Гигевич В.. Полтергейст

воспринимает эти невероятные явления. Как в общественной жизни, так и в
научной.
А вот что сказала соседка гражданки К. Лариса Ивановна:
- Стоим мы во дворе с Любой (Люба - это хозяйка хаты, в которой
происходят невероятные явления. - А.М.), и тут я вижу, как из форточки
веранды вылетает кастрюля и медленно летит в нашу сторону. Затем она
опускается на асфальтированную дорожку: шлеп... Мы бегом к кастрюле. В ней
борщ был. Еще тепленький. Только мы к кастрюле подбежали, как видим: вслед
за кастрюлей ключи от хаты летят. Они также шлепнулись у наших ног.
- Извините, после этого вы борщ не пробовали?
- Люба говорила, что муж ее, Юзик, ел немного. Но не очень. Остальное
Люба кабану вылила.
Таких явлений в хате граждан К. много.
Теперь позвольте, уважаемые читатели, высказать несколько замечаний
общего порядка. Первое, на что обращаешь внимание после посещения хаты
граждан К.: все явления, происходящие там, не приносят гражданам большого
вреда. Складывается впечатление, что кто-то (подчеркнуто мною. - А.М.) как
бы подшучивает и слегка пугает честных граждан, которые, как мы выяснили,
являются передовиками производства и даже победителями социалистического
соревнования. Все же как бы там ни было, но честным советским гражданам
хочется жить спокойно, не бояться за свою судьбу. В наше время гласности,
перестройки и ускорения они имеют на это полное право. Мы можем только
предположить, сколько нервов потратили они за это время. Кроме того, об
этих необъяснимых явлениях в хате граждан К. становится известно соседям,
жителям Березова и окружающих деревень. Распространяются невероятные слухи
и сплетни, которые, как нам кажется, следует срочно остановить. С утра до
вечера граждан К. окружают разные зеваки, поэтому мы и не можем дать полный
адрес и фамилию граждан К.
Второе, на что мы хотим обратить внимание общественности. Конечно,
наша советская милиция может да и обязана найти и обезвредить жуликов и
махинаторов, но думается, что в раскрытии сложного березовского феномена
первую скрипку должна вести не милиция, а наши академические ученые:
физики, химики, философы, наконец... К большому сожалению, мы вынуждены
констатировать тот горький факт, что на наш запрос в Академию наук насчет
объяснения березовского феномена никакого ответа не пришло.
Почему молчит наша наука? Что думают об этом явлении наши философы?
Неужели и на сей раз они надеются отбиться давно известным приемом, которым
они прекрасно пользовались как в недавние застойные времена, так и еще
раньше, когда дружно утверждали, что генетика и кибернетика -
идеалистическая буржуазная вредная наука... Кстати, хочу сказать здесь два
слова о научном познании природы. Конкретная серьезная наука есть
достижение не одной нации или народа, а - всего человечества. Когда мы это
поймем?
В заключение вынужден констатировать: нет, товарищи ученые, не пройдут
у вас методы одурманивания нашего народа. Не только от своего имени, но и
от имени наших многочисленных читателей мы требуем от вас конкретного
обстоятельного ответа на названные вопросы, которые поставила перед
нынешним историческим периодом перестройки реальная жизнь.
А.Мулярчик,
политический обозреватель.


Глава пятая

Ситуация в Институте физики.
Теория относительности - на свалку? Звонок начальства.
Новые проблемы - как снег на голову посреди лета...

Директору академического Института физики Грабковскому Алесю
Андреевичу нынешней весною исполнилось пятьдесят девять. По старым
доперестроечным меркам это тот возраст, когда номенклатурные солидные люди
только-только, как говорят, выходили на взлетную полосу; чувствуя вкус
власти и славы, они словно разгон набирали... Однако это - по тем
застойно-застольным меркам...
Сейчас же Алесь Андреевич каждое утро просыпался с головной болью.
Отправляясь в институт, думал не о работе, а о близкой пенсии-персоналке, о
даче. И думал обо всем этом, как об избавлении от ежедневных неожиданных и
незапланированных забот в институте, которые не давали свободно дышать.
Почти каждое заседание ученого совета заканчивалось скандалом, словно
ржавчина, отделы разъедала враждебность, медленно, но все яснее и четче до
Грабковского доходило: съедят, не в этом году, так в будущем, но непременно
съедят и не поперхнутся... Уже не раз и не два на собраниях начиналась
перебранка относительно свободных и тайных демократических выборов
директора. Номенклатурное назначение всем поперек горла.
