Страница:
Заходящее солнце уже спустилось к воде. Белые облака гнал бриз. Привкус соли. Явные следы кораблей, которые стояли здесь, на берегу, и большого отряда людей, совсем свежие. Больше ничего; пустынное открытое море во всех направлениях. Невозможно узнать, совершенно невозможно, куда уплыли корабли. Но Сейнион знал. Он знал.
Король приказал воинам спешиться и отпустить уставших коней попастись вдоль берега, немного в стороне, где росла трава. Дал время и всадникам отдохнуть, поесть и попить. После чего созвал своих танов на совет. Пригласил Сейниона и Алуна аб Оуина, великодушный жест.
И тут обнаружили, что Алуна, его пса и его слугу-эрлинга нигде не могут найти.
Никто не видел, как они покидали берег. Отправили на поиски полдюжины всадников. Они вскоре вернулись. Один из них покачал головой. Сейнион, стоящий рядом с королем, шагнул к ним и остановился молча. У Оуина Кадирского, думал он, теперь остался только один сын. Возможно, он потеряет их обоих менее чем за год.
Один из всадников спешился.
— Они уехали, мой господин. — Это и так было ясно.
— Куда? — спросил Элдред. Всадник прочистил горло.
— Боюсь, в лес.
Все собравшиеся шевельнулись, потом воцарилось молчание. Сейнион видел, как люди осеняют себя знаком солнечного диска. Он только что сделал то же самое, привычка, старая, как он сам. “Что я скажу его отцу?” — подумал он. Теперь дул ветер с востока. Солнце садилось.
— Следы их лошадей ведут туда, — прибавил разведчик. — В лес.
“Конечно, туда”, — подумал Сейнион. Это безумие, совершенное безумие, то, что задумал Алун. По дороге сюда они ехали по прибрежной дороге на запад, огибая лес. Именно так. Так ездили все: с юга все ездили вдоль берега; если путь лежал на север, надо выехать через ворота под сторожевой башней Стены. Но не лесом. Никто не ездил через лес.
Но прибрежная дорога приведет только в Кадир на юге, а Арберт — и Бринфелл — еще в четырех днях пути оттуда, вверх по долине реки. Возвращаться по прибрежной дороге было бы бессмысленной потерей времени. Это не годится, если ты решил, что эрлинги снова отправились к дому Брина ап Хуила. Если ты так решил и знаешь, что Ивар Рагнарсон на борту, тогда ты можешь совершить поступок, продиктованный безумием…
Сейнион снова почувствовал себя старым. Кажется, это происходит с ним все чаще. Голос человека, сообщающего эти известия, был полон искреннего сожаления. Юный принц сингаэлей спас жизнь короля Элдре-да сегодня утром, они все это видели. Им будет жаль, если он погибнет.
Кто-то яростно выругался, разрушив это настроение. Ательберт. Он в гневе зашагал прочь от них по берегу. Там камни, немного травы, пасутся кони, свет сверкает на воде. В лесу должно быть темно, и он тянется до самой земли сингаэлей, никто еще не проходил этот лес насквозь. Сейнион закрыл глаза. Становилось прохладнее, в конце дня, на берегу моря, на закате дня.
Он погибнет там, младший сын Оуина.
“Я слишком стар”, — снова подумал Сейнион. Он помнил — очень живо — отца Алуна молодым человеком, таким же безрассудным, еще более импульсивным. И теперь этот человек — стареющий король, а его сын вот-вот погибнет, пытаясь пройти сквозь лес без дорог, чтобы донести предупреждение так далеко, до самого дома. Отчаянный, великолепный, безумный поступок. В духе сингаэлей.
Глава 11
Король приказал воинам спешиться и отпустить уставших коней попастись вдоль берега, немного в стороне, где росла трава. Дал время и всадникам отдохнуть, поесть и попить. После чего созвал своих танов на совет. Пригласил Сейниона и Алуна аб Оуина, великодушный жест.
И тут обнаружили, что Алуна, его пса и его слугу-эрлинга нигде не могут найти.
Никто не видел, как они покидали берег. Отправили на поиски полдюжины всадников. Они вскоре вернулись. Один из них покачал головой. Сейнион, стоящий рядом с королем, шагнул к ним и остановился молча. У Оуина Кадирского, думал он, теперь остался только один сын. Возможно, он потеряет их обоих менее чем за год.
Один из всадников спешился.
— Они уехали, мой господин. — Это и так было ясно.
— Куда? — спросил Элдред. Всадник прочистил горло.
— Боюсь, в лес.
Все собравшиеся шевельнулись, потом воцарилось молчание. Сейнион видел, как люди осеняют себя знаком солнечного диска. Он только что сделал то же самое, привычка, старая, как он сам. “Что я скажу его отцу?” — подумал он. Теперь дул ветер с востока. Солнце садилось.
— Следы их лошадей ведут туда, — прибавил разведчик. — В лес.
“Конечно, туда”, — подумал Сейнион. Это безумие, совершенное безумие, то, что задумал Алун. По дороге сюда они ехали по прибрежной дороге на запад, огибая лес. Именно так. Так ездили все: с юга все ездили вдоль берега; если путь лежал на север, надо выехать через ворота под сторожевой башней Стены. Но не лесом. Никто не ездил через лес.
Но прибрежная дорога приведет только в Кадир на юге, а Арберт — и Бринфелл — еще в четырех днях пути оттуда, вверх по долине реки. Возвращаться по прибрежной дороге было бы бессмысленной потерей времени. Это не годится, если ты решил, что эрлинги снова отправились к дому Брина ап Хуила. Если ты так решил и знаешь, что Ивар Рагнарсон на борту, тогда ты можешь совершить поступок, продиктованный безумием…
Сейнион снова почувствовал себя старым. Кажется, это происходит с ним все чаще. Голос человека, сообщающего эти известия, был полон искреннего сожаления. Юный принц сингаэлей спас жизнь короля Элдре-да сегодня утром, они все это видели. Им будет жаль, если он погибнет.
Кто-то яростно выругался, разрушив это настроение. Ательберт. Он в гневе зашагал прочь от них по берегу. Там камни, немного травы, пасутся кони, свет сверкает на воде. В лесу должно быть темно, и он тянется до самой земли сингаэлей, никто еще не проходил этот лес насквозь. Сейнион закрыл глаза. Становилось прохладнее, в конце дня, на берегу моря, на закате дня.
Он погибнет там, младший сын Оуина.
