полна — я бранить тебя больше не стану!»
Рейнеке думал: «Что будет со мною? О, если б добраться
Как-нибудь до дому только! Какое бы выдумать средство?
Будь там, что будет, — испробую все, но пробиться я должен!..»
«О мой великий король, мой монарх благородный! — сказал он.
Если считаете вы, что достоин я смерти, вы, значит,
Дело не с той стороны рассмотрели. Соблаговолите
Выслушать прежде меня! Я бывал вам советом полезен,
С вами в беде оставался, когда отступались иные,
Те, что меж вами и мною становятся, мне на погибель,
Пользуясь каждой отлучкой моей. Государь благородный,
Выслушав слово мое, разобраться вы сможете в деле:
Если вина моя признана будет, смирюсь пред судьбою.
Думали вы обо мне очень мало, когда беззаветно,
Самоотверженно нес я охрану границ и окраин.
Иль полагаете вы, что я при дворе появился б,
Хоть бы малейшую зная вину за собой? Нет, конечно,
Я б осмотрительно вас избегал и врагов моих также.
Да, все сокровища мира меня бы тогда не прельстили!
В собственном замке, на собственных землях я жил на свободе,
Но за собой ничего я не знал — потому и явился.
Я снаряжался в дозор, в это время племянник мой, Гримбарт,
С вестью приходит: опять ко двору я обязан явиться.
Я о своем отлученье раздумывал все, и с Мартыном
Вел я об этом большой разговор. Обещал он мне свято
Снять это бремя с меня. «Вот буду я в Риме, — сказал он, —
Полностью все ваше дело возьму на себя я отныне;
Вы ко двору отправляйтесь, а мы отлучение снимем…»
Видите, так мне Мартын говорил, — он знаток в этом деле.
Им потому дорожит досточтимый епископ наш, Прорвус,
Служит Мартын у него лет пять по судебным вопросам!
Я же сюда прихожу — и встречают меня обвиненья:
Кролик налгал на меня, лицемер, но ведь Рейнеке — вот он:
Пусть обвинитель мой выйдет, в глаза меня пусть уличает!
Тех обвинять, кто отсутствует, очень легко в самом деле,
Но и противную сторону выслушать надо ведь прежде,
Чем осуждать ее. Эти притворщики, ворон и кролик, —
Честью клянусь, — лишь добро от меня постоянно видали.
Позавчера поутру чуть свет повстречался мне кролик,
Мило со мной поздоровался. Я же стоял перед замком
И начинал в это время чтение ранней молитвы.
Он мне сказал, что идет ко двору, — я сердечно ответил:
«Бог вам сопутствуй!» Но кролик стал плакаться: «Как я в дороге
Проголодался, устал!» — «Вы хотите покушать?» — спросил я
Очень участливо. «Был бы признателен», — он отвечает.
Я говорю: «Угощу, с удовольствием». В замок мы входим, —
Подал я вишни и масло: не ем по средам я мясного.
Тут подбегает к столу мой сыночек, мой младшенький, смотрит,
Нет ли остатков: детишкам остатки особенно сладки.
Чем-то малыш соблазнился, но кролик по мордочке крошку
Так угостил, что и губки и зубки окрасились кровью.
Это заметил мой старшенький, Рейнгарт, схватил лицемера
Сразу за горло — и тут наигрался в отместку за брата!
Вот что случилось — ни больше ни меньше! Я — сразу к мальчишкам,
Их наказал, но с трудом от обидчика-гостя обоих
Я оттащил. И уж если досталось ему, помолчал бы:
Большего он заслужил! Если б умысел злой тут имелся,
То молодежь моя живо могла б с ним на месте покончить.
Вот вам его благодарность! Я оторвал ему ухо!
Чести он был удостоен, и это — отметка на память…
Ворон приходит и плачется мне: он супруги лишился.
Та, мол, к прискорбью великому, до смерти утром объелась:
Рыбу изрядных размеров она проглотила с костями.
Как это было, он лучше осведомлен, но утверждает,
Будто жену его я умертвил. А не он ли убийца?
Пусть разрешат мне его допросить, запоет он иначе.
Эти вороны мгновенно взлетают настолько высоко,
Но никаким прыжком допрыгнуть до них невозможно.
Если кто хочет меня обличить в столь преступных деяньях,
Пусть хоть надежных свидетелей выставит! Так ведь обычно
Судят мужей благородных. Я этого требовать вправе.
Если же верных свидетелей нет, прибегают к иному:
Вот! Я готов к поединку! Пусть время назначат и место,
Пусть он сейчас и представится мне, мой противник достойный,
Равный мне происхожденьем: чья правда — нам шпаги докажут[48].
Честь в поединке добывший ее закрепит за собою.
Это — старинный закон, я на большее не претендую!..»
Каждый на месте недвижно застыл, это слыша, — настолько
Рейнеке всех изумил своей вызывающей речью.
Но перепуганы были особенно ворон и кролик,
Оба покинули двор, не отважась промолвить словечка.
Прочь удаляясь, они говорили: «Судиться с ним дальше
Было б для нас безрассудством. Как мы тут смело ни действуй, —
Мы с ним, однако, не сладим. Где очевидцы? Мы были
Наедине с негодяем. Свидетелей нет. И, конечно,
Мы же и будем в ответе. Так пусть за его преступленья
Возится с жуликом наглым палач и воздаст по заслугам!