Почувствовав вкус перестройки, сотрудники забыли о плановых темах,
кинулись в критику авторитетов, на которые до сих пор дружно молились.
Каждый считал: чем более авторитетного товарища он обольет грязью, тем
лучше будет самому... Особенно старалась молодежь, которая, прикрываясь
флагом перестройки и гласности, никого не боялась.
И вот уже - до чего докатились, подумать только! - нашелся в институте
аспирант, который на теорию относительности замахнулся. Вот стоит,
красавец, в кабинете перед столом Грабковского: высокий, очкастый, с
жиденькой бородкой, худой как щепка, в латаных джинсиках и свитере
двадцатирублевом, за душой ни копеечки, а все туда же - в новые гении
метит... Стоит столбиком и все одно и то же твердит, от чего у Грабковского
последние волосы поднимаются:
- Алесь Андреевич, я много у вас не прошу, а тем более - не требую.
Если вы не хотите, чтобы я выступил с докладом на ученом совете, дайте мне
возможность напечатать на нашем ротапринте мой критический очерк о теории
относительности. Я все беру на себя.
Алесь Андреевич - человек хороший и осмотрительный, зла сознательно
никому не делал, тем более не думал обижать молодого аспиранта. Но всему
должна быть мера, вот что главное в этом мире...
- Братец ты мой, - по-отечески говорит Алесь Андреевич аспиранту и
даже улыбается, стараясь заглянуть в его колючие глаза, - а ты
представляешь, на что замахиваешься?.. Целые тома, целые библиотеки имеются
по этой теме. Тысячи докторских, кандидатских защищено, и вот ты, как Пилип
из Конопель, выскакиваешь со своей критикой теории относительности. Самого
Эйнштейна замахнулся критиковать... Ты что думаешь, ежели сейчас
перестройка, так все дозволено? И теорию относительности можно на свалку?..
- Алесь Андреевич, почему вы верите постулатам Эйнштейна, которые
взяты черт знает откуда, и не верите мне, моим рассуждениям? Вы же меня
даже выслушать не хотите, ни сегодня, ни на ученом совете...
- Ну-у, братец ты мой, - Алесь Андреевич закатывает глаза и разводит
руками: - Ну ты и сравнил...
- А я вам и всем ученым хочу доказать и, заметьте, логически доказываю
в своем критическом очерке, что постулаты постоянства скорости света для
любых инерциальных систем - чушь собачья...
- А эксперименты, опыты? - спокойно переспрашивает Алесь Андреевич,
заранее зная, что вот-вот он так прижмет аспиранта аргументами, что тот и
не пикнет. И десятому закажет...
- Какие эксперименты? Какие опыты? - в свою очередь наседает на
Грабковского настырный аспирант.
- Ну-у, эти, - неожиданно с ужасом Алесь Андреевич чувствует, что
никак не может вспомнить ни одного конкретного опыта, который доказывал бы
правильность теории относительности. Склероз, что ли, развивается?..
Последний год такое часто бывает: будто кто-то память отключает... Алесь
Андреевич чувствует, как капельки пота выступили на лбу. - Это, как их...
Ну, Майкельсона опыт...
- Так это же по эфирному ветру опыт, - радостно выкрикивает аспирант.
Кажется, он на глазах тянется вверх. И что это за эффект такой: как только
человек становится начальником над тобой, он почему-то кажется высоким...
Аспирант снимает очки, жмурит правый глаз и подсказывает: - Вы, наверное,
хотели сослаться на знаменитый эффект Доплера?
- Да, да, - радостно и даже благодарно восклицает Грабковский, -
именно этот эффект я имею в виду. Он же, кстати, объясняет разбегание
галактик.
- Да ничего он не объясняет. Это ведь тоже чушь собачья. Я берусь
доказать суть этого эффекта проще. И безо всякой теории относительности. И,
если на то пошло, не я один такой смелый в критике теории относительности.
- А кто же с тобой еще? - Алесь Андреевич смотрит на аспиранта не
только настороженно, но и с ужасом: неужели и этот успел в институте или
даже в академии новую неформальную группу создать?.. По опровержению
постулатов теории относительности, а заодно и на авторитет самого Эйнштейна
замахнулись...