“Я слишком стар”, — снова подумал Сейнион. Он помнил — очень живо — отца Алуна молодым человеком, таким же безрассудным, еще более импульсивным. И теперь этот человек — стареющий король, а его сын вот-вот погибнет, пытаясь пройти сквозь лес без дорог, чтобы донести предупреждение так далеко, до самого дома. Отчаянный, великолепный, безумный поступок. В духе сингаэлей.
Глава 11
Берн попятился на четвереньках от края гряды, когда увидел, что лучники англсинов начали стрелять. Там убивали людей, все было четко и ясно видно в солнечном свете: голубая река, зеленая трава, более темная зелень леса за ними, разномастные кони, стрелы, сверкающие в полете на солнце. Ему стало плохо, пока он смотрел.
Товарищей не бросают, но он понимал, что именно сейчас видит. Его задачей было вернуться на берег живым, доставить предупреждение и известие о катастрофе. Англсины направлялись к морю.
С глубоким вздохом, пытаясь успокоиться, он повел Гиллира прочь от поля боя, к самому краю леса. Даже при дневном свете лес вызывал чувство подавленности, излучал угрозу. В таких лесах водятся духи и лесные божества, не говоря уже о рысях, волках и диких кабанах. Вёльвы, которые погружаются в транс, чтобы увидеть темные дороги мертвых, говорили, что там водятся звери, в которых обитают души древних богов, и они жаждут крови.
Глядя в темноту справа, он почти верил в существование подобных созданий. Но при всем при том смерть наверняка ждала его в противоположном направлении, там, где находилось войско. Они скакали, по крайней мере, так же быстро, как он, чтобы добраться до этого места, а это внушало тревогу. Еще дома старухи говорили: “Эрлинг на морском коньке, англсин на коне…” — и все же он не думал, что с Гиллиром могут сравниться другие кони.
Однако всадники Элдреда здесь. Ему нельзя задерживаться. Нельзя ждать, пока они переправятся через реку.
Берн поскакал вдоль деревьев, чтобы не вырисовываться на фоне неба. Все равно в те секунды, когда он поднялся, а затем спустился вдоль гряды и оказался на виду, его сердце громко и больно забилось, словно грудная клетка превратилась в барабан. Он пригнулся к шее Гиллира и прошептал молитву Ингавину, которому ведомы тайные пути.
Криков не было слышно. Как раз в тот момент, когда Берн Торкельсон поднялся на гряду, компания купцов из Аль-Рассана приближалась к англсинам, яростно и громко вопя от негодования. Они спасли ему жизнь, потому что дозорные повернулись в их сторону.
Так бывает. Мелочи, случайные совпадения во времени: и тогда все, что проистекает в нашей жизни из таких мгновений, обязано им своим дальнейшим развитием, к добру или к несчастью. Мы шагаем (или спотыкаемся) по тропинкам, проложенным людьми и поступками, о которых никогда не узнаем.
Берн продолжал путь, низко пригибаясь в седле, а волосы у него на затылке стояли дыбом, пока не убедился, что его не могут увидеть. Только тогда он выпрямился и пустил Гиллира в галоп к морю. Он видел красивую, исполненную покоя землю. В такой рождаются мягкие, добрые люди. Не такие, как в Винмарке, где с грохотом рушатся утесы, где море вонзается в землю подобно клинку. Где усеянные камнями склоны и скованные льдом зимы делают землепашество безнаежным предприятием, а хозяйства никогда не бывают достаточно крупными. Где младшие сыновья уходят по морским дорогам со шлемом и мечом — или голодают.
У эрлингов были причины стать жестокими, эти причины были глубоки и холодны, как черные, неподвижные воды моря. Эти здешние люди, на своей суглинистой, щедрой земле и со своим богом Света были… ну, собственно говоря, эти люди как раз сейчас уничтожают лучших разбойников Винмарка. Кажется, все это перестало быть истиной. Уже перестало.
Форма и равновесие мира изменились. Его отец (Берну не хотелось думать об отце) не раз говорил об этом на острове, после того как решил, что покончил с жизнью пирата.
Торкелу и правда не следовало здесь находиться, подумал Берн. Быстро уносясь на юг, он чувствовал себя слишком молодым, чтобы во всем разобраться, но не настолько молодым, чтобы не понимать, что происходят перемены, уже произошли.
Еще оставалось преодолеть довольно большое расстояние, но не слишком большое, когда он начал узнавать то место, где находится. Гиллир скакал с трудом, но также должны были устать и кони воинов Элдреда за спиной беглеца. Они скачут сюда, он это знал. И внезапно подумал о том, что они увидят его следы и поймут, что он впереди них. Ему необходимо добраться до воды раньше их, чтобы эрлинги успели спустить корабли на воду. С него капал пот под лучами солнца, он чувствовал запах собственного страха.
Когда Берн увидел долину, он ее вспомнил. И обрадовался этому. Поскакал по ней на юго-восток и почти сразу же ощутил привкус соли в порывах ветра. Долина спустилась к морю. Он увидел их берег. Только два корабля еще стояли на якоре; три других уже вышли в пролив.
Он стал кричать, пустив коня в галоп, и продолжал кричать, соскочив со спины Гиллира и выбежав на середину лагеря. Он старался говорить внятно, но не знал, удалось ли ему это.
Однако это были люди из Йормсвика. Они действовали с такой быстротой, которую он считал невозможной до того, как стал одним из них. Лагерь свернули, и последние два корабля (с неполной командой, но тут уж ничего не поделаешь) подняли весла и начали выгребать в море раньше, чем солнце успело опуститься на западе. Такова их жизнь, соль и тяжкие испытания, корабли с драконами на носу. “Эрлинг на морском коньке…”
Корабль Бранда уходил последним. Они гребли вслед за остальными, когда кто-то окликнул их с берега. Еще одно из тех мгновений, когда многое могло повернуться в ту или в другую сторону. Они могли бы немного быстрее отплыть от берега, и оказались бы слишком далеко, и не услышали бы его. Тем не менее Берн услышал и оглянулся, стоя рядом с одноглазым предводителем.
— Кто это? — прохрипел Бранд Леофсон, прищурившись.
Всадник в воде махал одной рукой, заставляя упирающегося коня идти в море.
— Оставь его, — сказал Берн, у которого было очень хорошее зрение. — Пускай его прикончит Элдред. Он лгал нам. С самого начала. Экка все время твердил об этом. — Его охватил страх и холодный гнев.
— А где Экка? — спросил Бранд, обращая к Берну здоровый глаз.
— Убит в Эсферте. Там был король. Сотни людей. Там устроили проклятую ярмарку. Я тебе говорю — Рагнарсон лгал.