Право же, ну его к черту! Мы знаем, с кем дело имеем:
Лжец, и хитрец, и подлец, он погубит и целый десяток
Нашего брата. Нет же, дорого нам это стало б !..»
Изегрим с Брауном хмуро следили, как парочка эта
К выходу кралась. Тошно им было. Король в это время
Так говорит: «Кто с жалобой здесь? Подходите. Грозились
Многие этим вчера. Обвиняемый прибыл. Ну, кто же?»
Но не нашлось никого, и Рейнеке нагло заметил:
«Ясно, клевещут-клевещут, а чуть только очная ставка,
Так поскорее домой. Подлецы эти, ворон и кролик,
Рады меня очернить, навредить мне, навлечь наказанье.
Все же бог с ними! Они отреклись от своих обвинений,
Стоило мне появиться—одумались и на попятный.
Я посрамил их, но видите, как доверяться опасно
Злостным клеветникам, очерняющим тех, кто в отлучке:
Всё извращают они и достойнейших всех ненавидят.
Не о себе ведь пекусь, но других от души я жалею».
«Слушай, — сказал тут король, — отвечай-ка мне, подлый предатель,
Что побудило тебя умертвить, и к тому же столь зверски,
Бедного Лямпе, кто был самым верным моим письмоносцем?
Я ли не делал поблажек тебе, не прощал преступлений?
Посох, котомку, сапожки вручил я тебе, снаряжая
В Рим и в святое заморье; твоим благодетелем был я,
Веря в твое исправленье. И вот мне приходится видеть,
Как убиваешь ты Лямпе сначала, как Бэллин в котомке
Голову зайца приносит мне и заявляет публично,
Будто он письма доставил, что вы сообща обсуждали
И составляли, и он был их автором главным. И что же?
Мертвую голову в сумке находят — ни больше ни меньше!
Вы это сделали, чтоб надо мной наглумиться! Был отдан
Бэллин на растерзание волку — черед за тобою!»
Рейнеке вскрикнул: «Что слышу я! Лямпе убит?! И наш Бэллин
Также погиб?! Что мне делать?! О, сам бы уж лучше я умер!
Ах, вместе с ними лишился теперь я великих сокровищ!
С ними отправил я вам драгоценности, коим на свете
Равных не сыщется! Кто б заподозрить решился барана
В том, что он зайца убьет и сокровища ваши похитит?
Истинно: там берегись, где не ждешь ни капкана, ни ямы!..»
В гневе король не дослушал, что Рейнеке плел вдохновенно,
Встал — и в покои свои удалился, и суть этой речи
Мимо ушей пропустил. Казнить собирался он плута.
Вот он поднялся к себе и застал там как раз королеву
С фрейлиной, фрау Рюкенау, мартышкой. Была обезьяна
У государыни и государя в особом фаворе.
Именно ей предстояло вступиться за Рейнеке-лиса.
Умной мартышка была, образованной, красноречивой,
Всюду желанной, весьма уважаемой всеми. Заметив,
Что раздражен был король, сказала она осторожно:
«О государь! Если просьбы мои приходилось вам слушать,
Вы никогда не жалели о том и всегда мне прощали,
Если ваш гнев я дерзала умерить смягчающим словом.
Не откажите мне вновь в благосклонности вашей. На сей раз
Дело идет о родне моей. Кто от своих отречется?
Рейнеке, кем бы он ни был, — он родственник мой. И уж если
О поведенье его говорить откровенно, скажу я:
Раз он явился на суд, то, видимо, чист в этом деле.
Так и отец его тоже, к которому столь благосклонен
Был ваш отец, натерпелся немало от сплетников подлых
И обвинителей лживых. Но он посрамлял их обычно:
Стоило дело расследовать — и выяснялось коварство
Низких завистников: даже заслуги его толковались
Как преступления! Но при дворе он имел неизменно
Больше почета, чем Изегрим с Брауном ныне. Обоим
Стоило б также уметь от себя отводить нареканья,
Слишком нередкие. Но справедливость им мало знакома:
Все их советы тому доказательство, весь образ жизни!»
«Но почему же, — король возразил ей, — вас так удивляет,
Что возмущаюсь я Рейнеке, вором, который недавно
Зайца убил, свел барана с пути и особенно нагло
Все отрицает, нахально собою кичась, как примерным,
Верным слугою моим? Между тем он открыто и всеми
Без исключения изобличается, плут, в оскорбленье
Самых надежных, почтенных персон, в грабежах и в убийствах
И в нанесенье ущерба и всем нашим подданным верным,
И государству всему. Нет, больше терпеть невозможно!»
Но обезьяна на все это так королю возразила:
«Да, но не всем ведь дано при любых обстоятельствах жизни
Мудро самим поступать и советом порадовать ближних.
Честь и доверье такому! Однако завистники тотчас
Исподтишка начинают вредить ему. Станет их больше —
Выйдут в открытую. Так ведь и с Рейнеке часто бывало.
Всё же вы память о том не сотрете, как мудрым советом
Он выручал вас, когда остальные, как рыбы, молчали.
Помните ль случай недавний — тяжбу змеи с человеком, —
Как в этом деле никто не сумел разобраться, и только
Рейнеке выход нашел и пред всеми был вами похвален».