Эти неформалы последний год не дают спокойной жизни ни городским
властям, ни академическим. Неделю назад директору Института биологии
пришлось грудью дверь института закрывать - как амбразуру дзота. Туда
хотели прорваться неформалы, чтобы провести круглый стол с солидными
академиками и доказать, что никаких критических минимальных доз
радиоактивности нет, что даже минимальные дозы влияют на генетический код
человека, равно как и всего живого. Заодно они и чернобыльские беды хотели
обсудить. Директор Института биологии сейчас лежит в больнице, инфаркт, ибо
после того дня неформалы по всему городу на него карикатуры поразвешивали,
сталинистом и антиперестройщиком назвали... Если еще и этот аспирант
неформалом станет, да, не приведи господь, не один, тогда следом за
директором Института биологии и Грабковскому придется в больницу
отправляться... Ему что - ему море по колено, терять нечего, кроме свитера
и джинсов...
- А вот послушайте, что умные люди говорят, - с этими словами аспирант
достает из кармана джинсов блокнотик, разворачивает его и, поправив на носу
очки, читает:
"Вокруг теории относительности создалась особая атмосфера. Защищается
она с необычайным упорством, а противники ее подвергаются всяческим
нападкам, из чего можно понять, что разговор ведется не о деталях какой-то
теории, а что здесь, в этой области, отражается классовая борьба, участники
которой не понимают, что они в ней задействованы".
Прочитав пафосным голосом цитату, аспирант бросает сердитый и
снисходительный взгляд на притихшего Грабковского, словно на побежденного
классового врага. Помолчав, он продолжает:
- И еще зачитаю, чтобы вы не сомневались, что я - не один... "Все
философы-идеалисты радуются, доказывая, что эта теория окончательно и
бесповоротно опровергла материализм..." И еще я вам хочу дать информацию к
размышлению, ежели этого мало. Вы хотя бы знаете, что американцы при
подготовке к звездным войнам считают, что цэ плюс вэ - сверхсекретная
информация? Кстати, опыты по радиолокации Венеры, которые проводились
одновременно нами и американцами, как раз это и доказывают.
- Кто все это говорит? Чьи у тебя цитаты? Какие такие опыты?
- Темирязьев. Он что - для вас не авторитет? И опыты реальные. Я сам
об этом читал*.
______________
* Цитаты аспиранта - я сам проверял - и в самом деле принадлежат
Темирязьеву. Опыты по радиолокации Венеры, как мне стало известно, также
реальные: получилась разбежка сигналов в радиотелескопах, расположенных в
разных местах земного шара.

- Ты что мне хочешь сказать, братец ты мой: знаменитого парадокса
близнецов* нет и быть не может? - отчаянно допытывается Алесь Андреевич.
______________
* Знаменитый парадокс близнецов, который вытекает из теории
относительности. Если один из близнецов отправится в космическое
путешествие с околосветовой скоростью, то для него время как бы замедлится,
и он, вернувшись на Землю после путешествия, с удивлением заметит, что его
брат постарел по сравнению с ним. Теоретически в принципе так можно прожить
земные тысячелетия...

- Конечно, нет никакого парадокса... Это все чистейшей воды
идеалистическая игра, рассчитанная на дураков.
После этих слов аспиранта оба они замолкают и неподвижно смотрят друг
другу в глаза.
Вот тебе и на: аспирант, молоко на губах не обсохло, а уже дураком его
считает... Докатились, дальше некуда. Сказал бы он такое года три назад...
Тяжело, ой, как тяжело смириться Алесю Андреевичу с тем, что нельзя
заглянуть в бессмертие. А ведь до нынешнего дня хотя бы теоретически, но
такая возможность была. Сконструировать мощную ракету, посадить в нее,
например, Алеся Андреевича, а затем разогнать ее до околосветовой скорости,
и глазом моргнуть не успеешь, как земные тысячелетия проскочишь...
И вот на тебе - на горе грязь - какой-то никому не известный аспирант
надумал все это зачеркнуть, навсегда отобрать сладкую мечту вздумал. Да кто
же тебе, братец ты мой, разрешит?..
И тут зазвонил телефон. Черненький. Тот, по которому высокое
начальство звонит.