Стоящий рядом с ним человек, капитан, ветеран полусотни сражений по всему миру, пожевал один ус.
— Это он в воде? — спросил Бранд. Берн кивнул.
— Я хочу поговорить с этим выродком, — сказал Бранд. — Если ему предстоит умереть, я сам это сделаю доложу об этом дома. Греби назад! — крикнул он. — Спустить сходни! Трос для коня!
Начались точные маневры. “Это ошибка”, — думал Берн. Он не мог отделаться от этой мысли, глядя, как к ним приближается по волнам этот странный, смертельно опасный человек на неизвестно откуда взявшемся — великолепном коне. Он чувствовал себя беспомощным, как младенец, и ему казалось, что в этот момент его жизнь — и не только его одного — лежит на весах у купца.
При свете заходящего солнца, под быстро несущимися, равнодушными облаками Ивара Рагнарсона подняли на борт.
— Это конь ашаритов, — заметил Бранд Одноглазый, глядя в море.
Берн понятия не имел, так это или нет, и не понимал, какое это имеет значение. Коня подняли наверх, умеющие плавать воины пропустили под его брюхо ремень. Все остальные сгрудились на противоположном конце, чтобы своим весом выровнять корабль. Трудная задача, но ее выполнили легко.
А в голове у Берна, кажется, равновесие нарушилось, когда он отвел взгляд от поднимаемого на борт коня и посмотрел на промокшего насквозь, бледного, с перекошенным ртом, беловолосого и белоглазого внука Сигура Вольгансона, последнего уцелевшего наследника величайшего из их воинов.
Ивар подошел и остановился прямо перед Леофсоном.
— Как ты посмел покинуть берег без меня, ты, кусок изъеденного червями навоза! — сказал он. К этому голосу было невозможно привыкнуть. Ни у кого не было такого голоса. Он был ледяной, он резал.
Бранд Леофсон, услышав такое обращение, посмотрел на Ивара, казалось, с искренним недоумением. Это его корабль, он командует воинами Йормсвика в этом набеге, он капитан с многолетним опытом, и вокруг него стоят его товарищи. Он медленно покачал головой, словно для того, чтобы в ней прояснилось, потом сбил Ивара с ног ударом в лицо наотмашь.
— Отплываем! — крикнул он через плечо. — По местам, на весла, все! Когда уйдем за пределы видимости от берега, поднимем парус и поплывем туда, куда понесет нас ветер. После наступления темноты устроим совещание при свете фонаря. Это будет сигналом для остальных. А ты, — сказал он, снова поворачиваясь к Рагнарсону, — останешься здесь, на палубе. Если встанешь, я опять собью тебя с ног. Если попытаешься во второй раз, то, клянусь единственным глазом Ингавина и моим собственным, я сброшу тебя в море.
Ивар Рагнарсон уставился на него снизу вверх, но не шевелился. В его слишком бесцветных глазах, решил Берн, горит такая черная ярость, какой он не ожидал увидеть у человека. Он отвел взгляд. Отец (ему не хотелось вспоминать об отце) его предупреждал.
Самый молодой из наемников отвернулся. Ивар заметил страх в его глазах. Ивар привык и к тому, и к другому: люди обычно избегали смотреть на него, бросив первый завороженный взгляд, и часто он был полон страха. Ивар Рагнарсон был белым, как кость, с деформированным плечом и странными глазами (и он плохо видел при ярком свете), — а люди испытывали страх перед неизведанным, перед духами, перед гневными, недовольными ими богами.
Но этот юноша — он не мог запомнить их имен, люди так мало для него значили — боялся его по-другому. Причины его страха не были так очевидны. Ивар не мог определить, что это, но он это чувствовал. Он это умел.
Это придется отложить и обдумать позже. Как и тот факт, что он убьет Бранда Леофсона. Сегодня он дважды получал удары от дворняг из Йормсвика. Один из них, Скалсон, уже убит англсинами, Ивара лишили этого удовольствия. Этому придется позволить пожить немного: Леофсон ему необходим. Иногда удовольствия приходится откладывать.
Лежащий на палубе корабля, весь пропитанный соленой водой, покрытый синяками и окровавленный, Ивар Рагнарсон был уверен в том, что контролирует события даже сейчас. Помогало то, что почти все, с кем имеешь дело, — люди глупые, слабые, хотя и считают себя непобедимыми, их силы подорваны желаниями и страстями, дружбой и амбициями.
Ивар лишен подобных слабостей. Из-за своей внешности он лишился возможности стать лидером и добиться признания. Это покончило с честолюбивыми планами и с дружбой тоже. А желания у него были… не такими, как у большинства людей.
Его брат Миккель — погибший во дворе фермы сингаэлей, один из самых больших и могучих глупцов Ингавина — и правда считал, что может быть лидером народа эрлингов, каким был их дед. Именно поэтому Миккель хотел отправиться в Бринфелл. Месть и еще меч. С мечом Вольгана в руке, говорил он, расплескивая эль из чаши, он сможет сплотить вокруг себя их народ, вокруг семейного имени. Возможно, ему бы это удалось, если бы он не был туп, как бык, идущий за плугом, и если бы Кьяртен Видурсон — человек, которым Ивар, следует признаться, восхищался, — не готовился открыто объявить себя королем в Хлегесте. Он имел неизмеримо больше веса, чем удалось бы приобрести Миккелю за всю жизнь.
Ивар ничего насчет этого не сказал тогда. Он хотел, чтобы в набег они ушли вместе. Он стремился туда по гораздо более простым причинам, чем брат: ему было скучно, и он любил убивать людей. Месть оправдывала убийство в глазах мира. Поскольку Ивару не к чему было стремиться, он не мог завоевать положение в обществе или добиться всеобщего расположения, его существование было простым в каком-то смысле.
Если заботишься только о себе, легче принимать Решения. Люди, которые тебя обидели или рассердили, должны быть уничтожены все без исключения В их число теперь входили те сингаэли из Бринфелла, из-за которых прошлой весной ему пришлось бежать по ночному лесу, а потом вернуться на корабль. Также в их числе теперь оказался этот слизняк, Бранд Одноглазый, находящийся здесь, но только после того, как он сделает то, чего хочет от него Ивар, а именно — доставит его на запад.
Сначала нужно убить кое-кого там. И ему все еще хотелось проверить, сможет ли он вытащить и разложить легкие человека на окровавленных, открытых ребрах, пока он еще жив и хрипит, захлебываясь кровью. Это сделать трудно. Нужно иметь большую практику, пока научишься делать такие сложные вещи.
Когда у тебя потребности несложные, очень просто израсходовать львиную долю имеющихся ресурсов (последний из Вольганов, наследник всего их состояния) на оплату двухсот наемников в конце лета.
Если люди не могут долго смотреть тебе в лицо, то им очень просто солгать. Эрлинги Йормсвика — самодовольны и благодушны, люди тупые, агрессивные и вечно пьяные, их на удивление легко обмануть, несмотря на прославленное искусство управлять кораблями и сражаться. Они именно то, что Ивару нужно: орудия.
Он бросил золото и серебро на деревянный стол в зале казармы Йормсвика и сказал, что прибрежная крепость Элдреда у Дренгеста еще не достроена, плохо обороняется, что там есть корабли, которые можно захватить, и только что освященное святилище, где очень много золота.
Он это видел, сказал он, когда они с братом побывали на западе весной. И дозорные, которых они захватили ради сведений, а потом убили, рассказали им перед смертью, что король со своим войском проводит лето в Рэдхилле, охотится к северу от него, оставив Эсферт беззащитным. Еще одна ложь, но Ивар умел лгать.
Кружки с элем пошли по кругу в полной дыма комнате, затем по второму кругу, пели песни о славе Йормсвика в минувшие дни. А затем спели еще одну песню, как и следовало ожидать (Ивар слышал ее слишком много раз, но заставлял себя улыбаться, словно горевал и вспоминал), о Сигуре Вольгансоне и о том великом лете, когда они напали на Фериерес и Карш, и о знаменитом набеге на храм в Кампьересе, где он нашел свой меч. Во время пения и после пили еще. Мужчины засыпали за столами, уронив головы среди лужиц эля и догоревших свечей.
Утром Ивар официально заплатил наемникам столько, чтобы им имело смысл плыть в земли англсинов, даже если их там ждет не слишком большая добыча. Он задел их гордость — это было так просто! — напомнив, как давно уже они не бросали вызов Элдреду на его собственной земле.
Можно завоевать славу, окрасить мечи кровью, сказал Ивар, прежде чем темная зима снова придет на северную землю и закроет широкие морские дороги. Пусть твои слова звучат как музыка, и слушатели будут плясать под твою песню, даже не глядя тебе в лицо, — такое открытие он для себя сделал.
Правда, это просто. Людей легко обмануть. Нужно только ясно представлять себе, чего ты от них хочешь. Ивар всегда это представлял, тем более сейчас. Брина ап Хиула и всех членов его семьи должны уложить обнаженными, лицом вниз, еще живыми, в грязь и слякоть их собственного двора, а Ивар разрубит их одного за другом. Ап Хиул жирный, как летний боров, его нужно будет рубить глубоко. Но это нормально, это не представляет трудности.
Обряд кровавого орла был последним актом мести за убитого брата и деда, с грустью скажет он. Чистый обряд, устроенный в честь воронов и орлов Ингавина и в память о роде Вольгана, из которого он остался последним. После него нить оборвется. И люди это выслушают, и у них сделаются грустные лица. И даже станут прославлять его за это у зимних очагов.
Забавно. Но чтобы это произошло, ему нужно привести эти корабли к берегам сингаэлей. Это было самой сомнительной частью плана, не считая удачи, которая улыбнулась ему, когда он наткнулся на тех купцов с конем сегодня в начале дня. Не случись этого, и он бы опоздал на корабль и остался бы на враждебном берегу один. Возможно, ему следует подумать об этом. Возможно, Ингавин или Тюнир все же выказали свое расположение бледному, маленькому, кособокому человеку. И что это может значить после стольких лет?
Ивар отвлекся. Потом. Сейчас нужно заставить эрлингов отправиться на запад. Это непросто. С самого начала Бранду Леофсону или любому другому вождю не имело никакого смысла вести пять кораблей в такое время года ради скудной добычи, которую сулил набег на Сингаэль в последние годы. Ивар это знал. Поэтому сказал, что они отправятся к Элдреду, туда, где англси-ны уязвимы и где много добычи. Теперь же придется положиться на свой язык и глупую жажду славы в глазах Ингавина, чтобы заманить наемников дальше на запад. Раз уж они забрались так далеко, будет потерей репутации вернуться назад с пустыми руками…
Солнце клонилось к западу. Ивар ждал, как всегда, вечерних теней, которые изменят цвет моря и неба. Тогда ему станет лучше, зимой ему тоже лучше. Холод и темнота не угнетали его; его место было именно там.
Люди считают его слабым. Они ошибаются, все они, почти без исключения, невероятные глупцы. Иногда он размышлял о том, не думал ли так же и его могучий дед — которого он никогда не видел и не знал, погибший в Льюэрте до рождения Ивара, — подобно волне снова и снова сталкиваясь с людьми, которые годами ничего не могли с ним поделать, пока все не кончилось у того западного моря.
Видят боги, у него достаточно причин убить Брина ап Хиула. Сначала он займется женщинами, думал Ивар, и пусть толстяк смотрит, связанный и беспомощный, обнаженный среди дерьма на своем собственном дворе.
Это приятные мысли. Необходимо держать их в голове и стремиться к этому, не позволять себя отвлечь.
— Теперь вставай, — сказал Бранд Леофсон, внезапно нависая над ним своим могучим телом. — До начала совета ты объяснишь свою ложь.
Ивар этого ждал. Легко предвидеть поступки людей. Ему только и нужен был шанс заговорить.
Рагнарсон медленно поднялся на ноги. Потер подбородок в том месте, куда пришелся удар, хотя теперь ему было почти совсем не больно. Но полезно казаться маленьким, хрупким, не представляющим ни для кого опасности.
— Я подумал, что вы не захотите сделать то, что мне было нужно, — промямлил он. Глаза он держал опущенными. Отвернулся в сторону, покорный, как побежденный волк. Он наблюдал за волками на зимнем снегу и учился у них.
— Что? Ты признаешься, что солгал?
Боги! Чего ждал от него этот тупой бык? Что он станет отрицать? Они же видели достроенные стены и готовые корабли в Дренгесте, а он им говорил, что город пуст и беззащитен. Шестьдесят человек из них в двух отрядах сегодня убиты Элдредом и войском из Эсфер-та, тогда как он им сказал, что короля там нет.
Он не ожидал таких жертв — нет ничего хорошего в том, чтобы потерять столько своих людей, — но нельзя позволить подобным вещам повлиять на то, что ты так давно задумал. Все это путешествие в конце лета в компании наемников из Йормсвика было, в конце концов, вторым планом. Он должен был взять Бринфелл и вернуть меч весной, а вместо этого его отупевший от пьянства брат погиб на том дворе вместе почти со всеми их людьми. Ивар теперь остался совсем один на свете. Не должна ли прозвучать траурная музыка при этой мысли? Совсем один. Он убил их сестру, когда ему было девять лет; а теперь дорогого Миккеля зарубили во дворе поместья тана Брина ап Хиула.