С началом перестройки Алесь Андреевич стал инстинктивно побаиваться
телефонных звонков - ничего веселого и радостного они не приносили. Вот и
на этот раз, услышав знакомое дз-ззз, Алесь Андреевич вздрогнул и покосился
на черную трубку. Телефонная трубка, казалось, дрожала от звонка - пришлось
брать ее в руку.
- Алесь Андреевич, - слышится в трубке знакомый баритон ученого
секретаря академии Степанчука, - здесь меня журналисты заездили - даже дома
покоя не дают. Напечатали, понимаешь, какой-то путаный антинаучный
сенсационный материал в газете и заодно нас, ученых, прославили на весь
мир. А сейчас, понимаешь, просят разобраться. Сами кашу заварили, а нам -
расхлебывай... А ведь с началом перестройки они ничего с нами не
согласовывают и не думают согласовывать - что хотят, что им вздумается, то
и пишут. И - никакой ответственности, как с гуся вода. Грязью обольют, а ты
- молчи и отмывайся.
- А что там за сенсация? - на всякий случай переспрашивает
Грабковский, не ожидая, когда закончит монолог ученый секретарь.
- Да ты сам, возможно, о нем читал. Нынче об этом материале во всем
городе гудят, проходу не дают. О березовском феномене слышал?
- Что-то слышал. Но это ведь - чистая мистификация. Помнишь, в этой же
газете в первоапрельском номере напечатали на последней странице сообщение
о том, что в Свислочь из цирка сбежали два крокодила-людоеда, одного, мол,
поймали, а другой плавает и вечерами на берег выползает. После этого
полгода весь город боялся в парк деток водить, к реке и близко никто не
подходил. Им тираж нужно поднять, вот они и подсовывают сенсационных
уток... Журналисты, что с них возьмешь, - когда среди них серьезные люди
попадались... Щелкоперы... - Алесь Андреевич, как и многие технократы,
довольно скептически смотрел на деятельность журналистов, литераторов,
художников. За годы работы в институте Алесь Андреевич как-то постепенно
пришел к выводу, что и без высокого искусства можно жить припевая. Ежели
кого и уважал Алесь Андреевич, так это Штепселя и Тарапуньку, но и тех в
последние годы что-то не слышно...
- Понимаешь, я тоже об этом думал. Но они клянутся, что это не
розыгрыш. Не просто просят, а требуют дать научное объяснение.
- Братец ты мой, я тебя научу, что им сказать, - ласковым голосом
отбивается Алесь Андреевич, ибо уже догадывается, чем окончится монолог
Степанчука. - Ты им сочини такой письменный ответ: напиши на фирменном
бланке, что проекты вечных двигателей, как известно, наша академия не
рассматривает. И нечистую силу мы не можем изучать потому, что она не
вписывается в рамки материалистического мировоззрения. Нам своих проблем
под завязочку. Что ни день - новые подбрасывают. Я не знаю, как тебе, а мне
и вздохнуть некогда, - Алесь Андреевич косится на аспиранта, который как
столб стоит возле стола. Машет ему рукой - садись... - Здесь вот теорию
относительности низвергают. Это, я тебе доложу, пострашнее, чем с нечистой
силой сражаться.
- Хорошо, хорошо, но все же я прошу тебя, Алесь Андреевич, подошли
пару сотрудников в Березово. Пускай взглянут на те фокусы да свое
заключение сделают. Сам знаешь нынешнюю ситуацию с прессой. Дадим
письменный ответ и - закроем дело. Они же и в партком телегу накатали...
Что мне делать прикажешь? - судя по голосу, от Степанчука сегодня так
просто не отбиться.
- Мне вон на бульбу некого посылать. Доктора наук каждую осень в
борозды становятся, - на всякий случай Грабковский все еще пробовал
выкрутиться, но ученый секретарь добивал и добивал его до конца:
- Что сделаешь, ежели жизнь такая наступила... И мне не легче,
родимый. Вот перестройка закончится, тогда, возможно, и вздохнем
по-человечески, тогда не до нечистой силы будет. А материальчик из газеты у
меня в приемной будет лежать. Пускай твоя секретарша заберет...
Степанчук положил трубку, послышалось пи-пи-пи...
Грабковскому ничего не оставалось, как тоже положить трубку на
рычажки. Он, тяжело вздохнув, снова взглянул на аспиранта, который так и не
думал садиться. И тут мелькнуло, будто кто-то подсказал: "А что, если этого
орла послать в Березово на расследование?" И сразу же кто-то грозным басом
вице-президента предупредил: "Пошли, пошли... Будет тебе то же самое, что и
директору Института биологии. Этот тебе точно нечистую силу найдет и в
институт притащит. Вот тогда ты у меня как свои уши увидишь и
пенсию-персоналку, и дачу за казенный счет... Ты у меня и до пенсии не
досидишь, не сомневайся, голуба..."
- Давай, братец ты мой, мы с тобой на той неделе все до конца
договорим. Только ты мне рукопись, главное, рукопись на стол положи. Здесь
вот, - Грабковский кивает пальцем на пока молчаливую черную трубку
телефона, - сам слышишь, какие проблемы словно из мешка сыплются. Плановые
темы горят синим пламенем, а я людей на фокусы разные вынужден отрывать.
- Будет рукопись, Алесь Андреевич, обязательно принесу, - гарантирует
повеселевший, обнадеженный аспирант и, даже не протянув руки на прощание,
быстро выходит из кабинета.
"Наверное, сегодня же в конце дня он мне на стол этот критический
очерк бухнет", - подумал Грабковский, глядя на прямую спину аспиранта. И
сразу же тот невидимый умник, которого уже не раз приходилось слышать
Грабковскому, снова подсказывает: "Рви ноги, быстрее на пенсию смывайся,
коли пожить еще хочешь..."
Грабковский нажал кнопочку вызова. В кабинет вплывает секретарша -
пожилая женщина, вместе с которой Грабковский работает много лет.
- Зина, - по-свойски, как жене, говорит Алесь Андреевич, - позови-ка
заведующего первой лабораторией. И забери в приемной у Степанчука один
материал.
- Хорошо, - говорит секретарша и, по-матерински взглянув в красное,
вечно блестящее лицо Грабковского, добавляет: - Что-то неважно ты
выглядишь, Саша? Не заболел?
- Тут и поболеть некогда. Наплодили гениев на свои головы - не знаешь,
куда от них деваться. В могилу живьем загонят... Денечки покатились. А тебе
что, веселее? - жалуется Грабковский единственному во всей академии
человеку, которому он может довериться.


Глава шестая

Леночка Адамкина и Анжела Замостииа -
представительницы нового высокоинтеллектуального
поколения. Поездка в Березово. Телевизионщики
из программы "Взгляд".
Интервью с Любой Круговой.
Неожиданное нападение на москвичей.
Что творится на свете: страх и растерянность...
Возвращение. Новые загадки.

Ежели Илье Павловичу Грушкавцу не посчастливилось иметь влиятельных,
при высоких должностях, интеллектуальных номенклатурных родителей, да и с
местом жительства, как он считал, ему не повезло, то Леночке Адамкиной,
казалось, счастье само в руки плыло: Она родилась в семье литературного
критика и публициста Адамкина. Да-да, того известного Адамкина, которого
побаивались и с которым заигрывали как маститые литераторы, так и
прижизненные классики, не говоря уже о зеленой молодежи, которая хвостом
таскалась за своим учителем. Многие из них так и называли Адамкина -
Учитель...
Именно Адамкин, а не кто иной, был настоящим законодателем модных
литературных споров, дискуссий, не кто иной, а именно Адамкин ввел в
литературную жизнь понятие суперинтеллектуализма современной городской
прозы. Как и положено настоящему исследователю, Адамкин ежегодно открывал в
литературном процессе все новые и новые течения и направления, которых до
этого никто не видел и не чувствовал, ни коллеги-критики, ни тем более -
сами творцы... Вообще, если говорить откровенно, только благодаря
мучительным титаническим усилиям Адамкина современная литературная жизнь в
глазах общественности имела более-менее ассоциативные формы. Бывало, о
литературной жизни Адамкин говорил, как о полноводной реке, в которой, как
и во всякой реке, имеются глубинное течение, отмели. После дней или декад
литературы в закавказских республиках Адамкин сравнивал литературный
процесс с горным массивом, одни литераторы у него были подобны Казбеку или
Эвересту, другие - невысокому холму, на котором могла топтаться каждая
овца... Если же Адамкин долгое время не выбирался из республики, он начинал
чахнуть и чернеть и сравнивал литературный процесс с буреломным лесом, в
который давно не заглядывал с топором хозяин-критик...