Пусть скальды слагают об этом плохие песни. “Скорбь по могучим потомкам Сигура, по доблести и славе Вольганов…”
Ивар не чувствовал к себе жалости. Он чувствовал ярость все время, от первого осознания самого себя, горбатого ребенка в мире воинов.
— Я солгал, потому что мы так отстали за эти двадцать пять лет, что было непонятно, на что же теперь годятся воины Йормсвика.
— Мы? Годятся? Что значит эта чушь, во имя одноглазого бога, ты, сопливый слизняк?
Ему необходимо убить этого человека. Нужно быть осторожным и не показывать вида. Ничто не должно отвлекать от главного. Ивар поднял глаза, потом снова пригнул голову, словно стыдясь. Вытер нос, чтобы его ублажить.
— Мой отец умер трусом, не отомстив за своего великого отца. Мой брат погиб героем, пытаясь это сделать. Я единственный, кто остался. Единственный. Ингавин счел нужным сотворить меня убогим калекой, способным отомстить за наш род и наш народ.
Бранд Одноглазый сплюнул через поручни корабля.
— Я по-прежнему не понимаю, что за чушь ты порешь. Говори просто и…
— Он хочет сказать, что с самого начала собирался отправиться в Арберт, Бранд. И никогда не думал о землях англсинов. Он хочет сказать, что ложью насчет Элдреда выманил нас в море.
Ивар старался не поднимать глаз. Но почувствовал, как у него застучало в висках. Этот юнец, кем бы он ни был, только что стал досадной помехой, и необходимо этого не показать.
— Это правда? — Бранд повернулся к нему. Он был очень крупным мужчиной.
Ивар не хотел, чтобы события развивались так быстро, но в такие мгновения он умел быстро приспосабливаться.
— В Йормсвике мудрость присуща даже молодым людям, от которых не ждешь таких глубоких познаний. Все обстоит так, как говорит парень.
— Этот парень старше, чем ты думаешь, слизняк, он убил на поединке ярла из Йормсвика, — горделиво заявил Леофсон. Мясистый, тупоумный вояка. Больше ничего. Ивар сдержался, чтобы не скорчить гримасу: он сделал ошибку, эти люди известны своей привязанностью друг к другу.
— Я не имел в виду…
— Заткнись, крыса. Я думаю.
“Даже чертоги Ингавина дрожат при таком известии”, — вот что хотелось сказать Ивару. Он промолчал. Сдержался, представив себе то, чего ему хотелось, что ему было нужно: семью Брина ап Хиула на их собственном дворе — или на столе в их доме при свете факелов, чтобы лучше видеть? Все они будут голыми, женщины обделаются от страха, дрожащими, беззащитными перед красным, острым клинком. Жена, и дочь, и сам толстяк. Вот цель. Все остальное может подождать.
— Почему тебе так сильно хочется попасть в Арберт? Они услышали плеск над водой; другие корабли подходили ближе на совет. Теперь их уже не было видно с берега, быстро темнело. Им следовало соблюдать осторожность: корабли могли столкнуться и повредить друг друга в море, подойдя слишком близко. Их обычно соединяли веревками, образуя платформу из кораблей даже в открытом море в сумерки. Моряки Йормсвика. Они умели делать подобные вещи лучше всех живущих на свете людей. Об этом надо подумать. Ивар набрал воздуха, словно собираясь с духом.
Товарищей не бросают, но он понимал, что именно сейчас видит. Его задачей было вернуться на берег живым, доставить предупреждение и известие о катастрофе. Англсины направлялись к морю.
С глубоким вздохом, пытаясь успокоиться, он повел Гиллира прочь от поля боя, к самому краю леса. Даже при дневном свете лес вызывал чувство подавленности, излучал угрозу. В таких лесах водятся духи и лесные божества, не говоря уже о рысях, волках и диких кабанах. Вёльвы, которые погружаются в транс, чтобы увидеть темные дороги мертвых, говорили, что там водятся звери, в которых обитают души древних богов, и они жаждут крови.
Глядя в темноту справа, он почти верил в существование подобных созданий. Но при всем при том смерть наверняка ждала его в противоположном направлении, там, где находилось войско. Они скакали, по крайней мере, так же быстро, как он, чтобы добраться до этого места, а это внушало тревогу. Еще дома старухи говорили: “Эрлинг на морском коньке, англсин на коне…” — и все же он не думал, что с Гиллиром могут сравниться другие кони.
Однако всадники Элдреда здесь. Ему нельзя задерживаться. Нельзя ждать, пока они переправятся через реку.
Берн поскакал вдоль деревьев, чтобы не вырисовываться на фоне неба. Все равно в те секунды, когда он поднялся, а затем спустился вдоль гряды и оказался на виду, его сердце громко и больно забилось, словно грудная клетка превратилась в барабан. Он пригнулся к шее Гиллира и прошептал молитву Ингавину, которому ведомы тайные пути.
Криков не было слышно. Как раз в тот момент, когда Берн Торкельсон поднялся на гряду, компания купцов из Аль-Рассана приближалась к англсинам, яростно и громко вопя от негодования. Они спасли ему жизнь, потому что дозорные повернулись в их сторону.
Так бывает. Мелочи, случайные совпадения во времени: и тогда все, что проистекает в нашей жизни из таких мгновений, обязано им своим дальнейшим развитием, к добру или к несчастью. Мы шагаем (или спотыкаемся) по тропинкам, проложенным людьми и поступками, о которых никогда не узнаем.
Берн продолжал путь, низко пригибаясь в седле, а волосы у него на затылке стояли дыбом, пока не убедился, что его не могут увидеть. Только тогда он выпрямился и пустил Гиллира в галоп к морю. Он видел красивую, исполненную покоя землю. В такой рождаются мягкие, добрые люди. Не такие, как в Винмарке, где с грохотом рушатся утесы, где море вонзается в землю подобно клинку. Где усеянные камнями склоны и скованные льдом зимы делают землепашество безнаежным предприятием, а хозяйства никогда не бывают достаточно крупными. Где младшие сыновья уходят по морским дорогам со шлемом и мечом — или голодают.
У эрлингов были причины стать жестокими, эти причины были глубоки и холодны, как черные, неподвижные воды моря. Эти здешние люди, на своей суглинистой, щедрой земле и со своим богом Света были… ну, собственно говоря, эти люди как раз сейчас уничтожают лучших разбойников Винмарка. Кажется, все это перестало быть истиной. Уже перестало.
Форма и равновесие мира изменились. Его отец (Берну не хотелось думать об отце) не раз говорил об этом на острове, после того как решил, что покончил с жизнью пирата.
Торкелу и правда не следовало здесь находиться, подумал Берн. Быстро уносясь на юг, он чувствовал себя слишком молодым, чтобы во всем разобраться, но не настолько молодым, чтобы не понимать, что происходят перемены, уже произошли.
Еще оставалось преодолеть довольно большое расстояние, но не слишком большое, когда он начал узнавать то место, где находится. Гиллир скакал с трудом, но также должны были устать и кони воинов Элдреда за спиной беглеца. Они скачут сюда, он это знал. И внезапно подумал о том, что они увидят его следы и поймут, что он впереди них. Ему необходимо добраться до воды раньше их, чтобы эрлинги успели спустить корабли на воду. С него капал пот под лучами солнца, он чувствовал запах собственного страха.
Когда Берн увидел долину, он ее вспомнил. И обрадовался этому. Поскакал по ней на юго-восток и почти сразу же ощутил привкус соли в порывах ветра. Долина спустилась к морю. Он увидел их берег. Только два корабля еще стояли на якоре; три других уже вышли в пролив.
Он стал кричать, пустив коня в галоп, и продолжал кричать, соскочив со спины Гиллира и выбежав на середину лагеря. Он старался говорить внятно, но не знал, удалось ли ему это.
Однако это были люди из Йормсвика. Они действовали с такой быстротой, которую он считал невозможной до того, как стал одним из них. Лагерь свернули, и последние два корабля (с неполной командой, но тут уж ничего не поделаешь) подняли весла и начали выгребать в море раньше, чем солнце успело опуститься на западе. Такова их жизнь, соль и тяжкие испытания, корабли с драконами на носу. “Эрлинг на морском коньке…”
Корабль Бранда уходил последним. Они гребли вслед за остальными, когда кто-то окликнул их с берега. Еще одно из тех мгновений, когда многое могло повернуться в ту или в другую сторону. Они могли бы немного быстрее отплыть от берега, и оказались бы слишком далеко, и не услышали бы его. Тем не менее Берн услышал и оглянулся, стоя рядом с одноглазым предводителем.
— Кто это? — прохрипел Бранд Леофсон, прищурившись.
Всадник в воде махал одной рукой, заставляя упирающегося коня идти в море.
— Оставь его, — сказал Берн, у которого было очень хорошее зрение. — Пускай его прикончит Элдред. Он лгал нам. С самого начала. Экка все время твердил об этом. — Его охватил страх и холодный гнев.
— А где Экка? — спросил Бранд, обращая к Берну здоровый глаз.
— Убит в Эсферте. Там был король. Сотни людей. Там устроили проклятую ярмарку. Я тебе говорю — Рагнарсон лгал.
Стоящий рядом с ним человек, капитан, ветеран полусотни сражений по всему миру, пожевал один ус.
— Это он в воде? — спросил Бранд. Берн кивнул.
— Я хочу поговорить с этим выродком, — сказал Бранд. — Если ему предстоит умереть, я сам это сделаю доложу об этом дома. Греби назад! — крикнул он. — Спустить сходни! Трос для коня!
Начались точные маневры. “Это ошибка”, — думал Берн. Он не мог отделаться от этой мысли, глядя, как к ним приближается по волнам этот странный, смертельно опасный человек на неизвестно откуда взявшемся — великолепном коне. Он чувствовал себя беспомощным, как младенец, и ему казалось, что в этот момент его жизнь — и не только его одного — лежит на весах у купца.
При свете заходящего солнца, под быстро несущимися, равнодушными облаками Ивара Рагнарсона подняли на борт.
— Это конь ашаритов, — заметил Бранд Одноглазый, глядя в море.
Берн понятия не имел, так это или нет, и не понимал, какое это имеет значение. Коня подняли наверх, умеющие плавать воины пропустили под его брюхо ремень. Все остальные сгрудились на противоположном конце, чтобы своим весом выровнять корабль. Трудная задача, но ее выполнили легко.
А в голове у Берна, кажется, равновесие нарушилось, когда он отвел взгляд от поднимаемого на борт коня и посмотрел на промокшего насквозь, бледного, с перекошенным ртом, беловолосого и белоглазого внука Сигура Вольгансона, последнего уцелевшего наследника величайшего из их воинов.
Ивар подошел и остановился прямо перед Леофсоном.
— Как ты посмел покинуть берег без меня, ты, кусок изъеденного червями навоза! — сказал он. К этому голосу было невозможно привыкнуть. Ни у кого не было такого голоса. Он был ледяной, он резал.
Бранд Леофсон, услышав такое обращение, посмотрел на Ивара, казалось, с искренним недоумением. Это его корабль, он командует воинами Йормсвика в этом набеге, он капитан с многолетним опытом, и вокруг него стоят его товарищи. Он медленно покачал головой, словно для того, чтобы в ней прояснилось, потом сбил Ивара с ног ударом в лицо наотмашь.
— Отплываем! — крикнул он через плечо. — По местам, на весла, все! Когда уйдем за пределы видимости от берега, поднимем парус и поплывем туда, куда понесет нас ветер. После наступления темноты устроим совещание при свете фонаря. Это будет сигналом для остальных. А ты, — сказал он, снова поворачиваясь к Рагнарсону, — останешься здесь, на палубе. Если встанешь, я опять собью тебя с ног. Если попытаешься во второй раз, то, клянусь единственным глазом Ингавина и моим собственным, я сброшу тебя в море.
Ивар Рагнарсон уставился на него снизу вверх, но не шевелился. В его слишком бесцветных глазах, решил Берн, горит такая черная ярость, какой он не ожидал увидеть у человека. Он отвел взгляд. Отец (ему не хотелось вспоминать об отце) его предупреждал.
Самый молодой из наемников отвернулся. Ивар заметил страх в его глазах. Ивар привык и к тому, и к другому: люди обычно избегали смотреть на него, бросив первый завороженный взгляд, и часто он был полон страха. Ивар Рагнарсон был белым, как кость, с деформированным плечом и странными глазами (и он плохо видел при ярком свете), — а люди испытывали страх перед неизведанным, перед духами, перед гневными, недовольными ими богами.
Но этот юноша — он не мог запомнить их имен, люди так мало для него значили — боялся его по-другому. Причины его страха не были так очевидны. Ивар не мог определить, что это, но он это чувствовал. Он это умел.