Еще с детства, годиков с трех, Леночка удивляла людей своими
познаниями. Приходили, например, к Адамкину коллеги-критики. Только-только
за стол усаживались, сразу же к ним топала с толстенной книгой в руках
четырехлетняя Леночка, неторопливо спрашивала: "Папочка, а чем отличается
психологическая проза Репкина от аналитической прозы Землевого?" Гости
после этих слов только ртами хавкали от удивления, а Адамкин спокойно
говорил: "Погоди, дочурка. Вот мы разговор закончим, а тогда я тебе все
объясню. Вместо вечерней сказки все расскажу". Леночка отходила, и кто-либо
из гостей, более смелый, с тихой завистью спрашивал у Адамкина: "Она у тебя
что - уже читает?"
- С двух лет начала, - спокойно и как-то безразлично отвечал Адамкин.
- А с трех на английский перешла. Сама. Я и не заставляю. Однако ведь не
ради моей дочери мы сегодня собрались. Давайте лучше о наших делах
поговорим. Так кто у нас последний роман зафуговал? Какая, вы говорите, у
него концепция?..
И дальше уже, как по маслу, начинался профессиональный разговор,
который обычным смертным нельзя было понять, ибо там через слово звучало:
концептуальность, психологизм, аналитизм, европейское мышление,
провинциализм, ассоциативность формы и содержания и, конечно же, венчал все
суперинтеллектуализм, к которому мало кто из творцов мог дотянуться.
Потихоньку, вдохновленные идеями и концепциями Адамкина,
коллеги-критики приходили к единственно верному выводу: если исчезнут,
пропадут они, их труды, то сразу же исчезнет и литература. "Я вам скажу, -
говорил Адамкин, завершая, - настоящий критик из литературы создает свою
реальность, которая не только объясняет читателям художественное
произведение, но и жизнь вообще. Литературное произведение для нас должно
быть всего лишь материалом, почвой, в которую мы высеваем свои вечные
мысли..."
Как и многие дети интеллигентных родителей, Леночка, закончив школу,
сразу же отправилась топтать и расширять тропки и дороги, проложенные
отцом: поступила на филфак университета, закончила его и вот уже третий год
работает в академическом Институте литературы.
Как-то само собой вышло в этой сложной городской жизни, что Леночка
Адамкина еще с детства дружила с детьми таких же высокопоставленных
родителей. Они создали замкнутый круг, куда посторонним было не попасть...
Лучшая подруга Леночки Анжела Замостина - дочь известного физика, доктора
наук Замостина. Анжела закончила физико-математическую школу, физфак
университета и сейчас работает в Институте физики младшим научным
сотрудником. Все, кто близко знал Леночку и Анжелу, кто более-менее
разбирался в городской жизни, не сомневались: впереди у Леночки, как и у
Анжелы, были аспирантура, кандидатская...
В тот вечер, когда Анжела Замостина позвонила по телефону Леночке и
предложила развеяться - съездить в одну интересную командировку, - в тот
вечер Леночка грустила. Она смотрела новую кассету, привезенную отцом из
заграничной командировки. Перед ее глазами всеми цветами радуги сияла
фантастически-сказочная жизнь людей при загнивающем империализме. Однако на
душе у Леночки, как мы уже заметили, были сущие потемки...
По правде говоря, для грусти у Леночки были основания. Этим летом ей
стукнуло двадцать четыре. Одноклассницы-бездипломницы, которые еще с
восьмого класса по подъездам шастали, давно повыходили замуж, успели родить
детей, многие уже, разведясь, словно практику прошли, по второму разу
замужем, а вот она, отличница... С кем сойтись Леночке?..
Конечно, не с этими, которые, не имея высшего образования, без долгих
рассуждений о литературе и искусстве, сразу же, с первого вечера, пускали в
ход свои руки... Но с кем же тогда? Толковых ровесников порасхватали еще на
первых курсах - у них, бедных, и молоко на губах не успело обсохнуть, как
их захомутали эти... прошедшие практику в затемненных подъездах и парках, в
турпоходах... С кем еще сойтись Леночке?.. С разводными?.. Ну нет, уж
лучше, как говорит мамочка, в омут головой, чем за такого...
Последний год Леночка все реже подходила к зеркалу - жгучее желание,
заставлявшее подолгу смотреть на себя, улетучилось, и сейчас, когда Леночка