Это придется отложить и обдумать позже. Как и тот факт, что он убьет Бранда Леофсона. Сегодня он дважды получал удары от дворняг из Йормсвика. Один из них, Скалсон, уже убит англсинами, Ивара лишили этого удовольствия. Этому придется позволить пожить немного: Леофсон ему необходим. Иногда удовольствия приходится откладывать.
Лежащий на палубе корабля, весь пропитанный соленой водой, покрытый синяками и окровавленный, Ивар Рагнарсон был уверен в том, что контролирует события даже сейчас. Помогало то, что почти все, с кем имеешь дело, — люди глупые, слабые, хотя и считают себя непобедимыми, их силы подорваны желаниями и страстями, дружбой и амбициями.
Ивар лишен подобных слабостей. Из-за своей внешности он лишился возможности стать лидером и добиться признания. Это покончило с честолюбивыми планами и с дружбой тоже. А желания у него были… не такими, как у большинства людей.
Его брат Миккель — погибший во дворе фермы сингаэлей, один из самых больших и могучих глупцов Ингавина — и правда считал, что может быть лидером народа эрлингов, каким был их дед. Именно поэтому Миккель хотел отправиться в Бринфелл. Месть и еще меч. С мечом Вольгана в руке, говорил он, расплескивая эль из чаши, он сможет сплотить вокруг себя их народ, вокруг семейного имени. Возможно, ему бы это удалось, если бы он не был туп, как бык, идущий за плугом, и если бы Кьяртен Видурсон — человек, которым Ивар, следует признаться, восхищался, — не готовился открыто объявить себя королем в Хлегесте. Он имел неизмеримо больше веса, чем удалось бы приобрести Миккелю за всю жизнь.
Ивар ничего насчет этого не сказал тогда. Он хотел, чтобы в набег они ушли вместе. Он стремился туда по гораздо более простым причинам, чем брат: ему было скучно, и он любил убивать людей. Месть оправдывала убийство в глазах мира. Поскольку Ивару не к чему было стремиться, он не мог завоевать положение в обществе или добиться всеобщего расположения, его существование было простым в каком-то смысле.
Если заботишься только о себе, легче принимать Решения. Люди, которые тебя обидели или рассердили, должны быть уничтожены все без исключения В их число теперь входили те сингаэли из Бринфелла, из-за которых прошлой весной ему пришлось бежать по ночному лесу, а потом вернуться на корабль. Также в их числе теперь оказался этот слизняк, Бранд Одноглазый, находящийся здесь, но только после того, как он сделает то, чего хочет от него Ивар, а именно — доставит его на запад.
Сначала нужно убить кое-кого там. И ему все еще хотелось проверить, сможет ли он вытащить и разложить легкие человека на окровавленных, открытых ребрах, пока он еще жив и хрипит, захлебываясь кровью. Это сделать трудно. Нужно иметь большую практику, пока научишься делать такие сложные вещи.
Когда у тебя потребности несложные, очень просто израсходовать львиную долю имеющихся ресурсов (последний из Вольганов, наследник всего их состояния) на оплату двухсот наемников в конце лета.
Если люди не могут долго смотреть тебе в лицо, то им очень просто солгать. Эрлинги Йормсвика — самодовольны и благодушны, люди тупые, агрессивные и вечно пьяные, их на удивление легко обмануть, несмотря на прославленное искусство управлять кораблями и сражаться. Они именно то, что Ивару нужно: орудия.
Он бросил золото и серебро на деревянный стол в зале казармы Йормсвика и сказал, что прибрежная крепость Элдреда у Дренгеста еще не достроена, плохо обороняется, что там есть корабли, которые можно захватить, и только что освященное святилище, где очень много золота.
Он это видел, сказал он, когда они с братом побывали на западе весной. И дозорные, которых они захватили ради сведений, а потом убили, рассказали им перед смертью, что король со своим войском проводит лето в Рэдхилле, охотится к северу от него, оставив Эсферт беззащитным. Еще одна ложь, но Ивар умел лгать.
Кружки с элем пошли по кругу в полной дыма комнате, затем по второму кругу, пели песни о славе Йормсвика в минувшие дни. А затем спели еще одну песню, как и следовало ожидать (Ивар слышал ее слишком много раз, но заставлял себя улыбаться, словно горевал и вспоминал), о Сигуре Вольгансоне и о том великом лете, когда они напали на Фериерес и Карш, и о знаменитом набеге на храм в Кампьересе, где он нашел свой меч. Во время пения и после пили еще. Мужчины засыпали за столами, уронив головы среди лужиц эля и догоревших свечей.
Утром Ивар официально заплатил наемникам столько, чтобы им имело смысл плыть в земли англсинов, даже если их там ждет не слишком большая добыча. Он задел их гордость — это было так просто! — напомнив, как давно уже они не бросали вызов Элдреду на его собственной земле.
Можно завоевать славу, окрасить мечи кровью, сказал Ивар, прежде чем темная зима снова придет на северную землю и закроет широкие морские дороги. Пусть твои слова звучат как музыка, и слушатели будут плясать под твою песню, даже не глядя тебе в лицо, — такое открытие он для себя сделал.
Правда, это просто. Людей легко обмануть. Нужно только ясно представлять себе, чего ты от них хочешь. Ивар всегда это представлял, тем более сейчас. Брина ап Хиула и всех членов его семьи должны уложить обнаженными, лицом вниз, еще живыми, в грязь и слякоть их собственного двора, а Ивар разрубит их одного за другом. Ап Хиул жирный, как летний боров, его нужно будет рубить глубоко. Но это нормально, это не представляет трудности.
Обряд кровавого орла был последним актом мести за убитого брата и деда, с грустью скажет он. Чистый обряд, устроенный в честь воронов и орлов Ингавина и в память о роде Вольгана, из которого он остался последним. После него нить оборвется. И люди это выслушают, и у них сделаются грустные лица. И даже станут прославлять его за это у зимних очагов.
Забавно. Но чтобы это произошло, ему нужно привести эти корабли к берегам сингаэлей. Это было самой сомнительной частью плана, не считая удачи, которая улыбнулась ему, когда он наткнулся на тех купцов с конем сегодня в начале дня. Не случись этого, и он бы опоздал на корабль и остался бы на враждебном берегу один. Возможно, ему следует подумать об этом. Возможно, Ингавин или Тюнир все же выказали свое расположение бледному, маленькому, кособокому человеку. И что это может значить после стольких лет?
Ивар отвлекся. Потом. Сейчас нужно заставить эрлингов отправиться на запад. Это непросто. С самого начала Бранду Леофсону или любому другому вождю не имело никакого смысла вести пять кораблей в такое время года ради скудной добычи, которую сулил набег на Сингаэль в последние годы. Ивар это знал. Поэтому сказал, что они отправятся к Элдреду, туда, где англси-ны уязвимы и где много добычи. Теперь же придется положиться на свой язык и глупую жажду славы в глазах Ингавина, чтобы заманить наемников дальше на запад. Раз уж они забрались так далеко, будет потерей репутации вернуться назад с пустыми руками…
Солнце клонилось к западу. Ивар ждал, как всегда, вечерних теней, которые изменят цвет моря и неба. Тогда ему станет лучше, зимой ему тоже лучше. Холод и темнота не угнетали его; его место было именно там.
Люди считают его слабым. Они ошибаются, все они, почти без исключения, невероятные глупцы. Иногда он размышлял о том, не думал ли так же и его могучий дед — которого он никогда не видел и не знал, погибший в Льюэрте до рождения Ивара, — подобно волне снова и снова сталкиваясь с людьми, которые годами ничего не могли с ним поделать, пока все не кончилось у того западного моря.
Видят боги, у него достаточно причин убить Брина ап Хиула. Сначала он займется женщинами, думал Ивар, и пусть толстяк смотрит, связанный и беспомощный, обнаженный среди дерьма на своем собственном дворе.
Это приятные мысли. Необходимо держать их в голове и стремиться к этому, не позволять себя отвлечь.
— Теперь вставай, — сказал Бранд Леофсон, внезапно нависая над ним своим могучим телом. — До начала совета ты объяснишь свою ложь.
Ивар этого ждал. Легко предвидеть поступки людей. Ему только и нужен был шанс заговорить.
Рагнарсон медленно поднялся на ноги. Потер подбородок в том месте, куда пришелся удар, хотя теперь ему было почти совсем не больно. Но полезно казаться маленьким, хрупким, не представляющим ни для кого опасности.
— Я подумал, что вы не захотите сделать то, что мне было нужно, — промямлил он. Глаза он держал опущенными. Отвернулся в сторону, покорный, как побежденный волк. Он наблюдал за волками на зимнем снегу и учился у них.
— Что? Ты признаешься, что солгал?
Боги! Чего ждал от него этот тупой бык? Что он станет отрицать? Они же видели достроенные стены и готовые корабли в Дренгесте, а он им говорил, что город пуст и беззащитен. Шестьдесят человек из них в двух отрядах сегодня убиты Элдредом и войском из Эсфер-та, тогда как он им сказал, что короля там нет.
Он не ожидал таких жертв — нет ничего хорошего в том, чтобы потерять столько своих людей, — но нельзя позволить подобным вещам повлиять на то, что ты так давно задумал. Все это путешествие в конце лета в компании наемников из Йормсвика было, в конце концов, вторым планом. Он должен был взять Бринфелл и вернуть меч весной, а вместо этого его отупевший от пьянства брат погиб на том дворе вместе почти со всеми их людьми. Ивар теперь остался совсем один на свете. Не должна ли прозвучать траурная музыка при этой мысли? Совсем один. Он убил их сестру, когда ему было девять лет; а теперь дорогого Миккеля зарубили во дворе поместья тана Брина ап Хиула.
Пусть скальды слагают об этом плохие песни. “Скорбь по могучим потомкам Сигура, по доблести и славе Вольганов…”
Ивар не чувствовал к себе жалости. Он чувствовал ярость все время, от первого осознания самого себя, горбатого ребенка в мире воинов.
— Я солгал, потому что мы так отстали за эти двадцать пять лет, что было непонятно, на что же теперь годятся воины Йормсвика.
— Мы? Годятся? Что значит эта чушь, во имя одноглазого бога, ты, сопливый слизняк?
Ему необходимо убить этого человека. Нужно быть осторожным и не показывать вида. Ничто не должно отвлекать от главного. Ивар поднял глаза, потом снова пригнул голову, словно стыдясь. Вытер нос, чтобы его ублажить.
— Мой отец умер трусом, не отомстив за своего великого отца. Мой брат погиб героем, пытаясь это сделать. Я единственный, кто остался. Единственный. Ингавин счел нужным сотворить меня убогим калекой, способным отомстить за наш род и наш народ.
Бранд Одноглазый сплюнул через поручни корабля.
— Я по-прежнему не понимаю, что за чушь ты порешь. Говори просто и…
— Он хочет сказать, что с самого начала собирался отправиться в Арберт, Бранд. И никогда не думал о землях англсинов. Он хочет сказать, что ложью насчет Элдреда выманил нас в море.
Ивар старался не поднимать глаз. Но почувствовал, как у него застучало в висках. Этот юнец, кем бы он ни был, только что стал досадной помехой, и необходимо этого не показать.
— Это правда? — Бранд повернулся к нему. Он был очень крупным мужчиной.
Ивар не хотел, чтобы события развивались так быстро, но в такие мгновения он умел быстро приспосабливаться.
— В Йормсвике мудрость присуща даже молодым людям, от которых не ждешь таких глубоких познаний. Все обстоит так, как говорит парень.
— Этот парень старше, чем ты думаешь, слизняк, он убил на поединке ярла из Йормсвика, — горделиво заявил Леофсон. Мясистый, тупоумный вояка. Больше ничего. Ивар сдержался, чтобы не скорчить гримасу: он сделал ошибку, эти люди известны своей привязанностью друг к другу.
— Я не имел в виду…
— Заткнись, крыса. Я думаю.
“Даже чертоги Ингавина дрожат при таком известии”, — вот что хотелось сказать Ивару. Он промолчал. Сдержался, представив себе то, чего ему хотелось, что ему было нужно: семью Брина ап Хиула на их собственном дворе — или на столе в их доме при свете факелов, чтобы лучше видеть? Все они будут голыми, женщины обделаются от страха, дрожащими, беззащитными перед красным, острым клинком. Жена, и дочь, и сам толстяк. Вот цель. Все остальное может подождать.
— Почему тебе так сильно хочется попасть в Арберт? Они услышали плеск над водой; другие корабли подходили ближе на совет. Теперь их уже не было видно с берега, быстро темнело. Им следовало соблюдать осторожность: корабли могли столкнуться и повредить друг друга в море, подойдя слишком близко. Их обычно соединяли веревками, образуя платформу из кораблей даже в открытом море в сумерки. Моряки Йормсвика. Они умели делать подобные вещи лучше всех живущих на свете людей. Об этом надо подумать. Ивар набрал воздуха, словно собираясь с духом.